Помоги проекту - поделись книгой:
Именно из этих мест было совершено стратегическое отступление к «линии Гинденбурга» годом ранее. Здесь много оставленных окопов, а река Сомма сама зовет выйти к морю, сбросить туда англичан. Названная «Операцией Михель», эта операция была окончательно утверждена Людендорфом 21 января 1918 г, Людендорф лично инспектировал армии, которым предназначалось осуществить «Михель». Гинденбург начертал: «Атака должна начаться 21 марта. Прорыв первой линии противника в 9 часов 40 минут утра»[163]. Необходимо было пробить оборону и идти вперед, не размышляя о флангах. Постоянной артиллерийской поддержки ожидать не следовало. В движении вперед ориентироваться на самого быстрого, а не на самого медленного[164].
Вожди Германии начали готовить удар на Западном фронте сразу же после огромных по значению событий в Петрограде. В Германии царило настроение нежданного «чуда». На Запад с огромной скоростью мчались поезда, перевозившие солдат и технику Восточного фронта. Ожидание чуда было разлито в воздухе. Составы с Украины везли германскому населению долгожданное продовольствие. Глаза немцев горели, теперь они действительно верили, что
Сам Наполеон одобрил бы планирование Людендорфа. Тот не тратил ни дня в подготовке страшного удара по западным союзникам. Там, где цепкие британцы и отчаянные французы не преуспели в четырехлетнем штурме, там, без сомнения, пробьется великая германская армия, успешно сдерживавшая натиск всего мира долгие годы войны. Даже на штабных картах атаки поражали своей молниеносностью и неукротимой силой. Людендорф был неподражаем. Фланги менялись местами, авангард бросался то на одного противника, то на другого. Так Наполеон вел себя под Ваграмом, при Аустерлице, Маренго.
У германского генералитета было то же чутье. Людендорф интуитивно чувствовал слабые места противника, и, когда наступила роковая дата —
Только с началом этого наступления западные союзники реально посерьезнели. Общий страх погасил препирательства. 26 марта 1918 г. французский премьер Клемансо, президент Пуанкаре, британский военный министр Милнер и командующий британским экспедиционным корпусом фельдмаршал Хейг собрались в муниципалитете маленького французского городка Дулан. Из окон хорошо видны были колонны войск в хаки, отступающие, марширующие на запад. Это если смотреть на запад. А при взгляде на восток были видны танки, идущие навстречу войскам Людендорфа.
Роскошь сомнений была уже недопустима, и уже до обеда все присутствующие стороны подписали документ, согласно которому генералу Фердинанду Фошу было поручено «координировать действия союзных армий на Западном фронте». Но для делегирования Фошу всех необходимых полномочий потребовалось еще несколько страшных дней. 9 апреля 1918 г. армии Людендорфа обрушились на Фландрию, и пятью днями позже Фош был официально назначен «главнокомандующим союзных армий во Франции».
Клемансо уединился с Фошем в Дулане для ленча вдвоем, намеренно не приглашая англичан. Клемансо: «Ну вот вы и получили то, чего желали». Фош: «Вы сделали мне прекрасный подарок, вы дали мне проигранное сражение и поручили выиграть его»[165]. Фош, как и весь французский генералитет, в начале великой войны был приверженцем
Это была счастливая для западных союзников находка. Характер Фоша излучал уверенность, он всегда был в добром расположении духа. Он обладал талантом убеждать собеседников, он не терялся, находясь в «оке тайфуна». В своем синем мундире и коричневых сапогах, Фош сидел, пыхтя сигарой, в офисе в Бове или Шато-Бонбон, периодически бросая взгляды на огромную карту, висящую на стене. Он заговаривал любого посетителя, энергично жестикулируя руками. Еще со времен своего преподавания в Военной академии он привык размышлять вслух, и это производило впечатление[166]. В распоряжении Фоша никогда не было больше двадцати подчиненных, и многие из них посылались на многочисленные фронты. Эта сравнительно небольшая команда владела высшей 'властью над огромными массами людей.
Главным предметом ежедневных обсуждений были цифры. Пять весенних наступательных операций германской армии стоили ей потери 963 тыс. человек. Французская армия теряла 112 тыс. человек в месяц; британская — 70 тыс. человек в месяц. В Англии начали брать в армию мужчин старше пятидесяти лет. Англичане с грустью отмечали опустошение мужского резервуара страны. Британский генерал с печалью отмечает низкие физические качества новобранцев: «Британская армия уменьшается быстрее, чем прибывают американские части… В результате ослабевают общие силы коалиции. Эти последствия особенно тревожны: они могут означать поражение в войне»[167].
На карте Людендорфа, где в центре была Сомма, не было прямых линий, рычащая масса неудержимого германского войска смещалась то влево, то вправо, постоянно удивляя и ставя противника в тупик. Непосредственные действия авангарда он видел такими: пехота овладевала инициативой; группы хорошо натренированных солдат несли с собой только легкие пулеметы; они проникали в глубину обороны противника, обходили гнезда обороны, неудержимо продвигались вперед. В этом их движении не было нужды даже в классической артиллерийской подготовке. «Штурмовые отряды» — вот ключ к успеху.
Пять раз отряды умелых и отчаянных немцев между мартом и июлем 1918 г. делали то, что четыре года не удавалось западным союзникам — пробивали линию обороны противника и выходили на оперативный простор. Ужас последующего неизменно охватывал французов и англичан, но небо было милостиво. Людендорф отличался от Наполеона и от Гитлера в данном случае тем, что у первого в прорыв вводилась конница Мюрата, а во втором — танки Гудериана. Дивизии кайзера были пехотными, их наступление после прорыва не могло быть стремительным. «Сколько раз, — пишет английский свидетель Сидни Роджерсон, — мы благодарили небо за бескрайность полей! Нашим благословением было то, что у немцев не было кавалерии». В марте, мае, июне и июле штурмовые отряды германской армии шли вперед, но пространство было против них.
Они уставали, теряли цель, обращались к грабежу лежащих перед ними деревень — и неизбежно замедляли бег. Интуиция Людендорфа продиктовала ему правильный диагноз: «Отсутствие определенного ограничителя». Он же определяет и неизбежное: «Катастрофически падающая дисциплина». В лагерях мирного времени ученики Мольтке и Шлиффена полагались в подобной ситуации на «бич» неукротимого прусского офицерства. Но к весне 1918 г. лейтенанты и капитаны 1914 г., о которых Людендорф в мемуарах говорит как об «источнике моральной силы»[168], в огромной своей массе уже нашли свое последнее успокоение.
Германскому командованию удалось дезориентировать западных союзников, имитируя удар на южном участке Западного фронта. Как мы знаем, подлинный удар готовился севернее — против англичан, в том месте, где они соприкасаются с французским участком фронта. Следовало сокрушить британский фронт на реке Сомме, расправиться с английским экспедиционным корпусом, сокрушить французский фронт на реке Эн и совершить бросок к Парижу. Главной жертвой была избрана самая слабая — пятая армия Хейга, более других пострадавшая во время наступления при Пашендейле и еще не восстановившая свои силы. Напомним, что экспедиционный корпус англичан во Франции насчитывал в 1918 г. 615 тыс. человек, и больше Хейгу не давали («чтобы не увеличивать потери»). В Англии в качестве резервов было всего 100 тыс. человек[169]. При этом китайцы и прочие призванные рабочие еще не завершили создание линии глубоких окопов для ожидающих своей судьбы англичан.
Март 1918 г. на Западе начался активизацией войны в воздухе. Австрийские самолеты бомбили прекрасные итальянские города, а новые немецкие бомбардировщики «Гигант» обрушили смертоносный груз на Лондон, Париж и Неаполь. В воздухе работала не только бомбардировочная авиация. Радиоволны несли активный пропагандистский заряд. Немецкое коротковолновое радио передало отчет о допросе пленных американцев. «Это крепкие молодые люди без особого желания сражаться. Они полагают, что все происходящее инициировано нью-йоркскими финансистами. Они ненавидят англичан, но испытывают по отношению к ним своего рода уважение. С французами они в хороших отношениях. У них нет ни малейшего представления о том, как должны проводиться военные операции, кажутся недалекими и фаталистически настроенными по сравнению с привыкшими к боевым действиям французами. Они были рады избежать дальнейших боев»[170].
Сообщения с Востока радовали германский слух. 11 марта германские войска оккупировали Одессу. Даже Наполеон, пишет английский историк М. Гилберт, не владел контролем от Балтийского до Черного моря. В Николаеве немцы захватили российский линейный корабль и нетронутые, готовые к любому строительству доки. Гогенцоллернам предоставилась лестная миссия поисков правителей новых владений. Кайзер решил не делать Латвию германским герцогством, а превратить Курляндию, некогда принадлежавшую тевтонскому ордену, в германский протекторат. Но все приятности в конечном счете зависели от умения Людендорфа быстро и эффективно перебросить войска с Восточного фронта и нанести решающий удар на Западном фронте до того, как Америка в военном смысле станет своего рода заменой России. Контуры своей судьбы Запад увидел в начале марта, когда германская штаб-квартира сочла момент подходящим.
Все прежние наступательные операции в условиях траншейной войны вели западные союзники — Сомма, Пашендейль, Камбре — и не имели решающего успеха. Могут ли добиться его немцы? Это великое неизвестное царило на ощетинившемся фронте. 8 марта 1918 г. германская артиллерия начала массированную пристрелку к позициям противника. Между Ипром и Сен-Кантеном встала завеса мощного артиллерийского огня — немцы начали с горчичного газа и фосгена. Но не это было главным в планах Людендорфа. Свое подлинное наступление немцы начали позже.
Ранним утром в день весеннего равноденствия — 21 марта 1918 г. — фронт заревел шестью тысячами тяжелых орудий — артподготовка немцев длилась жестокие пять часов. Британский генерал Хьюберт Гоуг (фаворит Хейга и тоже кавалерийский генерал; только заступничество Хейга сохранило Гоуга во главе армии, когда Ллойд Джордж пытался отправить его в отставку) «проснулся в своей комнате в Несле от звука канонады — такого устойчивого и ровного, что придавало ему характер всесокрушающей и буйной силы»[171]. Западных союзников ожидали два миллиона снарядов с газовой начинкой. В небе 326 германских истребителей встретили 261 самолет союзников.
Людендорф бросил в решающее наступление 76 первоклассных германских дивизий против 28 британских на фронте в 70 километров. Густой туман смешался с хлорином, фосгеном и слезоточивым газом. Дозы были смертельные. Слезоточивый газ должен был заставить англичан снять маски противогазов. Газы перемежались со снарядами между 4.40 и 9.40 утра. Затем немецкие штурмовые войска бросились в специально созданные ниши и, преодолев ничейную полосу, появились в британских окопах.
На пути немецкой пехоты лежали сокрушенные артиллерийским огнем остатки деревень и отдельные острова сопротивления Пятой армии Хейга, имевшей некомплект личного состава до 50 % — 6 тыс. солдат в дивизиях вместо положенных 12 тыс. Склонные к теоретизированию англичане уже пришли к выводу, что человек способен вынести три часа артиллерийского огня — не более. Затем люди деревенеют, становятся пассивными и безразличными ко всему. В течение часового броска вперед германская пехота завладела всей зоной британской обороны. Следующей ее задачей было преодоление «красной» линии обороны, ее немцы захватили после полудня.
Черчилль был на фронте и видел, как Людендорф в течение нескольких дней сделал то, что англичане и французы не могли сделать в течение нескольких лет, — значительно продвинуться вперед, беря десятки тысяч военнопленных и огромные военные склады. Уже в первый же день немцы прошли семь километров, захватив в плен 20 тыс. англичан. Англичане потеряли семь тысяч человек убитыми, потерпевшие первое столь очевидное поражение в окопной войне пытались контратаковать — вперед на верную смерть пошел 21 танк, уничтоженные почти мгновенно. То была несомненная германская победа — хотя число погибших с германской стороны было еще большим — 19 тыс. человек. С небес упали 30 союзных самолетов. 23 марта три особых крупповских орудия начали обстрел Парижа с расстояния чуть более ста километров гигантскими снарядами, летевшими к цели примерно четыре минуты. Двадцать снарядов убили 256 парижан. Легковозбудимый кайзер после всего этого возвратился в Берлин со словами: «Битва выиграна, англичане полностью разбиты»[172].
Худшими для западных союзников были третий, четвертый и пятый дни германского наступления (24–26 марта). Пришедшие на помощь 5 французских дивизий были смяты и отброшены. Возникло вероятие рассоединения британских и французских войск. 24 марта Черчилль вместе с Ллойд Джорджем и новым начальником имперского штаба сэром Генри Уилсоном ужинали в прежнем парижском особняке Грея. «За все время войны я не видел большего беспокойства на лицах, чем в тот вечер». Все островные резервы следовало бросить на континент, британские запасы предоставлялись в качестве компенсации потерянного. Наконец-то Запад избрал единого военного распорядителя — генералиссимуса Фоша.
Ллойд Джордж в этот день попросил своего посла в Вашингтоне лорда Ридинга объяснить президенту Вильсону, что при нынешнем состоянии дел с резервами «мы не можем поддерживать наши дивизии живой силой… и не сможем поддержать наших союзников, когда очередь дойдет до них… Вы должны призвать президента отбросить все вопросы интерпретации прежних соглашений и послать пехотные части настолько быстро, насколько это возможно. Ситуация, без сомнения, критическая и, если Америка замешкается, то она может опоздать»[173].
Посол Ридинг, без промедления принятый Вильсоном, просил передать американские войска во Франции в состав французских и британских соединений, не откладывая участия в боях до формирования боеспособных частей под собственным командованием. «Президент секунду молчал. Затем он ответил, что, согласно конституции, у него есть полномочия принимать необходимые решения и он полон решимости отдать нужные приказы. Вопрос был исчерпан»[174]. В эти несколько минут, возможно, решилась мировая история.
Германские войска 24 марта перешли Сомму, вбивая клин между французским и британским секторами. Они захватили Бапом и Нуайон, взяв 45 тыс. военнопленных. Витавшая в воздухе нервозность выводила из себя даже сдержанных англичан. Произошел спор между Хейгом, остро нуждавшимся в помощи, и Петэном, боявшимся за свои позиции в Шампани. 24 марта Петэн лично предупредил Хейга, что у него, возможно, не будет шансов помочь союзнику. Хейг спросил, означает ли это разделение двух армий, и Петэн молча кивнул[175].
Хладнокровные британцы готовились к худшему, в Лондоне обсуждали возможность отхода к Ла-Маншу. Надежда в эти часы заключалась в предположении, что «резервы у бошей не бездонные». Да и судьба ведь строптива. Выражая невысказанную надежду, один британский генерал, чья дивизия превратилась в батальон, едва живой, неожиданно сказал: «Мы победили», — имея в виду даже не мужество своих солдат, а трудности немцев с подкреплениями и новую черту боев — наступающие немцы, в случае контратак против них, стали сдаваться. Несомненный и хороший признак. Готовая победить армия в плен не идет.
Благословением для союзников была достигнутая сплоченность, которая позволила Фошу осуществить общую координацию. Произошло это так. В Дулансе, около Амьена, прямо напротив приближающихся немцев 26 марта состоялось одно из важнейших совещаний войны. Председательствовал президент Франции Пуанкаре, за столом сидели премьер Клемансо, британский военный министр лорд Милнер и все ведущие военачальники. Начало было далеко не многообещающим. Хейг рассказал о неудачах 5-й армии. Довольно бестактно Петэн сравнил англичан с итальянцами у Капоретто. Атмосфера накалилась, нервное напряжение стало сказываться, эмоции били через край.
Союзническое единство спас генерал Фош, сумевший перевести всеобщее внимание к конкретным вопросам. По его предложению одна французская армия перемещалась от Сен-Мийеля к Амьену, где Фош приказал «защищать каждый сантиметр территории». Собеседники разошлись по углам, чтобы продолжить дебаты внутри национальных делегаций. В конечном счете ради общего спасения было решено, что
Немцы 27 марта были всего в восемнадцати километрах от Амьена, взяв в плен 90 тыс. человек и 1300 орудий. Союзники возвращали в бой даже раненых. И все же немецкая военная машина казалась неукротимой. К. пятому апреля они продвинулись на фронте в семьдесят километров почти до Амьена. До Парижа оставалось шестьдесят километров. В авангарде наступающих армий стояли войска, снятые с Восточного фронта. Расширение клина между французами и англичанами грозило крахом всего фронта. Приказ Фоша звучал как заклинание: «Не отступить ни на метр!»
Кайзер с его всегдашней поразительной бестактностью распустил школьников на «каникулы победы» и вручил Гинденбургу Великий крест с золотыми лучами, в последний предшествующий раз врученный Блюхеру за Ватерлоо. Но немцы, как и в 1914 г., погнались за открывшимися возможностями, а не следовали принципу «одного кулака, одного удара». Сказались и привходящие обстоятельства. Германская армия после четырех лет блокады впервые увидела склады продовольствия и вина[176]. И это тоже повлияло на их прежнюю смертельную решимость нанести как можно более быстрый и жестокий удар. Немцам так и не удалось коснуться нервного узла оборонительной линии союзников, их поразительная энергия постепенно начала показывать признаки утомления. 4 апреля Людендорф вопреки всей своей воле признал: «Преодолеть сопротивление противника вне наших возможностей». Немецкие потери в ходе текущего наступления уже составили четверть миллиона — примерно столько, сколько у англичан и французов, вместе взятых. Девяносто процентов ударных немецких дивизий были истощены, и часть из них деморализована[177]. Если союзники теряли просто представителей всех армейских профессий, то немцы теряли невосполнимую элиту.
Меняя стратегию на ходу, Людендорф отказался от амбициозного «Михеля» в пользу более осуществимой операции «Георг», направленной на вытеснение британцев из Фландрии. Цель — выйти к Ла-Маншу. Туман снова помог атакующей стороне, когда 9 апреля артиллерия Брухмюллера нанесла свой традиционно страшный удар[178]. После четырехчасовой артподготовки Людендорф бросил вперед 14 немецких дивизий на фронте шириной в пятнадцать километров. Именно тогда — 11 апреля — генерал Хейг издал свой знаменитый приказ по британским войскам, ощутившим всю мощь германского напора. «У нас нет другого пути, кроме как сражаться. Каждую позицию нужно защищать до последнего человека: иного выхода нет.
25 апреля немцы взяли высоту Кеммель, 29 апреля — высоту Шерпенберг, но это был уже предел. Вот запись официальной германской истории за этот же день: «Наступление не дошло до критически важных высот Кассель и Мон-де-Кат, только обладание которыми заставило бы англичан эвакуироваться из выступа Ипр и позиций на Изере. Крупное стратегическое продвижение оказалось невозможным, и порты пролива недостижимыми. Второе великое наступление не дало желаемых результатов»[180]. 21 апреля в бою погиб лучший ас Германии фон Рихтгофен, одержавший до этого восемьдесят воздушных побед.
В марте — апреле 1918 г. немцы в своих страшных наступательных порывах потеряли до полумиллиона солдат. Таких потерь Германия позволить себе безнаказанно уже не могла. Поворачиваясь с севера снова на юг, Людендорф обратился к французам. Он спешил, и ничто, кроме Парижа, уже не казалось ему достойной целью. С полученного в марте плацдарма он начал бить страшным германским молотом по укреплениям, ведущим к французской столице. Подвезенная из глубины Германии «большая Берта» начала обстреливать Париж, сея панику.
Но ощущение германского всемогущества уже не реяло в воздухе, оно постепенно начало увядать. Как пишет лорд Биркенхед: «После двухнедельной битвы фронт все еще стоял, и последний порыв Людендорфа увял. Амьен был спасен; равно как и Париж; спасены были порты Ла-Манша, спасена была Франция, спасена была Англия»[181]. В порты Франции начали прибывать по 120 тыс. американских солдат ежемесячно. И хотя немцы, напрягаясь из последних сил, перевели еще 8 дивизий с востока на запад, общее соотношение сил стало необратимо меняться в пользу западных союзников. Вот впечатления британской медсестры, внезапно увидевшей колонну солдат: «Необычная раскованность, вид смелой энергии заставляли смотреть на них с интересом. Они выглядели выше обычных людей; их высокие, статные фигуры являли собой заметный контраст с обычными солдатами… Ритм, такое достоинство, такое безмятежное выражение самоуважения. Это были американцы»[182].
2 апреля 1918 г. генерал Першинг передал американские войска малыми частями в состав французских и британских соединений. Обескураживала недостаточная скорость подготовки американских войск и, прежде всего, осознание факта, что Германия тоже понимает, что это ее последний шанс, и готова предпринять крайние усилия. Как писал Черчилль Ллойд Джорджу, «немцы пойдут в этой борьбе до конца, они будут биться за конечное решение все лето, и их ресурсы в настоящее время больше наших»[183].
Ощущая смертельную опасность, которая нависла над Францией в марте — апреле 1918 г., генерал Лавернь, сменивший на посту главы французской миссии Нисселя, начал в осторожной форме давать наркомвоену Троцкому благожелательные «советы». Как вспоминает Троцкий, «по его словам, французское правительство считается теперь с фактом заключения Брестского мира и хочет лишь оказать нам вполне бескорыстную поддержку при строительстве армии. Он предлагал предоставить в мое распоряжение офицеров многочисленной французской миссии, возвращавшейся из Румынии. Два из них, полковник и капитан, поселились напротив здания военного комиссариата, чтобы быть всегда у меня под рукой»[184].
Англичанин Локкарт в мартовские дни 1918 г. видел свою миссию в создании впечатления о наличии жизни у павшего русского гиганта — ведь одно его шевеление могло заставить немцев насторожиться, лишить ощущения свободы на Востоке. Он пишет в Лондон задиристые телеграммы: «Вы не можете ожидать от большевиков теплых слов в отношении британских капиталистов. Они и без того еще удивительно вежливы с нами»[185]. Но в Лондоне больше слушали уже не Локкарта, а своего бывшего военного представителя в России генерала Нокса, который советовал перестать заниматься самоутешением и флиртовать с большевиками — такая политика и безнравственна, и ошибочна. Снова в узком кругу, определяющем британскую политику, обозначились два подхода, противостоящие друг другу. Если для Локкарта начало процесса создания Красной армии было знаком надежды, то для Нокса обещание Троцкого сформировать в кратчайший срок полумиллионную армию было знаком беды. Эту новую армию он видел стоящей только на противоположной стороне. И мнение Нокса возобладало в Лондоне.
На протяжении бурных месяцев 1918 г. Бьюкенен, все более перемещаясь на позиции безоговорочного противодействия русскому коммунизму и поддержки вооруженной интервенции в России, убеждал правительство, что русский вопрос является самоценным и будет доминирующим фактором международного положения, пока не будет найдено какой-либо формы его решения. Без этого решения не может быть устойчивого мира в Европе, даже если центральные державы и их противники выяснят свои отношения. Опасности существуют и при активной, и при пассивной позиции Запада. С одной стороны, если предоставить Россию ее участи, то в один роковой для Британской империи день Германия может получить в свое распоряжение огромную людскую силу России и ее беспредельные богатства ископаемых. С другой стороны, оказать России помощь и позволить большевикам упрочить свое положение означает предоставить их агентам возможность распространять разрушительные коммунистические доктрины в Европе и Азии.
Бьюкенен не одобрял идеи массированной военной экспедиции, так сказать, «завоевания России». Он выступал за укрепление собственно белых добровольческих частей, за посылку небольших отрядов добровольцев, которые следует сформировать, обратившись с призывом к британским и колониальным частям. Прямо-таки «горсть» британских войск, вооруженная танками и аэропланами, без особого труда окажет решающую помощь белому генералу Юденичу в овладении Петроградом. Сравнительно небольшой отряд англичан, по мнению Бьюкенена, мог бы контролировать штаб Деникина и не позволил бы ему обратиться к губительной антикрестьянской политике. Участие в русской Гражданской войне могло обойтись Британии недешево, но дело стоило того. Речь шла о судьбе величайшей страны, о балансе сил в будущем мире. «Если цель этого предприятия будет достигнута, то потраченные средства окажутся помещенными в хорошее дело. Мы могли бы спасти важные британские интересы в России»[186].
Черчилль в секретном послании военному кабинету от 7 апреля предлагал уговорить Россию возвратиться в строй воюющих держав, послав видного представителя союзников (скажем, экс-президента США Т. Рузвельта) с предложением помощи в восстановлении Восточного фронта. Предложив сохранить «плоды революции», можно восстановить страшащую немцев войну на два фронта. «Давайте не забывать, что Ленин и Троцкий сражаются с веревками вокруг шеи. Альтернативой пребывания власти для них является лишь могила. Дадим им шанс консолидировать их власть, немного защитим их от мести контрреволюции, и они не отвергнут такую помощь»[187]..
Роббинс по телеграфу передал в качестве высшего символа надежды предложение Троцкого принять западных военных специалистов для помощи в создании новой русской армии. Роль Нокса (исключавшего сотрудничество с Советами) при Роббинcе исполнял посол Френсис, отказывавшийся верить в немыслимый союз. Он видел в новой русской армии четко и ясно выраженную угрозу социальному строю Запада. Но Френсис был не «абсолютным Ноксом» и не исключал для себя сотрудничества с Советской Россией полностью, поручая военному атташе начать переговоры с центральным русским правительством. В любом случае, размышлял переехавший в Вологду Френсис, новая русская армия будет единственным для России инструментом самозащиты от немцев. (У посла были и более потаенные мысли: «Моим подлинным и строго тайным намерением является так организовать эту армию, чтобы ее можно было изъять из-под большевистского контроля, использовать ее против немцев и даже против ее создателей»)[188].
Радовали ли японские планы Троцкого американцев? Президент Вильсон сказал британскому послу Ридингу, что предложения Троцкого подают поиски русскими новой ориентации в несколько новом свете. Но не следует обольщаться, большевики в поисках собственного спасения могут быстро переменить фронт и тем самым завлечь Запад в западню. Президент не был уверен, что японские генералы будут рады видеть рядом американских коллег. Постепенно терял свой энтузиазм и посол Френсис, он все больше отзывался о Роббинсе (персоне грата для большевиков) с раздражением. Все эти «приглашения к интервенции» — блеф, маневры большевиков направлены лишь на консолидацию их власти, большевики просто раскалывают фронт союзников. Грядущие битвы на Западном фронте и растущее неверие Френсиса в увертюры Советского правительства повлияли на президента. Он начинает задумываться о фрагментаризации России, просит Лансинга изучить возможность создания самоуправляемого «ядра», вокруг которого объединилась бы основная часть Сибири.
Вильсон старался использовать полную ориентированность экономической машины европейского Запада на войну. Совместить помощь, альтруизм и распространение влияния могла лишь экономика Америки. Президент поручил энергичному бизнесмену Г. Гуверу оказать пострадавшим от экономической разрухи районам России материальную помощь. Главная задача: способствовать возникновению «структурно оформленного правительства, независимого от Германии». Побочная задача — не позволить нетерпеливым союзникам воспользоваться возникшим в России политическим и экономическим вакуумом.
Хауз считал, что миссия Г. Гувера позволит Америке вторгнуться в самый центр русских событий; желательно приглашение комиссии большевистским правительством, но если такового не последует, миссия двинется вперед под охраной американских войск. А когда Гувер со своими людьми внедрится в Россию, президенту не удастся уйти от ответственности и он вынужден будет предоставлять миссии всю запрашиваемую ею военную помощь. То был один из поворотных моментов во взаимоотношениях России и Запада. Теперь Россию «открывали» миру, даже если она того не желала. Если Россия не идет на Запад, то Запад приходит к России. Гувер не был пешкой в этой игре, он понимал, что происходит, и боялся, что «господа Ленин и Троцкий могут воспринять миссию как троянского коня союзников». Американская миссия в России, сопровождаемая американскими войсками, может быть дурным примером. Завтра такие же миссии пришлют англичане и японцы.
Президент-кальвинист не верил в искренность западных восстановителей Восточного фронта и, отличаясь безупречным реализмом, стремился предотвратить доминирование в России как западных (англо-французов), так и восточных (Япония) претендентов на доминирование. Если бы Россия попала под чужеродную опеку, то главный замысел Вильсона — создание Лиги Наций — будет безнадежно искажен. Россия слишком велика. Владея контролем над нею, Германия, Британия или Япония — любой претендент на исключительное положение в мире — становился глобально неуязвимым. Изменение путем создания Лиги Наций всей системы международных отношений ставит задачу предотвращения колонизации крупнейшей континентальной страны. Весной 1918 г. американский президент встал на ту точку зрения, что, даже не признавая ее дипломатически, Россию нужно поддержать, закрыв пока глаза на правящую в ней идеологию. Важно не бросить ее в объятия немцам, важно не допустить в Россию очередного благодетеля-злодея. А после окончания мировой войны с русским вопросом можно будет разобраться спокойнее, учитывая общее ослабление союзников и нужду России в помощи.
К концу апреля 1918 г. послу Френсису стало ясно, что «Советское правительство не выступит против Германии, не имея союзнической поддержки. В то же время Советское правительство согласится не противодействовать интервенции союзников, когда убедится в ее неизбежности. Разумеется, есть вероятие того, что Советское правительство будет вынуждено реагировать на союзническое вмешательство и запросит совета немцев; мы должны пренебречь этим риском… Россия проходит сквозь оргию, от которой она однажды пробудится, но чем дальше будет длиться этот кошмар, тем более прочные позиции получит Германия»[189].
После последней поездки в Петроград в мае 1918 г. Френсис пишет о тягостном впечатлении от покинутого города, некогда «великой столицы всей России и самого веселого города Европы». Он посылает в государственный департамент анализ американских усилий: «Пришло время для союзнической интервенции. Я надеялся, что Советское правительство само запросит о помощи, и действовал в соответствующем направлении. Во-первых, я оставался в России в то время, когда другие союзные миссии покинули страну. Во-вторых, развивал деловые отношения с большевиками… В-третьих, выступал против одностороннего японского вмешательства. В-четвертых, предложил союзническую помощь для создания новой русской армии… В-пятых, добился посылки специалистов железнодорожного дела… В-шестых, поощрил торговые контакты между Америкой и русскими купцами. Но все оказалось напрасным. Германский посол Мирбах занял позицию, более близкую Советскому правительству, чем у любого из представителей противоположной коалиции. Теперь едва ли следует ожидать советского приглашения, теперь следует действовать по собственной инициативе».
Между 24 и 29 апреля немцы на Западном фронте предприняли отчаянные усилия сокрушить франко-британскую оборону. Состоялось первое сражение между танковыми колоннами; сконцентрированная на узком участке германская артиллерия нанесла страшные разрушения.
Иллюзий о быстротечности боевых действий не было уже ни у кого: англичане, американцы и французы готовились к боям в 1919 г. Специалист по танкам британский подполковник Фуллер подготовил «План 1919», предусматривавший создание 5 тыс. танков к 1919 г.
На высшем военном совете союзников в Аббевиле 1 мая 1918 г. Клемансо, Ллойд Джордж и Фош стимулировали Першинга ускорить подготовку американской армии. В словах Ллойд Джорджа прозвучали угрожающие ноты: «Если мы проиграем решающую битву войны, то нам флот понадобится для того, чтобы перевезти домой оставшееся от британской и американской армий… Если Франция и Великобритания уступят в войне, их поражение будет почетным, поскольку они сражались до последнего человека — и это в то время, когда Соединенные Штаты выставили солдат не больше, чем маленькая Бельгия»[190].
Находясь в тупике на Западе, немцы 7 мая вынудили румын в Бухаресте подписать мир с центральными державами. Болгария получила часть побережья Черного моря — Добруджу, а в качестве компенсации Румынии предложили российскую Бессарабию. Серия последовательных ударов была нанесена в Карелии, на Украине, в Крыму, на Дону, на Кубани, на Кавказе. 5 апреля германские войска заняли Харьков. 13 апреля они вошли в Хельсинки, 24-го в Симферополь, 30-го — в Севастополь. Генералу Тренеру было поручено создание военной администрации на Украине. 12 мая два императора — Вильгельм Второй и Карл Австрийский — подписали соглашение о совместной экономической эксплуатации Украины. Немцы контролировали две наиболее развитые провинции России — Украину и Прибалтику. 27 мая они стимулировали провозглашение грузинской независимости. На Кавказе Турция оккупировала Карc и начала движение в глубину армянских земель. Турецкие части дошли до Каспийского моря.
Решая главную проблему — что делать с Центральной Россией, — немцы действовали по максимуму, стремясь превратить ее целиком в зону германского контроля, базируя максималистские планы на том, что Брестский договор предполагал экономическое сближение Германии и России. Дополнительные соглашения на этот счет вырабатывались под председательством министра иностранных дел Кюльмана[191].
Лидеры тяжелой промышленности Германии Тиссен, Стиннес, Кирдорф, Геренберг и другие встретились в Штальхофе с директором крупповских заводов Брюком, чтобы «рассмотреть ведение дел с Россией, Украиной, Балканами и так называемыми приграничными государствами». Стратегическая ситуация после окончания войны (которое для фатерланда едва ли будет триумфальным) потребует от Германии потесниться на мировых рынках, и компенсировать свои потери она сможет лишь «овладением континентального рынка» России и оторванных от нее территорий. Необходима минимальная развитость местной промышленности, максимальная потребность в импорте и главенствующие позиции Германии. 16 мая 1918 г. участники совещания предложили две меры перекрытия путей в Россию англичанам и американцам: во-первых, предоставить России кредиты в пределах двух миллиардов германских марок, инвестировать такой капитал, да еще собранный с помощью общенациональных займов, можно было, лишь «гарантировав длительное германское преобладание на Востоке»; во-вторых, поставить под германский контроль транспортные пути России — это предполагало «постоянную военную оккупацию Германией и ее союзниками европейских путей к северу от России». Речь шла о контроле над Мурманском, Рижским заливом, островами Финляндии и подступами к Петрограду.
В ходе майского наступления на Западном фронте генерал Людендорф нашел время запросить посла Мирбаха о внутренней политической ситуации в России. Людендорф считал необходимым приложить все силы, чтобы нейтрализовать антигерманские элементы в русской столице. С прочным восточным тылом он надеялся добиться благоприятного для Германии решения на Западе.
13 мая 1918 г. первый посол кайзеровской Германии в Советской России граф Мирбах суммировал первые российские впечатления: «Реализация наших интересов требует продолжения поддержки большевистского правительства. Если оно падет, то его наследники будут более благосклонны к Антанте. Следует продолжить снабжение большевиков минимумом важнейших товаров, чтобы поддержать их пребывание у власти. Несмотря на все их декреты, с ними в настоящее время можно иметь дело, они сейчас более расположены к экономическому сотрудничеству, и должны быть предприняты меры в направлении будущего экономического проникновения»[192].
15 мая 1918 г. правительство Ленина предложило германскому посольству начать обсуждение обширной программы экономического сотрудничества с Россией. Посол продолжительно беседовал с Лениным, оптимизм которого поразил Мирбаха. Ленин исходил из того, что только большевики имеют в своих руках организованную силу. (Напротив этого сообщения посла кайзер Вильгельм написал под вопросительным знаком: «А японцы, китайцы, англичане?! Против него выступит вся армия казаков!»[193]) Но Берлин, развивал свою мысль Ленин, поступает неразумно — по мере того как все новые русские территории оккупируются немцами, растет оппозиция против него не только справа, но и слева. Ленин выразил надежду, что сумеет добиться мирного соглашения с Хельсинки и Киевом, на что кайзер (на полях донесения Мирбаха) заметил: «Он не сможет реализовать эти пожелания, как и те, что были выражены в Бресте. У него нет ни правительства, ни персонала исполнительной власти».
18 мая 1918 г. министр иностранных дел Кюльман наставлял посла в Москве: «Расходуйте больше денег, поскольку в наших интересах, чтобы большевики выстояли. Фонды Ризлера в Вашем распоряжении. Если нужно больше средств, телеграфируйте». Германский министр иностранных дел анализировал расстановку сил в России: «Левые эсеры, если оказать на них давление, пойдут вслед за большевиками, эти две партии — единственные, кто поддерживает Брестский мир; кадеты — явно антигерманская партия; монархисты будут стремиться к пересмотру Брестского мира. У нас нет никакого интереса поддерживать монархические идеи, которые могут воссоединить Россию… в наших интересах поддерживать крайне левые партии»[194]. Мирбах отвечает в начале июня, что, ввиду активного соперничества в России стран Антанты, ему требуется 3 млн. марок в месяц. В Берлине 11 июня 1918 г. был создан фонд в 40 млн. марок.
1 июня экономический советник доктор Брюн предложил генеральному штабу германской армии создать синдикат с целью экономического проникновения в Россию. 4 июня экономическое управление рейха предложило частным компаниям собрать по 50 млн. марок, еще 1,9 млрд. марок предполагалось получить за счет общенационального займа и прямых субсидий правительства. При синдикате были два дочерних отделения — одно для Центральной России, другое для Украины. В Москве создавался «экономический штаб», обязанностью которого являлась координация экономической деятельности Германии в России. Создание синдиката производилось с удивительной для военного времени скоростью. Его директором стал имперский советник баварской короны фон Риппель.
6 мая 1918 г. разведка немцев доложила, что с помощью союзников оппозиционные большевикам силы готовят восстание. Новое правительство возглавят Чернов, генерал Кривошеий и Савенко. Новые войска, численностью от 30 до 50 тыс. выступят против немцев в Финляндии и Эстонии. Советник германского посольства в Москве Ризлер пишет 4 июня 1918 г.: «Ситуация быстро приближается к финалу. Голод встает на повестку дня, и его обволакивает террор. Давление, оказываемое большевиками, огромно. Людей тихо убивают сотнями. Все это само по себе не так уж и плохо, но нет уже более сомнений в том, что физические средства, при помощи которых большевики поддерживают свою власть, подходят к концу. Истощаются запасы бензина для автомобилей, и даже латвийские солдаты, сидящие в этих автомобилях, не являются более абсолютно надежными — не говоря уже о крестьянах и рабочих. Большевики находятся в чрезвычайно нервном состоянии, они, возможно, чувствуют приближение своего конца; все крысы первыми бегут с тонущего корабля. Никто не может сказать, как они встретят свой конец, их агония может продолжаться несколько недель. Возможно, они постараются бежать через Нижний Новгород или Екатеринбург. Возможно, они готовы потонуть в собственной крови или, чего нельзя исключить, попросят нас отсюда, чтобы избавиться от Брестского мира — «передышки», как они его называют — и вместе с ним компромисс с типичным империализмом, спасая таким образом революционное сознание в момент своей гибели»[195].
В глубинах германской дипломатии готовился план внедриться в ряды кадетов. 21 июня лидер кадетов П.Н. Милюков встречается с главой германской разведки на Украине майором Хассе, стремясь выработать приемлемые немцам способы реинтеграции России, помочь генералу Краснову, не исключить для себя ревизии некоторых положений Брест-Литовска. Ризлер пишет, что «идея независимой Украины — фантазия, в то время как жизненная сила объединенного русского духа огромна»[196]. Милюков соглашался на польский суверенитет, на некоторую автономию Украины, но главная его идея заключалась в следующем: если Германия желает иметь дружественную Россию, она должна помочь ей восстановить свои прежние пределы[197]. Немцы приняли во внимание взгляды лидера крупнейшей буржуазной партии России. Планы в отношении европейского Востока детально обсуждались в Берлине в конце августа 1918 г. заместившим Кюльмана адмиралом фон Гинце.
27 мая Людендорф снова ринулся на Париж. Шесть тысяч орудий ранним утром стали двумя миллионами снарядов «расчищать» тридцатикилометровую полосу фронта. Перед ними располагались 16 союзных дивизий. Ударным острием германского наступления являлись 15 дивизий 6-й германской армии. Во втором эшелоне шли еще 25 дивизий. На пути наступления немцев почти сразу же исчезли 4 французские дивизии. Между Суассоном и Реймсом немецкая военная машина разбила еще 4 французские и 4 британские дивизии. Городок Эн был занят немцами после четырех часов наступления, им снова удалось вбить клин между англичанами и французами. Кайзер Вильгельм выехал на позицию «Калифорния» — наблюдательный пункт близ Кроанна, где Наполеон в 1814 г. видел одну из своих последних побед.
29 мая немцы вошли в Суассон. К концу третьего дня наступления они взяли в плен 50 тыс. французских солдат, 650 орудий, 2 тыс. пулеметов. Велико было напряжение тех, кто справедливо полагал, что, возможно, сейчас решается судьба войны[198]. Союзники боялись решающей битвы и по возможности медленно вводили в бой свои небесконечные резервы: 3 дивизии 28 мая, 5 — 29 мая, 8 — 30 мая, 4 — 31 мая, 5–1 июня, 2–2 июня. Германская военная машина молола их безжалостно.
1 июня 1918 г. германская армия подошла на расстояние менее семидесяти километров от Парижа (ближе к французской столице, чем в апреле). Верховный совет западных союзников собрался в Версале, речь зашла об эвакуации Парижа. В городе началась паника. Ситуация за столом союзных переговоров повторилась: французы и англичане наседали на Першинга, пытаясь ускорить процесс вливания американских солдат в ряды французской и английской армий. Союзники просили у Першинга 250 тыс. солдат в июне и столько же в июле, но американский генерал поведал, что в Штатах имеется всего четверть миллиона обученных солдат, только они и прибудут во Францию в июне и июле. Реакция Клемансо: «Это великое разочарование»[199].
С фронта в Салониках на помощь Парижу были сняты 20 тыс, солдат. На шестой день наступления германская армия приблизилась к пределу своих сил — сказалась оторванность войск от баз снабжения и общая усталость ударных частей. 3 июня германские войска пересекли Марну, используя шесть гигантских складных лестниц. Ширина каждой лестницы позволяла проползти двум солдатам. Высадившись на западном берегу Марны, немцы немедленно установили пулеметные гнезда. Париж был в пределах немецкой досягаемости. 4 июня 1918 г. премьер-министр Клемансо опроверг слухи об уходе: «Я буду сражаться перед Парижем, я буду сражаться в Париже, я буду сражаться за Парижем»[200]. Даже природное хладнокровие англичан начало изменять им. Секретарь британского военного кабинета сэр Морис Хэнки записал в тот же день в дневнике: «Мне не нравится происходящее. Немцы сражаются лучше, чем союзники, и я не могу исключить возможности поражения»[201].
Союзники не знали о том, что германская военная машина тонула в самоубийственной бойне — еще 100 тыс. ее солдат легли на французских полях. Уже 3 июня Людендорф остановил свой теряющий силы авангард. Германия уже не могла жертвовать своими лучшими дивизиями. Их осталось слишком мало.
3 июня германские войска высадились в Поти, на черноморском побережье Кавказа. В тот же день герцог Вюртембергский согласился на корону Литвы. Но не вся германская аристократия бросилась собирать гербы и регалии. Наследник престола Баварии принц Рупрехт оказывал давление на германского канцлера графа Гертлинга с целью начать переговоры с западными странами в момент, когда фортуна явно перестала благоволить.
Испытывая холод близкого поражения, противоположная сторона — Антанта — также постаралась включить фактор национализма. Используя последние политические возможности, Британия, Франция и Италия объявили о своей поддержке создания независимых польского, чешского и югославского государств.
Но решение всех этих проблем зависело от степени военного могущества рейха. 9 июня 1918 г. Людендорф пишет канцлеру о
В июне 1918 г. Германия владела беспрецедентным «европейским состоянием» на Востоке. Взгляд на карту исполнял немцев гордости. 12 июня германские войска вошли в Тбилиси. Вильгельм Второй пытался теоретизировать насчет причины германских побед. На банкете для военных вождей страны в честь тридцатилетия своего правления кайзер заявил, что «война представила собой битву двух мировых философий. Либо прусско-германо-тевтонская мировая философия — справедливость, свобода, честь, мораль — возобладает в славе, либо англосаксонская философия заставит всех поклоняться золотому тельцу. В этой борьбе одна из них должна уступить место другой. Мы сражаемся за победу германской философии».
В Москве германская политика стала претерпевать важные изменения, германские дипломаты испытывали сильнейшее разочарование. Посол Мирбах пришел к выводу, что далее поддерживать большевиков нет никакого смысла. Как выразился он в письме министру иностранных дел 25 июня, «мы, безусловно, стоим у постели безнадежно больного человека». Большевизм скоро падет в результате своей дезинтеграции. В час крушения большевиков германские войска должны быть готовы захватить обе столицы и приступить к формированию новой власти. Альтернативой могли бы быть монархисты, но они потеряли ориентацию и заботятся лишь о возвращении своих привилегий. Ядром будущего правительства должны стать умеренные октябристы и кадеты с привлечением видных фигур из бизнеса и финансов. Этот блок мог бы быть укреплен привлечением сибиряков. Препятствием Германии является карта, созданная в Брест-Литовске — с отторжением от России Украины, «ампутацией» Эстонии, отвержением Латвии.
Пока вырабатывалась стратегия на случай возможного краха большевиков, следовало максимально использовать оккупацию богатейших частей России. 14 июня 1918 г. глава отдела торговли германского МИДа фон дем Бусше-Хаденхойзег обозначил основные темы германской политики на Украине: «Репрессировать все прорусское, уничтожить федералистские тенденции», сохранить контроль и над большевиками, и над Скоропадским, как можно дольше сохранить состояние распада России — единственного средства предотвращения ее возрождения. Непосредственные цели: «Контроль над русской транспортной системой, индустрией и экономикой в целом должен находиться в наших руках. Мы обязаны преуспеть в сохранении контроля над Востоком. Именно здесь мы вернем проценты с наших военных займов»[203].
Германия делила добычу. Австрия получила Мариуполь, а Германии достались Николаев, Херсон, Севастополь, Таганрог, Ростов и Новороссийск. Созданное немцами в Киеве т. н. «экономическое управление» отвечало за главные функции «независимой Украины» — таможню, тарифы, займы, внешнюю торговлю. Гетман Скоропадский подписал с Германией соглашение, отдававшее ей все основные рычаги власти. Союз с Украиной становился краеугольным камнем политики Германии в отношении России.
Захват немцами Крыма вызвал протесты как Москвы (которая никак не могла считать Крым частью союзной с Германией Украины), так и Турции, имевшей свои виды на Крым. Гинденбург и Людендорф посчитали нецелесообразным пользоваться при оккупации Крыма украинской и турецкой помощью, не желая делиться полуостровом. Кюльман не исключал возможности передать Крым в будущем сателлиту — Украине Скоропадского, но только в качестве «награды за хорошее поведение».
В меморандуме фон дем Бусше императору от 26 апреля задачей Германии назывался контроль над территорией между Турцией и Ираном. Следовало привлечь на свою сторону грузин, татар и горные народы Северного Кавказа. Главным союзником становилось грузинское государство, оно «должно быть взято под максимально плотную опеку в экономическом и политическом смысле». Речь пошла о создании германо-турецкой Транскавказской компании для эксплуатации кавказских недр. Западноевропейские предприятия переходили к Германии. Турок следовало переориентировать в сторону Тегерана и Багдада — таково было мнение всемогущего Людендорфа.
Прогерманские представители Грузии уведомили фон Лоссова 15 мая 1918 г.: «При определенных обстоятельствах Грузия обратится к германскому правительству с просьбой инкорпорировать ее в германский рейх в качестве либо федерального государства, управляемого германским принцем, либо на условиях, подобных управлению британских доминионов, которые контролируются германским вице-королем»[204]. Кюльман и император Вильгельм считали, что Грузия должна стать «германской точкой опоры» на Кавказе. 22 мая 1918 г. Грузия провозгласила свою
Лоссов рекомендовал также признать независимость Северо-Кавказского государства, с представителем которого Гайдаром Бамматовым он начал переговоры. Ни при каких обстоятельствах, считал Лоссов, нельзя позволить Северному Кавказу воссоединиться с Россией. Но Северный Кавказ можно было оторвать от России (считали Лоссов и Бамматов) только посредством тесного межгосударственного союза с Германией, «единства управления на высшем уровне, внешней политики, единой валюты, таможенного пространства, армии и флота». Здесь, писал Лоссов, «возникает возможность, которая может не повториться еще целые столетия». Чтобы ею воспользоваться, следовало послать две германские дивизии в Новороссийск и Туапсе.
В апреле, мае, июне 1918 г. в Берлине побывали делегации сепаратистов: калмыцкий принц Тундутов, вице-президент военного совета русских мусульман Осман Токубет, грузинские и армянские представители, крымский граф Тадичев[205]. Людендорф не видел смысла возиться с амбициями мелких политиков — следовало править железной рукой. В Крым (германская колония «Крым-Таврида») должны были съехаться колонисты с берегов Волги, с Волыни, Бессарабии, Кавказа и даже Сибири. Людендорф нуждался в пополнении армии и настаивал на предоставлении германского гражданства германским колонистам, разбросанным по России. Но Кюльман считал, что германские колонисты будут лучше служить германскому делу, «будучи рассредоточенными по России, действуя повсюду как политический и экономический фактор в нашу пользу».
Гинденбург поддержал Людендорфа, увлеченного созданием антиславянского блока на юго-востоке, и одобрил посылку им денег и оружия атаману Краснову, в ставке которого находился и генерал Алексеев. «Федерация Юго-Востока» казалась ему полностью служащей германским интересам. Австрийский представитель Арц писал в июне 1918 г.: «Немцы преследуют вполне определенные экономические интересы на Украине. Они хотят держать в своих руках самую надежную дорогу в Месопотамию, Аравию, Баку и Персию. С этой целью они будут оккупировать земли под своим контролем как протекторат, колонию или иное образование… Главные интересы Германии ведут ее в Индию через Украину и Крым». Одесса рассматривалась отправной точкой авиационного пути из Европы в Индию, на Кавказ, в Египет, Константинополь.
Меморандум германского министерства иностранных дел: «До войны мы приложили огромные силы, преодолевая сопротивление России, чтобы создать транскавказскую дорогу в Персию, и мы израсходовали миллионы на создание прогерманского Кавказского государства, дающего нам мост к Центральной Азии»[206]. В критическое лето 1918 г. немцы удвоили усилия по укреплению своего влияния в Грузии. «Независимая» Грузия должна была гарантировать Германии Батумский порт и ввести германское право во всех торговых центрах, предоставить Германии управление всеми железными дорогами, свободный от налогов транзит. Когда Турция привлекла на свою сторону Азербайджан, грузины запросили Берлин стать гарантом в споре с Турцией (апрель 1918 г.). Железная дорога Батуми — Баку нужна была Берлину, он опирался на 600 тыс. немцев, живших неподалеку от Тбилиси.
Часть германских генералов полагала, что, если бы в мае-июне 1918 г. Германия навязала России новое правительство, заключила с этим правительством союз и приступила к оборонительной тактике на Западном фронте, то она не только не потерпела бы поражения в войне, но обрела бы гегемонию в Европе. И тогда, в тот решающий момент, с новой силой столкнулись две линии: «за» и «против» союза с Россией. Новый военный атташе Германии в Москве майор Шуберт выступал за выступление против большевиков: для создания временного правительства достаточно разместить в Москве два батальона германских войск. Гофман считал идеи Шуберта слишком оптимистичными, но и с его точки зрения наличных войск для наступления на Москву германскому командованию хватило бы — он подчеркнул, что у Ленина еще нет своей армии. Однако в генеральном штабе генерал Людендорф пренебрег возможностью заключения союза с навязанным России правительством и выжидательной тактики на Западном фронте. Людендорф избрал «западный вариант» — он решил добиться развязки путем еще одного (на этот раз последнего) решительного наступления на Западном фронте.
Довольно неожиданно к лету 1918 г. в России появился инструмент, который мог служить и средством привязки страны к Западу, и средством частичного западного контроля над Россией. Этим инструментом явился чехословацкий корпус, состоявший из славян — чехов и словаков, не пожелавших сражаться против славянской России и перешедших на ее сторону для борьбы с австро-венграми. После заключения мира между Россией и центральными державами корпусу чехословацких добровольцев было позволено переместиться на Запад — через Великую Транссибирскую магистраль и два океана — во Францию. На этом пути к чехам и словакам стали примыкать и русские сторонники продолжения борьбы с немцами. Эшелоны с чехами растянулись на сотни километров по Транссибирской магистрали. В этой удивительной одиссее на Западный фронт чехи застряли на русских полустанках. Сто тысяч дисциплинированных солдат явились значительной силой в безумном русском раздоре.
Чехи и словаки твердо стояли на стороне Британии и Франции. Президент Вильсон в «14 пунктах» обещал создание Чехословакии, он стал едва ли не главнокомандующим армии, готовой в боях обрести независимое государство чехов и словаков. Запад увидел эффективный военный и политический инструмент, который можно было использовать в русской драме. На столе у президента Вильсона в июне 1918 г. оказалась телеграмма посла в Китае Райниша: было бы огромной ошибкой позволить чехословацким войскам уйти из России, где, получив минимальную поддержку, «они могут овладеть контролем над всей Сибирью… Если бы их не было в Сибири, их нужно было бы послать туда из самого дальнего далека»[207]. Идея использовать чехословаков в июне 1918 г. медленно, но верно захватила президента. Теперь он требовал от Лансинга более конкретного плана использования чехословаков в России, «ведь они двоюродные братья русских»[208].
Вариант с использованием чехословацких войск решал для США проблему их соперничества с тихоокеанским союзником. Разумеется, Вильсон не хотел отдавать на откуп Японии самый большой приз Евразии. Если чехи укрепятся на русском Дальнем Востоке, то они убьют для Америки двух зайцев — будут контролировать Россию и сдерживать Японию. Если же в дальнейшем американские войска высадятся на русском Дальнем Востоке, то произойдет решающий перелом в мировом соотношении сил — произойдет закрепление американцев на Евразийском континенте с двух сторон: на западе это сделает миллионная армия Першинга, на востоке — американский контингент в Приморье. Всего лишь четыре года назад США были региональной силой в своем полушарии. Сейчас им давался шанс завладеть ключевыми позициями во всем Восточном полушарии.
Англичане шли своим путем. 24 июня 1918 г. Ллойд Джордж беседовал с А.Ф. Керенским. Премьер был скептиком, но проигравший в огромной игре русский политик произвел на него впечатление. Свидетельством перемены видения Ллойд Джорджем русской ситуации стало решение тоже опереться на чехов. Он оповестил французов о своей просьбе к чехам (столь ожидаемым в Северо-Восточной Франции) не покидать пока России. Пусть чехословацкие части «формируют ядро возможной контрреволюции в Сибири»[209]. И почему бы не предложить Троцкому взять на службу чехословацкий легион, а заодно и ограниченные контингенты английских и французских сил? Если Москва действительно боится германского нашествия, то вот средства защиты. Шла мировая война, и в ней кто-то должен был победить. Выбор между победой и поражением был важнее нюансов моральности контактов с большевиками. Богом посланные чехи должны решить союзническую задачу в России. Они останутся в Сибири, чтобы, с одной стороны, блокировать большевизм, а с другой — «чтобы потеснить японцев как часть союзных интервенционистских сил в России»[210]. Англичане выдвинули 21 июня 1918 г. благовидный предлог устами министра иностранных дел Бальфура: «Большевики, которые предали румынскую армию, очевидным образом сейчас настроились на уничтожение чешской армии. Положение чехов требует немедленных союзных действий, диктуемых крайней экстренностью ситуации»[211].
Падение судеб России в глазах Запада как в малой капле отражает изменение тона дружественного прежде Локкарта. Примерно в июне 1918 г. и он теряет надежду на восстановление каких-либо нитей между Россией и Западом. Жестокие слова: «Единственная помощь, которую мы можем получить от России, это та, которую мы выбьем из нее силой при помощи наших войск». Для англичан в начале лета 1918 г. переговоры с Россией потеряли привлекательность. Настало время ультиматумов[212]. Вчерашний адвокат договоренности с большевиками стал летом 1918 г. апологетом интервенции: «Союзная интервенция будет иметь своим результатом контрреволюцию, имеющую большие шансы на успех… Определенные партии готовы поддержать нас в том случае, если мы будем действовать быстро. Если же мы не выступим немедленно, они неизбежно обратятся к Германии»[213].
Лорд Роберт Сесил напомнил, что если ожидать американцев в России, то немцы вскоре появятся на границах Британской Индии. Встревоженный кабинет поручил лорду Мильнеру изучить возможность восстановления Восточного фронта. Что же произвели лучшие военные умы Британии? «Будучи даже вытесненными из Франции, Бельгии и Италии, центральные державы не будут разбиты. Если Россия не восстановит свой потенциал как военная сила на Востоке, ничто не сможет предотвратить полное поглощение ее ресурсов центральными державами в качестве основания мирового доминирования Германии»[214].
Анализ британских экспертов был показан 21 июня 1918 г. полковнику Хаузу, и тот сообщил об этом «паническом», как он выразился, документе президенту Вильсону. Хауз сопроводил его важным умозаключением: «Я полагаю, что-то должно быть сделано с Россией, в противном случае она станет жертвой Германии. Сейчас это вопрос скорее дней, чем месяцев». Следует поторопить посылку в Россию Гувера с миссией помощи. Хауз еще верил, что успех американской экономической помощи «поставит русскую ситуацию под наш контроль»[215].
Все лица обратились к президенту Вильсону, который в условиях июньского наступления Людендорфа на Западном фронте мог быть либо спасителем, либо губителем Запада. Но Вильсон, выступая пока «непорочным ангелом мира» в достигшей своего апогея империалистической войне, предпочел на данном этапе не раскрывать карт своей русской политики. Он по преимуществу хранил молчание. Но не молчали молодые и горячие его помощники, в частности, Уильям Буллит (которому шестнадцать лет спустя предстояло быть первым американским послом в СССР). Вторжение в русские дела казалось ему шагом в политическую трясину, где принципиально невозможно найти верной дороги. 24 июня 1918 г. Буллит написал своему патрону Хаузу: «Я испытываю дурные предчувствия, потому что мы готовы совершить одну из самых трагических ошибок в истории человечества. В пользу интервенции выступают русские «идеалисты-либералы», лично заинтересованные инвесторы, которые желали выхода американской экономики из Западного полушария. Единственными, кто в России наживется на этой авантюре, будут земельные собственники, банкиры и торговцы»[216]. Эти люди «в России пойдут ради защиты своих интересов. А при этом возникает вопрос, сколько понадобится лет и американских жизней, чтобы восстановить демократию в России?».
В минуты сомнений гордиев узел развязал бравый американский адмирал Найт в телеграмме президенту 28 июня 1918 г. Пока мы рассуждаем о судьбах чехов, писал Найт, организованные большевиками австро-германские военнопленные начинают выбивать их из опорных пунктов Транссибирской железной дороги. В госдепартаменте отреагировали утверждением, что эта телеграмма послана самим богом. «Это именно то, в чем мы нуждаемся, — возбужденно говорил госсекретарь Лансинг, — теперь давайте сконцентрируем на этом вопросе все наши силы»[217]. Чехов следует снабдить американскими винтовками и амуницией. Они сумеют защитить любой американский широкомасштабный план для России. Американская миссия начнет движение по Транссибирской магистрали так далеко, как то позволят обстоятельства. «Конечный пункт ее продвижения будет определен приемом, оказанным ей русскими».
Жребий был брошен. Америка вступила в общий лагерь Запада, избравший своим курсом в России интервенцию. 6 июля 1918 г. президент прочел в Белом доме своим советникам написанный от руки меморандум, в котором содержались основные параметры и правила интервенции в Россию: «Я надеюсь достичь прогресса, действуя двояко — предоставляя экономическую помощь и оказывая содействие чехословакам»[218]. Контингент интервентов ограничивался 14 тыс., половина из них американцы, половина — японцы (президент как бы сразу блокировал японскую угрозу (по крайней мере, он так думал).
Поделиться книгой: