«Крестоносцы» войны

— Брось ты эту Северную Африку! — отмахнулся он. — Я хочу забыть про нее. Я хочу…

Бинг расслышал страх в голосе Торпа и понял свою ошибку. Карен тоже заметила волнение Торпа и переменила разговор.

— Ну как листовка? — спросила она Бинга. — Я ничего не выудила ни у Уиллоуби, ни у других офицеров.

Она хотела знать все: точку зрения, с какой Бинг думает подойти к вопросу, форму, в которую собирается облечь свои мысли, доводы, которые, по его мнению, должны убедить немцев.

— Видите ли, мисс Уоллес, — ответил Бинг. — Если бы хоть кто-нибудь мог сказать мне точно и ясно, ради чего мы воюем, у меня было бы, за что зацепиться. — Он подтолкнул локтем Торпа, но Торп молчал. Он отвернулся от них и пристально вглядывался в чашечки водяных лилий, смутно белевших на черной воде.

— Я уже несколько часов, как опрашиваю всех, кто мне попадается… — продолжал Бинг.

— Может быть, начать с четырех свобод? — нерешительно предложила Карен. — Это как будто годится.

— Нет, это очень туманно. Спросите любого нашего солдата: воюет ли он за свободу слова, за свободу совести? Да еще за свободу слова и совести для других. И за свободу от нужды и страха — тоже для других? Нет, никогда немцы этому не поверят.

Торп вдруг резко повернулся.

— А флаг, — насмешливо сказал он. — А наши традиции?

— Ну, знаешь, — ответил Бинг. — Коли на то пошло, у немцев традиций гораздо больше, а уж флагов — и не счесть!

— А ну тебя! — сказал Торп. — Сам же просишь совета — и ни одного не принимаешь. Уж лучше флага, поверь мне, ты ничего не придумаешь. Спокойной ночи, мисс Уоллес! — И он торопливо ушел, тихонько посмеиваясь про себя.

— Что с ним? — спросила Карен.

— Не знаю. Я таким его еще не видел. Не пойти ли мне за ним? — Бинг нерешительно потоптался на месте. — Да нет, обойдется. Просто он устал от войны, да еще эта луна… Как вы провели день?

— Набиралась впечатлений.

— Воображаю. Ну и что вы скажете?

— Да я разговаривала только с начальством. Нелегко вам, должно быть, сержант Бинг. Хотя вы уж так привыкли, что раз начальство, значит, и разговаривать нечего.

— Пожалуй, что и так. Но, между нами, я частенько поступаю по-своему. Разница между хорошими и плохими офицерами в том, что хорошие не мешают вам поступать по-своему, а плохие вставляют палки в колеса.

— И вам это сходит с рук? — улыбнулась Карен. — Да вот хотя бы… — Бинг замялся. Он не знал, хорошо ли это будет, если он расскажет ей про случай в Сен-Сюльпис. — Ну, что же вы? Рассказывайте. Я умею слушать,

— Я хотел сказать про майора Уиллоуби. При всех своих недостатках, он хороший офицер. Когда мы вошли в Сен-Сюльпис, чтобы занять форт, у Уиллоуби хватило ума засесть в кафе и напиться, а проведение операции предоставить сержанту Клементсу и мне.

— Я слышала об этой истории. Расскажите поподробней. — В Карен проснулось профессиональное любопытство.

— Немцы были отрезаны в форте; их было много, несколько сот, точно мы не знали — сколько. Но нам было известно, что боеприпасов и продовольствия им хватит надолго. А генералы торопили — нужно было очистить дорогу на Шербур. Вероятно, Уиллоуби предложил им пустить в ход громкоговоритель; если хотите, я вам покажу машину, на которой он установлен. Она стоит у самого моста. Мы должны были выманить немцев из форта.

— А Уиллоуби засел в кафе?

Бинг засмеялся:

— Он, видимо, надеялся на нас… Ну, мы с Клементсом обсудили положение. Потом предъявили немцам ультиматум. Наш громкоговоритель сообщил им, что у нас достаточно пушек и танков, чтобы сравнять их форт с землей, и что мы даем им десять минут сроку, чтобы одуматься и выйти с поднятыми руками. Ровно десять минут. А потом — и в этом состоял главный фокус — мы стали отсчитывать минуты: девять минут осталось, восемь минут, семь… Немцы, должно быть, нервничали, но, поверьте, не так, как мы!

— И сколько же вы отсчитали?

— Когда оставалось три минуты, вышли первые немцы. Потом больше и больше — словно плотину прорвало. Казалось, им конца не будет. Они окружили нас. И вот вместо пушек и танков они увидели грузовик с громкоговорителем и один несчастный взвод военной полиции или того меньше. Положение их было глупое, но и наше не лучше. Лейтенант, командовавший взводом полиции, метался в поисках подкреплений. Немцы обозлились; они сказали, что мы их обманули, и если так, то они не желают сдаваться.

Карен засмеялась.

— Мы не знали, что делать, — продолжал Бинг. — Позволить им уйти обратно в форт мы не могли, да, по всей видимости, немцам этого вовсе и не хотелось. Пожитки их были аккуратно уложены — они явно решили кончать это дело.

— Они могли бы наброситься на вас и убить.

— Не такое у них было настроение. Но один из их офицеров потребовал, чтобы пришли танки и выпустили несколько залпов. Тогда они смогут заявить, что капитулировали ввиду превосходства сил противника.

— Так что же вы сделали?

— Я отрядил Клементса в кафе, где сидел Уиллоуби. Мы хотели, чтобы Уиллоуби достал нам танки. Майора в кафе не оказалось. Он ушел оттуда с какой-то девицей и не велел себя беспокоить. Но там был Иетс и еще один лейтенант — Лаборд, вы с ним, вероятно, познакомитесь. Лаборд должен был участвовать в нашей операции, но, слава тебе господи, опоздал. Будь он на месте, он, чего доброго, открыл бы огонь по немцам. В конце концов танки нам достал Иетс — штук шесть. Они обстреляли форт, и после этого немцев увели в плен.

— И вы так об этом рассказываете, как будто речь идет о безделице! — сказала Карен.

— Это я нарочно, — засмеялся Бинг. — Чтобы вы меня похвалили. А то никто не хвалит.

— Вы хоть медаль-то получили?

— Ни шиша.

— Я бы охотно написала об этой истории.

— Не надо, прошу вас. Порадуйтесь со мной, что, может быть, кое-кто из ребят сегодня жив, потому что мы с Клементсом сумели выкурить немцев. Но если эта история получит огласку, Уиллоуби обозлится, и Люмис, и еще другие, — и тогда меня совсем лишат свободы действий.

— Мне пора идти, — сказала Карен. — Они там вечеринку устраивают для меня.

Они сошли с моста. Под деревьями стоял грузовик с громкоговорителем, накрытый маскировочной сеткой. Карен и Бинг сели на ящик с инструментами, стоявший возле грузовика.

— Эта листовка начинает тревожить меня, — заговорил Бинг. — Я отчасти виноват в этой затее. Вот когда вы пришли в блиндаж Каррузерса, я только что всадил Иетсу нож в спину. Просто так — из озорства. Иетс приехал в дивизию Фарриша с определенным заданием: сказать, что выпустить листовку невозможно. А я возьми да и скажи, что можно. Не знаю, какая муха меня укусила. Нет, знаю: мне захотелось написать листовку. Захотелось сказать, за что мы воюем, потому что я сам хотел разобраться в этом, и потому что, по-моему, эта война — не только война пушек, танков и самолетов, но и война идей. Как, по-вашему?

— С одной стороны, это верно, — согласилась Карен. — Но ведь есть промышленники, которые сейчас получают миллионные прибыли, и они воюют за них. И есть солдаты, которые воюют, потому что их призвали, — что же им оставалось делать? А есть люди, которые воюют за право на жизнь. Но, воюя за это право, они вместе с тем воюют и за прибыли миллионеров. Так мне кажется. Тут все перепутано, и я не представляю себе, как это можно привести к одному знаменателю.

— Вы очень странно говорите…

— А как я должна говорить, по-вашему?

— Ну, не знаю… Вы все-таки женщина; вы должны бы чувствовать любовь, сострадание к угнетенным, сочувствие к тем, кто борется…

— Послушайте, Бинг, — сказала Карен. — Я всего нагляделась.

— Понятно.

— Я уже не верю в высокие идеалы. Когда доходит до дела, все решают цифры: сколько у кого войск, техники, денег. Без этого все ваши идеалы повиснут в воздухе, а те, кто верует в них, — на двух столбах с перекладиной.

Они встали и пошли к замку. Во дворе они столкнулись с Иетсом.

Увидев Карен, Иетс быстро подошел к ней.

— Я ищу вас повсюду, мисс Уоллес, мы вас ждем…

Внезапно темный двор осветился ярким светом: словно гигантские люстры, в воздухе повисли немецкие парашютные ракеты. С бешеной быстротой приближался глухой рокот моторов.

Загрохотали зенитки. Как всегда, — будь то огонь тяжелых или легких орудий, — казалось, что прислуга уснула и, застигнутая врасплох, теперь старается наверстать упущенное время. Пестрые дуги трассирующих пуль смыкались вокруг мишеней.

Карен побежала к замку. Иетс бросился за ней и схватил ее за плечи.

— Стойте на месте! — прошипел он.

— Вряд ли они могут нас нащупать, — сказал Бинг. — Но и он стоял неподвижно.

Невдалеке от них уже взрывались немецкие бомбы. Иетс чувствовал, как содрогается земля под ногами. У него сосало под ложечкой и дрожали колени.

— Не бойтесь, — сказал он Карен. — Это довольно далеко.

— Смотрите, как красиво! — воскликнула Карен. — Вот еще ракеты и еще… Как раз над нами!

Лица их в резком свете ракет казались неестественно большими, глубокие черные тени прорезали мертвенную бледность щек.

Иетс сказал:

— Да, в этом есть своеобразная красота. — Черт подери, если она может любоваться бомбежкой, то и он может.

— Терпеть не могу, когда осколки падают возле меня, — сказал Бинг. — Это самое противное. — Голос его звучал ровно.

— Вы не боитесь? — спросила Карен.

— Конечно, боюсь… Смотрите, смотрите! Один сбили!

До сих пор бомбардировщики были скрыты за световой завесой ракет. Но вот один из них вспыхнул, словно огромная звезда, закачался и сверкающей хвостатой кометой скользнул по небу.

Бинг толкнул Карен в спину, и не успела она опомниться, как они уже оба лежали ничком, прижимаясь к жесткой земле. Волна горячего воздуха прокатилась над ними.

— Чуть-чуть не задело. — Голос Иетса донесся до нее, словно откуда-то издалека. — Он упал там, за полем. Отсюда видно, как он горит.

Иетс помог Карен встать.

— Вы не ушиблись? — спросил он, смахивая пыль с ее куртки.

— Нет, я только очень испугалась. Не тогда, когда он падал, — я не поняла, что это значит. Но после взрыва…

— Видимо, он не успел сбросить все бомбы. Они и взорвались. Должно быть, мало что от него осталось. Может быть, сходим поглядеть? — оживленно говорил Иетс; сознание, что опасность миновала, развязало ему язык.

— Мне что-то не хочется никуда идти, — сказала Карен.

Кругом все было тихо, только пламя горящего самолета потрескивало в неподвижном воздухе.

— Ну, мисс Уоллес, — с наигранной бодростью сказал Иетс, — вас ждут на вечеринку. Пойдемте.

Бинг лежал на спальном мешке в башне замка и лихорадочно припоминал свой разговор с Толачьяном. Как он сказал? Где бы это ни случилось, это случилось со мной… Что именно случилось? Несправедливость, должно быть, страдания. Слушая Толачьяна, Бинг был твердо уверен, что рассказ о Тони, об этом новом Бэниане — великане с детским сердцем — разрешает все вопросы. А теперь он опять ни в чем не уверен… Трещины в стенах стали еще больше. Штукатурка так и сыплется с потолка. Завтра надо будет вытрясти мешок, он такой грязный… И хорошенько подумать о словах Толачьяна и о словах Карен… К черту все это, спать пора. Все равно не дадут спать — начнется бомбежка, зенитки. Красивое имя — Карен. Она честная, говорит, что думает. В том-то и беда — послушаешь ее и во всем изверишься… Ох, уж эта война!

5

На столе высился внушительный ряд бутылок: херес и бенедиктин, найденные в одном из погребов местечка Изиньи, шотландское виски и джин, припасенные еще во время службы в Англии, и прозрачный забористый кальвадос, выменянный Дондоло у здешних крестьян на сигареты. Мадемуазель Вокан, по просьбе Иетса, разрешила воспользоваться бокалами из хрустального набора, принадлежащего господину графу, который проживал в Париже; на тончайшем венецианском стекле — родовой герб: единорог над двумя сцепившимися львами.

— Вот это жизнь! — воскликнул Уиллоуби, косясь на ноги Карен.

Карен сменила брюки на юбку. Она удобно расположилась в углу диванчика времен Людовика XIV с сильно потертой голубой обивкой. Лампочки большой люстры ярко горели, сообщая комнате некоторое подобие ее былого великолепия. Окна были затемнены старым картоном и плакатами, на которых американский танкист, высунувшись из башни, пожимал руку многочисленному французскому семейству.

— Что же вы молчите, мисс Уоллес! — сказал Уиллоуби. — Правда, здесь очень уютно? Мы стараемся отгородиться от войны. Malbrough s'en va-t-en guerre![3] Ратаплан! Ратаплан! — запел он, размахивая в такт бокалом и расплескивая вино.

Иетс, тоже с бокалом в руке, сидел возле Карен на подлокотнике дивана. Он поглядел на Уиллоуби и сказал:

— Как вы думаете, почему мадам Пулэ сказала, что мы не умеем пить?

Уиллоуби замолчал и посмотрел исподлобья на Карен и Иетса.

Начальник радиосвязи в чине капитана и три лейтенанта устроились на полу, в дальнем углу комнаты, вокруг разостланного одеяла: они играли в покер. Пачки бумажных денег — «франки вторжения» — переходили из рук в руки. Один из лейтенантов, немолодой человек с рыжеватыми волосами и обрюзгшим бледным лицом, поднялся на ноги и сказал:

— Хватит с меня. Я продулся.

Остальные стали удерживать его.

— Я поставлю за вас! — крикнул капитан. — Успею с вас получить. Война не скоро кончится!

— Они играют без перерыва с той самой минуты, как сели на транспорт, чтобы пересечь Ла-Манш, — сказал Иетс. — Чем больше выпивки, тем быстрее оборачивается их наличность. — Он понизил голос. — Да, мисс Уоллес, мы пьем, потому что нам тоскливо.

Он коснулся рукой ее плеча. Она отстранилась, но так, чтобы не обидеть его.

— Ах, Карен, — шепнул он, — как хорошо посидеть с вами.

— Благодарю вас, — сказала она мягко. При первом знакомстве он ей не понравился, показался каким-то натянутым, неестественным. Теперь он держался проще. А может быть, он только выгодно отличается от всей этой компании?

Уиллоуби направился к дивану. Карен обернулась к Иетсу и спросила, указывая на офицера, одиноко сидевшего у стола:

— Кто это?

Лейтенант Лаборд, наморщив бледный лоб, пристально разглядывал свои руки. Он мучительно придумывал, как бы ему привлечь внимание журналистки. Чем он может заинтересовать ее? Сказать ей, что он герой, что он в любую минуту готов пожертвовать жизнью? Его так засмеют, что придется бежать отсюда. Никто из офицеров без крайней необходимости не желает проявлять геройство. Но он всегда был смельчаком. Еще когда он служил в крупном химическом тресте, он бесстрашно вошел в газовую камеру, отнюдь не будучи уверен, что выйдет оттуда живым. А сколько раз его крутили в учебной кабине, чтобы установить, что может выдержать человеческий организм. Его организм все может выдержать. Но какое кому до этого дело?

— Это лейтенант Лаборд, — сказал Иетс и жадно допил свой бокал, словно ему вдруг нестерпимо захотелось пить. — Позвать его? Он будет просто счастлив.

Но Уиллоуби уже уселся на свободное место возле Карен.

— Правда, у нас уютно? — спросил он.

Люмис откупорил еще одну бутылку. Когда пробка хлопнула, он тупо уставился на нее.