Фантасмагория и другие стихотворения

Но голос звучен был, бесспорно, Она спросила вдруг: «Который?» — То высший миг был разговора. В тупик поставивший ответ С пещерным эхом слившись, след Утратил в волнах — без примет. Он сам не знал, что отвечал ей, Как лук, стреляющий случайно, Но мимо слуха — от отчаянья. Ответа ей его — не надо, С опущенным свинцовым взглядом, Шла, словно нет его с ней рядом — И били больно, как кулак, Ее вопросы «Что?» и «Как?» И силлогизмов дикий мрак. Когда ж, устав зря, бестолково, Просил он объяснить два слова, Она все повторила снова. Пренебрегая явно Смыслом, Сказал он, ведь, вскипая, кисли — В агонии ужасной — мысли: «Ум — роковая нам награда, Абстракций, совпадений чадо, Такое ж, как и мы! Не правда?» Тут ее щеки запылали Уста надменно замолчали, Но даже молча подавляли.
Теперь ответ — её — не нужен, Взгляд словно камнем перегружен, Умчаться бы! — Но он недужен. Она слова его бичует Без промаха, как кошка, чуя, Где птичка в темноте ночует. Его ум бросив на лопатки, Разоблачив до кости гладкой, Мысль излагала по порядку: «Но люди ль люди? И прильнут К потоку ль дум — взять ту одну, Росе подобную, вину? И лихорадочный глаз наш Сумеет ли узреть сквозь кряж Тщеты — мучительный мираж? Услышим ли немые крики, Им полон воздух, ведь великой Вновь кровью налились все блики? Как дышит луг янтарным светом, И как парит в тьме беспросветной, В граните ночи — шлейф кометы? Среди ровесников, став сед, Ты, человек, сквозь толщу бед Узришь ли молодости след? Нам прошлое приносит звук — То подолов шуршащий круг, И пальцем в дверь легчайший стук. Но в час мечты, в полета час Унылый призрак зрит на нас Из глубины стеклянных глаз. То призрак суеты сует, Ведущий в лес дремучих лет, И стынет кровь — и жизни нет». У фактов вырвала из губ, — С восторгом зверя, а он груб, — Святую правду, словно зуб. Круг мельниц встанет, как немой, Когда всю речку выпьет зной, Так и она молчит. — Покой. Так после тряски, шума, гвалта Шел пассажир, ища прохладу, Когда домчался, куда надо: Средь суматохи — сбой моторов Лишь слышен, но по коридору Носильщик бархат топчет скоро. Со взглядом, ищущим преград, Беззвучно губы мысль твердят, И вечно хмурен ее взгляд. Он радостно смотрел: полна Покоя даль, и спит волна В молчанье мертвом, а она Клочок пространства созерцала, И словно эхо повторяла Круг мысли стертой — все сначала.
Но он не мог расслышать ухом, Хоть оно чутко, а не глухо, Что говорила она сухо, На береге волны печать, Как принялась рукой качать, — Вот все, что он сумел понять. Он видел зал — как бы сквозь сон — С гостями в мрак был погружен, Все ждут… — Кого ждут, знает он. Они, поникнув, не уснули, Но каждый съежился на стуле, Глаза отчаяньем блеснули! Не разговорчивей креветок, Мозг сух от скорби беззаветной, Вы не дождетесь их ответа — «Ждем три часа! Довольно, Джон! — Один издал все ж вопль и стон: Скажи, накроют пусть на стол!» Виденье, гости, — все пропало, Одна лишь дама среди зала Благоговейно причитала. Ушел он, сев на брег морской Следить за мчащейся волной С приливом на берег сухой.
Бродил он возле кромки чистой Воды, и ветер пел речисто На ухо, шли валы игристы. Зачем он слушал ее снова И замирал над каждым словом: «Ах, жизнь, увы, абсурд неновый!»

Третий голос

Лишь миг недвижна колесница Его слезы была — стремится, Печаль излить его ресница. А ужас прямо в сердце дышит, Глас ни вдали, ни рядом — выше — Казалось, слышен, — но не слышен: «Но нет в слезах ни утешенья Ни искры сладкого сомненья, Все тонет в мрачной тьме томленья». «От слов ее открылась рана, Они мудрей, чем океана Был вой невнятный постоянно, — Сказал, — мудрее, чем потока От запада и до востока Певучий диалект глубокий». А голос сердца тих, суров, Словами образов — не слов, Сказал, как путник, тяжело: «Ты стал сейчас глупей, чем прежде? Так почему глас знанья нежный Не слушаешь, живя надеждой?» «О, только бы не это! — Ужас! Уйти к вампиру лучше — глубже В пещеру, плоть отдав ему же!» «Будь тверд, ведь мыслей мудрых тьма, — Безбрежна и теснит сама Коросту скудного ума». «Не это! Лишь не одиноким Остаться. В голосе глубоком Ее был странный хлад жестокий. Эпитеты ее чудны, И не было ведь глубины В ее словах, что так ясны. Ответы были величавы, И я не мог не верить, право, Что не мудра она на славу. Не оставлял ее, пока, Запутав мысли, как шелка, Она не стала далека». Но шепот проскользнул дремотно: «Лишь в правде — правда. Знать охота Суть дел всем», — подмигнул вдруг кто-то Благоговейный ужас смерть Внушает, голову как плеть Он свесил — жив едва — на треть.
Растаял шепот, — так густою Ветр поглощается листвою, Не дав ни тени нам покою. И с каждым мигом все страшней Отчаянья пучина — в ней Он стиснул голову сильней. Когда узрел, как сведена Бровь скал, алея от вина Зари, — спросил: «Так в чем вина?» Когда же от слепящих гроз Ослепло небо, как от слез, — Надела траур роза роз. Когда в преддверье Рождества Затмилась солнца голова, Всплакнул: «Душа, в чем не права?» Когда пейзаж был полон страхов, Ночь бросила его с размаху На землю и пригнула к праху. Стон тех, кто мучим и покинут, Ужасней гроз, что вдруг нахлынут, — Ведь те сладки, как звук волынок. «Что? Даже здесь в кругу истерик, Боль с Тайною, клыки ощерив, За мной — подобием ищеек? Стыдом и жаждой удручен, Как знать, к чему приговорен, Какой нарушил я закон?» На ухо шепот чуть шуршит Как эхо зыби, что молчит, И тень восторга, что забыт. Играет шепот с ветром всласть: «Ее судьба с твоей сплелась, — Так внутренний вещает глас, — Ведь каждый — роковых звезд россыпь, Он дарит их подобно оспе. Так отойди подальше просто. Враги друг другу — вечно в споре: Ты ей — мычащее подспорье, ОНА ТЕБЕ — ЛАВИНА ГОРЯ». Перевод С. Головой

Тема с вариациями

[Как же так получилось, что Поэзия никогда не подвергалась процессу Разбавления, который оказался столь полезным для искусства Музыки? А поэзия и музыка — сестры! Разбавитель дает нам первые ноты какой-нибудь хорошо известной Арии, а затем дюжину собственных тактов, затем — еще несколько нот из Арии, — и чередование продолжается: слушатель, таким образом, если и не полностью спасен от риска угадать мелодию, то он хотя бы не пострадает от прилива слишком бурных чувств, которые возбуждаются более концентрированными формами искусства. Композиторы называют этот процесс «обработкой», и каждый, кто когда-либо испытывал эмоции, сопровождающие неожиданное приземление в кучу известкового раствора, согласятся со справедливостью найденного мной счастливого выражения.

По правде говоря, когда тот самый, любящий застолья, Эпикур засиживается за закуской из превосходной Оленины — которая каждой клеточкой как бы нашептывает: «Все чудесней», — а также из ласточек; то перед возвращением к приятным на вкус деликатесам он отдает должное колоссальным порциям овсяной каши и береговых улиток; и когда совершенный Ценитель Красного Вина позволяет себе отпить разве что самый деликатный глоточек вина, то затем залпом выпивает пинту или более пива, пригодного лишь для каких-нибудь сиротских школ — и так далее — ]

Я не любил Газель и шик.     Большие цены не охота Платить, они ведь хороши     Для продающих и для мотов. Спешит порадовать сынишка,     Из школы возвратившись рано: Зачем-то дрался он с мальчишкой.     Он был всегда чуть-чуть болваном! Узнав мой норов, полный гнева,     Прогонит сын меня при людях. Покрашу волосы — и Дева,     Заметив перемены, будет Меня любить. Решил я сразу:     Окрашусь в цвет и глаз, и бровки: Пока еще следят — вполглаза     За тихим шествием морковки. Перевод С. Головой

Считалка до пяти (игра в пятнашки)

Пять крошек — им четыре, три, два, один и пять: Им лишь бы у камина резвиться и играть. Пять девочек румяных с шести до десяти: Все шалости забыты — им на урок идти. Пять девочек — и старшей уже пятнадцать лет: Язык, рисунок, танцы — забавам места нет. Пять девушек прелестных — считайте сами, я Сказал бы, как тут выбрать, которая твоя. Пять девушек — и младшей уж двадцать первый год: Как быть им, если замуж никто их не возьмет. Пять девушек… но тридцать — опасный возраст тем, Что надо б обручиться… Пора бы. Только с кем? Пять девушек за тридцать — не девушек, а дам: Уже весьма терпимы к застенчивым юнцам. Пять дам весьма поблекших… Их возраст? Боже мой! И мы идем туда же, куда весь род людской: И точно знает бывший «беспечный холостяк», Куда уходит время. Куда, зачем и как. Перевод М. Матвеева

Poeta fit, non nascitur[2]

«Как стать, скажи, поэтом?     Как верный выбрать слог? Ты говорил, что воля —     Свершения залог. Прошу тебя сейчас же     Мне преподать урок!» Был дед задору внука     Приятно удивлен, Любил он тех, кто молод     И воодушевлен. «Э нет, не так уж прост он», —     Тогда подумал он. «Закончить надо школу…     Согласен или нет? Ведь ты неглуп, мой мальчик,     Чтоб не найти ответ. Будь неуравновешен! —     Вот первый мой совет! Возьми любую фразу,     На меньшие разбей, Затем перемешай их     И снова вместе склей. Порядок безразличен     Разрозненных частей. Понятий отвлеченных     Касаясь, не забудь, Ты их заглавной буквой     Обязан подчеркнуть — И Истина, и Благо     Ведь сто́ят что-нибудь! Описывая что-то,     Следи, чтобы слова Не прямо, а намеком     Касались существа. Смотри на вещи как бы     Прищурившись едва». «Скажу я так, желая     С бараниной пирог, — Мечтой витиеватой     Я заключен в острог Колосьев спелых…» «Чудный, —     Сказал старик, — намек! Эпитеты, в-четвертых,     Идут к иным словам, Как соус Харвейз к мясу,     А может быть, к грибам: «Томимый», «жгучий», «тяжкий» —     Найдешь другие сам!» «Я справлюсь, справлюсь, справлюсь!     Смотри: «Палящим днем Томимый жгучей жаждой     Он тяжким брел путем». «О нет! К чему поспешность,     Подумай вот о чем:
Эпитеты, как перец,     Их вкус разбередит (Когда возьмешь их в меру)     Отменный аппетит, Однако их излишек     Суть дела исказит. А изъясняться надо     Так, чтобы ни один Читатель не увидел     В тобою данной ин- формации тенденций,     Теорий и доктрин. Проверь его терпенье:     Ни дат и ни имен Не называй в поэме!     Будь свято убежден — Тебя, как ни старайся,     Понять не сможет он. Стихи разбавь водою,     Но обозначь, каков Предел (не слишком дальний)     Для льющихся стихов. В конец поставь одну из     Чувствительнейших строф». «Чувствительность? Ответь, из     Каких туманных сфер Явилось это слово,     Мне непонятно, сэр, Прошу, чтоб стало ясно,     Мне привести пример». Старик, казалось, в мыслях     Был где-то далеко, На луг смотрел печально,     Но вымолвил легко: «Сходи-ка ты в Адельфи     На пьесу Бусико! Толкуя это слово,     Мы следуем за ним: Жизнь — нечто вроде спазма,     И прошлое, как дым. Чувствительность иначе     Мы не определим. Дерзай, пока ты молод,     Но поступай умно…» «Все ясно, — внук продолжил, —     Богатое сукно, Изящный шрифт и книжка     In duodecimo[3]». И, как шальной, пустился     Стихи свои слагать. Старик был горд и счастлив,     Но помрачнел опять, Подумав, каково их     Потом публиковать. Перевод М. Матвеева

Безразмерная тоска

Сидел я как-то на песке     Перед морской волной, Стремясь в безудержной тоске     Перекричать прибой, Когда послышалось мне вдруг: «Из-за чего такой испуг?» Я отвечал: «Нахальный Джонс,     Едва меня узнав, Сюда, я в этом убежден,     Заявится стремглав И скажет мне, что я толстяк, Хотя я думаю не так». Беда мне! Вот он среди скал!     Судьбу молю я, чтоб Он из подвала не достал     Свой мерзкий телескоп, Иначе мне спасенья нет, Он мой везде отыщет след. Как только за обедом из     Изысканнейших блюд Я жду хорошенькую мисс,     Соперник тут как тут, И мне (он тонок, я толстяк) Не превзойти его никак.
Когда спросил я напрямик:     «Чем Джонс, эсквайр, хорош?» — Услышал я девичий крик:     «Он строен и пригож! Он нас изяществом пленил И тем, что статен, гибок, мил». Едва девичий крик умолк,     Поднадоевший мне, Я резкий ощутил толчок     На собственной спине: «Ба! Это Браун! Ты, никак, Опять поправился, толстяк?» «Мой вес — не ваше дело, сэр!»     «Твое? Ты знаешь толк В своих делах, и их размер     Внушает мне восторг! Тот, у кого такой размах, Удачлив должен быть в делах.
С тобой стоять опасно здесь,     Ушел бы ты, дружок, Иначе весь твой тяжкий вес     Со мной уйдет в песок…» Дуэль обиду смоет… Как Он смел сказать, что я толстяк! Перевод М. Матвеева

Аталанта в Кэмден-Тауне

    Это давней весной         Все случилось. Сначала     Аталанта со мной,         Помню я, не скучала, И на нежные речи мои благосклонно она отвечала.     Ожерелье и брошь         Я дарил чаровнице,     Уповая, что все ж         Сердце милой пленится, А прическу носила она в стиле правящей Императрицы.     Я в театр приглашал         Мою юную Пери,     Но в ответ я внимал:         «Я вам больше не верю. Я устала уже от жары и толпы в ожиданье Дандрери».     «Это только каприз! —         Я внушал себе. — Это     Значит просто, что мисс         Благосклонна к тебе так!» — И вскричал: «Просто блеск!» — это был клич ловцов девонширских креветок     Я твердил: «Ерунда!         Скажут все непременно:     — Ты счастливчик! — когда         Будет в бледную пену Превращаться наш свадебный торт и желтеть флердоранж постепенно».     Как зевала она         В неге томной и сладкой!     Я был пьян без вина         Той блестящей догадкой! Бурей вздохов я был поражен, уязвлен этим взглядом украдкой!     Я шептал: «Это так —         Не тоска, а томленье!     Остается на брак         Получить Разрешенье! Только дорого это, и нам надо бы предпочесть Оглашенье.     Будь Геро моей! Свет         Маяка предо мною».     Но услышал в ответ,         Чтоб оставил в покое. Я сквозь уличный грохот и шум разобрать не сумел остальное. Перевод М. Матвеева

Долговечное ухаживание

Залезла на решетку Леди,   И лает пес у ножек, Следить, что делают соседи   И как идут прохожие. Один у двери встав, давай   Звонить и дверь трясти: «Ответь-скажи мне, попугай,   Могу ли я войти?» Затем взлетел с забора попка   И говорит девице: «Коль не торчит из звона кнопка,   То он пришел жениться» Вошел он в зал — Пол Маркетри.   Ах, как же жалок он! «Не стар ли для тебя? — Смотри!   Действительно ль влюблен?» «Как знать — вы вправду влюблены?   Вас вижу со спины. Как знать — вы вправду влюблены?   Вы немы иль больны?» И вот соленая слеза   Скатилась со щеки: «Давно дары шлю, — он сказал, —   Ищу твоей руки!» «Не получали ль вы колец?   Колец из злата — дюжих! Их вам доставил мой гонец —   Почти что восемь дюжин» «Подарки ваши, — с укоризной   Сказала, — хрупки очень, Моя собака их изгрызла —   Колечки от цепочек!» «Не получали ль, — смотрит робко, —   Мой черный локон вы? Отправил почтой и в коробке,   Отправил с головы!» «Я получила их так много,   Что сделала подушку, (Молю, не присылайте стога!)   Подушку псу под ушко!» «Не получали ль вы письма,   Завязанного лентой? Из дальних стран, где хлад и тьма,   Письма любви заветной? «Письмо пришло, — и между прочим, —   С таким шикарным бантом! Но фрейлина мне: — Что за почерк!   Отправь письмо обратно!» «Письмо, что вывел каллиграф,   Ушло в глухие веси! Я жаждал счастья — я не прав,   Но все мне нужно взвесить!» Взлетел вдруг попка говорящий,   Советчик он отменный: «Ведь миг на редкость подходящий,   Чтоб встал он на колени!» Он покраснел, и побледнел,   И, на коленях стоя, Сказал: «Ах, нужно, леди, мне   Вам рассказать историю».
«Пять долгих лет, еще пять лет   Ухаживал, подмигивал, Как много было счастья, бед,   Поведать могут книги вам. Ах, десять лет — понурых лет   Вздыхал я по старинке И слал тебе я лучший цвет,   Слал игры, валентинки. Пять долгих лет и снова пять   Жил в дальней стороне, Чтоб ум твой смог теплее стать   К скорбящему — ко мне. Жил тридцать лет среди сердец   Холодных и медведей, Пришел сказать я, наконец,   О, будь моею, Леди! Не покраснев, не побледнев,   Лишь улыбнулась жалостно, Сказав: «Страсть, много претерпев,   Скучна мне, а не радостна!» А попугай мчит на простор,   Хохочет злобно, едко: «Выносливый столь ухажер   Невыносим на редкость!» А песик лает все свирепей,   Показывает прыть, Чтоб с золотой сорвавшись цепи   Больнее укусить.
О, успокойся, попугай!   О, успокойся, песик! Мой долг — сказать, пускай под лай,   Но слушать — кто ж вас просит. А леди — громче пса, как будто   Над псом спешит к победе. Влюбленные ж всегда орут так,   Услышали чтоб леди. Крик попугая — звонче, звонче,   Сердитей его смех. Но песьи взвизги, между прочим,   Звучали громче всех. Сидели слуги у камина,   На кухне — ввечеру. Заслышав дикий вопль в гостиной,   Дивились: «Что ж орут?» А паж, хоть он не исхудал,   Но громче всех заохал: С чем чай подать в гостиный зал   И связан этот грохот? Пажа забросить, чтоб узнал —   У них платок был крохотный — С чем чай подать в гостиный зал   И связан этот грохот. Когда, подняв ужасный гам,   Паж съехал с этажей, Его спросили: «Что же там?   Скажи, о принц пажей!»
А у влюбленного есть трость   Побить собаку тучную, И песик заревел со злости,   Завыл еще тягучее. А также у него есть кость,   И пес угомонился, И с ней на кухню — спрыгнув просто —   Он, как и паж, спустился. Сказала леди, хмурясь строже, —   Ах, фея красоты! — «Мой пес мне дюжины дороже   Таких бродяг, как ты!» Вздыхать и плакать вам не след,   И не волнуйтесь больше! Тот, кто прождал уж тридцать лет,   Прождать сумеет дольше. Шагами залу всю измерив,   Вновь кнопку надавил И вышел грустным он чрез двери,   Таким же, как входил.
«А у меня был попугай:   Век надо мной резвится! Что скажет — мудро, так и знай,   И я решил жениться. Другую б леди ухитриться   Найти мне, — плачет дед, — И пусть ухаживанье длится   Другие тридцать лет. Найду веселую, хоть сед,   Ведь вкус с годами тоньше, Спрошу ее: «Да или нет?»   Чрез двадцать лет, не больше». Перевод С. Головой

Славная грошовая труба

[С любовью посвященное всем «исследователям», которые изнемогают от недостатка «таланта».]

Пока не треснут трубы — дуйте     Вы, карлы карликового духа! Труб куча за спиной — торгуйте,     И златом набивайте брюхо. А воздух полон причитанья:     «Кто нас заранье наградит? Без Злата обмелеет Знанье.     У нас ведь свинский аппетит!» Там, где неспешно шел Платон,     Встал Ньютон, чем-то озадачен, — С копытом грязным и хвостом     По-свински мчитесь за удачей. Вам хлеб — им славу в унисон!     Нет, с вас не взыщут вашей каши, Но злить не будем духов сонм,     Смешав их имена и ваши. Они искали для бессмертья     В трудах восторженных — лекарство. Как стыдно им сейчас — поверьте —     За современное фиглярство. Кто ныне молит со слезами,     Чтоб мир любовью цвел и рос, И внемлет кроткими ушами,     Как стонет где-то гончий пес? Не рассуждай средь суеты     Про Мудрость — нрав ее ведь строгий, — Загонит хищников в кусты,     Чтоб не стояли на дороге. Откроются гостиных двери,     Как идолы, а не рабы, Танцуйте, собирая перья,     Писк извлекая из трубы. Украв клочки заветных риз     Познанья, залы застилайте И позолоченную слизь     Взаимной лести возливайте.
Взмыв к славе, уж не смотрят вниз,     Паря как сокол средь высот, А за страданья будет приз —     Лишь много сотен фунтов в год. Тогда пусть реет знамя Славы,     И песнь Победы звонко льется, Ты будешь свечкой величавой     И даже бросишь тень на Солнце. Но лишь Один в Своем смиренье     Способен мир залить сияньем. Ты ж погоришь свое мгновенье     И пылко треснешь на прощанье. Перевод С. Головой