Уйти вместе с ветром

Мария Семёнова, Екатерина Мурашова

УЙТИ ВМЕСТЕ С ВЕТРОМ

Пролог

(Кольский полуостров, июль)

Мир моргнул…

На окоёме щетинистых елей-ресниц повисла исполинская слеза. В ней, как в радужной линзе, увиделся сектор блёкло-голубого неба. Только не гладкого, каким вроде бы положено быть безоблачному июльскому небу. В горних высях просматривались колоссальные структуры, напоминавшие строгие узоры снежинок. С холма, щетинившегося мёртвым лесом, неестественно медленно, отказываясь разгоняться на спуске, скатилось несколько округлых валунов. Немного померк свет, как в театре перед началом действия, хотя солнце осталось на месте, там, где ему и полагалось быть, и светило по-прежнему…

В обеих машинах разом заглохли моторы. При полном безветрии откуда-то раздавался тяжёлый глухой шорох, словно где-то рядом по лесу полз Змей Горыныч или начинался оползень. Микроавтобус «УАЗ» по кличке «буханка» взялся тихо раскачиваться, словно на огромной ладони.

Воздух сгустился и задрожал, как прозрачный кисель. Дышать им стало не трудней, но как-то жутковато.

Дверь микроавтобуса приоткрылась, оттуда выскочила растрёпанная девочка в белых шерстяных носках и, петляя среди огромных, поросших мхом валунов, побежала наверх по склону.

Зелёный кукушкин лён пружинил у неё под ногами, рассыпая из крохотных горшочков рыжие споры. С треском ломались белые кукиши подсохших за лето лишайников…

С гребня было видно озеро, а за ним — голый каменный утёс, торчавший из мха и молодых сосенок, как серая морщинистая шея из мехового воротника. Остановившись наверху, девочка посмотрела в ту сторону, и глаза у неё округлились.

Вокруг утёса, напоминая чудовищное ожерелье, прямо в воздухе висело несколько гранитных валунов. А само озеро, начиная от подножия скалы, на глазах покрывалось ледяной коркой. Она стремительно расширялась…

На макушке утёса кто-то сидел, поджав под себя ноги. С гребня хорошо просматривался отчётливо человеческий силуэт. Перед ним стояло что-то вроде именинного торта, только не из бисквита и крема, а из разноцветных камешков, а вместо свечек ярко горели вертикально воткнутые лучинки.

Девочке показалось жизненно важным пересчитать эти лучинки, но она не успела. Сидевший на скале с силой дунул на них. И тотчас вспыхнули сухие ёлки на склоне, а огромная линза в небе над гребнем стала сдуваться, как обыкновенный мыльный пузырь…

Именинник поднял голову и встретился с девочкой взглядом. Глаза у него были точно светящаяся бирюза. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом она беззвучно прошептала: «С днём рожденья тебя» — и пошла вниз. Кругом горели деревья, но почему-то ей совсем не было страшно. Она шагнула между пылающими ёлками, как в дверь между мирами…

Глава 1

ПЛЕМЯ МЛАДОЕ

Дневник в толстой тетради с коричневой клеёнчатой обложкой.

Написан от руки.

Вопреки всем дневниковым традициям, в нём нет дат.

Больше всего в жизни я ненавижу и боюсь каруселей. Таких обычных, детских, с лошадками и оленями, которые всё ещё встречаются в парках аттракционов. Знаете? Здесь кто-то сразу скажет: вот отстойный чел, чего же страшного в карусели? Наверное, у него с башней не очень. И пускай говорят, мне всё равно. Я помню отчётливо: мне было, наверное, лет пять или шесть. Утром я не пошёл в детский сад, а родители на работу, и поэтому я думаю, что тогда было воскресенье. Или суббота. Ещё до завтрака мама с папой долго ругались, и, кроме всего прочего, она кричала, что он совсем не занимается ребёнком. А я не хотел, чтобы они мной занимались, мне было бы вполне достаточно, если бы они замолчали и оставили меня в покое с моим новым конструктором. Потому что, когда они кричали, у меня ничего не получалось построить, как будто их голоса рушили сцепление деталей. Но тогда мама, наверное, победила, потому что сразу после завтрака папа повёл меня в парк кататься на аттракционах. И вот там была эта карусель. Шёл мелкий дождь, и всё вокруг было мокрым и блестящим, но над ней висел выцветший шатёр и внутрь, на территорию карусели, не попадало ни капли, там было совершенно сухо, как будто заколдовано от дождя. «Вот! — бодро сказал мне папа. — Очень подходящий для тебя аттракцион. Славный и не страшный. Проверено веками». Я уже тогда знал, что век — это сто лет, и как-то понял так папу, что вот этой самой карусели может быть триста или пятьсот лет. Потом мы с ним долго стояли и ждали, когда карусель остановится, и я смотрел на неё. У оленей и лошадок были такие печальные потёртые морды, и они всё крутились и крутились друг за другом по кругу, не в силах выйти из него под живой дождь. И я вдруг понял, что если я только туда войду, то сразу произойдёт колдовское превращение, и я тоже буду вечно кружиться под грязным полосатым тентом, и триста, и пятьсот лет. И всё в моей жизни будет происходить по кругу…

Я кричал и упирался ногами в дощатый пол помоста, готовый на что угодно, даже умереть, лишь бы не пересекать тёмную щель, отделявшую пространство карусели от остального мира, а папа сначала меня ласково и удивлённо уговаривал, потом попробовал встряхнуть за шкирку, потом, по совету тётки-карусельщицы, выразил готовность покататься на карусели вместе со мной.

— Да что с тобой такое?! — раздражённо спрашивал он. — Смотри: никто же не боится!

— Не хочу! Не хочу! Не хочу каждый день! — вопил я, объятый тёмным ужасом неотвратимости превращения.

— Чего не хочешь каждый день? Кататься на карусели? — недоумевал папа. — Но мы же сюда в первый раз пришли!

Я ничего не мог объяснить, но вспомнил утренний крик родителей и подумал, что нашёл выход:

— Не хочу каждый день ругаться!

На карусели мы всё-таки покатались. Папа всегда был упорным человеком. Он сидел в маленьком автомобильчике, с трудом в нём помещаясь, и держал меня на коленях. Обтянутые чёрными брюками папины колени торчали высоко вверх (тогда папа ещё не успел растолстеть), и я чувствовал себя так, словно сижу на ручках двух зонтиков. Олени сочувствующе смотрели на меня полустёртыми глазами, но ничего не могли изменить…

Неделю спустя папа сказал маме, что дальше так продолжаться не может, поскольку ребёнок от скандалов становится совершенным неврастеником. Собрал свои вещи и ушёл…

----- OriginalMessage -----

From: Tina ‹mailto: [e-mail]›

To: Bjaka ‹mailto: [e-mail]›

Date: Fri, 20 May 2007 22:28:48 +0400

Subject: Всё пропало!

Привет, подруга!

Сообщаю тебе, что все наши грандиозные планы на лето — накрылись!

Окончательно и медным тазом, как говорит твоя бабка Клава.

Само собой, по вине предков. На этот раз — моих. Можешь себе представить — вместо пристойного отдыха на нашей даче во Мшинской, копания грядок, пикирования огурцов и всего такого прочего, им вдруг вздумалось отправиться в поход. Вспомнить, видите ли, молодость. И пусть бы вспоминали, я, как ты понимаешь, совершенно не против. Ради флэта, свободного от пэрентсов, я бы даже их грядки ездила поливать. Но они зачем-то решили взять с собой и меня, и Подлизу! Прикинь, да?!

