Двое

Настаивать было бесполезно. Я вспомнил свою бабушку… не знаю, почему воспоминание вдруг ярко вспыхнуло, хотя я не думал об этом уже несколько лет. Мои бабушка с дедом (по материнской линии) жили в трех кварталах от нас, городок небольшой, мы с мамой каждый день их навещали… Когда мне было пятнадцать, дед неожиданно упал во дворе и умер несколько часов спустя, не приходя в сознание. Тогда только я и узнал, что было ему восемьдесят три года, и бабушке столько же, я почему-то думал тогда… нет, ни о чем я, честно говоря, не думал, все люди старше пятидесяти казались мне одинаково старыми… После похорон мама взяла бабушку к нам, отдала ей свою комнату, а сама спала в гостиной. Бабушка прожила после смерти деда четыре месяца и ушла во сне, но не это мне сейчас вспомнилось: все время, с утра до вечера, она повторяла одно и то же: "Я ем и сплю, а Миша лежит в земле", "я хожу и ем, а Миша лежит в земле"…

Почему тетя Женя напомнила мне сейчас мою бабу Лару?

— В последнее время, — начал я разговор, когда бортпроводница убрала поднос. От чая тетя Женя не отказалась, а я взял кофе и подумал, что сейчас самое время задать вопросы, которые могли и не иметь никакого смысла, — в последнее время Николай Геннадиевич занимался другими проблемами, не только космологическими?

— Он всегда занимался другими проблемами, — сказала тетя Женя. Она хотела поговорить, говорить она могла сейчас только о Коле, и потому я мог рассчитывать на обстоятельные ответы. — Всю жизнь он состоял в каких-нибудь комитетах и редколлегиях. Помню, в семьдесят девятом Сюняев позвал Колю в оргкомитет, они устраивали советско-американскую конференцию по рентгеновской астрофизике. Я тогда беременная Костей была, чувствовала себя ужасно, а надо было на работу ходить… Я Колю отговаривала, а он ни в какую… Они рассылали письма, готовили программу, а я мучилась, и мы сильно поругались, Коля два месяца дома не жил…

— Вот как, — пробормотал я. — Я не знал.

— Старая история. Я к чему вспоминаю… Они все хорошо организовали, и я как раз родить успела — Костя родился за три месяца до конференции, я с ним на заседания ходила, представляешь? Американцы на это нормально реагировали, а наши почему-то косились. Так я к чему? Они ранние стадии обсуждали, рентгеновское излучение квазаров, и Коля вдруг выдал… Ну, типа того, что рентген от квазаров может быть модулирован высокой частотой, даже более высокой, чем радио от пульсаров, а мы этого не обнаруживаем просто потому, что не ставим на спутники приборы с нужным разрешением во времени. Никто не ожидает от квазаров такого излучения, потому никто таких наблюдений и не проектирует. А надо бы. Коле, конечно, сказали (наши, кстати; американцы к идее отнеслись вполне лояльно), что это глупость, не может квазар так излучать, нет физической причины, а Коля уперся, как он часто делает, и стал на ходу выдумывать гипотезы, я помню, как на него Черепащук посмотрел, когда Коля сказал, что короткопериодический рентген может излучать разумная плазма в квазарах — мол, почему бы плазме при больших плотностях не самоорганизоваться в потенциально разумные системы, а тогда, между прочим, еще не существовало теорий сверхплотной горячей плазмы в сильном магнитном поле, только-только аккреционные диски начали считать… А Коля еще и на фантастический рассказ сослался… не помню автора. Рассказ он не читал, конечно, слышал где-то. А может, и прочитал специально, не знаю. В общем, американцы головами покивали, мол, любопытная идея насчет модуляции, надо обдумать, а наши очень… К нему потом Ефремов подошел: ты, мол, что, с ума сошел, тут серьезная конференция… Я рядом стояла, но Костя начал плакать, пришло время кормить, и я ушла. Потом у Коли спросила, конечно, чем все кончилось, и он сказал, что ничем. Американцы, мол, все равно не станут такую аппаратуру на спутник ставить, потому что дорого, и нет научного обоснования, а наши даже обсуждать не хотят и вообще весь день на Колю косились, а Чертков, он тогда в институте парторгом был, подошел и прямо сказал: ты это брось, не позорь передовую советскую науку всякими завиральными идеями. У тебя когда защита докторской? Так ты имей в виду…

Я об этой истории не слышал. Впрочем, я многого о Николае Геннадиевиче не слышал. Знал, что докторскую он защитил с блеском в восемьдесят первом. Значит…

— Хорошее было тогда время все-таки, — продолжала тетя Женя. — Сейчас все ругают: застой, магазины пустые, все верно, мы когда по Союзу с Колей ездили, насмотрелись… Как-то на Алтай телескоп везли, группа ехала астроклимат изучать, искали место для обсерватории, мы с Колей присоседились… Да, так зашли в местный магазин — полки пустые, хоть шаром покати. Собирались выйти, и вдруг толпа. В дверь повалила — и к прилавку, нас с Колей в разные стороны разбросало, как при шторме… Такая давка началась! Я поняла: что-то выбросили, но непонятно — что. Минут десять это продолжалось: крики, кто-то кого-то колотил, я даже спросить не решалась, что, собственно… И вдруг — как по команде — толпа схлынула, в магазине остались мы с Колей и такие же пустые прилавки. Только ценник еще висел, продавшица снять не успела. Мы подошли… Там было написано: "Колбаса мороженная, кило 2 р 40 к". Представляешь? А мы из Москвы с собой польскую копченую везли… Такая была жизнь…

— А вы говорите: хорошее было время, — осуждающе сказал я.

— Конечно! — вскинулась тетя Женя. — Замечательное! Мы были молодые. Какие Коля работы делал! Магнитная аккреция, никто до него… Да, я хотела сказать о процессе самоорганизации в плазме. Коля статью все-таки написал и мне показал. На том все и кончилось. Потому что… Ну, невозможно это было опубликовать.

— В чем идея-то? — осторожно спросил я.

— В двух словах… О возможности зарождения жизни на космологически ранних стадиях в неустойчивых плазменных сгустках. Еще до образования галактик, сразу после того, как первые сверхновые выбросили в пространство много тяжелых атомов. Я уже не помню деталей, столько лет прошло. Плазменные сгустки могут стать разумными, а потом, когда идет сжатие и образуются звездные системы, процесс самоподдерживается, плазма остывает, становится плотнее, и это стимулирует эволюцию… Совершенно дикая идея, никто такую статью, естественно, не опубликовал бы, а репутацию Коля себе загубил бы до конца жизни. Это легко… Как раз тогда вышла книга Вейника, ты, конечно, не знаешь…

— Почему не знаю? — обиделся я. — Термодинамика, верно? Он расправился со вторым началом, кажется.

— И с первым тоже, — кивнула тетя Женя. — А заодно со своей научной репутацией. Он в Минске чем-то занимался, но никто из серьезных ученых его всерьез уже не воспринимал. Я у Коли спросила: ты этого добиваешься? У тебя защита на носу, ребенок маленький, тебя вот-вот назначат заместителем Волошина, он тогда был нашим завкафедрой. А если статья выйдет… Он прекрасно понимал. Знаешь, чего я боялась? Что у него уже разработана аргументация, он что-то посчитал, какие-то очень интересные неустойчивости в плазме, которые вели к самоорганизации… кстати, тогда еще не было работ Пригожина, и если бы Коля действительно… то стал бы пионером, да… если бы не гипотетический разум рассматривал, а нормальную физику плазмы… Коля, конечно, человек увлекающийся, особенно в молодости, но… Он понял мои аргументы. И Костя добавил — у него тогда была сильная аллергия, врачи не могли понять причину, он все время плакал… Так Коля ту статью и не опубликовал.

— Интересно, — пробормотал я. — Плазменная жизнь? Я читал что-то такое у Лема.

— Да! — воскликнула тетя Женя. — Вспомнила! Конечно, Лем, рассказ назывался "Правда".

— И у Кларка было что-то похожее, — показал я свою осведомленность.

— Не знаю, — засомневалась тетя Женя. — Кларк? Не помню.

— "Из солнечного чрева", — сказал я. — Давно читал, но запомнилось. Красивая идея: жизнь внутри Солнца.

— Может быть, — с неожиданным равнодушием сказала тетя Женя. — Коля фантастикой не увлекался, я не думаю, что он и Лема читал, а Кларка подавно… В общем, статью он, по-моему, просто порвал, потому что в бумагах я ее потом не видела.

— Жалко, — сказал я. — Интересно было бы почитать.

— С каких пор тебя интересует, какими научными проблемами занимался Коля? — удивилась тетя Женя.

— Так ведь, — сказал я, — он не по общественным делам полетел на Камчатку? И не потому…

— И не потому, что память потерял, — закончился за меня тетя Женя. — Конечно. Мы с тобой в последние часы не говорили толком, столько суматохи… Ты прав, Юра.

— Прав… в чем?

— Какая-то идея ему в башку втемяшилась, — тихо произнесла тетя Женя, так тихо, что я едва расслышал. — С тех пор, как мы в Питер полетели, я все время думаю — какая?

— К каким-то выводам вы пришли, верно?

— Да, — сказала тетя Женя, помолчав.

— Вы знаете, где Николай Геннадиевич?

— Не знаю, Юра. Не представляю даже.

— Но какая у него идея…

— Догадываюсь.

— Расскажите. Может, я не пойму, но две головы…

— Две головы не всегда лучше одной. У тебя может сложиться превратное мнение. Даже наверняка. И тогда ты мне не помогать будешь, а только мешать.

Я промолчал. Тетя Женя начала говорить, и я знал, что на этих словах она не остановится. А подгонять ее бесполезно. Захочет — скажет, а нет…

— Когда Коля вышел из больницы, — сказала тетя Женя минут через пять, я уже решил было, что она будет молчать до конца полета, — у него действительно было плохо с памятью. Забывал, что делал вчера, зато помнил в мельчайших деталях все, что происходило двадцать лет назад… представляешь, он вдруг вспомнил, куда положил записную книжку, которую так и не нашел, когда она потерялась в Ташкенте, мы там были в семьдесят шестом, в книжке были номера телефонов… в общем, она пропала, а после болезни Коля вдруг вспомнил, куда ее положил. Странно, да? Но я о чем? — перебила тетя Женя сама себя. — Да, врачи велели ему делать упражнения для укрепления памяти, а он говорил, что лучшее упражнение — работа, будет работать, и память вернется. Так, в общем, и получилось, но… Дина Липунова посоветовала сходить к гомеопату, был один известный, говорят, он многим помог, не знаю, так ли это на самом деле, но мы пошли, это в Теплом Стане, от метро минут десять… Как же его фамилия? Сама забывать стала. Неважно. Короче, выписал он Коле какие-то шарики, принимать надо было по системе, сколько-то синих, сколько-то зеленых, сколько-то красных, все по часам, а Коля его расспрашивал о научных основах гомеопатии, ну не мог он иначе, а тот радовался, что может рассказать о своей науке, тоже был человек увлеченный, а когда мы возвращались, Коля сказал: вот, мол, классическое подтверждение тому, о чем я все время думаю. О чем это? — спросила я. О минимальном воздействии, — сказал он. О бифуркациях. О том, с какой полки на какую нужно переложить ящик.

— Ящик? — я не сразу вспомнил. — Это из "Конца Вечности"?

— Книгу Коля так и не прочитал, кстати. Начал было, но бросил, сказал, что после пятой страницы все понятно, зачем столько писать, если уже ясно, в чем физическая проблема.

— Бифуркации, — сказал я. — Это когда стоишь перед выбором и не можешь решиться. Можно поступить так, но можно иначе. А от выбора зависит, как будешь жить дальше.

— Примерно.

— А при чем здесь…

— Гомеопат? Ну, как же…

— Нет, с гомеопатом я понял. Минимальное воздействие, и ты принимаешь решение, которое нужно. Не тебе нужно, а тому, кто на тебя этими гомеопатическими средствами воздействовал.

Тетя Женя неожиданно оттолкнула мою руку, отодвинулась в кресле и посмотрела на меня… странно посмотрела — то ли я сморозил глупость, то ли, наоборот, сказал гениальное, чего она от меня совсем не ждала.

— Я что-то не то…

— Наоборот, — сказала тетя Женя. — Именно то. Даже я не сразу поняла ход его мыслей, а ты ухватил. Странно.

Тетя Женя не могла представить, что кто-то способен понять ход мыслей ее мужа лучше и правильнее, чем она сама.

— Коля сказал… Не помню точно, но смысл был такой: не станет он глотать эти шарики, потому что не хочет, чтобы его мозг выполнял указания этого… не могу вспомнить фамилию.

— Шандарин, — сказал я.

— Да! Ты-то откуда знаешь? — удивилась тетя Женя.

— Элементарно, Ватсон, — пробормотал я. — Рекламу Шандарина по ящику показывали так часто, что не запомнить было невозможно. И адрес он называл: Теплый Стан, да.

— Вот видишь, — сказала тетя Женя, — а я и не знала про эту рекламу, я только наших слушала, из института, кто у него лечился. Да, Шандарин. Коля почему-то решил, что гомеопат выписывает шарики не только для того, чтобы лечить, но и для того — может, даже в большей степени, — чтобы навязать пациенту свою волю.

— Зачем? — не понял я, хотя сам же высказал эту идею.

— Не знаю. Я решила, что у Коли… ну…

— Да, понимаю, — быстро сказал я, чтобы тете Жене не пришлось заканчивать неприятную для нее фразу.

— Я тогда очень внимательно смотрела все, что он записывал. На бумажках, в тетрадях, в компьютере, кому какие письма писал… Наверно, это нехорошо, но я должна была знать, о чем он думал, чего хотел… Мы мало разговаривали, после болезни Коля стал молчаливым, раньше он был не такой, и меня это очень беспокоило.

— То есть, — уточнил я, — пароли вы уже давно знаете.

— Конечно. Коля их, кстати, дважды менял и адреса менял тоже, но он не придумывал сложных паролей, так что мне хватило пары дней, чтобы…

— И вы все читали.

— Все.

— Хорошо, — сказал я. — И — ничего?

— Ты имеешь в виду — о его последнем решении? Ничего. Он писал о подготовке экспедиции, как он рад поездке, хотел проветриться, я потому его и отпустила, что по записям видела: Коля вполне адекватен, на рожон лезть не собирается, а отдых на свежем воздухе ему и врачи все время советовали.

— И все-таки…

— Да, — печально сказала тетя Женя. — Он всех провел. И меня. Догадался, наверно, что я все читаю?

Мог догадаться, конечно. Наверняка догадался — о записной книжке, которую «расколол» Новинский, тетя Женя не знала. Или? Если читала и эти письма…

— Вернемся, — вздохнул я. — О чем он на самом деле думал? Чего мог хотеть? При чем здесь минимальные воздействия и разноцветные таблетки?

— Таблетки точно ни при чем, — сказала тетя Женя. — А гомеопатия… влияние очень малых в энергетическом смысле явлений на глобальные процессы… Это его очень занимало, гомеопат просто подтолкнул… Он занялся… это было через полгода после того, как Коля вышел из больницы… он вдруг стал ходить на семинары в Институт физики Земли. Первый раз пошел, когда выступал Джонстон — это американец, он работает в каком-то подкомитете ООН, занимается проблемами глобального потепления. Приезжал в Москву и прочитал пару лекций, одну в каком-то подмосковном НИИ, другую в ИФЗ. Коля собрался, и я, конечно, тоже увязалась. Честно говоря, мне лекция не понравилась, политики было больше, чем науки. За такую систему аргументации у нас на семинаре из него сделали бы котлету.

— А что он…

— Доказывал, что в глобальном потеплении виноваты исключительно техногенные факторы. И если, мол, Киотский протокол не подпишут все страны… Ну, что я тебе буду голову забивать этой ерундой? До сих пор никто не доказал, что именно промышленные выбросы создают парниковый эффект. Неважно. Колю совсем не то в этой лекции интересовало. Я видела: он морщился, когда речь шла о влиянии человека… А потом задал Джонстону вопрос — потому я тебе и рассказываю, его малые воздействия интересовали, к какой бы области науки они ни относились. Коля спросил: "Не предполагает ли уважаемый докладчик, что, уменьшив выбросы, человечество начнет влиять на природу еще сильнее?" Джонстон удивился: вы, видимо, плохо поняли, ведь причина именно в том, что… Коля его оборвал не очень вежливо. "Я-то, — говорит, — все понял, потому и спрашиваю, а вы не понимаете вопроса. Объясняю. Равновесие в природе столь неустойчиво, что для прохождения бифуркации природной системе необходимо именно чрезвычайно малое воздействие. Наше техногенное влияние гораздо мощнее, и потому точка бифуркации смещается". Джонстон опять не понял, чего от него хотят. По-моему, никто в зале не понял.

— А вы? — вырвалось у меня.

— Я-то поняла, — спокойно сказала тетя Женя. — Я читала Колины записки… Он писал о градациях неустойчивых состояний. Если в двух словах: нестабильные системы переходят из одного состояния в другое скачком, а не непрерывно. Писал о каком-то кванте нестабильности.

— Ну… — протянул я.

— Да, я тоже так подумала тогда. Кстати, на Колин вопрос Джонстон ответил стандартной фразой, что, мол, с загрязнением природы надо бороться делами и очень быстро, иначе будущее поколение… и так далее. Когда мы возвращались с семинара, я спросила Колю, что он имел в виду. Ответа не получила, он просто промолчал. Он часто молчал и не отвечал на вопросы, так что я не стала беспокоиться.

Девушка-бортпроводница прошла мимо нас, наклонилась и спросила:

— Вам что-нибудь нужно? Все в порядке? Мы скоро начнем снижение.

Промежуточная посадка у нас была в Хабаровске. Я посмотрел на часы — мы летели уже почти семь часов, в иллюминаторах была ночь, а в Москве только наступил вечер, Лиза забрала Игорька из сада…

* * *

Когда самолет сел, началась обычная толчея, пассажиров погнали в здание аэропорта, кто-то забыл ручную кладь и рвался обратно против движения, на дворе, оказывается, шел дождь, выгрузили нас не в «кишку», а по трапу, и пока мы с тетей Женей добежали до автобуса, то не вымокли, конечно (дождь был не таким уж сильным), но ощущения были не очень приятными, а в зале ожидания, куда нас запустили, сидячих мест оказалось меньше, чем нужно, многие остались стоять, кто-то пошел ругаться с начальством авиакомпании… в общем, происходили обычные бытовые неприятности, без которых не обходится ни одно воздушное путешествие. Нам с тетей Женей достались два кресла в углу, и мы сидели тихо. Тетя Женя закрыла глаза, но не спала, конечно, просто отгородилась от мира, и я воспользовался случаем: во-первых, набрал на мобильнике номер Н.Г. - все то же, "абонент недоступен", потом позвонил Лизе, она, понятно, сказала: не беспокойся, дома порядок, надеюсь, мол, что Николай Геннадиевич найдется. Позвонил я и Жоре (в Москве расследование прекратили, когда стало известно, что Н.Г. в Петропавловске, там нас встретят, объявлена операция то ли «Перехват», то ли "Поиск"), и Новинскому в Питер.

"Я еще немного повозился с письмами Черепанова, есть кое-какие соображения, сброшу на ваш мейл, вы сможете прочитать".

"Конечно, — сказал я, — спасибо. Прочитаю в Петропавловске, надеюсь, найду там компьютер или Интернет-кафе… Есть что-то важное, то, что может помочь?"

"Не знаю, как насчет помочь, — сказал Григорий Аронович, — но общий знаменатель… я хочу сказать, что Черепанов интересовался в последние годы многими вещами, даже странно, совсем не по его специальности, но есть общее…"

"Минимальное воздействие на неустойчивые системы", — сказал я.

"А, так вы уже…"

"Да, мы тут с тетей Женей… с Евгенией Алексеевной разговаривали…"

"Замечательно, тогда вам будет понятнее то, что я перешлю".

— Что он сказал? — спросила тетя Женя, когда я закрыл крышечку телефона. — Этот, из Питера. Про минимальные воздействия?

— Перешлет на мой адрес, — сказал я. — Если бы здесь было Интернет-кафе, можно было бы…

— Нет здесь ничего, — сказала тетя Женя. — Даже кофе нормального.

Кофе в буфете действительно оказался бурдой — даже странно для такого большого аэропорта. К счастью, часа через полтора объявили посадку, тетя Женя спала на ходу, я провел ее в самолет, усадил в кресло, и она заснула, так что продолжение разговора пришлось отложить. Сам я тоже устал, но думал, что уснуть не смогу, — однако, открыв глаза, понял, что спал и даже проспал завтрак.

* * *

Я прошел в туалет, умылся, мысли вроде бы прояснились, и потому, вернувшись, я не удивился, что тетя Женя продолжила наш разговор, будто он и не прерывался на несколько часов. Должно быть, она продолжала думать о Коле даже во сне, может, вспоминала такое, о чем никогда мне не расскажет.

— Кое-что я все-таки поняла из его недоговорок и из того, что прочитала, — тетя Женя хрустнула пальцами.

— Что-то, связанное с минимальными воздействиями на… э… физический объект?

— Да. Честно говоря, я тогда успокоилась: пусть занимается чем хочет. Может, отвлечение от обычной рутины даже полезно. Я уверена: что-то он считал, какая-то идея у него была.

— По минимальному воздействию? — уточнил я.

— И по глобальному потеплению, — сказала тетя Женя.

— Вы думаете, что сейчас…

Тетя Женя помолчала.

По-моему, мы думали о разных вещах. Я — о том, что Н.Г. отправился куда-то в неизвестное, чтобы проверить (как?) свою идею, странным образом связанную с минимальными воздействиями на физические системы, в том числе на нашу атмосферу. И он лишь выглядел неадекватным в этом своем поведении, а на самом деле все четко продумал и в солнечную экспедицию записался для того лишь, чтобы иметь отмазку. Неужели его "минимальное воздействие" было таким мизерным, что он мог сам… что? И воздействие это нужно было произвести в конкретном месте на планете, куда Николай Геннадиевич и направился. С пустыми руками? То есть, с рюкзаком, где лежала, в основном, одежда?

И еще я подумал о том, что, как мне казалось, не приходило пока в голову тете Жене. Он куда-то направился, но собирался ли возвращаться? В Петропавловске мы Николая Геннадиевича не найдем, я был в этом абсолютно уверен.