Помоги проекту - поделись книгой:
В случае гипотетической победы Белого движения развитие нашей страны пошло бы, конечно, не так, как это случилось в Советскую эпоху. В этом смысле альтернатива была, и как показывает опыт Европы, это была альтернатива между коммунизмом и фашизмом. В 20-30-е гг. Европа и Северная Америка шли к индустриальной системе социального государства. Это развитие могло идти трем путями – коммунистическим, нацистско-фашистским и социал-либеральным (включая сюда и варианты, предлагавшиеся демократическими социалистами). В России последний из этих путей в обход тоталитаризма был возможен в случае победы тех или иных социалистов, кроме коммунистов. Две первые возможности вели по тоталитарному пути. Коммунистический путь нам известен. «Белый» путь уже в период гражданской войны заметно коричневел, как коричневели и другие диктаторские режимы Европы в первой трети ХХ века. Фашистские тенденции контрреволюционного авторитаризма по мере дальнейшей модернизации имеют тенденцию к усилению.
Гражданская война шла между красными и белыми? Не только. Была еще одна сила, которая по численности превосходила красных и белых вместе взятых – крестьянское повстанчество.
Крестьянство составляло большинство населения России, и от его поведения зависел исход Гражданской войны и революции. Однако крестьянство не было единой силой. Материальное положение сельских тружеников было различным. Большая часть бедняков поддерживала большевиков и левых эсеров, среднее крестьянство - эсеров, кулачество симпатизировало контрреволюции и отчасти эсерам. Впрочем, прямого соответствия материального положения крестьянина и его политической позиции не было. Зажиточный крестьянин мог сражаться в Красной арии, чтобы отомстить белым за убитых родственников, а религиозный бедняк мог поддержать белых, поскольку они защищали церковь от произвола «сатанинской власти».
Отсутствие четких увязок социального положения и политического поведения иногда заводит исследователей в тупик и разочаровывает их в поиске рациональных мотивов поведения вообще. Особенно если это поведение отходит от норм, принятых среди добропорядочных мещан.
Сейчас появилась мода объяснять события Гражданской войны массовым умственным помешательством населения, эдаким всероссийским психозом. Оно и понятно, с точки зрения сторонников «белой» идеи и либерализма народ только по неразумию мог пытаться сбросить со своей выи аристократическую и имущественную элиту. Так что психиатрический взгляд на социальные процессы вытекает не из результатов психологического исследования, а из недовольства того или иного автора поведением неразумного народа.
Так, обнаружив случай, когда крестьянское семейство убило топором и вилами соседа, В.П. Булдаков торопится объявить его примером «революционаризма», «типичного для психопаталогии революции»[244]. Хотя достаточно посмотреть по телевизору уголовную хронику, чтобы обнаружить множество примеров аналогичного поведения озверевших мещан или опустившихся маргиналов – без каких-либо признаков «революционаризма».
Лукавство «психопаталогического» подхода (в котором, разумеется, нет признаков собственно психологического исследования) заключается в том, что революция объясняется патологией сознания априори, без доказательств. А доказательством объявляются все жестокости, которые происходили тогда (хотя аналогичных жестокостей и «ненормальностей» много даже сегодня, в консервативную эпоху).
Повторяя к месту и не к месту слово «психопаталогия», В.П. Булдаков противоречит себе в соседних строках. Признав «общий практицизм крестьянского сознания и поведения» (практицизм предполагает рациональность, «нормальность»), автор «паталогической» методологии тут же настаивает: «Общинная революция протекала в русле общей психопоталогии смуты. Ее можно рассматривать и как одну из форм социального умопомрачения»[245]. Так практицизм или умопомрачение? Все зависит от того, какой факт «психопаталог» вырвет из контекста. Например, участник белой экспедиции описывает гору трупов и честно признается, что не знает, кто перебил этих людей и предполагает, что «одна часть населения зверски истребляла другую»[246]. В.П. Булдакову не пришло в голову, что это могли быть жертвы предыдущей белой или красной экспедиции. Во всяком случае, он не намерен углубляться в исследование этой ситуации. И так все ясно – умопомрачение.
Вслед за В.П. Булдаковым, В.Л. Телицин ставит себе задачу: «Целью настоящего исследования является комплексный анализ взаимоотношения, взаимовлияния, взаимозависимости, взаимодействия и взаимопроникновения механизмов, порождающих крестьянское бунтарство, - переплетение подсознательных мотивов общественного восприятия эмоций, иллюзий, поверий, страстей, слухов, предрассудков, представлений, суеверий и прочего, поскольку именно они составляют «ткань бытия», саму реальность исторического процесса»[247]. Вот так, уже до всякого исследования автор знает, что найдет: крестьяне выступали против власти (бунтовали) под влиянием не рациональных, а подсознательных мотивов, эмоций и суеверий. Будь они рациональны и рассудительны, нагнули бы шею пониже, с удовольствием надели бы ярмо. Впрочем, побродив вокруг да около крестьянского подсознания (но не дав исследования этой проблемы), В.Л. Телицин все же согласился с теми исследователями, которые считают: «крестьяне защищали свои собственные интересы»[248]. То есть действовали вполне рационально, разумно.
А раз крестьянство все же прагматично, появляется еще один соблазн: объяснить события эгоизмом крестьян. Раньше это объяснение читалось в марксистско-ленинских рассуждениях о крестьянстве как о мелкой буржуазии. Раз буржуазия, должна кого-то эксплуатировать. Теперь аналогичный миф берут на вооружение историки-либералы.
Наше мышление – городское, мы привыкли, что город должен быть обеспечен продовольствием. Но нужно понять и наших предков, которые в большинстве своем жили в деревне, пахали и сеяли, и всю свою жизнь были «обязаны». Сначала помещикам и государю, а затем многочисленным городским властям, за которыми стояла масса голодных горожан. А значит, важнейшая задача революции – наделение крестьян землей и волей – противуобщественная затея. По мнению С.А. Павлюченкова, “в сущности, в первом полугодии 1918 года оказался полностью проведенным в жизнь лозунг “Земля — крестьянам”, и этот лозунг на практике оказался лозунгом голода... Будучи воплощенным в жизнь, лозунг “Земля — крестьянам”, которым революционеры всегда приманивали на свою сторону крестьянство, привел к отказу крестьян от обязанностей по отношению ко всему обществу”[249]. Вот так – если крестьянин голодает от безземелья – это ничего, это нормально. А стоит ему начать работать на себя – общество в опасности. Ибо общество в понимании либерала и коммуниста – это не большинство людей, а «высшие интересы», созревшие в голове элиты. А элиту надобно хорошо кормить. И обслуживающие ее городские слои - тоже. Но ведь город должен обслуживать и крестьянское большинство страны. Крестьянство нуждалось в продукции города и было готово обменивать продовольствие на мануфактуру, металлические и иные промышленные изделия. «Земля – крестьянам!» - лозунг всеобщей сытости для тех, кто производит что-то полезное. Голод вытекал не из стремления крестьян работать на свое благо на своей земле, а из остановки промышленности, из неспособности городской элиты организовать производство, из развязанной в стране гражданской войны, которая, в частности, вылилась в войну города и деревни. Передача земли крестьянам могла стимулировать сельскохозяйственное производство в условиях гражданского мира, сохранения промышленного производства и денежного обращения, автономных общественных организаций, в том числе кооперативного снабжения. Отцами голода были отцы города.
По мере того, как крестьянство подвергалась поборам то со стороны красных, то со стороны белых, происходили крестьянские восстания против враждующих армий. Иногда крестьянские вожаки помогали красным против белых, иногда способствовали успеху белых. Но часто крестьянские движения занимали самостоятельную позицию, отстаивая принципы, близкие к эсеровским и анархистским. Идеологи повстанцев выступали за сочетание социализма и народовластия, солидарности между людьми и свободы личности (воли).
Массы, протестовавшие против коммунистической политики, нередко шли под советскими лозунгами, защищая от коммунистов идеи Октябрьской революции. Часть участников крестьянских движений были за власть советов, но против коммунистов и их новых порядков – «коммунии». Другая часть продолжала поддерживать эсеров, тем более, что события доказали правоту их критики большевиков. До осени 1918 г. эти крестьянские выступления не были самостоятельными и ориентировались на революционную демократию, сражавшуюся с большевиками под красным флагом Комуча и затем Директории. Но после того, как Колчак покончил с революционно-демократической альтернативой большевизму, крестьянские движения стали действовать на два фронта - и против красных, и против белых.
Можно говорить о Крестьянской войне 1918-1922 гг. – самой масштабной в истории нашей страны. Ее география и формы были разнообразны.
Наиболее массовым было движение дезертиров. Большинство крестьян не желало воевать за «коммунию». Уклоняясь от мобилизации, крестьянские парни уходили в леса и начинали партизанить против коммунистов, создавая отряды «зеленых». Они убивали советских работников, нападали на небольшие отряды красной армии. Сотни тысяч «зеленых» партизанили в Московской, Ярославской, Костромской, Вологодской, Владимирской, Тверской и др. губерниях, связываясь кто с левыми эсерами, кто с белыми, чтобы получить оружие и боеприпасы. В январе-июле 1919 г. восстания произошли в 124 уездах европейской части России[250].
Война «зеленых» и красных была жестокой – убийства совработников перемежались с расстрелами пойманных повстанцев. Но иногда неактивных «зеленых» раскидывали по красным частям и отправляли на фронт – РККА остро нуждалась в пушечном мясе.
Вторым источником потрясений было изъятие хлеба и лошадная повинность. Здесь сильнее всего страдали хлебные и прифронтовые районы Черноземья и Поволжья. Дело было не только в тяжести самой повинности, но и в злоупотреблениях местных коммунистов, которые бандитствовали хуже бесконтрольных атаманов. Так, председатель Сенгилеевского уездного комитета РКП(б) по любому поводу отправлял крестьян в «холодную», избивал их, отнимал понравившиеся ему вещи. Его бойцы следовали за руководством, и грабеж принимал нестерпимые масштабы. Бойцы продотряда, явившегося в уезд не были трезвенниками, а напившись, открывали пальбу на улице[251]. «Гуляние» продотряда в селе Новодевичьем кончилось плачевно – 5 марта 1919 г. крестьяне ударили в набат (то-то коммунисты потом так торжественно сбрасывали колокола с церквей – в одной лишь антирелигиозной кампании дело), сбежались да скрутили коммунистов. Председателя Сенгилеевской ЧК убили. Так началось одно из крупнейших в истории Гражданской войны восстаний, известное как «чапанная война» (по названию крестьянской одежды). Она охватила Симбирскую, Пензенскую, Уральскую, Оренбургскую и Казанскую губернии. Только в Сенгилеевском очаге восстания поднялось 25 тыс. крестьян. К ним присоединился пехотный полк в Самаре, но он не сумел овладеть городом.
Потомки пугачевцев взяли Ставрополь на Волге (ныне Тольятти), блокировали Сызрань, угрожали Самаре. 11 марта красные перешли в контрнаступление и 14 марта подавили основные очаги восстания.
В момент наивысшего подъема восстания в нем участвовало 180 тыс. крестьян. Но создать устойчивую организацию повстанцы не смогли, восстание было подавлено. Погибло более 2000 крестьян и несколько сот коммунистов[252].
«Чапанная война» отличается от «махновщины» и «антоновщины» большими масштабами, но и скоротечностью. Внезапно начавшись, она вскоре и прекратилась. Крестьяне показали коммунистам опасность своего гнева, четко выдвинули требование прекращения злоупотреблений (и Ленин показал на VIII съезде партии, что понял это). Но и содействовать белым «чапанные» не желали. Их больше устроило бы примирение воюющих сторон на какой-то срединной основе, сохраняющей завоевания Октября (как не вспомнить платформу эсеров, которая еще несколько месяцев назад считалась «белой», а еще раньше получила поддержку крестьян на выборах, и почти тогда же легла в основу большевистского «Декрета о земле»). Крестьяне говорили: «Нам надоела война, почему коммунисты не примирятся с белогвардейцами, мы желаем мира»[253].
Объясняя, почему поднялись на борьбу, крестьяне говорили: «мы с радостью прогоняли чехов и встречали власть советов, но когда с нас стали требовать все, мы стали обижаться на Советскую власть…»[254]
В наказах своим делегатам крестьяне писали, что были вынуждены «восстать не против Советской (власти), но против коммунистических банд с грязным прошлым и настоящим», которые «ставят диктатуру», кооптируют в советы своих приспешников и не считаются с нуждами крестьян, грабят и делают всевозможные «пакости». Они требовали «крестьянского самоуправления», выборов в советы от крестьян, «но не только из одних рабочих и коммунистов»[255].
Суммируя мнения крестьян, повстанческий штаб заявлял в своем воззвании: «Мы объявляем, что Советская власть остается на местах, советы не уничтожаются, но в советах должны быть выборные лица, известные народу – честные, а не те присосавшиеся тираны, которые избивали население плетями, отбирали последнее, выбрасывали иконы и т.п… Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции»[256].
Восставшие выступали за Октябрьскую революцию и советы, но против коммунистов, предвосхищая лозунги Кронштадтского восстания 1921 г.
В воззвании повстанческой комендатуры Ставрополя, который стал центром восстания, также говорилось: «Мы ни на шаг не отступаем от Конституции РСФСР и руководствуемся ею». Восстание направлено против «засилья коммунистов»[257]. Воззвание подписано комендантом Долининым. Его биография показательна. Алексей Владимирович Долинин родился в семье середняков, воевал на фронтах Мировой войны, дослужился до ротмистра и получил Георгиевский крест. Вернувшись в родное село Ягодное, был избран членом волисполкома и, как человек справедливый, стал народным судьей волости. Руководил разделом помещичьих земель. Типичная биография лидера крестьянского восстания в период гражданской войны. Во время «чапанного» восстания Долинин поднял односельчан, сформировал отряд, двинулся на Ставрополь. Возглавив комендатуру, созвал совещание делегатов, на котором 9 марта был избран Временный исполком Совета повстанцев. После взятия Ставрополя красными 13 марта сумел скрыться, под вымышленным именем вскоре поступил в Красную армию, воевал против Деникина и поляков, дослужился до начштаба бригады Кубанской кавдивизии. Был ранен, из госпиталя написал заявление во ВЦИК, где признался в участии в восстании и просил его помиловать. В апреле 1920 г. был амнистирован, вернулся в родную деревню, где безо всяких преследований прожил до самой кончины в 1951 г.[258] Долинин был сторонником революции, и «чапанное восстание» было для него революционным актом, призванным исправить политику Советской власти. Не удивительно, что и в дальнейшем он был на стороне красных.
И лозунги этого восстания, и даже сама биография Долинина, опровергают не только коммунистические, но и белогвардейские мифы о гражданской войне, получившие продолжателей в современной историографии. История крестьянских восстаний не оставляет камня на камне, например, от выводов М. Бернштама[259] об «историческом единородстве повстанчества и всего народного сопротивления с белым движением». Не выдерживает проверки фактами и мнение Т.В. Осиповой о том, что «крестьянское сопротивление носило, вне всяких сомнений, антисоциалистический характер»[260]. Лозунг «чапанной войны» «Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции!» трудно признать антисоциалистическим. Это же касается и других крупнейших очагов крестьянской войны. Махно выступал не только за социализм, но даже за коммунизм, лидеры Тамбовского восстания действовали в русле эсеровских лозунгов. Сама Т.В. Осипова признает значительное влияние на повстанцев эсеров и идеи советов без коммунистического диктата. Справедливости ради укажем на то, что Т.В. Осипова напомнила М. Бернштаму, что крестьянское движение «не поддержало и режим белых»[261].
Несмотря на то, что некоторые крестьянские отряды переходили на сторону белых, популярность крестьянского вождя могла сохраняться только при условии, если он отмежевывался от белых режимов. Крестьянская масса воспринимала реставрацию царской России как большее зло. Коммунисты отступили от идеалов революции, давшей крестьянам землю, но их безобразия – явление временное, вызванное обстановкой войны и смуты. А вот если победят белые, то землю точно отберут. Не сразу, так потом. Коммунистические начальники – это выбившиеся в люди «свои», они, говорят народным языком. Наиболее «вредных» из них нужно убивать, но в принципе начальники и должны быть «из наших». Белое руководство – это прежняя царская элита, даже если оно и выступает за республику. С победой белых вернутся и помещики, и урядники, и вся унизительная система сословного неравенства, при которой Россия жила испокон. Попробовав жить иначе, крестьянство уже не хотело возврата. Если с большевиками у крестьян возникли социальные противоречия, то с белыми помимо социального существовал и более глубокий социально-культурных конфликт. Это был раскол между народом и элитой, заложенный на уровне мировосприятия еще во времена Российской империи. Две культуры, существовавшие в России со времен Петра, к 1917 г. так и не срослись. Вся культура белого движения – будь то погоны офицеров и стиль газет – все сигнализировало: с победой белых вернутся прежние порядки, прежние опостылевшие иерархия и элита, прежняя несправедливая эпоха.
Весной 1919 г. полыхало Поволжье до Астрахани, Черноземье от Курска до Тамбова, Тверская губерния. И в других уголках Советской России было неспокойно. Ленин на VIII съезде РКП(б) 18-23 марта заявил о курсе на союз с крестьянами и провозгласил лозунг «не сметь командовать!» Впрочем, при сохранении коммунистической диктатуры он имел мало смысла и был прототипом сталинской борьбы с «перегибами». Но на короткое время большевики стали вести себя осторожнее в деревне. До некоторой степени смягчилась политика в отношении социалистических партий.
Немаловажно, что Крестьянская война, одним своим концом ударившая по коммунистам, другим била по белым. Против Колчака действовали партизаны самых разных направлений от большевиков до эсеров и анархистов. После прихода в Сибирь красной армии и установления порядков военного коммунизма партизанские вожди продолжили борьбу уже и против новой власти. Большевики называли их бандитами, они считали себя настоящими большевиками или анархистами.
Впрочем, мещанское сознание недоверчиво к стремлению людей бороться за свои идеалы. Миф видит в повстанческих движениях лишь авантюризм и уголовщину, которая только прикрывается идейными знаменами. Это позволяет коммунистическим и белым авторам без лишних усилий отмахнуться от анализа тех идей, которые не вписываются в простую красно-белую картину. В.Л. Телицин пишет об одном из повстанческих лидеров, в отрядах которого большим влиянием пользовались анархисты: «Не убедительными представляются попытки подвести под выступления вчерашних крестьян политическую основу… Лозунги об отрицании какой-либо власти еще не означали приверженности анархизму. Тот же Рогов в тех деревнях, через которые следовал его отряд, сохранял всю структуру местного (волостного) управления. Его «анархизм» объяснялся обидой, нанесенной большевиками, отсюда и эмоциональный порыв. Никакой идеологической подоплеки здесь не было»[262]. На деле все оказывается сложнее. Стоит внимательнее рассмотреть события, о которых пишет В.Л. Телицин, как в его схеме обнаруживается целый букет нестыковок. Во-первых, анархизм не требует отрицания местного управления. Во-вторых, Рогов действовал в союзе с анархистами, но себя анархистом не объявлял. Лидером анархистов в этих местах был И. Новоселов, который возглавил повстанцев после гибели Рогова[263]. Новоселов стал анархистом задолго до того, как большевики нанесли обиду Рогову, так что объяснение В.Л. Телицина «не срабатывает».
Идея власти советов, местного самоуправления, близкая лозунгам не только анархистов, но и большевиков образца 1917 года, была ближе всего народному крестьянскому идеалу с его общинной традицией, сельским миром и недоверием к городской эксплуататорской культуре.
В большинстве своем крестьяне не ждали Колчака и Деникина как освободителей и не желали помогать «помещикам». Наступление белых заставляло крестьян потерпеть со своими претензиями к большевикам, тем более, что мобилизация и продразверстка вычерпала возможности села, и в коммунистическом наступлении на деревню наступила пауза. С конца лета 1919 г. крестьянская война на советской территории временно идет на спад. Крестьяне решили подождать, пока красные справятся с белыми.
В советское время считалось, что гражданская война в европейской части страны завершилась в 1920 г. с разгромом Врангеля, а на Дальнем Востоке – в октябре 1922 г. В действительности же в 1921 г. почти по всей стране еще шли бои. Это время подъема крестьянской войны и рабочих волнений. В 1921 г. произошел последний всплеск Гражданской войны и революции, который определил их итоги. Крестьянские восстания ширились, охватив Тамбовщину, Сибирь, Северный Кавказ, Украину. Более мелкие отряды действовали практически во всех губерниях России. Эта фаза Российской революции и сопровождавшей ее Гражданской войны оказалась важнейшей, потому что их исход определялся уже после разгрома белого движения.
Одним из крупнейших очагов гражданской войны «после Врангеля» была Тамбовщина. Характерно, что в 1917 г. эти места были одним из очагов выступлений крестьян, которые, не желая дожидаться Учредительного собрания, самочинно захватывали помещичьи земли и уничтожали усадьбы. Теперь на Тамбовщине развернулась жестокая вендетта – коммунисты расстреливали крестьян и разоряли деревни, крестьяне жестоко убивали всех, кто служил коммунистической власти. Повстанцы сформировали три армии с четкой организацией и контролировали сельские районы губернии. Поступления хлеба из нее практическим прекратились.
Сегодня тамбовских повстанцев объявляют чуть ли не частью белого движения. Но оно не имеет никакого отношения к белым. Не случайно, прорвавшиеся в 1919 г. на Тамбовщину белогвардейцы-мамонтовцы не смогли закрепиться здесь. Забавно, что современный тамбовский автор Б.В. Сенников, пытавшийся доказать, что лидеры повстанцев стояли «на позициях Белого движения», ничтоже сумняшеся цитирует воззвание их СТК, где прямо говорится о проведении в жизнь эсеровского закона о социализации земли, о рабочем контроле и свободном самоопределении народностей[264]. Вот такие получаются «позиции белого движения».
Политическое руководство движением осуществлял Союз трудового крестьянства (СТК). Идея создания таких союзов была выдвинута партией эсеров еще в мае. Но эсеры не рассчитывали, что Союзы вступят в жестокую вооруженную борьбу с режимом – ПСР была временно легальна и призывала к ненасильственному давлению на власть. Лидеры ПСР рассчитывали, что в результате возникнет массовое общероссийское движение, способное позднее свергнуть большевиков. Но пока они выступали против “голой партизанщины”.
Тамбовский губернский СТК играл роль политического руководства повстанческой армии, которой командовали Петр Токмаков, Александр Антонов и др. лидеры. Местные эсеры приняли активное участие в восстании, убеждали делегатов конференции ПСР поддержать выступление[265]. Но партия не отказалась от решения о прекращении вооруженной борьбы с большевиками, считая ее преждевременной. В то же время конференция заявила о “неизбежности в будущем возобновления партией вооруженной борьбы с большевиками”[266].
Тамбовский губернский СТК выступал за свержение власти большевиков нaсильственным путем и созыв Учредительного собрания. До созыва собрания власть на местах должна была устанавливаться союзами и партиями, участвовавшими в борьбе. Эта власть должна была восстановить гражданские свободы, провести закон о социализации земли в редакции Учредительного собрания, провести частичную денационализацию при сохранении государственного регулирования производства и цен, восстановить рабочий контроль, обеспечить свободное самоопределение народностей[267]. В СТК совместно действовали как члены ПСР, так и левые эсеры. Поэтому программным требованием некоторых СТК помимо социализации земли было не Учредительное собрание, а созыв Всероссийских съездов трудящихся, которые могли бы определить форму государственного устройства[268]. Антибольшевистское движение сдвинулось влево, к идейным позициям, преобладавшим в нем в 1918 году.
В начале 1921 г. положение коммунистов, только что победивших белые армии, стремительно ухудшалось. Махно после тяжелой для него зимы готовилось к наступлению на Харьков. На Правобережной Украине действовали сторонники Петлюры и Савинкова. На Дону росли отряды Маслакова, на сторону которого переходили полки 1 конной армии. О Маслакове сочувственно высказался прославленный командующий 2 конной армии Миронов, после чего был арестован и расстрелян. Продолжалась гражданская война на Северном Кавказе, в Туркестане и на Дальнем Востоке. 31 января 1921 г. вспыхнуло крестьянское восстание в Западной Сибири. Оно быстро охватило огромную территорию и ряд городов – Ишим, Петропавловск, Тобольск и др. Несмотря на то, что в руководстве восстания преобладали эсеры, оно развивалось под лозунгами «Советы без коммунистов!». Повстанцы во главе с эсером В. Родиным взяли Сургут, атаковали Курган, блокировали железнодорожное сообщение по Транссибу. Это не было возрождением «белого движения» или «Вандеей». Гражданскую войну заканчивала «третья сила», сражавшаяся за первоначальные лозунги советской революции, расходившиеся с коммунистическим проектом.
Кульминацией этой фазы Российской революции стало восстание в Кронштадте, которое угрожало перенести борьбу в самый центр Советской России. Это стало «последней каплей», которая заставила Ленина пойти на уступки народному движению и объявить о новой экономической политике.
Постепенные уступки крестьянству привели к оттоку сельских масс от повстанческого движения против большевиков. После разгрома белых Гражданская война завершилась компромиссом с советской «третьей силой» – большевики сохранили власть ценой уступок крестьянскому большинству страны.
Революция всегда чревата гражданской войной. Но без системных перемен развитие общества невозможно, и народам приходится идти на риск, если они не хотят остаться вечно отстающими. От политических лидеров зависит, удастся ли избежать срыва в братоубийство, которое, как воронка, затягивает общество на путь распада, озверения и отката к прошлому. Увы, в 1918 г. России не удалось избежать этого. Во многом это произошло из-за безответственности большевистского руководства, которое недооценивало опасность гражданской войны, уже выиграв скоротечное вооруженное столкновение осенью 1917 г.
Гражданская война – сложный процесс, в котором распад общества приводит не только к архаизации и озверению, но и к социальному творчеству, стремлению широких масс кардинально изменить свою жизнь, заложить основы новой жизни «после победы», отстоять свои рациональные интересы и стремления, которые раньше были подавлены правящей элитой. Разрушение основ существующей в России цивилизации коммунисты восприняли как возможность создать новое, более передовое общество, как начало мировой революции. И во многом они действительно продвинулись по пути создания структур советского общества, которое позднее утвердится в СССР. В условиях войны новое общество в основе своей формировалось как милитаризированное, крайне авторитарное.
После поражения демократических социалистов в конце 1918 г. на авансцену борьбы с большевизмом вышло белое движение, отличающееся таким же авторитаризмом, как и большевики, но без присущего большевизму стремления обеспечить людям социальное равноправие. Белое движение выступало под флагом «порядка», но действия его армий сопровождались грабежами и насилиями над мирными жителями, на фоне которых приход красных или анархистов-махновцев воспринимался населением как освобождение. В этих условиях белое движение имело мало шансов на победу. Наиболее массовой силой, сопротивлявшейся как «военному коммунизму», так и белой реставрации, стали крестьянские повстанческие движения. Они в той или иной форме поддерживали анархистские, эсеровские и даже большевистские идеи (уличая коммунистов в их искажении и нарушении). Гражданская была многосторонним столкновением, когда по разные стороны баррикад оказались не «хижины и дворцы», но «братья по классу», даже соседние избы.
Но крестьянское движение было разрозненным, а политика коммунистов оказалась достаточно гибкой и в итоге - прагматичной. Разгромив белое движение и приняв часть требований крестьянского движения, коммунисты сумели одержать победу в гражданской войне и революции. Но часть лавров этой победы принадлежит повстанцам, которые заставили коммунистов принять экономические требования трудящихся, недовольных «военным коммунизмом». Этот компромисс коммунистического сверх-индустриального проекта и народной стихии отныне станет основой развития советского общества.
Очерк пятый
«Идеальный» НЭП
Во время Перестройки, которая провозгласила цель создания рыночной социалистической модели, НЭП стал знаменем либеральных коммунистов. НЭП мог решить все проблемы, и не только экономические. Как писал А. Нуйкин: “пойди мы в другую сторону, намеченную нэпом, -… фашизм в Европе (и в Германии) вряд ли одержал бы победу”[269]. Позднее историки приложили немало усилий, чтобы вскрыть глубокие противоречия, в конечном итоге погубившие НЭП. Однако значительная часть «шестидесятнической» интеллигенции продолжает верить в эффективность этой системы и считать ее уничтожение одним из основных преступлений Сталина. В то же время многие критики рыночных отношений видят в НЭПе одно из свидетельств их пагубности.
Чем же был НЭП? Как он был устроен? Что думали о нем сами лидеры большевизма?
Начнем с того, что идеи рыночного социализма были хорошо известны задолго до Ленина. Рыночные социалистические модели разрабатывали Л. Блан и П-Ж. Прудон. Они доказывали, что не капиталисты и государство, а сами работники должны распоряжаться производством. Тогда у рабочих будет стимул трудиться как можно лучше. Для обоих этих французских теоретиков социализм был несовместим с авторитаризмом. Затем эти идеи развивали народники и умеренные социал-демократы. Модель Ленина предусматривала регулирование рынка авторитарным государством, которое ставит своей целью создание нетоварного общества – социализма. НЭП для Ленина был переходной системой, которая позволяет прийти к той же системе, к которой во время «военного коммунизма» шли напрямую. Сама идея НЭПа стала результатом не теоретического поиска, а вынужденных обстоятельств.
Переход к НЭПу стал явной уступкой большевиков массовым выступлениям против политики «военного коммунизма». В марте 1921 г. Х съезд РКП(б) по предложению Ленина провозгласил переход от продовольственной разверстки к фиксированному продовольственному налогу. Несмотря на то, что продовольственный налог тоже был тяжел, новая модель «смычки» с крестьянством стимулировала сельскохозяйственное производство, так как излишки оставались в руках крестьян и могли продаваться на рынке. Таким образом, отменялась распределительная монополия государства и началось восстановление рыночных отношений.
На протяжении марта-мая 1921 г. большевики уступили почти всем экономическим требованиям народных восстаний, поставивших однопартийную диктатуру на грань катастрофы.
В своих последних работах Ленин пытается наметить решение важнейшего противоречие НЭПа: с одной стороны, необходимо создать индустриальную экономику, работающую по единому плану, с другой – ресурсы на это должно дать развитие неподконтрольного частного хозяйства, прежде всего крестьянского. А рыночная стихия в крестьянской среде приводит к постоянному выделению и усилению сельской буржуазии, которая смыкается с городским частником и «спецами» (специалистами, представителями старой интеллигенции), составляя конкуренцию неповоротливой, «никуда не годной» советской бюрократии. Ленин не на шутку опасался хозяйственных успехов крестьянства, и даже после спасительного урожая 1922 г. говорил своим соратникам (по воспоминаниям Каменева): "ох, смотрите, от того, что люди будут временно сытей, нам, как партии, товарищи, будет временно труднее"[270]. Сытость затрудняет движение к большевистским идеалам, голод — ставит режим на грань крушения. Как сочетать обеспеченность народа, финансирование государственной индустриализации и снизить угрозу возвращения к власти буржуазии? Об этом немало размышляли противник большевизма — народники и меньшевики. Теперь Ленин начинает заимствовать их идейный багаж.
Нужно, чтобы крестьянин не превращался в сельского буржуа, а шел к социализму, причем сам, снизу, без принуждения со стороны коммунистов. Чтобы решить эту задачу, Ленин возвращается к народнической идее сочетания частного и общественного интереса в самоуправляющемся коллективе (кооперативе). Но кооператор должен быть цивилизованным, культурным, иначе кооперация опять превратится в формальную бюрократическую структуру. Поэтому Ленин увязывает воедино две задачи: "задачу переделки нашего аппарата, который ровно никуда не годится" и задачу "культурной работы для крестьянства. А эта культурная работа для крестьянства как экономическую цель преследует именно кооперирование"[271]. Этот процесс должен быть добровольным и органичным — хозяйственную цивилизованность нельзя насадить. По мере роста производительности крестьянского труда будут расти отчисления в пользу государства, что обеспечит создание производственной базы.
Поворот к культуре и кооперативному самоуправлению означал отказ от прежнего большевизма, игнорирующего культурный уровень страны и социалистический характер крестьянского самоуправления. Ленин признал "коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм"[272]. Он даже дал новое определение социализма: «строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией»[273].
Таков был план, который иногда отождествляют с реальностью НЭПа. Но «гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Кооперация не получила хозяйственной самостоятельности, так как это могло создать параллельный государству центр экономической власти. А это подрывало монополизм чиновничества. Кооперация превратилась в распределительную бюрократическую надстройку над селом и не сыграла во время НЭПа решающую роль в его развитии. «Культурная революция» тоже пока не состоялась – специалистам, обладавшим высокой квалификацией, не доверяли, так как они в недавнем прошлом почти поголовно были членами или сторонниками антибольшевистских партий. Подготовка коммунистических специалистов была делом нелегким и нескорым. Из этого следовала целая цепочка последствий. Низкая квалификация управленцев и работников предприятий, отсутствие на практике рыночных стимулов для более эффективной работы – все это исключало быстрый рост производства товаров широкого потребления. А значит, и у крестьян не было дополнительных стимулов нести излишки продовольствия на рынок. Крестьянское большинство страны пользовалось ситуацией и улучшило собственное питание. Но перед экономикой встала угроза стагнации, что в условиях роста населения означало неминуемое падение уровня жизни.
Повысить производительность труда можно было только развивая производство средств производства. А для этого нужны были средства. Взять их можно только за счет крестьянства.
Казалось бы, во время НЭПа создавалась многоукладная экономика. Была разрешена не только торговля, но и частное предпринимательство. Поскольку именно многоукладная экономика, регулируемая государством, является основной программы части социал-демократов и правых коммунистов, НЭП может стать важным доказательством продуктивности этой идеи. Поэтому для многих авторов важно сосредоточить внимание на тех моментах НЭПа, когда он был успешен – в 1922 и 1925 гг. А что было в другие годы?
Государство продолжало удерживать "ключевые высоты" экономики - большую часть тяжелой промышленности и транспорт. Формально государственные предприятия переходили на рыночные отношения. Они объединялись в тресты, которые должны были реализовывать свою продукцию на рынке.
Отсутствие жесткой границы между частной и государственной собственностью создавало широкие возможности для коррупции – ситуация, типичная для бюрократического капитализма. Экономическое руководство государственными предприятиями как правило было неэффективно, но правительство не давало обанкротиться трестам, предоставляя им дотации. Получалось, что за счет налогов с крестьян оплачивалась некомпетентность государственной бюрократии и предприимчивость нэпманов.
Государство с помощью налогов регулировало рыночное хозяйство, а с помощью командно-административных методов - оставшуюся в его руках крупную промышленность. Тресты, не говоря уж о предприятиях, не могли сами решать, как и что производить, не были свободны в выборе смежников. Ленинградский историк, проанализировав документы, пишет: «…обыденные представления о безбрежной свободе частного предпринимательства в период нэпа не совсем точны. Если отдел губсовнархоза имел право утверждать или не утверждать программу работы частного предприятия (в том числе арендованного), то, следовательно, он держал в своих руках административный рычаг управления частной промышленностью, имел возможность включать в план всей ленинградской индустрии те объемы и ту номенклатуру, которую в виде программы обязан был представлять частный предприниматель»[274]. В городе частные предприятия действовали преимущественно в легкой промышленности, где занимали 11% рабочих и производили 45% товаров. В других отраслях частный сектор был представлен гораздо слабее.
Сила частного капитала была не в производстве, а в посредничестве, торговле, поскольку государственно-бюрократическое распределение не справлялось с этой задачей. Но внешние формы “буржуазности” были очень заметны. Снова стали работать дорогие рестораны, на улицах появились модно одетые люди, звучала легкая музыка. «Рынок» проявил себя не в производстве, а в неравномерности распределения. Монополизм государственных трестов обеспечивал их господство над потребителями промышленной продукции, а сектор частной собственности – широкие возможности для злоупотреблений чиновников, перекладывавших часть государственных средств в частные карманы. Эта модель коррупции будет возрождена в период Перестройки и доживет до нашего времени. Очевидно, это имеет мало общего и с рынком, и с социализмом.
Вся экономическая система НЭПа держалась на монополизме, который опирался на политическую монополию компартии. Компетентность управленца была не столь уж важна по сравнению с его «проверенностью», принадлежностью к компартии и, что немаловажно, незамешанностью в ее фракциях. Таков был итог революции и гражданской войны – монополия коммунистов на власть гарантировала курс на создание коммунизма. Правда, пока страдала эффективность управления.
Из всех лозунгов, с которыми жители России поднимались против империи и сражались на фронтах гражданской войны, было выполнено только одно требование. Крестьяне получили землю и теперь, после отмены продовольственной разверстки, могли пользоваться новыми наделами и плодами своего труда. В 1922 г. права крестьян на землю были закреплены законом (формально земля числилась государственной, но крестьяне получили ее в бессрочное владение), а хороший урожай, выращенный поверившими новой власти крестьянами, позволил улучшить экономическое положение страны. Уменьшилось болезненное расслоение крестьян.
Модель НЭПа, как казалось, должна была уравновесить разные интересы, преодолеть образовавшиеся противоречия и вывести страну к решению важнейшей задачи: создания индустриального общества, регулируемого из единого центра — как виделся марксистам-ленинцам социализм.
Вся история НЭПа – это череда обнадеживающих коротких успехов и длительных кризисов.
В 1923-1924 гг. разразился кризис сбыта продукции. Если измерять цену промышленных товаров в пудах зерна, то цены эти выросли по сравнению с 1913 г. в 3-4 раза. Государственные тресты сбывали свою продукцию по монопольным ценам и к тому же через частных перекупщиков. Началась неизбежная в таких условиях спекуляция - цены на промышленную продукцию быстро поползли вверх. Это привело к затовариванию — промышленные продукты были так дороги, что масса населения просто не могла их купить. Кризис сбыта 1923-1924 гг. показал, что НЭП не означал реального перехода промышленности на рыночные рельсы. А после кризиса партийные и хозяйственные органы «подтянули вожжи» управления промышленностью, оставив от рыночных отношений одну видимость. Типичными были такого рода партийные указания: "Обязать управляющего Ижорским заводом тов. Королева в течение 24 часов заключить договор с Петрообласттопом на поставку одного млн. пудов угля на следующих условиях: Ижорский завод вносит задаток в размере 10% стоимости договора, а Областтоп предоставляет пятимесячный кредит, считая со дня подписания договора. Срок доставки указанного количества угля – два месяца"[275]. Как видим, самостоятельность хозяйственных организаций была чисто условной.
ВСНХ (Всероссийский, затем всесоюзный совет народного хозяйства — главный орган управления государственной промышленностью) приказал трестам понизить цены. В условиях низкой эффективности производства это значило, что трестов останется меньше средств на закупку нового оборудования. Получался замкнутый круг.
Коммунисты вступили в постоянную борьбу по поводу выхода из кризиса, преследовавшего НЭП на протяжении всей его истории[276].
В деревне росло перенаселение. Помещичьих земель не хватило, чтобы трудоустроить всех крестьян. Росла деревенская безработица, промышленность росла слишком медленно, чтобы откачивать излишнюю рабочую силу. Это воспроизводило бедность. Несмотря на то, что крестьянство получило землю, раздел ее на множеством мелких участков делал хозяйство маломощным. План заготовки хлеба в 1924 г. был выполнен только на 86%. Промышленность была по-прежнему нерентабельной, и к тому же восстанавливалась медленно. В 1922 г. уровень промышленного производства составил 21% довоенного, в 1923 г. — 30%, 1924 г. — 39%. И это восстановление требовало большой нагрузки на крестьян. Чтобы повысить рентабельность промышленности, председатель ВСНХ Дзержинский считал, что снизить промышленные цены можно с помощью увеличения производительности труда и всемерной экономии. Но новой техники на предприятиях не было, восстановление металлопромышленности только началось. Поэтому выполнить эти задачи можно было только за счет более интенсивной эксплуатации рабочих, жизненный уровень которых, если учесть систему социального обеспечения СССР, приблизился к довоенному. Но уровень жизни царской России, к которому теперь вернулись рабочие, был явно недостаточным для обеспечения социальной стабильности — малейшее его понижение грозило новыми социальными взрывами.
Если перед вами полные прилавки, это еще не значит, что население хорошо питается. Прилавки могут быть полны потому, что у населения нет денег, чтобы купить, что ему нужно. Уже летом 1923 г. произошли забастовки в Москве, Петрограде, Донбассе и др. местах.
Максимальные уступки, которые советское руководство могло сделать капитализму, последовали в 1925 г. В апреле прошли пленум ЦК и XIV конференция ВКП(б), которые приняли «правые» решения. Были снижены налоги на крестьян и цены на машины (все равно доступные только богатым хозяйствам и кооперативам), увеличены кредиты, разрешена аренда (без субаренды), ослаблен контроль за мелкой торговлей и разрешен подсобный наемный труд на селе, то есть, с точки зрения ортодоксальный марксистов — прямо капиталистические отношения. Апрельский пленум ЦК объявил задачей партии «подъем и восстановление всей массы крестьянских хозяйств на основе дальнейшего развертывания товарного оборота страны»[277]. Впервые речь шла обо всей массе крестьян — включая и зажиточных хозяев, товарность которых была выше, чем у среднего крестьянина. Предполагалось законными экономическими методами бороться «против кулачества, связанного с деревенским ростовщичеством и кабальной эксплуатацией крестьянства». Подобные формулировки уже через три года будут клеймиться как «правый уклон». Ведь в них прямо указывалось, что кулачество можно было вытеснять только путем конкуренции (это еще кто кого вытеснит).
Поделиться книгой: