Гитлер. Неотвратимость судьбы

ГЛАВА ПЯТАЯ

В середине ноября 1908 года Гитлер снял комнату на Фельберштрассе. Но если раньше он при регистрации в полиции называл себя художником, то теперь решил стать студентом. Чтобы хоть как-то забыться, он много читает, но делает это совершенно бессистемно. И если в поэзии он предпочитал Гете и Шиллера, то в прозе его вкусы оказались на редкость примитивными.

Тем временем жизнь все настойчивее стучала в окно снимаемой им комнаты. Деньги от наследства медленно, но верно таяли, и теперь на его счет поступали всего 25 крон его сиротских денег. Летом 1909 года Адольфу пришлось отказаться от столь любимых им походов в оперу, а еще через месяц он начал распродавать свой гардероб. Продав даже зимнее пальто, Гитлер щеголял в порядком поношенном синем костюме. А когда закончились последние деньги, он за ненадобностью расстался со всеми своими кистями и красками.

С квартиры Адольфу пришлось съехать. Ночевал он на скамейках в парках, а днем выстаивал в длинных очередях за бесплатным супом. Зима 1909 года выдалась на редкость холодной и снежной, и полузамерзший «студент» с трудом передвигал одеревеневшие ноги, на которых от ходьбы по снегу начинали отмерзать пальцы. Получив сиротские деньги, он на месяц стал так называемым коечником, потом снова отправился на улицу, и после долгих мучений у него была только одна дорога: в приют для бездомных.

Почти месяц Адольф боролся с гордыней. Да и как ему, сыну государственного чиновника, идти в ночлежку? Но в декабре, когда ему стало совсем невмоготу, грязный и завшивевший, со свалявшимися волосами и заросший бородой, он отправился в майдлингский приют. Его рваную одежду забрали на дезинфекцию и выдали билет, дававший право на кровать, хлеб и суп в течение пяти дней. Этот период обещали продлить только при условии, если неудавшийся художник и студент будет искать работу.

С омерзением переступил Гитлер порог ночлежки, где его ждало новое унижение. В столовую пускали только после мытья в душе, а он панически боялся быть увиденным голым. Возможно, этот страх объяснялся наличием у него одного яичка в мошонке, и он опасался насмешек. Но несчастным было не до него — у них и своих проблем хватало. Да и кого интересовало какое-то там анатомическое отклонение такого же изгоя, каким были все обитатели этого дна! Более того, завсегдатаи ночлежки взяли Адольфа под свое покровительство, а один из них, некто Райнхольд Ханеш, уроженец Судетской области и в недавнем прошлом хороший график, стал его другом. Именно с ним Гитлер носил чемоданы на Западном вокзале и, трясясь от холода, убирал снег. Однажды, когда они чистили площадь перед входом в отель «Империал», в гостиницу проследовали эрцгерцог Карл и эрцгерцогиня Зита. С нескрываемой завистью смотрел Гитлер, как они медленно и важно вышагивали по расстеленной красной бархатной дорожке. Из «Империала» доносилась веселая музыка, пахло сытостью и достатком. И только представив себе, как сейчас эти важные особы войдут в светлый теплый зал и сядут за роскошно накрытый стол, а он вернется в свой ужасный приют, Гитлер воскликнул:

— Чего бы мне это ни стоило, но я войду в ту же самую гостиницу по такой же красной дорожке!

Вернее всего, это только легенда, поскольку Ханеш ничего подобного не слышал, а столь трогательную историю рассказал своим приближенным сам Гитлер, после того как вернулся в Вену после ее аншлюса в 1938 году. Ну а тогда, холодной весной 1909 года, ему было не до мифотворчества. И не о красной ковровой дорожке думал он, а о том, что очень скоро снова окажется на улице. На работу он так и не устроился. Да и кто взял бы его, исхудалого, с нездорово блестящими глазами, с неухоженной бородой и обильно посыпанными перхотью немытыми волосами? С одеждой дело тоже обстояло не лучшим образом. Когда-то черное, а теперь порыжевшее пальто, засаленный до зеркального блеска котелок и какое-то подобие развалившихся ботинок могли испугать кого угодно.

На помощь снова пришел Ханеш, которому каким-то чудом удалось продлить их пребывание в приюте еще на пять дней. Однако со стройки, куда они устроились разнорабочими, Гитлера выгнали. Изнеженный своей предыдущей жизнью, Гитлер оказался слишком слаб для тяжелой физической работы. И все же худшее для него осталось позади, поскольку в марте Гитлер снова получил свое сиротское пособие.

Деньги быстро кончились, и Гитлер снова затосковал. А когда Ханеш спросил его, почему он, профессиональный художник, не может найти себе более или менее сносную работу, Гитлер откровенно ответил:

— Если честно, я и сам не знаю.

Ханеш на мгновение задумался, потом сказал:

— Ты будешь рисовать открытки с видами Вены, а я буду их продавать. Прибыль будем делить пополам. Согласен?

Воспрянувший было духом Гитлер мгновенно согласился, но уже в следующее мгновенье оживление сбежало с его лица.

— Ничего не выйдет, — уныло покачал он головой. — Для рисования нужны бумага, краски и кисти! А все это стоит денег!

Ханеш загадочно усмехнулся и потащил Гитлера в ближайшее кафе, где тот под его диктовку написал письмо своей горбатой тетке из Шпиталя с просьбой прислать ему немного денег для учебных занятий. И какова же была его радость, когда он получил целых 100 крон и мог не только купить краски и кисти, но и потеплее одеться.

Рабочий день приятелей начинался рано утром. Адольф садился за стол, а Ханеш отправлялся в поход по венским пивным и кафе и рассказывал их посетителям душещипательную историю о больном чахоткой талантливом художнике Адольфе Гитлере, которому не на что жить. Тем, кто проявлял интерес к судьбе несчастного художника, он показывал выполненные на довольно высоком художественном уровне картинки с изображенными на них зданиями, церквями и площадями Вены. Какова же была радость приятелей, когда открытки начали покупать! И не только посетители кафе и туристы. Венские торговцы вставляли творения Адольфа в дешевые рамки, и их охотно покупали торговцы мебелью.

За короткий срок предприимчивый Ханеш обзавелся широкой сетью изготовителей рам и продавцов мебели. Гитлер трудился не покладая рук, и в феврале друзья переехали в только что открытый ночлежный дом для мужчин на Мельдеманштрассе и остались очень довольны увиденным. Конечно, их новое пристанище ни в какое сравнение не шло с роскошными номерами «Империала», но на нормальное жилище оно уже было похоже. Бездомным же здесь вообще был рай: отдельная кабина-бокс с железной кроватью, матрацем и набитой конским волосом подушкой; уборные, ванные комнаты и душевые… Для желающих самостоятельно питаться имелась кухня, а в столовой можно было хорошо пообедать по себестоимости. Более того, в доме имелся специальный зал, где его обитатели могли играть в домино, шахматы и карты.

Фирма процветала, но уже скоро Ханеш столкнулся с другой проблемой. С каждым днем Гитлер работал все неохотнее и придумывал любой предлог, чтобы увильнуть от рисования. Стоило приятелю уйти, как Гитлер бросал кисти и начинал политические дискуссии с обитателями приюта, среди которых было много образованных людей. Впрочем, это были скорее монологи, а не дискуссии. Гитлер оказался совершенно нетерпим к чужому мнению, и стоило кому-нибудь из обитателей ночлежки высказаться против, он входил в такой раж, что потом очень долго не мог успокоиться. Конечно же, это отражалось на работе.

Поначалу Ханеш смотрел на развлечения Адольфа сквозь пальцы, но после того как тот самым бессовестным образом подставил его и ему пришлось платить неустойку, он попытался надавить на приятеля уже по-серьезному. Но все было напрасно. Стоило Ханешу только отвернуться, как Гитлер бросал работу. А когда он пытался образумить друга, Адольф заводил бесконечную песню о вреде евреев. Это очень не нравилось Ханешу, которого больше волновало дело, а не пустые разговоры. Помимо всего прочего главными контрагентами фирмы «Гитлер и Ханеш» были евреи Якоб Альтенбург, Моргенштерн и Йозеф Ландбсберг. «Торговцы-христиане, — вспоминал позже Ханеш, — покупали только тогда, когда у них иссякал запас, а еврейские продолжали покупать независимо от того, распродан товар или нет».

Платили евреи по десять крон за картину. Увы, Гитлер и здесь оказался верен себе и постоянно выбивался из установленного Ханешом графика — по одной картине в день. И когда Гитлер снова начал поносить евреев, Ханеш не выдержал.

— Хватит тебе! — резко оборвал он приятеля. — Если бы не эти евреи, мы с тобой уже подохли бы с голода! А если ты их так ненавидишь, что же ты позволяешь мне продавать им твои картины? Или деньги не пахнут? И потом, — уже с насмешкой продолжал Ханеш, — неужели ты серьезно полагаешь, что похож на воспетого Ницше гиперборейца! Да ты только взгляни на себя в зеркало! Самый настоящий еврей!

Гитлер закусил губу. В обтрепанном синем костюмчике, с длинными волосами и бородой он в самом деле куда больше напоминал спившегося раввина, нежели того арийца, чье превосходство он уже начинал всячески прославлять.

— А ноги! — продолжал издеваться приятель. — Ты только взгляни на свои еврейские ноги! А знаешь, почему они у тебя такие?

Гитлер покачал головой.

— Потому что твоим предкам пришлось столько веков тащиться по пустыне!

Говоря откровенно, Ханешу было наплевать и на Гитлера, и на евреев, и заботился он сейчас только о себе. У него не было сиротской пенсии, которую снова начал получать его приятель, и прекрати он работать, в первую очередь проиграл бы он сам. Тем временем Гитлер пришел в себя и бросился в контрнаступление. Он только что прочитал статью уже известного нам Ланца фон Либенфельса и горячо принялся доказывать Ханешу, что он потому и продает евреям свои рисунки, что они занимают в этом бизнесе чужое место и именно поэтому их надо гнать отовсюду поганой метлой.

Ханеш махнул рукой и вышел из комнаты. Он уже по опыту знал, что теперь Гитлера не остановишь. А тот еще долго не мог успокоиться и продолжал проклинать жидов, заполнивших весь мир.

* * *

Многие биографы Гитлера считают, что в Вену он приехал уже сложившимся националистом и антисемитом. Возможно, они и правы, и учитель истории Леопольд Потш сделал все возможное, чтобы пробудить у Гитлера любовь к родине с явно националистическим уклоном. И все же куда большую роль в дальнейшем развитии его мировоззрения сыграло крушение всех его надежд, которыми он жил до своего провала в Академию художеств. Неспособный превратить свою мечту в жизнь, он стал искать причины неудач не в себе самом, а в окружающем мире. Просроченная плата за комнату, переполненные бесплатные столовые, грязные ночлежки, улицы, кишащие иммигрантами из провинции, и евреи с их странными одеяниями и привычками — все это было для него олицетворением падшего мира. А многоязычная Вена и многонациональная империя Габсбургов казались ему теперь полной противоположностью сказочному образу Германии-матери с ее чистой национальной культурой.

Кто виноват в том, что мир так плох? Евреи и марксисты, большинство которых были тоже евреями. «Стоило мне сделать это открытие, — говорил позже Гитлер, — как шоры упали с моих глаз. Пришел конец моей многолетней внутренней борьбе… я осознал наконец, кто те злые духи, что сбивают с толку наш народ».

Что надо было сделать, чтобы изменить мир к лучшему? Уничтожить этих самых «злых духов». Сделать это должна была «белокурая раса господ» — чистокровные немцы. Именно это предлагали такие известные оккультисты, ариософы и антисемиты того времени, как руководитель пангерманского движения Георг Риттер фон Шенерер, мэр Вены Карл Люгер, лишенный сана монах-цистерианец Йорг Ланц фон Либенфельс и Гвидо фон Лист. И, встречая чуть ли не каждом шагу в Вене «обезьяноподобных», которые «с длинными черными пейсами и в долгополых кафтанах» высвечивали перед ним всю отталкивающую сущность «еврейства», Гитлер все более убеждался в правоте своих духовных отцов.

«Лиiь только я взялся за исследование этого вопроса, — писал он в «Майн кампф», — как Вена предстала передо мной в ином свете… Да нашлось ли хоть одно темное дело, хоть одна грязная история, прежде всего в культурной жизни, в которой не принял бы участия хотя бы один еврей? Едва ковырнув ножом подобный нарыв, тотчас наталкиваешься, как на червя среди гнили, на некого еврейчика, который тут же принимается жмуриться на свету».

Таким образом, именно этот самый жмурившийся на свету «еврейчик», по мнению Гитлера, оказывался повсюду и был виноват во всем, что так ненавидел и чего так боялся Гитлер в модернистской музыке и искусстве, в порнографии и проституции, в организации белой работорговли и в антинациональных эскападах прессы. Будущий фюрер был полностью согласен и с тем, что существует фантастический общий заговор Великой интернациональной партии против немцев, который нашел выражение в таких проявлениях, как демократия, парламентаризм, феминизм и «еврейские» влияния в искусстве, прессе и бизнесе. Тем не менее Гитлер далеко не сразу разобрался в так его волновавшем «еврейском вопросе», и больше всего его потрясло открытие, что евреи — вовсе не немцы, исповедовавшие иную религию, как он полагал раньше, а другая раса.

В юности Гитлер вряд ли имел четкое представление, что надо делать для решения «еврейского вопроса» и обдумывал возможность тотального уничтожения евреев. Но то, что именно антисемитизм и понятие расы стало основополагающим взглядом Гитлера на историю и формирование его мировоззрения, несомненно. Это лишний раз подтверждает следующая история.

В свою бытность в Вене Гитлер написал некое подобие пьесы о конфликте между христианскими миссионерами и германскими жрецами языческих гробниц в горах Баварии. Тема была не нова — нечто подобное писал фон Лист, а первый роман о битве христианских рыцарей с их противниками — «Парсифаль» — был написан еще в 1200 году Вольфрамом фон Эшенбахом и уже тогда являл собой аллегорию борьбы за обладание Копьем судьбы.

Австрийский еврей из Вены Йоханнес Штайн, который учился в ариософской школе Рудольфа Штайнера в Штутгарте, посвятит этой теме целое исследование. Но самое интересное другое. Каким-то чудесным образом Штайн сумел отыскать в оккультной книжной лавке старой Вены экземпляр «Парсифаля». К его удивлению, книга была полна пометок и комментариев к тексту, которые представляли поэму как испытание посвященных, открывающее им путь к достижению трансцендентных вершин сознания. На полях было огромное количество цитат из восточных религий, алхимии и астрологии, и через все эти пометки и комментарии проходила тема расовой ненависти и пан-германского фанатизма.

Имя на внутренней стороне книжке указывало на то, что ее владельцем был Адольф Гитлер. Штайн сумел разыскать Гитлера и часто встречался с ним в конце 1912 — начале 1913 года. Из своих бесед с ним он понял, что этот человек свято верит в то, что Копье судьбы наделяет его обладателя неограниченной властью и к хорошему, и к плохому. И если это на самом деле так, то Гитлер уже тогда очень серьезно относился к проблеме очищения расы и тем чудесным возможностям, какие открывало обладание так запавшим ему в душу Копьем судьбы.

Наряду с евреями и марксистами именно в Вене Гитлер возненавидел парламентаризм. Он несколько раз наблюдал за работай рейхсрата (парламента), и «бурное скопление людей, которые отчаянно жестикулируют и орут друг на друга», произвело на него отвратительное впечатление. Но особое презрение вызвал председательствующий — какой-то жалкий старикашка, который изо всех сил звонил в колокольчик, пытаясь навести порядок и призывая парламентариев вспомнить о чувстве собственного достоинства. Хотя по тем временам Гитлер считал диктатуру «преступлением против свободы и разума», возможно, именно в те самые минуты, когда он наблюдал за разгулом парламентских страстей, в нем неосознанно зарождалась ненависть к демократии. Он уже тогда считал, что успешно могли развиваться только те партии, которые укрепляли свой авторитет, опираясь на массовые политические организации и «доверие среди тех слоев населения, существованию которых грозит опасность», т.е. лавочников и дельцов, ремесленников и мастеровых, мелких чиновников и муниципальных служащих, всех тех, кто ощущал давление социально-экономических перемен на свое положение в обществе и жизненный уровень.

Что же касается его ненависти к марксизму, то она еще более усилилась после того, как он в дни своего «душевного смятения» увидел на улице демонстрацию венских рабочих. Их шествие длилось целых два часа и произвело на Гитлера тягостное впечатление, и он еще больше проникся сочувствием к своим соотечественникам, объяснив их странное для немца поведение тем, что они стали жертвами наглых лидеров социал-демократии. Именно они, считал он, с помощью ловкой манипуляции использовали их бедственное положение и старались лишить национального чувства. Как говорил позже сам Гитлер, он долго «штудировал» марксизм, эту «науку разрушения», и изучал ее связь с еврейством. И чем больше он постигал эту самую науку, тем все более его возмущала та безмятежность, с какой в Германии воспринимали опасность, исходящую от марксизма и еврейства.

Как известно, история не терпит сослагательного наклонения, и сегодня уже никто не скажет, а что было бы, если бы Гитлера приняли в академию. Но… его не приняли, и он пошел другим путем — путем ненависти к тем, кто не принял его в академию, и эта ненависть перешла на все общество в целом. Только так он мог хоть как-то смягчить крушение мира грез, в котором пребывал и которые были так безжалостно разбиты самой жизнью.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

С появлением достатка к Гитлеру возвратились и былые привычки. Он снова стал завсегдатаем кафе, где поедал огромное количество столь любимых им пирожных, и после долгого перерыва появился в обожаемой им опере. Причем он ходил в нее теперь во фраке, который ему подарил… еврей Йозеф Нойман. А вот к работе, к великому негодованию Ханеша, охладевал все больше. Тот уговаривал, грозил, снова уговаривал и снова грозил, но все напрасно: Гитлера властно тянуло к политике. И если раньше Адольф принимался за чтение газет и книг в отсутствие Ханеша, то теперь он пускался в жаркие политические дискуссии и при нем. В конце концов случилось то, что рано или поздно и должно было случиться: презрев все заказы и договоры, Гитлер исчез на целую неделю. Вспомнив недавнее беззаботное прошлое, он все эти дни бродил по музеям, целыми часами просиживал в кафе и, стараясь наверстать упущенное, уминал по пять-шесть кусков торта.

Ханеш пустился на розыски блудного компаньона и после долгих поисков по Вене обнаружил пропавшего в одном кафе, где тот в очередной раз вещал о мировом зле, какое принесли на землю евреи. Завидев приятеля, Адольф даже не смутился и как ни в чем не бывало пригласил его принять участие в политической дискуссии. Однако Ханешу было не до болтовни: он взял аванс у нескольких торговцев, и ему надо было во что бы то ни стало убедить Гитлера вернуться к работе, поскольку от этого зависело и его собственное благополучие. И даже в большей степени, поскольку у Ханеша не было никаких пенсий и ему приходилось рассчитывать только на себя.

Не тут-то было! Снова почувствовавший вкус к безделью Гитлер и не подумал слушать приятеля. Да и зачем? Деньги у него были, и корпеть целыми днями ему не хотелось.

— Нет, — махнул он рукой на увещевания Ханеша, — я устал, деньги у меня есть, да и не кули я, которого можно гонять туда-сюда!

Однако эйфория продолжалась недолго, и уже очень скоро снова оставшийся без единой кроны Адольф, к великой радости Ханеша, уселся за рабочий стол. Но радоваться было рано. Как и раньше, Гитлер то и дело бросал работу и принимался за бесконечные разглагольствования о евреях, не щадя при этом и того самого Йозефа Ноймана, который подарил ему фрак. Ханеш все чаще срывался и советовал Гитлеру не принимать подарков от евреев, которых он ненавидел такой лютой ненавистью.

На Гитлера его призывы не производили ни малейшего впечатления, а вот к самому Ханешу он стал относиться прохладнее. Тот напоминал ему его отца, который с утра до вечера требовал заняться делом, в то время как ему до чертиков надоели все эти домики и садики и волновало только одно: политика.

Сыграл свою роль в охлаждении Гитлера к Ханешу и другой обитатель ночлежки, некий Йозеф Грайнер, плакатист по профессии, делавший вместе с Нойманом свой маленький гешефт на рекламе. Это был самый обыкновенный демагог, и ему не составило большого труда убедить Гитлера заняться рисованием рекламных щитов. Рекламное дело, по его словам, являлось кратчайшим путем к богатству, и, быстро разбогатев, они, по уверениям Грайнера, могли преспокойно жить и работать в свое удовольствие. И все же решающим аргументом стало отнюдь не красноречие Грайнера, а то, что, в отличие от Ханеша, он довольствовался всего 20 процентами выручки, тогда как Ханеш забирал себе половину.

Как только стороны договорились, Грайнер принес первый заказ: плакат на 30 крон для обувной фирмы под веселым названием «Ха-ха». Прежде чем приступить к работе, друзья устроили небольшую пирушку в ресторане гостиницы «Мархольд», где Гитлер поразил своего нового компаньона количеством съеденных пирожных. Еще через несколько дней Грайнер принес заказ от аптечной фирмы на рекламу товара, устраняющего дурной запах от ног под названием «Тедди не потеет», и Гитлер только покачал головой в ответ на вопрос Ханеша, будет ли он рисовать почтовые открытки. Реклама казалась ему куда выгоднее, и новоиспеченный плакатист поспешил изобразить двух почтальонов, один из которых брезгливо рассматривает свои носки, а второй предлагает ему патентованную пудру. Для большей убедительности Гитлер написал на плакате стишки, которые оказались под стать изображенному им: «Ходишь, ходишь взад-вперед, тут тебя и пот пробьет! А вот Тедди наплевать — любит пудрой посыпать!»

Но напрасно он выдавливал из себя эти шедевры стихотворчества: ни его плакат, ни тем более убогие вирши заказчику не понравились, и получивший очередную пощечину Гитлер вернулся к старому компаньону. Ханеш особой радости не испытывал, поскольку хорошо знал тяжелый характер и ленивую натуру своего непостоянного приятеля.

Гитлера хватило на несколько дней, после чего он, к великому неудовольствию Ханеша, решил попробовать себя в живописи и принялся писать масляными красками венскую ратушу. Закончив свою более чем посредственную картину, он запросил за нее целых 12 крон. И напрасно Ханеш уговаривал его сбавить цену — избалованный рекламными опытами Адольф упрямо стоял на своем.

Как это ни удивительно, но после того как от картины отказались все торговцы живописью, ее купил торговец рамами Венцель Райнер. Ханеш уговорил его приобрести еще одну акварель с видом бенедиктинского монастыря. Получив свою половину, Гитлер пришел в крайне возбужденное состояние и обвинил компаньона в том, что тот занизил сумму за его шедевры. Не выдержал и Ханеш и откровенно высказал все, что думал о живописи доморощенного художника.

— Скажи спасибо, — кричал он, — что нам и эти деньги дали за твою мазню! И вместо того чтобы обвинять меня, ты бы лучше закончил портрет той старой дамы, с которым ты возишься уже столько времени! Она уже несколько раз справлялась!

— А мне плевать и на даму, и на ее портрет! — взвизгнул вконец вышедший из себя Гитлер. — Художник может работать только тогда, когда у него есть настроение! Так что пусть ждет!

— Да не хочет она больше ждать! — возразил Ханеш. — Как и я не могу понять, где ты увидел художника! Если таковым ты считаешь себя, то ошибаешься! И советую тебе запомнить, что без меня ты сдохнешь с голоду!

Оскорбленный в своих лучших чувствах и уже не отдавая себе отчета в том, что говорит, Гитлер взорвался, брызжа слюной:

— Если кто и может судить об этом, то только не такой холуй, как ты!

Это был конец. Ханеш собрал свои пожитки и покинул ночлежку. Разъяренный Гитлер долго еще не мог успокоиться. А когда успокоился, понял: уход Ханеша означал для него катастрофу. Да, писать открытки с одними и теми же домами было утомительно, но куда более утомительным было продавать их. Особенно ему, не обладавшему и десятой долей способностей пробивного и, как и всякий продавец, в меру наглого Ханеша. Попытавшись продать несколько своих творений и потерпев неудачу, Гитлер ждал, что вот-вот откроется дверь и в комнату войдет его улыбающийся приятель.

Но дверь не открывалась, и Ханеш не появлялся. Тогда Адольф решил отомстить ему. Он отправился в полицию и обвинил бывшего компаньона в присвоении 50 крон «в форме подлежащей продаже картины». Ложь сработала, и толком не разобравшийся в деле судья отправил ни в чем не повинного Ханеша на шесть суток в тюрьму. А отправивший прокричал ему вслед:

— Где мы встретимся для окончательно расчета?

Как это ни печально для будущего фюрера, но окончательно рассчитаться с Ханешом ему так и не пришлось: после выхода из тюрьмы тот решил держаться подальше от способного, как он теперь убедился, на любую подлость Гитлера.

После прихода к власти Гитлер сам отыщет его. Дотошные журналисты будут преследовать Ханеша по пятам. Уж кто-кто, а он мог рассказать многое о жизни фюрера в его далеко не лучшие годы. Гитлер не хотел нежелательных для него откровений и бросил своего старого друга в гестапо. По одной версии, Ханеш умер в тюрьме от воспаления легких, по другой — повесился после захвата Гитлером Австрии…

* * *

Но все это будет потом, а пока Гитлер оказался в незавидном положении. Мало того, что теперь некому было продавать его «шедевры», так после доноса на Ханеша на него вдобавок стали косо посматривать обитатели ночлежки. Очень многие из них имели проблемы с законом и не желали общаться с человеком, который ради собственной выгоды мог сдать любого из них в полицию. Что же касается Ноймана, то после разрыва Гитлера с Ханешом тот переехал в Германию. И надо отдать ему должное: он позвал-таки Адольфа с собой. Однако Гитлер по ведомым только ему причинам отказался.

Надвигалась зима, и хорошо помнивший все ее «прелести» Гитлер совсем упал духом. Но грустил он недолго. Совершенно неожиданно ему предложили работу в мастерской по эмалировке и золочению предметов из императорского дворца — она получила заказ на реставрацию нескольких залов.

Как всегда, заработанные деньги ушли быстро, и опять ему нечем было платить за ночлежку. У него имелось несколько готовых картин, он выгодно продал их хорошо ему известному Моргенштерну и познакомился через него с процветающим адвокатом Иозефом Файнгольдом, который прославился тем, что помогал подававшим надежды художникам.

— Ну что же, — пожал плечами адвокат, не испытывая особой радости от знакомства с человеком с лицом фанатика и не умолкавшим ни на минуту, — давайте попробуем, может быть, что-нибудь у нас и получится…

Увы, из многообещающего знакомства ничего не вышло. Даже при всем своем желании делать деньги Гитлер уже не мог заставить себя работать. Ханеша за спиной не было, а сам Гитлер на подобные подвиги оказался не способен. К тому же зачем насиловать себя, когда у него теперь есть другое занятие! Дни он проводил за чтением газет и книг, а вечерами до хрипоты спорил со всеми, кто только попадал ему под руку, благо среди обитателей ночлежки людей, любивших поболтать о политике за кружкой пива, хватало. Но уже очень скоро они стали избегать Гитлера, который мгновенно впадал в раж и не слушал своих собеседников.

Чтение, конечно, — вещь полезная, вот только денег оно не прибавляло, и, наконец, наступил тот столь печальный для Гитлера день, когда ему пришлось выложить последние кроны за предстоящую неделю. Ну а дальше… ему даже и думать не хотелось о том, что будет дальше. Но думать было необходимо, и Адольф снова вспомнил о своей горбатой тетке, которая однажды пришла ему на помощь. В новом послании далекой родственнице Гитлер описал свое страстное желание подняться по социальной лестнице… с ее помощью. К великой радости Гитлера, Иоганна сняла со своего счета в шпитальской сберкассе все сбережения и торжественно вручила поспешившему на встречу с ней племянничку целых две тысячи крон. Пусть поднимается, а заодно и оплачивает налог на наследство. Надо ли говорить о той радости, какую испытал Гитлер, получив столь огромную для него сумму! Ведь теперь, при разумной экономии, он мог беззаботно прожить целых два года.

* * *

Как видно, не зря существует пословица: деньги к деньгам, и воспрянувший духом после поездки в Шпиталь Адольф лишний раз убедился в этом. В начале 1911 года в Вене снова появился Йозеф Грайнер и завалил его выгодными заказами. Гитлер рекламировал обувную ваксу, стиральный порошок, мыло — все, что только попадало под руку. Но особенно он гордился своим плакатом, который красовался на стене собора Святого Штефана и призывал жителей Вены и ее гостей покупать для стирки белья порошок «Нойбозон». Все тот же Грайнер, который теперь занял место Ханеша и время от времени подстегивал Адольфа, устроил его в контору архитектора Флориана Мюллера на должность художника-проектировщика. И пусть это была временная работа, Адольф увидел в этом добрый знак.

Человек быстро привыкает к хорошему, и Гитлер не был исключением. Он мгновенно забыл все выпавшие на его долю лишения и был уверен, что ничего подобного в его жизни больше не повторится. Он — избранный, и должен жить достойно. Его вера в себя и свои недюжинные способности дошла до смешного, и в один прекрасный день он отправился в «Венский театр» пробоваться на роль… участника хора.

По просьбе директора Адольф исполнил арию Данилы «Пойду к Максиму я» из любимой им оперетты «Веселая вдова», и пораженный его вокальными способностями директор направил молодого человека к хормейстеру. Как это ни удивительно, тот тоже не имел ничего против участия Гитлера в театральном хоре, но… у Гитлера не оказалось необходимого для пения в хоре фрака, и его карьера певца была отложена, как оказалось, навсегда.

Побывав в театре, Гитлер в очередной раз убедился в том, что хорошая одежда не только роскошь, но и средство достижения цели. Давний любитель шикарных костюмов преобразился, и вместо заросшего обитателя ночлежного дома в засаленном до блеска одеянии, которому можно подать милостыню, перед изумленными обитателями ночлежки предстал щеголь, одетый в элегантный костюм и подстриженный у одного из лучших мастеров Вены.

А затем… началась тяжба с сестрой. После смерти облагодетельствовавшей Адольфа тетки та потребовала передать ей получаемую братцем сиротскую пенсию на основании того, что у него и без этих грошей денег предостаточно. Да и получал он эту самую пенсию, по ее официальному заявлению, неправильно, поскольку заверил суд, что является студентом.

Линцские судьи попросили коллег из леопольштадского суда выяснить реальное положение финансовых дел Адольфа Гитлера, и в протоколе судебного заседания появилась запись о том, что «Адольф Гитлер… готов передать всю сумму своей пенсии по случаю потери родителей своей сестре, дабы таким образом подчиниться результатам дознания, согласно которому он… является обладателем значительной суммы, подаренной ему теткой Иоганной Пельцль в целях содействия его карьере художника».

И все же этот в высшей степени благородный жест был продиктован отнюдь не заговорившей в «проживающем на Мельдеманштрассе в качестве художника» Адольфе Гитлере совестью. Ничего бы он никому не дал, если бы не его пока так и невыясненное отношение к военной службе. Гитлер просто-напросто не желал привлекать к себе внимание властей и уж тем более портить с ними отношения. Да и что ему по тем временам были какие-то 25 крон, которые он, шутя, зарабатывал своими картинами в два дня? Он не слишком огорчился, когда в начале мая 1911 года Линцский суд передал 15-летней Пауле его сиротскую пенсию: заказы продолжали сыпаться на него словно из рога изобилия, и он зарабатывал хорошие деньги.

* * *

Каждое утро Гитлер делал эскизы рисунков на бланках почтовых открыток, после легкого, но весьма сытного обеда раскрашивал их и относил торговцам. И встречали его теперь с некоторым почтением. Элегантный костюм, чисто выбритое лицо и аккуратно подстриженные усики — именно так теперь выглядел недавний бродяга, от которого шарахались прохожие.

Приятно пораженный произошедшей с Адольфом переменой один из его главных контрагентов Альтенберг не спешил расставаться с ним после выплаты гонораров и приглашал художника на чашку чая в роскошную гостиницу «Бристоль». Странное дело: отъявленный антисемит, каким себя уже успел зарекомендовать Адольф Гитлер, беседовал с еврейским торговцем о чем угодно, но только не о том зле, какое, по его глубочайшему убеждению, принесло в этот мир то самое племя, к которому тот принадлежал. Убеждения убеждениями, а работа работой, даже если она зависела от носителей этого самого мирового зла.

Все шло хорошо, и все же Адольф все чаще испытывал желание… покинуть Вену. Причина оказалась весьма прозаической: Гитлер вступил в призывной возраст, и ему не хотелось быть призванным в австрийскую армию. Ну а раз так, то надо было как можно скорее переехать в один из германских городов. В провинции — без оперы, музеев и привычного городского уклада — Адольфу жить не хотелось. В немецкоязычном мире помимо самой Вены было всего два города, которые в той или иной степени отвечали запросам Гитлера: Дрезден и Мюнхен.

Над выбором Гитлер особо не задумывался — Мюнхен и только Мюнхен, с его аурой романтичности и множеством знаменитых на всю Германию людей. Да, правившая в Баварии королевская семья Виттельсбахов не шла ни в какое сравнение с объединившими Германию Гогенцоллернами, и тем не менее они были немцами, которые властвовали над другими немцами. И только одно это поднимало их в глазах Гитлера. Не могло не вызывать благоговейного трепета у Гитлера и то уважение, какое оказывал покойный Людвиг II Вагнеру. Даже не побывав еще в Мюнхене, он уже был очарован словно пришедшими из сказок королевскими дворцами и замками, которые видел в художественных альбомах. Вызывали у него уважение Людовик III и кронпринц Рунпрехт, поскольку оба говорили на том самом баварском диалекте, на котором изъяснялся он сам.

24 мая 1913 года Гитлер снялся с полицейского учета и отправился в Мюнхен, где снял комнату у портного Поппа с отдельным выходом на Шлейсхеймерштрассе. Портной встретил своего нового постояльца с распростертыми объятиями, и ему даже в голову не могло прийти, что совсем недавно этот молодой и элегантно одетый «художник» влачил жалкое существование на самом дне венских трущоб. Прекрасный специалист, у которого шили многие мюнхенцы, по достоинству оценил гардероб своего постояльца.

После короткого и приятного во всех отношениях знакомства Попп поведал Гитлеру о том, что прошлой ночью в Вене застрелился начальник штаба восьмого корпуса гомосексуалист полковник Альфред Редль.

— Поговаривают, — улыбался портной, — что этого самого полковника шантажировала русская контрразведка, вот и не выдержал, а там, — многозначительно покачал он головой, — кто знает…

Гитлер равнодушно махнул рукой. Он ненавидел гомосексуалистов, и его мало интересовала судьба одного из самых знаменитых немецких разведчиков, страдавшего этим отвратительным пороком. А затем произнес потрясающую по своей прозорливости фразу:

— Я не люблю Габсбургов и союз с ними Германии… Австро-Венгрия давно уже перестала быть немецким государством, и попомните мое слово: эти самые Габсбурги втянут нас в неприятную историю!

Пройдет совсем немного времени, и Габсбурги на самом деле втянут Германию в войну.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Переезд в Мюнхен никоим образом не сказался на образе жизни Гитлера, и он продолжал вести в столице Баварии такую же достойную жизнь, которую вел в последнее время в Вене. Во всяком случае, поначалу Адольф продолжал рисовать и продавать открытки с видами Мюнхена. Вот только расходились они в столице Баварии куда хуже, и вскоре наступил день, когда ему нечем было заплатить за квартиру. Да и питался он в основном хлебом и колбасой.

Однако Попп пока еще смотрел на подобные мелкие неприятности сквозь пальцы и довольствовался тем, что его постоялец в счет платы за комнату ходил по магазинам, носил уголь и выбивал пыль. Конечно, продолжавшему разыгрывать из себя буржуа Гитлеру не нравилось быть мальчиком на побегушках, и он стал подрабатывать туристическим гидом. Мюнхен и его окрестности он изучил очень быстро. И деньги для похода в пивную или кафе, где он предавался бесконечным разговорам о политике, которая продолжала притягивать его к себе словно магнитом, у него имелись. Пусть и не так часто, как раньше, Гитлер ходил слушать музыку своего любимого Вагнера, которая по-прежнему «зажигала в нем яркий огонь», благо в Мюнхене было три прекрасных оперных театра.