Помоги проекту - поделись книгой:
Говорить об этом не легко, потому что, собственно, сказать об этом нечего. Речь, ведь, не о том, что Бог - такой-то или такой-то, не о том, что у Него те или иные свойства, или, что Он делает то или иное. Тут не в этом самое настоящее. А просто: Он здесь. И также: Он есть Он.
Как Его тут постигают? Можно воспользоваться сравнением:
Я нахожусь в одной комнате с другим человеком, с которым у меня есть внутренняя связь. Я чем-то занят, он тоже. Мы ничего не делаем вместе, даже не разговариваем друг с другом, даже друг на друга не смотрим, и, однако, я знаю: он тут. При всяком деле, при всяком слове, при всякой мысли сохраняется простое, неизменное сознание: он тут... и он есть он... и это все то же самое. Так приблизительно и здесь.
Это сознание может выражаться двояко, как пустота и как полнота. Бывает, что нет ничего - не будем пугаться кажущегося противоречия: простой логикой тут ни до чего договориться нельзя. Сердцу не хватает, оно требует, а вокруг пустота. Все чувства прислушиваются, а вокруг все молчит. Но у этого «ничего нет», у этих пустоты и молчания где-то имеется центр. И над ним стоит некий неуловимый образ. Там что-то ищет. И это - место Божие. Он там, тем самым, что Его «там нет». Сердце тем Его постигает, что сердцу Его не достает. Так оно узнает о Боге, что не есть Он: не человек, не земная судьба, не ощущение мира. Узнать, что не есть Он, и чувствовать величие недостающего - это болезненно, но в этом есть и подлинное блаженство. А потом может случиться, что после долгого ожидания что-то начнет чуть-чуть меняться. Это уже не «ничто». Уже «нечто». Не надо при этом представлять себе какие-то особые переживания, свет или жар или; силу. Не следует терять того, чему мы научились в школе «Нет». Вовсе ничего особенного не случилось - всего только на месте того постоянно ощущавшегося недостатка появилась мягкая заполненность. Что это такое, невозможно сказать. Однако, Он тут. И Он есть Он.
Уж совсем трудно назвать орган, посредством которого это воспринимается. Крупнейшие духовные писатели говорят об «острие духа», о «дне души», о «душевной искре». Все это - глубокие образы, но тогда лишь понятные, когда то, что они подразумевают, уже пробудилось.
Существуют, без сомнения, и разные другие пути к постижению Бога. Мы здесь говорили лишь о немногих. Они уже могут открыть нам глаза на эти святые и тончайшие вещи.
Постигая Бога через совесть, через смысл существования и промысл, через тоску или, наконец, через простое присутствие, мы Его познаем по-разному, с разной силой и разными частями своего существа, так, что в частностях это познание вряд; ли даже можно определить точно. По всей вероятности, правильно и благочестиво будет сказать: мы - Божие создание; Он же есть Тот, Который есть и Который жив. Он нас создал и Он пронизывает нас Своим действием и держит нас. Наша сотворенность есть как бы то «место», откуда идет наша связь с Ним, потому что именно там Он и отличается Своею силою, как Господь и Творец, от Своей твари., и вместе о тем любит эту тварь и охватывает ее Своей благодатью. В живом и чистом переживании своей сотворенности мы угадываем Того, Кто нас сотворил. В живом и чистом переживании конечности и ограниченности своего существования мы угадываем Того, в Ком мы имеем свое бытие. Того, Кто стоит по ту сторону нашей ограниченности! и сам эту границу превращает в близость Своей любви.
Можно спросить: ведь Бог есть, и Он всемогущ; как же тогда я Его не постигаю опытом своих чувств? Почему не постигаю Его так с большею даже силой чем все остальное, более непосредственно, чем себя самого? Ответом на это может быть только: потому, что я тварь. Ведь Он - бесконечный, Тот, к Кому неприложимы никакие мерки;
Он один может сказать: «Я есмь Сущий». Моя предельность, я сам - вот тот покров, который от меня скрывает Бога. Но если я сам являюсь Божьим покровом - от одной этой мысли сердце может забиться сильней - то это означает, что Он находится по другую сторону моей ограниченности!... Но тут вклинивается страшное возражение: не только то, что ты ограничен, отделяет тебя от Бога, не только то, что ты представляешь собою кусочек мира, приводит к тому, что Он, «Живущий на небе», «в неприступном свете», для тебя недоступен, - но еще и то, что ты грешен. Это делает из тебя не только покров, скрывающий Бога, но и превращает тебя в «тьму», неспособную «объять» Святого. Это верно, - конечно. И все-таки, все-таки! Я - Его создание, Его образ, несмотря на все грехи; и искупление произошло; и благодать Его действует. И чем чище я воспринимаю свою ограниченность, чем глубже я смиряюсь сердцем, чем искреннее я каюсь в своей греховности, тем скорее может мне быть даровано почувствовать и постичь «ту сторону».
Могут найтись люди, которые скажут: Мне обо всем этом ничего неизвестно. Верно, что у меня есть совесть, и я чувствую ее вескость, но я это ощущаю только как этический долг, - не как голос Божий... Что есть некоторый порядок в существовании, я знаю, но следует думать, что это - порядок природы, где ничего не происходит без причины. К этому добавляется, по всей вероятности, сила жизни и утверждающей себя личности, старающейся в таком порядке расположить вокруг себя всю путаницу событий, чтоб она могла чувствовать себя не беззащитной... Как бы ни были случайны, произвольны, даже злостны те или другие события, личность старается их перетолковать до тех пор, пока, согласно ее предвзятому желанию, не появится во воем этом некий налет смысла... Верно, что есть тоска, но это именно - всего только тоска, в которой проявляется желание жить полной жизнью... Что же касается того переживания простого присутствия, то об этом мне окончательно ничего не известно. Свое существование я ощущаю, как и существование вещей, может быть даже смутно чувствую за всем какую-то связь, - но это же еще не Бог!
К таким возражением нужно относиться серьезно, очень серьезно. Выражающееся ими честное отрицание ценнее всякой чувствительности, претендующей на обладание тем, чего у ней нет. Но ошибкой было бы считать окончательным то состояние, из которого эти возражения исходят. Знание о Боге есть нечто живое. А все живое растет. Вера нас учит тому, что есть Бог и что мы способны Его познавать. Нам остается уповать и оберегать свою внутреннюю восприимчивость к священному.
Нужно молиться о познании. В Священном Писании повторяется все время: «Сними покров с моих очей», - «раскрой мне разум», - «прикоснись к моему сердцу», - «вместо сердца плотского дай мне сердце живое», пробужденное действием Духа и поэтому способное чувствовать... Все время говорится о свете, который нам обетован и в котором действительность Бога станет явной... Все время говорится о близости Бога и о жизни в близости к Нему, о Его лике, который Он нам явит и которым мы тогда будем жить... Ведь не одни же только слова все это! Это - подлинные обетования, говорящие нам: ты можешь постичь действительность Бога, - проси об этом. «Просите и получите» - это евангельское изречение ни к чему не относится так, как к высшему из всех даров: живому познанию Бога.
И мы должны бодрствовать. Бодрствовать, прислушиваясь в сторону Бога. Серьезно относиться к своей совести, но в особенности обращать внимание на самую ее глубину. Жить своей повседневной жизнью, но быть готовыми к тому, что в ней нам может открыться замысел и промысл. Вести свою жизнь, быть с людьми и с вещами, но прислушиваться на ту сторону, - не возвестится ли то тихое и нежнейшее: близость Бога.
А в остальном - ждать.
Царь, для которого все живо
В заупокойном богослужении Западной Церкви есть такие слова:
«Царю, для Которого все живо, Ему помолимся».
Велика эта мысль: Бог - Тот, для Которого, ничто живое не живет вдали от Него. Ничто предназначенное к жизни для Него не умирает. А что может жить, приобретает в Нем полноту жизни.
Бог есть Бог Живой и Он полон несказанной жизненной мощи.
Можно быть живым в разной степени. Возьмем несколько разных людей. Все они живы, - поскольку не умерли. Но в одном жизнь тощая, - способность к восприятиям скудная, страстность тусклая. В другом жизнь горит, - его горести могучи, радости - яркий взлет. Иной человек остается теплохладным, что бы ни происходило с ним. Все ему невесомо, любое событие ему кажется бледным. А других людей все захватывает, - каждая вещь звучит, сверкает красками, несет в себе силу, содержит радость или вызывает боль... Есть много степеней жизненности. И иногда встречаются такие люди, что глядя на них постигаешь, что такое, собственно, - жизнь, до того глубоко их существо, так велика их способность наслаждаться, так утончена и сильна их способность страдать, до такой степени они своей сутью присутствуют во всей напряженности существования... Бог же жив как никто другой. В Нем нет ничего мертвого. Все в Нем не только «имеется», а живет, действует и владеет самим собой. Никакого мертвого груза, - все свободно витает в яркой напряженности. Ничто не спит, - все горит в едином, всеобъемлющем, бесконечном жизненном акте.
Но и это все - только еще восприятия человеческого мышления. Подлинная жизнь Бога - Его святость; Он свят, и в этом Его жизненность, Ему наиболее присущая, - та, которая проявляется в Откровении, в пророках, во Христе. Та, которая прикасается к человеческой душе при подлинной встрече с Богом.
Люди рождаются, вырастают, имеют свои радости, и горести, свои судьбы, трудятся, борются, развиваются: все это происходит в Боге.
Он их создал и Он вложил в них их силы. «В Нем мы живем, и движемся, и пребываем».
Когда мы радуемся, Бог Живой в этом присутствует. Он знает о нашей радости и она к Нему обращена. Когда мы страдаем, мы - Его создания. А Его создания Ему не безразличны. Страдание обращено тоже к Нему.
Когда мы заняты своим делом, это - дело, Им порученное нам. Ему не безразлично, как столяр делает стол, как мать ведет свое хозяйство, как врач лечит больных. Существует дурная религиозность, воображающая, что она возвышает божественное, принижая земное В ней сказывается загнанное внутрь вожделение земного и расплата за это. Нет, земные дела не ничтожны. Они не безразличны, и уж совсем не безразличны Богу. Ибо Бог сотворил мир, «чтобы он был». И Бог увидал, что в мире вое было «хорошо весьма». Ему угодно, чтобы все и оставалось хорошим, и Он божественно скорбел, когда в то благое, что Он создал, ворвался грех. Для Него это было так важно, что Он «послал в мир единородного Сына Своего в умилостивление за грехи наши». Свое дело Бог передал в человеческие руки, чтобы люди его берегли и продолжали и хорошо завершили бы по Его воле, Ему на радость, а себе самим на осмысление своего существования. Таким образом, Бог с нами, когда мы делаем свое дело, в чем бы оно ни заключалось. Делать мы должны для Него и вместе с Ним. Для Него живо наше дело.
Люди встречаются, соприкасаются друг с другом, пробуждают друг друга к жизни и расширяют рамки существования один для другого; они борются между собою и через это тоже растут; они объединяются между собою в верности и в любви, в общности судьбы и творчества - и во всем этом присутствует Бог. Они - Его дети. Он вызвал их к существованию. Ему угодно, чтобы они расли, один благодаря другому, и вследствие этого «полнее воздавали бы Ему хвалу». Человеческое общество живо тоже для Него.
Он нас побуждает нашею совестью. Только в свободном делании может быть место для святости. Бог призывает человека, чтобы тот в своей свободе дал Ему место. Когда человек не на высоте, Бог его судит через его совесть. Но и при этом суде Ему угодно, чтобы человек был жив. В своей вине человек чувствует поврежденным глубочайший нерв подлинной жизненности, блага бытия, единства с вечной святостью. Бог дает ему это почувствовать. Но Он хочет «не смерти грешника, но да обратится и да будет жив». Бог не отсекает. Он говорит: ты стал виновным; но у тебя есть еще путь. Через твою вину этот путь стал другим, но он остается путем. Прими вину на себя. Ответь за нее. Преодолей и иди дальше вперед! - Когда же человек поступает по правде, Бог одобряет его и это внутреннее «Да» содержит в себе блаженство божественно-святой жизни. Бог в этом живет Своей жизнью, и в этом живет и растет свободное создайте Божие.
Благодатью же Бог дал человеку участие в Своей собственной жизни: возродившись в лоне Божием, верующий живет потоком божественной жизни и именно в нем становится вполне и по-настоящему самим собой.
Это так: Бог есть Бог Живой и для Него все живо.
Но вот приходит смерть.
Бывает смерть завершающая. Как говорится, человек умирает тогда «своей» смертью. Умирает так, что эта смерть - как бы плод его наиболее подлинного существования, которое тут и дозревает окончательно. Такая смерть - редкий дар. Но и тут стоит вопрос: почему вообще жизнь должна приходить к концу?
Бывает и смерть разрушительная. Молодое существо расцветает, все в нем готовится принять полноту жизни! и эту полноту проявить, и вот приходит смерть. Что может означать такое обрывание?.. Человек нужен другим, он им служит поддержкой и защитой, он необходим для их личного существования. И этот человек исчезает... Или человек рос у нас на глазах, мы видели, как развивались его силы, как он приобретал познания, учился владеть вещами, сознавал все яснее свою задачу, накапливал опыт, и в нем уже проявлялось все то, что нужно для высокого творчества. Он дал бы очень многое, но его жизнь оборвалась преждевременно...
Обо всем этом тяжело думать. Еще тяжелее от этого на сердце. Не отрицается ли тут сама жизнь? Нет ли тут какого-то провала в жизненности Самого Бога?
Вера нам говорит, что в смерти Бог дает жизни ее настоящее свершение.
Вера говорит: как бы ни складывалась жизнь человека, ее мера установлена Богом, Который «не смерти хочет, но жизни». Что дано человеческой жизни, то и есть ее мера. И то, что казалось внезапным отрывом, было только проявлением этой меры. Перед Богом, каждый человек умирает «своей» смертью, той, которая вытекает из его жизни и ей предназначена. С точки зрения человеческой, это может быть завершением или внезапным отрывом. Но тут перед нами - тайна Божиего знания.
Когда же человек умер, он предстает перед Богом. Тогда спадают все покровы. Бог везде и однако Он людям далек. Он далек человеку из-за того, что человек из себя представляет. Мое бытие и бытие вещей показывают мне образ Божий и о Нем говорят, но они же и скрывают Его от меня, закрывают мне доступ к Нему. Это бытие разбивается смертью. В смерти происходит чудо вторжения Бога. Бог Сам срывает покровы. Вера говорит, что это - чудо благодати: Бог раскрывает Свое присутствие. Согласно нашей вере, смерть есть Божия милость. Она означает, что Бог раскрывает Себя.
И вот человек стоит перед Богом. Одним тем фактом, что человек умер, он еще не стоял бы «перед Ним», потому что никакое состояние, ни жизни, ни смерти, само по себе еще не означает раскрытия Бога. Но от Бога исходит благодатный дар Его раскрытия. Человек стоит перед Богом и все его существо начинает гореть как стружка, которую держали бы в невиданном пламени. Она воспламеняется к подлинной жизненности.
Все мертвое уничтожается. Ведь мы, живые, не полностью живы. Многое мы всего только тащим на себе. Внутри у нас немало мертвого груза. Вот мы что-то сделали, и как часто нам приходится браться за сделанное сызнова, чтобы оно стало действительно нашим. Вот с нами произошла неприятность, но она только скользнула по нам. Как часто приходится нам сидеть с другим человеком, рассказывающим нам свои горести, и при этом чувствовать с отчаянием свою собственную отупелость. Мы живем лишь отдельными взлетами... Здесь же все сразу вовлекается в высшую жизненность. Что не живо, то сгорает. Сгорают все корки, все окаменелости. Все, что атрофировалось, начинает шевелиться. Все, что было придавлено, начинает дышать свободно.
Вина становится явной и раскаяние - безмерным. Но что такое христианское раскаяние? Бог судит человека, и человек, стоящий перед Богом, тоже, вместе с Богом, судит себя самого. Святость Божия раскрывается с такой неслыханной мощью и с такой несказанной красотой, что человек измеряет себя самого мерою божественной любви. Измеряет во всем, также и в том, в чем он против этой любви погрешил. Он соучаствует в свершении Божиего суда, против себя самого, со страстной убежденностью. И если по милости Божией его жизнь была такой, что несмотря на все грехи ее самая сокровенная суть оставалась обращенной к Богу, то этим судом сжигается всякая вина; человек принимает на себя наказание и оно, при всей своей тяжести, становится для него напряженно жизненным. Живая святость к нему прорвалась.
«Все их дела следуют за ними», говорится об умерших. Умирая, человек не избавляется от всего того, что он сделал, все это продолжает жить в нем. Все это остается в его живом существе, - остается, как животворящая или тормозящая сила. Все это он приносит с собой на суд Божий. Он вступает в палящий жар присутствия Божия и «как через огонь», сжигающий все что не может ожить, он входит в вечную жизненность. С ним вместе проходит все, от ударов молотком, которые делал рабочий, до высших духовных произведений, и « как через огонь» все это вступает в Жизнь.
И мы еще не сказали самого глубокого. Верою, благодатью и нашим возрождением Бог в нашу природную жизнь внедрил жизнь иную. Эта новая жизнь сплетается с той, но она исходит от Него. Она борется с трудностями, стремится к росту, к созреванию в ясности и полноте. На нее давит старое, вина и ничтожество не дают ей развиваться, мир, со своей вынужденной, тяжкой ограниченностью, перекрывает ее. При всем этом, новая жизнь действует сокровенно, она прорывается то тут, то там, но не может вполне пробиться наружу. Но в тот миг, когда человек предстанет перед. Богом, станет явным, что он из себя представляет в действительности; тогда про явится «слава детей Божиих». Тогда, в освобождающем свете Божества, внутренняя новизна торжествующе вырвется наружу: «день рождения» - так древняя Церковь называла смерть.
Бог есть Царь, для Которого все живы.
Вечность есть «вечная жизнь». Один мыслитель древности сказал, что она - «всеобъемлющее и совершенное обладание никогда не кончающейся жизнью». Жизнь же, так переживаемая, есть Бог. Это - жизнь Бога, по благодати дарованная человеку и с его участием свершающаяся.
Нам возражают: представление о вечной жизни означает всего только монотонную тягучесть. - Не надо просто отметать такие слова, надо уметь допускать то, что в них проявляется.
Если сказать человеку: тебе дан весь мир - его состав, его сокровища, опасности, великолепия, - все; дан тебе как предмет познания, - на радость твоим глазам, - чтобы ты обладал им полностью и полностью им наслаждался - и чтобы овладение им было твоей задачей и твоим делом; к этому тебе добавлен разум, стоящий на уровне такой неизмеримой задачи, - добавлена сердечная сила для ее осуществления - и полнота жизни, чтобы ты мог все это вместить в себе и переработать... о какой монотонности можно тогда говорить?
Вечная жизнь означает: Бог дан тебе как содержание, перед которым мир - всего только одна точка, обращающаяся в ничто. Благодатью же тебе дается участие в силе Самого Бога, чтобы созерцать, любить, постигать, обладать и радоваться. К тому, о чем здесь идет речь, подходит ли хоть издалека слово «монотонность» и все то, что оно может означать? Когда вечная жизнь будет бесконечным проникновением в бесконечную полноту славы Бога Живого?
Бог утешает
Вечером накануне Своей смерти, говоря, в Своей последней беседе, о Своей величайшей внутренней тайне, Господь дал Своим ученикам следующее обетование: «Я умолю Отца, и даст вам другого Параклета, да пребудет с вами во век, Духа истины, которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет. Не оставляю вас сиротами; (в Нем) приду к вам».
Это слово «Параклет», стоящее в греческом тексте Евангелия, переводится на наш язык словом «Утешитель». Дошло ли до сознания кого либо из нас, что это значит - что Дух Божий именуется Тем, Который утешает?
В богослужении Западной Церкви существует замечательное песнопение - трехстишия, поющиеся за обедней на праздник Пятидесятницы. В них - свято- созидательное умиротворение и проникновенно-глубокая близость. Чтобы их понять, мы сами должны совсем притихнуть, высвободиться и слушать, присутствуя всем своим существом; тогда мы будем воспринимать их звучание.
Спокойную проникновенность латыни, продвигающейся тихою сердечною поступью, я не берусь передать на нашем языке. Это не удалось бы. Постараюсь только наметить:
Снизойди, о Дух Святой, И сошли нам в мир с небес Яркий блеск Твоих лучей!
Ты Отец всех кто в нужде, Ты податель всех даров, Светом будь для всех сердец!
Утешитель лучший нам, Милый гость души моей, Сладость и отрада!
Средь тревог - Ты наш покой, В знойный день - прохлада Ты, Осушитель наших слез.
Ты ведь всеблаженный Свет! О проникни в глубь сердец Всех кто верует в Тебя!
Без Твоих могучих сил Как в пустыне наша жизнь, Несвободна и грешна.
Освяти, очисти все, Все, что чахнет, оживи, Все раненья залечи!
Силу дай тому кто слаб, Дай замерзшему тепло И заблудшего наставь!
Всем кто верует в Тебя, В милосердие Твое, Дай в награду семь даров!
Добродетели возвысь,
Доверши спасенье нам,
Радость даруй вечную!2
Тихо течет речь песнопения. Чисто внутренним движением. Это - беседа в полголоса. Человеческое сердце, со своею болью и со своею усталостью, обращается к Богу Утешителю и знает, что Он слышит каждое слово и дает ответ. Тут мы чувствуем, что это значит: Бог утешает. Человек часто ощущает Бога всемогущим, страшным и грозным. Но близок Он нам Своею любовью, как мать ребенку, возникшему из ее крови, обнимающему ее своими ручейками, которому ей хочется давать, только давать и самой превратиться в один теплый поток самоотдачи. Об этом любящем Боге в Священном Писании стоит замечательное изречение: «Я хочу утешить вас, как мать свое дитя». Бог хочет быть для нас любовью все понимающей, сочувствующей, себя отдающей.
Человек часто ощущает Бога как высокую и строгую требовательность, как святую непреклонность. Но Он обращен к нам с большей сердечностью, чем самый любящий человек к другому, наиболее им любимому, заключенному в самой глубине его сердца и составляющему средоточие всей его неусыпной заботы. К предмету Своей любви Бог обращен с неиссякаемым, вечно новым, вечно творческим доверием: «Ты существуешь! Ты можешь! И Я даю тебе все, чтобы ты стал тем, что Я в тебя вложил».
Человек часто ощущает Бога далеким, нереальным. И это хуже всего. В мощи и грозности есть величие. В непреклонной требовательности есть сила. Но если у нас Бог расплывается в бессущность, то можно притти в отчаяние! Подумать только: все нас окружающее, дома и деревья, люди и события становятся настолько реальными, что давят на нас со всех сторон, - а Он превращается в голую теорию, в отвлеченное понятие, в пустой звук, в мимолетное настроение... Но Бог-то реален! И каким близким может ощущать Его сердце! Каким несомненным в Его будящей и охраняющей реальности!
Вот почему Бог может утешать. Что такое утешение? Как оно происходит? Конечно, - не рассудком и не по расчету. Уговоры и доводы не утешают, они не согревают. Человек остается тут один со своим горем. Это до него не доходит. Ничего это ему не дает. Утешение есть нечто живое; некая близость, некое творчество, некое начало и обновление. Чтобы утешать, нужно любить, быть открытым и самому перейти в другого, так, чтобы проникнуть в самую его глубину.
Нужно быть зрячим, нужно обладать свободно чувствующим сердцем, способным со спокойной уверенностью находить пути жизни и определять те места, которые ранены или засохли. Нужно иметь тонкость и силу проникать в эти места, достигать до живой сердцевины, до глубоких источников жизни. Утомление - там, и с этими источниками должна соединиться утешающая сердечная сила. Им она должна дать простор, вывести их из самозамыкания, чтобы они могли снова потечь и прокладывать себе путь через внутреннюю засоренность и опустошенность. Вот что такое утешение. Оно пробуждает, возрождает и творит. Оно - и дар, и вместе с тем призыв к другому стать в лучшем смысле слова самим собой. Оно действенно проникает внутрь, но этим самым и освобождает. Оно расправляет, поддерживает, расширяет, но так, что другой сам выпрямляется своей наиболее подлинной силой и начинает заново.
Утешение получает тот, кто был ранен и благодаря любящему его почувствовал свою внутреннюю жизненную силу настолько пробужденной, что она может изнутри залечить его рану... Получает тот, кто засыхал и благодаря любящему его сумел расковать поток своей внутренней жизни, снова все орошающей... Тот получает утешение, кто потерял драгоценность, увидал свое дело разрушенным,
Человеческая любовь может утешать, когда она действительно чиста и бескорыстна. Но она скоро останавливается у своих пределов. Она - не Бог.
Христос послал нам Того, Кто в Боге составляет «близость» между Отцом и Сыном: Святого Духа. Святой Дух это - сама святая внутренняя Жизнь Божества. Есть одно таинственное изречение любви, которое именует Его «связью» и «поцелуем». В Нем Бог пришел к нам как Утешитель.
Святой Дух это - Близость. Близость с большой буквы, - святая Близость. Близость с Самим Собой Того, Кто неприступен. Сама внутренняя жизнь Того, к Кому внутрь нет доступа. Он - Святость источающая Любовь. Он «исследует глубины Божества».
Он к нам пришел, чтобы быть в нас, - чтобы мы им научались, - чтобы у нас были знание, одаренность и, сила Произносить имя Иисуса Христа, молиться и исповедывать.
Он пришел к нам, в нас, чтобы мы Им обновились и возродились бы из Него. Корни нашей жизни - в Его руке. Он Создатель, творящий из свободной полноты чистой любви. Поэтому Он умеет утешать.
В самом деле, безутешность наша безмерна, ее глубокая горечь неисчерпаема и многообразна как само существование, отпавшее от сердца Божия. Безутешность нужды, которая ранит и изматывает; безутешность тесноты, удручающей взор и не дающей вздохнуть, безутешность тоски, подрывающей силы, безутешность боли, которой никто не смягчит, вины, которая терзает, слабости для которой нет подъема... Безутешность пустоты, когда сердце не знает ни радости, ни боли, когда ничто ему не говорит ничего, дни тянутся без содержания, все происходящее лишается всякого смысла, - а человек при этом знает, как прекрасно было бы любить, но любить не может и «душа его жаждет, точно странствуя по пустынной, бездорожной и безводной земле»... Какая сила может противостоять этой силе?
Послушаем: «Пошли Духа Твоего, и все будет создано заново, и Ты обновишь лицо земли». Знаем ли мы, что это так и есть, - что Он может притти как легкое дуновение, что Он «дышит где хочет, и никто не окажет, откуда Он приходит и куда идет»? Что едва только Он прикоснется к душе, как все станет иным, - прежняя действительность остается и тем не менее все рождается заново? Чувствуем ли мы теперь, что у каждого из нас есть сердце и что каждому из нас тоже дано любить, наполнять все вещи тонким и святым содержанием и сознавать: Да, во воем есть нечто хорошее и; есть смысл - божественный смысл - существовать и не сдаваться?
Когда это происходит с человеком - а Господь нам это обетовал, когда обещал нам Утешителя, - тогда человек постигает, что такое утешение.
В песнопении есть одно выражение, содержащее тончайшую тайну этого утешения. После всех тихих призывов к Отцу скорбящих, Источнику всех даров, Он тут именуется еще «Светом сердец».
Тут - сокровенная святыня, ожидающая, чтобы человек изнутри научился понимать чудо этого Света.
Что существует свет воспринимаемый глазами, мы понимаем, или по меньшей мере думаем, что понимаем: тот свет который исходит от солнца, или от зажженной свечи. Мы еще понимаем более или менее, когда речь идет о свете, просвещающем ум, - нам, ведь, случается его ощущать, каждый раз, когда нам вдруг что нибудь «становится ясным», - но «свет сердечный»? Тут - великая тайна: речь идет о свете, являющемся там, где средоточие живого чувства, - о том, что близость и сущность любимого начинает светиться и сердце со своею любовью перестает быть слепым и становится зрячим - поистине зрячим, только теперь, и так, что только оно по- настоящему видит с глубочайшей ясностью... Речь идет о том, что ясность ума и познания не остается холодной и не только отражает далекий свет, но становится горячей и целиком наполняется Близостью.
Вот оно - Божие утешение: указание пути через пустыню, - тепло, растапливающее то, что застыло и замерзло, - влага, утоляющая жажду бесконечной полноты - целительная сила, восстанавливающая здоровье, - вновь дарованная чистота и красота.
И вот еще что, притом самое важное: это песнопение, как будто рожденное из самой уединенной тишины, ничуть не теряет из виду повседневную жизнь со всеми ее тяготами, со всем ее шумом и нуждой. Тут только и есть настоящее утешение.
Утешение, о котором тут говорится, должно проникать во всю нашу повседневность. Среди работы должно сказаться некое Присутствие, дающее отдых, в жару среди тягот должно повеять освежающим дуновением, среди горя и печали должен сочиться источник утешения. Именно таким должно быть это утешение, чтобы оно не иссякало среди тяжких терзаний существования. Настолько живой должна быть эта жизнь, чтобы никакая превратность не могла ее задушить.
Это должно быть утешением от Бога Живого.
Новое небо и новая земля
Мы уже говорили о таинственной жизни, которая вливается в Человека из Божией любви, «свыше», «с неба», той жизни, которая ему даруется и вместе с тем глубочайшим образом ему самому принадлежит, так, что только в ней он становится тем, чем он по настоящему должен быть. Как же обстоит дело со всем тем, что нас окружает? Только ли человеку предназначена эта таинственная новая жизнь? А со всем тем, что есть в огромном и богатом мире, - с гордыми и благородно- прекрасными горными вершинами, с деревьями и с полнотой и загадочностью их тихой жизни, с красотой звезд, с безмерными силами мироздания, с бездонной вселенной, так глубоко и так мощно утверждающей свое бытие, - со всем этим как? Все великое и драгоценное, что нас окружает, - все это выпадает из тайны даруемой нам божественной жизни? Достигает ли эта жизнь только туда, куда достигает человек?
Некоторым людям свойственно ощущение какого то глубокого ожидания в окружающей нас природе. Точно в ней не только вещи, которые можно взять и использовать, но и нечто большее. Сказки лепечут о повсеместной тайне, о повсеместной тоске и о чуде свершения.
Только ли это игра воображения? Или этим угадывается нечто реальное?
В Послании к римлянам Святой Апостол Павел говорит: «Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих: потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (8, 19 и д.). Удивительные слова. Словно они хотят сказать, что мир не закончен, не замкнут, что он ждет своего завершения, рвется к нему с мучительной силой, и что в этом мире есть нечто, стремящееся стать, подняться, но не способное сделать это собственными силами, а потому и зависящее от «откровения славы детей Божиих». Что это означает?
Приходилось ли нам уже когда нибудь видеть, как настоящий ребенок обращается с вещами? Все вещи вокруг него живут. Когда вещь попадает в поле зрения ребенка, в его сердце, в его руки, она приобретает сказочно свободную жизнь. Тут она означает нечто гораздо большее, чем для нас, взрослых. Она обладает совсем иной глубиной. Нечто скрытое выступает вперед и проявляется свободно. Тут вещи словно доверяют одна другой. Появляется некий образ, который иначе не был виден, и он-то и оказывается самым главным. Вещи говорят, они «на ты» между собою и с маленьким человечком, они оказываются совсем по-другому дружественными и привлекательными и сильными и опасными...
Потом ребенок становится старше и вое это исчезает. Ребенок вырастет, станет разумным, будет пользоваться вещами, владеть и наслаждаться ими - тогда они лишатся той прежней свободной жизни. Они попадут в оковы, онемеют, станут тощими и однообразными. Лишь в некоторые мгновения тайна будет снова являться, поднявшись из глубин, - скажем, весной, когда все рвется к новой жизни, или в темную, что-то нашептывающую ночь. Но это только мгновенная волна, мимолетное дуновение, быстро исчезающее.
И бывает, что перед нами встают образы, личности, вокруг которых словно пробуждается нечто похожее, - но выше, по-иному высоко, чище и святее. Святой Франциск Ассизский был, например, таким. В «Венке цветов» о нем рассказывается, как он созывал рыб и им проповедывал, как говорил птицам о славе Божией, как ему внимал волк в Губбио и послушался его увещавающего слова; конечно, все это - легенды; но если вокруг действительно существовавшего человека можно сплетать такие легенды, то это уже что-то означает. Это значит: самый этот Франциск Ассизский был таким человеком, вокруг которого вещи оказывались не такими, как у других людей. В его близости вещи приобретали новую сущность. Они освобождались от своей немоты, с них спадали оковы, увядшее в них расцветало, они становились прекрасными, свободными и благородными. И больше того: в них пробуждалось нечто совершенно новое. Не сказка, а чудо. Но «чудо» не в фантастическом смысле, а так, что вблизи с этим подлинным чадом Божиим и с его блаженной «славой», его переполнявшей, в них - в вещи - проникало нечто со стороны, от Бога. И это было то самое, чего они ждали с тоскою и мукой, - то самое, что только может наполнить их содержанием и сделать их вполне самими собой... Это и чувствовали люди; чтобы это выразить, они и оплетали вокруг Франциска такие легенды. То самое, что Апостол Павел имел в виду, здесь начинает осуществляться: «Потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих». В святом Франциске и вокруг него, эта слава детей Божиих начала являться. В его близости мир начал становиться блаженным. В его глазах, в его сердце, в его руках вещи начали становиться иными, чем обычно... Это - великая и многообещающая тайна.
Если мы теперь откроем последнюю книгу Священного Писания, Апокалипсис, книгу Тайного Откровения, то мы прочтем о притеснении, которое претерпевает в мире святая жизнь, исходящая от Бога, и о борьбе, в которой она должна устоять; но прочтем и о славе, которая изольется от Бога на все творение. Весь Апокалипсис полон глубокой тайны любви Божией не только к человеку, но и ко всем вещам.
Понимать это нужно во всей чистоте. То, что Бог любит также и вещи, принадлежит к самой сердцевине христианской веры. Солнце, звезды, деревья, все вещи ограниченные в пространстве и во времени, всех их, немых и, в отличие от нас, не имеющих души, - их всех Бог любит, и любит их в особенности.
Если только обратить внимание на те места Священного Писания, в которых это просвечивает, то видишь, до чего они прекрасны. В начале Ветхого Завета, там где говорится о сотворении мира Богом, сказано: «И Он увидал, что все хорошо». Тут любовь Божия улыбается красоте Его созданий. Но и защита Его мира содержится в этом изречении. Когда оно писалось, были люди, утверждавшие, что мир плох, потому что происходит от злого начала, - он, будто бы, сотворен злою силою. И тут священный текст говорит: нет, - то, что создано Богом, хорошо. Перелистываем дальше священную книгу. Речь идет о грехе, о порче и страдании, проникших через грех в мир и в вещи, об обмане и соблазне, которые теперь в них оказались. Но никогда мир не признается потерянным. Бог всегда сохраняет его в Своей руке. Этот мир - Его мир. Несмотря на все опустошения, на нем остается Божия печать, образ Божий остается запечатленным в порядке мироздания, в бесчисленных формах, вещах и событиях, и стоит только приблизиться к ним с благочестивым и просветленным сердцем, как они заговорят о своем Создателе. Благостным взором смотрит на них Христос. Цветы и птицы, поля и виноградники оживают в Его притчах. Он нам открыл, что в развитии мировых судеб свершается великая тайна Промысла Отца, что вещи служат при этом сосудами и орудиями, вестниками и указаниями детям Божиим. Из вещей этого мира, из крещальной воды, из хлеба и вина Тайной Вечери, Он извел источники, вечной жизни... Апостол Павел говорит, что в видимом существовании вещей можно узреть бытие и действие Невидимого Бога; и посредством глубоких образов он возвещает тайну мира, ожидающего своего возрождения и по нем тоскующего. Все это - знаки, знаки того, что Бог ценит вещи, что Он любит их, очень любит... А потом эта тайна освещается ярким светом в последней книге Священного Писания, в Апокалипсисе. Там слава любви Божией потоком течет через все вещи. Глубже всего это выражено изумительным изречением о «новом небе и новой земле». Тогда потонет всякая боль, всякое утеснение и всякая злоба, - все «что было раньше» и происходило от греха. Все станет свободным. Все раскроется. Все преобразится.
Воскресение Господа - и то, что перед этим произошло на горе Преображения, - показывает нам раскаленную божественную сердцевину этого превращения. Тело Господа преобразилось, как выражение внутренней славы. Но преображенный Господь продолжает жить. И продолжает действовать. Он вовлекает мир в Себя. Его цель - превратить мир в одну великую тайну Своей таинственной преображенной жизни, - не только людей, но и всякую тварь, чтобы «под Ним как Главою соединилось все, что есть на небе и на земле и под землею». Все творение составляет единство, действенно пронизанное мощью Его богочеловеческой жизни. Все становится жизнью! Все - светом! Все - одной единой красотой любви!
Как говорит об этом Апокалипсис! Видения встают одно за другим. Хоры величественных образов, облеченных в белые одежды с золотыми венцами, низко склоненных в молитве... Необозримые воинства, воспевающие хвалу, и пение их подобно громовому шуму могучих вод... Воздетые золотые светильники, пылающие перед высоким Престолом. Престол же воздвигнут из золота, хрусталя и изумрудов... Небесный град, со стенами из драгоценных камней, с воротами вырезанными каждые из одной жемчужины, с золотыми улицами, где золото чисто как прозрачное стекло, - преизбыток славы, стремящейся выразиться в неописуемых образах. В этом граде не нужно светильников, потому что его светильник - Агнец Божий, и Божий свет озаряет его насквозь. Пища в нем - плоды древа вечной жизни, вырастающие из сверкающего потока... Все это - образы, сравнения, дающие почувствовать ту красоту, которая должна воссиять из всякой твари, преображенной силою Божией, когда слава детей Божиих станет явной. В этой красоте - восторг Самого Бога, и ее предвозвещают таинственные слова, говорящие о нисхождении святого Града и о том, как Невеста идет навстречу Агнцу.
Иногда, под вечер, после очень ясного дня, наступает час, когда воздух становится совсем чистым и все вещи кажутся прозрачными. Всюду тогда разлита нежная и мощная красота. Она - отблеск грядущих «нового небо и новой земли». Она осеняет все как провозвестница преображения.
Еще это только обетование. Но Божий свет сердечный прорвется, - тот свет, который есть жизненная ясность и любовь. Он прорвется из всех вещей и вое они засияют. И мы тогда увидим воочию, что значат эти слова: Бог любит Свое творение.
Поделиться книгой: