Помоги проекту - поделись книгой:
Юрий, наконец, понял, отчего не мог поцеловать ее туда.
Утром Юлиан принес Анне сирени. Над букетом смеялся весь палаточный лагерь: семья вялых веточек немыслимо разной длины.
Анна, заспанная, отмахнулась от сирени и приподнялась в спальном мешке. Грудь у нее была совсем маленькая, кожа — не чистая, но Юлиан любил ее длинные роскошные волосы до бедер и прекрасные руки. Он был очень молод, — шестнадцать лет, — и потому решил, что любит ее всю. Так и сказал:
— Я люблю тебя, Анна.
Девочка улыбнулась, и взяла, наконец, сирень. По ночам они пока еще только целовались. На большее она не решалась. Так ему казалось, поэтому он больше ничего и не предпринимал, хотя она была бы не против, просто не знала, как намекнуть.
— Где ты их взял? — спросила она его.
— Шел в магазин. У входа сидели двое детей. Одеты были, вроде бы, прилично, а в руках держали эту сирень. Ну, я и спросил, — сколько. Мальчик так важно и сказал, — пять. Я девочку спросил — и твои стоят пять леев? Она важно так, — видела бы ты, — кивнула головой. У меня было восемь леев. Я и спросил — восемь леев за два букета идет?[2]
— За ЭТО восемь леев? Ты с ума сошел, — улыбнулась Анна.
Днем они играли в шахматы. Юлиан выигрывал. К палатке подошел пожилой мужчина с фотоаппаратом и присел на корточки.
— Эй, — окликнул Юлиан, — вы из какой газеты? Из какой газеты, я спрашиваю?
Фотограф молча снимал.
— Раз молчит, — зловеще сказал Юлиан, — значит, из русской. Ты, убирайся! Свинья! Русская свинья!!!
Мальчик вскочил и схватил фотографа за полы куртки. Из палаток высовывались головы. Но Юрий и других взрослых активистов партии не было, поэтому из палаток выйти никто не решился. Фотограф не спеша положил аппарат в сумку и рубанул ребром ладони по рукам Юлиана. Тот присел на корточки. Мужчина пошел к кинотеатру. Анна помогла Юлиану встать и они пошли к палатке.
— Сволочь, — сволочь, — повторял он, едва не плача. — Зачем же здесь полиция?
— Вчера мы бросали в полицию яблоки, — тихо напомнила Анна.
— А по ночам они трахаются в палатках, — сказал карабинер из оцепления, парень года на два старше Юлиана.
Оцепление заржало. Они не были русскими. Они были из сел, и, как и все их ровесники, хотели трахаться, но вместо этого их поселили в казармах, предварительно обсмеяв их грязные трусы на медосмотрах, и заставили стоять по 12 часов в оцеплении у палаток, где можно было чудно потрахаться. Вот они и злились.
Вечером Юлиан, — памятуя о том, что устроители акций пообещали им юридическую поддержку, — подошел к трибуне и рассказал помощнику Юрия, как все было.
— Полиция?! — растерялся тот, — полиция…. Нет, сейчас нет… Вы бы и пили поменьше там в палатках, а то у нас еврокомиссия сейчас, имидж надо блюсти… Да бросьте! Не вы, так соседи пьют! Эх, вот бы месяц назад такой случай… Сейчас нельзя. Юрий Иванович дал четкое указание с полицией идти на сближение, подчеркнуть, что душой они с нами… В общем, ступай, ступай.
Уходя, Юлиан слышал, как следующий за ним в очереди говорил:
— Хотят содрать с меня штраф за участие в несанкционированных митингах… А мне сам Рошка обещал меня защитить! Фамилия моя — Секриеру. Студент.
Заинтересованный Юлиан остановился и прислушался. Через несколько секунд в мобильном телефоне помощника громко зазвенел голос Рошки:
— Какой, на хер, Секриеру?! У нас тут Еврокомиссия!
Ночью Анна и Юлиан переспали. После выпускных экзаменов она его бросила. Он решил, что это из-за фотографа.
— Что это вы делаете, мой президент?
И без того огромные глаза вошедшего увеличились. В кабинете президента его встретила задница главы государства. Тот, стоя на коленях, сверлил в стене, чуть ниже окна, отверстие. Наконец, президент, кряхтя, встал и стремительно подошел к гостю.
— Добро пожаловать в президентский дворец, мой мальчик, — приобняв за плечи гостя, подвел он его к столу. — Садись. Чай, кофе, или чего-то покрепче? Я лично выпью коньяку.
Несколько минут они прихлебывали из чашек, причем президент шумно сопел. Брови вошедшего продолжали оставаться приподнятыми.
— Ну, ладно, — нехотя сказал президент, — это я для мелкашки. Для духового ружья. Только представь себе, позавчера один из этих молодых подонков, которого я бы с удовольствием отстегал вот этим рем… о, черт, вечно забываю, что на мне подтяжки! В общем, один из этих великовозрастных засранцев, показал президентскому дворцу, а вернее, мне — задницу! И моментально Рошка заявляет, что, мол, мне показали «лицо коммунизма»! А?! Чтоб их! Вот я и подумал, — просверлю маленькое отверстие, чтоб не видно было его издалека, и в следующий раз засажу в задницу засранцу, который решит мне ее показать, пластилиновый заряд. Каково? Пластилин я уже достал, — президент хвастливо похлопал по коробке пластилина с яркой наклейкой.
— Дерут втридорога, черти, — тут же пожаловался он.
— Что же вы сделаете, если никто больше не захочет показывать вам задницу? — вежливо поинтересовался вошедший.
Низкий голос с хрипотцой выдавал в нем человека курящего с утра до того, как позавтракать.
— Что делать? — переспросил президент, и нашелся, — подговорим кого-то!
— Это провокация, мой президент, — не поднимая глаз от чашки, сказал вошедший.
Президент с любопытством оглядел его.
— А вот как раз провокациями ты и займешься, — ответил он.
— Отчего? — поинтересовался гость, — Отчего же вы решили, что я для вас займусь хоть чем-нибудь?
— Я следил за твоими статьями. Ты их враг.
— Значит, ваш союзник?
— А как же иначе?
— Как просто…
— Будь прост, — не уловил иронии президент, — и к тебе потянутся люди.
— Вы разговариваете, как дворовой гопник, мой президент.
— А я и есть дворовой гопник, только мой двор — Молдавия. Ты согласен?
— Нет. Я против них, но не за вас.
— Кому это объяснишь? Мне нужны люди, которые без лишнего шума, тихо, без сучка и задоринки, — чтобы чертова Европа не возмущалась, — вынудят
— Вывалите на них тонну дерьма с самолета.
— Идея хорошая, но не пойдет. Европа против силовых методов. Все должно быть тихо.
— А вы вывалите на них тонну дерьма с самолета очень тихо.
— Ты, я вижу, шутник. Так или иначе, выбора у тебя нет. Все, кто против
— Пошел…., - начал говорить гость, приподнимаясь.
— Автоматически причисляются
— Ты…
— В число моих…
— В….
— Сторонников…
— Задницу…
— И, конечно…
— Еще раз- подите вы в…
— Я хорошо плачу…
— По рукам!
Президент устало откинулся на спинку кресла и потер висок, занывший от острой боли. Закатное солнце беспощадно жгло его шевелюру. На гостя, стоявшего у двери, упала тень и лицо его перестало быть видно.
— Боги, боги, — пробормотал президент, — что за страшный год Веселье перед бурей…
— Истинно, президент.
— Что есть истина?
— Истина только то, президент, что из мелкашки в задницу отсюда вы не попадете — больно уж велика дальность полета. Но мы что-нибудь придумаем.
Двое правобережных молдаван, — Анатолий Лянкэ и Никита Зверев, — ловили в Днестре леща на спиннинг. Клев не шел.
— Знаешь, говорил Анатолий, лежа на спине, и подпирая руками низкое небо, — в Кишиневе против коммунистов весь народ, говорят, поднялся. Не хотят в Россию, хотят с Румынией жить.
— И то верно, — ответил Никита, — следивший за снастями, — зря, что ли, мы в 1992-м воевали?
— Точно! Тогда Приднестровью Россия помогла. Что они без нее?
— Ничто, — согласился Анатолий, — вот бы нам сейчас им показать, где раки зимуют.
— Эй, земляк, — развеселился Никита, и Анатолий от неожиданного смеха друга едва небо не уронил, — эй, до чего же глупая эта поговорка, глупая, как все русские! Где зимуют, где зимуют… Эка невидаль! В реке же и зимуют! Или у них там, в России, раков нет? И в Приднестровье тоже, раз они так русских любят? В Приднестровье в Днестре раков нет, а у нас, молдаван, в Днестре раки есть!
— Ну ты Урский[3] — чистый Урский, уморил ты меня!
Друзья еще немного посмеялись глупости русских и приднестровцев. На левом берегу реки показались три девушки с ведрами.
— Эй, девчонки, — заорал Никита, позабывший уже о своих милитаристских планах, айда к нам! Мы вам покажем горячую молдавскую любовь!
— Нет уж, — кричали в ответ девчонки, нам вашей любви не нужно! Лучше вы к нам, румыны клятые! Вот мы вам покажем, где раки зимуют!
Друзья хохотали до слез, хоть слегка и обиделись за «клятых румын».
— А знаешь, — сказал вечером Анатолий, когда они пили вино во дворе его тетки, — если бы сейчас с нами был наш великий земляк и писатель Ион Друцэ, он бы написал об этом очень символический рассказ…
Никита слушал внимательно: Анатолий учился на втором курсе университета в Кишиневе и прочитал сотню — другую книг.
— Он бы написал, — продолжал Анатолий, — что хоть девушки шли по левому берегу, но на них, девушках, не написано было, с правого они берега или с левого, и еще бы он написал, что все девушки, на каком бы берегу они не жили, — всего лишь девушки. И все что им нужно, — любовь парней, на каком бы они, парни, берегу не жили. Вот что я чувствую, и вот что написал бы наш великий земляк и писатель Ион Друцэ, уж ты мне поверь…
— Так напиши ты!
— Нет, я не могу… Я лишь чувствую.
— Знаешь, — сказал Никита, — по-моему, нам нужно пойти к ним, — девушкам неважно с какого, хоть и с левого, берега, выпить с ними и извиниться.
Друзья так и сделали. С банкой вина они перешли мост, и нашли тех девушек. Выпили вино и показали им, где садится солнце, а девушки парням — где могли бы ночевать раки, если бы хоть что-нибудь понимали своими маленькими рачьими мозгами.
Под утро друзья из-за того, что мост перекрыл, как обычно, патруль миротворцев, возвращались на свой берег на лодке. Они были пьяны и перевернули ее. Оба утонули. Хоронили их обоими, — правобережным и левобережным, — селами.
На голове Анатолия, когда его вытаскивали из воды, был венок из одуванчиков, сплетенный девушкой. А у Никиты, — его выуживали из Днестра баграми, — в волосах запутался рак…
Женщина сунула ложку в таз с начинкой для голубцов, и, попробовав, сплюнула обратно в котел со словами:
— Маловато соли!
— Женщина! — закричал на нее журналист, — что ты делаешь?! Мы же все это есть будем!
— А что, — не поняла цыганка, — я не заразная. Вот на прошлом дне рождения у украинского барона давали голубцы с начинкой из индюшки, так они даже кости перемололи. Вот то было невкусно! А это… Подумаешь! Все равно переварится.
Во дворе дома цыганского барона Сорок шла подготовка ко дню рождения хозяина. Журналист присутствовал в качестве почетного гостя. У него было поручение президента: настроить общественное мнение против манифестантов Рошки. Для этого, — говорил президент, — нам нужны письма и обращения от самых известных и влиятельных людей Молдавии. И потому поезжай…
Журналист нервно отошел от стола и встал у табуретки, на которой был поднос с двенадцатью стаканчиками вина, и у каждого сорта был свой цвет. В центре подноса стоял полупустой графин: каждый, кто хотел, подходил к табуретке, выпивал вина, доливал в стаканчик из графина и отходил.
— Это цвет стаканов разный? — спросил журналист цыганского барона, вышедшего из пропыленного армейского «джипа» поздороваться.
— Нет, — гордо ответил барон, — заправляя в штаны огромную седую бороду, чтоб под ногами не путалась. — В графине вино одно, а если разлить его в стаканы — разное.
— Ай, барон, брось дурачить меня, — улыбнулся журналист, — скажи все как есть!
— Все как есть и говорю, — сказал барон, и они чокнулись.
Поделиться книгой: