Помоги проекту - поделись книгой:
— Потери?
— Трое убито, 11 ранено. Двое тяжело.
— Какие две сотни, сказал Орлов. — Тут только на берегу не меньше пяти.
— До сегодняшнего дня все акции были на основе данных разведки, и они не ошибались. Может, пополнение приехало. Все равно некогда считать. Документы, оружие собрали?
— Да.
— Вот пусть они там и разбираются, откуда лишние взялись. Все, задача выполнена, собираемся. Нам предстоит обратный марафон. Что ты там такое держишь?
Моше смущенно продемонстрировал богато украшенную саблю. Ну, это нормально. Взять трофей в бою, по-моему, заложено в человеке еще с каменного века.
— Ладно, оружие можно. Поймаю кого на мародерстве, вышибу из роты.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться?
— Чего тебе, Шейнерман?
— Там нашли европейца.
— Ну, покажи.
Он, действительно, был похож на араба, как китаец на француза. Среди арабов иногда попадаются и блондины тоже, остались потомки крестоносцев, но это европейская рожа, хотя и сильно загорелая, совершенно не вписывалась в местные. Чем-то таким, совершенно европейским от него несло. Этого не объяснишь. Когда кругом выходцы из разных стран, очень часто с первого взгляда видно происхождение. А если уж сказал пару фраз, по акценту, сразу понятно. Исключения очень редки и это практически одни молодые, которые выросли здесь и стараются быть похожими друг на друга и в поведении, и в одежде. Глядит исподлобья, с ненавистью. Нога прострелена и наскоро перевязана.
— Мертвым притворялся, — возбужденно говорит Арик, — и кобура, явно не рядовой.
— Татуировку смотрели?
— Это как?
— Рубашку пусть снимет и руки подымет. Не понимаешь? Хенде Хох!
Сидит и не реагирует.
— Все равно не понимаешь? Помогите-ка ему. Да, не ботинком в живот, руки ему поднимите. Ну вот, имеется, сволочь недобитая. Мало ему Европы было, сюда приехал.
Я выстрелил ему в голову.
— Может, надо было сдать в разведку?
— А чем он лучше других? Тащить эту скотину на себе, кормить его, поить, в тюрьме, еще и выйдет на волю через несколько лет — ответил я, отворачиваясь.
Засада на пути нарушителей границы — это хорошо. Вот только у нас задача несколько другая. Если уж решили подловить, лучше, когда они не ждут нападения. Сегодня мы попробуем новый фокус. Место засады выбрано почти идеально, два взвода лежат на вершинах холмов по обе стороны от дороги. Заметить нас практически невозможно, уж чему-чему, а маскироваться научились.
Три грузовика, набитые вооруженными людьми расстреляли из гранатометов, по нескольким выскочившим из машин открыли пулеметно-снайперский огонь. В течение пяти минут все было кончено. Пока два отделения проверяли машины, собирали оружие, третье минировало дорогу и подходы к разбитому каравану. Второй и третий взвод занимали новые позиции. Услышав рядом с селом такую стрельбу, арабы решили выяснить, в чем дело. Через полчаса подлетело еще пять разнокалиберных машин битком набитых людьми, грозно размахивающими оружием. Они кинулись к остаткам машин. Не надо было быть полиглотом, чтобы понять их гневные крики и проклятия. Я подал сигнал. Это был не бой, а избиение. Три десятка людей были скошены за секунды. Потом снова добивали, собирали трофеи. Самое время наведаться в деревню. Вряд ли там еще кто остался, способный сопротивляться. Нельзя. Уже вся округа на ногах. Не в том мы количестве, чтобы ввязываться в затяжные бои. Всему свое время. Пора уходить.
Продолжая просвещать по части истории, Анна привезла меня в Акко. С транспортом стало полегче. Мне теперь полагался собственный виллис. Предполагалось, что использоваться он будет исключительно по служебной необходимости, но, где кончается служебная и начинается собственная, определял я сам. Ожидался осмотр каких-то развалин, оставшихся от крестоносцев. Вообще-то в ее рассказах о крестоносных завоеваниях и при показе остатков башен и крепостей я видел очень любопытные параллели. Они ведь прекрасно знали, что такое стратегические точки. Замки стояли не лишь бы где, а контролируя дороги и ближайшие земли. Но кончили все-таки плохо. Надо бы расспросить подробнее, а то я помню только Александра Невского и Чудское озеро. Вот, скажем, порт Акко, через который можно получать снабжение и подкрепления. Очень важно обеспечить для него безопасность, для чего все подступы и дороги должны находиться под нашим контролем. Крестоносцы поставили в долине Курейн крепость, господствующую над округой и являющуюся наблюдательным пунктом. Значит, и нам необходимо предусмотреть что-то для обороны, в современном виде. Не плохо бы выяснить какие у них были ошибки, чтоб их не повторять. Причины их поражения могут быть и нашими.
И тут меня окликнул неуверенный голос.
— Гришка?
Я даже не сразу понял, что это ко мне обращаются. Давно меня так уже никто не называл. Обернулся — мой бывший ротный лейтенант Хаймович Даниил, из-за которого я и попал в Израиль. Я про него многих спрашивал, никто ничего не знает. Обнялись, и я потащил его в ближайшее кафе, выпить и поговорить. Анна, вдруг вспомнила, что ей срочно надо увидеть какую то родственницу и оставила нас одних. Она всегда все понимала.
— Ты как здесь оказался, ты ж всегда был правоверным коммунистом и защищал советскую власть?
— Ты не представляешь, что Союзе после войны началось, когда выяснилось что вы не собираетесь строить социализм. Дикая антисемитская истерия по всей стране — изгнание евреев с работы, чистка армии и советских органов от обладателей «пятой графы». Я, оказывается, не за Родину воевал, а служил буржуазно-националистическим наймитам империализма. Я ведь даже не просился в Легион, меня туда направили после госпиталя. И вдруг, я оказался безродным космополитом, только потому, что у меня родители — евреи. Вот я и решил, что лучше буду жить в своей стране. Тем более, что таким как я, израильский паспорт давали без проблем. А договоренность о выезде бывших легионеров и членов их семей пока не отменили. Мать с собой привез. Как подал заявление, меня тут же из партии исключили...
— Какая жалость, — саркастически застонал я
— А ты не смейся, — вскинулся он. — Думаешь, я не понимаю, что есть разница между идеями и их воплощением в жизнь? А от своих идеалов я отказываться не собираюсь.
— Ладно, — хлопнул я его по плечу. Это твое дело, во что верить, здесь с этим проблем нет. И коммунистическая партия имеется. И как тебе понравился Израиль?
— Бардак. Какой то придурок записал меня в документах Даном, так что я теперь уже не Даниил. Две недели стоим в бесконечных очередях. Что-то записывают, регистрируют. В стране, где полно людей, говорящих по-русски, чиновники не знают ни слова. Вчера, у биржи труда, двести с лишним человек собрались. Ни, тени, ни скамеек. Какие-то непонятные списки составляют, ничего не объясняют. Люди орут, одному плохо стало, так никому дела нет.
— Нормально. Это ты всего третью неделю здесь. Привыкнешь. Многие думают, что иммигрант в Израиле окажется среди друзей, «потому что там все евреи». Это ерунда. Никому нет дела ни до кого. Зато сидит масса чиновников и бумажки пишет. А, про имя — это такое правительственное решение, всех обивритить. Я вот, тоже, Цви по документам. Скажи спасибо, что фамилию не меняют, если сопротивляешься. Ты про т. Сталина и генерала Жадова слышал? Ну, которому букву «И» на букву «А» поменяли. Тут все, Сталины, во всяком случае, по самомнению.
Тут официант принес бутылку водки и питы. На тарелочках лежали сыр, оливки и хумус. Потом притащил шашлыки.
— Слушай, как это при карточной системе, можно в ресторане сидеть? — удивленно спросил Хаймович.
— Ну, это вроде коммерческого ресторана. За немаленькие деньги. Да не бери в голову, мне все равно особо тратить некуда. Я почти не вылезаю с границы. Устроишься на работу — поставишь бутылку. А с едой здесь, действительно, паршиво. Хорошо еще, что хлеб свободно, не по карточкам. Просто я кормлюсь в столовой на военной базе. Зажиреть не зажиреешь, но сытым будешь. Ты все-таки у меня вроде крестного отца, хотя здесь это понятие сомнительное. Ну, тогда сандак.
— Это еще что за ругательство, — удивился свежеиспеченный Дан.
— Темный ты человек. Впрочем, вы все, советские, страшно темные. Это когда обрезание делают, ребенка на руках держат. Вот тот, кто держит — сандак. Это, обычно, дед бывает. Так что, устроив мне обрезание советской жизни, ты практически родственник. И даже не возражай. Кстати, что у тебя с деньгами?
— Это такие интересные бумажки с цифрами? Я их видел, но вообще-то нам дают талоны на питание, денег пока не наблюдается.
— Ладно, это мы потом обсудим, а теперь, — сказал я, разливая по стаканам, — А теперь, выпьем за Победу.
Мы посмотрели друг на друга, встали одновременно и молча выпили.
— Ребят помянем, — сказал он негромко, — тех, кто не дожил. За тех, кто не струсил и не предал. За наших погибших товарищей.
Мы просидели до самого вечера. Выпили основательно, вспоминая погибших. Ко мне он не захотел. Говорит, первое время, как вернулся все прикидывал, кому что поручить если вон тот погибнет. Так и свихнуться недолго. Строить хочет, чтобы вернуть, что разрушили. Тоже какой-то заскок. Когда его понесло в туалет, я окликнул официанта:
— Тут телефон есть? Ага, спасибо. Привет. Что значит кто? Начальство надо узнавать сразу, даже если голос нетрезвый. Нина где-то рядом? Ну, позови к телефону. Нина, солнышко, что ты там мне рассказывала про своего дядьку? Что, такая проблема людей найти? Настолько разборчивый? Частник со старым воспитанием — халтуры не терпит и гистадрутовцев на дух не переносит. Это хорошо. Есть у меня работник. Молодой, здоровый, окопы копать умеет. Я знаю, что это не по профилю, зато, переучивать не надо. Пусть посмотрит, не понравится — выгонит. Будет, будет стараться. Давай — потом перезвонишь. Какой тут номер? — это официанту. — Жду.
Махнул Дану, — Садись. Еще один звонок и к тебе съездим.
— Анна, извини, тут дело у меня дело появилось. Часом к одиннадцати подъеду. Ну, что ты, совсем не много. Бутылка на двоих — это нормально, — успокаивающим тоном сообщил ей, одновременно показывая кулак подмигивающему мне официанту, тыкающему пальцем, в стоящую на столике посуду. — Все будет в порядке, посмотрю, что к чему и приеду. Назад ты поведешь. Целую.
Он смотрел на меня с изрядной завистью.
— И когда это ты так говорить на иврите насобачился?
— А, сунь любого, чтобы вокруг никто по-русски ни бум-бум, быстро научишься. Некоторые еще принципиально делают вид, что не понимают. Давай-ка последнюю, за то, что мы встретились.
— Да. Записываю. Очень хорошо. Объявляю тебе благодарность от моего командования. А в патрулирование все равно не возьму. Ты свое дело делай. Некормленый солдат — это не солдат, а сплошное недоразумение, идти не может, в цель попасть не в состоянии.
Повесил трубку и помахал официанту. Он притащил сверток.
— Значит, слушай, сам напросился. Есть такой мужик, Шломо Вайс, из Австрии. Занимается отделкой — штукатурка, покраска ну все что нужно. Воспитание у него немецкое — порядок и качество. Зато выходит у него красота, даже по здешним стандартным домам. Помощника на днях погнал, за пьянку. Вот тебе адрес. Завтра суббота. Послезавтра, в восемь утра, чтоб как штык был у него перед глазами. Проверишь, на практике, на что способен. А теперь поехали, посмотрю, где живете и с матерью твоей поговорю. Она, наверное, уже волнуется, куда ее обормот девался. Это? Это шашлык дополнительный с салатами. Да брось, знаю я, как люди едят, когда у них только по карточкам — а у нас нынче праздник.
Я впервые попал в такой лагерь — для репатриантов. Ну, бараки, покрытые жестью. Летом, конечно, духота внутри будет страшная, сердечник и помереть может. Мусор на улицах и дети прямо в грязи возятся. Общая территория барака, поделенная фанерой на маленькие закутки, где есть место только для кровати и прекрасно слышно, что там, у соседей делается. Прямо как в 12 стульях, «А они всегда примус заводят, когда целуются». Только в жизни это совсем не смешно. Но жить можно, бывает и хуже. А пугали, меня, пугали. Я такого добра насмотрелся еще в Союзе. Нет, если люди приехали с какой-нибудь Германии, или имели собственный дом в Ираке, их понять можно. Нас советских, такой ерундой не запугаешь. Я почти в таком же бараке вырос. Потом в общаге и казарме жил. Только там отопление было, а здесь охлаждение требуется. Печку давно придумали, а вот кроме не спасающего от жары вентилятора пока еще ничего нет.
У входа в барак стоял какой-то страшно худой мужик и почему-то в одних штанах. Как его ветром не унесло, при таком весе, было не понятно.
— Вы говорите по-русски? — обратился он ко мне.
— Не только говорю, но и пишу, матерюсь и выпиваю! — радостно сообщил я ему.
— У вас сигареты не будет?
— Не курю, — сказал я и сунул руку в карман.
Он резко шарахнулся в сторону, прикрывая руками голову.
— Извините, — сказал он, выпрямляясь и становясь нормально, увидев мой остолбеневший взгляд. — Это у меня нервное, после концлагеря. Все время жду удара.
— Вот, — ответил я растеряно, вынимая руку. — Талоны на табачные изделия получил, раньше отдавал знакомому, а теперь давно его не видел. Все равно пропадут, в конце месяца, если не выкупить.
— Спасибо, — не смело сказал мужик, забирая. — Дай Бог, вам здоровья.
— Здесь таких много, — сказал Дан, уже в коридоре. — У людей психика не в порядке. Как начнут орать во сне, так с перепугу начинаешь автомат искать...
— Я химик-органик. Работала по металлоорганическому синтезу, получению бутадиена, высших олефинов. Пытались найти катализатор, на основе тяжелых металлов, для получения полиэтилена с регулярной структурой. Мы изучали механизм реакций полимеризации и циклизации ненасыщенных углеводородов, таких как этилен и пропилен, под действием металлоорганических соединений, — рассказывала мать Даниила.
— Так, теперь то же самое, только по-русски. Такие высокие материи нам не преподавали. Все больше — левой, правой.
Она улыбнулась.
— Полиэтилен используется как изоляционный материал в кабелях, в строительстве и в радарах, для покрытия труб и топливных баков. Мы искали возможность получать материал при комнатной температуре и атмосферном давлении.
— Звучит интересно.
— Да, вот только проект передали в военное ведомство, а у меня анкета неподходящая. Бывший муж троцкист умер в лагере, и сын служил в Еврейском Легионе. Так что уволили, во избежание. Может и к лучшему. Получила бы доступ к секретности, нас бы не выпустили.
— Вы сейчас напишите, чем занимались, чтобы я ничего не напутал. Ну, и биографию — где учились, где работали, если какие то публикации были. Я покажу кой-кому.
— Не похоже, что у тебя есть знакомые химики, — поползли вверх ее брови.
— Мария Лейзеровна, меня есть знакомый Изя Штивельман, — гордо ответил я. — Он знает всех. Если он кого-то не знает — значит, такого человека нет в стране. Место директора он не организует, не его уровень, но если есть лаборатория по профилю, он узнает. Быстро это не будет, но через пару недель я с вами свяжусь.
— А про папу, я в первый раз слышу, — сказал я уже возле джипа.
— Такими вещами, как-то не принято хвастаться, — ответил он, махнув рукой.
— Ладно, поеду. Вот, держи, — достал из-под сиденья толстую книжку. — Это Изин подарок. Русско-ивритский словарь. Тут таких не найдешь. Польские, румынские, немецкие — русских нет. Это еще издание 20-х годов. Потом русские не ехали. Удачи тебе у Вайса!
Пятеро солдат, с виноватыми мордами стояли передо мной.
— Ну, и что с вами делать? — риторически спросил я. — Я все понимаю, вернулись с рейда — пошли расслабиться, выпили, подрались. Бегать по пересеченной местности от противника вас, что не учили?
— Так это не полиция была, — ответили из строя.
— Ах, не полиция! — обрадовался я. — Значит, вас повязали гражданские прохожие!
— Это английский патруль был, — сообщили из шеренги.
— А вы, в какой армии служите?
— Израильской.
— Не слышу?
— Израильской, — орут.
— Значит, сдались в плен. И хотя я обычно сразу никого не наказываю, утро вечера мудренее — знаете прекрасно, но вы заслужили. Отпуска вам, естественно, отменяются. Будете отрабатывать нормативы. Сутки сидели в полиции и отдыхали, вот трое суток будете отрабатывать в двойном размере, по сравнению с остальными. Взводным я скажу, чтобы персонально вами занялись. Для начала положение два. Они дружно упали в исходную позу, упал-отжался. Начали упражнение, а я продолжу...
На будущее запомните и другим скажите — кто англичанам сдается, получит двойное наказание. Разрешаю им бить морды, но без излишеств. Оружия не применять. Убийства нам ни к чему — все-таки союзники, хоть и хреновые. Сколько раз? Двадцать? Вольно! Командиры взводов, — сказал я, обращаясь к стоящим сзади. Займитесь вот этими. Двадцать им явно мало...
Я подошел к Изе, который давно наблюдал за представлением.
— Привет. Что это ты такой не веселый?
— Все, — сказал он. — Заехал попрощаться, демобилизуют.
— Ну-ка, пойдем, в канцелярию. Расскажешь.
Поделиться книгой: