Добро Пожаловать В Ад

Российские наемники… У него до сих пор свежо в памяти лицо потерявшего возраст, заросшего щетиной танкиста, клявшегося перед телекамерой, что является капитаном из Кантемировской дивизии, что попал на Кавказ не свергать опального генерала от авиации, а… подзаработать… Такие вот нынче времена настали: русский офицер на заработках. Глупо звучит! Глупо, но не для России.

И полковник верил этому изможденному танкисту, прошедшему и огонь и воду, а не заплывшим жиром министерским генералам, открещивающимся от своих людей. Начало положено, а чем дальше в лес, как известно, всегда больше дров…

И все-таки большего его угнетало другое. Его сын Максим, не так давно окончивший артиллерийское училище, умница, сумевший без оглядки на папины погоны и протекции за неполный год подняться до командира батареи, оглушил вчера поздним звонком. Сообщил, что находится в командировке в Моздоке, где-то на осетино-чеченской границе, передавал родителям привет и просил не беспокоиться.

Полковник не мог не волноваться за единственного сына, ибо знал, чем заканчиваются подобные командировки. Ведь восемь лет назад, отправляясь в Афганистан, также врал жене, прикрываясь затянувшимися учениями в Средней Азии…

… - разоружить дудаевские вооруженные формирования, эти необученные толпы, которые баранами разбегутся при первом же выстреле. А потом поставить на ключевые посты здравомыслящих людей… И все войдет в свое русло. Народ хочет спокойно жить, работать и зарабатывать, а не бояться быть убитым или ограбленным.

— Не нравится мне это, — воспользовавшись временным затишьем, пока Зверев переводил дух, повторился начштаба.

— Хорошо, товарищи офицеры… — Васнецов сделал над собой усилие, отстраняясь личного и становясь прежним жестким и волевым командиром. — Наше дело не обсуждать, а выполнять приказы. Из каких резервов выделим бойцов? Ваши мысли, Некрасов.

Начальник штаба встал и кашлянул в кулак.

— Девяносто процентов вверенного нам личного состава составляют курсанты, которые уже приступили к сдаче итоговых экзаменов. Иными словами контингент, нам уже не принадлежащий. Уже пришли разнарядки из войск, и скоро они разъедутся. Далее — командиры строевых подразделение, а это офицерский состав. Остаются тыловики: свинари, повара, банщики. И младшие командиры.

— Откомандировать десяток сержантов из учебных рот означает фактически оголить целую роту, — отреагировал Зверев. — Не надо забывать, что именно на них мы опираемся в учебном процессе. Они — первые воспитатели молодого солдата! Я категорически против!.. Если только не отобрать из числа несостоявшихся, не справившихся с обязанностями и нарушителей дисциплины. Кстати, они тоже не дети в плане боевой подготовки, прошли курс молодого бойца, многое знают и умеют.

— Сколько таких наберется?

— Да есть на примете, — неопределенно намекнул замполит. — К примеру, младшие сержанты Быков и Сургучев.

Полковник насторожился.

— Это не те, которые устроили неуставщину в третьей роте?.. Вы же сами, Сергей Леонидович, настаивали, чтобы передать материалы в военную прокуратуру.

Зверев расплылся в елейной улыбке и разъяснил:

— Зачем торопиться? Росчерком пера мы избавляемся сразу от двух проблем. Какой нам интерес выставлять полк в неподобающем свете… Да и мало ли у нас таких Сургучевых?

— Что за люди? — сухо поинтересовался Васнецов.

— Не далее, как вчера я совершал вечерний обход подразделений. В первом батальоне произошло ЧП, доложить о котором я вам не успел. Трое солдат: сержанты Кошкин, Турбин и рядовой Коновалов при прямом попустительстве ответственного по роте лейтенанта Черемушкина, употребили спиртные напитки. Причем не просто употребили. Все трое не держались на ногах. Они препровождены на гауптвахту, лейтенант отстранен от наряда… Итого, уже пятеро кандидатов. Если принять во внимание, что на «губе» содержится еще один залетчик, из-за которого в полку только неприятности, насчитываем уже шестерых. Думаю, подберем и остальных.

— С нас, майор, спрашивают подготовленных бойцов, а не кандидатов в дисбат.

— По-вашему, Иван Макарович, лучше развалить учебный процесс? Что они, в штабе дивизии, не знают, что лишних единиц у нас нет? И отвечать мы, в первую голову, будем за выполнение прямых обязанностей — за обучение молодых специалистов.

— Да… — Васнецов вышел из-за стола и в раздумье прошелся по кабинету. — Что ж, раз другого выбора у нас нет, придется довольствоваться имеющимся. В обед все десять солдат должны быть у меня. Вместе с Черемушкиным. Займитесь этим, Сергей Леонидович. А пробелы в боевой подготовке будем восполнять. За оставшееся время гонять до седьмого пота по стрельбе и тактике. И готовить к отправке.

Глава вторая

Командиры отделений второй учебно-мотострелковой роты младшие сержанты Турбин и Кошкин считали себя приятелями с детства. Ибо родились они с разницей в несколько часов в апреле семьдесят пятого, жили в одной пятиэтажке на окраине города, ходили в один детский сад, потом в одну школу…

В отличие от усидчивого дружка, Володька Кошкин знаниями никогда не блистал, учился слабо и с трудом в конце года переползал из класса в класс. Лет в двенадцать, втихую от родителей и учителей, стал покуривать за школой. В пятнадцать, связавшись с компанией таких же оболтусов, попробовал вкус вина.

В восьмом классе Володька окончательно забил на учебу, и, если бы не соседство с Турбиным, да не его тетради, остался бы наверняка на второй год.

Сдав выпускные, под облегченный вздох преподавателей, Володька покинул многострадальные школьные стены и подался в монтажный техникум. Надо ли говорить, что учеба его по-прежнему мало интересовала, и свободное время он прожигал в развеселых компаниях с девчонками, вином и драками на дискотеках?.. Пока Кошкин мучился сам, изводя, вдобавок, педагогов и участкового, Юра закончил одиннадцатый класс и уехал в Новосибирск. И хотя по двору ходили слухи, что он сумел поступить аж в Университет, и мать пилила беспутного Володьку, ставя ему в пример, уже в конце октября он вернулся домой злой на весь белый свет и на вопросы о несостоявшейся учебе предпочитал отмалчиваться.

… Они снова сошлись следующей весной в коридоре райвоенкомата.

Володьку Кошкина, как уклоняющегося от призыва, доставили под конвоем милиции.

— И тебя припахали?! — хохотнул он, падая рядом на скамейку. — Что, учеба не помогла?

— Да я сам пришел, — спокойно ответил Юрий. — Мне отсрочка не нужна.

— Ну, ты совсем!.. — изумился Володька и выразительно покрутил пальцем у виска.

… Медкомиссию они прошли без проволочек. На сборном пункте, по странному стечению обстоятельств, преследующему обоих еще с рождения, их зачислили в общую команду, и очень скоро выяснилось, что служить придется под боком у родителей. По крайней мере, первые полгода учебки.

Не зря считается, что армейская служба способна из охламона сделать человека.

Дурь из Володькиной головы выветрилась вскоре после принятия присяги, в первом же карауле.

Охраняя склады с боеприпасами, он остался наедине с самим собой и молчаливым наблюдателем — холодным звездным небосклоном, и, возможно впервые задумался, кто он есть и для чего создан. Ведь не просто, чтобы небо коптить, а с особым, пока ему неведомым предназначением…

Копаясь в себе, он машинально, не замечая прохлады и времени, отходил положенные два часа, и лишь когда у ворот арсенала послышались шаги смены и в свете фонарей блеснули штыки, пришел к интересному выводу.

Он вдруг осознал себя не просто Володькой Кошкиным — жертвой неудачно сложившихся обстоятельств, попавшим сюда по недоразумению, и отбывающий срочную, как каторгу, а частью сложного армейского механизма, крохотным, но нужным винтиком, без которого эта громоздкая машина не сможет нормально работать. Мало того, может и вовсе сломаться, наделав немало бед, подобно велосипеду, у которого слетела крепежная гайка с колеса.

Вывод этот странным, но весьма полезным образом подействовал на него. Володька стал меняться на глазах, а к концу учебки стал одним из лучших бойцов во взводе…

Турбин тоже не плелся в отстающих, наподобие заучившихся маменькиных сынков, достигших совершеннолетия, но державшихся до призыва за спасительную юбку. Стрелял он неплохо, не терялся на «тактике». На полевом выходе, когда «противник» вывел из строя командира отделения, принял командование на себя, сумев захватить опорный пункт неприятеля.

После сдачи государственных экзаменов ротный вызвал к себе Турбина, Кошкина и еще двух отличившихся солдат и предложил остаться для дальнейшего прохождения службы, командирами отделений.

Вчерашние курсанты группами разъехались по округу. И вот настал день, когда в пустой и непривычно тихой казарме появились новобранцы — патлатые и стриженные под машинку, еще в гражданской одежде и с гражданскими мыслями.

Приняв отделения, приятели взялись за молодежь, обучая всему, что знали сами, водили на полигон, на полковое стрельбище, отстаивали сутками в караулах и нарядах, постепенно становясь не просто сержантами, заменяющими молодым бойцам мамок и пап, но воспитателями…

* * *

Учебный процесс завершал трехсуточный полевой выход. Но декабрь завернул такими трескучими морозами и завывающей беспросветной метелью, что командование полка вынуждено было ослабить узду — вместо положенных семидесяти двух часов, проведенных в полевых условиях, роты днями костенели на полигоне, возвращаясь перед отбоем в казармы.

Утрами Юра просыпался с тоскливым предчувствием, что природа так и не умерила свой суровый норов, вот-вот прозвучит команда «Подъем!» и тогда снова залезать в бушлат, который на сорокаградусной стуже ничуть не теплее матерчатой куртки, и после завтрака, натянув поглубже шапку и закутавшись в воротник из искусственного меха, вести отделение на завьюженный полигон, где и укрыться от пронизывающего до костей ветра негде…

…В последний день учений промерзшая, обветренная, лязгающая зубами рота с гамом вломилась, гремя дверями, в расположение за двадцать минут до отбоя.

Скинув опостылевший бушлат, от которого ныли плечи, Юра забросил на плечо полотенце и удалился в умывальник.

Ледяная вода из крана обожгла лицо. На такие мелочи он давно перестал обращать внимание… Кто- то, пристроившись у боковой раковины, с плеском пустил воду и слегка толкнул.

Смыв мыльную пену, Юра увидел Кошкина. Крякая от удовольствия, Володька растирал полотенцем по-мальчишески плоскую, с редкой порослью, грудь.

— Чего тебе? — буркнул Юра.

— Ты не задрыг?

— Не то слово. Таким макаром не долго в санчасть загреметь. Хлопну пару таблеток аспирина, и под одеяло.

— Ну-ну… А у меня найдется кое-что получше таблеток. Настоящий сугрев.

— Это? — Юра щелкнул по кадыку. — Где взял?

— Из дома. Пошли после отбоя в каптерку к Коновалову.

* * *

Вечерняя поверка подходила к концу. Ответственный по роте лейтенант Черемушкин — высокий, в полевой, перетянутой ремнями, форме и до блеска начищенных сапогах стоял перед замеревшей шеренгой и зачитывал фамилии по списку. Услышав выкрик последнего бойца, он захлопнул журнал и строго приказал:

— Рота! Отбой!

Строй сломался, рассыпался. Тишину, в которой было слышно тиканье настенных часов, растоптал дробный топот кирзовых сапог, заскрипели сетки кроватей.

Погасив свет, за исключением дежурных светильников, Черемушкин прошелся по длинному коридору, про себя отмечая, что команда выполнена не так быстро, как хотелось, и следовало бы ее повторить.

Но в канцелярии ждал телевизор, и минут как пятнадцать по нему шел душераздирающий фильм ужасов. Он и так проглядел начало, проверяя личный состав…

* * *

На потайной, с оговоренным интервалом, стук из каптерки высунулся Коновалов.

— Вы где потерялись? — потеснившись, прошипел он Володьке.

Каптерка представляла собой тесное помещение из двух смежных комнат. Первая именовалась сушилкой: вдоль стен протянуты трубы отопления с вертикально наваренными штырями. По задумке тыловых стратегов на эти штыри надевалась сырая обувь, до полного высыхания. Но по прямому назначению сушилка использовалась редко. Как любил поговаривать ротный: «Солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы». Видимо, в его понимании к тяготам относились и непросушенные валенки…

Попасть в сушилку на перевоспитание считалось равнозначно трем нарядам по столовой, потому как выдерживал испытание далеко не каждый.

Проштрафившийся д о б р о в о л ь н о облачался в резиновый костюм ОЗК с непременным противогазом, и в этой душегубке, — а рабочая температура в сушилке зашкаливала за плюс пятьдесят, — активно принимался за физзарядку.

Самых стойких хватало на четверть часа, после чего их на руках выволакивали в умывальник и отливали холодной водой.

Соседняя комната заставлена под потолок стеллажами, на которых грудами скопилось списанное армейское барахло: подменка, старые бушлаты, ворохи пришедших в негодность одеял.

Выставив в проходе между стеллажами табурет, Коновалов покопался в завалах старья, достал тарелку подсохших котлет, шмат сала, резанный ржаной хлеб и граненые стаканы.

Володька, не теряя времени, полез в навал выгоревшего до белизны хэбэ, вытаскивая грелку.

— Как бы не влипнуть… — волновался Коновалов, не сводя глаз с резиновой горловины, откуда булькая и источая сивушный запах, лилась в подставленные стаканы мутноватая жидкость.

— Не потравимся? — посмотрев в стакан на просвет, усомнился Юра.

Володька ответил с уверенностью:

— Не бойся. Проверено, что называется, на себе.

— Комиссия еще окружная…

— Волков бояться… — хмыкнул Кошкин, поднимая чарку. — Это ты в тепле день просидел. А мы… Слышь, как Юрка зубами бренчит?

— За что пить будем? — Юра понюхал содержимое стакана и передернулся.

— А ч т о б ы н е б ы л о в о й н ы! — не задумываясь, брякнул Володька и засмеялся.

Давясь, Юра с великими мучениями одолел самогон. Лицо набрякло краской, выступили слезы. Закашлявшись, он прожевал кусок котлеты, и сипло выдавил:

— Первач, что ли?

— Ага! — нарезая сало, подтвердил Володька. — Градусов семьдесят. Дядька сам гнал.

…После третьего тоста, выпитого, кажется, за тех, кто в сапогах, дрожь, пробиравшая Юру еще с полигона, улетучилась. Приятное тепло разливалось по телу. Голова изрядно поплыла.

Кошкина с непривычки развезло.

— Д-давай! — сцедив из тощей грелки остатки самогона, он поднял стакан и пьяно икнул.

Выпив, с трудом поднялся с пыльных одеял и шатнулся.

— Стоп! — приказал он себе, хватаясь за стеллаж. — Муж-жики, пора спать.

— Держись за меня, — предложил Юра, подставляя приятелю шею.

— Юрка-а, б-братан!.. Ик… Д-до сортира.

* * *

В тот самый миг, когда Турбин на неверных ногах тащил к дверям напившегося в дым Володьку, в казарме бушевала гроза. Замполит полка в пух и прах разносил лейтенанта Черемушкина. Ругать его, в сущности, было не за что: не то полудремавший у тумбочки дневальный слишком вяло поприветствовал Зверева, не то взгляд оконфузившегося лейтенанта показался неподобающе дерзким.

Повод для разноса нашелся, имелось бы желание. А желание у майора Зверева имелось.

Обнаружив на доске документации отсутствие какого-то приказа (без которого рота, вне всякого сомнения, не могла, согласно устава, нести службу), он распалился не на шутку. Дерзкий взгляд Черемушкина потускнел, а сам лейтенант-скороспелка сдулся, словно из него выпустили воздух.

Подводя обличительную речь к концу, замполит… успел шарахнуться в сторону. Дверь каптерки, возле которой он имел неосторожность стоять, со шрапнельным треском врезалась в окрашенную стену. На пороге, в обнимку, пьяно покачивались два солдата.

Зверев побагровел и поперхнулся. Черемушкин остолбенел, его густые брови удивленно взметнулись. Распознав в раздваивающейся пузатой фигуре замполита, Юра судорожно сглотнул кадык.

В расположении повисла оглушительная, не предвещающая ничего доброго, тишина…

Дальнейшее Юра помнил смутно. Кажется, майор кричал на Черемушкина, потрясая в гневе пухлыми кулаками и смешивая обычный лексикон с неуставной уличной лексикой. Слова его размытыми обрывками достигали затуманенного мозга младшего сержанта.

— Этих… на гауптвахту!.. Под арест! Немедленно! Сейчас же!.. Посыльного за командиром роты! Доложите ему о ЧП!.. От службы тебя, лейтенант, отстраняю.

Глава третья

Юра проснулся от накатившей волны слабости и жажды. В черепной коробке вразнобой стучали незримые молоточки. Во рту, как после пожара — спеклось, ссохлось, язык распух, отяжелел, стал шершавее напильника.