Причудница: Русская стихотворная сказка

Сборник

Причудница: Русская стихотворная сказка

Сказка – ложь, да в ней намек…

Читать чужие письма как бы и нехорошо, но занятно, а иногда и полезно, если авторы этих писем – классики, писавшие о всяком повседневном и мелком в расчете на вечность.

Например, из письма А.С. Пушкина к брату можно узнать, что в Михайловском от безделья мерился он с пятнадцатилетней девушкой, выясняя, у кого талия тоньше. Да и то результаты оказались равными. Странное, вроде бы, времяпрепровождение, но чего не сделаешь, спасаясь от деревенской скуки?

Жизнь размеренна и нетороплива: «…до обеда пишу записки, обедаю поздно; после обеда езжу верьхом, вечером слушаю сказки – и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!»

Предусмотрительность молодого человека двадцати пяти годов удивляет. Уже тогда наметил он материал, достойный быть переложенным в стихи, хотя взялся за это не через год и не через два. Зато и материала, почерпнутого из рассказов няни Арины Родионовны, было столько, что хватило и самому поэту, и добрым его приятелям, менее запасливым или менее счастливым на встречи с носителями фольклорных традиций.

Так, сюжетом, заимствованным все из тех же нянюшкиных рассказов, пришлось поделиться с В.А. Жуковским, несмотря на старания – перебирал сказки французские, штудировал немецкие – нуждавшегося в новых сюжетах для сказок в стихах: «Дмитриев, думая критиковать Жуковского, дал ему прездравый совет. Жуковский, говорил он, в своей деревне заставляет старух себе ноги гладить и рассказывать сказки и потом перекладывает их в стихи».

Однако ж сказки крепостных старух из деревни старшего собрата по литературе со сказками Арины Родионовны не сравнишь, пусть и тут не без странностей.

Поражает глубокая, можно сказать, изощренная литературность слышанных от няни сказок. Создается впечатление, что вострая на ум и выдумку Арина Родионовна прочитала объемистый фолиант со сказками каких-нибудь братьев Гримм, или изящный томик сказок Шарля Перро, а потом обстоятельно пересказала взятое из первоисточника, расцветив повествования от себя, а кое-что и приукрасив, согласно собственному пониманию такой эстетической категории, как прекрасное.

Прибавлено было, согласимся, то, что полностью отсутствовало и у французов, и у немцев. Для пушкинских сказок характерны двусмысленности, намеки, а то и прямая скабрезность. Если уж царь желает, чтобы ему родили богатыря-сына, то и устанавливает конкретный срок – к исходу сентября. Если уж мудрец и звездочет требует себе шамаханскую царицу, то будет тут же подчеркнуто – требование это абсурдное, поскольку звездочет скопец.

И даже в неоконченной сказке, где, вроде бы, скабрезностям и места нет, медведица говорит своим малым детушкам:

Становитесь, хоронитесь за меня,Уж как я вас мужику не выдамИ сама мужику…. выем.

Традиция, связанная со сказкой в стихах, заложенная А.С. Пушкиным, как и прочие заложенные им традиции, прижилась. И теперь об этом жанре, известном и ранее, судят по «Сказке о попе и о работнике его Балде», а то и по сказке «Царь Никита и сорок его дочерей». Традиция эта оказалась сильней традиций сказки в стихах А.Ф. Богдановича, И.И. Дмитриева, Н.М. Карамзина.

Перечитайте П.П. Ершова и увидите: не вполне скрытые намеки, опасная игра смыслами присутствуют и здесь. И дело не в том, что роль изворотливого и разворотливого менеджера, которая в сказке иностранного происхождения отдана коту, здесь выполняет конек-горбунок, чрезвычайно похожий на русского зайца.

Дело в намеках, перифразах. Старый царь ныряет в кипящее молоко и тут-то ему и приходит конец. Ибо он, старый козел, позабыл давнюю мудрость: не вари козленка в молоке. Вот и результат.

Единственный вопрос, который возникнет у любого пытливого читателя, внимательно – заново или впервые – прочитавшего те же пушкинские сказки, что за дьявольская фантазия была у милейшей Арины Родионовны, чем руководствовалась она, расцвечивая явно не народные сюжеты, пересказываемые ею, всеми этими намеками и непристойностями?

Ответ без труда можно отыскать у того же А.С. Пушкина, в стихах хрестоматийных, но превратно, по-школьному толкуемых.

Выпьем, добрая подружкаБедной юности моей…Далее – по тексту.И. Осипов

Иван Дмитриев

Причудница

В Москве, которая и в древни временаПрелестными была обильна и славна, —Не знаю подлинно, при коем государе,А только слышал я, что русские бояреТогда уж бросили запоры и замки,Не запирали жен в высоки чердаки,Но, следуя немецкой моде,Уж позволяли им в приятной жить свободе;И светская тогда женаМогла без опасеньяС домашним другом, иль одна,И на качелях быть в день Светла Воскресенья,И в кукольный театр от скуки завернуть,И в роще Марьиной под тенью отдохнуть, —В Москве, я говорю, Ветрана процветала.Она пригожеством лица,Здоровьем и умом блистала;Имела мать, отца;Имела лестну власть щелчки давать супругу;Имела, словом, все: большой тесовый дом,С берлинами сарай, изрядную услугу,Гуслиста, карлицу, шутов и дур содомИ даже двух сорок, которые болталиТак точно, как она, – однако ж меньше знали.Ветрана куколкой всегда разряженаИ каждый день окруженаЗнакомыми, родней и нежными сердцами;Но все они при ней казались быть льстецами,Затем что всяк из них завидовал то ей,То цугу вороных коней,То парчевому ее платью,И всяк хотел бы жить с такою благодатью.Одна Ветрана лишь не ведала ценыВсех благ, какие ей фортуною даны;Ни блеск, ни дружество, ни пляски, ни забавы,Ни самая любовь – ведь есть же на светуТакие чудны нравы! —Не трогали мою надменну красоту.Ей царствующий град казался пуст и скучен,И всяк, кто ни был ей знаком,С каким-нибудь да был пятном:«Тот глуп, другой урод; тот ужасть[1] неразлучен;Сердечкин ноет все, вздыханьем гонит вон;Такой-то все молчит и погружает в сон;Та все чинится, та болтлива;А эта слишком зла, горда, самолюбива».Такой отзыв ее знакомых всех отбил!Родня и друг ее забыл;Любовник разлюбил;Приезд к пригоженькой невежеЧас от часу стал реже, реже —Осталась наконец лишь с гордостью одной:Утешно ли кому с подругой жить такой,Надутой, но пустой?Она лишь пучит в нас, а не питает душу!Пожалуй, я в глаза сказать ей то не струшу.Итак, Ветрана с ней сначала ну зевать,Потом уж и грустить, потом и тосковать,И плакать, и гонцов повсюду рассылатьЗа крестной матерью; а та, извольте знать,Чудесной силою неведомой наукиТворила на Руси неслыханные штуки! —О, если бы восстал из гроба ты в сей час,Драгунский витязь мой, о ротмистр Брамербас,Ты, бывший столько лет в Малороссийском краеИгралищем злых ведьм!.. Я помню как во сне,Что ты рассказывал еще ребенку мне,Как ведьма некая в сарае,Оборотя тебя в драгунского коня,Гуляла на хребте твоем до полуночи,Доколе ты уже не выбился из мочи;Каким ты ужасом разил тогда меня!С какой, бывало, ты рассказывал размашкой,В колете палевом и в длинных сапогах,За круглым столиком, дрожащим с чайной чашкой!Какой огонь тогда пылал в твоих глазах!Как волосы твои, седые с желтизною,В природной простоте взвевали по плечам!С каким безмолвием ты был внимаем мною!В подобном твоему я страхе был и сам,Стоял как вкопанный, тебя глазами мерилИ что уж ты не конь… еще тому не верил!О, если бы теперь ты, витязь мой, воскрес,Я б смелый был певец неслыханных чудес!Не стал бы истину я закрывать под маску, —Но, ах, тебя уж нет, и быль идет за сказку.Простите! виноват! немного отступил;Но, истинно, не я, восторг причиной был;Однако я клянусь моим Пермесским богом,Что буду продолжать обыкновенным слогом;Итак, дослушайте ж. Однажды, вечерком,Сидит, облокотясь, Ветрана под окномИ, возведя свои уныло-ясны очиК задумчивой луне, сестрице смуглой ночи,Грустит и думает: «Прекрасная луна!Скажи, не ты ли та счастливая страна,Где матушка моя ликует?Увы! Неужель ей, которой небесаВручили власть творить различны чудеса,Неведомо теперь, что дочь ее тоскует,Что крестница ее оставлена от всехИ в жизни никаких не чувствует утех?Ах, если бы она хоть глазки показала!»И с этой мыслью вдруг Всеведа ей предстала.«Здорово, дитятко! – Ветране говорит. —Как поживаешь ты?.. Но что твой кажет вид?Ты так стара! так похудела!И, бывши розою, как лилия бледна!Скажи мне, отчего так скоро ты созрела?Откройся…» – «Матушка! – ответствует она, —Я жизнь мою во скуке трачу;Настанет день – тоскую, плачу;Покроет ночь – опять грущуИ все чего-то я ищу». —«Чего же, светик мой? или ты нездорова?» —«О нет, грешно сказать». – «Иль дом ваш небогат?» —«Поверьте, не хочу ни мраморных палат». —«Иль муж обычая лихого?» —«Напротив, вряд найти другого,Который бы жену столь горячо любил». —«Иль он не нравится?» – «Нет, он довольно мил».«Так разве от своих знакомых неспокойна?» —«Я более от них любима, чем достойна». —«Чего же, глупенька, тебе недостает?» —«Признаться, матушка, мне так наскучил светИ так я все в нем ненавижу,Что то одно и сплю и вижу,Чтоб как-нибудь попасть отсельХотя за тридевять земель;Да только, чтобы все в глазах моих блистало,Все новостию поражалоИ редкостью мой ум и взор;Где б разных дивностей соборПредставил быль как небылицу…Короче: дай свою увидеть мне столицу!»Старуха хитрая, кивая головой,«Что делать, – мыслила, – мне с просьбою такой?Желанье дерзко… безрассудно,То правда; но его исполнить мне нетрудно;Зачем же дурочку отказом огорчить?..К тому ж, я тем могу ее и поучить».«Изрядно! – наконец сказала. —Исполнится, как ты желала».И вдруг, о чудеса!И крестница и мать взвились под небесаНа лучезарной колеснице,Подобной в быстроте синице,И меньше, нежель в три мига,Спустились в новый мир, от нашего отменный,В котором трон весне воздвигнут неизменный!В нем реки как хрусталь, как бархат берега,Деревья яблонны, кусточки ананасны,А горы все или янтарны иль топазны,Каков же феин был дворец – признаться вам,То вряд изобразит и Богданович[2] сам.Я только то скажу, что все материалы(А впрочем, выдаю я это вам за слух),Из коих феин кум, какой-то славный дух,Дворец сей сгромоздил, лишь изумруд, опалы,Порфир, лазурь, пироп, кристалл,Жемчуг и лал,Все, словом, редкости богатыя природы,Какими свадебны набиты русски оды;А сад – поверите ль? – не только описатьИль в сказке рассказать,Но даже и во сне его нам не видать.Пожалуй, выдумать нетрудно,Но все то будет мало, скудно,Иль много, много, что во тьме кудрявых словУдастся Сарское село себе представить,Армидин сад иль Петергоф;Так лучше этот труд оставитьИ дале продолжать. Ветрана, николиДиковинок таких не видя на земли,Со изумленьем все предметы озираетИ мыслит, что мечта во сне над ней играет;Войдя же в храмины чудесницы своей,И пуще щурится: то блеск от хрусталей,Сребристый луны сражаяся с лучами,Которые б почлись за солнечные нами,Как яркой молнией слепит Ветранин взор;То перламутр хрустит под ней или фарфор…Ахти! Опять понес великолепный вздор!Но быть уж так, когда пустился.Итак, переступя один, другой порог,Лишь к третьему пришли, богатый вдруг чертогНе ветерком, но сам собою растворился!«Ну, дочка, поживай и веселися здесь! —Всеведа говорит. – Не только двор мой весь,Но даже и духов подземных и воздушных,Велениям моим послушных,Даю во власть твою; сама же я, мой свет,Отправлюся на мало время —Ведь у меня забот беремя —К сестре, с которою не виделась сто лет;Она недалеко живет отсюда – в Коле;Да по дороге уж оттолеЗайду и к брату я,Камчатскому шаману.Прощай, душа моя!Надеюсь, что тебя довольнее застану».Тут коврик-самолет она подостлала,Ступила, свистнула и вмиг из глаз ушла,Как будто бы и не была.А удивленная Ветрана,Как новая Диана,Осталась между нимф, исполненных зараз;Они тотчас ее под ручки подхватили,Помчали и за стол роскошный посадили,Какого и видом не видано у нас.Ветрана кушает, а девушки прекрасны,Из коих каждая почти как ты… мила,Поджавши руки вкруг стола,Поют ей арии веселые и страстны,Стараясь слух ее и сердце услаждать.Потом, она едва задумала вставать,Вдруг – девушек, стола не стало,И залы будто не бывало:Уж спальней сделалась она!Ветрана чувствует приятну томность сна,Спускается на пух из роз в сплетенном нише;И в тот же миг смычок невидимый запел,Как будто бы сам Диц за пологом сидел;Смычок час от часу пел тише, тише, тишеИ вместе наконец с Ветраною уснул.Прошла спокойна ночь; натура пробудилась;Зефир вспорхнул,И жертва от цветов душистых воскурилась;Взыграл и солнца луч, и голос соловья,Слиянный с сладостным журчанием ручьяИ с шумом резвого фонтана,Воспел: «Проснись, проснись, счастливая Ветрана!»Она проснулася – и спальная уж сад,Жилище райское веселий и прохлад!Повсюду чудеса Ветрана обретала:Где только ступит лишь, тут роза расцветала;Здесь рядом перед ней лимонны дерева,Там миртовый кусток, там нежна мураваОт солнечных лучей, как бархат, отливает;Там речка по песку златому протекает;Там светлого пруда на днеМелькают рыбки золотые;Там птички гимн поют природе и весне,И попугаи голубыеСо эхом взапуски твердят:«Ветрана! насыщай свой взгляд!»А к полдням новая картина:Сад превратился в храм,Украшенный по сторонамСтолпами из рубина,И с сводом в виде облаковИз разных в хрустале цветов.И вдруг от свода опустилсяНа розовых цепях стол круглый из сребраС такою ж пищей, как вчера,И в воздухе остановился;А под Ветраной очутилсяС подушкой бархатною трон,Чтобы с него ей кушатьИ пение, каким гордился б Амфион,Тех нимф, которые вчера служили, слушать.«По чести, это рай! Ну, если бы теперь, —Ветрана думает, – подкрался в эту дверь…»И, слова не скончав, в трюмо она взглянула —Сошла со трона и вздохнула!Что делала потом она во весь тот день,Признаться, сказывать и лень,И не умеется, и было бы некстате;А только объявлю, что в этой же палате,Иль в храме, как угодно вам,Был и вечерний стол, приличный лишь богам,И что наутро был день новых превращенийИ новых восхищений;А на другой день то ж. «Но что это за мир? —Ветрана говорит, гармонии внимаяВисящих по стенам золотострунных лир, —Все эдак, то тоска возьмет и среди рая!Все чудо из чудес, куда ни поглядишь;Но что мне в том, когда товарища не вижу?Увы! я пуще жизнь мою возненавижу!Веселье веселит, когда его делишь».Лишь это вымолвить успела,Вдруг набежала тьма, встал вихорь, грянул гром,Ужасно буря заревела;Все рушится, падет вверх дном,Как не бывал волшебный дом;И бедная Ветрана,Бледна, безгласна, бездыханна,Стремглав летит, летит, летит —И где ж, вы мыслите, упала?Средь страшных Муромских лесов,Жилища ведьм, волков, разбойников и злых духов!Ветрана возрыдала,Когда, опомнившись, узнала,Куда попалася она;Все жилки с страха в ней дрожали!Ночь адская была! ни звезды, ни лунаСквозь черного ее покрова не мелькали;Все спит!Лишь воет ветр, лишь лист шумит,Да из дупла в дупло сова перелетает,И изредка в глуши кукушка занывает.Сиротка думает, идти ли ей иль нетИ ждать, когда луны забрезжит бледный свет?Но это час воров! Итак, она решилась,Не мешкая, идти; итак, перекрестилась,Вздохнула и пошла по вязкому пескуСо страхом и тоскою;Бледнеет и дрожит, лишь ступит шаг ногою;Там предвещает ей последний час куку!Там леший выставил из-за деревьев роги;То слышится ау; то вспыхнул огонек;То ведьма кошкою бросается с дороги,Иль кто-то скрылся за пенек;То по лесу раздался хохот,То вой волков, то конский топот.Но сердце в нас вещун: я сам то испытал,Когда мои стихи в журналы отдавал;Недаром и Ветрана плачет!Уж в самом деле кто-то скачетС рогатиной в руке, с пищалью за плечьми.«Стой! стой! – он гаркает, сверкаючи очьми, —Стой! кто бы ты ни шел, по воле иль неволе;Иль света не увидишь боле!..Кто ты?» – нагнав ее, он грозно продолжал;Но, видя, что у ней страх губы оковал,Берет ее в охапкуИ поперек кладет седла,А сам, надвинув шапку,Припав к луке, летит, как из лука стрела,Летит, исполненный отваги,Чрез холмы, горы и оврагиИ, Клязьмы доскакав высоких берегов,Бух прямо с них в реку, не говоря двух слов;Ветрана ж: ах!.. и пробудилась —Представьте, как она, взглянувши, удивилась!Вся горница полна людей:Муж в головах стоял у ней;Сестры и тетушки вокруг ее постелиВ безмолвии сидели;В углу приходский поп молился и читал;В другом углу колдун досужий[3] бормотал;У шкафа ж за столом, восчанкою накрытым,В старину их называли досужими.Прописывал рецепт хирургус из немчин,Который по Москве считался знаменитым,Затем что был один.И все собрание,Ветраны с первым взором:«Очнулась!» – возгласило хором;«Очнулась!» – повторяет хор;«Очнулась!» – и весь дворЗапрыгал, заплясал, воскликнул: «Слава богу!Боярыня жива! нет горя нам теперь!»А в эту самую тревогуВошла Всеведа в дверьИ бросилась к Ветране.«Ах, бабушка! зачем явилась ты не ране? —Ветрана говорит. – Где это я была?И что я видела?.. Страх… ужас!» – «Ты спала,А видела лишь бред, – Всеведа отвечает. —Прости, – развеселясь, старуха продолжает, —Прости мне, милая! Я видела, что тыПо молодости лет ударилась в мечты;И для того, когда ты с просьбой приступила,Трехсуточным тебя я сном обворожилаИ в сновидениях представила тебе,Что мы, всегда чужой завидуя судьбеИ новых благ желая,Из доброй воли в ад влечем себя из рая.Где лучше, как в своей родимой жить семье?Итак, вперед страшись ты покидать ее!Будь добрая жена и мать чадолюбива,И будешь всеми ты почтенна и счастлива».С сим словом бросилась Ветрана обниматьСупруга, всех родных и добрую Всеведу;Потом все сродники приглашены к обеду;Наехали, нашли и сели пировать.Уж липец зашипел, все стало веселее,Всяк пьет и говорит, любуясь на бокал:«Что матушки Москвы и краше и милее?» —Насилу досказал.

Василий Жуковский

Сказка о царе Берендее, о сыне его Иване-царевиче, о хитростях Кощея Бессмертного и о премудрости Марьи-царевны, кощеевой дочери

Жил-был царь Берендей до колен борода. Уж три годаБыл он женат и жил в согласье с женою; но все имБог детей не давал, и было царю то прискорбно.Нужда случилась царю осмотреть свое государство;Он простился с царицей и восемь месяцев ровноПробыл в отлучке. Девятый был месяц в исходе,когда он,К царской столице своей подъезжая, на поле чистомВ знойный день отдохнуть рассудил; разбили палатку;Душно стало царю под палаткой, и смерть захотелосьВыпить студеной воды. Но поле было безводно…Как быть, что делать? А плохо приходит; вот онрешилсяСам объехать все поле: авось, попадется на счастьеГде-нибудь ключ. Поехал и видит колодезь. ПоспешноСпрянув с коня, заглянул он в него: он полон водоюВплоть до самых краев; золотой на поверхности ковшикПлавает. Царь Берендей поспешно за ковшик —не тут-тоБыло: ковшик прочь от руки. За янтарную ручкуЦарь с нетерпеньем то правой рукою, то левой хватаетКовшик; но ручка, проворно виляя и вправо и влево,Только что дразнит царя и никак не дается.Что за причина? Вот он, выждавши время, чтоб ковшикСтал на место, хвать его разом справа и слева —Как бы не так! Из рук ускользнувши, как рыбканырнул онПрямо на дно колодца и снова потом на поверхностьВыплыл, как будто ни в чем не бывало. «Постой же!(подумалЦарь Берендей) я напьюсь без тебя», и, недолгосбираясь,Жадно прильнул он губами к воде и струю ключевуюНачал тянуть, не заботясь о том, что в воде утонулаВся его борода. Напившися вдоволь, поднять онГолову хочет… ан нет, погоди! не пускают; и кто-тоЦарскую бороду держит. Упершись в ограду колодца,Силится он оторваться, трясет, вертит головою —Держат его, да и только. «Кто там? пустите!» —кричит он.Нет ответа; лишь страшная смотрит со дна образина:Два огромные глаза горят, как два изумруда;Рот разинутый чудным смехом смеется; два рядаКрупных жемчужин светятся в нем, и язык, межзубамиВыставясь, дразнит царя; а в бороду впутались крепкоВместо пальцев клешни. И вот наконец сиповатыйГолос сказал из воды: «Не трудися, царь, понапрасну;Я тебя не пущу. Если же хочешь на волю,Дай мне то, что есть у тебя и чего ты не знаешь».Царь подумал: «Чего ж я не знаю? Я, кажется, знаюВсе!» И он отвечал образине: «Изволь, я согласен».«Ладно! – опять сиповатый послышался голос. —Смотри же,Слово сдержи, чтоб себе не нажить ни попрека,ни худа».С этим словом исчезли клешни; образина пропала.Честную выручив бороду, царь отряхнулся, как гоголь,Всех придворных обрызгал, и все царю поклонились.Сев на коня, он поехал; и долго ли, мало ли ехал,Только уж вот он близко столицы; навстречу толпамиСыплет народ, и пушки палят, и на всех колокольняхЗвон. И царь подъезжает к своим златоверхимпалатам —Там царица стоит на крыльце и ждет; и с царицейРядом первый министр; на руках он своих парчевуюДержит подушку; на ней же младенец, прекрасныйкак светлыйМесяц, в пеленках колышется. Царь догадался и ахнул.«Вот оно то, чего я не знал! Уморил ты, проклятыйДемон, меня!» Так он подумал и горько, горькозаплакал;Все удивились, но слова никто не промолвил.МладенцаНа руки взявши, царь Берендей любовался им долго,Сам его взнес на крыльцо, положил в колыбельку и,гореСкрыв про себя, по-прежнему царствовать начал.О тайнеЦарской никто не узнал; но все примечали, что крепкоЦарь был печален – он все дожидался; вот придутза сыном;Днем он покоя не знал, и сна не ведал он ночью.Время, однако, текло, а никто не являлся. ЦаревичРос не по дням – по часам; и сделался чудо-красавец.Вот наконец и царь Берендей о том, что случилось,Вовсе забыл… но другие не так забывчивы были.Раз царевич, охотой в лесу забавляясь, в густуюЧащу заехал один. Он смотрит: все дико; поляна;Черные сосны кругом; на поляне дуплистая липа.Вдруг зашумело в дупле; он глядит: вылезает оттудаЧудный какой-то старик, с бородою зеленой, с глазамиТакже зелеными. «Здравствуй, Иван-царевич, —сказал он. —Долго тебя дожидалися мы; пора бы нас вспомнить». —«Кто ты?» – царевич спросил. «Об этом после;теперь жеВот что ты сделай: отцу своему, царю Берендею,Мой поклон отнеси да скажи от меня: не пора ли,Царь Берендей, должок заплатить? Уж давноминовалосьВремя. Он сам остальное поймет. До свиданья».И с этимСловом исчез бородатый старик. Иван же царевичВ крепкой думе поехал обратно из темного леса.Вот он к отцу своему, царю Берендею, приходит.«Батюшка царь-государь, – говорит он, – со мноюслучилосьЧудо». И он рассказал о том, что видел и слышал.Царь Берендей побледнел как мертвец. «Беда, мойсердечныйДруг, Иван-царевич! – воскликнул он, горькозаплакав. —Видно, пришло нам расстаться!..» И страшнуютайну о даннойКлятве сыну открыл он. «Не плачь, не крушися,родитель, —Так отвечал Иван-царевич, – беда невелика.Дай мне коня; я поеду; а ты меня дожидайся;Тайну держи про себя, чтоб о ней здесь никтоне проведал,Даже сама государыня-матушка. Если ж назад яК вам по прошествии целого года не буду, тогда ужЗнайте, что нет на свете меня». Снарядили какдолжноВ путь Ивана-царевича. Дал ему царь золотыеЛаты, меч и коня вороного; царица с мощамиКрест на шею надела ему; отпели молебен;Нежно потом обнялися, поплакали… с богом! ПоехалВ путь Иван-царевич. Что-то с ним будет? Уж едетДень он, другой и третий; в исходе четвертого —солнцеТолько успело зайти – подъезжает он к озеру; гладкоОзеро то, как стекло; вода наравне с берегами;Все в окрестности пусто; румяным вечерним сияньемВоды покрытые гаснут, и в них отразился зеленыйБерег и частый тростник – и все как будто бы дремлет;Воздух не веет; тростинка не тронется; шорохав струйкахСветлых не слышно. Иван-царевич смотрит, и что жеВидит он? Тридцать хохлатых сереньких уточек подлеБерега плавают; рядом тридцать белых сорочекПодле воды на травке лежат. Осторожно поодальСлез Иван-царевич с коня; высокой травоюСкрытый, подполз и одну из белых сорочек тихонькоВзял; потом угнездился в кусте дожидаться, что будет.Уточки плавают, плещутся в струйках, играют,ныряют…Вот наконец, поиграв, поныряв, поплескавшись,подплылиК берегу; двадцать девять из них, побежав с перевалкойК белым сорочкам, оземь ударились, все обратилисьВ красных девиц, нарядились, порхнули и разомисчезли.Только тридцатая уточка, на берег выйти не смея,Взад и вперед одна-одинешенька с жалобным крикомОколо берега бьется; с робостью вытянув шейку,Смотрит туда и сюда, то вспорхнет, то снова присядет…Жалко стало Ивану-царевичу. Вот он выходитК ней из-за кустика; глядь, а она ему человечьимГолосом вслух говорит: «Иван-царевич, отдай мнеПлатье мое, я сама тебе пригожуся». Он с неюСпорить не стал, положил на травку сорочку и,скромноПрочь отошедши, стал за кустом. Вспорхнулана травкуУточка. Что же вдруг видит Иван-царевич? ДевицаВ белой одежде стоит перед ним, молода и прекраснаТак, что ни в сказке сказать, ни пером описать,и, краснея,Руку ему подает и, потупив стыдливые очи,Голосом звонким, как струны, ему говорит:«Благодарствуй,Добрый Иван-царевич, за то, что меня ты послушал;Тем ты себе самому услужил, но и мною доволенБудешь: я дочь Кощея бессмертного, Марья-царевна;Тридцать нас у него, дочерей молодых. ПодземельнымЦарством владеет Кощей. Он давно уж тебя поджидаетВ гости и очень сердит; но ты не пекись, не заботься,Сделай лишь то, что я тебе присоветую. Слушай:Только завидишь Кощея-царя, упади на колена,Прямо к нему поползи; затопает он – не пугайся;Станет ругаться – не слушай; ползи да и только;что послеБудет, увидишь; теперь пора нам». И Марья-царевнаВ землю ударила маленькой ножкой своей;расступиласьТотчас земля, и они вместе в подземное царствоспустились.Видят дворец Кощея бессмертного; высечен был онВесь из карбункула камня и ярче небесного солнцаВсе под землей освещал. Иван-царевич отважноВходит: Кощей сидит на престоле в светлой короне;Блещут глаза, как два изумруда; руки с клешнями.Только завидел его вдалеке, тотчас на колениСтал Иван-царевич. Кощей же затопал, сверкнулоСтрашно в зеленых глазах, и так закричал он, что сводыЦарства подземного дрогнули. Слово Марьи-царевныВспомня, пополз на карачках Иван-царевичк престолу;Царь шумит, а царевич ползет да ползет. НапоследокСтало царю и смешно. «Добро ты, проказник, —сказал он, —Если тебе удалося меня рассмешить, то с тобоюСсоры теперь заводить я не стану. Милости просимК нам в подземельное царство; но знай, за твоеослушаньеДолжен ты нам отслужить три службы; сочтемся мызавтра;Ныне уж поздно; поди». Тут два придворных проворноПод руки взяли Ивана-царевича очень учтиво,С ним пошли в покой, отведенный ему, отворилиДверь, поклонились царевичу в пояс, ушли, и осталсяТам он один. Беззаботно он лег на постелю и скороСном глубоким заснул. На другой день рано поутруЦарь Кощей к себе Ивана-царевича кликнул:«Ну, Иван-царевич, – сказал он, – теперь мыпосмотрим,Что-то искусен ты делать? Изволь, например, нампостроитьНынешней ночью дворец: чтоб кровля была золотая,Стены из мрамора, окна хрустальные, вкругрегулярныйСад, и в саду пруды с карасями; если построишьЭтот дворец, то нашу царскую милость заслужишь;Если же нет, то прошу не пенять… головыне удержишь!» —«Ах ты, Кощей окаянный, – Иван-царевич подумал, —Вот что затеял, смотри пожалуй!» С тяжелой кручинойОн возвратился к себе и сидит пригорюнясь; уж вечер;Вот блестящая пчелка к его подлетела окошку,Бьется об стекла – и слышит он голос: «Впусти!»Отворил онДверку окошка, пчелка влетела и вдруг обернуласьМарьей-царевной. «Здравствуй, Иван-царевич;о чем тыТак призадумался?» – «Нехотя будешь задумчив, —сказал он. —Батюшка твой до моей головы добирается». – «Что жеСделать решился ты?» – «Что? Ничего. Пускай егосниметГолову; двух смертей не видать, одной не минуешь». —«Нет, мой милый Иван-царевич, не должно терять намБодрости. То ли беда? Беда впереди; не печалься;Утро вечера, знаешь ты сам, мудренее: ложисяСпать; а завтра поранее встань; уж дворец твойпостроенБудет; ты ж только ходи с молотком да постукивайв стену».Так все и сделалось. Утром, ни свет ни заря, из каморкиВышел Иван-царевич… глядит, а дворец уж построен.Чудный такой, что сказать невозможно. Кощейизумился;Верить не хочет глазам. «Да ты хитрец не на шутку, —Так он сказал Ивану-царевичу, – вижу, ты ловокНа руку; вот мы посмотрим, так же ли будешь догадлив.Тридцать есть у меня дочерей, прекрасных царевен.Завтра я всех их рядом поставлю, и должен ты будешьТри раза мимо пройти и в третий мне раз без ошибкиМладшую дочь мою, Марью-царевну, узнать;не узнаешь —С плеч голова. Поди». – «Уж выдумал, чучела,мудрость, —Думал Иван-царевич, сидя под окном. – Не узнать мнеМарью-царевну… какая ж тут трудность?» —«А трудность такая, —Молвила Марья-царевна, пчелкой влетевши, —что еслиЯ не вступлюся, то быть беде неминуемой. Всех насТридцать сестер, и все на одно мы лицо; и такоеСходство меж нами, что сам отец наш только по платьюМожет нас различать». – «Ну что же мне делать?» —«А вот что:Буду я та, у которой на правой щеке ты заметишьМошку. Смотри же, будь осторожен, вглядисьхорошенько,Сделать ошибку легко. До свиданья». И пчелкаисчезла.Вот на другой день опять Ивана-царевича кличетЦарь Кощей. Царевны уж тут, и все в одинаковомПлатье рядом стоят, потупив глаза. «Ну, искусник, —Молвил Кощей, – изволь-ка пройтиться три разамимоЭтих красавиц, да в третий раз потрудись указать намМарью-царевну». Пошел Иван-царевич; глядит онВ оба глаза: уж подлинно сходство! И вот он проходитВ первый раз – мошки нет; проходит в другой раз —все мошкиНет; проходит в третий и видит – крадется мошка,Чуть заметно, по свежей щеке, а щека-то под неюТак и горит; загорелось и в нем, и с трепещущимсердцем:«Вот она, Марья-царевна!» – сказал он Кощею,подавшиРуку красавице с мошкой. «Э! э! да тут, примечаю,Что-то нечисто, – Кощей проворчал, на царевичас сердцемВыпучив оба зеленые глаза. – Правда, узнал тыМарью-царевну, но как узнал? Вот тут-то и хитрость;Верно, с грехом пополам. Погоди же, теперь доберусяЯ до тебя. Часа через три ты опять к нам пожалуй;Рады мы гостю, а ты нам свою премудрость на делеЗдесь покажи: зажгу я соломинку; ты же, покудаБудет гореть та соломинка, здесь, не трогаясь с места,Сшей мне пару сапог с оторочкой; не диво; да толькоЗнай наперед: не сошьешь – долой голова; до свиданья».Зол возвратился к себе Иван-царевич, а пчелкаМарья-царевна уж там. «Отчего опять так задумчив,Милый Иван-царевич?» – спросила она. «ПоневолеБудешь задумчив, – он ей отвечал. – Отец твой затеялНовую шутку: шей я ему сапоги с оторочкой;Разве какой я сапожник? Я царский сын; я не хужеРодом его. Кощей он бессмертный! видали мы многоЭтих бессмертных». – «Иван-царевич, да что же тыбудешьДелать?» – «Что мне тут делать? Шить сапогов яне стану.Снимет он голову – черт с ним, с собакой! какаямне нужда!» —«Нет, мой милый, ведь мы теперь жених и невеста;Я постараюсь избавить тебя; мы вместе спасемсяИли вместе погибнем. Нам должно бежать; уж другогоСпособа нет». Так сказав, на окошко Марья-царевнаПлюнула; слюнки в минуту примерзли к стеклу;из каморкиВышла она потом с Иваном-царевичем вместе,Двери ключом заперла и ключ далеко зашвырнула.За руки взявшись потом, они поднялися и мигомТам очутились, откуда сошли в подземельное царство:То же озеро, низкий берег, муравчатый, свежийЛуг, и, видят, по лугу свежему бодро гуляетКонь Ивана-царевича. Только почуял могучийКонь седока своего, как заржал, заплясал и помчалсяПрямо к нему и, примчавшись, как вкопанныйв землю,Стал перед ним. Иван-царевич, не думая долго,Сел на коня, царевна за ним, и пустились стрелою.Царь Кощей в назначенный час посылает придворныхСлуг доложить Ивану-царевичу: что-де так долгоМешкать изволите? Царь дожидается. Слуги приходят;Заперты двери. Стук! стук! и вот из-за двери имслюнки,Словно как сам Иван-царевич, ответствуют: буду.Этот ответ придворные слуги относят к Кощею;Ждать-подождать – царевич нейдет; посылаетв другой разТех же послов рассерженный Кощей, и та же всёпесня:Буду; а нет никого. Взбесился Кощей. «Насмехаться,Что ли, он вздумал? Бегите же; дверь разломатьи в минутуЗа ворот к нам притащить неучтивца!» Бросилисьслуги…Двери разломаны… вот тебе раз; никого там, а слюнкиТак и хохочут. Кощей едва от злости не лопнул.Ах! он вор окаянный! люди! люди! скорееВсе в погоню за ним!.. я всех перевешаю, еслиОн убежит!..» Помчалась погоня… «Мне слышитсятопот», —Шепчет Ивану-царевичу Марья-царевна, прижавшисьЖаркою грудью к нему. Он слезает с коня и, припавшиУхом к земле, говорит ей: «Скачут, и близко». —«Так медлитьНечего», – Марья-царевна сказала, и в ту же минутуСделалась речкой сама, Иван-царевич железнымМостиком, черным вороном конь, а большая дорогаНа три дороги разбилась за мостиком. Быстро погоняСкачет по свежему следу; но, к речке примчавшися,сталиВ пень Кощеевы слуги: след до мостика виден;Дале ж и след пропадает и делится на три дорога.Нечего делать – назад! Воротились разумники.СтрашноЦарь Кощей разозлился, о их неудаче услышав.«Черти! ведь мостик и речка были они! догадатьсяМожно бы вам, дуралеям! Назад! чтоб был непременноЗдесь он!..» Опять помчалась погоня…«Мне слышится топот», —Шепчет опять Ивану-царевичу Марья-царевна.Слез он с седла и, припавши ухом к земле, говорит ей:«Скачут, и близко». И в ту же минуту Марья-царевнаВместе с Иваном-царевичем, с ними и конь их,дремучимСделались лесом; в лесу том дорожек, тропинокчисла нет;По лесу ж, кажется, конь с двумя седоками несется.Вот по свежему следу гонцы примчалися к лесу;Видят в лесу скакунов и пустились вдогонку за ними.Лес же раскинулся вплоть до входа в Кощеево царство.Мчатся гонцы, а конь перед ними скачет да скачет;Кажется, близко; ну только б схватить; ан нет,не дается.Глядь! очутились они у входа в Кощеево царство,В самом том месте, откуда пустились в погоню;и скрылосьВсё: ни коня, ни дремучего лесу. С пустыми рукамиСнова явились к Кощею они. Как цепная собака,Начал метаться Кощей. «Вот я ж его, плута! Коня мне!Сам поеду, увидим мы, как от меня отвертится!»Снова Ивану-царевичу Марья-царевна тихонькоШепчет: «Мне слышится топот»; и снова он ей отвечает:«Скачут, и близко». «Беда нам! Ведь это Кощей,мой родительСам; но у первой церкви граница его государства;Далее ж церкви скакать он никак не посмеет.Подай мнеКрест твой с мощами». ПослушавшисьМарьи-царевны, снимаетС шеи свой крест золотой Иван-царевич и в рукиЕй подает, и в минуту она обратилася в церковь,Он в монаха, а конь в колокольню – и в ту же минутуС свитою к церкви Кощей прискакал. «Не видалли проезжих,Старец честной?» – он спросил у монаха. «СейчаспроезжалиЗдесь Иван-царевич с Марьей-царевной; входилиВ церковь они – святым помолились да мнеприказалиСвечку поставить за здравье твое и тебе поклониться,Если ко мне ты заедешь». – «Чтоб шею сломить им,проклятым!» —Крикнул Кощей и, коня повернув, как безумныйпомчалсяС свитой назад, а примчавшись домой, пересекбеспощадноВсех до единого слуг. Иван же царевич с своеюМарьей-царевной поехали дале, уже не боясяБоле погони. Вот они едут шажком; уж склонялосьСолнце к закату, и вдруг в вечерних лучах перед нимиГород прекрасный. Ивану-царевичу смерть захотелосьВ этот город заехать. «Иван-царевич, – сказалаМарья-царевна, – не езди; недаром вещее сердцеНоет во мне: беда приключится». – «Чего ты боишься,Марья-царевна? Заедем туда на минуту; посмотримГород, потом и назад». – «Заехать нетрудно, да трудноВыехать будет. Но быть так! ступай, а я здесь останусьБелым камнем лежать у дороги; смотри же, мой милый,Будь осторожен: царь, и царица, и дочь их царевнаВыдут навстречу тебе, и с ними прекрасный младенецБудет; младенца того не целуй: поцелуешь – забудешьТотчас меня; тогда и я не останусь на свете,С горя умру, и умру от тебя. Вот здесь, у дороги,Буду тебя дожидаться я три дни; когда же на третийДень не придешь… но прости, поезжай». И в городпоехал,С нею простяся, Иван-царевич один. У дорогиБелым камнем осталася Марья-царевна. ПроходитДень, проходит другой, напоследок проходити третий —Нет Ивана-царевича. Бедная Марья-царевна!Он не исполнил ее наставленья: в городе вышлиВстретить его и царь, и царица, и дочь их царевна;Выбежал с ними прекрасный младенец,мальчик-кудряшка,Живчик, глазенки как ясные звезды; и бросился прямоВ руки Ивану-царевичу; он же его красотоюТак был пленен, что, ум потерявши, в горячие щекиНачал его целовать; и в эту минуту затмиласьПамять его, и он позабыл о Марье-царевне.Горе взяло ее. «Ты покинул меня, так и жить мнеНезачем боле». И в то же мгновенье из белого камняМарья-царевна в лазоревый цвет полевойпревратилась.«Здесь, у дороги, останусь, авось мимоходом затопчетКто-нибудь в землю меня», – сказала она, и росинкиСлез на листках голубых заблистали. Дорогойв то времяШел старик; он цветок голубой у дороги увидел;Нежной его красотою пленясь, осторожно он вырылС корнем его, и в избушку свою перенес, и в корытцеТам посадил, и полил водой, и за милым цветочкомНачал ухаживать. Что же случилось? С той самойминутыВсё не по-старому стало в избушке; чудесное что-тоНачало деяться в ней: проснется старик – а в избушкеВсё уж как надобно прибрано; нет нигде ни пылинки.В полдень придет он домой – а обед уж состряпан,и чистойСкатертью стол уж накрыт: садися и ешь на здоровье.Он дивился, не знал, что подумать; ему напоследокСтало и страшно, и он у одной ворожейки-старушкиНачал совета просить, что делать. «А вот что тысделай, —Так отвечала ему ворожейка, – встань ты до первойРанней зари, пока петухи не пропели, и в обаГлаза гляди: что начнет в избушке твоей шевелиться,То ты вот этим платком и накрой. Что будет, увидишь».Целую ночь напролет старик пролежал на постеле,Глаз не смыкая. Заря занялася, и стало в избушкеВидно, и видит он вдруг, что цветок голубойвстрепенулся,С тонкого стебля спорхнул и начал летать по избушке;Все между тем по местам становилось, повсюдусметаласьПыль, и огонь разгорался в печурке. Проворнос постелиПрянул старик и накрыл цветочек платком, и явиласьВдруг пред глазами его красавица Марья-царевна.«Что ты сделал? – сказала она. – Зачем возвратил тыЖизнь мне мою? Жених мой, Иван-царевичпрекрасный,Бросил меня, и я им забыта». – «Иван твой царевичЖенится нынче. Уж свадебный пир приготовлен,и гостиСъехались все». Заплакала горько Марья-царевна;Слезы потом отерла; потом, в сарафан нарядившись,В город крестьянкой пошла. Приходит на царскуюкухню;Бегают там повара в колпаках и фартуках белых;Шум, возня, стукотня. Вот Марья-царевна, приближасьК старшему повару, с видом умильным и сладким,как флейта,Голосом молвила: «Повар, голубчик, послушай,позволь мнеСвадебный спечь пирог для Ивана-царевича». Повар,Занятый делом, с досады хотел огрызнуться; но словоЗамерло вдруг у него на губах, когда он увиделМарью-царевну; и ей отвечал он с приветливымвзглядом:«В добрый час, девица-красавица; все что угодноДелай; Ивану-царевичу сам поднесу я пирог твой».Вот пирог испечен; а званые гости, как должно,Все уж сидят за столом и пируют. Услужливый поварВажно огромный пирог на узорном серебряном блюдеСтавит на стол перед самым Иваном-царевичем;гостиВсе удивились, увидя пирог. Но лишь тольковерхушкуСрезал с него Иван-царевич – новое чудо!Сизый голубь с белой голубкой порхнули оттуда.Голубь по столу ходит; голубка за ним и воркует:«Голубь, мой голубь, постой, не беги; обо мне тызабудешьТак, как Иван-царевич забыл о Марье-царевне!»Ахнул Иван-царевич, то слово голубки услышав;Он вскочил как безумный и кинулся в дверь,а за дверьюМарья-царевна стоит уж и ждет. У крыльца жеКонь вороной с нетерпенья, оседланный, взнузданный,пляшет.Нечего медлить; поехал Иван-царевич с своеюМарьей-царевной; едут да едут, и вот приезжаютВ царство царя Берендея они. И царь и царицаПриняли их с весельем таким, что такого весельяВидом не видано, слыхом не слыхано. Долго не сталиДумать, честным пирком да за свадебку; съехалисьгости,Свадьбу сыграли; я там был, там мед я и пивоПил; по усам текло, да в рот не попало. И все тут.

Спящая царевна

Жил-был добрый царь Матвей;Жил с царицею своейОн в согласье много лет;А детей все нет как нет.Раз царица на лугу,На зеленом берегуРучейка была одна;Горько плакала она.Вдруг, глядит, ползет к ней рак;Он сказал царице так:«Мне тебя, царица, жаль;Но забудь свою печаль;Понесешь ты в эту ночь:У тебя родится дочь». —«Благодарствуй, добрый рак;Не ждала тебя никак…»Но уж рак уполз в ручей,Не слыхав ее речей.Он, конечно, был пророк;Что сказал – сбылося в срок:Дочь царица родила.Дочь прекрасна так была,Что ни в сказке рассказать,Ни пером не описать.Вот царем Матвеем пирЗнатный дан на целый мир;И на пир веселый тотЦарь одиннадцать зоветЧародеек молодых;Было ж всех двенадцать их;Но двенадцатой одной,Хромоногой, старой, злой,Царь на праздник не позвал.Отчего ж так оплошалНаш разумный царь Матвей?Было то обидно ей.Так, но есть причина тут:У царя двенадцать блюдДрагоценных, золотыхБыло в царских кладовых;Приготовили обед;А двенадцатого нет(Кем украдено оно,Знать об этом не дано).«Что ж тут делать? – царь сказал. —Так и быть!» И не послалОн на пир старухи звать.Собралися пироватьГостьи, званные царем;Пили, ели, а потом,Хлебосольного царяЗа прием благодаря,Стали дочь его дарить:«Будешь в золоте ходить;Будешь чудо красоты;Будешь всем на радость тыБлагонравна и тиха;Дам красавца женихаЯ тебе, мое дитя;Жизнь твоя пройдет шутяМеж знакомых и родных…»Словом, десять молодыхЧародеек, одаривТак дитя наперерыв,Удалились; в свой чередИ последняя идет;Но еще она сказатьНе успела слова – глядь!А незваная стоитНад царевной и ворчит:«На пиру я не была,Но подарок принесла:На шестнадцатом годуПовстречаешь ты беду;В этом возрасте своемРуку ты веретеномОцарапаешь, мой свет,И умрешь во цвете лет!»Проворчавши так, тотчасВедьма скрылася из глаз;Но оставшаяся тамРечь домолвила: «Не дамБез пути ругаться ейНад царевною моей;Будет то не смерть, а сон;Триста лет продлится он;Срок назначенный пройдет,И царевна оживет;Будет долго в свете жить;Будут внуки веселитьВместе с нею мать, отцаДо земного их конца».Скрылась гостья. Царь грустит;Он не ест, не пьет, не спит:Как от смерти дочь спасти?И, беду чтоб отвести,Он дает такой указ:«Запрещается от насВ нашем царстве сеять лен,Прясть, сучить, чтоб веретенДуху не было в домах;Чтоб скорей как можно пряхВсех из царства выслать вон».Царь, издав такой закон,Начал пить, и есть, и спать,Начал жить да поживать,Как дотоле, без забот.Дни проходят; дочь растет;Расцвела, как майский цвет;Вот уж ей пятнадцать лет…Что-то, что-то будет с ней!Раз с царицею своейЦарь отправился гулять;Но с собой царевну взятьНе случилось им; онаВдруг соскучилась однаВ душной горнице сидетьИ на свет в окно глядеть.«Дай, – сказала наконец, —Осмотрю я наш дворец».По дворцу она пошла:Пышных комнат нет числа;Всем любуется она;Вот, глядит, отворенаДверь в покой; в покое томВьется лестница винтомВкруг столба; по ступенямВсходит вверх и видит – тамСтарушоночка сидит;Гребень под носом торчит;Старушоночка прядетИ за пряжею поет:«Веретенце, не ленись;Пряжа тонкая, не рвись;Скоро будет в добрый часГостья жданная у нас».Гостья жданная вошла;Пряха молча подалаВ руки ей веретено;Та взяла, и вмиг оноУкололо руку ей…Все исчезло из очей;На нее находит сон;Вместе с ней объемлет онВесь огромный царский дом;Все утихнуло кругом;Возвращаясь во дворец,На крыльце ее отецПошатнулся, и зевнул,И с царицею заснул;Свита вся за ними спит;Стража царская стоитПод ружьем в глубоком сне,И на спящем спит конеПеред ней хорунжий сам;Неподвижно по стенамМухи сонные сидят;У ворот собаки спят;В стойлах, головы склонив,Пышны гривы опустив,Кони корму не едят,Кони сном глубоким спят;Повар спит перед огнем;И огонь, объятый сном,Не пылает, не горит,Сонным пламенем стоит;И не тронется над ним,Свившись клубом, сонный дым;И окрестность со дворцомВся объята мертвым сном;И покрыл окрестность бор;Из терновника заборДикий бор тот окружил;Он навек загородилК дому царскому пути:Долго, долго не найтиНикому туда следа —И приблизиться беда!Птица там не пролетит,Близко зверь не пробежит,Даже облака небесНа дремучий, темный лесНе навеет ветерок.Вот уж полный век протек;Словно не жил царь Матвей —Так из памяти людейОн изгладился давно;Знали только то одно,Что средь бора дом стоит,Что царевна в доме спит,Что проспать ей триста лет,Что теперь к ней следу нет.Много было смельчаков(По сказанью стариков),В лес брались они сходить,Чтоб царевну разбудить;Даже бились об закладИ ходили – но назадНе пришел никто. С тех порВ неприступный, страшный борНи старик, ни молодойЗа царевной ни ногой.Время ж все текло, текло;Вот и триста лет прошло.Что ж случилося? В одинДень весенний царский сын,Забавляясь ловлей, тамПо долинам, по полямС свитой ловчих разъезжал.Вот от свиты он отстал;И у бора вдруг одинОчутился царский сын.Бор, он видит, темен, дик.С ним встречается старик.С стариком он в разговор:«Расскажи про этот борМне, старинушка честной!»Покачавши головой,Все старик тут рассказал,Что от дедов он слыхалО чудесном боре том:Как богатый царский домВ нем давным-давно стоит,Как царевна в доме спит,Как ее чудесен сон,Как три века длится он,Как во сне царевна ждет,Что спаситель к ней придет;Как опасны в лес пути,Как пыталася дойтиДо царевны молодежь,Как со всяким то ж да то жПриключалось: попадалВ лес, да там и погибал.Был детина удалойЦарский сын; от сказки тойВспыхнул он, как от огня;Шпоры втиснул он в коня;Прянул конь от острых шпорИ стрелой помчался в бор,И в одно мгновенье там.Что ж явилося очамСына царского? Забор,Ограждавший темный бор,Не терновник уж густой,Но кустарник молодой;Блещут розы по кустам;Перед витязем он самРасступился, как живой;В лес въезжает витязь мой:Всё свежо, красно пред ним;По цветочкам молодымПляшут, блещут мотыльки;Светлой змейкой ручейкиВьются, пенятся, журчат;Птицы прыгают, шумятВ густоте ветвей живых;Лес душист, прохладен, тих,И ничто не страшно в нем.Едет гладким он путемЧас, другой; вот наконецПеред ним стоит дворец,Зданье – чудо старины;Ворота отворены;В ворота въезжает он;На дворе встречает онТьму людей, и каждый спит:Тот как вкопанный сидит;Тот не двигаясь идет;Тот стоит, раскрывши рот,Сном пресекся разговор,И в устах молчит с тех порНедоконченная речь;Тот, вздремав, когда-то лечьСобрался, но не успел:Сон волшебный овладелПрежде сна простого им;И, три века недвижим,Не стоит он, не лежитИ, упасть готовый, спит.Изумлен и пораженЦарский сын. Проходит онМежду сонными к дворцу;Приближается к крыльцу;По широким ступенямХочет вверх идти; но тамНа ступенях царь лежитИ с царицей вместе спит.Путь наверх загорожен.«Как же быть? – подумал он. —Где пробраться во дворец?»Но решился наконец,И, молитву сотворя,Он шагнул через царя.Весь дворец обходит он;Пышно все, но всюду сон,Гробовая тишина.Вдруг глядит: отворенаДверь в покой; в покое томВьется лестница винтомВкруг столба; по ступенямОн взошел. И что же там?Вся душа его кипит,Перед ним царевна спит.Как дитя, лежит она,Распылалася от сна;Молод цвет ее ланит;Меж ресницами блеститПламя сонное очей;Ночи темныя темней,Заплетенные косойКудри черной полосойОбвились кругом чела;Грудь как свежий снег бела;На воздушный, тонкий станБрошен легкий сарафан;Губки алые горят;Руки белые лежатНа трепещущих грудях;Сжаты в легких сапожкахНожки – чудо красотой.Видом прелести такойОтуманен, распален,Неподвижно смотрит он;Неподвижно спит она.Что ж разрушит силу сна?Вот, чтоб душу насладить,Чтоб хоть мало утолитьЖадность пламенных очей,На колени ставши, к нейОн приблизился лицом:Распалительным огнемЖарко рдеющих ланитИ дыханьем уст облит,Он души не удержалИ ее поцеловал.Вмиг проснулася она;И за нею вмиг от снаПоднялося все кругом:Царь, царица, царский дом;Снова говор, крик, возня;Все как было; словно дняНе прошло с тех пор, как в сонВесь тот край был погружен.Царь на лестницу идет;Нагулявшися, ведетОн царицу в их покой;Сзади свита вся толпой;Стражи ружьями стучат;Мухи стаями летят;Приворотный лает пес;На конюшне свой овесДоедает добрый конь;Повар дует на огонь,И, треща, огонь горит,И струею дым бежит;Всё бывалое – одинНебывалый царский сын.Он с царевной наконецСходит сверху; мать, отецПринялись их обнимать.Что ж осталось досказать?Свадьба, пир, и я там былИ вино на свадьбе пил;По усам вино бежало,В рот же капли не попало.

Кот в сапогах

Жил мельник. Жил он, жил и умер,Оставивши своим трем сыновьямВ наследство мельницу, осла, котаИ… только. Мельницу взял старший сын,Осла взял средний; а меньшому далиКота. И был он крепко недоволенСвоим участком. «Братья, – рассуждал он, —Сложившись, будут без нужды; а я,Изжаривши кота, и съев, и сделавИз шкурки муфту, чем потом начнуХлеб добывать насущный?» Так он вслух,С самим собою рассуждая, думал;А Кот, тогда лежавший на печурке,Разумное подслушав рассужденье,Сказал ему: «Хозяин, не печалься;Дай мне мешок да сапоги, чтоб мог яХодить за дичью по болоту – самТогда увидишь, что не так-то беденУчасток твой». Хотя и не совсемБыл убежден Котом своим хозяин,Но уж не раз случалось замечатьЕму, как этот Кот искусно велВойну против мышей и крыс, какиеВыдумывал он хитрости и какТо, мертвым притворясь, висел на лапахВниз головой, то пудрился мукой,То прятался в трубу, то под кадушкойЛежал, свернувшись в ком; а потомуИ слов Кота не пропустил он мимоУшей. И подлинно, когда он далКоту мешок и нарядил егоВ большие сапоги, на шею КотМешок надел и вышел на охотуВ такое место, где, он ведал, многоВодилось кроликов. В мешок насыпавТрухи, его на землю положил он;А сам вблизи как мертвый растянулсяИ терпеливо ждал, чтобы какой невинный,Неопытный в науке жизни кроликПожаловал к мешку покушать сладкойТрухи; и он недолго ждал; как разПеред мешком его явился глупый,Вертлявый, долгоухий кролик; онМешок понюхал, поморгал ноздрями,Потом и влез в мешок; а Кот проворноМешок стянул снурком и без дальнейшихПриветствий гостя угостил по-свойски.Победою довольный, во дворецПошел он к королю и приказал,Чтобы о нем немедля доложили.Велел ввести Кота в свой кабинетКороль. Вошед, он поклонился в пояс;Потом сказал, потупив морду в землю:«Я кролика, великий государь,От моего принес вам господина,Маркиза Карабаса (так он вздумалНазвать хозяина); имеет честьОн вашему величеству своеГлубокое почтенье изъявитьИ просит вас принять его гостинец». —«Скажи маркизу, – отвечал король, —Что я его благодарю и чтоЯ очень им доволен». КоролюОткланявшися, Кот пошел домой;Когда ж он шел через дворец, то всеВставали перед ним и жали лапуЕму с улыбкой, потому что онБыл в кабинете принят королемИ с ним наедине (и, уж конечно,О государственных делах) так долгоБеседовал; а Кот был так учтив,Так обходителен, что все дивилисьИ думали, что жизнь свою провелОн в лучшем обществе. Спустя немногоОтправился опять на ловлю Кот,В густую рожь засел с своим мешкомИ там поймал двух жирных перепелок.И их немедленно он к королю,Как прежде кролика, отнес в гостинецОт своего маркиза Карабаса.Охотник был король до перепелок;Опять позвать велел он в кабинетКота и, перепелок сам принявши,Благодарить маркиза КарабасаВелел особенно. И так наш КотНедели три-четыре к королюОт имени маркиза КарабасаНосил и кроликов и перепелок.Вот он однажды сведал, что корольСбирается прогуливаться в полеС своею дочерью (а дочь былаКрасавица, какой другой на светеНикто не видывал) и что ониПоедут берегом реки. И он,К хозяину поспешно прибежав,Ему сказал: «Когда теперь меняПослушаешься ты, то будешь разомИ счастлив и богат; вся хитрость в том.Чтоб ты сейчас пошел купаться в реку;Что будет после, знаю я; а тыСиди себе в воде, да полоскайся,Да ни о чем не хлопочи». ТакойСовет принять маркизу КарабасуНетрудно было; день был жаркий; онС охотою отправился к реке,Влез в воду и сидел в воде по горло.А в это время был король уж близко.Вдруг начал Кот кричать: «Разбой! разбой!Сюда, народ!» – «Что сделалось?» – подъехав,Спросил король. «Маркиза КарабасаОграбили и бросили в реку;Он тонет». Тут, по слову короля,С ним бывшие придворные чиныВсе кинулись ловить в воде маркиза.А королю Кот на ухо шепнул:«Я должен вашему величеству донесть,Что бедный мой маркиз совсем раздет;Разбойники все платье унесли».(А платье сам, мошенник, спрятал в куст.)Король велел, чтобы один из бывшихС ним государственных министров снялС себя мундир и дал его маркизу.Министр тотчас разделся за кустом;Маркиза же в его мундир одели,И Кот его представил королю;И королем был ласково он принят.А так как он красавец был собою,То и совсем не мудрено, что скороИ дочери прекрасной королевскойПонравился; богатый же мундир(Хотя на нем и не совсем в обтяжкуСидел он, потому что брюхо былоУ королевского министра) видЕму отличный придавал – короче,Маркиз понравился; и сесть с собойВ коляску пригласил его король;А сметливый наш Кот во все лопаткиВперед бежать пустился. Вот увиделОн на лугу широком косарей,Сбиравших сено. Кот им закричал:«Король проедет здесь; и если выЕму не скажете, что этот лугПринадлежит маркизу Карабасу,То он вас всех прикажет изрубитьНа мелкие куски». Король, проехав,Спросил: «Кому такой прекрасный лугПринадлежит?» – «Маркизу Карабасу», —Все закричали разом косари(В такой их страх привел проворный Кот).«Богатые луга у вас, маркиз», —Король заметил. А маркиз, смиренныйПринявши вид, ответствовал: «ЛугаИзрядные». Тем временем поспешноВперед ушедший Кот увидел в полеЖнецов: они в снопы вязали рожь.«Жнецы, – сказал он, – едет близко нашКороль. Он спросит вас: чья рожь? И еслиНе скажете ему вы, что онаПринадлежит маркизу Карабасу,То он вас всех прикажет изрубитьНа мелкие куски». Король проехал.«Кому принадлежит здесь поле?» – онСпросил жнецов. «Маркизу Карабасу», —Жнецы ему с поклоном отвечали.Король опять сказал: «Маркиз, у васБогатые поля». Маркиз на тоПо-прежнему ответствовал смиренно:«Изрядные». А Кот бежал впередИ встречных всех учил, как королюИм отвечать. Король был пораженБогатствами маркиза Карабаса.Вот наконец в великолепный замокКот прибежал. В том замке людоедВолшебник жил, и Кот о нем уж зналВсю подноготную; в минуту онСмекнул, что делать: в замок смелоВошед, он попросил у людоедаАудиенции; и людоед,Приняв его, спросил: «Какую нуждуВы, Кот, во мне имеете?» На этоКот отвечал: «Почтенный людоед,Давно слух носится, что будто выУмеете во всякий превращаться,Какой задумаете, вид; хотел быУзнать я, подлинно ль такая мудростьДана вам?» – «Это правда; сами, Кот,Увидите». И мигом он явилсяУжасным львом с густой, косматой гривойИ острыми зубами. Кот при этомТак струсил, что (хоть был и в сапогах)В один прыжок под кровлей очутился.А людоед, захохотавши, принялСвой прежний вид и попросил КотаК нему сойти. Спустившись с кровли, КотСказал: «Хотелось бы, однако, знать мне,Вы можете ль и в маленького зверя,Вот, например, в мышонка, превратиться?» —«Могу, – сказал с усмешкой людоед. —Что ж тут мудреного?» И он явилсяВдруг маленьким мышонком. Кот тогоИ ждал; он разом: цап! и съел мышонка.Король тем временем подъехал к замку,Остановился и хотел узнать,Чей был он. Кот же, рассчитавшисьС его владельцем, ждал уж у ворот,И в пояс кланялся, и говорил:«Не будет ли угодно, государь,Пожаловать на перепутье в замокК маркизу Карабасу?» – «Как, маркиз, —Спросил король, – и этот замок вам жеПринадлежит? Признаться, удивляюсь;И будет мне приятно побывать в нем».И приказал король своей коляскеК крыльцу подъехать; вышел из коляски;Принцессе ж руку предложил маркиз;И все пошли по лестнице высокойВ покои. Там в пространной галерееБыл стол накрыт и полдник приготовлен(На этот полдник людоед позвалПриятелей, но те, узнав, что в замкеКороль был, не вошли и все домойОтправились). И, сев за стол роскошный,Король велел маркизу сесть меж нимИ дочерью; и стали пировать.Когда же в голове у короляВино позашумело, он маркизуСказал: «Хотите ли, маркиз, чтоб дочьМою за вас я выдал?» Честь такуюС неимоверной радостию принялМаркиз. И свадьбу вмиг сыграли. КотОстался при дворе, и был в чиныПроизведен, и в бархатных являлсяВ дни табельные сапогах. Он бросилЛовить мышей, а если и ловил,То это для того, чтобы немногоСебя развлечь и сплин, который нажилПод старость при дворе, воспоминаньемО светлых днях минувшего рассеять.

Тюльпанное дерево

Однажды жил, не знаю где, богатыйИ добрый человек. Он был женатИ всей душой любил свою жену;Но не было у них детей; и этоИх сокрушало, и они молились,Чтобы господь благословил их брак;И к господу молитва их достигла.Был сад кругом их дома; на полянеТам дерево тюльпанное росло.Под этим деревом однажды (этоСлучилось в зимний день) жена сиделаИ с яблока румяного ножомСнимала кожу; вдруг ей острый ножЛегонько палец оцарапал; кровьПурпурной каплею на белый снегУпала; тяжело вздохнув, онаПодумала: «О! если б бог нам далДитя, румяное как эта кровьИ белое как этот чистый снег!И только что она сказала это, в сердцеЕе как будто что зашевелилось,Как будто из него утешный голосШепнул ей: «Сбудется». Пошла в раздумьеДомой. Проходит месяц – снег растаял;Другой проходит – все в лугах и рощахЗазеленело; третий месяц миновался —Цветы покрыли землю, как ковер;Прошел четвертый – все в лесу деревьяСрослись в один зеленый свод, и птицыВ густых ветвях запели голосисто,И с ними весь широкий лес запел.Когда же пятый месяц был в исходе —Под дерево тюльпанное онаПришла; оно так сладко, так свежоБлагоухало, что ее душаГлубокою, неведомой тоскоюБыла проникнута; когда шестойСвершился месяц – стали наливатьсяПлоды и созревать; она же сталаЗадумчивей и тише; наступаетСедьмой – и часто, часто под своимТюльпанным деревом она однаСидит, и плачет, и ее томитПредчувствие тяжелое; насталОсьмой – она в конце его больнаяСлегла в постелю и сказала мужуВ слезах: «Когда умру, похорониМеня под деревом тюльпанным»; месяцДевятый кончился – и родилсяУ ней сынок, как кровь румяный, белыйКак снег; она ж обрадовалась так,Что умерла. И муж похоронилЕе в саду, под деревом тюльпанным.И горько плакал он об ней; и целыйПроплакал год; и начала печальВ нем утихать; и наконец утихлаСовсем; и он женился на другойЖене, и скоро с нею прижил дочь.Но не была ничем жена втораяНа первую похожа; в дом егоНе принесла она с собою счастья.Когда она на дочь свою роднуюСмотрела, в ней смеялася душа;Когда ж глаза на сироту, на сынаДругой жены, невольно обращала,В ней сердце злилось: он как будто ейИ жить мешал; а хитрый искусительПротив него нашептывал всечасноЕй злые замыслы. В слезах и в гореСиротка рос, и ни одной минутыВеселой в доме не было ему.Однажды мать была в своей каморке,И перед ней стоял сундук открытыйС тяжелой, кованной железом кровлейИ с острым нутряным замком; сундукБыл полон яблок. Тут сказала ейМарлиночка (так называли дочь):«Дай яблочко, родная, мне». – «Возьми», —Ей отвечала мать. «И братцу дай», —Прибавила Марлиночка. СначалаНахмурилася мать; но враг лукавыйВдруг что-то ей шепнул; она сказала:«Марлиночка, поди теперь отсюда;Обоим вам по яблочку я дам,Когда твой брат воротится домой».(А из окна уж видела она,Что мальчик шел, и чудилося ей,Что будто на нее с ним вместе злоеШло искушенье.) Кованый сундукЗакрыв, она глаза на двери дикоУставила; когда ж их отворилМалютка и вошел, ее лицоБелее стало полотна; поспешноОна ему дрожащим и глухимСказала голосом: «Вынь для себяИ для Марлиночки из сундукаДва яблока». При этом слове ейПочудилось, что кто-то подле громкоЗахохотал; а мальчик, на нееВзглянув, спросил: «Зачем ты на меняТак страшно смотришь?» – «Выбирай скорее!» —Она, поднявши кровлю сундука,Ему сказала, и ее глазаСверкнули острым блеском. Мальчик робкоЗа яблоком нагнулся головойВ сундук; тут ей лукавый враг шепнул:«Скорей!» И кровлею она тяжелойЗахлопнула сундук, и головаМалютки, как ножом, была железнымОтрезана замком и, отскочивши,Упала в яблоки. Холодной дрожьюЗлодейку обдало. «Что делать мне?» —Подумала она, смотря на страшныйЗахлопнутый сундук. И вот онаИз шкапа шелковый платок достала,И, голову отрезанную к шееПриставив, тем платком их обвилаТак плотно, что приметить ничегоНе можно было, и потом онаПеред дверями мертвого на стул(Дав в руки яблоко ему и к стенкеЕго спиной придвинув) посадила;И наконец, как будто не былаНи в чем, пошла на кухню стряпать. ВдругМарлиночка в испуге прибежалаИ шепчет: «Посмотри туда; там братецСидит в дверях на стуле; он так бел;И держит яблоко в руке; но самНе ест; когда ж его я попросила,Чтоб дал мне яблоко, не отвечалНи слова, не взглянул; мне стало страшно».На то сказала мать: «Поди к немуИ попроси в другой раз; если ж онОпять ни слова отвечать не будетИ на тебя не взглянет, подериЕго покрепче за ухо: он спит».Марлиночка пошла и видит: братецСидит в дверях на стуле, бел как снег;Не шевелится, не глядит и держит,Как прежде, яблоко в руках, но самЕго не ест. Марлиночка подходитИ говорит: «Дай яблочко мне, братец».Ответа нет. Тут за ухо онаТихонько братца дернула; и вдругОт плеч его отпала головаИ покатилась. С криком прибежалаМарлиночка на кухню: «Ах! родная,Беда, беда! Я братца моегоУбила! Голову оторвалаЯ братцу!» И бедняжка заливаласьСлезами и кричала криком. ЕйСказала мать: «Марлиночка, уж горюНе пособить; нам надобно скорейЕго прибрать, пока не воротилсяДомой отец; возьми и отнесиЕго покуда в сад и спрячь там; завтраЕго сама в овраг я брошу; волкиЕго съедят, и косточек никтоНе сыщет; перестань же плакать; делай,Что я велю». Марлиночка пошла;Она, широкой белой простынеюОбвивши тело, отнесла его,Рыдая, в сад, и там его тихонькоПод деревом тюльпанным положилаНа свежий дерн, который покрывалМогилку матери его… И что же?Могилка вдруг раскрылася, и телоВзяла, и снова дерн зазеленелНа ней, и расцвели на ней цветы,И из цветов вдруг выпорхнула птичка,И весело запела, и взвиласьПод облака, и в облаках пропала.Марлиночка сперва оторопела;Потом (как будто кто в ее душеПечаль заговорил) ей стало вдругЛегко – пошла домой и никомуО бывшем с нею не сказала. СкороПришел домой отец. Не видя сына,Спросил он с беспокойством: «Где он?»Мать,Вся помертвев, поспешно отвечала:«Ранехонько ушел он со двораИ все еще не возвращался». БылоУж за полдень; была пора обедать,И накрывать на стол хозяйка стала.Марлиночка ж сидела в уголку,Не шевелясь и молча; день был светлый;Ни облачка на небе не бродило,И тихо блеск полуденного солнцаЛежал на зелени дерев, и былоПовсюду все спокойно. Той пороюСпорхнувшая с могилы братца птичкаЛетала да летала; вот онаНа кустик села под окошком дома,Где золотых дел мастер жил. Она,Расправив крылышки, запела громко.«Зла мачеха зарезала меня;Отец родной не ведает о том;Сестрица же Марлиночка меняБлиз матушки родной моей в садуПод деревом тюльпанным погребла».Услышав это, золотых дел мастерВ окошко выглянул; он так пленилсяПрекрасной птичкою, что закричал:«Пропой еще раз, милая пичужка!» —«Я даром дважды петь не стану, – птичкаСказала, – подари цепочку мне,И запою». Услышав это, мастерБогатую ей бросил из окнаЦепочку. Правой лапкою схватившиЦепочку ту, свою запела песнюЗвучней, чем прежде, птичка и, допевши,Спорхнула с кустика с своей добычей,И полетела далее, и скороНа кровлю домика, где жил башмачник,Спустилася и там опять запела:«Зла мачеха зарезала меня;Отец родной не ведает о том;Сестрица же Марлиночка меняБлиз матушки родной моей в садуПод деревом тюльпанным погребла».Башмачник в это время у окнаШил башмаки; услышав песню, онРаботу бросил, выбежал на дворИ видит, что сидит на кровле птичкаЧудесной красоты. «Ах! птичка, птичка, —Сказал башмачник, – как же ты прекрасноПоешь. Нельзя ль еще раз ту же песнюПропеть?» – «Я даром дважды не пою, —Сказала птичка, – дай мне пару детскихСафьянных башмаков». Башмачник тотчасЕй вынес башмаки. И, левой лапкойИх взяв, свою опять запела песнюЗвучней, чем прежде, птичка и, допевши,Спорхнула с кровли с новою добычей,И полетела далее, и скороНа мельницу, которая стоялаНад быстрой речкою во глубинеПрохладныя долины, прилетела.Был стук и шум от мельничных колес,И с громом в ней молол огромный жернов;И в воротах ее рубили двадцатьРаботников дрова. На ветку липы,Которая у мельничных воротРосла, спустилась птичка и запела:«Зла мачеха зарезала меня»,Один работник, то услышав, поднялГлаза и перестал рубить дрова.«Отец родной не ведает о том»;Оставили еще работу двое.«Сестрица же Марлиночка меня»;Тут пятеро еще, глаза на липуОборотив, работать перестали.«Близ матушки родной моей в саду»,Еще тут восемь вслушалися в песню;Остолбеневши, топоры ониНа землю бросили и на певицуУставили глаза; когда ж онаУмолкнула, последнее пропев:«Под деревом тюльпанным погребла»,Все двадцать разом кинулися к липеИ закричали: «Птичка, птичка, спой намЕще раз песенку твою». На этоСказала птичка: «Дважды петь не стануЯ даром; если же вы этот жерновДадите мне, я запою». – «Дадим,Дадим!» – в один все голос закричали.С трудом великим общей силой жерновПодняв с земли, они его наделиНа шею птичке; и она, как будтоВ жемчужном ожерелье, отряхнувшись,И крылышки расправивши, запелаЗвучней, чем прежде, и, допев, спорхнулаС зеленой ветви, и умчалась быстро,На шее жернов, в правой лапке цепь,И в левой башмаки. И так онаНа дерево тюльпанное в садуСпустилась. Той порой отец сиделПеред окном; по-прежнему в углуМарлиночка; а мать на стол сбирала.«Как мне легко! – сказал отец. – Как светелИ тепел майский день!» – «А мне, – сказалаЖена, – так тяжело, так душно!Как будто бы сбирается гроза».Марлиночка ж, прижавшись в уголок,Не шевелилася, сидела молчаИ плакала. А птичка той порой,На дереве тюльпанном отдохнувши,Полетом тихим к дому полетела.«Как на душе моей легко! – опятьСказал отец. – Как будто бы когоРодного мне увидеть». – «Мне ж, – сказалаЖена, – так страшно! все во мне дрожит;И кровь по жилам льется как огонь».Марлиночка ж ни слова; в уголкуСидит, не шевелясь, и тихо плачет.Вдруг птичка, к дому подлетев, запела:«Зла мачеха зарезала меня»;Услышав это, мать в оцепененьеЗажмурила глаза, заткнула уши,Чтоб не видать и не слыхать; но в ушиГудело ей, как будто шум грозы,В зажмуренных глазах ее сверкало,Как молния, и пот смертельный телоЕе, как змей холодный, обвивал.«Отец родной не ведает о том».«Жена, – сказал отец, – смотри, какаяТам птичка! Как поет! А день так тих,Так ясен и такой повсюду запах,Что скажешь: вся земля в цветы оделась.Пойду и посмотрю на эту птичку». —«Останься, не ходи, – сказала в страхеЖена. – Мне чудится, что весь наш домВ огне». Но он пошел. А птичка пела:«Близ матушки родной моей в садуПод деревом тюльпанным погребла».И в этот миг цепочка золотаяУпала перед ним. «Смотрите, – онСказал, – какой подарок дорогойМне птичка бросила». Тут не моглаЖена от страха устоять на местеИ начала как в исступленье бегатьПо горнице. Опять запела птичка:«Зла мачеха зарезала теня»,А мачеха бледнела и шептала:«О! если б на меня упали горы,Лишь только б этой песни не слыхать!» —«Отец родной не ведает о том»;Тут повалилася она на землю,Как мертвая, как труп окостенелый.«Сестрица же Марлиночка меня…»Марлиночка, вскочив при этом с места,Сказала: «Побегу, не даст ли птичкаЧего и мне». И, выбежав, глазамиОна искала птички. Вдруг упалиЕй в руки башмаки; она в ладошиОт радости захлопала. «Мне былоДо этих пор так грустно, а теперьТак стало весело, так живо!» —«Нет, – простонала мать, – я не могуЗдесь оставаться; я задохнусь; сердцеГотово лопнуть». И она вскочила;На голове ее стояли дыбом,Как пламень, волосы, и ей казалось,Что все кругом ее валилось. В двериОна в безумье кинулась… Но толькоСтупила за порог, тяжелый жерновБух!.. и ее как будто не бывало;На месте же, где казнь над ней свершилась,Столбом огонь поднялся из земли.Когда же исчез огонь, живой явилсяТам братец; и Марлиночка к немуНа шею кинулась. Отец же долгоИскал жены глазами; но ееОн не нашел. Потом все трое сели,Усердно богу помолясь, за стол;Но за столом никто не ел, и всеМолчали; и у всех на сердце былоСпокойно, как бывает всякой раз,Когда оно почувствует живейПрисутствие невидимого бога.

Сказка о Иване-царевиче и сером волке

Давным-давно был в некотором царствеМогучий царь, по имени ДемьянДанилович. Он царствовал премудро;И было у него три сына: Клим —Царевич, Петр-царевич и Иван —Царевич. Да еще был у негоПрекрасный сад, и чудная рослаВ саду том яблоня; всё золотыеРодились яблоки на ней. Но вдругВ тех яблоках царевых оказалсяВеликий недочет; и царь ДемьянДанилович был так тем опечален,Что похудел, лишился аппетитаИ впал в бессонницу. Вот наконец,Призвав к себе своих трех сыновей,Он им сказал: «Сердечные друзьяИ сыновья мои родные, Клим —Царевич, Петр-царевич и Иван —Царевич, должно вам теперь большуюУслугу оказать мне; в царский сад мойПовадился таскаться ночью вор;И золотых уж очень много яблокПропало; для меня ж пропажа этаТошнее смерти. Слушайте, друзья:Тому из вас, кому поймать удастсяПод яблоней ночного вора, яОтдам при жизни половину царства;Когда ж умру, и все ему оставлюВ наследство». Сыновья, услышав то,Что им сказал отец, уговорилисьПоочередно в сад ходить, и ночьНе спать, и вора сторожить. И первыйПошел, как скоро ночь настала, Клим —Царевич в сад, и там залег в густуюТраву под яблоней, и с полчасаВ ней пролежал, да и заснул так крепко,Что полдень был, когда, глаза продрав,Он поднялся, во весь зевая рот.И, возвратясь, царю Демьяну онСказал, что вор в ту ночь не приходил.Другая ночь настала; Петр-царевичСел сторожить под яблонею вора;Он целый час крепился, в темнотуВо все глаза глядел, но в темнотеВсе было пусто; наконец и он,Не одолев дремоты, повалилсяВ траву и захрапел на целый сад.Давно был день, когда проснулся он.Пришед к царю, ему донес он так же,Как Клим-царевич, что и в эту ночьКрасть царских яблок вор не приходил.На третью ночь отправился Иван —Царевич в сад по очереди вораСтеречь. Под яблоней он притаился,Сидел не шевелясь, глядел прилежноИ не дремал; и вот, когда насталаГлухая полночь, сад весь облеснулоКак будто молнией; и что же видитИван-царевич? От востока быстроЛетит жар-птица, огненной звездоюБлестя и в день преобращая ночь.Прижавшись к яблоне, Иван-царевичСидит, не движется, не дышит, ждет,Что будет? Сев на яблоню, жар-птицаЗа дело принялась и нарвалаС десяток яблок. Тут Иван-царевич,Тихохонько поднявшись из травы,Схватил за хвост воровку; уронивНа землю яблоки, она рвануласьВсей силою и вырвала из рукЦаревича свой хвост и улетела;Однако у него в руках одноПеро осталось, и такой был блескОт этого пера, что целый садКазался огненным. К царю ДемьянуПришед, Иван-царевич доложилЕму, что вор нашелся и что этотВор был не человек, а птица; в знак же,Что правду он сказал, Иван-царевичПочтительно царю Демьяну подалПеро, которое он из хвостаУ вора вырвал. С радости отецЕго расцеловал. С тех пор не сталиКрасть яблок золотых, и царь ДемьянРазвеселился, пополнел и началПо-прежнему есть, пить и спать. Но в немЖеланье сильное зажглось: добытьВоровку яблок, чудную жар-птицу.Призвав к себе двух старших сыновей,«Друзья мои, – сказал он, – Клим-царевичИ Петр-царевич, вам уже давноПора людей увидеть и себяИм показать. С моим благословеньемИ с помощью господней поезжайтеНа подвиги и наживите честьСебе и славу; мне ж, царю, достаньтеЖар-птицу; кто из вас ее достанет,Тому при жизни я отдам полцарства,А после смерти все ему оставлюВ наследство». Поклонясь царю, немедляЦаревичи отправились в дорогу.Немного времени спустя пришелК царю Иван-царевич и сказал:«Родитель мой, великий государьДемьян Данилович, позволь мне ехатьЗа братьями; и мне пора людейУвидеть, и себя им показать,И честь себе нажить от них и славу.Да и тебе, царю, я угодитьЖелал бы, для тебя достав жар-птицу.Родительское мне благословеньеДай и позволь пуститься в путь мой с богом».На это царь сказал: «Иван-царевич,Еще ты молод, погоди; твояПора придет; теперь же ты меняНе покидай; я стар, уж мне недолгоНа свете жить; а если я одинУмру, то на кого покину свойНарод и царство?» Но Иван-царевичБыл так упрям, что напоследок царьИ нехотя его благословил.И в путь отправился Иван-царевич;И ехал, ехал, и приехал к месту,Где разделялася дорога на три.Он на распутье том увидел столб,А на столбе такую надпись: «КтоПоедет прямо, будет всю дорогуИ голоден и холоден; кто вправоПоедет, будет жив, да конь егоУмрет, а влево кто поедет, самУмрет, да конь его жив будет». Вправо,Подумавши, поворотить решилсяИван-царевич. Он недолго ехал;Вдруг выбежал из леса Серый ВолкИ кинулся свирепо на коня;И не успел Иван-царевич взятьсяЗа меч, как был уж конь заеден,И Серый Волк пропал. Иван-царевич,Повесив голову, пошел тихонькоПешком; но шел недолго; перед нимПо-прежнему явился Серый ВолкИ человечьим голосом сказал:«Мне жаль, Иван-царевич, мой сердечный,Что твоего я доброго коняЗаел, но ты ведь сам, конечно, видел,Что на столбу написано; томуТак следовало быть; однако ж тыСвою печаль забудь и на меняСадись; тебе я верою и правдойСлужить отныне буду. Ну, скажи же,Куда теперь ты едешь и зачем?»И Серому Иван-царевич ВолкуВсе рассказал. А Серый Волк емуОтветствовал: «Где отыскать жар-птицу,Я знаю; ну, садися на меня,Иван-царевич, и поедем с богом».И Серый Волк быстрее всякой птицыПомчался с седоком, и с ним он в полночьУ каменной стены остановился.«Приехали, Иван-царевич! – ВолкСказал, – но слушай, в клетке золотойЗа этою оградою виситЖар-птица; ты ее из клеткиДостань тихонько, клетки же отнюдьНе трогай: попадешь в беду». Иван —Царевич перелез через ограду;За ней в саду увидел он жар-птицуВ богатой клетке золотой, и садБыл освещен, как будто солнцем. ВынувИз клетки золотой жар-птицу, онПодумал: «В чем же мне ее везти?»И, позабыв, что Серый Волк емуСоветовал, взял клетку; но отвсюдуПроведены к ней были струны; громкийПоднялся звон, и сторожа проснулись,И в сад сбежались, и в саду Ивана —Царевича схватили, и к царюПредставили, а царь (он называлсяДалматом) так сказал: «Откуда ты?И кто ты?» – «Я Иван-царевич; мойОтец, Демьян Данилович, владеетВеликим, сильным государством; вашаЖар-птица по ночам летать в наш садПовадилась, чтоб золотые крастьТам яблоки: за ней меня послалРодитель мой, великий государьДемьян Данилович». На это царьДалмат сказал: «Царевич ты иль нет,Того не знаю я; но, если правдуСказал ты, то не царским ремесломТы промышляешь; мог бы прямо мнеСказать: отдай мне, царь Далмат, жар-птицу,И я тебе ее руками б отдалВо уважение того, что царьДемьян Данилович, столь знаменитыйСвоей премудростью, тебе отец.Но слушай, я тебе мою жар-птицуОхотно уступлю, когда ты самДостанешь мне коня Золотогрива;Принадлежит могучему царюАфрону он. За тридевять земельТы в тридесятое отправься царствоИ у могучего царя АфронаМне выпроси коня ЗолотогриваИль хитростью какой его достань.Когда ж ко мне с конем не возвратишься,То по всему расславлю свету я,Что ты не царский сын, а вор; и будетТогда тебе великий срам и стыд».Повесив голову, Иван-царевичПошел туда, где был им Серый ВолкОставлен. Серый Волк ему сказал:«Напрасно же меня, Иван-царевич,Ты не послушался; но пособитьУж нечем; будь вперед умней; поедемЗа тридевять земель к царю Афрону».И Серый Волк быстрее всякой птицыПомчался с седоком; и к ночи в царствоЦаря Афрона прибыли ониИ у дверей конюшни царской тамОстановились. «Ну, Иван-царевич,Послушай, – Серый Волк сказал, – войдиВ конюшню; конюха спят крепко; тыЛегко из стойла выведешь коняЗолотогрива; только не бериЕго уздечки; снова попадешь в беду».В конюшню царскую Иван-царевичВошел, и вывел он коня из стойла;Но на беду, взглянувши на уздечку,Прельстился ею так, что позабылСовсем о том, что Серый Волк сказал,И снял с гвоздя уздечку. Но и к нейПроведены отвсюду были струны;Все зазвенело; конюха вскочили;И был с конем Иван-царевич пойман,И привели его к царю Афрону.И царь Афрон спросил сурово: «Кто ты?»Ему Иван-царевич то ж в ответСказал, что и царю Далмату. ЦарьАфрон ответствовал: «Хороший тыЦаревич! Так ли должно поступатьЦаревичам? И царское ли делоШататься по ночам и вороватьКоней? С тебя я буйную бы могСнять голову; но молодость твоюМне жалко погубить; да и коняЗолотогрива дать я соглашусь,Лишь поезжай за тридевять земельТы в тридесятое отсюда царствоДа привези оттуда мне царевнуПрекрасную Елену, дочь царяМогучего Касима; если ж мнеЕе не привезешь, то я везде расславлю,Что ты ночной бродяга, плут и вор».Опять, повесив голову, пошелТуда Иван-царевич, где егоЖдал Серый Волк. И Серый Волк сказал:«Ой ты, Иван-царевич! Если б яТебя так не любил, здесь моего быИ духу не было. Ну, полно охать,Садися на меня, поедем с богомЗа тридевять земель к царю Касиму;Теперь мое, а не твое уж дело».И Серый Волк опять скакать с Иваном —Царевичем пустился. Вот ониПроехали уж тридевять земель,И вот они уж в тридесятом царстве;И Серый Волк, ссадив с себя Ивана —Царевича, сказал: «НедалекоОтсюда царский сад; туда одинПойду я; ты ж меня дождись под этимЗеленым дубом». Серый Волк пошел,И перелез через ограду сада,И закопался в куст, и там лежалНе шевелясь. Прекрасная ЕленаКасимовна – с ней красные девицы,И мамушки, и нянюшки – пошлаПрогуливаться в сад; а Серый ВолкТого и ждал: приметив, что царевна,От прочих отделяся, шла одна,Он выскочил из-под куста, схватилЦаревну, за спину ее своюЗакинул и давай бог ноги. СтрашныйКрик подняли и красные девицы,И мамушки, и нянюшки; и весьСбежался двор, министры, камергерыИ генералы; царь велел собратьОхотников и всех спустить своихСобак борзых и гончих – все напрасно:Уж Серый Волк с царевной и с Иваном —Царевичем был далеко, и следДавно простыл; царевна же лежалаБез всякого движенья у Ивана —Царевича в руках (так Серый ВолкЕе, сердечную, перепугал).Вот понемногу начала онаВходить в себя, пошевелилась, глазкиПрекрасные открыла и, совсемОчнувшись, подняла их на Ивана —Царевича и покраснела вся,Как роза алая; и с ней Иван —Царевич покраснел, и в этот мигОна и он друг друга полюбилиТак сильно, что ни в сказке рассказать,Ни описать пером того не можно.И впал в глубокую печаль Иван —Царевич: крепко, крепко не хотелосьС царевною Еленою емуРасстаться и ее отдать царюАфрону; да и ей самой то былоСтрашнее смерти. Серый Волк, заметивИх горе, так сказал: «Иван-царевич,Изволишь ты кручиниться напрасно;Я помогу твоей кручине: этоНе служба – службишка; прямая службаЖдет впереди». И вот они уж в царствеЦаря Афрона. Серый Волк сказал:«Иван-царевич, здесь должны умненькоМы поступить: я превращусь в царевну;А ты со мной явись к царю Афрону.Меня ему отдай и, получивКоня Золотогрива, поезжай впередС Еленою Касимовной; меня выДождитесь в скрытном месте; ждать же вамНе будет скучно». Тут, ударясь оземь,Стал Серый Волк царевною ЕленойКасимовной. Иван-царевич, сдавЕго с рук на руки царю АфронуИ получив коня Золотогрива,На том коне стрелой пустился в лес,Где настоящая его ждалаЦаревна. Во дворце ж царя АфронаТем временем готовилася свадьба:И в тот же день с невестой царь к венцуПошел; когда же их перевенчалиИ молодой был должен молодуюПоцеловать, губами царь АфронС шершавою столкнулся волчьей мордой,И эта морда за нос укусилаЦаря, и не жену перед собойКрасавицу, а волка царь АфронУвидел; Серый Волк недолго сталТут церемониться: он сбил хвостомЦаря Афрона с ног и прянул в двери.Все принялись кричать: «Держи, держи!Лови, лови!» Куда ты! Уж Ивана —Царевича с царевною ЕленойДавно догнал проворный Серый Волк;И уж, сошед с коня Золотогрива,Иван-царевич пересел на Волка,И уж вперед они опять, как вихри,Летели. Вот приехали и в царствоДалматово они. И Серый ВолкСказал: «В коня ЗолотогриваЯ превращусь, а ты, Иван-царевич,Меня отдав царю и взяв жар-птицу,По-прежнему с царевною ЕленойСтупай вперед; я скоро догоню вас».Так все и сделалось, как Волк устроил.Немедленно велел ЗолотогриваЦарь оседлать, и выехал на немОн с свитою придворной на охоту;И впереди у всех он поскакалЗа зайцем; все придворные кричали:«Как молодецки скачет царь Далмат!»Но вдруг из-под него на всем скакуЮркнул шершавый Волк, и царь Далмат,Перекувырнувшись с его спины,Вмиг очутился головою вниз,Ногами вверх, и, по плеча ушедшиВ распаханную землю, упиралсяВ нее руками, и, напрасно силясьОсвободиться, в воздухе болталНогами; вся к нему тут свитаСкакать пустилася; освободилиЦаря; потом все принялися громкоКричать: «Лови, лови! Трави, трави!»Но было некого травить; на ВолкеУже по-прежнему сидел Иван —Царевич; на коне ж ЗолотогривеЦаревна, и под ней ЗолотогривГордился и плясал; не торопясь,Большой дорогою они шажкомТихонько ехали; и мало ль, долго льИх длилася дорога – наконецОни доехали до места, где Иван —Царевич Серым Волком в первый разБыл встречен; и еще лежали тамЕго коня белеющие кости;И Серый Волк, вздохнув, сказал Ивану —Царевичу: «Теперь, Иван-царевич,Пришла пора друг друга нам покинуть;Я верою и правдою донынеТебе служил, и ласкою твоеюДоволен, и, покуда жив, тебяНе позабуду; здесь же на прощаньеХочу тебе совет полезный дать:Будь осторожен, люди злы; и братьямРодным не верь. Молю усердно бога,Чтоб ты домой доехал без бедыИ чтоб меня обрадовал приятнымИзвестьем о себе. Прости, Иван —Царевич». С этим словом Волк исчез.Погоревав о нем, Иван-царевич,С царевною Еленой на седле,С жар-птицей в клетке за плечами, далеПоехал на коне Золотогриве,И ехали они дня три, четыре;И вот, подъехавши к границе царства,Где властвовал премудрый царь ДемьянДанилович, увидели богатыйШатер, разбитый на лугу зеленом;И из шатра к ним вышли… кто же? КлимИ Петр царевичи. Иван-царевичБыл встречею такою несказанноОбрадован; а братьям в сердце завистьЗмеей вползла, когда они жар-птицуС царевною Еленой у Ивана —Царевича увидели в руках:Была им мысль несносна показатьсяБез ничего к отцу, тогда как братМеньшой воротится к нему с жар-птицей,С прекрасною невестой и с конемЗолотогривом и еще получитПолцарства по приезде; а когдаОтец умрет, и все возьмет в наследство.И вот они замыслили злодейство:Вид дружеский принявши, пригласилиОни в шатер свой отдохнуть Ивана —Царевича с царевною ЕленойПрекрасною. Без подозренья обаВошли в шатер. Иван-царевич, долгойДорогой утомленный, лег и скороЗаснул глубоким сном; того и ждалиЗлодеи братья: мигом острый мечОни ему вонзили в грудь, и в полеЕго оставили, и, взяв царевну,Жар-птицу и коня Золотогрива,Как добрые, отправилися в путь.А между тем, недвижим, бездыханен,Облитый кровью, на поле широкомЛежал Иван-царевич. Так прошелВесь день; уже склоняться начиналоНа запад солнце; поле было пусто;И уж над мертвым с черным вороненкомНосился, каркая и распустившиШироко крылья, хищный ворон. Вдруг,Откуда ни возьмись, явился СерыйВолк: он, беду великую почуяв,На помощь подоспел; еще б минута,И было б поздно. Угадав, какойБыл умысел у ворона, он далЕму на мертвое спуститься тело;И только тот спустился, разом цапЕго за хвост; закаркал старый ворон.«Пусти меня на волю, Серый Волк», —Кричал он. «Не пущу, – тот отвечал, —Пока не принесет твой вороненокЖивой и мертвой мне воды!» И воронВелел лететь скорее вороненкуЗа мертвою и за живой водою.Сын полетел, а Серый Волк, отцаПорядком скомкав, с ним весьма учтивоСтал разговаривать, и старый воронДовольно мог ему порассказатьО том, что он видал в свой долгий векМеж птиц и меж людей. И слушалЕго с большим вниманьем Серый ВолкИ мудрости его необычайнойДивился, но, однако, все за хвостЕго держал и иногда, чтоб онНе забывался, мял его легонькоВ когтистых лапах. Солнце село; ночьНастала и прошла; и заняласьЗаря, когда с живой водой и мертвойВ двух пузырьках проворный вороненокЯвился. Серый Волк взял пузырькиИ ворона-отца пустил на волю.Потом он с пузырьками подошелК лежавшему недвижимо Ивану —Царевичу: сперва его он мертвойВодою вспрыснул – и в минуту ранаЕго закрылася, окостенелостьПропала в мертвых членах, заигралРумянец на щеках; его он вспрыснулЖивой водой – и он открыл глаза,Пошевелился, потянулся, всталИ молвил: «Как же долго проспал я!» —«И вечно бы тебе здесь спать, Иван —Царевич, – Серый Волк сказал, – когда бНе я; теперь тебе прямую службуЯ отслужил; но эта служба, знай,Последняя; отныне о себеЗаботься сам. А от меня примиСовет и поступи, как я тебе скажу.Твоих злодеев братьев нет уж болеНа свете; им могучий чародейКощей бессмертный голову обоимСвернул, и этот чародей навелНа ваше царство сон; и твой родительИ подданные все его теперьНепробудимо спят; твою ж царевнуС жар-птицей и конем ЗолотогривомПохитил вор Кощей; все троеЗаключены в его волшебном замке.Но ты, Иван-царевич, за своюНевесту ничего не бойся; злойКощей над нею власти никакойИметь не может: сильный талисманЕсть у царевны; выйти ж ей из замкаНельзя; ее избавит только смертьКощеева; а как найти ту смерть, и яТого не ведаю; об этом БабаЯга одна сказать лишь может. Ты,Иван-царевич, должен эту БабуЯгу найти; она в дремучем, темном лесе,В седом, глухом бору живет в избушкеНа курьих ножках; в этот лес ещеНикто следа не пролагал; в негоНи дикий зверь не заходил, ни птицаНе залетала. Разъезжает БабаЯга по целой поднебесной в ступе,Пестом железным погоняет, следМетлою заметает. От нееОдной узнаешь ты, Иван-царевич,Как смерть Кощееву тебе достать.А я тебе скажу, где ты найдешьКоня, который привезет тебяПрямой дорогой в лес дремучий к БабеЯге. Ступай отсюда на восток;Придешь на луг зеленый; посредиЕго растут три дуба; меж дубамиВ земле чугунная зарыта дверьС кольцом; за то кольцо ты подымиТу дверь и вниз по лестнице сойди;Там за двенадцатью дверями запертКонь богатырский; сам из подземельяК тебе он выбежит; того коняВозьми и с богом поезжай; с дорогиОн не собьется. Ну, теперь прости,Иван-царевич; если бог велитС тобой нам свидеться, то это будетНе иначе, как у тебя на свадьбе».И Серый Волк помчался к лесу; вследЗа ним смотрел Иван-царевич с грустью;Волк, к лесу подбежавши, обернулся,В последний раз махнул издалекаХвостом и скрылся. А Иван-царевич,Оборотившись на восток лицом,Пошел вперед. Идет он день, идетДругой; на третий он приходит к лугуЗеленому; на том лугу три дубаРастут; меж тех дубов находит онЧугунную с кольцом железным дверь;Он подымает дверь; под тою дверьюКрутая лестница; по ней он внизСпускается, и перед ним внизуДругая дверь, чугунная ж, и крепкоОна замком висячим заперта.И вдруг, он слышит, конь заржал; и ржаньеТак было сильно, что, с петлей сорвавшись,Дверь наземь рухнула с ужасным стуком;И видит он, что вместе с ней упалоЕще одиннадцать дверей чугунных.За этими чугунными дверямиДавным-давно конь богатырский запертБыл колдуном. Иван-царевич свистнул;Почуяв седока, на молодецкийСвист богатырский конь из стойла прянулИ прибежал, легок, могуч, красив,Глаза как звезды, пламенные ноздри,Как туча грива, словом, конь не конь,А чудо. Чтоб узнать, каков он силой,Иван-царевич по спине егоПовел рукой, и под рукой могучейКонь захрапел и сильно пошатнулся,Но устоял, копыта втиснув в землю;И человечьим голосом Ивану —Царевичу сказал он: «Добрый витязь,Иван-царевич, мне такой, как ты,Седок и надобен; готов тебеЯ верою и правдою служить;Садися на меня, и с богом в путь нашОтправимся; на свете все дорогиЯ знаю; только прикажи, кудаТебя везти, туда и привезу».Иван-царевич в двух словах конюВсе объяснил и, севши на него,Прикрикнул. И взвился могучий конь,От радости заржавши, на дыбы;Бьет по крутым бедрам его седок;И конь бежит, под ним земля дрожит;Несется выше он дерев стоячих,Несется ниже облаков ходячих,И прядает через широкий дол,И застилает узкий дол хвостом,И грудью все заграды пробивает,Летя стрелой и легкими ногамиБылиночки к земле не пригибая,Пылиночки с земли не подымая.Но, так скакав день целый, наконецКонь утомился, пот с него бежалРучьями, весь был окружен, как дымом,Горячим паром он. Иван-царевич,Чтоб дать ему вздохнуть, поехал шагом;Уж было под вечер; широким полемИван-царевич ехал и прекраснымЗакатом солнца любовался. ВдругОн слышит дикий крик; глядит… и что же?Два Лешая дерутся на дороге,Кусаются, брыкаются, друг другаРогами тычут. К ним Иван-царевичПодъехавши, спросил: «За что у вас,Ребята, дело стало?» – «Вот за что, —Сказал один. – Три клада нам достались:Драчун-дубинка, скатерть-самобранкаДа шапка-невидимка – нас же двое;Как поровну нам разделиться? МыЗаспорили, и вышла драка; тыРазумный человек; подай совет нам,Как поступить?» – «А вот как, – им Иван —Царевич отвечал. – Пущу стрелу,А вы за ней бегите; с места ж, гдеОна на землю упадет, обратноПуститесь взапуски ко мне; кто первыйЗдесь будет, тот возьмет себе на выборДва клада; а другому взять один.Согласны ль вы?» – «Согласны», – закричалиРогатые; и стали рядом. ЛукТугой свой натянув, пустил стрелуИван-царевич: Лешие за нейПомчались, выпуча глаза, оставивНа месте скатерть, шапку и дубинку.Тогда Иван-царевич, взяв под мышкуИ скатерть и дубинку, на себяНадел спокойно шапку-невидимку,Стал невидим и сам и конь и далеПоехал, глупым Лешаям оставивНа произвол, начать ли снова дракуИль помириться. Богатырский коньПоспел еще до захожденья солнцаВ дремучий лес, где обитала БабаЯга. И, въехав в лес, Иван-царевичДивится древности его огромныхДубов и сосен, тускло освещенныхЗарей вечернею; и все в нем тихо:Деревья все как сонные стоят,Не колыхнется лист, не шевельнетсяБылинка; нет живого ничегоВ безмолвной глубине лесной, ни птицыМежду ветвей, ни в травке червяка;Лишь слышится в молчанье повсеместномГремучий топот конский. НаконецИван-царевич выехал к избушкеНа курьих ножках. Он сказал: «Избушка,Избушка, к лесу стань задом, ко мнеСтань передом». И перед ним избушкаПеревернулась; он в нее вошел;В дверях остановясь, перекрестилсяНа все четыре стороны, потом,Как должно, поклонился и, глазамиИзбушку всю окинувши, увидел,Что на полу ее лежала БабаЯга, уперши ноги в потолокИ в угол голову. Услышав стукВ дверях, она сказала: «Фу! фу! фу!Какое диво! Русского здесь духуДо этих пор не слыхано слыхом,Не видано видом, а нынче русскийДух уж в очах свершается. ЗачемПожаловал сюда, Иван-царевич?Неволею иль волею? ДонынеЗдесь ни дубравный зверь не проходил,Ни птица легкая не пролетала,Ни богатырь лихой не проезжал;Тебя как бог сюда занес, Иван —Царевич?» – «Ах, безмозглая ты ведьма! —Сказал Иван-царевич БабеЯге. – Сначала накорми, напойМеня ты, молодца; да постелиПостелю мне, да выспаться мне дай,Потом расспрашивай». И тотчас БабаЯга, поднявшись на ноги, Ивана —Царевича как следует обмылаИ выпарила в бане, накормилаИ напоила, да и тотчас спатьВ постелю уложила, так примолвив:«Спи, добрый витязь; утро мудренее,Чем вечер; здесь теперь спокойноТы отдохнешь; нужду ж свою расскажешьМне завтра; я, как знаю, помогу».Иван-царевич, богу помолясь,В постелю лег и скоро сном глубокимЗаснул и проспал до полудня. Вставши,Умывшися, одевшися, он БабеЯге подробно рассказал, зачемЗаехал к ней в дремучий лес; и БабаЯга ему ответствовала так:«Ах! добрый молодец Иван-царевич,Затеял ты нешуточное дело;Но не кручинься, все уладим с богом;Я научу, как смерть тебе КощеяБессмертного достать; изволь меняПослушать: на море на Окияне,На острове великом на БуянеЕсть старый дуб; под этим старым дубомЗарыт сундук, окованный железом;В том сундуке лежит пушистый заяц;В том зайце утка серая сидит;А в утке той яйцо; в яйце же смертьКощеева. Ты то яйцо возьмиИ с ним ступай к Кощею, а когдаВ его приедешь замок, то увидишь,Что змей двенадцатиголовый входВ тот замок стережет; ты с этим змеемНе думай драться, у тебя на тоДубинка есть; она его уймет.А ты, надевши шапку-невидимку,Иди прямой дорогою к КощеюБессмертному; в минуту он издохнет,Как скоро ты при нем яйцо раздавишь.Смотри лишь не забудь, когда назадПоедешь, взять и гусли-самогуды:Лишь их игрою только твой родительДемьян Данилович и все егоЗаснувшее с ним вместе государствоПробуждены быть могут. Ну, теперьПрости, Иван-царевич; бог с тобою;Твой добрый конь найдет дорогу сам;Когда ж свершишь опасный подвиг свой,То и меня, старуху, помяниНе лихом, а добром». Иван-царевич,Простившись с Бабою Ягою, селНа доброго коня, перекрестился,По-молодецки свистнул, конь помчался,И скоро лес дремучий за Иваном —Царевичем пропал вдали, и скороМелькнуло впереди чертою синейНа крае неба море Окиян.Вот прискакал и к морю ОкиянуИван-царевич. Осмотрясь, он видит,Что у моря лежит рыбачий неводИ что в том неводе морская щукаТрепещется. И вдруг ему та щукаПо-человечьи говорит: «Иван —Царевич, вынь из невода меняИ в море брось; тебе я пригожуся».Иван-царевич тотчас просьбу щукиИсполнил, и она, хлестнув хвостомВ знак благодарности, исчезла в море.А на море глядит Иван-царевичВ недоумении; на самом крае,Где небо с ним как будто бы слилося,Он видит, длинной полосою островБуян чернеет; он и недалек;Но кто туда перевезет? Вдруг коньЗаговорил: «О чем, Иван-царевич,Задумался? О том ли, как добратьсяНам до Буяна острова? Да чтоЗа трудность? Я тебе корабль; сидиНа мне, да крепче за меня держись,Да не робей, и духом доплывем».И в гриву конскую Иван-царевичРукою впутался, крутые бедраКоня ногами крепко стиснул; коньРассвирепел и, расскакавшись, прянулС крутого берега в морскую бездну;На миг и он и всадник в глубинеПропали; вдруг раздвинулася с шумомМорская зыбь, и вынырнул могучийКонь из нее с отважным седоком;И начал конь копытами и грудьюБить по водам и волны пробивать,И вкруг него кипела, волновалась,И пенилась, и брызгами взлеталаМорская зыбь, и сильными прыжками,Под крепкие копыта загребаяКругом ревущую волну, как легкийНа парусах корабль с попутным ветром,Вперед стремился конь, и длинный следШипящею бежал за ним змеею;И скоро он до острова БуянаДоплыл и на берег его отлогийИз моря выбежал, покрытый пеной.Не стал Иван-царевич медлить; он,Коня пустив по шелковому лугуХодить, гулять и травку медовуюЩипать, пошел поспешным шагом к дубу,Который рос у берега морскогоНа высоте муравчатого холма.И, к дубу подошед, Иван-царевичЕго шатнул рукою богатырской,Но крепкий дуб не пошатнулся; онОпять его шатнул – дуб скрипнул; онЕще шатнул его и посильнее,Дуб покачнулся, и под ним кореньяЗашевелили землю; тут Иван-царевичВсей силою рванул его – и с трескомОн повалился, из земли кореньяСо всех сторон, как змеи, поднялися,И там, где ими дуб впивался в землю,Глубокая открылась яма. В нейИван-царевич кованый сундукУвидел; тотчас тот сундук из ямыОн вытащил, висячий сбил замок,Взял за уши лежавшего там зайцаИ разорвал; но только лишь успелОн зайца разорвать, как из негоВдруг выпорхнула утка; быстроОна взвилась и полетела к морю;В нее пустил стрелу Иван-царевич,И метко так, что пронизал ееНасквозь; закрякав, кувырнулась утка;И из нее вдруг выпало яйцоИ прямо в море; и пошло, как ключ,Ко дну. Иван-царевич ахнул; вдруг,Откуда ни возьмись, морская щукаСверкнула на воде, потом юркнула,Хлестнув хвостом, на дно, потом опятьВсплыла и, к берегу с яйцом во ртуТихохонько приближась, на пескеЯйцо оставила, потом сказала:«Ты видишь сам теперь, Иван-царевич,Что я тебе в час нужный пригодилась».С сим словом щука уплыла. Иван —Царевич взял яйцо; и конь могучийС Буяна острова на твердый берегЕго обратно перенес. И далеКонь поскакал и скоро прискакалК крутой горе, на высоте которойКощеев замок был; ее подошваОбведена была стеной железной;И у ворот железной той стеныДвенадцатиголовый змей лежал;И из его двенадцати головВсегда шесть спали, шесть не спали, днемИ ночью по два раза для надзораСменяясь; а в виду ворот железныхНикто и вдалеке остановитьсяНе смел; змей подымался, и от зубЕго уж не было спасенья – онБыл невредим и только сам себяМог умертвить: чужая ж сила сладитьС ним никакая не могла. Но коньБыл осторожен; он подвез Ивана —Царевича к горе со стороны,Противной воротам, в которых змейЛежал и караулил; потихонькуИван-царевич в шапке-невидимкеПодъехал к змею; шесть его головВо все глаза по сторонам глядели,Разинув рты, оскалив зубы; шестьДругих голов на вытянутых шеяхЛежали на земле, не шевелясь,И, сном объятые, храпели. ТутИван-царевич, подтолкнув дубинку,Висевшую спокойно на седло,Шепнул ей: «Начинай!» Не стала долгоДубинка думать, тотчас прыг с седла,На змея кинулась и ну егоПо головам и спящим и неспящимГвоздить. Он зашипел, озлился, началТуда, сюда бросаться; а дубинкаЕго себе колотит да колотит;Лишь только он одну разинет пасть,Чтобы ее схватить – ан нет, прошуНе торопиться, уж онаЕму другую чешет морду; все онДвенадцать ртов откроет, чтоб ееПоймать, – она по всем его зубам,Оскаленным как будто напоказ,Гуляет и все зубы чистит; взвывИ все носы наморщив, он зажметВсе рты и лапами схватить дубинкуПопробует – она тогда егоЧестит по всем двенадцати затылкам;Змей в исступлении, как одурелый,Кидался, выл, кувыркался, от злостиДышал огнем, грыз землю – все напрасно!Не торопясь, отчетливо, спокойно,Без промахов, над ним свою дубинкаРаботу продолжает и его,Как на току усердный цеп, молотит;Змей наконец озлился так, что началГрызть самого себя и, когти в грудьСебе вдруг запустив, рванул так сильно,Что разорвался надвое и, с визгомНа землю грянувшись, издох. ДубинкаРаботу и над мертвым продолжатьСвою, как над живым, хотела; ноИван-царевич ей сказал: «Довольно!»И вмиг она, как будто не бывалаНи в чем, повисла на седле. Иван —Царевич, у ворот коня оставивИ разостлавши скатерть-самобранкуУ ног его, чтоб мог усталый коньНаесться и напиться вдоволь, самПошел, покрытый шапкой-невидимкой,С дубинкою на всякий случай и с яйцомВ Кощеев замок. Трудновато былоКарабкаться ему на верх горы;Вот, наконец, добрался и до замкаКощеева Иван-царевич. ВдругОн слышит, что в саду недалекомИграют гусли-самогуды; в садВошедши, в самом деле он увидел,Что гусли на дубу висели и игралиИ что под дубом тем сама ЕленаПрекрасная сидела, погрузившисьВ раздумье. Шапку-невидимку снявши,Он тотчас ей явился и рукоюЗнак подал, чтоб она молчала. ЕйПотом он на ухо шепнул: «Я смертьКощееву принес; ты подождиМеня на этом месте; я с ним скороУправлюся и возвращусь; и мыНемедленно уедем». Тут Иван —Царевич, снова шапку-невидимкуНадев, хотел идти искать КощеяБессмертного в его волшебном замке,Но он и сам пожаловал. Приближась,Он стал перед царевною ЕленойПрекрасною и начал попрекать ейЕе печаль и говорить: «Иван —Царевич твой к тебе уж не придет;Его уж нам не воскресить. Но чем жеЯ не жених тебе, скажи сама,Прекрасная моя царевна? Полно жУпрямиться, упрямство не поможет;Из рук моих оно тебя не вырвет;Уж я…» Дубинке тут шепнул Иван —Царевич: «Начинай!» И приняласьОна трепать Кощею спину. С криком,Как бешеный, коверкаться и прыгатьОн начал, а Иван-царевич, шапкиНе сняв, стал приговаривать: «Прибавь,Прибавь, дубинка; поделом ему,Собаке: не воруй чужих невест;Не докучай своею волчьей харейИ глупым сватовством своим прекраснымЦаревнам; злого сна не наводиНа царства! Крепче бей его, дубинка!» —«Да где ты! Покажись! – кричал Кощей. —Кто ты таков?» – «А вот кто!» – отвечалИван-царевич, шапку-невидимкуСняв с головы своей, и в то ж мгновеньеУдарил оземь он яйцо; оноРазбилось вдребезги; Кощей бессмертныйПерекувырнулся и околел.Иван-царевич из саду с царевнойЕленою прекрасной вышел, взятьНе позабывши гусли-самогуды,Жар-птицу и коня Золотогрива.Когда ж они с крутой горы спустилисьИ, севши на коней, в обратный путьПоехали, гора, ужасно затрещав,Упала с замком, и на месте томЯвилось озеро, и долго черныйНад ним клубился дым, распространяясьПо всей окрестности с великим смрадом.Тем временем Иван-царевич, давКоням на волю их везти, как имСамим хотелось, весело с прекраснойНевестой ехал. Скатерть-самобранкаУсердно им дорогою служила,И был всегда готов им вкусный завтрак,Обед и ужин в надлежащий час:На мураве душистой утром, в полденьПод деревом густовершинным, ночьюПод шелковым шатром, который былВсегда из двух отдельных половинСоставлен. И за каждой их трапезойИграли гусли-самогуды; ночьюСветила им жар-птица, а дубинкаСтояла на часах перед шатром;Кони же, подружась, гуляли вместе,Каталися по бархатному лугу,Или траву росистую щипали,Иль, голову кладя поочередноДруг другу на спину, спокойно спали.Так ехали они путем-дорогойИ наконец приехали в то царство,Которым властвовал отец Ивана —Царевича, премудрый царь ДемьянДанилович. И царство все, от самыхЕго границ до царского дворца,Объято было сном непробудимым;И где они ни проезжали, всеТам спало; на поле перед сохойСтояли спящие волы; близ нихС своим бичом, взмахнутым и заснувшимНа взмахе, пахарь спал; среди большойДороги спал ездок с конем, и пыль,Поднявшись, сонная, недвижным клубомСтояла; в воздухе был мертвый сон;На деревах листы дремали молча;И в ветвях сонные молчали птицы;В селеньях, в городах все было тихо,Как будто в гробе: люди по домам,На улицах, гуляя, сидя, стоя,И с ними всё: собаки, кошки, куры,В конюшнях лошади, в закутах овцы,И мухи на стенах, и дым в трубах —Все спало. Так в отцовскую столицуИван-царевич напоследок прибылС царевною Еленою прекрасной.И, на широкий взъехав царский двор,Они на нем лежащие два трупаУвидели: то были Клим и ПетрЦаревичи, убитые Кощеем.Иван-царевич, мимо караула,Стоявшего в параде сонным строем,Прошед, по лестнице повел невестуВ покои царские. Был во дворце,По случаю прибытия двух старшихЦаревых сыновей, богатый пирВ тот самый час, когда убил обоихЦаревичей и сон на весь народНавел Кощей: весь пир в одно мгновеньеТогда заснул, кто как сидел, кто какХодил, кто как плясал; и в этом снеЕще их всех нашел Иван-царевич;Демьян Данилович спал стоя; подлеЦаря храпел министр его двораС открытым ртом, с неконченным во ртуДокладом; и придворные чины,Все вытянувшись, сонные стоялиПеред царем, уставив на негоСвои глаза, потухшие от сна,С подобострастием на сонных лицах,С заснувшею улыбкой на губах.Иван-царевич, подошед с царевнойЕленою прекрасною к царю,Сказал: «Играйте, гусли-самогуды»;И заиграли гусли-самогуды…Вдруг все очнулось, все заговорило,Запрыгало и заплясало; словноНи на минуту не был прерван пир.А царь Демьян Данилович, увидя,Что перед ним с царевною ЕленойПрекрасною стоит Иван-царевич,Его любимый сын, едва совсемНе обезумел: он смеялся, плакал,Глядел на сына, глаз не отводя,И целовал его, и миловал,И напоследок так развеселился,Что руки в боки и пошел плясатьС царевною Еленою прекрасной.Потом он приказал стрелять из пушек,Звонить в колокола и бирючамСтолице возвестить, что возвратилсяИван-царевич, что ему полцарстваТеперь же уступает царь ДемьянДанилович, что он наименованНаследником, что завтра брак егоС царевною Еленою свершитсяВ придворной церкви и что царь ДемьянДанилович весь свой народ зоветНа свадьбу к сыну, всех военных, статских,Министров, генералов, всех дворянБогатых, всех дворян мелкопоместных,Купцов, мещан, простых людей и дажеВсех нищих. И на следующий деньНевесту с женихом повел ДемьянДанилович к венцу; когда же ихПеревенчали, тотчас поздравленьеИм принесли все знатные чиныОбоих полов; а народ на площадиДворцовой той порой кипел, как море;Когда же вышел с молодыми царьК нему на золотой балкон, от крика:«Да здравствует наш государь ДемьянДанилович с наследником Иваном —Царевичем и с дочерью царевнойЕленою прекрасною!» все зданьяСтолицы дрогнули и от взлетевшихНа воздух шапок божий день затмился.Вот на обед все званные царемСошлися гости – вся его столица;В домах осталися одни больныеДа дети, кошки и собаки. ТутСвое проворство скатерть-самобранкаЯвила: вдруг она на целый городРаскинулась; сама собою площадьУставилась столами, и столыПо улицам в два ряда протянулись;На всех столах сервиз был золотой,И не стекло, хрусталь; а под столамиШелковые ковры повсюду былиРазостланы; и всем гостям служилиГейдуки в золотых ливреях. БылОбед такой, какого никогдаНикто не слыхивал: уха, как жидкийЯнтарь, сверкавшая в больших кастрюлях;Огромножирные, длиною в саженьИз Волги стерляди на золотыхУзорных блюдах; кулебяка с сладкойНачинкою, с груздями гуси, кашаС сметаною, блины с икрою свежейИ крупной, как жемчуг, и пирогиПодовые, потопленные в масле;А для питья шипучий квас в хрустальныхКувшинах, мартовское пиво, медДушистый и вино из всех земель:Шампанское, венгерское, мадера,И ренское, и всякие наливки —Короче молвить, скатерть-самобранкаТак отличилася, что было чудо.Но и дубинка не лежала праздно:Вся гвардия была за царский столПриглашена, вся даже городскаяПолиция – дубинка молодецкиЗа всех одна служила: во дворцеДержала караул; она ж ходилаПо улицам, чтоб наблюдать вездеПорядок: кто ей пьяный попадался,Того она толкала в спину прямоНа съезжую; кого ж в пустом где домеЗа кражею она ловила, тотБыл так отшлепан, что от воровстваНавеки отрекался и вступалВ путь добродетели – дубинка, словом,Неимоверные во время пираЦарю, гостям и городу всемуУслуги оказала. Между темВсе во дворце кипело, гости елиИ пили так, что с их румяных лицКатился пот; тут гусли-самогудыЯвили все усердие свое:При них не нужен был оркестр, и гостиУж музыки наслышались такой,Какая никогда им и во снеНе грезилась. Но вот, когда, наполнивВином заздравный кубок, царь ДемьянДанилович хотел провозгласитьСам многолетье новобрачным, громкоНа площади раздался трубный звук;Все изумились, все оторопели;Царь с молодыми сам идет к окну,И что же их является очам?Карета в восемь лошадей (трубачС трубою впереди) к крыльцу дворцаСквозь улицу толпы народной скачет;И та карета золотая; козлыС подушкою и бархатным покрытыНаметом; назади шесть гейдуков;Шесть скороходов по бокам; ливреиНа них из серого сукна, по швамБасоны; на каретных дверцах герб:В червленом поле волчий хвост под графскойКороною. В карету заглянув,Иван-царевич закричал: «Да этоМой благодетель Серый Волк!» ЕгоВстречать бегом он побежал. И точно,Сидел в карете Серый Волк; Иван —Царевич, подскочив к карете, дверцыСам отворил, подножку сам откинулИ гостя высадил; потом он, с нимПоцеловавшись, взял его за лапу,Ввел во дворец и сам его царюПредставил. Серый Волк, отдав поклонЦарю, осанисто на задних лапахВсех обошел гостей, мужчин и дам,И всем, как следует, по комплиментуПриятному сказал; он был одетОтлично: красная на головеЕрмолка с кисточкой, под морду лентойПодвязанная; шелковый платокНа шее; куртка с золотым шитьем;Перчатки лайковые с бахромою;Перепоясанные тонкой шальюИз алого атласа шаровары;Сафьянные на задних лапах туфли,И на хвосте серебряная сеткаС жемчужной кистью – так был Серый ВолкОдет. И всех своим он обхожденьемОчаровал; не только что простыеДворяне маленьких чинов и средних,Но и чины придворные, статс-дамыИ фрейлины все были от негоКак без ума. И, гостя за столомС собою рядом посадив, ДемьянДанилович с ним кубком в кубок стукнулИ возгласил здоровье новобрачным,И пушечный заздравный грянул залп.Пир царский и народный продолжалсяДо темной ночи; а когда насталаНочная тьма, жар-птицу на балконеВ ее богатой клетке золотойПоставили, и весь дворец, и площадь,И улицы, кипевшие народом,Яснее дня жар-птица осветила.И до утра столица пировала.Был ночевать оставлен Серый Волк;Когда же на другое утро он,Собравшись в путь, прощаться стал с Иваном —Царевичем, его Иван-царевичСтал уговаривать, чтоб он у нихОстался на житье, и уверял,Что всякую получит почесть он,Что во дворце дадут ему квартиру,Что будет он по чину в первом классе,Что разом все получит ордена,И прочее. Подумав, Серый ВолкВ знак своего согласия Ивану —Царевичу дал лапу, и Иван —Царевич так был тронут тем, что лапуПоцеловал. И во дворце стал житьДа поживать по-царски Серый Волк.Вот наконец, по долгом, мирном, славномВладычестве, премудрый царь ДемьянДанилович скончался, на престолВзошел Иван Демьянович; с своейЦарицей он до самых поздних летДостигнул, и господь благословилИх многими детьми; а Серый ВолкДушою в душу жил с царем ИваномДемьяновичем, нянчился с егоДетьми, сам, как дитя, резвился с ними,Меньшим рассказывал нередко сказки,А старших выучил читать, писатьИ арифметике, и им давалПолезные для сердца наставленья.Вот напоследок, царствовав премудро,И царь Иван Демьянович скончался;За ним последовал и Серый ВолкВ могилу. Но в его нашлись бумагахПодробные записки обо всем,Что на своем веку в лесу и светеЗаметил он, и мы из тех записокСоставили правдивый наш рассказ.

Александр Пушкин

Жених

Три дня купеческая дочьНаташа пропадала;Она на двор на третью ночьБез памяти вбежала.С вопросами отец и матьК Наташе стали приступать.Наташа их не слышит,Дрожит и еле дышит.Тужила мать, тужил отец,И долго приступали,И отступились наконец,А тайны не узнали.Наташа стала, как была,Опять румяна, весела,Опять пошла с сестрамиСидеть за воротами.Раз у тесовых у ворот,С подружками своими,Сидела девица – и вотПромчалась перед нимиЛихая тройка с молодцом.Конями, крытыми ковром,В санях он, стоя, правит,И гонит всех, и давит.Он, поравнявшись, поглядел,Наташа поглядела,Он вихрем мимо пролетел,Наташа помертвела.Стремглав домой она бежит.«Он! он! узнала! – говорит, —Он, точно он! держите,Друзья мои, спасите!»Печально слушает семья,Качая головою;Отец ей: «Милая моя,Откройся предо мною.Обидел кто тебя, скажи,Хоть только след нам укажи».Наташа плачет снова.И более ни слова.Наутро сваха к ним на дворНежданная приходит.Наташу хвалит, разговорС отцом ее заводит:«У вас товар, у нас купец;Собою парень молодец,И статный, и проворный,Не вздорный, не зазорный.Богат, умен, ни перед кемНе кланяется в пояс,А как боярин между темЖивет, не беспокоясь;А подарит невесте вдругИ лисью шубу, и жемчуг,И перстни золотые,И платья парчевые.Катаясь, видел он вчераЕе за воротами;Не по рукам ли, да с двора,Да в церковь с образами?»Она сидит за пирогомДа речь ведет обиняком,А бедная невестаСебе не видит места.«Согласен, – говорит отец, —Ступай благополучно,Моя Наташа, под венец:Одной в светелке скучно.Не век девицей вековать,Не всё касатке распевать,Пора гнездо устроить,Чтоб детушек покоить».Наташа к стенке уперласьИ слово молвить хочет —Вдруг зарыдала, затряслась,И плачет, и хохочет.В смятенье сваха к ней бежит,Водой студеною поитИ льет остаток чашиНа голову Наташи.Крушится, охает семья.Опомнилась НаташаИ говорит: «Послушна я,Святая воля ваша.Зовите жениха на пир.Пеките хлебы на весь мир,На славу мед варитеДа суд на пир зовите».«Изволь, Наташа, ангел мой!Готов тебе в забавуЯ жизнь отдать!» – И пир горой;Пекут, варят на славу.Вот гости честные нашли,За стол невесту повели;Поют подружки, плачут,А вот и сани скачут.Вот и жених – и все за стол,Звенят, гремят стаканы,Заздравный ковш кругом пошел;Всё шумно, гости пьяны.Жених:А что же, милые друзья,Невеста красная мояНе пьет, не ест, не служит:О чем невеста тужит?Невеста жениху в ответ:«Откроюсь наудачу.Душе моей покоя нет,И день и ночь я плачу:Недобрый сон меня крушит».Отец ей: «Что ж твой сон гласит?Скажи нам, что такое,Дитя мое родное?»«Мне снилось, – говорит она, —Зашла я в лес дремучий,И было поздно; чуть лунаСветила из-за тучи;С тропинки сбилась я: в глушиНе слышно было ни души,И сосны лишь да елиВершинами шумели.И вдруг, как будто наяву,Изба передо мною.Я к ней, стучу – молчат. Зову —Ответа нет; с мольбоюДверь отворила я. Вхожу —В избе свеча горит; гляжу —Везде сребро да злато,Всё светло и богато».Жених:А чем же худ, скажи, твой сон?Знать, жить тебе богато.Невеста:Постой, сударь, не кончен он.На серебро, на злато,На сукна, коврики, парчу,На новгородскую камчуЯ молча любоваласьИ диву дивовалась.Вдруг слышу крик и конский топ…Подъехали к крылечку.Я поскорее дверью хлопИ спряталась за печку.Вот слышу много голосов…Взошли двенадцать молодцов,И с ними голубицаКрасавица-девица.Взошли толпой, не поклонясь,Икон не замечая;За стол садятся, не молясьИ шапок не снимая.На первом месте брат большой,По праву руку брат меньшой,По леву голубицаКрасавица-девица.Крик, хохот, песни, шум и звон,Разгульное похмелье…Жених:А чем же худ, скажи, твой сон?Вещает он веселье.Невеста:Постой, сударь, не кончен он.Идет похмелье, гром и звон,Пир весело бушует,Лишь девица горюет.Сидит, молчит, не ест, не пьетИ током слезы точит,А старший брат свой нож берет,Присвистывая точит;Глядит на девицу-красу,И вдруг хватает за косу,Злодей девицу губит,Ей праву руку рубит.«Ну это, – говорит жених, —Прямая небылица!Но не тужи, твой сон не лих,Поверь, душа-девица».Она глядит ему в лицо.«А это с чьей руки кольцо?» —Вдруг молвила невеста,И все привстали с места.Кольцо катится и звенит,Жених дрожит, бледнея;Смутились гости. – Суд гласит:«Держи, вязать злодея!»Злодей окован, обличенИ скоро смертию казнен.Прославилась Наташа!И вся тут песня наша.

Сказка о попе и о работнике его Балде

Жил-был поп,Толоконный лоб.Пошел поп по базаруПосмотреть кой-какого товару.Навстречу ему БалдаИдет, сам не зная куда.«Что, батька, так рано поднялся?Чего ты взыскался?»Поп ему в ответ: «Нужен мне работник:Повар, конюх и плотник.А где найти мне такогоСлужителя не слишком дорогого?»Балда говорит: «Буду служить тебе славно,Усердно и очень исправно,В год за три щелка тебе по лбу,Есть же мне давай вареную полбу».Призадумался поп,Стал себе почесывать лоб.Щелк щелку ведь розь.Да понадеялся он на русский авось.Поп говорит Балде: «Ладно.Не будет нам обоим накладно.Поживи-ка на моем подворье,Окажи свое усердие и проворье».Живет Балда в поповом доме,Спит себе на соломе,Ест за четверых,Работает за семерых;До светла всё у него пляшет,Лошадь запряжет, полосу вспашет,Печь затопит, всё заготовит, закупит,Яичко испечет да сам и облупит.Попадья Балдой не нахвалится,Поповна о Балде лишь и печалится,Попенок зовет его тятей;Кашу заварит, нянчится с дитятей.Только поп один Балду не любит,Никогда его не приголубит,О расплате думает частенько;Время идет, и срок уж близенько.Поп не ест, не пьет, ночи не спит:Лоб у него заране трещит.Вот он попадье признается:«Так и так: что делать остается?»Ум у бабы догадлив,На всякие хитрости повадлив.Попадья говорит: «Знаю средство,Как удалить от нас такое бедство:Закажи Балде службу, чтоб стало ему невмочь.А требуй, чтоб он ее исполнил точь-в-точь.Тем ты и лоб от расправы избавишьИ Балду-то без расплаты отправишь».Стало на сердце попа веселее,Начал он глядеть на Балду посмелее.Вот он кричит: «Поди-ка сюда,Верный мой работник Балда.Слушай: платить обязались чертиМне оброк по самой моей смерти;Лучшего б не надобно дохода,Да есть на них недоимки за три года.Как наешься ты своей полбы,Собери-ка с чертей оброк мне полный».Балда, с попом понапрасну не споря,Пошел, сел у берега моря;Там он стал веревку крутитьДа конец ее в море мочить.Вот из моря вылез старый Бес:«Зачем ты, Балда, к нам залез?»– «Да вот веревкой хочу море морщитьДа вас, проклятое племя, корчить».Беса старого взяла тут унылость.«Скажи, за что такая немилость?»– «Как за что? Вы не плотите оброка,Не помните положенного срока;Вот ужо будет нам потеха,Вам, собакам, великая помеха».– «Балдушка, погоди ты морщить море,Оброк сполна ты получишь вскоре.Погоди, вышлю к тебе внука».Балда мыслит: «Этого провести не штука!»Вынырнул подосланный бесенок,Замяукал он, как голодный котенок:«Здравствуй, Балда-мужичок;Какой тебе надобен оброк?Об оброке век мы не слыхали,Не было чертям такой печали.Ну, так и быть – возьми, да с уговору,С общего нашего приговору —Чтобы впредь не было никому горя:Кто скорее из нас обежит около моря,Тот и бери себе полный оброк,Между тем там приготовят мешок».Засмеялся Балда лукаво:«Что ты это выдумал, право?Где тебе тягаться со мною,Со мною, с самим Балдою?Экого послали супостата!Подожди-ка моего меньшего брата».Пошел Балда в ближний лесок,Поймал двух зайков да в мешок.К морю опять он приходит,У моря бесенка находит.Держит Балда за уши одного зайку:«Попляши-тка ты под нашу балалайку;Ты, бесенок, еще молоденек,Со мною тягаться слабенек;Это было б лишь времени трата.Обгони-ка сперва моего брата.Раз, два, три! догоняй-ка».Пустились бесенок и зайка:Бесенок по берегу морскому,А зайка в лесок до дому.Вот, море кругом обежавши,Высунув язык, мордку поднявши,Прибежал бесенок, задыхаясь,Весь мокрешенек, лапкой утираясь,Мысля: дело с Балдою сладит.Глядь – а Балда братца гладит,Приговаривая: «Братец мой любимый,Устал, бедняжка! отдохни, родимый».Бесенок оторопел,Хвостик поджал, совсем присмирел,На братца поглядывает боком.«Погоди, – говорит, – схожу за оброком».Пошел к деду, говорит: «Беда!Обогнал меня меньшой Балда!»Старый Бес стал тут думать думу.А Балда наделал такого шуму,Что всё море смутилосьИ волнами так и расходилось.Вылез бесенок: «Полно, мужичок,Вышлем тебе весь оброк —Только слушай. Видишь ты палку эту?Выбери себе любимую мету.Кто далее палку бросит,Тот пускай и оброк уносит.Что ж? боишься вывихнуть ручки?Чего ты ждешь?» – «Да жду вон этой тучки:Зашвырну туда твою палку,Да и начну с вами, чертями, свалку».Испугался бесенок да к деду,Рассказывать про Балдову победу,А Балда над морем опять шумитДа чертям веревкой грозит.Вылез опять бесенок: «Что ты хлопочешь?Будет тебе оброк, коли захочешь…»– «Нет, – говорит Балда, —Теперь моя череда,Условия сам назначу,Задам тебе, враженок, задачу.Посмотрим, какова у тебя сила.Видишь: там сивая кобыла?Кобылу подыми-тка ты,Да неси ее полверсты;Снесешь кобылу, оброк уж твой;Не снесешь кобылы, ан будет он мой».Бедненький бесПод кобылу подлез,Понатужился,Понапружился,Приподнял кобылу, два шага шагнул.На третьем упал, ножки протянул.А Балда ему: «Глупый ты бес,Куда ж ты за нами полез?И руками-то снести не смог,А я, смотри, снесу промеж ног».Сел Балда на кобылку верхомДа версту проскакал, так что пыль столбом.Испугался бесенок и к дедуПошел рассказывать про такую победу.Черти стали в кружок,Делать нечего – собрали полный оброкДа на Балду взвалили мешок.Идет Балда, покрякивает,А поп, завидя Балду, вскакивает,За попадью прячется,Со страху корячится.Балда его тут отыскал,Отдал оброк, платы требовать стал.Бедный попПодставил лоб:С первого щелкаПрыгнул поп до потолка;Со второго щелкаЛишился поп языка,А с третьего щелкаВышибло ум у старика.А Балда приговаривал с укоризной:«Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».

Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди

Три девицы под окномПряли поздно вечерком.«Кабы я была царица, —Говорит одна девица, —То на весь крещеный мирПриготовила б я пир».– «Кабы я была царица, —Говорит ее сестрица, —То на весь бы мир однаНаткала я полотна».– «Кабы я была царица, —Третья молвила сестрица, —Я б для батюшки-царяРодила богатыря».Только вымолвить успела,Дверь тихонько заскрыпела,И в светлицу входит царь,Стороны той государь.Во всё время разговораОн стоял позадь забора;Речь последней по всемуПолюбилася ему.«Здравствуй, красная девица, —Говорит он, – будь царицаИ роди богатыряМне к исходу сентября.Вы ж, голубушки-сестрицы,Выбирайтесь из светлицы.Поезжайте вслед за мной,Вслед за мной и за сестрой:Будь одна из вас ткачиха,А другая повариха».В сени вышел царь-отец.Все пустились во дворец.Царь недолго собирался:В тот же вечер обвенчался.Царь Салтан за пир честнойСел с царицей молодой;А потом честные гостиНа кровать слоновой костиПоложили молодыхИ оставили одних.В кухне злится повариха,Плачет у станка ткачиха —И завидуют онеГосударевой жене.А царица молодая,Дела вдаль не отлагая,С первой ночи понесла.В те поры война была.Царь Салтан, с женой простяся,На добра коня садяся,Ей наказывал себяПоберечь, его любя.Между тем, как он далёкоБьется долго и жестоко,Наступает срок родин;Сына бог им дал в аршин,И царица над ребенком,Как орлица над орленком;Шлет с письмом она гонца,Чтоб обрадовать отца.А ткачиха с поварихой,С сватьей бабой БабарихойИзвести ее хотят,Перенять гонца велят;Сами шлют гонца другогоВот с чем от слова до слова:«Родила царица в ночьНе то сына, не то дочь;Не мышонка, не лягушку,А неведому зверюшку».Как услышал царь-отец,Что донес ему гонец,В гневе начал он чудеситьИ гонца хотел повесить;Но, смягчившись на сей раз,Дал гонцу такой приказ:«Ждать царева возвращеньяДля законного решенья».Едет с грамотой гонецИ приехал наконец.А ткачиха с поварихойС сватьей бабой БабарихойОбобрать его велят;Допьяна гонца поятИ в суму его пустуюСуют грамоту другую —И привез гонец хмельнойВ тот же день приказ такой:«Царь велит своим боярам,Времени не тратя даром,И царицу и приплодТайно бросить в бездну вод».Делать нечего: бояре,Потужив о государеИ царице молодой,В спальню к ней пришли толпой.Объявили царску волю —Ей и сыну злую долю,Прочитали вслух указИ царицу в тот же часВ бочку с сыном посадили,Засмолили, покатилиИ пустили в Окиян —Так велел-де царь Салтан.В синем небе звезды блещут,В синем море волны хлещут;Туча по небу идет,Бочка по морю плывет.Словно горькая вдовица,Плачет, бьется в ней царица;И растет ребенок тамНе по дням, а по часам.День прошел – царица вопит…А дитя волну торопит:«Ты, волна моя, волна!Ты гульлива и вольна;Плещешь ты, куда захочешь,Ты морские камни точишь,Топишь берег ты земли,Подымаешь корабли —Не губи ты нашу душу:Выплесни ты нас на сушу!»И послушалась волна:Тут же на берег онаБочку вынесла легонькоИ отхлынула тихонько.Мать с младенцем спасена;Землю чувствует она.Но из бочки кто их вынет?Бог неужто их покинет?Сын на ножки поднялся,В дно головкой уперся,Понатужился немножко:«Как бы здесь на двор окошкоНам проделать?» – молвил он,Вышиб дно и вышел вон.Мать и сын теперь на воле;Видят холм в широком поле;Море синее кругом,Дуб зеленый над холмом.Сын подумал: добрый ужинБыл бы нам, однако, нужен.Ломит он у дуба сукИ в тугой сгибает лук,Со креста снурок шелковыйНатянул на лук дубовый,Тонку тросточку сломил,Стрелкой легкой завострилИ пошел на край долиныУ моря искать дичины.К морю лишь подходит он,Вот и слышит будто стон…Видно, на море не тихо;Смотрит – видит дело лихо:Бьется лебедь средь зыбей,Коршун носится над ней;Та бедняжка так и плещет,Воду вкруг мутит и хлещет…Тот уж когти распустил,Клёв кровавый навострил…Но как раз стрела запела,В шею коршуна задела —Коршун в море кровь пролил.Лук царевич опустил;Смотрит: коршун в море тонетИ не птичьим криком стонет,Лебедь около плывет,Злого коршуна клюет,Гибель близкую торопит,Бьет крылом и в море топит —И царевичу потомМолвит русским языком:«Ты царевич, мой спаситель,Мой могучий избавитель,Не тужи, что за меняЕсть не будешь ты три дня,Что стрела пропала в море;Это горе – всё не горе.Отплачу тебе добром,Сослужу тебе потом:Ты не лебедь ведь избавил,Девицу в живых оставил;Ты не коршуна убил,Чародея подстрелил.Ввек тебя я не забуду:Ты найдешь меня повсюду,А теперь ты воротись,Не горюй и спать ложись».Улетела лебедь-птица,А царевич и царица,Целый день проведши так,Лечь решились натощак.Вот открыл царевич очи;Отрясая грезы ночиИ дивясь, перед собойВидит город он большой,Стены с частыми зубцами,И за белыми стенамиБлещут маковки церквейИ святых монастырей.Он скорей царицу будит;Та как ахнет!.. «То ли будет? —Говорит он, – вижу я:Лебедь тешится моя».Мать и сын идут ко граду.Лишь ступили за ограду,Оглушительный трезвонПоднялся со всех сторон:К ним народ навстречу валит,Хор церковный Бога хвалит;В колымагах золотыхПышный двор встречает их;Все их громко величают,И царевича венчаютКняжей шапкой, и главойВозглашают над собой;И среди своей столицы,С разрешения царицы,В тот же день стал княжить онИ нарекся: князь Гвидон.Ветер на море гуляетИ кораблик подгоняет;Он бежит себе в волнахНа раздутых парусах.Корабельщики дивятся,На кораблике толпятся,На знакомом островуЧудо видят наяву:Город новый златоглавый,Пристань с крепкою заставой —Пушки с пристани палят,Кораблю пристать велят.Пристают к заставе гости;Князь Гвидон зовет их в гости,Их он кормит и поитИ ответ держать велит:«Чем вы, гости, торг ведетеИ куда теперь плывете?»Корабельщики в ответ:«Мы объехали весь свет,Торговали соболями,Чорнобурыми лисами;А теперь нам вышел срок,Едем прямо на восток,Мимо острова Буяна,В царство славного Салтана…»Князь им вымолвил тогда:«Добрый путь вам, господа,По морю по ОкиянуК славному царю Салтану;От меня ему поклон».Гости в путь, а князь ГвидонС берега душой печальнойПровожает бег их дальный;Глядь – поверх текучих водЛебедь белая плывет.«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!Что ты тих, как день ненастный?Опечалился чему?» —Говорит она ему.Князь печально отвечает:«Грусть-тоска меня съедает,Одолела молодца:Видеть я б хотел отца».Лебедь князю: «Вот в чем горе!Ну, послушай: хочешь в мореПолететь за кораблем?Будь же, князь, ты комаром».И крылами замахала,Воду с шумом расплескалаИ обрызгала егоС головы до ног всего.Тут он в точку уменьшился,Комаром оборотился,Полетел и запищал,Судно на море догнал,Потихоньку опустилсяНа корабль – и в щель забился.Ветер весело шумит,Судно весело бежитМимо острова Буяна,К царству славного Салтана,И желанная странаВот уж издали видна.Вот на берег вышли гости;Царь Салтан зовет их в гости,И за ними во дворецПолетел наш удалец.Видит: весь сияя в злате,Царь Салтан сидит в палатеНа престоле и в венцеС грустной думой на лице;А ткачиха с поварихой,С сватьей бабой БабарихойОколо царя сидятИ в глаза ему глядят.Царь Салтан гостей сажаетЗа свой стол и вопрошает:«Ой вы, гости-господа,Долго ль ездили? куда?Ладно ль за морем иль худо?И какое в свете чудо?»Корабельщики в ответ:«Мы объехали весь свет;За морем житье не худо,В свете ж вот какое чудо:В море остров был крутой,Не привальный, не жилой;Он лежал пустой равниной;Рос на нем дубок единый;А теперь стоит на немНовый город со дворцом,С златоглавыми церквами,С теремами и садами,А сидит в нем князь Гвидон;Он прислал тебе поклон».Царь Салтан дивится чуду;Молвит он: «Коль жив я буду,Чудный остров навещу,У Гвидона погощу».А ткачиха с поварихой,С сватьей бабой БабарихойНе хотят его пуститьЧудный остров навестить.«Уж диковинка, ну право, —Подмигнув другим лукаво,Повариха говорит, —Город у моря стоит!Знайте, вот что не безделка:Ель в лесу, под елью белка,Белка песенки поетИ орешки всё грызет,А орешки не простые,Всё скорлупки золотые,Ядра – чистый изумруд;Вот что чудом-то зовут».Чуду царь Салтан дивится,А комар-то злится, злится —И впился комар как разТетке прямо в правый глаз.Повариха побледнела,Обмерла и окривела.Слуги, сватья и сестраС криком ловят комара.«Распроклятая ты мошка!Мы тебя!..» А он в окошкоДа спокойно в свой уделЧерез море полетел.Снова князь у моря ходит,С синя моря глаз не сводит;Глядь – поверх текучих водЛебедь белая плывет.«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!Что ж ты тих, как день ненастный?Опечалился чему?» —Говорит она ему.Князь Гвидон ей отвечает:«Грусть-тоска меня съедает;Чудо чудное завестьМне б хотелось. Где-то естьЕль в лесу, под елью белка;Диво, право, не безделка —Белка песенки поетДа орешки всё грызет,А орешки не простые,Всё скорлупки золотые,Ядра – чистый изумруд;Но, быть может, люди врут».Князю лебедь отвечает:«Свет о белке правду бает;Это чудо знаю я;Полно, князь, душа моя,Не печалься; рада службуОказать тебе я в дружбу».С ободренною душойКнязь пошел себе домой;Лишь ступил на двор широкий —Что ж? под елкою высокой,Видит, белочка при всехЗолотой грызет орех,Изумрудец вынимает,А скорлупку собирает,Кучки равные кладетИ с присвисточкой поетПри честном при всем народе:Во саду ли, в огороде.Изумился князь Гвидон.«Ну, спасибо, – молвил он, —Ай да лебедь – дай ей боже,Что и мне, веселье то же».Князь для белочки потомВыстроил хрустальный дом.Караул к нему приставилИ притом дьяка заставилСтрогий счет орехам весть.Князю прибыль, белке честь.Ветер по морю гуляетИ кораблик подгоняет;Он бежит себе в волнахНа поднятых парусахМимо острова крутого,Мимо города большого:Пушки с пристани палят,Кораблю пристать велят.Пристают к заставе гости;Князь Гвидон зовет их в гости,Их и кормит и поитИ ответ держать велит:«Чем вы, гости, торг ведетеИ куда теперь плывете?»Корабельщики в ответ:«Мы объехали весь свет,Торговали мы конями,Всё донскими жеребцами,А теперь нам вышел срок —И лежит нам путь далек:Мимо острова БуянаВ царство славного Салтана…»Говорит им князь тогда:«Добрый путь вам, господа,По морю по ОкиянуК славному царю Салтану;Да скажите: князь ГвидонШлет царю-де свой поклон».Гости князю поклонились,Вышли вон и в путь пустились.К морю князь – а лебедь тамУж гуляет по волнам.Молит князь: душа-де просит,Так и тянет и уносит…Вот опять она егоВмиг обрызгала всего:В муху князь оборотился,Полетел и опустилсяМежду моря и небесНа корабль – и в щель залез.Ветер весело шумит,Судно весело бежитМимо острова Буяна,В царство славного Салтана —И желанная странаВот уж издали видна;Вот на берег вышли гости;Царь Салтан зовет их в гости,И за ними во дворецПолетел наш удалец.Видит: весь сияя в злате,Царь Салтан сидит в палатеНа престоле и в венце,С грустной думой на лице.А ткачиха с БабарихойДа с кривою поварихойОколо царя сидят,Злыми жабами глядят.Царь Салтан гостей сажаетЗа свой стол и вопрошает:«Ой вы, гости-господа,Долго ль ездили? куда?Ладно ль за морем иль худо?И какое в свете чудо?»Корабельщики в ответ:«Мы объехали весь свет;За морем житье не худо;В свете ж вот какое чудо:Остров на море лежит,Град на острове стоитС златоглавыми церквами,С теремами да садами;Ель растет перед дворцом,А под ней хрустальный дом;Белка там живет ручная,Да затейница какая!Белка песенки поетДа орешки всё грызет,А орешки не простые,Всё скорлупки золотые,Ядра – чистый изумруд;Слуги белку стерегут,Служат ей прислугой разной —И приставлен дьяк приказныйСтрогий счет орехам весть;Отдает ей войско честь;Из скорлупок льют монетуДа пускают в ход по свету;Девки сыплют изумрудВ кладовые, да под спуд;Все в том острове богаты,Изоб нет, везде палаты;А сидит в нем князь Гвидон;Он прислал тебе поклон».Царь Салтан дивится чуду.«Если только жив я буду,Чудный остров навещу,У Гвидона погощу».А ткачиха с поварихой,С сватьей бабой БабарихойНе хотят его пуститьЧудный остров навестить.Усмехнувшись исподтиха,Говорит царю ткачиха:«Что тут дивного? ну, вот!Белка камушки грызет,Мечет золото и в грудыЗагребает изумруды;Этим нас не удивишь,Правду ль, нет ли говоришь.В свете есть иное диво:Море вздуется бурливо,Закипит, подымет вой,Хлынет на берег пустой,Разольется в шумном беге,И очутятся на бреге,В чешуе, как жар горя,Тридцать три богатыря,Все красавцы удалые,Великаны молодые,Все равны, как на подбор,С ними дядька Черномор.Это диво, так уж диво,Можно молвить справедливо!»Гости умные молчат,Спорить с нею не хотят.Диву царь Салтан дивится,А Гвидон-то злится, злится…Зажужжал он и как разТетке сел на левый глаз,И ткачиха побледнела:«Ай!» – и тут же окривела;Все кричат: «Лови, лови,Да дави ее, дави…Вот ужо! постой немножко,Погоди…» А князь в окошко,Да спокойно в свой уделЧерез море прилетел.Князь у синя моря ходит,С синя моря глаз не сводит;Глядь – поверх текучих водЛебедь белая плывет.«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!Что ты тих, как день ненастный?Опечалился чему?» —Говорит она ему.Князь Гвидон ей отвечает:«Грусть-тоска меня съедает —Диво б дивное хотелПеренесть я в мой удел».– «А какое ж это диво?»– «Где-то вздуется бурливоОкиян, подымет вой,Хлынет на берег пустой,Расплеснется в шумном беге,И очутятся на бреге,В чешуе, как жар горя,Тридцать три богатыря,Все красавцы молодые,Великаны удалые,Все равны, как на подбор,С ними дядька Черномор».Князю лебедь отвечает:«Вот что, князь, тебя смущает?Не тужи, душа моя,Это чудо знаю я.Эти витязи морскиеМне ведь братья все родные.Не печалься же, ступай,В гости братцев поджидай».Князь пошел, забывши горе,Сел на башню, и на мореСтал глядеть он; море вдругВсколыхалося вокруг,Расплескалось в шумном бегеИ оставило на брегеТридцать три богатыря;В чешуе, как жар горя,Идут витязи четами,И, блистая сединами,Дядька впереди идетИ ко граду их ведет.С башни князь Гвидон сбегает,Дорогих гостей встречает;Второпях народ бежит;Дядька князю говорит;«Лебедь нас к тебе послалаИ наказом наказалаСлавный город твой хранитьИ дозором обходить.Мы отныне ежеденноВместе будем непременноУ высоких стен твоихВыходить из вод морских,Так увидимся мы вскоре,А теперь пора нам в море;Тяжек воздух нам земли».Все потом домой ушли.Ветер по морю гуляетИ кораблик подгоняет;Он бежит себе в волнахНа поднятых парусахМимо острова крутого,Мимо города большого;Пушки с пристани палят,Кораблю пристать велят.Пристают к заставе гости;Князь Гвидон зовет их в гости,Их и кормит, и поит,И ответ держать велит:«Чем вы, гости, торг ведете?И куда теперь плывете?»Корабельщики в ответ:«Мы объехали весь свет;Торговали мы булатом,Чистым серебром и златом,И теперь нам вышел срок;А лежит нам путь далек,Мимо острова Буяна,В царство славного Салтана».Говорит им князь тогда:«Добрый путь вам, господа,По морю по ОкиянуК славному царю Салтану.Да скажите ж: князь ГвидонШлет-де свой царю поклон».Гости князю поклонились,Вышли вон и в путь пустились.К морю князь, а лебедь тамУж гуляет по волнам.Князь опять: душа-де просит…Так и тянет и уносит…И опять она егоВмиг обрызгала всего.Тут он очень уменьшился,Шмелем князь оборотился,Полетел и зажужжал;Судно на море догнал,Потихоньку опустилсяНа корму – и в щель забился.Ветер весело шумит,Судно весело бежитМимо острова Буяна,В царство славного Салтана,И желанная странаВот уж издали видна.Вот на берег вышли гости.Царь Салтан зовет их в гости,И за ними во дворецПолетел наш удалец.Видит, весь сияя в злате,Царь Салтан сидит в палатеНа престоле и в венце,С грустной думой на лице.А ткачиха с поварихой,С сватьей бабой БабарихойОколо царя сидят —Четырьмя все три глядят.Царь Салтан гостей сажаетЗа свой стол и вопрошает:«Ой вы, гости-господа,Долго ль ездили? куда?Ладно ль за морем иль худо?И какое в свете чудо?»Корабельщики в ответ:«Мы объехали весь свет;За морем житье не худо;В свете ж вот какое чудо:Остров на море лежит,Град на острове стоит,Каждый день идет там диво:Море вздуется бурливо,Закипит, подымет вой,Хлынет на берег пустой,Расплеснется в скором беге —И останутся на брегеТридцать три богатыря,В чешуе златой горя,Все красавцы молодые,Великаны удалые,Все равны, как на подбор;Старый дядька ЧерноморС ними из моря выходитИ попарно их выводит,Чтобы остров тот хранитьИ дозором обходить —И той стражи нет надежней,Ни храбрее, ни прилежней.А сидит там князь Гвидон;Он прислал тебе поклон».Царь Салтан дивится чуду.«Коли жив я только буду,Чудный остров навещуИ у князя погощу».Повариха и ткачихаНи гугу – но Бабариха,Усмехнувшись, говорит:«Кто нас этим удивит?Люди из моря выходятИ себе дозором бродят!Правду ль бают или лгут,Дива я не вижу тут.В свете есть такие ль дива?Вот идет молва правдива:За морем царевна есть,Что не можно глаз отвесть:Днем свет божий затмевает,Ночью землю освещает,Месяц под косой блестит,А во лбу звезда горит.А сама-то величава,Выступает, будто пава;А как речь-то говорит,Словно реченька журчит.Молвить можно справедливо,Это диво, так уж диво».Гости умные молчат:Спорить с бабой не хотят.Чуду царь Салтан дивится —А царевич хоть и злится,Но жалеет он очейСтарой бабушки своей:Он над ней жужжит, кружится —Прямо на нос к ней садится,Нос ужалил богатырь:На носу вскочил волдырь.И опять пошла тревога:«Помогите, ради бога!Караул! лови, лови,Да дави его, дави…Вот ужо! пожди немножко,Погоди!..» А шмель в окошко,Да спокойно в свой уделЧерез море полетел.Князь у синя моря ходит,С синя моря глаз не сводит;Глядь – поверх текучих водЛебедь белая плывет.«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!Что ж ты тих, как день ненастный?Опечалился чему?» —Говорит она ему.Князь Гвидон ей отвечает:«Грусть-тоска меня съедает:Люди женятся; гляжу,Не женат лишь я хожу».– «А кого же на приметеТы имеешь?» – «Да на свете,Говорят, царевна есть,Что не можно глаз отвесть.Днем свет божий затмевает,Ночью землю освещает —Месяц под косой блестит,А во лбу звезда горит.А сама-то величава,Выступает, будто пава;Сладку речь-то говорит,Будто реченька журчит.Только, полно, правда ль это?»Князь со страхом ждет ответа.Лебедь белая молчитИ, подумав, говорит:«Да! такая есть девица.Но жена не рукавица:С белой ручки не стряхнешьДа за пояс не заткнешь.Услужу тебе советом —Слушай: обо всем об этомПораздумай ты путем,Не раскаяться б потом».Князь пред нею стал божиться,Что пора ему жениться,Что об этом обо всемПередумал он путем;Что готов душою страстнойЗа царевною прекраснойОн пешком идти отсельХоть за тридевять земель.Лебедь тут, вздохнув глубоко,Молвила: «Зачем далёко?Знай, близка судьба твоя,Ведь царевна эта – я».Тут она, взмахнув крылами,Полетела над волнамиИ на берег с высотыОпустилася в кусты,Встрепенулась, отряхнуласьИ царевной обернулась:Месяц под косой блестит,А во лбу звезда горит;А сама-то величава,Выступает, будто пава;А как речь-то говорит,Словно реченька журчит.Князь царевну обнимает,К белой груди прижимаетИ ведет ее скорейК милой матушке своей.Князь ей в ноги, умоляя:«Государыня-родная!Выбрал я жену себе,Дочь послушную тебе.Просим оба разрешенья,Твоего благословенья:Ты детей благословиЖить в совете и любви».Над главою их покорнойМать с иконой чудотворнойСлезы льет и говорит:«Бог вас, дети, наградит».Князь не долго собирался,На царевне обвенчался;Стали жить да поживать,Да приплода поджидать.Ветер по морю гуляетИ кораблик подгоняет;Он бежит себе в волнахНа раздутых парусахМимо острова крутого,Мимо города большого;Пушки с пристани палят,Кораблю пристать велят.Пристают к заставе гости.Князь Гвидон зовет их в гости.Он их кормит и поит,И ответ держать велит:«Чем вы, гости, торг ведетеИ куда теперь плывете?»Корабельщики в ответ:«Мы объехали весь свет,Торговали мы недаромНеуказанным товаром;А лежит нам путь далек:Восвояси на восток,Мимо острова Буяна,В царство славного Салтана».Князь им вымолвил тогда:«Добрый путь вам, господа,По морю по ОкиянуК славному царю Салтану;Да напомните ему,Государю своему:К нам он в гости обещался,А доселе не собрался —Шлю ему я свой поклон».Гости в путь, а князь ГвидонДома на сей раз осталсяИ с женою не расстался.Ветер весело шумит,Судно весело бежитМимо острова Буяна,К царству славного Салтана,И знакомая странаВот уж издали видна.Вот на берег вышли гости.Царь Салтан зовет их в гости.Гости видят: во дворцеЦарь сидит в своем венце.А ткачиха с поварихой,С сватьей бабой БабарихойОколо царя сидят,Четырьмя все три глядят.Царь Салтан гостей сажаетЗа свой стол и вопрошает:«Ой вы, гости-господа,Долго ль ездили? куда?Ладно ль за морем иль худо?И какое в свете чудо?»Корабельщики в ответ:«Мы объехали весь свет;За морем житье не худо,В свете ж вот какое чудо:Остров на море лежит,Град на острове стоит,С златоглавыми церквами,С теремами и садами;Ель растет перед дворцом,А под ней хрустальный дом:Белка в нем живет ручная,Да чудесница какая!Белка песенки поетДа орешки всё грызет;А орешки не простые,Скорлупы-то золотые.Ядра – чистый изумруд;Белку холят, берегут.Там еще другое диво:Море вздуется бурливо,Закипит, подымет вой,Хлынет на берег пустой,Расплеснется в скором беге,И очутятся на бреге,В чешуе, как жар горя,Тридцать три богатыря,Все красавцы удалые,Великаны молодые,Все равны, как на подбор —С ними дядька Черномор.И той стражи нет надежней,Ни храбрее, ни прилежней.А у князя женка есть,Что не можно глаз отвесть:Днем свет божий затмевает,Ночью землю освещает;Месяц под косой блестит,А во лбу звезда горит.Князь Гвидон тот город правит,Всяк его усердно славит;Он прислал тебе поклон,Да тебе пеняет он:К нам-де в гости обещался,А доселе не собрался».Тут уж царь не утерпел,Снарядить он флот велел.А ткачиха с поварихой,С сватьей бабой БабарихойНе хотят царя пуститьЧудный остров навестить.Но Салтан им не внимаетИ как раз их унимает:«Что я? царь или дитя? —Говорит он не шутя. —Нынче ж еду!» – Тут он топнул,Вышел вон и дверью хлопнул.Под окном Гвидон сидит,Молча на море глядит:Не шумит оно, не хлещет,Лишь едва-едва трепещет.И в лазоревой далиПоказались корабли:По равнинам ОкиянаЕдет флот царя Салтана.Князь Гвидон тогда вскочил,Громогласно возопил:«Матушка моя родная!Ты, княгиня молодая!Посмотрите вы туда:Едет батюшка сюда».Флот уж к острову подходит.Князь Гвидон трубу наводит:Царь на палубе стоитИ в трубу на них глядит;С ним ткачиха с поварихой,С сватьей бабой Бабарихой;Удивляются онеНезнакомой стороне.Разом пушки запалили;В колокольнях зазвонили;К морю сам идет Гвидон;Там царя встречает онС поварихой и ткачихой,С сватьей бабой Бабарихой;В город он повел царя,Ничего не говоря.Все теперь идут в палаты:У ворот блистают латы,И стоят в глазах царяТридцать три богатыря,Все красавцы молодые,Великаны удалые,Все равны, как на подбор,С ними дядька Черномор.Царь ступил на двор широкий:Там под елкою высокойБелка песенку поет,Золотой орех грызет,Изумрудец вынимаетИ в мешочек опускает;И засеян двор большойЗолотою скорлупой.Гости дале – торопливоСмотрят – что ж? княгиня – диво:Под косой луна блестит,А во лбу звезда горит:А сама-то величава,Выступает, будто пава,И свекровь свою ведет.Царь глядит – и узнает…В нем взыграло ретивое!«Что я вижу? что такое?Как!» – и дух в нем занялся…Царь слезами залился,Обнимает он царицу,И сынка, и молодицу,И садятся все за стол;И веселый пир пошел.А ткачиха с поварихой,С сватьей бабой БабарихойРазбежались по углам;Их нашли насилу там.Тут во всем они признались,Повинились, разрыдались;Царь для радости такойОтпустил всех трех домой.День прошел – царя СалтанаУложили спать вполпьяна.Я там был; мед, пиво пил —И усы лишь обмочил.

Сказка о рыбаке и рыбке

Жил старик со своею старухойУ самого синего моря;Они жили в ветхой землянкеРовно тридцать лет и три года.Старик ловил неводом рыбу,Старуха пряла свою пряжу.Раз он в море закинул невод, —Пришел невод с одною тиной.Он в другой раз закинул невод, —Пришел невод с травою морскою.В третий раз закинул он невод, —Пришел невод с одною рыбкой,С не простою рыбкой, – золотою.Как взмолится золотая рыбка!Голосом молвит человечьим:«Отпусти ты, старче, меня в море!Дорогой за себя дам откуп:Откуплюсь чем только пожелаешь».Удивился старик, испугался:Он рыбачил тридцать лет и три годаИ не слыхивал, чтоб рыба говорила.Отпустил он рыбку золотуюИ сказал ей ласковое слово:«Бог с тобою, золотая рыбка!Твоего мне откупа не надо;Ступай себе в синее море,Гуляй там себе на просторе».Воротился старик ко старухе,Рассказал ей великое чудо:«Я сегодня поймал было рыбку,Золотую рыбку, не простую;По-нашему говорила рыбка,Домой в море синее просилась,Дорогою ценою откупалась:Откупалась чем только пожелаю.Не посмел я взять с нее выкуп;Так пустил ее в синее море».Старика старуха забранила:«Дурачина ты, простофиля!Не умел ты взять выкупа с рыбки!Хоть бы взял ты с нее корыто,Наше-то совсем раскололось».Вот пошел он к синему морю;Видит, – море слегка разыгралось.Стал он кликать золотую рыбку,Приплыла к нему рыбка и спросила:«Чего тебе надобно, старче?»Ей с поклоном старик отвечает:«Смилуйся, государыня рыбка,Разбранила меня моя старуха,Не дает старику мне покою:Надобно ей новое корыто;Наше-то совсем раскололось».Отвечает золотая рыбка:«Не печалься, ступай себе с богом,Будет вам новое корыто».Воротился старик ко старухе:У старухи новое корыто.Еще пуще старуха бранится:«Дурачина ты, простофиля!Выпросил, дурачина, корыто!В корыте много ль корысти?Воротись, дурачина, ты к рыбке;Поклонись ей, выпроси уж избу».Вот пошел он к синему морю,(Помутилося синее море.)Стал он кликать золотую рыбку,Приплыла к нему рыбка, спросила:«Чего тебе надобно, старче?»Ей старик с поклоном отвечает:«Смилуйся, государыня рыбка!Еще пуще старуха бранится,Не дает старику мне покою:Избу просит сварливая баба».Отвечает золотая рыбка:«Не печалься, ступай себе с богом,Так и быть: изба вам уж будет».Пошел он ко своей землянке,А землянки нет уж и следа;Перед ним изба со светелкой,С кирпичною, беленою трубою,С дубовыми, тесовыми вороты.Старуха сидит под окошком,На чем свет стоит мужа ругает:«Дурачина ты, прямой простофиля!Выпросил, простофиля, избу!Воротись, поклонися рыбке:Не хочу быть черной крестьянкой,Хочу быть столбовою дворянкой».Пошел старик к синему морю;(Неспокойно синее море.)Стал он кликать золотую рыбку.Приплыла к нему рыбка, спросила:«Чего тебе надобно, старче?»Ей с поклоном старик отвечает:«Смилуйся, государыня рыбка!Пуще прежнего старуха вздурилась,Не дает старику мне покою:Уж не хочет быть она крестьянкой,Хочет быть столбовою дворянкой».Отвечает золотая рыбка:«Не печалься, ступай себе с богом».Воротился старик ко старухе.Что ж он видит? Высокий терем.На крыльце стоит его старухаВ дорогой собольей душегрейке,Парчовая на маковке кичка,Жемчуги огрузили шею,На руках золотые перстни,На ногах красные сапожки.Перед нею усердные слуги;Она бьет их, за чупрун таскает.Говорит старик своей старухе:«Здравствуй, барыня сударыня дворянка!Чай, теперь твоя душенька довольна».На него прикрикнула старуха,На конюшне служить его послала.Вот неделя, другая проходит,Еще пуще старуха вздурилась;Опять к рыбке старика посылает.«Воротись, поклонися рыбке:Не хочу быть столбовою дворянкой,А хочу быть вольною царицей».Испугался старик, взмолился:«Что ты, баба, белены объелась?Ни ступить, ни молвить не умеешь!Насмешишь ты целое царство».Осердилася пуще старуха,По щеке ударила мужа.«Как ты смеешь, мужик, спорить со мною,Со мною, дворянкой столбовою? —Ступай к морю, говорят тебе честью,Не пойдешь, поведут поневоле».Старичок отправился к морю,(Почернело синее море.)Стал он кликать золотую рыбку.Приплыла к нему рыбка, спросила:«Чего тебе надобно, старче?»Ей с поклоном старик отвечает:«Смилуйся, государыня рыбка!Опять моя старуха бунтует:Уж не хочет быть она дворянкой,Хочет быть вольною царицей».Отвечает золотая рыбка:«Не печалься, ступай себе с богом!Добро! будет старуха царицей!»Старичок к старухе воротился.Что ж? пред ним царские палаты.В палатах видит свою старуху,За столом сидит она царицей,Служат ей бояре да дворяне,Наливают ей заморские вины;Заедает она пряником печатным;Вкруг ее стоит грозная стража,На плечах топорики держат.Как увидел старик, – испугался!В ноги он старухе поклонился,Молвил: «Здравствуй, грозная царица!Ну теперь твоя душенька довольна?»На него старуха не взглянула,Лишь с очей прогнать его велела.Подбежали бояре и дворяне,Старика взашеи затолкали.А в дверях-то стража подбежала,Топорами чуть не изрубила.А народ-то над ним насмеялся:«Поделом тебе, старый невежа!Впредь тебе, невежа, наука:Не садися не в свои сани!»Вот неделя, другая проходит,Еще пуще старуха вздурилась.Царедворцев за мужем посылает,Отыскали старика, привели к ней.Говорит старику старуха:«Воротись, поклонися рыбке.Не хочу быть вольною царицей,Хочу быть владычицей морскою,Чтобы жить мне в Окияне-море,Чтобы служила мне рыбка золотаяИ была б у меня на посылках».Старик не осмелился перечить,Не дерзнул поперек слова молвить.Вот идет он к синему морю,Видит, на море черная буря:Так и вздулись сердитые волны,Так и ходят, так воем и воют.Стал он кликать золотую рыбку,Приплыла к нему рыбка, спросила:«Чего тебе надобно, старче?»Ей старик с поклоном отвечает:«Смилуйся, государыня рыбка!Что мне делать с проклятою бабой?Уж не хочет быть она царицей,Хочет быть владычицей морскою;Чтобы жить ей в Окияне-море,Чтобы ты сама ей служилаИ была бы у ней на посылках».Ничего не сказала рыбка,Лишь хвостом по воде плеснулаИ ушла в глубокое море.Долго у моря ждал он ответа,Не дождался, к старухе воротился —Глядь: опять перед ним землянка;На пороге сидит его старуха,А пред нею разбитое корыто.

Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях

Царь с царицею простился,В путь-дорогу снарядился,И царица у окнаСела ждать его одна.Ждет-пождет с утра до ночи,Смотрит в поле, инда очиРазболелись глядючиС белой зори до ночи;Не видать милого друга!Только видит: вьется вьюга,Снег валится на поля,Вся белешенька земля.Девять месяцев проходит,С поля глаз она не сводит.Вот в сочельник в самый, в ночьБог дает царице дочь.Рано утром гость желанный,День и ночь так долго жданный,Издалеча наконецВоротился царь-отец.На него она взглянула,Тяжелешенько вздохнула,Восхищенья не снеслаИ к обедне умерла.Долго царь был неутешен,Но как быть? и он был грешен;Год прошел, как сон пустой,Царь женился на другой.Правду молвить, молодицаУж и впрямь была царица:Высока, стройна, бела,И умом и всем взяла;Но зато горда, ломлива,Своенравна и ревнива.Ей в приданое даноБыло зеркальце одно;Свойство зеркальце имело:Говорить оно умело.С ним одним она былаДобродушна, весела,С ним приветливо шутилаИ, красуясь, говорила:«Свет мой, зеркальце! скажиДа всю правду доложи:Я ль на свете всех милее,Всех румяней и белее?»И ей зеркальце в ответ:«Ты, конечно, спору нет;Ты, царица, всех милее,Всех румяней и белее».И царица хохотать,И плечами пожимать,И подмигивать глазами,И прищелкивать перстами,И вертеться подбочась,Гордо в зеркальце глядясь.Но царевна молодая,Тихомолком расцветая,Между тем росла, росла,Поднялась – и расцвела,Белолица, черноброва,Нраву кроткого такого.И жених сыскался ей,Королевич Елисей.Сват приехал, царь дал слово,А приданое готово:Семь торговых городовДа сто сорок теремов.На девичник собираясь,Вот царица, наряжаясьПеред зеркальцем своим,Перемолвилася с ним:«Я ль, скажи мне, всех милее,Всех румяней и белее?»Что же зеркальце в ответ?«Ты прекрасна, спору нет;Но царевна всех милее,Всех румяней и белее».Как царица отпрыгнет,Да как ручку замахнет,Да по зеркальцу как хлопнет,Каблучком-то как притопнет!..«Ах ты, мерзкое стекло!Это врешь ты мне назло.Как тягаться ей со мною?Я в ней дурь-то успокою.Вишь какая подросла!И не диво, что бела:Мать брюхатая сиделаДа на снег лишь и глядела!Но скажи: как можно ейБыть во всем меня милей?Признавайся: всех я краше.Обойди всё царство наше,Хоть весь мир; мне ровной нет.Так ли?» Зеркальце в ответ:«А царевна всё ж милее,Всё ж румяней и белее».Делать нечего. Она,Черной зависти полна,Бросив зеркальце под лавку,Позвала к себе ЧернавкуИ наказывает ей,Сенной девушке своей,Весть царевну в глушь леснуюИ, связав ее, живуюПод сосной оставить тамНа съедение волкам.Черт ли сладит с бабой гневной?Спорить нечего. С царевнойВот Чернавка в лес пошлаИ в такую даль свела,Что царевна догадалась,И до смерти испугалась,И взмолилась: «Жизнь моя!В чем, скажи, виновна я?Не губи меня, девица!А как буду я царица,Я пожалую тебя».Та, в душе ее любя,Не убила, не связала,Отпустила и сказала:«Не кручинься. Бог с тобой».А сама пришла домой.«Что? – сказала ей царица, —Где красавица-девица?»– «Там, в лесу, стоит одна, —Отвечает ей она, —Крепко связаны ей локти;Попадется зверю в когти,Меньше будет ей терпеть,Легче будет умереть».И молва трезвонить стала:Дочка царская пропала!Тужит бедный царь по ней.Королевич Елисей,Помолясь усердно Богу,Отправляется в дорогуЗа красавицей-душой,За невестой молодой.Но невеста молодая,До зари в лесу блуждая,Между тем всё шла да шлаИ на терем набрела.Ей навстречу пес, залая,Прибежал и смолк, играя;В ворота вошла она,На подворье тишина.Пес бежит за ней, ласкаясь,А царевна, подбираясь,Поднялася на крыльцоИ взялася за кольцо:Дверь тихонько отворилась.И царевна очутиласьВ светлой горнице; кругомЛавки, крытые ковром,Под святыми стол дубовый,Печь с лежанкой изразцовой.Видит девица, что тутЛюди добрые живут;Знать, не будет ей обидно.Никого меж тем не видно.Дом царевна обошла,Всё порядком убрала,Засветила Богу свечку,Затопила жарко печку,На полати взобраласьИ тихонько улеглась.Час обеда приближался,Топот по двору раздался:Входят семь богатырей,Семь румяных усачей.Старший молвил:«Что за диво!Всё так чисто и красиво.Кто-то терем прибиралДа хозяев поджидал.Кто же? Выдь и покажися,С нами честно подружися.Коль ты старый человек,Дядей будешь нам навек.Коли парень ты румяный,Братец будешь нам названый.Коль старушка, будь нам мать,Так и станем величать.Коли красная девица,Будь нам милая сестрица».И царевна к ним сошла,Честь хозяям отдала,В пояс низко поклонилась;Закрасневшись, извинилась,Что-де в гости к ним зашла,Хоть звана и не была.Вмиг по речи те спознали,Что царевну принимали;Усадили в уголок,Подносили пирожок,Рюмку полну наливали,На подносе подавали.От зеленого винаОтрекалася она;Пирожок лишь разломила,Да кусочек прикусила,И с дороги отдыхатьОтпросилась на кровать.Отвели они девицуВверх во светлую светлицуИ оставили одну,Отходящую ко сну.День за днем идет, мелькая,А царевна молодаяВсё в лесу, не скучно ейУ семи богатырей.Перед утренней зареюБратья дружною толпоюВыезжают погулять,Серых уток пострелять,Руку правую потешить,Сорочина в поле спешить,Иль башку с широких плечУ татарина отсечь,Или вытравить из лесаПятигорского черкеса,А хозяюшкой онаВ терему меж тем однаПриберет и приготовит,Им она не прекословит,Не перечат ей они.Так идут за днями дни.Братья милую девицуПолюбили. К ней в светлицуРаз, лишь только рассвело,Всех их семеро вошло.Старший молвил ей: «Девица,Знаешь: всем ты нам сестрица,Всех нас семеро, тебяВсе мы любим, за себяВзять тебя мы все бы рады,Да нельзя, так Бога радиПомири нас как-нибудь:Одному женою будь,Прочим ласковой сестрою.Что ж качаешь головою?Аль отказываешь нам?Аль товар не по купцам?»«Ой вы, молодцы честные,Братцы вы мои родные, —Им царевна говорит, —Коли лгу, пусть Бог велитНе сойти живой мне с места.Как мне быть? ведь я невеста.Для меня вы все равны,Все удалы, все умны,Всех я вас люблю сердечно;Но другому я навечноОтдана. Мне всех милейКоролевич Елисей».Братья молча постоялиДа в затылке почесали.«Спрос не грех. Прости ты нас, —Старший молвил, поклонясь, —Коли так, не заикнусяУж о том». – «Я не сержуся, —Тихо молвила она, —И отказ мой не вина».Женихи ей поклонились,Потихоньку удалились,И согласно все опятьСтали жить да поживать.Между тем царица злая,Про царевну вспоминая,Не могла простить ее,А на зеркальце своеДолго дулась и сердилась;Наконец об нем хватиласьИ пошла за ним, и, севПеред ним, забыла гнев,Красоваться снова сталаИ с улыбкою сказала:«Здравствуй, зеркальце! скажиДа всю правду доложи:Я ль на свете всех милее,Всех румяней и белее?»И ей зеркальце в ответ:«Ты прекрасна, спору нет;Но живет без всякой славы,Средь зеленыя дубравы,У семи богатырейТа, что всё ж тебя милей».И царица налетелаНа Чернавку: «Как ты смелаОбмануть меня? и в чем!..»Та призналася во всем:Так и так. Царица злая,Ей рогаткой угрожая,Положила иль не жить,Иль царевну погубить.Раз царевна молодая,Милых братьев поджидая,Пряла, сидя под окном.Вдруг сердито под крыльцомПес залаял, и девицаВидит: нищая черницаХодит по двору, клюкойОтгоняя пса. «Постой,Бабушка, постой немножко, —Ей кричит она в окошко, —Пригрожу сама я псуИ кой-что тебе снесу».Отвечает ей черница:«Ох ты, дитятко девица!Пес проклятый одолел,Чуть до смерти не заел.Посмотри, как он хлопочет!Выдь ко мне». – Царевна хочетВыйти к ней и хлеб взяла,Но с крылечка лишь сошла,Пес ей под ноги – и лает,И к старухе не пускает;Лишь пойдет старуха к ней,Он, лесного зверя злей,На старуху. «Что за чудо?Видно, выспался он худо, —Ей царевна говорит, —На ж, лови!» – и хлеб летит.Старушонка хлеб поймала;«Благодарствую, – сказала. —Бог тебя благослови;Вот за то тебе, лови!»И к царевне наливное,Молодое, золотоеПрямо яблочко летит…Пес как прыгнет, завизжит…Но царевна в обе рукиХвать – поймала. «Ради скуки,Кушай яблочко, мой светБлагодарствуй за обед», —Старушоночка сказала,Поклонилась и пропала…И с царевной на крыльцоПес бежит и ей в лицоЖалко смотрит, грозно воет,Словно сердце песье ноет,Словно хочет ей сказать:Брось! – Она его ласкать,Треплет нежною рукою;«Что, Соколко, что с тобою?Ляг!» – и в комнату вошла,Дверь тихонько заперла,Под окно за пряжу селаЖдать хозяев, а гляделаВсё на яблоко. ОноСоку спелого полно,Так свежо и так душисто,Так румяно-золотисто,Будто медом налилось!Видны семечки насквозь…Подождать она хотелаДо обеда, не стерпела,В руки яблочко взяла,К алым губкам поднесла,Потихоньку прокусилаИ кусочек проглотила…Вдруг она, моя душа,Пошатнулась не дыша,Белы руки опустила,Плод румяный уронила,Закатилися глаза,И она под образаГоловой на лавку палаИ тиха, недвижна стала…Братья в ту пору домойВозвращалися толпойС молодецкого разбоя.Им навстречу, грозно воя,Пес бежит и ко дворуПуть им кажет. «Не к добру! —Братья молвили, – печалиНе минуем». Прискакали,Входят, ахнули. Вбежав,Пес на яблоко стремглавС лаем кинулся, озлился,Проглотил его, свалилсяИ издох. НапоеноБыло ядом, знать, оно.Перед мертвою царевнойБратья в горести душевнойВсе поникли головойИ с молитвою святойС лавки подняли, одели,Хоронить ее хотелиИ раздумали. Она,Как под крылышком у сна,Так тиха, свежа лежала,Что лишь только не дышала.Ждали три дня, но онаНе восстала ото сна.Сотворив обряд печальный,Вот они во гроб хрустальныйТруп царевны молодойПоложили – и толпойПонесли в пустую гору,И в полуночную поруГроб ее к шести столбамНа цепях чугунных тамОсторожно привинтили,И решеткой оградили;И, пред мертвою сестройСотворив поклон земной,Старший молвил: «Спи во гробе.Вдруг погасла, жертвой злобе,На земле твоя краса;Дух твой примут небеса.Нами ты была любимаИ для милого хранима —Не досталась никому,Только гробу одному».В тот же день царица злая,Доброй вести ожидая,Втайне зеркальце взялаИ вопрос свой задала:«Я ль, скажи мне, всех милее,Всех румяней и белее?»И услышала в ответ:«Ты, царица, спору нет,Ты на свете всех милее,Всех румяней и белее».За невестою своейКоролевич ЕлисейМежду тем по свету скачет.Нет как нет! Он горько плачет,И кого ни спросит он,Всем вопрос его мудрен;Кто в глаза ему смеется,Кто скорее отвернется;К красну солнцу наконецОбратился молодец.«Свет наш солнышко! ты ходишьКруглый год по небу, сводишьЗиму с теплою весной,Всех нас видишь под собой.Аль откажешь мне в ответе?Не видало ль где на светеТы царевны молодой?Я жених ей». – «Свет ты мой, —Красно солнце отвечало, —Я царевны не видало.Знать, ее в живых уж нет.Разве месяц, мой сосед,Где-нибудь ее да встретилИли след ее заметил».Темной ночки ЕлисейДождался в тоске своей.Только месяц показался,Он за ним с мольбой погнался.«Месяц, месяц, мой дружок,Позолоченный рожок!Ты встаешь во тьме глубокой,Круглолицый, светлоокий,И, обычай твой любя,Звезды смотрят на тебя.Аль откажешь мне в ответе?Не видал ли где на светеТы царевны молодой?Я жених ей». – «Братец мой, —Отвечает месяц ясный, —Не видал я девы красной.На стороже я стоюТолько в очередь мою.Без меня царевна видноПробежала». – «Как обидно!» —Королевич отвечал.Ясный месяц продолжал:«Погоди; об ней, быть может,Ветер знает. Он поможет.Ты к нему теперь ступай,Не печалься же, прощай».Елисей, не унывая,К ветру кинулся, взывая:«Ветер, ветер! Ты могуч,Ты гоняешь стаи туч,Ты волнуешь сине море,Всюду веешь на просторе.Не боишься никого,Кроме Бога одного.Аль откажешь мне в ответе?Не видал ли где на светеТы царевны молодой?Я жених ее». – «Постой, —Отвечает ветер буйный, —Там за речкой тихоструйнойЕсть высокая гора,В ней глубокая нора;В той норе, во тьме печальной,Гроб качается хрустальныйНа цепях между столбов.Не видать ничьих следовВкруг того пустого места,В том гробу твоя невеста».Ветер дале побежал.Королевич зарыдалИ пошел к пустому местуНа прекрасную невестуПосмотреть еще хоть раз.Вот идет; и подняласьПеред ним гора крутая;Вкруг нее страна пустая;Под горою темный вход.Он туда скорей идет.Перед ним, во мгле печальной,Гроб качается хрустальный,И в хрустальном гробе томСпит царевна вечным сном.И о гроб невесты милойОн ударился всей силой.Гроб разбился. Дева вдругОжила. Глядит вокругИзумленными глазами,И, качаясь над цепями,Привздохнув, произнесла:«Как же долго я спала!»И встает она из гроба…Ах!.. и зарыдали оба.В руки он ее беретИ на свет из тьмы несет,И, беседуя приятно,В путь пускаются обратно,И трубит уже молва:Дочка царская жива!Дома в ту пору без делаЗлая мачеха сиделаПеред зеркальцем своимИ беседовала с ним,Говоря: «Я ль всех милее,Всех румяней и белее?»И услышала в ответ:«Ты прекрасна, слова нет,Но царевна всё ж милее,Всё румяней и белее».Злая мачеха, вскочив,Об пол зеркальце разбив,В двери прямо побежалаИ царевну повстречала.Тут ее тоска взяла,И царица умерла.Лишь ее похоронили,Свадьбу тотчас учинили,И с невестою своейОбвенчался Елисей;И никто с начала мираНе видал такого пира;Я там был, мед, пиво пил,Да усы лишь обмочил.

Сказка о золотом петушке

Негде, в тридевятом царстве,В тридесятом государстве,Жил-был славный царь Дадон.Смолоду был грозен онИ соседям то и делоНаносил обиды смело,Но под старость захотелОтдохнуть от ратных делИ покой себе устроить;Тут соседи беспокоитьСтали старого царя,Страшный вред ему творя.Чтоб концы своих владенийОхранять от нападений,Должен был он содержатьМногочисленную рать.Воеводы не дремали,Но никак не успевали:Ждут, бывало, с юга, глядь, —Ан с востока лезет рать.Справят здесь, – лихие гостиИдут от моря. Со злостиИнда плакал царь Дадон,Инда забывал и сон.Что и жизнь в такой тревоге!Вот он с просьбой о помогеОбратился к мудрецу,Звездочету и скопцу.Шлет за ним гонца с поклоном.Вот мудрец перед ДадономСтал и вынул из мешкаЗолотого петушка.«Посади ты эту птицу, —Молвил он царю, – на спицу;Петушок мой золотойБудет верный сторож твой:Коль кругом всё будет мирно,Так сидеть он будет смирно;Но лишь чуть со стороныОжидать тебе войны,Иль набега силы бранной,Иль другой беды незваной,Вмиг тогда мой петушокПриподымет гребешок,Закричит и встрепенетсяИ в то место обернется».Царь скопца благодарит,Горы золота сулит.«За такое одолженье, —Говорит он в восхищенье, —Волю первую твоюЯ исполню, как мою».Петушок с высокой спицыСтал стеречь его границы.Чуть опасность где видна,Верный сторож, как со сна,Шевельнется, встрепенется,К той сторонке обернетсяИ кричит: «Кири-ку-ку.Царствуй, лежа на боку!»И соседи присмирели,Воевать уже не смели:Таковой им царь ДадонДал отпор со всех сторон!Год, другой проходит мирно;Петушок сидит всё смирно.Вот однажды царь ДадонСтрашным шумом пробужден:«Царь ты наш! отец народа! —Возглашает воевода, —Государь! проснись! беда!»– «Что такое, господа? —Говорит Дадон, зевая, —А?.. Кто там?.. беда какая?»Воевода говорит:«Петушок опять кричит,Страх и шум во всей столице».Царь к окошку, – ан на спице,Видит, бьется петушок,Обратившись на восток.Медлить нечего: «Скорее!Люди, на конь! Эй, живее!»Царь к востоку войско шлет,Старший сын его ведет.Петушок угомонился,Шум утих, и царь забылся.Вот проходит восемь дней,А от войска нет вестей:Было ль, не было ль сраженья, —Нет Дадону донесенья.Петушок кричит опять.Кличет царь другую рать;Сына он теперь меньшогоШлет на выручку большого;Петушок опять утих.Снова вести нет от них,Снова восемь дней проходят;Люди в страхе дни проводят,Петушок кричит опять,Царь скликает третью ратьИ ведет ее к востокуСам, не зная, быть ли проку.Войска идут день и ночь;Им становится невмочь.Ни побоища, ни стана,Ни надгробного курганаНе встречает царь Дадон.«Что за чудо?» – мыслит он.Вот осьмой уж день проходит,Войско в горы царь приводитИ промеж высоких горВидит шелковый шатер.Всё в безмолвии чудесномВкруг шатра; в ущелье тесномРать побитая лежит.Царь Дадон к шатру спешит…Что за страшная картина!Перед ним его два сынаБез шеломов и без латОба мертвые лежат,Меч вонзивши друг во друга.Бродят кони их средь луга,По протоптанной траве,По кровавой мураве…Царь завыл: «Ох, дети, дети!Горе мне! попались в сетиОба наши сокола!Горе! смерть моя пришла».Все завыли за Дадоном,Застонала тяжким стономГлубь долин, и сердце горПотряслося. Вдруг шатерРаспахнулся… и девица,Шамаханская царица,Вся сияя, как заря,Тихо встретила царя.Как пред солнцем птица ночи,Царь умолк, ей глядя в очи,И забыл он перед нейСмерть обоих сыновей.И она перед ДадономУлыбнулась – и с поклономЕго за руку взялаИ в шатер свой увела.Там за стол его сажала,Всяким яством угощала,Уложила отдыхатьНа парчовую кровать.И потом, неделю ровно,Покорясь ей безусловно,Околдован, восхищен,Пировал у ней Дадон.Наконец и в путь обратныйСо своею силой ратнойИ с девицей молодойЦарь отправился домой.Перед ним молва бежала,Быль и небыль разглашала.Под столицей, близ воротС шумом встретил их народ, —Все бегут за колесницей,За Дадоном и царицей;Всех приветствует Дадон…Вдруг в толпе увидел он:В сарачинской шапке белой,Весь как лебедь поседелый,Старый друг его, скопец.«А, здорово, мой отец, —Молвил царь ему, – что скажешь?Подь поближе. Что прикажешь?»– «Царь! – ответствует мудрец, —Разочтемся наконец.Помнишь? за мою услугуОбещался мне, как другу,Волю первую моюТы исполнить, как свою.Подари ж ты мне девицу,Шамаханскую царицу».Крайне царь был изумлен.«Что ты? – старцу молвил он, —Или бес в тебя ввернулся,Или ты с ума рехнулся.Что ты в голову забрал?Я, конечно, обещал,Но всему же есть граница.И зачем тебе девица?Полно, знаешь ли, кто я?Попроси ты от меняХоть казну, хоть чин боярский,Хоть коня с конюшни царской,Хоть полцарства моего».– «Не хочу я ничего!Подари ты мне девицу,Шамаханскую царицу», —Говорит мудрец в ответ.Плюнул царь: «Так лих же: нет!Ничего ты не получишь.Сам себя ты, грешник, мучишь;Убирайся, цел пока;Оттащите старика!»Старичок хотел заспорить,Но с иным накладно вздорить;Царь хватил его жезломПо лбу; тот упал ничком,Да и дух вон. – Вся столицаСодрогнулась, а девица —Хи-хи-хи да ха-ха-ха!Не боится, знать, греха.Царь, хоть был встревожен сильно,Усмехнулся ей умильно.Вот – въезжает в город он…Вдруг раздался легкий звон,И в глазах у всей столицыПетушок спорхнул со спицы,К колеснице полетелИ царю на темя сел,Встрепенулся, клюнул в темяИ взвился… и в то же времяС колесницы пал Дадон —Охнул раз, – и умер он.А царица вдруг пропала,Будто вовсе не бывало.Сказка ложь, да в ней намек!Добрым молодцам урок.

Царь Никита и сорок его дочерей

Царь Никита жил когда-тоПраздно, весело, богато,Не творил добра, ни зла,И земля его цвела.Царь трудился понемногу,Кушал, пил, молился БогуИ от разных матерейПрижил сорок дочерей,Сорок девушек прелестных,Сорок ангелов небесных,Милых сердцем и душой.Что за ножка – боже мой,А головка, темный волос,Чудо – глазки, чудо – голос,Ум – с ума свести бы мог.Словом, с головы до ногДушу, сердце все пленяло;Одного недоставало.Да чего же одного?Так, безделки, ничего.Ничего иль очень мало,Все равно – недоставало.Как бы это изъяснить,Чтоб совсем не рассердитьБогомольной важной дуры,Слишком чопорной цензуры?Как быть?.. Помоги мне, Бог!У царевен между ног…Нет, уж это слишком ясноИ для скромности опасно, —Так иначе как-нибудь:Я люблю в Венере грудь,Губки, ножку особливо,Но любовное огниво,Цель желанья моего…Что такое?.. Ничего!..Ничего иль очень мало…И того-то не бывалоУ царевен молодых,Шаловливых и живых.Их чудесное рожденьеПривело в недоуменьеВсе придворные сердца.Грустно было для отцаИ для матерей печальных.А от бабок повивальныхКак узнал о том народ —Всякий тут разинул рот,Ахал, охал, дивовался,И иной, хоть и смеялся,Да тихонько, чтобы в путьДо Нерчинска не махнуть.Царь созвал своих придворных,Нянек, мамушек покорных —Им держал такой приказ:«Если кто-нибудь из васДочерей греху научит,Или мыслить их приучит,Или только намекнет,Что у них недостает,Иль двусмысленное скажет,Или кукиш им покажет, —То – шутить я не привык —Бабам вырежу язык,А мужчинам нечто хуже,Что порой бывает туже».Царь был строг, но справедлив,А приказ красноречив;Всяк со страхом поклонился,Остеречься всяк решился,Ухо всяк держал востроИ хранил свое добро.Жены бедные боялись,Чтоб мужья не проболтались;Втайне думали мужья:«Провинись, жена моя!»(Видно, сердцем были гневны).Подросли мои царевны.Жаль их стало. Царь – в совет;Изложил там свой предмет:Так и так – довольно ясно,Тихо, шепотом, негласно,Осторожнее от слуг.Призадумались бояры,Как лечить такой недуг.Вот один советник старыйПоклонился всем – и вдругВ лысый лоб рукою брякнулИ царю он так вавакнул:«О, премудрый государь!Не взыщи мою ты дерзость,Если про плотскую мерзостьРасскажу, что было встарь.Мне была знакома сводня(Где она? и чем сегодня?Верно тем же, чем была).Баба ведьмою слыла,Всем недугам пособляла,Немощь членов исцеляла.Вот ее бы разыскать;Ведьма дело все поправит:А что надо – то и вставит».– «Так за ней сейчас послать! —Восклицает царь Никита,Брови сдвинувши сердито:– Тотчас ведьму отыскать!Если ж нас она обманет,Чего надо не достанет,На бобах нас проведет,Или с умыслом солжет, —Будь не царь я, а бездельник,Если в чистый понедельникСжечь колдунью не велю:И тем небо умолю».Вот секретно, осторожно,По курьерской подорожнойИ во все земли концыБыли посланы гонцы.Они скачут, всюду рыщутИ царю колдунью ищут.Год проходит и другой —Нету вести никакой.Наконец один ретивыйВдруг напал на след счастливый.Он заехал в темный лес(Видно, вел его сам бес),Видит он: в лесу избушка,Ведьма в ней живет, старушка.Как он был царев посол,То к ней прямо и вошел,Поклонился ведьме смело,Изложил царево дело:Как царевны рожденыИ чего все лишены.Ведьма мигом все смекнула…В дверь гонца она толкнула,Так примолвив: «УходиПоскорей и без оглядки,Не то – бойся лихорадки…Через три дня приходиЗа посылкой и ответом,Только помни – чуть с рассветом».После ведьма заперлась.Уголечком запаслась,Трое суток ворожила,Так что беса приманила.Чтоб отправить во дворец,Сам принес он ей ларец,Полный грешными вещами,Обожаемыми нами.Там их было всех сортов,Всех размеров, всех цветов,Все отборные, с кудрями…Ведьма все перебрала,Сорок лучших оточла,Их в салфетку завернулаИ на ключ в ларец замкнула,С ним отправила гонца,Дав на путь серебреца.Едет он. Заря зарделась…Отдых сделать захотелось,Захотелось закусить,Жажду водкой утолить:Он был малый аккуратный,Всем запасся в путь обратный.Вот коня он разнуздалИ покойно кушать стал.Конь пасется. Он мечтает,Как его царь вознесет,Графом, князем назовет.Что же ларчик заключает?Что царю в нем ведьма шлет?В щелку смотрит: нет, не видно,Заперт плотно. Как обидно!Любопытство страх беретИ всего его тревожит.Ухо он к замку приложит —Ничего не чует слух;Нюхает – знакомый дух…Тьфу ты пропасть! что за чудо?Посмотреть ей-ей не худо.И не вытерпел гонец…Но лишь отпер он ларец,Птички – порх и улетели,И кругом на сучьях сели,И хвостами завертели.Наш гонец давай их звать,Сухарями их прельщать:Крошки сыплет – все напрасно(Видно, кормятся не тем):На сучках им петь прекрасно,А в ларце сидеть зачем?Вот тащится вдоль дороги,Вся согнувшися дугой,Баба старая с клюкой.Наш гонец ей бухнул в ноги:«Пропаду я с головой!Помоги, будь мать родная!Посмотри, беда какая:Не могу их изловить!Как же горю пособить?»Вверх старуха посмотрела,Плюнула и прошипела:«Поступил ты хоть и скверно,Но не плачься, не тужи…Ты им только покажи —Сами все слетят наверно».– «Ну, спасибо!» – он сказал.И лишь только показал —Птички вмиг к нему слетелиИ квартирой овладели.Чтоб беды не знать другой,Он без дальних отговорокТотчас их под ключ, все сорок,И отправился домой.Как княжны их получили,Прямо в клетки посадили.Царь на радости такойЗадал тотчас пир горой:Семь дней сряду пировали,Целый месяц отдыхали;Царь совет весь наградил,Да и ведьму не забыл:Из кунсткамеры в подарокЕй послал в спирту огарок(Тот, который всех дивил),Две ехидны, два скелетаИз того же кабинета…Награжден был и гонец.Вот и сказочки конец.Многие меня поносятИ теперь, пожалуй, спросят:Глупо так зачем шучу?Что за дело им? Хочу.

Евгений Боратынский

Переселение душ

Зевес, любя семью людскую,Попарно души сотворилИ наперед одну мужскуюС одною женской согласил.Хвала всевышней благостыне!Но в ней нам мало пользы ныне:Глядите! ныне род людскойРазмножась, облил шар земной:Куда пойду? мечтаешь с горем,На хладный север, знойный юг?За Белым, иль за Черным моремБлуждаешь ты, желанный друг?Не всё. Задача есть другая.Шатаясь по свету, поройСтолкнешься с родственной душойИ рад; но вот беда какая:Душа родная – нос чужой!..И посторонний подбородок!..Враждуют чувства меж собой:Признаться, способ мировойНаходкой был бы из находок!Но он потерян между нас,О нем живет один рассказ.В земле, о коей справедливоНам чудеса вещает старь,В Египте жил-был славный царь,Имел он дочь – творенья диво,Красот подсолнечных алмаз,Любовь души, веселье глаз:Челом белее лилий Нила;Коралла пышного морейУстами свежими алей;Яснее дневного светилаУлыбкой ясною своей.В пределах самых отдаленныхНосилася ее хвалаИ женихами привелаК ней полк царей иноплеменных.И Мемфис град заликовал!В нем пир за пиром восставал:Светла, прелестна, восседаяВ кругу любовников своих,Моя царевна молодаяСовсем с ума сводила их.И всё бы ладно шло; но что же?Всегда веселая, онаВдруг стала пасмурна, грустна,Так что на дело не похоже.К своим высоким женихамВниманье вовсе прекратилаИ кроме колких эпиграммИм ничего не говорила.Какая же была вина,Что изменилась так она?Любовь. Случайною судьбоюДержавный пир ее отцаУкрасить лирною игроюПризвали юного певца:Не восхвалял он Озирида,Не славил Аписа быка,Любовь он пел, о Зораида!И песнь его была сладка,Как вод согласное журчанье,Как нежных горлиц воркованье,Как томный ропот ветерка,Когда, в полудень воспаленныйЛобзает он исподтишкаЦветок, роскошно усыпленный.Свершился вышний приговор,Свершился! никакою силойНеотразимый, с этих порПред ней носился образ милой;С тех пор в душе ее звучал,Звучал всечасно голос нежной,Ее питал, упоевалТоскою сладкой и мятежной!«Как глупы эти дикари,Разноплеменные цари!И как прелестен он!» вздыхая,Мечтала дева молодая.Но между тем летели дни;Решенья гости ожидали,Решенья не было. ОниУже сердиться начинали.Сам царь досадою вскипел;Он не охотник был до шутокИ жениха, чрез трое суток,Избрать царевне повелел.Была как громом речью гневнойМладая дочь поражена.На что ж, в судьбе своей плачевнойРешилась бедная она!Рыдала долго Зораида,Взрывала сердце ей обида,Взрывала сердце ей печаль;Вдруг мысль в уме ее родилась:Лицем царевна проясниласьИ шепчет: «ах, едва ль, едва ль…Но что мы знаем? статься может,Он в самом деле мне поможет».Вам рассказать я позабыл,Что в эту пору, мой читатель,Столетний маг в Мемфисе был,Изиды вещий толкователь.Он, если не лгала молва,Проник все тайны естества.На то и жил почтенный дядя;Отвергнув мира суету,Не пил, не ел, не спал он, глядяВ глаза священному коту.И в нем-то было упованье;К нему-то, милые друзья,Решилася на совещаньеИдти красавица моя.Едва редеет мгла ночная,И, пробуждаться начиная,Едва румянится восток;Еще великой Мемфис дремлетИ утро нехотя приемлет,А уж покинув свой чертог,В простой и чуждой ей одежде,Но страха тайного полна,Доверясь ветреной надежде,Выходит за город она.Перед очами ЗораидыПустыня та, где пирамидыЗа пирамидами встаютИ (величавые гробницы)Гигантским кладбищем ведутК стопам огромной их царицы.Себе чудак устроил тутФилософический приют.Блуждает дева молодаяСреди столицы гробовой:И вот приметен кров жилой,Над коим пальма вековаяСтоит, роскошно помаваяШироколиственной главой.Царевна видит пред собойОбитель старца. Для чего жеОстановилася она,Внезапно взором смущенаИ чутким ухом настороже?Что дланью трепетной своейОбъемлет сердце? что так пышетЕе лице? и грудь у ней,Что так неровно, сильно дышит?Приносит песнь издалекаЕй дуновенье ветерка.

Песня

Зачем от раннего рассветаДо поздней ночи я поюБезумной птицей, о Ниэта!Красу жестокую твою?Чужда, чужда ты сожаленья:Звезда взойдет, звезда зайдет;Сурова ты, а мне забвеньяБессильный лотос не дает.Люблю, любя в могилу сниду;Несокрушима цепь моя:Я видел диво-ЗораидуИ не забыл Ниэты я.Чей это голос? Вседержитель!Она ль его не узнает!Певец, души ее пленитель,Другую пламенно поет!И вот что боги ей судили!Уж ей колена изменили,Уж меркнет свет в ее очах,Без чувств упала бы во прах;Но нашей деве в то мгновеньеПредстало чудное виденье.Глядит: в одежде шутовскойБредет к ней старец гробовой.Паяс торжественный и дикий,Белобородый, желтоликий,В какой-то острой шапке он,Пестреет множеством каракулНа нем широкий балахон:То был почтенный наш оракул.К царевне трепетной моейПодходит он; на темя ейПриветно руку налагает,Глядит с улыбкою в лицо,И ободрительно вещает:«Прими чудесное кольцо:Ты им, о дева! уничтожишьХитросплетенный узел твой;Кому на перст его возложишь,С тем поменяешься звездой.Иди, и мудрость ОзиридаНаставит свыше мысль твою.Я даром сим, о Зораида,Тебе за веру воздаю».Возвращена в свои чертоги,Душою, полная тревоги,Царевна думает: «Во снеВсе это чудилося мне?Но нет, не сновиденье это!Кольцо на палец мой надетоПочтенным старцем: вот оно.Какую ж пользу в нем найду я?Он говорил, его даруя,Так бестолково, так темно».Опять царевна унывает,Недоумения полна;Но вот невольниц призываетИ отыскать повелеваетСвою соперницу она.По повелению другому,Как будто к празднику большомуЕе чертоги убраны;Везде легли ковры богатыИ дорогие ароматыВо всех кадилах возжены,Все водометы пущены;Блистают редкими цветамиРяды узорчатых кошниц,И полон воздух голосамиДальноземельных, чудных птиц;Всё негой сладостною дышит,Всё дивной роскошию пышет.На троне, радостным венцом,Порфирой светлою блистая,Сидит царевна молодая,Окружена своим двором.Вотще прилежно наблюдаетЕе глаза смущенный двор,И угадать по ним желает,Что знаменует сей позор:Она в безмолвии глубоком,Как сном объятая, сидитИ неподвижным, мутным окомНа двери дальние глядит.Придворные безмолвны тоже.Дверь отворилась: «Вот она!»Лицем бледнее полотна,Царевна вскрикнула. Кого-жеУзрела, скорбная душой,В толпе невольниц пред собой?Кого? – пастушку молодую,Собой довольно недурную,Но очень смуглую лицом,Глазами бойкую и злую,С нахмуренным, упрямым лбом.Царевна смотрит и мечтает:«Она и мне предпочтена!»Но вот придворных высылаетИ остается с ней одна.Царевна первого приветаИскала долго, наконец,Печально молвила: «Ниэта!Ты видишь: пышен мой дворец,В жемчуг и злато я одета,На мне порфира и венец;Я красотою диво света,Очарование сердец!Я всею славою земноюНаделена моей звездою:Чего желать могла бы я?И что ж, Ниэта, в скорби чудной,Милее мне твой жребий скудной,Милее мне звезда твоя.Ниэта, хочешь ли, с тобоюЯ поменяюся звездою?»Мудрен царевнин был привет,Но не застенчива природно:«Как вашей милости угодно»,Ниэта молвила в ответ.Тогда на палец ей наделаЦаревна дивное кольцо.Закрыть смущенное лицоРуками, бедная, хотела;Но что же? в миг волшебный сейМоя царевна оживиласьДушой Ниэтиной; а в нейДуша царевны очутилась.И быстрым чудом бытиеПеременив, лице своеЗакрыла дурочка степная,Царевна же, наоборотСпустила руки на живот,Рот удивленный разевая.Где Зораида, где она?Осталась тень ее одна.Когда ж лице свое явилаНиэта, руки опустя,(О как обеих их шутяОдна минута изменила!),Блистало дивной красотойЛице пастушки молодой:Во взорах чувство выражалось,Горела нежная мечта,Для слова милого, казалось,Сейчас откроются уста,Ниэта та же, да не та.Так из-за туч луна выходит,Вдруг озаряя небеса:Так зелень свежую наводитНа рощи пыльные роса.С главой поникшею Ниэта,С невольным пламенем лица,Тихонько вышла из дворцаИ о судьбе ее до светаНе доходил уж слух потом.Так что ж? о счастии прямомПроведать людям неудобно;Мы знаем, свойственно емуЛюбить хранительную тьму,И драгоценное подобноВ том драгоценному всему.Где искрометные рубины,Где перлы светлые нашли?В глубоких пропастях земли,На темном дне морской пучины.А что с царевною моей?Она с плотнейшим из князейВеликолепно обвенчалась.Он с нею ладно жил, хотяВ иное время, не шутя,Его супруга завиралась,И даже под сердитый час,Она, возвыся бойкой глас,Совсем ругательски ругалась:Он не роптал на то ничуть,Любил житье-бытье простое,И сам, где надо, завернутьНе забывал словцо лихое.По-своему до поздних днейДушою в душу жил он с ней.Что я прибавлю, друг мой нежной?Жизнь непогодою мятежной,Ты знаешь, встретила меня;За бедством бедство подымалось;Век над главой моей, казалось,Не взыдет радостного дня.Порой смирял я песнопеньемПорыв болезненных страстей;Но мне тяжелым вдохновеньемБыла печаль души моей.Явилась ты, мой друг бесценный,И прояснилась жизнь моя:Веселой музой вдохновенный,Веселый вздор болтаю я.Прими мой труд непринужденный!Счастливым светом озаренныйДуши, свободной от забот,Он твой достаток справедливой:Он первый плод мечты игривой,Он новой жизни первый плод.

Михаил Лермонтов

Сказка для детей

1

Умчался век эпических поэм,И повести в стихах пришли в упадок;Поэты в том виновны не совсем(Хотя у многих стих не вовсе гладок);И публика не права между тем.Кто виноват, кто прав – уж я не знаю,А сам стихов давно я не читаю —Не потому, чтоб не любил стихов,А так: смешно ж терять для звучных строфЗлатое время… в нашем веке зрелом,Известно вам, все заняты мы делом.

2

Стихов я не читаю – но люблюМарать, шутя, бумаги лист летучий;Свой стих за хвост отважно я ловлю;Я без ума от тройственных созвучийИ влажных рифм – как например на ю.Вот почему пишу я эту сказку.Ее волшебно-темную завязкуНе стану я подробно объяснять,Чтоб кой-каких допросов избежать;Зато конец не будет без морали,Чтобы ее хоть дети прочитали.

3

Герой известен, и не нов предмет;Тем лучше: устарело всё, что ново!Кипя огнем и силой юных лет,Я прежде пел про демона иного:То был безумный, страстный, детский бред.Бог знает где заветная тетрадка?Касается ль душистая перчаткаЕе листов – и слышно: c’est joli?..[4]Иль мышь над ней старается в пыли?..Но этот черт совсем иного сорта —Аристократ и не похож на черта.

4

Перенестись теперь прошу сейчасЗа мною в спальню: розовые шторыОпущены, с трудом лишь может глазСледить ковра восточные узоры.Приятный трепет вдруг объемлет вас,И, девственным дыханьем напоенный,Огнем в лицо вам пышет воздух сонный;Вот ручка, вот плечо, и возле нихНа кисее подушек кружевныхРисуется младой, но строгий профиль…И на него взирает Мефистофель.

5

То был ли сам великий СатанаИль мелкий бес из самых нечиновных,Которых дружба людям так нужнаДля тайных дел, семейных и любовных?Не знаю! Если б им была данаЗемная форма, по рогам и платьюЯ мог бы сволочь различить со знатью;Но дух – известно, что такое дух!Жизнь, сила, чувство, зренье, голос, слух —И мысль – без тела – часто в видах разных;(Бесов вобще рисуют безобразных).

6

Но я не так всегда воображалВрага святых и чистых побуждений.Мой юный ум, бывало, возмущалМогучий образ; меж иных видений,Как царь, немой и гордый, он сиялТакой волшебно-сладкой красотою,Что было страшно… и душа тоскоюСжималася – и этот дикий бредПреследовал мой разум много лет.Но я, расставшись с прочими мечтами,И от него отделался – стихами!

7

Оружие отличное: врагамКидаете в лицо вы эпиграммой…Вам насолить захочется ль друзьям?Пустите в них поэмой или драмой!Но полно, к делу. Я сказал уж вам,Что в спальне той таился хитрый демон.Невинным сном был тронут не совсем он.Не мудрено: кипела в нем не кровь,И понимал иначе он любовь;И речь его коварных искушенийБыла полна: ведь он недаром гений!

8

«Не знаешь ты, кто я – но уж давноЧитаю я в душе твоей; незримо,Неслышно говорю с тобою, – ноСлова мои, как тень, проходят мимоРебяческого сердца, – и оноДивится им спокойно и в молчанье, —Пускай! Зачем тебе мое названье?Ты с ужасом отвергнула б моюБезумную любовь, – но я люблюПо-своему… терпеть и ждать могу я,Не надо мне ни ласк, ни поцелуя.

9

«Когда ты спишь, о ангел мой земной,И шибко бьется девственною кровьюМладая грудь под грезою ночной,Знай, это я, склонившись к изголовью,Любуюся – и говорю с тобой;И в тишине, наставник твой случайный,Чудесные рассказываю тайны…А много было взору моемуДоступно и понятно, потомуЧто узами земными я не связан,И вечностью и знанием наказан…

10

«Тому назад еще немного летЯ пролетал над сонною столицей.Кидала ночь свой странный полусвет,Румяный запад с новою денницейНа севере сливались, как приветСвидания с молением разлуки;Над городом таинственные звуки,Как грешных снов нескромные слова,Неясно раздавались – и Нева,Меж кораблей сверкая на просторе,Журча, с волной их уносила в море.

11

«Задумчиво столбы дворцов немыхПо берегам теснилися, как тени,И в пене вод гранитных крылец ихКупалися широкие ступени;Минувших лет событий роковыхВолна следы смывала роковые,И улыбались звезды голубые,Глядя с высот на гордый прах земли,Как будто мир достоин их любви,Как будто им земля небес дороже…И я тогда… я улыбнулся тоже.

12

«И я кругом глубокий кинул взглядИ увидал с невольною отрадойПреступный сон под сению палат,Корыстный труд пред тощею лампадой,И страшных тайн везде печальный ряд;Я стал ловить блуждающие звуки,Веселый смех и крик последней муки:То ликовал иль мучился порок!В молитвах я подслушивал упрек,В бреду любви – бесстыдное желанье;Везде – обман, безумство иль страданье!

13

«Но близ Невы один старинный домКазался полн священной тишиною.Всё важностью наследственною в немИ роскошью дышало вековою;Украшен был он княжеским гербом;Из мрамора волнистого колонныКругом теснились чинно, и балконыЧугунные воздушною семьейМеж них гордились дивною резьбой;И окон ряд, всегда прозрачно-темных,Манил, пугая взор очей нескромных.

14

«Пора была, боярская пора!Теснилась знать в роскошные покои —Былая знать минувшего двора,Забытых дел померкшие герои!Музыкой тут гремели вечера,В Неве дробился блеск высоких окон,Напудренный мелькал и вился локон;И часто ножка с красным каблучкомДавала знак условный под столом;И старики в звездах и бриллиантахСудили резко о тогдашних франтах.

15

«Тот век прошел, и люди те прошли.Сменили их другие; род старинныйПеревелся; в готической пылиПортреты гордых бар, краса гостиной,Забытые, тускнели; порослиДворы травой, и блеск сменив бывалый,Сырая мгла и сумрак длинной залойСпокойно завладели… Тихий домКазался пуст; но жил хозяин в нем,Старик худой и с виду величавый,Озлобленный на новый век и нравы.

16

«Он ростом был двенадцати вершков,С домашними был строг неумолимо;Всегда молчал; ходил до двух часов,Обедал, спал… да иногда, томимыйБессонницей, собранье острых словПеребирал или читал Вольтера.Как быть? Сильна к преданьям в людях вера!..Имел он дочь четырнадцати лет;Но с ней видался редко; за обедОна являлась в фартучке, с мадамой;Сидела чинно и держалась прямо.

17

«Всегда одна, запугана отцомИ англичанки строгостью небрежной,Она росла, как ландыш за стекломИли скорей как бледный цвет подснежный.Она была стройна, но с каждым днемС ее лица сбегали жизни краски,Задумчивей большие стали глазки;Покинув книжку скучную, онаОхотнее садилась у окна,И вдалеке мечты ее блуждали,Пока ее играть не посылали.

18

«Тогда она сходила в длинный зал,Но бегать в нем ей как-то страшно былоИ как-то странно детский шаг звучалМежду колонн; разрытою могилойНад юной жизнью воздух там дышал.И в зеркалах являлися предметыДлиннее и бесцветнее, одетыКакой-то мертвой дымкою; и вдругНеясный шорох слышался вокруг:То загремит, то снова тише, тише…(То были тени предков – или мыши!)

19

«И что ж? – она привыкла толковатьПо-своему развалин говор странный,И стала мысль горячая летатьНад бледною головкой и туманный,Воздушный рой видений навевать.Я с ней не разлучался. Детский лепетПодслушивать, невинной груди трепетСледить, ее дыханием с немой,Мучительной и жадною тоской,Как жизнью, упиваться… это былоСмешно! – но мне так ново и так мило!

20

«Влюбился я. И точно хорошаБыла не в шутку маленькая Нина.Нет, никогда свинец карандашаРафаэля, иль кисти ПеруджинаНе начертали, пламенем дыша,Подобный профиль. Все ее движеньяОсобого казались выраженьяИсполнены. Но с самых детских днейЕе глаза не изменяли ей,Тая равно надежду, радость, горе;И было темно в них, как в синем море.

21

«Я понял, что душа ее былаИз тех, которым рано всё понятно.Для мук и счастья, для добра и злаВ них пищи много; – только невозвратноОни идут, куда их повелаСлучайность, без раскаянья, упрековИ жалобы. Им в жизни нет уроков;Их чувствам повторяться не дано…Такие души я любил давноОтыскивать по свету на свободе:Я сам ведь был немножко в этом роде!

22

«Ее смущали странные мечты.Порой она среди пустого залаСиянье, роскошь, музыку, цветы,Толпу гостей и шум воображала;Кипела кровь от душной тесноты;На платьице чудесные узорыВиднелись ей, – и вот гремели шпоры,К ней кавалер незримый подходилИ в мнимый вальс с собою уносил;И вот она кружилась в вихре балаИ, утомясь, на кресла упадала…

23

«И тут она, склонив лукавый взорИ выставив едва приметно ножку,Двусмысленный и темный разговорС ним завести старалась понемножку;Сначала был он весел и остёр,А иногда и чересчур небрежен;Но под конец зато как мил и нежен!Что делать ей? – притворно-строгий взглядЕго, как гром, отталкивал назад,А сердце билось в ней так шибко, шибко,И по устам змеилася улыбка.