Тащиться куда-то на север в обществе Подлизы и ихних друзей молодости, месяц стучать зубами в палатке, сидеть у костра в дыму и слушать, как они козлиными голосами поют дебильные песни про багульник и «солнышко лесное», от которых у нормальных рэперов уши вянут и в трубочку сворачиваются…

Подлиза, естественно, изображает восторг и благоговение перед идеалами. Так бы и пристукнула мерзавца! Хоть ты пожалей меня, подруга!

Тина

----- OriginalMessage -----

From: Bjaka ‹mailto: [e-mail]›

To: Tina ‹mailto: [e-mail]›

Date: Fri, 22 May 2007 01:32:13 +0400

Subject: Прорвёмся!

Да не расстраивайся ты так, Тинка! Может, они ещё обломаются. Мои вот мать с отчимом тоже каждый год мылятся летом в загранку, но всё время что-то не склеивается — то баксов нет, то отпуск в разное время дают…

А твои даже если и соберутся, так это ещё не прямо сейчас, успеем до июля потусоваться как следует. Хотя и непонятно, чего это их вдруг стукнуло — ехать куда-то. Сами додумались или подсказал кто?

Ты приходи в воскресенье часам к пяти к нашему кафе, а потом, если всё склеится, двинем на реальный фестиваль, мне Симон обещал. Да, чуть самое главное не забыла. Тинка, я тут по аське такого парня зафрендила… Подробности при встрече!

Приходи, не пожалеешь!

Твоя Бяка

Мальчик рисовал, сидя за столом. Рисовал, как самый обычный ребёнок, — высунув кончик языка и болтая ногой. Высоко на стене виднелось окно, в нём замещала солнце керосиновая лампа, на столе горела толстая свеча, но темнота всё равно пряталась по углам. У стены в печи «Булерьян» (здешние обитатели называли её «Бурильян», так было понятней) шумело пламя, в окно тянулась толстая труба, обмотанная стекловатой. По бетонным стенам каплями сочилась вода, возле двери белел иней.

— Скоро закончишь? — нетерпеливо спросила худая темноволосая девочка. Она сидела в самом тёмном углу, на ворохе бесформенного тряпья, обхватив колени руками.

— Не подгоняй, — буркнул Художник и откинулся назад, придирчиво рассматривая рисунок.

К столу вперевалочку подошёл очень толстый мальчик. Заглянув Художнику через плечо, он ловким, почти незаметным движением подхватил краюшку хлеба, лежавшую на столе.

— Мне ручеёк нужен, — сказал он тоном авторитетного заказчика. — Ты смотри не забудь нарисовать. Я его прямо по руслу поведу.

В тёмном углу шевельнулось тряпьё, раздался слабый, хрипловатый, плачущий писк. Девочка завозилась, что-то нащупала, склонилась над небольшой корзинкой…

Толстый мальчик жалостливо покачал головой:

— Бедненькая. Это она, наверное, маму и братьев зовёт…

— Заткнись, идиот! — выкрикнула девочка. — Художник, давай шевелись, а то я…

— Да я уже всё. — Сидевший за столом отложил листок и сунул в рот кончик карандаша.

— Феодор! — хищно подавшись вперёд, приказала девочка. — Давай!

Толстый мальчик, носивший такое непривычное имя, тщательно дожевал оставшийся хлеб. Собрал в ладонь крошки и высыпал в рот. Потом взял листок и поднёс поближе к глазам. Он не очень хорошо видел.

— Слушай, а медведей-то ты зачем нарисовал? — повернулся он к автору. — Да ещё бурого вместе с белым? У нас же их тут вообще нету. Он не поверит…

— Поверит, — не выговорила, а почти прорычала девочка. — Всё правильно Художник нарисовал! Ему всё равно, каких зверей убивать, чем больше, тем лучше, какая разница, откуда взялись…

— Ну, как хочешь.

Толстый мальчик отошёл от стола, подогнул короткие ножки, уселся прямо на пол — и замер, глядя в стену, на которой вроде не просматривалось ничего интересного.

Все молча ждали.

Даже девочка никого больше не торопила.

Шумел «Бурильян», с потолка мерно падали капли, где-то наверху негромко, на одной ноте выл ветер.

Сперва начало казаться, что время остановилось.

Потом оно стало плотным и осязаемым.

Воздух между лицом Феодора и стеной, на которую он смотрел, ни дать ни взять слегка задрожал. На светло-сером бетоне, как на экране плохого кинотеатра, стали проступать размытые тени. Возник оттепельный пейзаж с ручейком, увиденный как бы сквозь мутноватое стекло или, может быть, в объектив старой видеокамеры с цифровым увеличением…

Напряжение в помещении всё возрастало. Снова послышался хриплый плач из корзинки. Ни котята, ни щенки, ни человеческие младенцы таких звуков не издают…

В середине подрагивавшей картинки начал всё чётче возникать человеческий силуэт. Мужчина в замызганном камуфляже, озираясь по сторонам, шёл прямо на зрителей. Он тяжело выдирал из снега высокие шнурованные бахилы…

— Всё, — устало выговорил Феодор, и стена сразу погасла. Феодор поднялся на ноги и пошатнулся от изнеможения, хватаясь за стол, — видно, усилие в самом деле оказалось нешуточным. — Готово. Теперь кушать давай, ты обещала…

— Сейчас-сейчас, — пробормотала девочка, спускаясь с лежанки.

Ноги у неё, невзирая на холод, были босые, на лицо падала длинная, косо обрезанная чёлка. Подойдя к столу, девочка хотела взять рисунок, но промахнулась, лишь мазнула пальцами по уголку. Тут же поправилась, схватила листок и, секунду помедлив, одним движением разорвала его на две половинки.

— Теперь, — сквозь оскаленные зубы процедила она, — действительно всё!

— Вот и рисуй для вас… — не очень весело усмехнулся Художник. — Так я пошёл?

Девочка не ответила. Бросив на пол обрывки и явно потеряв к ним интерес, она вновь засела в углу.

— Может, останешься? — нерешительно предложил Феодор Художнику. — Поужинали бы вместе…

Видно было, что делиться едой ему до смерти не хотелось, но и через закон гостеприимства переступить он не мог.

— Не, я пойду, меня Жадина ждёт.

Художник помахал Феодору рукой, с трудом отодвинул тяжёлую скрипучую дверь и скрылся в бетонной щели, сквозь которую тут же ворвалась зябкая сырость.

Толстый мальчик вздохнул с облегчением.

Так и не сказав больше ни слова, девочка выставила на стол миску с картошкой в мундире, соль. Провела ладонью, ища хлеб, и не нашла. Потушила свечку. Ушла в темноту и вновь склонилась над корзинкой, из которой больше не доносилось ни звука.

----- OriginalMessage -----

From: Tina ‹mailto: [e-mail]›

To: Bjaka ‹mailto: [e-mail]›

Date: Fri, 27 May 2007 12:45:48 +0400

Subject: Башка болит!

Славно потусовались, подруга!

Только теперь башка трещит. Вчера пришла и рухнула, забыла подстраховаться и вообще всё. Сегодня еле выползла из кровати — и получила, ещё не доходя до сортира. Подлиза вытащил из сумки банку джин-тоника и сигареты, которые мне вчера Верка отдала перед уходом, и матери с отцом всё растрепал. Хорошо, что таблетки у Мишки остались. Мне сейчас Тихон смс-ку прислал, что я, мол, ему обещала, так когда же? Слушай, Бяка, а ты не помнишь случайно, чего я ему вчера говорила и что вообще за тема? Я, честно, ни фига не въезжаю. И ещё диск у меня в сумке — Uriah Неер — он чей? Я с них никогда не тащилась, может, взяла, чтобы кому передать? Подскажи, если знаешь, и у Верки при случае спроси.