Чаровница для мужа

– Ну, вечером прилетит моя партнерша, и завтра мы продолжим наши классы, — улыбнулся Сергей. — Я еще проведу несколько специальных уроков для ваших преподавателей, чтобы, так сказать, наставить их на путь истинный.

– А нельзя ли попросить эту даму показывать с вами основные фигуры? — перебил его Терехов, глядя на Алену.

– Я бы с удовольствием, — сказал Сергей. — Но моя партнерша… Она меня никогда в жизни не простит. А поскольку она не просто партнерша, а еще и моя жена, то…

– Конечно, конечно, никаких разговоров, — затараторила Алена, пытаясь скрыть свое разочарование. — Я бы не смогла в любом случае, у меня дела, важные дела в Ха.

– Новый роман пишете? — многозначительно спросил Сергей. — Детективный или исторический?

– Как, вы писательница? — удивился Терехов. — У нас тут вроде была уже одна… Алена Дмитриева…

Все обернулись туда, где несколько мгновений назад стояла пышная «бальница». Ее и в помине уже не было.

– Она убежала, — растерянно сказала Марина. — Когда вы танцевали, я к ней подошла и тихонько говорю, мол, а вот тут вроде бы еще одна Дмитриева объявилась… И она ка-ак кинулась из зала! Схватила свою куртку, кроссовки, но даже переобуваться не стала, так в босоножках на улицу и выскочила. Значит, правда самозванка! Как этот… Дмитрий Самозванец!

– Дмитриева Самозванка, вернее, — сказал Терехов. — Все же особа женского пола.

Алена улыбнулась ему, а кругленькая брюнетка нахмурилась.

Да ладно, тетенька, не парься, не нужен твой кавалер Алене, ведь он еще не умеет танговать. Ей никто, никакой, даже самый роскошный мущщина не нужен, когда рядом есть партнер — пусть чужой, пусть на время! — с которым можно с полным взаимопониманием танцевать аргентинское танго! И с высокой башни ей плевать на всех на свете самозванок. Сейчас Алену даже не заботит мысль, зачем неизвестная бальница назвалась ее именем. И откуда она вообще узнала о писательнице Дмитриевой и том, что та тангует, и собирается в Ха… Неужели тоже с форума «Gotango»? А, неважно! Весь этот неприятный эпизод будто размыло звуками любимых оркестров. Ди Сарли, Ортис, Карабелли, Бьяджи, Донато, Канаро, Тантури… et cetera, et cetera!..

Ей с трудом удалось вынырнуть из этого блаженного потока, когда позвонила Александрина, сообщив: они с Геркой заберут Алену через полчаса, пора исполнять планы, намеченные на вечер, ехать в байкерский клуб.

Конечно, Алена в жизни не поехала бы ни в какой клуб — от танго-то! — но классы уже закончились. Сергей торопился в аэропорт — встречать жену. На прощанье все присутствующие расцеловались, как это водится у настоящих тангерос в настоящем Байресе.

– Извините, я хотел вам сказать… — нерешительно промолвил Никита Дмитриевич Терехов, скользя губами по Алениной щеке.

Она отстранилась:

– Извините, меня ждут.

Действительно, за окном уже сигналили, Александрина с Геркой приехали. Танго кончилось, а чужие партнеры Алене Дмитриевой не нужны. Даже самые высокие из них!

Ни в танго, ни в жизни.

* * *

Очень может быть, что об убийстве Людмилы Куницыной долго никто не узнал бы, ведь она снимала квартиру на самой окраине, да и домишко стоял на задворках, где, кроме обитателей, никто не появляется, если бы не случайный прохожий, который позвонил в милицию и сообщил, что на пороге дома, находящегося по такому-то адресу, лежит труп. Себя звонившая (голос был женский) не назвала. Правда, определился номер, с которого поступил звонок… однако это оказался не домашний, не рабочий и даже не мобильный телефон. Звонили из телефона-автомата на автовокзале.

Это наводило на некоторые размышления. От дома Людмилы до автовокзала добираться около часу. Конечно, может быть, у неизвестной женщины не имелось мобильного телефона (такое случается, хоть и кажется порой невероятным), а позвонить ей больше было неоткуда, вот и потащилась на автовокзал. Удивительно, правда, что по пути туда она миновала, не зайдя в них, два почтовых отделения с будками автоматов и — самое главное! — отделение милиции, куда можно было запросто явиться и сообщить о случившемся устно. Конечно, не всякому охота ввязываться в дело об убийстве — еще притянут, поди потом докажи, что тебя тут и близко не было!

Экспертиза установила, что Людмила Куницына была убита ровно за час до звонка. Можно, конечно, предположить, что убийца сделала свое дело, а потом забеспокоилась, что труп не скоро найдут, и сама о себе заявила. Но дело в том, что женских следов, кроме следов самой Людмилы, в округе не обнаружили. Только мужские. Они четко отпечатались на подтаявшей земле: характерные рифленые подошвы мужских ботинок сорок второго размера с причудливым рисунком — что-то вроде вопросительного знака. Судя по этим отпечаткам, мужчина подъехал к воротам на автомобиле (асфальт оказался менее благосклонен к сыщикам, здесь была слишком оживленная трасса), прошел прямо по газону, потом пересек грунтовую пешеходную дорожку и проник в запущенный сад. На тропинке в саду и остались очень четкие следы. Он дошел до крыльца, потоптался — и устремился прочь, видимо, бегом, потому что подошвы сильнее вминались в грунт на передней части стопы. Не было никаких сомнений, что этот человек видел убитую, наклонялся над ней, ведь на его обратных следах остались пятна крови, обильно залившей крыльцо, на котором лежала Людмила.

Однако и этого мужчину вряд ли можно считать причастным к убийству — хотя бы потому, что девушка была застрелена не в упор, а с довольно приличного расстояния. Удалось найти место, откуда стреляли: от старого, полусгоревшего сарая, стоявшего в саду. Там сохранились и отпечатки ног предполагаемого убийцы: тоже мужские ботинки на рифленой подошве, правда, с другим рисунком, но того же сорок второго размера. Нашли гильзу от «вальтера» девятого калибра, убойный вариант. Стрелявший оказался истинным снайпером: Людмила была сражена одним выстрелом в голову с расстояния в тридцать метров. Может, ему повезло, а может, и в самом деле работал профессионал.

Ну что ж, сыщикам предстояла теперь сущая ерунда: выяснить, кто и почему убил Людмилу Куницыну. А также что это был за мужчина, который нашел ее мертвой — и бросился бежать. Убийца вернулся посмотреть на дело рук своих? Но почему не подошел к ней сразу? Сначала был уверен в результате, а потом усомнился? А зачем переобулся? На случай, если вдруг будет обнаружен? Да, предусмотрительный человек… Вообще в этой истории все оказались очень предусмотрительными: и убийца, и тот, кто первым нашел Людмилу, и женщина, позвонившая в милицию из телефона-автомата на автовокзале. Именно там, в подвальном помещении, находился телефон, в укромном закутке по пути в туалет. На железнодорожном вокзале, который был рядом, через площадь, телефоны размещались в зале ожидания, на глазах у множества людей, а главное, продавцов мороженого и цветов, скучающих около своих лотков и потому непрестанно глазеющих по сторонам. А женщина, что сообщила о смерти Людмилы, сделала все, чтобы остаться незамеченной…

И все же один след она оставила.

* * *

– Вот, — пробормотала Алена, изо всех сил тараща глаза, потому что тьма вокруг царила кромешная, — вот и сподобилась спуститься в преисподнюю.

– Да какая это преисподняя? — хмыкнул рядом молодой мужской голос, принадлежавший репортеру Герке. — Нормальное бомбоубежище. Бывшее, само собой. А мы его воскресили, облагородили, окультурили!

– Лучше бы вы его осветили, — сказала Алена, шаря вытянутыми руками и пытаясь сообразить, в какую сторону идти. Она вообще страдала топографической тупостью, а уж в такой кромешности…

– Вот именно, — поддакнул рядом сердитый голос Александрины. — Темно, как в заднице.

Подруга, как всегда, выражалась с присущей ей безапелляционностью.

– Уточним! — хохотнул Герка. — Не просто в заднице, а в железной заднице!

– Ой, ой, как смешно, — фыркнула Александрина. — Нет, на самом деле — лампочки перегорели или пробки вылетели?!

– Вас удивляет, что нет света? Экономия, как вы, конечно, подумали? Ни-ни-ни. Мы дадим его в самый последний момент. И тогда, поверьте, недостатка в нем не будет. Даже, пожалуй, хорошо было бы, если б его было поменьше! — сказал Герка, и Алена произнесла удивленно:

– Хм!

– Да-да, — отозвалась Александрина странным тоном с некоей смесью брезгливости и восхищения. — Не удивляйся. С любого места он наизусть «Мастера» шпарит.

– Нра-авятся мне образованные молодые люди! — протянула Алена, и в голосе ее тоже прозвучало восхищение, лишь слегка оттененное тонким кокетством, но этого хватило, чтобы Герка, шедший рядом с ней, сбился с дыхания, а рука его, поддерживающая Алену под локоток, дабы она не споткнулась в темноте, сжала этот локоток покрепче.

Алена затаенно усмехнулась. Ну вот, еще один, кому дерзкий взгляд, дерзкая улыбка и прочие дерзкие прелести писательницы Дмитриевой внушили дерзкие мечты. Еще один, кому нужна любовь! Был такой фильм в былые времена, а может, спектакль театральный с таким названием. А все же, фильм или спектакль?..

Алена только начала было вспоминать, как обещание Герки сбылось: в глаза ударил свет, и его действительно оказалось слишком много, так же, как и музыки, которая взорвала слух. Вернее, придавила его количеством и качеством децибел!

Это был рок, очень тяжелый и очень металлический. Хотя трудно было ожидать чего-то другого на фестивале байкерских рок-групп, ведь именно на этот фестиваль и потащилась Алена за компанию с подругой Александриной и репортером-байкером Геркой. Ему нужно было написать материал в газету об этом музыкальном событии, а Александрина, как она объяснила, вообще любила рок. Ну да, она всегда была в курсе всяких модерновых новаций, это Алена помнила по прежним временам. Александрина вообще реалистка, не то что Алена, вечно витающая в облаках. Прежде, в молодости, она слушала «Времена года» Чайковского или арию Орфея из оперы Глюка, а Александрина — хеви-метал, и БГ, и Цоя, и бардов, и… и… ну, в общем, Александрина стала преуспевающим замом главного редактора реальной молодежной газеты, а Алена как жила в выдуманном мире, так в нем и осталась, питаясь радужными облаками своих фантазий… и теми скупыми каплями золотого дождя, который иногда из них проливался.

Оказывается, прикид у Герки был не маскарадный — его здесь держали за своего: множество таких же накачанных молодцов, широко улыбаясь, радушно тянули к нему увешанные кандалами-браслетами татуированные ручищи, а байкерские девицы — тоже обтянутые кожей и звенящие браслетами — лезли к Герке целоваться, попутно обдавая презрительными взглядами сопровождавших его Алену и Александрину.

«Что это мы при нем, в самом-то деле, как почетный караул?» — подумала Алена и быстренько шагнула к барной стойке, будто бы ей смертельно захотелось выпить. И вовремя шагнула, потому что какая-то особенно нахальная байкерша уже громогласно вопросила, уничижительно озирая Александрину:

– С мамкой, что ли, пришел? Или с бабулей? Одного больше не пускают — плохо себя ведешь, сильно много трахаешься?

Александрина и бровью не повела — ее самоуверенности (или уверенности в себе, нужное подчеркнуть) таким комариным укусом потревожить было невозможно, но Герка жутко покраснел, и Алена призадумалась, что именно в словах байкерши его так смутило. Вообще-то, наверное, ноблесс оближ: в его возрасте и с его внешностью нельзя не быть выдающимся трахмэном, — однако, при всех его мускулах и игривом взгляде, в Герке ощущалось что-то удивительно скромное, потаенно-мальчишеское, и именно в этом крылась неотразимость, а вовсе не в демонстративном ухарстве.

Впрочем, Алена еще не решила для себя, стоит ли ей пристально углубляться в изучение психологического, а тем паче — физиологического портрета этого молодца. С одной стороны, он был как раз в том возрасте, представители коего почему-то натурально сатанеют при виде нашей довольно-таки взрослой героини и желают немедленно поиметь ее в качестве наставницы как интеллектуальной, так и чувственной, да и Герка ей самой очень приглянулся. С другой стороны, пока трудно понять, какие отношения объединяют его и Александрину… Подруга Алены тоже отличалась причудливыми пристрастиями, а выступать в роли змеи-разлучницы наша героиня хотела меньше всего. Аналогичных Герок в ее жизни было-перебывало и, бог даст, еще будет-перебудет, а вот у Александрины он, может, знаковая фигура судьбы…

Нет уж, дружба — это святое! Лучше сразу отойти в сторонку. И Алена продолжала это делать — не только фигурально, но и буквально: продвигаясь к бару.

Вокруг стойки почему-то толпились все больше девицы, однако не столько для того, чтобы заказать очередной бокал пива (здесь, к ужасу Алены Дмитриевой, пили почти исключительно пиво, для разнообразия — водку, но ни вина сухого, ни тем паче мартини бьянко или хотя бы розового и с собаками было не сыскать!), а сколько ради того, чтобы постоять возле какой-то плачущей девицы.

Нет, в самом деле! Среди грохочущей какофонии звуков, и звона тяжелых пивных бокалов, и мата-перемата, процентное соотношение которого с нормальной речью было клинически превалирующим, среди оживленных до идиотизма лиц и улыбок во все тридцать три зуба вдруг обнаружилась печальная девушка с длинными, до попы (как любит писать знаменитая Татьяна Устинова), волосами. Попа оказалась, как и все прочее у девицы, обтянута черной кожею, и, стало быть, перед Аленой находилась либо байкерша, либо байкерская подружка. Ее белесые волосы были стянуты черной банданой, что придавало девушке подчеркнуто траурный вид. И все, кто находился рядом или хотя бы приближался к ней, так же опускали уголки губ, сдвигали брови, смахивали с глаз подлинные или воображаемые слезы. Не стоило иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться: девушка и ее знакомые кого-то оплакивают. Скорее всего, байкера, которого подвели тормоза, или ему перемахнул дорогу какой-нибудь железный мастодонт, или в неподходящем месте перед ним выросла каменная стена… или дорога вдруг вышла из-под контроля и пошла юзом, юзом, юзом до какой-нибудь пропасти, где неласковая мать-земля приняла бедолагу в свои объятия.

Алена не имела ни малейшего желания оказаться в сфере печали, которую создавала вокруг себя белесая девица в черной бандане. Им с Александриной и без того предстояла поездка на кладбище — навестить Машу. Алена же — может быть, из черствости душевной, может, из чувства самосохранения, что часто с душевной черствостью путают… а может, эти два понятия и впрямь одно и то же, — вообще сторонилась всего, что хоть как-то касалось смерти. Она отчетливо помнила, как отворачивалась в детстве от телевизора, когда там показывали убийство или умирание, как пряталась во дворе, когда слышала звук траурного оркестра или видела чьи-то похороны. Жалость к умершим — неважно, знакомым или неизвестным, — доводила ее до нервных судорог, ужас перед той силой, которая преграждает жизненный путь каждого — каждого человека, а значит, когда-нибудь преградит и ее путь! — сводил с ума. Разумеется, с годами вокруг сердца и рассудка поднаросла некая броня, во всяком случае, Алена уже побывала на изрядном количестве погребений и без надрыва наблюдала картины кинематографических кончин, а с некоторых пор она вообще смирилась с самим фактом существования смерти… был даже момент в ее жизни, когда Алена всерьез размышляла о самоубийстве и даже изыскивала способ его совершить![12]

Но все же она лишний раз старалась не думать о смерти. Чувство долга, да, конечно, само собой, и Маша была ее любимой подругой, ее могилку нужно навестить, Машу нужно помянуть, но этого вполне довольно, чтобы совершить необходимое жертвоприношение богу Яме — богу смерти. Ни каплей больше! Проблемы и горе байкерши пусть останутся проблемами и горем байкерши!

Алена отвернулась от стойки бара и двинулась было к Александрине и Герке, но путь ей преградил огроменный и до безобразия брутальный качок с бритой головой. Детские страхи перед the born losers мгновенно ожили, и Алена отпрянула. Качок протянул руку и поддержал ее, очевидно решив, что она оступилась на неровном бетонном полу.

– Осторожней, красотка, — улыбнулся он металлической (не в том смысле, что холодной, а в том, что рот его был полон железных зубов) улыбкой. — Подержись на ногах еще немного. А потом, если захочешь, чтобы я унес тебя отсюда на руках, только мигни. Но — малость погодя! А сейчас, извини, я должен исполнить одну печальную обязанность.

Видимо, громила был в этой компании лицом весьма значительным, потому что, стоило ему поднять руку, как шум в баре утих. Группа умопомрачительных бритоголовых на крошечной сцене перестала своей какофонией колебать мировые струны, как выразился бы в данной ситуации Юрий Олеша… а может, и не выразился бы никак утонченный автор «Трех толстяков», а просто-напросто выбежал бы вон, навеки ужаснувшись…

Впрочем, упомянут Олеша в данный исторический момент исключительно для демонстрации подавляющей эрудиции нашей героини, поэтому мы о нем благополучно позабудем, ибо никто в ее эрудиции не сомневается и даже не смеет сомневаться!

– Камрады, братья-байкеры! — провозгласил бритоголовый, и его мощный голос легко перекрыл остатки еще не стихшего шума. — Ряды iron butts, наши ряды, понесли тяжелую утрату.

Алена сжала губы, с трудом сдержав так и рвущийся с них смешок. Ее безумно забавляло, что байкеры называют себя iron butts — железными задницами. С ее — женской, интеллигентской и высокодуховной — точки зрения это было сущее оскорбление, однако собравшаяся здесь публика, как успел просветить Алену и Александрину Герка, считала это прозвище огромным комплиментом и почетным званием. То есть всякого могли наречь задницей, но без эпитета «железная» это и впрямь звучало как оскорбление. А вот отмашешь тысчонку миль за сутки (благодаря тому же Герке Алена усвоила, что настоящий байкер все расстояния измеряет исключительно в милях, слово «километр» ему и произнести-то противно… а в миле, как известно, примерно километр шестьсот метров… стало быть, надо тысячу шестьсот кэмэ в сутки проехать, вернее, промчаться, вернее, пролететь!) — и можешь зваться полноправной iron butt и при случае демонстрировать, как ветеран — медали, подружкам или друзьям мозоли на своей заслуженной попе. Алена, которая обладала очень живым воображением, представила такую задницу — и даже всхлипнула от смеха. Но поскорей опустила голову, чтобы окружающие сочли: она всхлипывает от горя… как и многие здесь, впрочем. Реагировать иначе было бы просто опасно: наверняка у железных задниц имелись на вооружении не менее железные кулаки!

– Один из наших встретил на своем пути ухаб, который не смог объехать, — продолжал оратор. — Не смог объехать — и покинул нас. Мы звали его Лехой… он был плоть от плоти и кровь от крови нашей. Даже его мамаша с папашей в свое время рассекали на раритетах под названием «Иж-Юпитер», аж асфальт горел под их шинами! Вот точно так же горел Леха, когда он свистел по дорогам мира на своей «Kawasaki». Кроме того, он был выдающимся рокером, он пел с «Конями Буденного»… и, вы не дадите мне соврать, ибо лажу в ухо вам не втюхать, пел отменно. Когда он выходил на сцену, сжимая в руке микрофон, как рукоять управления, аншлаг «Коням» был гарантирован. Но время его жизни вытекло, как топливо из прохудившегося бензонасоса, вечеринку нашей жизни он покинул в самом ее разгаре. Этот чертов ухаб… У каждого он свой, рано или поздно любой из нас встретится с ним — и не сможет его объехать. Лехе не повезло — он встретил свой ухаб слишком рано. Пусть повезет всем, кто остался! Пусть наши ухабы нас подождут! Леха, прости. Леха, прощай!

Он вскинул ручищу, окованную тяжелым железным браслетом, надетым поверх кожаного, стиснул кулак и взмахнул им.

– Леха, прости! — слаженно повторил зал. — Леха, прощай!

Звучало это мощно. Итак, у собравшихся имелись, в дополнение к железным задницам и кулакам, еще и глотки определенно оловянные, луженые. Алене даже послышался некий звон… нет, не послышался: это к хору присоединился ударник группы, которая все еще оставалась на сцене. Ударник, потом подключился басист, потом гитарист, и наконец около микрофона встал длинноволосый и тощеватый солист и закричал с надрывом:

Мы скоро попрощаемся с землей!

Я испытаю вкус свободы вновь.

Я слышу шум колес о холодный асфальт,

От скорости вскипает в венах кровь.

В банданах, и цепях,

И в кожаных штанах

Летим мы по дорогам,

На людей наводим страх.

Мелькают села, города,

Летим дорогой в никуда,

В свободный мир за горизонт

И не вернемся никогда!

Зал так и грянул:

Мы скоро попрощаемся с землей!

Я испытаю вкус свободы вновь.

Летим на встречу со своей мечтой,

От скорости вскипает в венах кровь.

От грохота музыки и слаженного хора звенело в ушах, да еще кто-то очень басистый стоял слишком близко к Алене, но, во-первых, убавить звук было никак невозможно, это вам не динамик, а во-вторых, что-то было в этих словах, в грохоте тяжелого рока… что-то было в тишине, которая наступила, нет, не наступила — а обрушилась на зал, когда музыка внезапно оборвалась… все застыли в тех же позах, в коих застигла их тишина, как если бы произошел некий траурный флеш-моб… Молчание длилось минуту, а потом аккорды сменили настроение, и солист с шутовской интонацией завопил, кривляясь:

– С неба полуденного жара — не подступи,

Конница Буденного раскинулась в степи.

Никто пути пройденного у нас не отберет…

Конница Буденного, дивизия, вперед!

Конница Буденного, дивизия, вперед!

– Дивизия, вперед! — вопили вокруг восторженно. — Дивизия, вперед! Бис, мудаки! За спиной рявкнули так, что Алена аж присела и возмущенно обернулась. С удивлением узнала Герку. Разглядев ее изумленное лицо, он виновато прихлопнул рот ладонью:

– Чччерт… Извините, все время забываю, что на свежего человека мы можем произвести тяжкое впечатление. Александрина Богдановна уже малость попривыкла.

Алена нашла взглядом подругу. Та сидела у барной стойки на высоком табурете, обвив джинсовыми ногами его ножку, и оживленно дирижировала пивным бокалом, выкрикивая вместе со всеми:

– Бис, мудаки!

Ну да, Александрина с полпинка умеет стать своей в любой компании! А для Алены местных децибел оказалось многовато. У нее стало стучать в висках: первое предвестие подступающей мигрени. Необходимо смыться, да поскорей. Алена всегда уходила не прощаясь, поступила бы так и на сей раз, зная, что Александрина ее поймет, простит и здесь не пропадет без своей чувствительной подруги, но рядом стоял Герка, значит, просто так смыться не получится. Что бы такое изобрести? Еще навяжется провожать, а Алене резко расхотелось заниматься просвещением этого переростка. Головная боль настигала ее редко, но метко, и в такие минуты ей было не до любовных игр.

– Вам не нравится? — спросил Герка, и Алена перехватила его настороженный, исподлобья, взгляд.

– Да нет, почему? — пожала она плечами. — Я вообще люблю Асеева.

– А что, его фамилия Асеев? — удивился Герка. — Почему вы так думаете? Все называют его просто Иприт.

– Иприт?! — вытаращила глаза Алена. — Да вы что?

– А что? Он тоже наш, ведь только байкер мог такую классную песню написать.

– А, так вы про это — «мы скоро попрощаемся с землей»? — поняла, наконец, Алена. — В самом деле — в этих словах что-то есть… Заводят! А я про «Конницу Буденного». Это Асеев. «Асеев Колька», как его Маяковский называл. Помните? Неплохой был поэт. Правда, «Синие гусары» мне всегда казались ужасно формалистическими, но вот это — «я не могу без тебя жить, мне и в дожди без тебя — сушь, мне и в жару без тебя — стыть, мне без тебя и Москва — глушь…»

Она осеклась, потому что стало неудобно и дальше демонстрировать свою неоспоримую эрудицию: очень уж круглыми глазами смотрел на нее Герка. Конечно, где ему, бедолаге, знать про Асеева! «Мастер и Маргарита» — еще куда ни шло, культовая книга, знать цитаты из «Мастера» в любом обществе считается круто, но забытый, намертво забытый ныне Асеев…