Русская история. 800 редчайших иллюстраций [без иллюстраций]

Василий Осипович Ключевский

Русская история

(версия без иллюстраций)

ЧАСТЬ I

КОЛОНИЗАЦИЯ КАК ОСНОВНОЙ ФАКТ РУССКОЙ ИСТОРИИ

Обширная восточноевропейская равнина, на которой образовалось русское государство, в начале нашей истории не является на всем своем пространстве заселенной тем народом, который доселе делает ее историю. Наша история открывается тем явлением, что восточная ветвь славянства, потом разросшаяся в русский народ, вступает на Русскую равнину из одного ее угла, с юго-запада, со склонов Карпат. В продолжение многих веков этого славянского населения было далеко не достаточно, чтобы сплошь с некоторой равномерностью занять всю равнину. Притом по условиям своей исторической жизни и географической обстановки оно распространялось по равнине не постепенно путем нарождения, не расселяясь, а переселяясь, переносилось птичьими перелетами из края в край, покидая насиженные места и садясь на новые. При каждом таком передвижении оно становилось под действие новых условий, вытекавших как из физических особенностей новозанятого края, так и из новых внешних отношений, какие завязывались на новых местах. Эти местные особенности и отношения при каждом новом размещении народа сообщали народной жизни особое направление, особый склад и характер.

История России есть история страны, которая колонизуется. Область колонизации в ней расширялась вместе с государственной ее территорией. То падая, то поднимаясь, это вековое движение продолжается до наших дней. Оно усилилось с отменой крепостного права, когда начался отлив населения из центральных черноземных губерний, где оно долго искусственно сгущалось и насильственно задерживалось. Отсюда население пошло разносторонними струями в Новороссию, на Кавказ, за Волгу и далее за Каспийское море, особенно за Урал в Сибирь, до берегов Тихого океана. Во второй половине XIX в., когда только начиналась русская колонизация Туркестана, там водворилось уже свыше 200 тысяч русских и в том числе около 100 тысяч образовали до 150 сельских поселений, составившихся из крестьян-переселенцев и местами представляющих значительные острова почти сплошного земледельческого населения. Еще напряженнее переселенческий поток в Сибирь. Официально известно, что ежегодное число переселенцев в Сибирь, до 1880-х годов не превышавшее 2 тысяч человек, а в начале последнего десятилетия прошлого века достигшее до 50 тысяч, с 1896 г. благодаря Сибирской железной дороге возросло до 200 тысяч человек, а за два с половиной года (с 1907 по июль 1909 г.) в Сибирь прошло около 2 миллионов переселенцев. Все это движение, идущее преимущественно из центральных черноземных губерний Европейской России, при ежегодном полуторамиллионном приросте ее населения пока еще кажется малозначительным, не дает себя чувствовать ощутительными толчками; но со временем оно неминуемо отзовется на общем положении дел немаловажными последствиями.

Периоды русской истории как главные моменты колонизации. Так переселение, колонизация страны была основным фактом нашей истории, с которым в близкой или отдаленной связи стояли все другие ее факты. Остановимся пока на самом факте, не касаясь его происхождения. Он и ставил русское население в своеобразное отношение к стране, изменявшееся в течение веков и своим изменением вызывавшее смену форм общежития…

Я делю нашу историю на отделы или периоды по наблюдаемым в ней народным передвижениям. Периоды нашей истории — этапы, последовательно пройденные нашим народом в занятии и разработке доставшейся ему страны до самой той поры, когда, наконец, он посредством естественного нарождения и поглощения встречных инородцев распространился по всей равнине и даже перешел за ее пределы. Ряд этих периодов — это ряд привалов или стоянок, которыми прерывалось движение русского народа по равнине и на каждой из которых наше общежитие устроялось иначе, чем оно было устроено на прежней стоянке. Я перечислю эти периоды, указывая в каждом из них господствующие факты, из коих один — политический, другой — экономический, и обозначая при этом ту область равнины, на которой в данный период сосредоточивалась масса русского населения — не все население, а главная масса его, делавшая историю.

Приблизительно с VIII в. нашей эры, не раньше, можем мы следить с некоторой уверенностью за постепенным ростом нашего народа, наблюдать внешнюю обстановку и внутреннее строение его жизни в пределах равнины. Итак, с VIII до XIII в. масса русского населения сосредоточивалась на среднем и верхнем Днепре с его притоками и с его историческим водным продолжением — линией Ловать — Волхов. Все это время Русь политически разбита на отдельные более или менее обособленные области, в каждой из которых политическим и хозяйственным центром является большой торговый город, первый устроитель и руководитель ее политического быта, потом встретивший соперника в пришлом князе, но и при нем не терявший важного значения. Господствующий политический факт периода — политическое дробление земли под руководством городов. Господствующим фактом экономической жизни в этот период является внешняя торговля с вызванными ею лесными промыслами, звероловством и бортничеством (лесным пчеловодством). Это Русь Днепровская, городовая, торговая.

С XIII до середины XV в. приблизительно среди общего разброда и разрыва народности главная масса русского населения является на верхней Волге с ее притоками. Эта масса остается раздробленной политически уже не на городовые области, а на княжеские уделы. Удел — это совсем другая форма политического быта. Господствующий политический факт периода — удельное дробление верхневолжской Руси под властью князей. Господствующим фактом экономической жизни является сельскохозяйственная, т. е. земледельческая, эксплуатация алаунского суглинка посредством вольного крестьянского труда. Это Русь верхневолжская, удельно-княжеская, вольно-земледельческая.

С половины XV до второго десятилетия XVII в. главная масса русского населения из области верхней Волги растекается на юг и восток по донскому и средневолжскому чернозему, образуя особую ветвь народа — Великороссию, которая вместе с населением расширяется за пределы верхнего Поволжья. Но, расплываясь географически, великорусское племя впервые соединяется в одно политическое целое под властью московского государя, который правит своим государством с помощью боярской аристократии, образовавшейся из бывших удельных князей и удельных бояр. Итак, господствующий политический факт периода — государственное объединение Великороссии. Господствующим фактом жизни экономической остается сельскохозяйственная разработка старого верхневолжского суглинка и новозанятого средневолжского и донского чернозема посредством вольного крестьянского труда; но его воля начинает уже стесняться по мере сосредоточения землевладения в руках служилого сословия, военного класса, вербуемого государством для внешней обороны. Это Русь Великая, Московская, царско-боярская, военно-землевладельческая.

С начала XVII до половины XIX в. русский народ распространяется по всей равнине от морей Балтийского и Белого до Черного, до Кавказского хребта, Каспия и Урала и даже проникает на юг и восток далеко за Кавказ, Каспий и Урал. Политически все почти части русской народности соединяются под одной властью: к Великороссии примыкают одна за другой Малороссия, Белороссия и Новороссия, образуя Всероссийскую империю. Но эта собирающая всероссийская власть действует уже с помощью не боярской аристократии, а военно-служилого класса, сформированного государством в предшествующий период, — дворянства. Это политическое собирание и объединение частей Русской земли и есть господствующий политический факт периода. Основным фактом экономической жизни остается земледельческий труд, окончательно ставший крепостным, к которому присоединяется обрабатывающая промышленность, фабричная и заводская. Это период всероссийский, императорско-дворянский, период крепостного хозяйства, земледельческого и фабрично-заводского…

Государство и народность. Значение народа, как исторической личности, заключается в его историческом призвании, а это призвание народа выражается в том мирном положении, какое он создает себе своими усилиями, и в той идее, какую он стремится осуществить своею деятельностью в этом положении. Свою роль на мировой сцене он выполняет теми силами, какие успел развить в себе своим историческим воспитанием. Идеал исторического воспитания народа состоит в полном и стройном развитии всех элементов общежития и в таком их соотношении, при котором каждый элемент развивается и действует в меру своего нормального значения в общественном составе, не принижая себя и не угнетая других. Только историческим изучением проверяется ход этого воспитания. История народа, научно воспроизведенная, становится приходо-расходной его книгой, по которой подсчитываются недочеты и передержки его прошлого. Прямое дело ближайшего будущего — сократить передержки и пополнить недоимки, восстановить равновесие народных задач и средств. Здесь историческое изучение своими конечными выводами подходит вплоть к практическим потребностям текущей минуты, требующей от каждого из нас, от каждого русского человека отчетливого понимания накопленных народом средств и допущенных или вынужденных недостатков своего исторического воспитания. Нам, русским, понимать это нужнее, чем кому-либо.

Вековыми усилиями и жертвами Россия образовала государство, подобного которому по составу, размерам и мировому положению не видим со времени падения Римской империи. Но народ, создавший это государство, по своим духовным и материальным средствам еще не стоит в первом ряду среди других европейских народов. По неблагоприятным историческим условиям его внутренний рост не шел в уровень с его международным положением, даже по временам задерживался этим положением. Мы еще не начинали жить в полную меру своих народных сил, чувствуемых, но еще не вполне развернувшихся, не можем соперничать с другими ни в научной, ни в общественно-политической, ни во многих других областях. Достигнутый уровень народных сил, накопленный запас народных средств — это плоды многовекового труда наших предков, результаты того, что они успели сделать…

Каждому народу история задает двустороннюю культурную работу — над природой страны, в которой ему суждено жить, и над своею собственной природой, над своими духовными силами и общественными отношениями. Если нашему народу в продолжение веков пришлось упорно бороться с лесами и болотами своей страны, напрягая силы на черную подготовительную работу цивилизации, то нам предстоит, не теряя приобретенной в этой работе житейской выносливости, напряженно работать над самими собой, развивать свои умственные и нравственные силы, с особенной заботливостью устанавливать свои общественные отношения. Таким образом, изучение нашей истории может помочь нам уяснить задачи и направление предстоящей нам практической деятельности…

ПЕРВЫЙ ПЕРИОД РУССКОЙ ИСТОРИИ

Я веду этот период с древнейших времен до конца XII или до начала XIII в. Не могу точнее обозначить его конечного предела. Никакое поворотное событие не отделяет резко этого периода от последующего. Нашествие монголов нельзя признать таким раздельным событием: монголы застали Русь на походе, во время передвижки, которую ускорили, но которой не вызвали; новый склад жизни завязался до них.

Около половины XI в. территория, на которой сосредоточивалась масса русского населения, тянулась длинной и довольно узкой полосой по среднему и верхнему Днепру с его притоками и далее на север через водораздел до устьев Волхова. Эта территория политически раздроблена на области, «волости», в каждой из которых политическим средоточием служил большой торговый город, первый устроитель и руководитель политического быта своей области. Эти города мы будем называть волостными, а руководимые ими области городовыми. Вместе с тем эти же волостные города служили средоточиями и руководителями и экономического движения, направлявшего хозяйственный быт тогдашней Руси, внешней торговли. Все другие явления этого времени, учреждения, социальные отношения, нравы, успехи знания и искусства, даже нравственно-религиозной жизни, были прямыми или отдаленными последствиями совокупного действия двух указанных факторов, волостного торгового города и внешней торговли. Первый и самый трудный вопрос, представляющийся при изучении этого периода, касается того, как и какими условиями создан был обозначенный склад политических и экономических отношений, когда появилось на указанной полосе славянское население и чем вызваны были к действию оба указанных фактора.

Два взгляда на ее начало. В нашей исторической литературе преобладают два различных взгляда на начало нашей истории. Один из них изложен в критическом исследовании о древнерусских летописях, составленном членом русской Академии наук XVIII в., знаменитым ученым немцем Шлёцером на немецком языке и изданном в начале прошлого века. Вот основные черты Шлёцерова взгляда, которого держались Карамзин, Погодин, Соловьев. До половины IX в., т. е. до прихода варягов, на обширном пространстве нашей равнины, от Новгорода до Киева по Днепру направо и налево, все было дико и пусто, покрыто мраком: жили здесь люди, но без правления, подобно зверям и птицам, наполнявшим их леса. В эту обширную пустыню, заселенную бедными, разбросанно жившими дикарями, славянами и финнами, начатки гражданственности впервые были занесены пришельцами из Скандинавии, варягами, около половины IX в. Известная картина нравов восточных славян, как ее нарисовал составитель Повести о начале Русской земли, по-видимому, оправдывала этот взгляд. Здесь читаем, что восточные славяне до принятия христианства жили «зверинским образом, скотски» в лесах, как все звери, убивали друг друга, ели все нечистое, жили уединенными, разбросанными и враждебными один другому родами: «живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим». Итак, нашу историю следует начинать не раньше половины IX в. изображением тех первичных исторических процессов, которыми везде начиналось человеческое общежитие, картиной выхода из дикого состояния.

Другой взгляд на начало нашей истории прямо противоположен первому. Он начал распространяться в нашей литературе несколько позднее первого, писателями XIX в. Наиболее полное выражение его можно найти в сочинениях профессора Московского университета Беляева и г. Забелина, в I томе его «Истории русской жизни с древнейших времен». Вот основные черты их взгляда. Восточные славяне искони обитали там, где знает их наша Начальная летопись; здесь, в пределах Русской равнины, они поселились, может быть, еще за несколько веков до Р.Х. Обозначив так свою исходную точку, ученые этого направления изображают долгий и сложный исторический процесс, которым из первобытных мелких родовых союзов вырастали у восточных славян целые племена, среди племен возникали города, из среды этих городов поднимались главные, или старшие, города, составлявшие с младшими городами или пригородами племенные политические союзы полян, древлян, северян и других племен, и, наконец, главные города разных племен приблизительно около эпохи призвания князей начали соединяться в один общерусский союз. При схематической ясности и последовательности эта теория несколько затрудняет изучающего тем, что такой сложный исторический процесс развивается ею вне времени и исторических условий: не видно, к какому хронологическому пункту можно было бы приурочить начало и дальнейшие моменты этого процесса, и как, в какой исторической обстановке он развивался. Следуя этому взгляду, мы должны начинать нашу историю задолго до Р. Х., едва ли не со времен Геродота, во всяком случае, за много веков до призвания князей, ибо уже до их прихода у восточных славян успел установиться довольно сложный и выработанный общественный строй, отлившийся в твердые политические формы.

Войдем в разбор уцелевших известий и преданий о наших славянах и тогда получим возможность оценить оба сейчас изложенных взгляда.

Дославянское заселение южной России. Что разуметь под началом истории какого-либо народа? С чего начинать его историю? Древние греческие и римские писатели сообщают нам о южной степной России ряд известий, неодинаково достоверных, полученных ими через посредство греческих колоний по северным берегам Черного моря от купцов или по личным наблюдениям. До нашей эры разные кочевые народы, приходившие из Азии, господствовали здесь один за другим, некогда киммериане, потом при Геродоте скифы, позднее, во времена римского владычества, сарматы. Около начала нашей эры смена пришельцев учащается, номенклатура варваров в древней Скифии становится сложнее, запутаннее. Сарматов сменили или из них выделились геты, языги, роксаланы, аланы, бастарны, даки. Эти народы толпятся к нижнему Дунаю, к северным пределам империи, иногда вторгаются в ее области, скучиваются в разноплеменные рассыпчатые громады, образуют между Днепром и Дунаем обширные, но скоропреходящие владения, каковы были перед Р. Х. царства гетов, потом даков и роксалан, которым римляне даже принуждены были платить дань или откуп. Видно, что подготовлялось великое переселение народов. Южная Россия служила для этих азиатских проходцев временной стоянкой, на которой они готовились сыграть ту или другую европейскую роль, пробравшись к нижнему Дунаю или перевалив за Карпаты.

Эти народы, цепью прошедшие на протяжении веков по южно-русским степям, оставили здесь после себя бесчисленные курганы, которыми усеяны обширные пространства между Днестром и Кубанью. Над этими могильными насыпями усердно и успешно работает археология и открывает в них любопытные исторические указания, пополняющие и проясняющие древних греческих писателей, писавших о нашей стране. Некоторые народы, подолгу заживавшиеся в припонтийских степях, например скифы, входили через здешние колонии в довольно тесное соприкосновение с античной культурой. Вблизи греческих колоний появлялось смешанное эллино-скифское население. Скифские цари строили дворцы в греческих городах, скифская знать ездила в самую Грецию учиться; в скифских курганах находят вещи высокохудожественной работы греческих мастеров, служившие обстановкой скифских жилищ.

Его значение. Все эти данные имеют большую общеисторическую цену; но они относятся больше к истории нашей страны, чем к истории нашего народа. Наука пока не в состоянии уловить прямой исторической связи этих азиатских посетителей южной Руси с славянским населением, позднее здесь появляющимся, как и влияния их художественных заимствований и культурных успехов на быт полян, северян и проч. Присутствия славян среди этих древних народов незаметно. И сами эти народы остаются этнографическими загадками. Историческая этнография, изучая происхождение всех этих народов, пыталась выяснить, какие из них принадлежали к кельтскому и какие к германскому или славянскому племени. В такой поставке вопроса есть, кажется, некоторое методологическое недоразумение. Эти племенные группы, на которые мы теперь делим европейское население, не суть какое-либо первобытное извечное деление человечества: они сложились исторически и обособились в свое время каждая. Искать их в скифской древности — значит приурочивать древние племена к позднейшей этнографической классификации. Если эти племена имели общую генетическую связь с позднейшим населением Европы, то отдельным европейским народам трудно найти среди них своих прямых специальных предков и с них начинать свою историю.

Начальные факты в истории народа. Начало истории народа должно обозначаться какими-либо более явственными, уловимыми признаками. Их надобно искать прежде всего в памяти самого народа. Первое, что запомнил о себе народ, и должно указывать путь к началу его истории. Такое воспоминание не бывает случайным, беспричинным. Народ есть население, не только совместно живущее, но и совокупно действующее, имеющее общий язык и общие судьбы. Потому в народной памяти обыкновенно надолго удерживаются события, которые впервые коснулись всего народа, в которых весь он принял участие и через это совокупное участие впервые почувствовал себя единым целым. Но такие события обыкновенно не проходят бесследно не только для народной памяти, но и для народной жизни: они выводят составные части народа из разрозненного состояния, соединяют его силы для какой-либо общей цели и закрепляют это соединение какой-либо связующей, для всех обязательной формой общежития. Таковы, по моему мнению, два тесно связанных между собою признака, обозначающих начало истории народа: самое раннее воспоминание его о самом себе и самая ранняя общественная форма, объединившая его в каком-либо совокупном действии. Найдем ли такие признаки в истории нашего народа?

Расселение славян с Дуная. Составитель Начальной летописи не поможет нам в этом искании. У него другая точка зрения: он панславист; исходя из своей идеи первобытного единства славянства, он прежде всего старается связать ранние судьбы родной Руси с общей историей славян. Начальная летопись не помнит времени прихода славян из Азии в Европу. В ученом этнографическом очерке, поставленном во главе Повести временных лет, она застает славян уже на Дунае. Из этой придунайской страны, которую она называет землею Венгерской и Болгарской, славяне расселились в разные стороны. Оттуда же вышли и те славяне, которые поселились по Днепру, его притокам и далее к северу. Летопись рассказывает, что, когда волхи напали на славян дунайских, сели среди них и начали их угнетать, одни славяне ушли и сели по Висле, прозвавшись ляхами, другие пришли на Днепр и прозвались полянами, а поселившиеся в лесах — древлянами и т. д. Волхи, или волохи, — это, по мнению исследователей, римляне. Речь идет о разрушении императором Траяном царства даков, которым его предшественник Домициан принужден был платить дань. Это указание на присутствие славян в составе Дакийского царства и о передвижении части их с Дуная на северо-восток от римского нашествия в начале II в. по Р. Х. — одно из самых ранних исторических воспоминаний славянства и отмечено, если не ошибаюсь, только нашей летописью; трудно лишь догадаться, из какого источника оно заимствовано. Но его нельзя принять за начало нашей истории: оно касалось не одних восточных славян и притом говорит о разброде славянства, а не о сформировании среди него какого-либо союза.

Известие Иорнанда. Наша летопись не помнит явственно, чтобы восточные славяне где-либо надолго останавливались по пути с Дуная к Днепру; но, сопоставляя ее смутные воспоминания с иноземными известиями, узнаем о такой промежуточной остановке. В III в. по Р. Х. наша страна подверглась новому нашествию, но с необычной стороны, не с востока, из Азии, а из Европы, с Балтийского моря: это были отважные мореходы готы, которые по рекам нашей равнины проникали в Черное море и громили Восточную империю. В IV в. их вождь Германарих завоеваниями образовал из обитателей нашей страны обширное царство. Это было первое исторически известное государство, основанное европейским народом в пределах нынешней России. В состав его входили различные племена восточной Европы, в названиях которых можно распознать эстов, мерю, мордву — будущих соседей восточных славян. Были покорены Германарихом и венеты, или венеды, как называли западные латинские писатели славян с начала н. э.

Историк готов Иорнанд, который сообщает эти известия о царстве Германариха, не указывает, где тогда жили эти венеты, собственное имя которых в византийских известиях появляется с конца V в. Зато этот латинский писатель VI в., хорошо знакомый с миром задунайских варваров и сам варвар по происхождению, родом из Мизии, с нижнего Дуная, обстоятельно очерчивает современное ему географическое размещение славян. Описывая Скифию своего времени, он говорит, что по северным склонам высоких гор от истоков Вислы на обширных пространствах сидит многолюдный народ венетов. Хотя теперь, продолжает Иорнанд, они зовутся различными именами по разности родов и мест поселения, но главные их названия — склавены и анты. Первые обитают на север до Вислы, а на восток до Днестра; леса и болота заменяют им города. Вторые, самые сильные из венетов, простираются по изогнутому побережью Черного моря от Днестра до Днепра.

Значит, славяне, собственно, занимали тогда Карпатский край. Карпаты были общеславянским гнездом, из которого впоследствии славяне разошлись в разные стороны. Эти карпатские славяне с конца V в., когда греки стали знать их под их собственным именем, и в продолжение всего VI в. громили Восточную империю, переходя за Дунай: недаром тот же Иорнанд с грустью замечает, что славяне, во времена Германариха столь ничтожные как ратники и сильные только численностью, «ныне по грехам нашим свирепствуют всюду». Следствием этих усиленных вторжений, начало которых относят еще к III в., и было постепенное заселение Балканского полуострова славянами. Итак, прежде чем восточные славяне с Дуная попали на Днепр, они долго оставались на карпатских склонах; здесь была промежуточная их стоянка.

Военный союз славян на Карпатах в VI в. Продолжительный вооруженный напор карпатских славян на империю смыкал их в военные союзы. Карпатские славяне вторгались в пределы Восточной империи не целыми племенами, как германцы наводняли провинции Западной империи, а вооруженными ватагами или дружинами, выделявшимися из разных племен. Эти дружины и служили боевой связью отдельных разобщенных племен. Находим следы такого союза, в состав которого входили именно восточные славяне. Повесть временных лет по всем признакам составлена в Киеве: составитель ее с особенным сочувствием относится к киевским полянам, отличая их «кроткий и тихий обычай» от зверинских нравов всех других восточных славянских племен, да и знает о них больше, чем о других племенах. Она ничего не говорит ни о готах Германариха, ни о гуннах, вскоре после него затопивших его царство. Но она помнит ряд более поздних вражеских нашествий, испытанных славянами, говорит о болгарах, обрах, хозарах, печенегах, уграх. Однако до хозар она ничего не запомнила о своих любимых полянах, кроме предания об основании Киева. Народные потоки, пронесшиеся по южной России и часто дававшие больно чувствовать себя восточным славянам, как будто ничем не задевали восточного славянского племени, ближе всех к ним стоявшего, полян. В памяти киевского повествователя XI в. уцелело от тех далеких времен предание только об одном восточном славянском племени, но таком, которое жило далеко от Киева и в XI в. не принимало видного участия в ходе событий. Повесть рассказывает о нашествии аваров на дулебов (в VI–VII вв.):

«Те же обры воевали со славянами и покорили дулебов, тоже славян, и притесняли женщин дулебских: собираясь ехать, обрин не давал запрягать ни коня, ни вола, а приказывал заложить в телегу 3, 4, 5 женщин, и они везли его; так мучили они дулебов. Были обры телом велики, а умом горды, и истребил их Бог, перемерли все, не осталось ни единого обрина, и есть поговорка на Руси до сего дня: погибоша аки обре».

Вероятно, благодаря этой исторической поговорке и попало в Повесть предание об обрах, которое носит на себе черты былины, исторической песни, составляющей, может быть, отдаленный отголосок целого цикла славянских песен об аварах, сложившегося на карпатских склонах. Но где были во время этого нашествия поляне и почему одним дулебам пришлось так страдать от обров? Неожиданно с другой стороны идет к нам ответ на этот вопрос. В сороковых годах X в., лет за сто до составления Повести временных лет, писал о восточных славянах араб Масуди в своем географическом сочинении Золотые луга. Здесь он рассказывает, что одно из славянских племен, коренное между ними, некогда господствовало над прочими, верховный царь был у него, и этому царю повиновались все прочие цари; но потом пошли раздоры между их племенами, союз их разрушился, они разделились на отдельные колена, и каждое племя выбрало себе отдельного царя. Это господствовавшее некогда славянское племя Масуди называет валинана (волыняне), а из нашей Повести мы знаем, что волыняне — те же дулебы и жили по Западному Бугу. Можно догадываться, почему киевское предание запомнило одних дулебов из времен аварского нашествия. Тогда дулебы господствовали над всеми восточными славянами и покрывали их своим именем, как впоследствии все восточные славяне стали зваться Русью по имени главной области в Русской земле, ибо Русью первоначально называлась только Киевская область. Во время аварского нашествия еще не было ни полян, ни самого Киева, и масса восточного славянства сосредоточивалась западнее, на склонах и предгорьях Карпат, в краю обширного водораздела, откуда идут в разные стороны Днестр, оба Буга, притоки верхней Припяти и верхней Вислы.

Итак, мы застаем у восточных славян на Карпатах в VI в. большой военный союз под предводительством князя дулебов. Продолжительная борьба с Византией завязала этот союз, сомкнула восточное славянство в нечто целое. На Руси во времена Игоря еще хорошо помнили об этой первой попытке восточных славян сплотиться, соединить свои силы для общего дела, так что арабский географ того времени успел записать довольно полное известие об этом. Сто лет спустя, во времена Ярослава I, русский повествователь отметил только поэтический обрывок этого исторического воспоминания. Этот военный союз и есть факт, который можно поставить в самом начале нашей истории: она, повторю, началась в VI в. на самом краю, в юго-западном углу нашей равнины, на северо-восточных склонах и предгорьях Карпат.

Расселение по Русской равнине. Отсюда, с этих склонов восточные славяне в VII в. постепенно расселялись по равнине. Это расселение можно признать вторым начальным фактом нашей истории. И этот факт оставил некоторые следы в нашей Повести, также значительно проясняющиеся при сопоставлении их с иноземными известиями.

Византийские писатели VI и начала VII в. застают задунайских славян в состоянии необычного движения. Император Маврикий (582–602), долго боровшийся с этими славянами, пишет, что они живут точно разбойники, всегда готовые подняться с места, поселками, разбросанными по лесам и по берегам многочисленных рек их страны. Прокопий, писавший несколько ранее, замечает, что славяне живут в плохих хижинах, разбросанных поодиночке, на далеком одна от другой расстоянии, и постоянно переселяются. Причина этой подвижности открывается из ее следствий. Византийцы говорят о вторжениях задунайских славян в пределы империи во второй четверти VII в.; приблизительно с этого времени одновременно прекращаются и эти вторжения, и византийские известия о задунайских славянах: последние исчезают куда-то и снова появляются в византийских сказаниях уже в IX в., когда они опять начинают нападать на Византию с другой стороны, морским путем, и под новым именем Руси. О судьбе восточных славян в этот длинный промежуток VII–IX вв. находим у византийцев мало надежных известий. Прекращение славянских набегов на империю было следствием отлива славян с Карпат, начавшегося или усилившегося со второй четверти VII в. Этот отлив совпадает по времени с аварским нашествием на восточных славян, в котором можно видеть его причину.

Его признаки. Наша Повесть временных лет не говорит ни о пятивековой карпатской стоянке славян, ни об этой вторичной их передвижке оттуда в разные стороны; но она отмечает некоторые отдельные ее признаки и следствия. В очерке расселения славян с Дуная она отчетливо отличает западных славян, мораву, чехов, ляхов, поморян, от восточных — хорватов, сербов и хорутан. Славян, расселившихся по Днепру и другим рекам нашей равнины, она ведет от восточной ветви, а местопребыванием племен, ее составлявших, где потом знают византийские писатели этих хорватов и сербов, была страна Карпат, нынешняя Галиция с областью верхней Вислы. Хорватов здесь знает и наша Начальная летопись даже в X в.: они участвуют в походе Олега на греков 907 г., с ними воюет Владимир в 992 г.

Не помня ясно о приходе днепровских славян с Карпат, летопись, однако, запомнила один из последних моментов этого расселения. Размещая восточно-славянские племена по Днепру и его притокам, она рассказывает, что были в ляхах два брата, Радим и Вятко, которые пришли со своими родами и сели — Радим на Соже, а Вятко на Оке; от них и пошли радимичи и вятичи. Поселение этих племен за Днепром дает некоторое основание думать, что их приход был одним из поздних приливов славянской колонизации: новые пришельцы уже не нашли себе места на правой стороне Днепра и должны были продвинуться далее на восток, за Днепр. С этой стороны вятичи очутились самым крайним племенем русских славян. Но почему эти племена летопись выводит «от ляхов»? Это значит, что они пришли из прикарпатской стороны: область указанного водораздела, Червонная Русь, древняя страна хорватов в XI в., когда написана рассказывающая об этом Повесть временных лет, считалась уже ляшской страной и была предметом борьбы Руси с Польшей.

Его время. Так, сопоставляя смутные воспоминания этой Повести с иноземными известиями, не без усилий и не без участия предположений получаем некоторую возможность представить себе, как подготовлялись оба начальных факта нашей истории. Приблизительно ко II в. по Р. Х. народные потоки прибили славян к среднему и нижнему Дунаю. Прежде они терялись в разноплеменном населении Дакийского царства и только около этого времени начали выделяться из сарматской массы, обособляться в глазах иноземцев, как и в собственных воспоминаниях. Тацит еще недоумевает, кому сроднее венеды: германцам или кочевникам-сарматам, и Иорнанд припоминает, что Никополь на Дунае основан Траяном после победы над сарматами. Но наша летопись помнит, что от волохов, т. е. от римлян Траяна, тяжко пришлось славянам, которые вынуждены были покидать свои дунайские жилища.

Но восточные славяне, принесшие на Днепр это воспоминание, пришли сюда не прямо с Дуная, совершив непрерывную перекочевку: это была медленная передвижка с остановкой в Карпатах, длившейся со II до VII в. Авары дали толчок дальнейшему движению карпатских славян в разные стороны. В V и VI вв. в Средней и Восточной Европе очистилось много мест, покинутых германскими племенами, которых гуннское нашествие двинуло на юг и запад в римские провинции. Аварское нашествие оказало подобное же действие на славянские племена, двинув их на опустелые места. Рассказ Константина Багрянородного о призыве сербов и хорватов на Балканский полуостров императором Ираклием в VII в. для борьбы с аварами заподозрен исторической критикой и наполнен сомнительными подробностями; но в основе его, кажется, лежит нечто действительное. Во всяком случае VII в. был временем, когда в той или другой связи с аварским движением возник ряд славянских государств (Чешское, Хорватское, Болгарское). В этот же век по местам, где прежде господствовали готы, стали расселяться восточные славяне, как в стране, где прежде сидели вандалы и бургунды, тогда же расселялись ляхи.

Обособление славян восточных. Изучая начало нашей истории, мы сейчас видели, как выделялись славяне из этнографической массы с неопределенными племенными обликами, некогда населявшей восточную припонтийскую Европу. В VII в., когда уже было известно собственное родовое имя славян, мы замечаем признаки их внутреннего видового разделения, местного и племенного. Трудно обозначить с точностью время, к которому можно было бы приурочить обособление их западной и восточной ветви; но до VII в. видим, что их судьбы складываются в тесной взаимной связи, в зависимости от одинаковых или сходных обстоятельств и влияний. С этого века, когда в жизни восточных славян обозначились явления, которые можно признать начальными фактами нашей истории, эти славяне, расселяясь с Карпат, вступают под действие особых местных условий, сопровождающих и направляющих их жизнь на протяжении многих дальнейших столетий. Наблюдая, как они устроялись на новых местах жительства, мы будем следить за происхождением и действием этих новых условий.

СЛЕДСТВИЯ РАССЕЛЕНИЯ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН ПО РУССКОЙ РАВНИНЕ

В продолжение VII и VIII вв., во время аварского владычества по обеим сторонам Карпат, восточной и западной, восточная ветвь славян, занимавшая северо-восточные склоны этого хребта, мало-помалу отливала на восток и северо-восток. Вот факт, на изучении которого мы остановились. Он сопровождался для восточных славян разнообразными последствиями — юридическими, экономическими и политическими. Из этих следствий и слагался тот быт восточных славян, который мы наблюдаем, читая рассказ Начальной летописи о Русской земле IX–XI вв. Остановимся прежде всего на последствиях юридических, какими сопровождалось расселение восточных славян.

Следы родового быта. На Карпатах эти славяне, по-видимому, жили еще первобытными родовыми союзами. Черты такого быта мелькают в неясных и скудных византийских известиях о славянах VI и начала VII в. По этим известиям славяне управлялись многочисленными царьками и филархами, т. е. племенными князьками и родовыми старейшинами, и имели обычай собираться на совещания об общих делах. По-видимому, речь идет о родовых сходах и племенных вечах. В то же время византийские известия указывают на недостаток согласия, на частые усобицы между славянами — обычный признак жизни мелкими разобщенными родами. Если что можно извлечь из этих указаний, то разве одно предположение, что уже в VI в. мелкие славянские роды начинали смыкаться в более крупные союзы, колена или племена, хотя родовая обособленность еще преобладала.

Смутное предание донесло из того времени имя лишь одного восточного славянского племени — дулебов, стоявшего во главе целого военного союза. Трудно представить себе, как среди господствовавшей родовой и племенной розни составлялся и действовал этот союз. Мы привели его в связь с продолжительными набегами карпатских славян на Восточную империю. По своим целям и составу он представлял ассоциацию, столь непохожую на родовые и племенные союзы, что мог действовать рядом с ними, не трогая прямо их основ. Это были ополчения боевых людей, выделявшихся из разных родов и племен на время похода, по окончании которого уцелевшие товарищи расходились, возвращаясь в среду своих родичей, под действие привычных отношений. Подобным образом и впоследствии племена восточных славян участвовали в походах киевских князей на греков. С нашествием аваров, когда прекратились славянские набеги на империю и началось расселение славян, этот союз должен был сам собою распасться…

Влияние расселения на родовой быт. По-видимому, в эпоху расселения родовой союз оставался господствующей формой быта у восточных славян. По крайней мере, Повесть временных лет только эту форму изображает с некоторой отчетливостью: «живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим». Это значит, что родственники жили особыми поселками, не вперемежку с чужеродцами. Но это едва ли были первобытные цельные родовые союзы: ход расселения должен был разбивать такое общежитие.

Родовой союз держится крепко, пока родичи живут вместе плотными кучами; но колонизация и свойства края, куда она направлялась, разрушали совместную жизнь родичей. Расселяясь по равнине, восточные славяне заняли преимущественно лесную ее полосу. К ней относится замечание Иорнанда, который, описывая пространство к востоку от Днестра, по Днепру и Дону, говорит, что это весьма обширная страна, покрытая лесами и непроходимыми болотами. Самый Киев возник на южной опушке этого громадного леса. В этом пустынном лесистом краю пришельцы занялись ловлей пушных зверей, лесным пчеловодством и хлебопашеством. Пространства, удобные для этих промыслов, не шли обширными сплошными полосами: среди лесов и болот надобно было отыскивать более открытые и сухие места и расчищать их для пашни или делать в лесу известные приспособления для звероловства и пчеловодства. Такие места являлись удаленными один от другого островками среди моря лесов и болот. На этих островках поселенцы и ставили свои одинокие дворы, окапывали их и расчищали в окрестности поля для пашни, приспособляя в лесу борти и ловища. В пределах древней Киевской Руси до сих пор уцелели остатки старинных укрепленных селений, так называемые городища. Это обыкновенно округлые, реже угловатые пространства, очерченные иногда чуть заметным валом. Такие городища рассеяны всюду по Приднепровью на расстоянии 4–8 верст друг от друга. Их происхождение еще в языческую пору доказывается соседством курганов, древних могильных насыпей. Раскопка этих насыпей показала, что лежащих в них покойников хоронили еще по-язычески. Не думайте, что эти городища — остатки настоящих значительных городов: пространство, очерченное кольцеобразным валом, обыкновенно едва достаточно, чтобы вместить в себе добрый крестьянский двор.

Как возникли и что такое были эти городища? Я думаю, что это остатки одиноких укрепленных дворов, какими расселялись некогда восточные славяне и на которые указывает византийский писатель Прокопий, говоря, что задунайские славяне его времени жили в плохих, разбросанных поодиночке хижинах. Такие одинокие дворы, или, говоря иначе, однодворные деревни, ставили славянские поселенцы, селясь по Днепру и по его притокам. Такими однодворными деревнями и впоследствии колонизовалось верхнее Поволжье. Дворы окапывались земляными валами, вероятно, с частоколом, для защиты от врагов, а особенно для обороны скота от диких зверей.

Из таких одиноких дворов вырос и самый город Киев. Повесть временных лет помнит об основании этого города — знак, что он возник в сравнительно близкое к ней время. Предание рассказывает, что на горном берегу Днепра, на трех соседних холмах поселились три брата, занимавшиеся звероловством в окрестных лесах. Они построили здесь городок, который назвали по имени Кия, старшего брата, Киевом. Так, Киев возник из трех однодворных деревень с общим укрепленным убежищем, которые поставлены были тремя звероловами, когда-то поселившимися на берегу Днепра. Как старший брат, Кий был князем в первоначальном смысле родового старейшины; местное предание или предположение ученого редактора летописи превратило его в знатного родоначальника владетельного рода в племени полян, в князя, как понимали это слово в XI в.

Смена рода двором. Такой ход расселения неизбежно должен был колебать крепкие дотоле родовые союзы восточных славян. Родовой союз держался на двух опорах: на власти родового старшины и на нераздельности родового имущества. Родовой культ, почитание предков освящало и скрепляло обе эти опоры. Но власть старшины не могла с одинаковой силой простираться на все родственные дворы, разбросанные на обширном пространстве среди лесов и болот. Место родовладыки в каждом дворе должен был заступить домовладыка, хозяин двора, глава семейства. В то же время характер лесного и земледельческого хозяйства, завязавшегося в Поднепровье, разрушал мысль о нераздельности родового имущества. Лес приспособлялся к промыслам усилиями отдельных дворов, поле расчищалось трудом отдельных семейств; такие лесные и полевые участки рано должны были получить значение частного семейного имущества. Родичи могли помнить свое кровное родство, могли чтить общего родового деда, хранить родовые обычаи и предания; но в области права, в практических житейских отношениях обязательная юридическая связь между родичами расстраивалась все более. Это наблюдение или эту догадку мы припомним, когда в древнейших памятниках русского гражданского права будем искать и не найдем явственных следов родового порядка наследования. В строе частного гражданского общежития старинный русский двор, сложная семья домохозяина с женой, детьми и неотделенными родственниками, братьями, племянниками, служил переходной ступенью от древнего рода к новейшей простой семье и соответствовал древней римской фамилии. Это разрушение родового союза, распадение его на дворы или сложные семьи оставило по себе некоторые следы в народных поверьях и обычаях.

Культ природы. В сохраненных древними и позднейшими памятниками скудных чертах мифологии восточных славян можно различить два порядка верований. Один из них можно признать остатками почитания видимой природы. В русских памятниках уцелели следы поклонения небу под именем Сварога, солнцу под именем Дажбога, Хорса, Велеса, грому и молнии под именем Перуна, богу ветров Стрибогу, огню и другим силам и явлениям природы. Дажбог и божество огня считались сыновьями Сварога, звались Сварожичами. Таким образом на русском Олимпе различались поколения богов — знак, что в народной памяти сохранялись еще моменты мифологического процесса; но теперь трудно поставить эти моменты в какие-либо хронологические пределы. Уже в VI в., по свидетельству Прокопия, славяне признавали повелителем вселенной одного бога громовержца, т. е. Перуна. По нашей Начальной летописи Перун — главное божество русских славян рядом с Велесом, который характеризуется названием «скотьего бога» в смысле покровителя стад, а может быть, и в значении бога богатства: на языке этой летописи слово скот сохраняло еще старинное значение денег. В древнерусских письменных памятниках нет ясных указаний на семейства богов кроме сыновей Сварога. Но араб Ибн-Фадлан в начале X в. видел на волжской пристани, по всей вероятности у города Болгар, большое изображение какого-то бога, окруженное малыми кумирами, представлявшими жен и дочерей этого бога, которым русские купцы приносили жертвы и молитвы; не ясно только, какие купцы здесь разумеются, варяжские или славянские.

Общественное богослужение еще не установилось, и даже в последние времена язычества видим только слабые его зачатки. Незаметно ни храмов, ни жреческого класса; но были отдельные волхвы, кудесники, к которым обращались за гаданиями и которые имели большое влияние на народ. На открытых местах, преимущественно на холмах, ставились изображения богов, перед которыми совершались некоторые обряды и приносились требы, жертвы, даже человеческие. Так, в Киеве на холме стоял идол Перуна, перед которым Игорь в 945 г. приносил клятву в соблюдении заключенного с греками договора. Владимир, утвердившись в Киеве в 980 г., поставил здесь на холме кумиры Перуна с серебряной головой и золотыми усами, Хорса, Дажбога, Стрибога и других богов, которым князь и народ приносили жертвы.

Почитание предков. По-видимому, большее развитие получил и крепче держался другой ряд верований, культ предков. В старинных русских памятниках средоточием этого культа является со значением охранителя родичей род со своими рожаницами, т. е. дед с бабушками, — намек на господствовавшее некогда между славянами многоженство. Тот же обоготворенный предок чествовался под именем чура, в церковнославянской форме щура; эта форма доселе уцелела в сложном слове пращур. Значение этого деда-родоначальника как охранителя родичей доселе сохранилось в заклинании от нечистой силы или нежданной опасности: чур меня! — т. е. храни меня дед. Охраняя родичей от всякого лиха, чур оберегал и их родовое достояние. Предание, оставившее следы в языке, придает чуру значение, одинаковое с римским Гермой[1] значение оберегателя родовых полей и границ. Нарушение межи, надлежащей границы, законной меры мы и теперь выражаем словом чересчур; значит, чур — мера, граница. Этим значением чура можно, кажется, объяснить одну черту погребального обряда у русских славян, как его описывает Начальная летопись. Покойника, совершив над ним тризну, сжигали, кости его собирали в малую посудину и ставили на столбу на распутиях, где скрещиваются пути, т. е. сходятся межи разных владений. Придорожные столбы, на которых стояли сосуды с прахом предков, — это межевые знаки, охранявшие границы родового поля или дедовской усадьбы. Отсюда суеверный страх, овладевавший русским человеком на перекрестках: здесь, на нейтральной почве, родич чувствовал себя на чужбине, не дома, за пределами родного поля, вне сферы мощи своих охранительных чуров. Все это, по-видимому, говорит о первобытной широте, цельности родового союза. И однако в народных преданиях и поверьях этот чур-дед, хранитель рода, является еще с именем дедушки домового, т. е. хранителя не целого рода, а отдельного двора. Таким образом, не колебля народных верований и преданий, связанных с первобытным родовым союзом, расселение должно было разрушать юридическую связь рода, заменяя родство соседством…

Формы языческого брака. Это юридическое разложение родового союза делало возможным взаимное сближение родов, одним из средств которого служил брак. Начальная летопись отметила, хотя и не совсем полно и отчетливо, моменты этого сближения, отразившиеся на формах брака и имевшие некоторую связь с ходом того же расселения. Первоначальные однодворки, сложные семьи ближайших родственников, которыми размещались восточные славяне, с течением времени разрастались в родственные селения, помнившие о своем общем происхождении, память о котором сохранялась в отческих названиях таких сел: Жидчичи, Мирятичи, Дедичи, Дедогостичи. Для таких сел, состоявших из одних родственников, важным делом было добывание невест. При господстве многоженства своих недоставало, а чужих не уступала их родня добровольно и даром. Отсюда необходимость похищений. Они совершались, по летописи, «на игрищах межю селы», на религиозных праздниках в честь общих неродовых богов «у воды», у священных источников или на берегах рек и озер, куда собирались обыватели и обывательницы разных сел.

Начальная летопись изображает различные формы брака как разные степени людскости, культурности русско-славянских племен. В этом отношении она ставит все племена на низшую ступень сравнительно с полянами. Описывая языческие обычаи радимичей, вятичей, северян, кривичей, она замечает, что на тех «бесовских игрищах умыкаху жены себе, с нею же кто свещашеся». Умычка и была в глазах древнего бытописателя низшей формой брака, даже его отрицанием: «браци не бываху в них», а только умычки. Известная игра сельской молодежи обоего пола в горелки — поздний остаток этих дохристианских брачных умычек. Вражда между родами, вызывавшаяся умычкою чужеродных невест, устранялась веном, отступным, выкупом похищенной невесты у ее родственников. С течением времени вено превратилось в прямую продажу невесты жениху ее родственниками по взаимному соглашению родни обеих сторон: акт насилия заменялся сделкой с обрядом мирного хождения зятя (жениха) по невесту, которое тоже, как видно, сопровождалось уплатой вена. Дальнейший момент сближения родов летопись отметила у полян, уже вышедших, по ее изображению, из дикого состояния, в каком оставались другие племена. Она замечает, что у полян «не хожаше зять по невесту, но привожаху вечер (приводили ее к жениху вечером), а заутра приношаху по ней, что вдадуче», т. е. на другой день приносили вслед за ней что давали: в этих словах видят указание на приданое. Так читается это место в Лаврентьевском списке летописи. В Ипатьевском другое чтение: «завтра приношаху, что на ней (за нее) вдадуче». Это выражение скорее говорит о вене. Значит, оба чтения отметили две новые фразы в эволюции брака. Итак, хождение жениха за невестой, заменившее умычку, в свою очередь сменилось приводом невесты к жениху с получением вена или с выдачей приданого, почему законная жена в языческой Руси называлась водимою. От этих двух форм брака, хождения жениха и привода невесты, идут, по-видимому, выражения брать замуж и выдавать замуж: язык запомнил много старины, свеянной временем с людской памяти.

Умычка, вено, в смысле откупа за умычку, вено как продажа невесты, хождение за невестой, привод невесты с уплатой вена и потом с выдачей приданого — все эти сменявшие одна другую формы брака были последовательными моментами разрушения родовых связей, подготовлявшими взаимное сближение родов. Брак размыкал род, так сказать, с обоих концов, облегчая не только выход из рода, но и приобщение к нему. Родственники жениха и невесты становились своими людьми друг для друга, свояками; свойство сделалось видом родства. Значит, брак уже в языческую пору роднил чуждые друг другу роды. В первичном, нетронутом своем составе род представляет замкнутый союз, недоступный для чужаков: невеста из чужого рода порывала родственную связь со своими кровными родичами, но, став женой, не роднила их с родней своего мужа. Родственные села, о которых говорит летопись, не были такими первичными союзами: они образовались из обломков рода, разрослись из отдельных дворов, на которые распадался род в эпоху расселения.

Черты семейного права. Приданое служило основой отдельного имущества жены; появлением приданого началось юридическое определение положения дочери или сестры в семье, ее правового отношения к семейному имуществу. По Русской Правде сестра при братьях не наследница; но братья обязаны устроить ее судьбу, выдать замуж, «како си могут», с посильным приданым. Как накладная обязанность, которая ложится на наследство, приданое не могло быть приятным для наследников институтом. Это сказалось в одной пословице, выразительно изображающей различные чувства, возбуждаемые в членах семьи появлением зятя: «Тесть любит честь, зять любит взять, теща любит дать, а шурин глаза щурит, дать не хочет». При отсутствии братьев дочь — полноправная наследница отцовского имущества в землевладельческой служилой семье и сохраняет право на часть крестьянского имущества, если осталась после отца незамужней. Все отношения по наследованию заключены в тесные пределы простой семьи; наследники из боковых не предусматриваются, как случайные участники в наследстве. Строя такую семью и заботливо очищая ее от остатков языческого родового союза, христианская Церковь имела для того бытовой материал, заготовленный еще в языческую пору, между прочим, в браке с приданым.

Торговое движение по Днепру. Еще важнее ряд экономических последствий, которыми сопровождалось расселение восточных славян. Припомнив, как Повесть о начале Русской земли размещает славянские племена по нашей равнине, легко заметить, что масса славянского населения занимала западную ее половину. Хозяйственная жизнь населения в этом краю направлялась одним могучим потоком, Днепром, который прорезывает его с севера на юг. При тогдашнем значении рек как удобнейших путей сообщения Днепр был главной хозяйственной артерией, столбовой торговой дорогой для западной полосы равнины: верховьями своими он близко подходит к Западной Двине и бассейну Ильменя-озера, т. е. к двум важнейшим дорогам в Балтийское море, а устьем соединяет центральную Алаунскую возвышенность с северным берегом Черного моря; притоки Днепра, издалека идущие справа и слева, как подъездные пути магистральной дороги, приближают Поднепровье с одной стороны к карпатским бассейнам Днестра и Вислы, с другой — к бассейнам Волги и Дона, т. е. к морям Каспийскому и Азовскому. Таким образом область Днепра охватывает всю западную и частью восточную половину Русской равнины. Благодаря тому по Днепру с незапамятных времен шло оживленное торговое движение, толчок к которому был дан греками.

Греческие колонии. Северные берега Черного моря и восточные Азовского еще задолго до нашей эры были усеяны греческими колониями, главными из которых были: Ольвия, выведенная из Милета за 6 веков до Р. Х., в глубине лимана Восточного Буга (против Николаева), Херсонес Таврический на юго-западном берегу Крыма, Феодосия и Пантикапея (ныне Керчь) на юго-восточном его берегу, Фанагория на Таманском полуострове, на азиатской стороне Керченского пролива или древнего Босфора Киммерийского, наконец, Танаис в устье Дона. Благодаря промышленной деятельности этих греческих колоний Днепр еще задолго до Р. Х. сделался большой торговой дорогой, о которой знал Геродот и которою греки, между прочим, получали янтарь с берегов Балтийского моря.

Наша древняя Повесть о начале Руси также помнит старинное торговое значение Днепра. Как только разместила она восточных славян по равнине, прежде чем приступить к изложению древнейших преданий о Русской земле, она спешит описать эту дорогу по Днепру: шел «путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, и верх Днепра волок до Ловоти, по Ловоти внити в Ильмень озеро великое, из него же озера потечеть Волхов и втечеть в озеро великое Нево и того озера внидеть устье в море Варяжское, и по тому морю ити до Рима, а от Рима прити по тому же морю ко Царюгороду, а от Царягорода прити в Понт море, в неже втечеть Днепр река».

Сев по Днепру, восточные славяне очутились на самой этой круговой водной дороге, опоясывавшей всю Европу. Этот Днепр с притоками и сделался для восточных славян могучей питательной артерией народного хозяйства, втянув их в сложное торговое движение, которое шло тогда в юго-восточном углу Европы. Своим низовым течением и левыми притоками Днепр потянул славянских поселенцев к черноморским и каспийским рынкам. Это торговое движение вызвало разработку естественных богатств занятой поселенцами страны. Восточные славяне, как мы знаем, заняли преимущественно лесную полосу равнины. Эта лесная полоса своим пушным богатством и лесным пчеловодством (бортничеством) и доставляла славянам обильный материал для внешней торговли. С тех пор меха, мед, воск стали главными статьями русского вывоза; с тех пор при хлебопашестве для себя или с незначительным вывозом началась усиленная эксплуатация леса, продолжавшаяся целые века и положившая глубокий отпечаток на хозяйственный и общественный быт и даже национальный характер русского народа. Лесной зверолов и бортник — самый ранний тип, явственно обозначившийся в истории русского народного хозяйства.

Посредничество хозар. Одно внешнее обстоятельство особенно содействовало успехам этой торговли. Случилось так, что около того времени, когда восточные славяне с запада вступили в пределы нашей равнины, расселяясь по ее лесам, с противоположной восточной стороны, из-за Волги и Дона, по южнорусским степям распространялась новая азиатская орда, хозары, давно блуждавшие между Черным и Каспийским морями. Они начали утверждаться на северных берегах Понта и в степях между Доном и Днепром именно с VII в., когда началось расселение славян по нашей равнине. Хозары — кочевое племя тюркского происхождения; но оно не было похоже на предшествовавшие ему и следовавшие за ним азиатские орды, преемственно господствовавшие в южнорусских степях. Хозары скоро стали покидать кочевой быт с его хищничеством и обращаться к мирным промыслам. У них были города, куда они на зиму перебирались с летних степных кочевий. В VIII в. среди них водворились из Закавказья промышленные евреи и арабы. Еврейское влияние здесь было так сильно, что династия хозарских каганов со своим двором, т. е. высшим классом хозарского общества, приняла иудейство. Раскинувшись на привольных степях по берегам Волги и Дона, хозары основали средоточие своего государства в низовьях Волги. Здесь столица их Итиль скоро стала огромным разноязычным торжищем, где рядом жили магометане, евреи, христиане и язычники. Хозары вместе с волжскими болгарами стали посредниками живого торгового обмена, завязавшегося между балтийским Севером и арабским Востоком приблизительно с половины VIII в., около того времени, когда при Аббасидах центр халифата переместился из Дамаска в Багдад. В VIII в. хозары покорили племена восточных славян, жившие близко к степям, полян, северян, вятичей.

Древнее киевское предание отметило впечатление, произведенное хозарами на покоренных ими днепровских славян, — впечатление народа невоинственного и нежестокого, мягкого. Повесть временных лет рассказывает, как хозары стали брать дань с полян. Нашли хозары полян, сидящих на горах сих (по высокому правому берегу Днепра) в лесах, и сказали хозары: «платите нам дань». Подумали поляне и дали «от дыма» (с каждой избы) по мечу. И понесли эту дань хозары ко князю своему и к старейшинам и сказали им: «вот мы отыскали новую дань». Те спросили: «Где?» — «В лесу на горах по реке Днепру». — «А что вам дали?» Те показали мечи. И сказали старейшины хозарские: «Не добра эта дань, князь; мы доискались ее оружием односторонним, т. е. саблями, а у этих оружие обоюдоострое, т. е. меч; они будут брать дань с нас и с других стран». Так и сбылось: владеют хозарами русские и до нынешнего дня. Ирония, которая звучит в этом сказании, показывает, что хозарское иго было для днепровских славян не особенно тяжело и нестрашно. Напротив, лишив восточных славян внешней независимости, оно доставило им большие экономические выгоды.

С тех пор для днепровцев, послушных данников хозар, были открыты степные речные дороги, которые вели к черноморским и каспийским рынкам. Под покровительством хозар по этим рекам и пошла бойкая торговля из Днепровья. Встречаем ряд довольно ранних указаний на успехи этой торговли. Арабский писатель IX в. Хордадбе, современник Рюрика и Аскольда, замечает, что русские купцы возят товары из отдаленных краев своей страны к Черному морю в греческие города, где византийский император берет с них десятину (торговую пошлину); что те же купцы по Дону и Волге спускаются к хозарской столице, где властитель Хозарии берет с них также десятину, выходят в Каспийское море, проникают на юго-восточные берега его и даже провозят свои товары на верблюдах до Багдада, где их и видал Хордадбе. Это известие тем важнее, что его относят еще к первой половине IX в., не позднее 846 г., т. е. десятилетия на два раньше предположенного летописцем времени призвания Рюрика с братьями. Сколько поколений нужно было, чтобы проложить такие далекие и разносторонние торговые пути с берегов Днепра или Волхова! Восточная торговля Днепровья, как ее описывает Хордадбе, могла завязаться, по крайней мере, лет за сто до этого арабского географа, т. е. около половины VIII в. Впрочем, есть и более прямое указание на время, когда началась и развивалась эта торговля. В области Днепра найдено множество кладов с древними арабскими монетами, серебряными диргемами. Большая часть их относится к IX и X вв., ко времени наибольшего развития восточной торговли Руси. Но есть клады, в которых самые поздние монеты не позже начала IX в., а ранние восходят к началу VIII в.; изредка попадаются монеты VII в. и то лишь самых последних его лет. Эта нумизматическая летопись наглядно показывает, что именно в VIII в. возникла и упрочилась торговля славян днепровских с хозарским и арабским Востоком. Но этот век был временем утверждения хозар в южнорусских степях: ясно, что хозары и были торговыми посредниками между этим Востоком и русскими славянами.

Древнейшие города. Следствием успехов восточной торговли славян, завязавшейся в VIII в., было возникновение древнейших торговых городов на Руси. Повесть о начале Русской земли не помнит, когда возникли эти города — Киев, Переяславль, Чернигов, Смоленск, Любеч, Новгород, Ростов, Полоцк. В ту минуту, с которой она начинает свой рассказ о Руси, большинство этих городов, если не все они, по-видимому, были уже значительными поселениями. Довольно беглого взгляда на географическое размещение этих городов, чтобы видеть, что они были созданы успехами внешней торговли Руси. Большинство их вытянулось длинной цепью по главному речному пути «из Варяг в Греки», по линии Днепра-Волхова; только некоторые, Переяславль на Трубеже, Чернигов на Десне, Ростов в области верхней Волги, выдвинулись к востоку с этого, как бы сказать, операционного базиса русской торговли, как ее восточные форпосты, указывая фланговое ее направление к Азовскому и Каспийскому морям.

Возникновение этих больших торговых городов было завершением сложного экономического процесса, завязавшегося среди славян на новых местах жительства. Мы видели, что восточные славяне расселялись по Днепру и его притокам одинокими укрепленными дворами. С развитием торговли среди этих однодворок возникли сборные торговые пункты, места промышленного обмена, куда звероловы и бортники сходились для торговли, для гостьбы, как говорили в старину. Такие сборные пункты получили название погостов. Впоследствии, с принятием христианства, на этих местных сельских рынках, как привычных людских сборищах, прежде всего ставились христианские храмы: тогда погост получал значение места, где стоит сельская приходская церковь. При церквах хоронили покойников: отсюда произошло значение погоста как кладбища. С приходами совпадало или к ним приурочивалось сельское административное деление: это сообщало погосту значение сельской волости. Но все это — позднейшие значения термина: первоначально так назывались сборные торговые, «гостинные» места. Мелкие сельские рынки тянули к более крупным, возникавшим на особенно бойких торговых путях. Из этих крупных рынков, служивших посредниками между туземными промышленниками и иностранными рынками, и выросли наши древнейшие торговые города по греко-варяжскому торговому пути. Города эти служили торговыми центрами и главными складочными пунктами для образовавшихся вокруг них промышленных округов.

Таковы два важных экономических последствия, которыми сопровождалось расселение славян по Днепру и его притокам, это: 1) развитие внешней южной и восточной, черноморско-каспийской торговли славян и вызванных ею лесных промыслов, 2) возникновение древнейших городов на Руси с тянувшими к ним торгово-промышленными округами. Оба эти факта можно относить к VIII в.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ РАССЕЛЕНИЯ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН

Печенеги. Изложенными экономическими последствиями расселения восточных славян по Русской равнине были подготовлены и последствия политические, которые становятся заметны несколько позднее, с начала IX в. С этого времени хозарское владычество, казавшееся столь прочным дотоле, начало видимо колебаться. Причиной этого было то, что с востока в тылу у хозар появились новые орды печенегов и следовавших за ними узов-торков. Хозары с трудом сдерживали напор этих новых пришельцев. Чтобы сдержать этот напор, около 835 г. по просьбе хозарского кагана византийские инженеры построили где-то на Дону, вероятно там, где Дон близко подходит к Волге, крепость Саркел, известную в нашей летописи под именем Белой Вежи. Но этот оплот не сдержал азиатского напора. В первой половине IX в. варвары, очевидно, прорвались сквозь хозарские поселения на запад за Дон и засорили дотоле чистые степные дороги днепровских славян. Есть два указания на это, идущие с разных сторон. В одной западной латинской летописи IX в., так называемой Бертинской, под 839 г. есть любопытный рассказ о том, как послы от народа Руси, приходившие в Константинополь для подтверждения дружбы, т. е. для возобновления торгового договора, не хотели возвращаться домой прежней дорогой по причине живших по ней варварских жестоких народов. Из нашего источника узнаем, какие это были варварские попутные народы. Одно из первых известий о Киеве в некоторых редакциях Повести о начале Русской земли говорит, что Аскольд и Дир в 867 г. избили множество печенегов. Значит, печенеги уже около половины IX в. успели придвинуться близко к Киеву, отрезывая среднее Поднепровье от его черноморских и каспийских рынков. Другим врагом Киевской Руси были тогда черные болгары, бродившие по приморским степям между Доном и Днепром: сохранилось известие, что в 864 г. в войне с ними погиб сын Аскольда. Хозарская власть, очевидно, уже не была в состоянии оберегать русских купцов на востоке.

Вооружение городов. Главные торговые города Руси должны были сами взять на себя защиту своей торговли и торговых путей. С этой минуты они начали вооружаться, опоясываться стенами, вводить у себя военное устройство, запасаться ратными людьми. Так промышленные центры, склады товаров, превращались в укрепленные пункты, вооруженные убежища.

Варяги. Одно внешнее обстоятельство помогло скоплению военно-промышленного люда в этих городах. С начала IX в., с конца царствования Карла Великого, по берегам Западной Европы начинают рыскать вооруженные шайки пиратов из Скандинавии. Так как эти пираты выходили преимущественно из Дании, то они стали известны на Западе под именем данов. Около этого же времени и на речных путях нашей равнины стали появляться заморские пришельцы с Балтийского моря, получившие здесь название варягов. В X и XI вв. эти варяги постоянно приходили на Русь или с торговыми целями, или по зову наших князей, набиравших из них свои военные дружины. Но присутствие варягов на Руси становится заметно гораздо раньше X в.: Повесть временных лет знает этих варягов по русским городам уже около половины IX в. Киевское предание XI столетия склонно было даже преувеличивать численность этих заморских пришельцев. По этому преданию варяги, обычные обыватели русских торговых городов, издавна наполняли их в таком количестве, что образовали густой слой в составе их населения, закрывавший собою туземцев. Так, по словам Повести, новгородцы сначала были славянами, а потом стали варягами, как бы оваряжились вследствие усиленного наплыва пришельцев из-за моря. Особенно людно скоплялись они в Киевской земле. По летописному преданию, Киев даже был основан варягами, и их в нем было так много, что Аскольд и Дир, утвердившись здесь, могли набрать из них целое ополчение, с которым отважились напасть на Царьград.

Время их появления. Так смутное воспоминание нашей летописи как будто отодвигает появление варягов на Руси еще в первую половину IX в. Встречаем иноземное известие, из которого видим, что действительно варяги или те, кого так звали у нас в XI в., стали известны Восточной Европе еще в первой половине IX в., задолго до того времени, к которому наша Начальная летопись приурочивает появление Рюрика в Новгороде. Упомянутые послы от народа Руси, не хотевшие из Константинополя возвратиться домой прежней дорогой, отправлены были в 839 г. с византийским посольством к германскому императору Людовику Благочестивому и там по расследовании дела, по удостоверении их личности, оказались свеонами, шведами, т. е. варягами, к которым наша Повесть причисляет и шведов. Вслед за этим свидетельством западной хроники идут навстречу темному преданию нашей летописи с византийского и арабского Востока известия о том, что уже в первой половине IX в. там хорошо знали Русь по торговым делам с нею и по ее нападениям на северные и южные берега Черного моря. Образцовые критические исследования академика Васильевского о житиях святых Георгия Амастридского и Стефана Сурожского выяснили этот важный в нашей истории факт. В первом из этих житий, написанном до 842 г., автор рассказывает, как Русь, народ, который «все знают», начав опустошение южного черноморского берега от Пропонтиды, напала на Амастриду[2]. Во втором житии читаем, что по прошествии немногих лет от смерти св. Стефана, скончавшегося в исходе VIII в., большая русская рать с сильным князем Бравлином, пленив страну от Корсуня до Керчи, после десятидневного боя взяла Сурож (Судак в Крыму). Другие известия ставят эту Русь первой половины IX в. в прямую связь с заморскими пришельцами, которых наша летопись помнит среди своих славян во второй половине того же века. Русь Бертинской хроники, оказавшаяся шведами, посольствовала в Константинополе от имени своего царя хакана, всего вероятнее хозарского кагана, которому тогда подвластно было днепровское славянство, и не хотела возвращаться на родину ближайшей дорогой по причине опасностей от варварских народов — намек на кочевников днепровских степей. Араб Хордадбе даже считает «русских» купцов, которых он встречал в Багдаде, прямо славянами, приходящими из отдаленнейших концов страны славян. Наконец, патриарх Фотий называет Русью нападавших при нем на Царьград, а по нашей летописи это нападение было произведено киевскими варягами Аскольда и Дира. Как видно, в одно время с набегами данов на Западе их родичи варяги не только людно рассыпались по большим городам греко-варяжского пути Восточной Европы, но и так уже освоились с Черным морем и его берегами, что оно стало зваться Русским, и, по свидетельству арабов, никто, кроме Руси, по нему не плавал в начале X в.

Их происхождение. Эти балтийские варяги, как и черноморская Русь, по многим признакам были скандинавы, а не славянские обитатели южно-балтийского побережья или нынешней южной России, как думают некоторые ученые. Наша Повесть временных лет признает варягов общим названием разных германских народов, обитавших в Северной Европе, преимущественно по Варяжскому (Балтийскому) морю, каковы шведы, норвежцы, готы, англы. Название это, по мнению некоторых ученых, есть славяно-русская форма скандинавского слова vaering или varing, значение которого недостаточно выяснено. Византийцы XI в. знали под именем варягов норманнов, служивших наемными телохранителями у византийского императора. В начале XI в. немцы, участвовавшие в походе польского короля Болеслава на князя русского Ярослава в 1018 г., приглядевшись к населению Киевской земли, рассказывали потом епископу мерзебургскому Титмару, дописывавшему тогда свою хронику, что в Киевской земле несметное множество народа, состоящего преимущественно из беглых рабов и «проворных данов», а немцы едва ли могли смешать своих соплеменников скандинавов с балтийскими славянами. В Швеции находят много древних надписей на могильных камнях, которые говорят о древних морских походах из Швеции на Русь. Скандинавские саги, восходящие иногда к очень древнему времени, рассказывают о таких же походах в страну Гардарик, как называют они нашу Русь, т. е. в «царство городов». Самое это название, так мало идущее к деревенской Руси, показывает, что варяжские пришельцы держались преимущественно в больших торговых городах Руси. Наконец, имена первых русских князей-варягов и их дружинников почти все скандинавского происхождения; те же имена встречаем и в скандинавских сагах: Рюрик, Трувор, Олег, Ольга, Игорь, Оскольд, Дир, Фрелаф, Свенальд и т. п. Что касается до Руси, то арабские и византийские писатели X в. отличают ее, как особое племя, от славян, над которыми она господствовала, и Константин Багрянородный в перечне днепровских порогов отчетливо различает славянские и русские их названия, как слова, принадлежащие совсем особым языкам.