Салка Валка

— Она уехала.

— Куда?

На мгновение его взгляд снова затуманился, видно было, что в его сознании идет сложная борьба.

— Она жива, я говорю правду, она только уехала куда-то.

— Куда? — повторила девочка свой вопрос.

Мальчик осторожно оглянулся, словно собираясь поведать страшную тайну, и заговорил шепотом быстро-быстро, точно спешил высказаться, пока его не перебили. Глаза его бегали из стороны в сторону, изредка останавливаясь на девочке; временами ей казалось, что он разговаривает не с ней, а сам с собой, а может быть, в нем пробудился какой-то другой, неизвестный человек, который говорил, ни к кому не обращаясь, забыв обо всем окружающем и даже о собственном существовании.

— На Юге перед домами растет много-много цветов. Погода там ясная, теплая, мы часто гуляли с мамой вдоль фьорда, по другую сторону там голубые горы. Однажды я потерялся в большом магазине и стал плакать. Я страшно испугался, никогда в жизни я так не пугался, потом мама нашла меня и сказала, что теперь никогда-никогда не отпустит меня от себя и всегда будет со мной. Я уверен, что это какие-то злые люди принудили ее уехать от меня, а может быть, ее похитили, как это бывает в сагах и сказках. Мне они сказали, что она уехала далеко — за море, за голубые горы.

— Ты должен был поехать за ней, — сказала девочка.

— Как я мог поехать? Мне тогда было только четыре года, но мне обещали, что, когда я вырасту большой, я поеду к ней. Потом одна женщина привезла меня на пароходе сюда, в Осейри, к дедушке и тете. Они говорят, что они мне родные дедушка и тетя… Нас никто здесь не слышит?

— Нет.

— Я думаю, что они меня обманывают. Мне часто кажется, что они меня всегда обманывают. Когда я приехал сюда, я долго не мог успокоиться, все тосковал и плакал по маме. Тогда Херборг, ты знаешь ее, она называет себя моей тетей, сказала, что моей мамы давным-давно нет в живых. А когда я сказал, что они злые и обманщики, дедушка рассердился и выпорол меня ремнем. Он всегда бьет меня. Стоит только мне сказать, что она жива, он бьет меня и требует, чтобы я замолчал. Но я его уже давно не боюсь. Я знаю, они меня обманывают. Я верю, что моя мама жива, она только уехала куда-то, может быть даже не уехала, а только исчезла.

— Откуда ты знаешь?

Этот вопрос как бы привел мальчика в себя. Он заглянул в глаза девочке.

— Этого я тебе не скажу, я и так слишком много рассказал.

Но любопытство девочки уже разыгралось, и она принялась упрашивать его рассказать ей все.

— Нет, лучше не проси, не скажу больше ни слова.

Он взял одну из книг и раскрыл ее, хотя легко было заметить, что мысли его витают где-то далеко. Вскоре он заговорил вновь.

— Я часто читаю сказки, книги о приключениях, о рыцарях, «Одиссею», «Тысячу и одну ночь». В них рассказывается о людях, попавших под чары волшебниц или околдованных нечистой силой, или о том, как во время кораблекрушения их выбрасывает на таинственный остров, населенный многоголовыми драконами и одноглазыми великанами; а иногда они попадают в заколдованные места, откуда нельзя выбраться; их поят таким зельем — и они забывают все, забывают даже, кто они такие. Когда я читаю про все это, я думаю, что я один из тех, о ком написано в книгах. Ты знаешь, когда я припоминаю, как я жил раньше, когда был совсем не таким, как сейчас, мне кажется, что дедушка и Херборг похитили меня и держат здесь, как в тюрьме, чтобы спрятать от мамы. Как в сказке о злых волшебниках, похитивших маленького принца; они посадили его в клетку и отправили в какую-то страну. Знаешь, что я иногда делаю по ночам? Я встаю с постели и иду смотреть, не превратились ли дедушка и Херборг во сне в троллей, не приняли ли они свой настоящий облик, который днем они таят от меня. Я знаю все, что они говорят другим обо мне, но все это неправда. Наверное, я принц, которого они завлекли сюда, в это заброшенное место, где всегда плохая погода и такие противные люди. Быть может, они собираются меня съесть в один прекрасный день. Иногда мне кажется, что я Одиссей, который рвется домой к своей Пенелопе, Херборг — это нимфа Калипсо, которая хочет, чтобы я спал с ней по ночам — Херборг заставляет меня ложиться с ней спать, — а мой дедушка — злой великан из сказки о Синдбаде-мореходе. А то мне кажется, что я эльф, которого изгнали из его царства, и я попал к людям и мне испортили зрение, и теперь я никогда не увижу, как выглядит мир по-настоящему. Можешь себе представить что-нибудь ужаснее, чем быть эльфом и навсегда потерять способность видеть и ощущать сказочный мир эльфов, где играет музыка, сияет солнце и где прекрасные воздушные существа летают на легких крыльях вокруг замков. Для эльфа жить среди людей мучительнее кошмара. Представляешь, в каком волшебном царстве эльфов жил я когда-то!

— Откуда ты это знаешь? — спросила девочка.

— Я ничего больше не скажу тебе, ты можешь разболтать, и об этом узнает мой дедушка.

— Нет, провалиться мне сквозь землю, сгореть мне на костре, если я скажу кому хоть слово, — поклялась Салка Валка, не представляя, впрочем, что ей, собственно, хотелось бы еще узнать.

— Я и так уже много рассказал. Странно, но всегда легче рассказывать о себе людям, которые тебя не знают, они верят больше, чем те, кто уже знает тебя. Я вовсе но собирался тебе ничего говорить, но ты стала расспрашивать, и я нечаянно рассказал все. Но если ты проболтаешься хоть одной живой душе в поселке, меня забьют до смерти. Мне нельзя больше говорить.

И он тут же заговорил снова.

— Она мне снилась всю зиму, почти каждую ночь. А ты знаешь, что сны правдивее всего того, что мы видим, когда не спим. Она живет в большом городе, где дома все раскрашены, как в книге с картинками. Там повсюду цветут цветы, растут удивительные деревья. Во сне мне кажется, что я тоже когда-то жил в этом городе, даже днем, когда я сижу в школе и ни о чем не думаю, передо мной неожиданно всплывает этот город, город, в котором я жил со своей мамой. Она одета в голубое платье и такая же красивая, как дамы на картинках в иностранных журналах, которые есть у жены купца. Нет, она в миллион раз красивее.

— Эйольфур говорит, что все сны ерунда, им нельзя верить, — сказала девочка.

— А я говорю, что нельзя верить ничему, кроме снов. Я читал в одной книге, что гораздо важнее то, что тебеснится, чем то, о чем ты думаешь, когда не спишь. Иногда летом, когда я брожу у моря, у подножья гор и сажусь на пригорок у берега, прислушиваясь к крику гаг, неожиданно появляется она, в голубом платье, как те незнакомые женщины, которые иногда приезжают на пароходе. Она подходит близко-близко, целует меня в щеку, но стоит мне шевельнуться, она исчезает, как ветерок, и я вижу только голубые крапинки, мелькающие в зарослях вереска.

Девочка зачарованно смотрела в глаза ясновидца, сидящего против нее. Слабо мерцающий свет менял выражение лица мальчика, придавая ему новые, необычные черты, в то время как остальной мир утонул в ночи. Так светится человеческое лицо из темноты вечности, и если есть керосин в лампе, то каждому легко увидеть, что за будничным обликом скрывается другое лицо, которое смотрит на вас из царства предчувствий, не знающих ни времени, ни пространства. Отблеск этого таинственного света падал на лицо девочки, действие его становилось все сильнее и сильнее, пока наконец девочка не была так пленена им, что, подобно оруженосцу странствующего рыцаря, поверила каждому его слову.

Уже наступила ночь, а мальчик все говорил, говорил, и девочка жадно ловила каждое слово.

Наконец с чердака послышался сонный голос:

— На сегодня хватит, дети, кончайте.

Так прошел их первый урок.

Глава 10

С этого момента на всю жизнь запечатлелся в душе Салки Валки образ Арнальдура Бьернссона — выступающее из ночной темноты лицо, в котором светилась вера в другой, лучший мир. И когда утром на следующий день она очнулась от счастливых сновидений, навеянных этим образом, Осейри, окутанное осенними дождевыми тучами, показалось ей еще тоскливее и мрачнее, чем прежде. Это потому, что теперь она сравнивала его с иным миром, с тем миром, который жил в душе Арнальдура. В его глазах отражались красивые большие города, в этих городах цвели цветы, росли удивительные растения и играла чудесная музыка. Он пришел, чтобы учить ее, но они забыли обо всем на свете, и тем не менее их первая встреча была для Салки настоящим уроком, потому что, надевая в это утро чулки, девочка заметила то, на что прежде никогда не обращала внимания: ее ноги были безобразно грязны. Конечно, она не нарушила обычного распорядка и не бросилась тотчас же ни с того ни с сего мыть ноги среди недели, но она влезла в свою поношенную юбчонку, напялила старую куртку и подпоясалась шнурком, явно выказывая свое враждебное отношение к окружающему, убежденно веря в существование иного, лучшего мира. И когда на кухне ее спросили, понравилось ли ей учиться, девочка ничего не ответила. Она взяла таз, налила воды и тщательно вымыла руки, хотя была лишь середина недели. Затем, нагрузившись бидонами, она отправилась в поселок. Покончив с разноской молока, она пошла по набережной мимо рыбных навесов Йохана Богесена, где работали женщины и подростки в клеенчатых фартуках и резиновых сапогах. Они сгрудились вокруг бочек и перебрасывали рыбу из одной бочки в другую с шутками и смешками. Оттуда всегда доносились громкие голоса, а подчас и песни. Голос и в особенности язык наш — истинные дары господни в этой печальной и суетной жизни. Салка Валка спросила, не найдется ли здесь для нее работы. Ее направили к подрядчику. Это был темноглазый мужчина с черными усами. Щеки у него были гладко выбриты, как и подобает настоящему мужчине, если он находится в женском цветнике. Он внимательно оглядел это странное дитя и дернул за шнурок, опоясывавший ее талию. Подрядчик был большой шутник, он отпускал остроты и шуточки направо и налево к явному удовольствию окружающих его девиц. Девочка повторила свою просьбу.

— Чья ты? — спросил он наконец, напуская на себя важность.

— Ничья, сама по себе.

— Сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

— Насколько мне известно, Йохан Богесен не открывает счета детям, так что тебе бесполезно наниматься на работу.

— Я сильная, — сказала девочка. — Я ни в чем не отстану от них. — Она указала на женщин, стоявших у кадок.

— А ты, оказывается, хвастунишка! — усмехнулся подрядчик. — Ну, раз ты ни в чем не отстанешь от остальных женщин, попробуй-ка роди пятнадцать ребят, как Тордис из Акурхуса, вон та, с бородавкой на щеке.

— Тебе бы только глупости болтать, — отпарировала девочка, краснея до самых ушей. Девушки вокруг так и покатывались со смеху; они находили, что подрядчик очень остроумный парень.

— Зачем же ты тогда просишь у меня работу? Да к тому же мы не знаем, чья ты.

— Моя мама Сигурлина Йоунсдоттир.

— Она имеет счет у Йохана Богесена?

Салка не знала. Возможно, ее мать не удостоилась этой чести. Подрядчик сказал, что девочка слишком мала для такой работы, хотя, пожалуй, можно посмотреть, что она умеет делать.

— Когда ты можешь начать?

— Сейчас, — заявила Салка.

Подрядчик вытащил из кармана блокнот, что-то нацарапал на бумаге и приказал Салке Валке следовать за ним. Ей вручили клеенчатый фартук, нарукавники, скребок, указали место у бочки, и он попросил женщину показать Салке Валке, что ей нужно делать. Итак, во мгновенье ока Салка Валка стала поденщицей.

Дома, в Марарбуде, новое занятие Салки Валки только укрепило за ней репутацию ловкой и трудолюбивой девочки. Она действительно оказалась весьма смышленой, быстро приноровилась чистить рыбу, как все остальные, и никто не собирался прогонять ее с работы, тем более что улов в этом году был очень большой и с рыбой едва справлялись. Во время работы Салка Валка не разговаривала, она держалась в стороне от женщин, не понимала их разговоров, вернее, не знала, о ком и о чем они говорят. Ей больше нравилось, когда они пели песни, разученные в Армии спасения. Молодые девушки не стремились завести с ней дружбу, они смотрели на нее как на чужачку, но у них хватало ума не изводить ее без причины, как это делали мальчишки. Никто не задевал ее, в общем к ней хорошо относились, сама же она никогда не затевала ссор, а если кому-нибудь приходило в голову посмеяться над ней, она только показывала обидчику язык. Девочку огорчало, что она не владеет достаточным запасом ругательств. Больше всего ее беспокоила собственная беззащитность перед непристойностями…

Салка Валка нанялась на работу в надежде скопить денег, купить себе платье или, еще лучше, брюки, ведь она твердо решила стать мальчишкой, как сказала Арнальдур. Когда закончился ее первый рабочий день, она задержалась на несколько минут, ожидая, что вот появится подрядчик с полным мешком денег и начнет раздавать их. Но женщины, сбросив с себя грязную одежду, быстро разошлись по домам.

Придя домой, Салка спросила старого Эйольфура, когда она сможет получить деньги. Он ответил:

— Тьфу ты! Когда Ты получишь деньги? А ты посмотри на меня. Я только и знаю, что плету сети. Я плету с тех пор, как себя помню, и много, ты думаешь, я получил за это? На старости лет у меня есть только семь овец и корова. Постарайся научиться от Арнальдура читать, многим беднякам в нашей стране книги доставляют радость, уж этой-то радости тебя никто не сможет лишить — по крайней мере пока ты не ослепнешь.

— Они отняли у тебя зрение, Эйольфур! — воскликнула Салка Валка, возмущенная до глубины души такой бесчеловечностью.

Старик не ответил на ее вопрос, и девочка в смятении глядела на него, ничего не понимая. Неужто всю жизнь, как бы прилежно она ни работала, ей придется ходить в этих лохмотьях на виду у Арнальдура и всего света?

— Я хочу получать деньги за свою работу, тогда я стану богатой, — сказала девочка наконец.

Затянув последнюю петлю, Эйольфур отложил сеть в сторону и посмотрел слепыми глазами в окно.

— Ты еще мала, дитя мое, тебе еще нет полных двенадцати лет. Ты можешь положиться на слова старика, немало повидавшего, пока он не потерял зрение. Работать нужно, работа радует сердце и приносит удовлетворение человеку, к тому же она дает возможность сводить концы с концами. И если человек беспрерывно трудится всю свою жизнь, и в будни, и в праздники, он, пожалуй, скопит столько деньжонок, чтобы оплатить свои похороны. Но поверь, дитя мое, никто еще не разбогател одним лишь своим трудом. Те немногие богачи, которых мне довелось знать, никогда ничего не делали. Трудятся одни бедняки. Думаю, что так обстоит дело не только у нас, а повсюду на свете. Но знания и радость, которую доставляет хорошая книга, дороже всяких богатств на свете, и, будь я на твоем месте, я прежде всего научился бы читать и писать. Ты знаешь, их больше всего раздражает, когда человек грамотен и образован.

Девочка никак не могла понять, кого это «их» имел в виду старый Эйольфур в своих философских рассуждениях. До самой смерти старика девочка воспринимала его высказывания как туманные пророчества, хотя он больше чем кто-либо другой пользовался ее уважением.

Точно так же ничего не добилась девочка, когда стала спрашивать о деньгах своих напарниц. Они даже и не подумали отвечать на такой глупый вопрос.

— Работай, работай, дурочка, нам не до разговоров, а если твои руки не терпят соли, иди домой отдыхать.

Так прошло две недели. Через неделю начиналась пасха.

В вербное воскресенье Салка Валка с трудом натянула на себя праздничное платье. Она из него выросла, и при малейшем неосторожном движении оно трещало по всем швам. Когда она спустилась вниз, то посреди кухни увидела мать, одетую в новое, только что купленное платье с большими розами. Соседские женщины с восторгом рассматривали эту роскошную обнову, а мать, улыбаясь, вертелась во все стороны, давая всем возможность разглядеть материал и не забывая при этом добавить, что, она надеется, господь бог простит ее суетность. Девочка стояла в стороне, не выказывая особой заинтересованности. Новое платье не щадило наружности матери, оно подчеркивало все ее недостатки. Только сейчас Салка заметила, до чего безобразны у матери зубы и как мало они подходят к розам на ее платье, как некрасивы ее руки, цветом напоминающие солонину. А эти бока, широкие, как у лошади! Боже ты мои, да она в тысячу раз лучше в своем старом, истрепанном платье.

На следующий день после работы Салка Валка набралась храбрости и отправилась к подрядчику.

— Вы собираетесь платить мне деньги? — спросила она низким срывающимся голосом.

— Что? — изумился подрядчик.

— Когда я получу заработанные мною деньги?

— Насколько мне известно, твой заработок поступает на счет матери.

— Ничего не знаю, давайте мне мои деньги, — потребовала девочка.

— Я не бухгалтер и не управляющий Йохана Богесена, мое дело отмечать рабочие дни и сообщать об этом в контору.

На следующий день Салка Валка выяснила, что, хотя деньги здесь никогда не выплачиваются наличными, на заработанную сумму можно получить разных товаров в лавке. Узнав, что женщины собираются в субботу пойти в лавку, чтобы сделать закупки к пасхе, она, не теряя надежды, присоединилась к ним. Старый Йоун из Кофина, дедушка Арнальдура, стоял за прилавком. Это был злой, неприветливый старик, он вечно ворчал и жаловался, что ему нет покоя от этих людей, что, как только сезон лова подходит к концу, у этих несчастных одно на уме — как бы поскорее промотать денежки. Они вовсе не думают о том, чтобы отложить копейку на похороны. Старик ходил всегда в старом, лоснившемся сюртуке, блестящем как зеркало. Под пиджаком виднелась серая манишка. Мороз оставил следы на его руках: суставы у него были красные, распухшие. Старик очень неохотно показывал товар своим покупателям, и лишь после долгих уговоров и упрашиваний удавалось добиться, чтобы он вытащил что-нибудь из-под прилавка. Он ворчал, что его покупатели не стоят того, чтобы с ними возиться, и все старался поскорее вновь запихнуть товар под прилавок. Каждую мелочь он словно с кровью от сердца отрывал. Тем не менее ему приходилось снимать с полок и вытаскивать из коробок платья, передники, кружева и тесьму, шерстяные юбки и рубашки для молодых девиц и выкладывать их на прилавок. Девушки сбивались в кучу, рассматривали эти богатства, прикладывали их к себе, охали и ахали, а потом исчезали за перегородкой и, прячась от взоров мужчин, примеряли платья. Женщины постарше довольствовались куда меньшим. Когда первая волна покупателей схлынула и лавка стала пустеть, Салке Валке удалось спросить старого Йоуна, найдется ли в лавке красивое платье для девочки.

— Красивое платье для девочки? Моли бога, дитя мое, чтобы он хранил тебя, вот что я тебе скажу. Ты кто?

Салка Валка объяснила, кто она.

— Ничего не знаю, — сказал старик. Девочка легко представила себе, как по ночам старик превращается в тролля.

— Твоя мать ничего не заработала, сомневаюсь, имеет ли она счет в нашей лавке.

Девочка стояла на своем, но старик и слушать не хотел ни о ее делах, ни о делах ее матери. Он ничего не знает. Пусть она справится у бухгалтера, открыт ли счет в лавке на ее имя или на имя матери. А теперь ей лучше всего оставить эти глупости, пойти домой и не мешать человеку работать.

Вот каким образом девочка неожиданно очутилась в таинственном царстве гроссбухов, в которые в этом поселке заносились человеческие судьбы вместе с их доходами и расходами. Салка Валка была не из той породы людей, что отступают перед препятствиями. Раз Ирод сказал нет, она направила свои стопы к Пилату.

Пилат, встретивший Салку недружелюбным взглядом из-под очков, был старый, высохший счетовод со злым, визгливым голосом; он почти с головой утонул в книгах, похожих издали на Ветхий и Новый завет.

— Тебе что нужно?

Девочка объяснила, что привело ее сюда. Счетовод посмотрел на нее из-под очков. Уголки его рта были опущены, точно он собирался заплакать.

— Сигурлина Йоунсдоттир не имеет у нас ничего на счету, — ответил он холодно, дребезжащим голосом и снова нырнул в свои фолианты. — Вот здесь все расписано: кредит — ее дочь Сальвор Вальгердур работает на очистке рыбы… дней столько-то… Дальше тут записано: дебет — клеенчатый фартук для девочки, для себя — платье, чертовски дорогое, ночная сорочка, чулки, ботинки, кружева и прочее и прочее. Сигурлина Йоунсдоттир осталась нам еще должна около пятидесяти крон. А ну, отправляйся и закрой за собой дверь.

Едва за девочкой захлопнулась дверь лавки, она расплакалась тут же па крыльце. Представьте себе девочку-подростка в обтрепанной куртке, подпоясанной шнурком, горько плачущую на ступеньках крыльца, здесь, в маленьком городишке у моря, в сгущающихся сумерках вечера. И не так уж громко она плакала, в ее плаче не чувствовалось отчаяния. Но сколько было в нем горечи из-за несовершенства мира, равнодушного к ее желаниям, к ее маленькой особе! Неужели богу доставляет удовольствие видеть ее в этих вот лохмотьях? Как может это нравиться Иисусу, который сам всегда так красиво одет на картинках в библии. Обида, как раковая клешня, глубоко засела в душе. Девочка не знала, что ей делать: перебить ли окна в этой проклятой лавке или пойти домой и разорвать в клочки новое платье матери. А может быть, лучше всего забросать камнями все окошки в церкви, чтобы показать богу, что она все равно не сдастся? Она брела по площади, не разбирая дороги, полностью отдавшись чувствам, клокотавшим в ее душе. Позади нее послышались шаги, ее обогнал какой-то мужчина. Наверно, он не обратил бы на нее внимания, если бы не услышал приглушенных рыданий у себя за спиной. Мужчина остановился и обернулся.

— Чего плачешь, малышка? — спросил он.

Девочка не собиралась отвечать. Она больше не верила, что бог или люди могут помочь человеку, оказавшемуся в беде. Но мужчина подошел к ней, погладил по щеке и сочувственно спросил:

— Что случилось, бедняжка?

— Они не хотят платить мне денег, — пробормотала девочка сквозь слезы, не поднимая глаз.

— Что, — удивился мужчина, — денег? Кто не хочет платить тебе денег?

— Да в лавке… Я три недели чистила рыбу… у меня нет платья к пасхе.

— Чья же ты, девочка? — осведомился мужчина.

Салка Валка назвала имя Сигурлины из Марарбуда.

— Но она мне больше не мать. Это из-за нее у меня нет платья. На мои деньги она купила себе дорогое платье с розами, чтобы понравиться этому рябому уроду. А надо мной смеются все ребята, дразнят, кричат, что моя мать шлюха, и швыряют в меня грязью. И я не умею читать, ничего не умею!

— Бедняжка, — посочувствовал мужчина.

Это был пожилой человек в макинтоше, должно быть, богатый, с большими усами и в котелке. Девочка решила, что он не из здешних, а какой-нибудь проезжий с Юга, остановившийся здесь, в Осейри.

— Сейчас постараемся все уладить, — сказал он. — Ну, пошли со мной, малышка. Мы что-нибудь придумаем.

Оказалось, что мужчина живет здесь, в рыбацком поселке, и ни больше ни меньше как в доме самого Йохана Богесена. Оставив Салку Валку на кухне и велев ей подождать, он скрылся за дверью. Но тут одна из служанок узнала девочку и тотчас принялась расспрашивать, правду ли говорят люди, будто ее мать помолвлена. Конечно, сказала она, это в порядке вещей, что люди обручаются, если подвернется такая возможность. Она-то сама вовсе об этом не помышляет. Всем известно, у нее женихов хоть отбавляй и, конечно, она могла бы обручиться с любым из них.

— Но боже мой, несчастная, как ты выглядишь! — воскликнула она. — И что это хозяину вздумалось притащить тебя в дом?

Тут неожиданно в кухне появилась сама хозяйка дома. Одетая в зеленое нарядное платье, статная и красивая, она походила на даму в карточной колоде. Она осмотрелась вокруг, сияющая и счастливая. Никогда прежде Салке Валке не доводилось видеть человека, излучавшего столько, счастья. На руке у хозяйки висели разноцветные одежки. Когда она заговорила, девочка даже не поняла, о чем речь, ей казалось, будто сама радость заговорила с ней, так приятно было смотреть на подвижное лицо молодой женщины, а ее взгляд, ее слова будто излучали аромат цветов. Хозяйка пожаловалась, что от девочки неприятно пахнет, и приказала служанке тотчас же бросить в огонь ее юбку и куртку. Когда с Салки стянули верхнюю одежду и она осталась в одном белье, оказавшемся безобразно грязным, мадам не удержалась и вслух взмолилась:

— Не осуди меня, господи, не могу я видеть одежду моей дочери на этой куче грязи и вшей!

Мадам попросила Стину сходить наверх и посмотреть, нет ли в комоде старого белья. Другой служанке она приказала сорвать с девочки тряпье и бросить его в огонь. Но тут Салка заплакала, закрыв лицо руками. Она боялась, что кто-нибудь увидит ее голой.

— Тогда отведите ее в ванну, — распорядилась хозяйка.

С Салкой Валкой поступили так, как поступают с паршивой овцой: плачущую, в одном белье, ее потащили через весь дом, потом вверх по лестнице, такой красивой и белой, что в памяти девочки она на долгое время осталась как бы высеченной из огромного куска белого сахара. Неожиданно появился сын купца, веселый и сияющий, как хорошо начищенный кофейник. Увидев их, он принялся ругаться и уже собирался пустить в ход кулаки, но служанка успела ввести девочку в ванну и заперла дверь. Домой Салка Валка пришла вечером, вымытая и причесанная, накормленная и счастливая, одетая в светло-голубое платье, с множеством строчек и оборок спереди и сзади, в новых башмаках прямо из лавки и с двумя кронами наличных денег в придачу. Деньги ей вручил сам Йохан Богесен в виде премии за то, что она существует на свете.