Робеспьер

Баррер. Остерегайся бередить рану. Ты сам сказал, что народ Парижа не может нам простить ареста Шометта и казни эбертистов. Люди перестали нас понимать. Они не ропщут открыто, но охладели и отвратились от нас. Всюду глухое недовольство.

Карно. А главное, усталость. Все измучены вконец. За четыре года ни минуты отдыха!

Билло. А мы-то, разве мы отдыхали?

Карно. Однако мы обязаны держаться и поддерживать в народе бодрость духа вплоть до победы.

Баррер. Да пощадите вы людей, дайте им передышку, довольно смущать их умы!

Колло. Не надо новых процессов, не надо раздоров в рядах республиканцев.

Робеспьер. Ради спокойствия Нации необходимо, чтобы убийцы и грабители дали отчет в своих проступках.

Колло. На кого ты намекаешь? На Фуше? На Карье? Я их тебе не выдам. Клянусь честью, они спасли родину.

Робеспьер. В Лионе ты был сообщником Фуше.

Колло. Уж не в меня ли ты метишь?

Кутон. Нет, Колло, никто из нас не сомневается в твоей республиканской честности. Но ты сам знаешь, что твой приятель первый предал бы тебя, если бы нашел это выгодным, так же как он предал одного за другим всех своих прежних союзников — короля, священников и нантских купцов.

Колло. Выдать врага отнюдь не преступление. Он работал для Республики, не жалея сил.

Билло (указывая на Робеспьера). Я-то знаю, Колло, чего он не может ему простить: что Фуше предал господа бога, низвергнутого самодержца... Ведь Робеспьер взял его под свое высокое покровительство, так же как всех этих жаб из Болота, которых он пригрел на своей груди. Нет, мы не выдадим ему Фуше.

Робеспьер. Погодите, придет день, когда он заставит вас в этом раскаяться.

Билло. А ты не слишком-то доверяйся своим сторонникам в Конвенте, всем этим лжецам и трусам, бессловесным рабам твоего сераля.

Робеспьер. У меня нет других сторонников, кроме честных людей.

Билло. Ну, в таком случае долго ты не продержишься.

Робеспьер. Я и не рассчитываю на это, Билло. А ты со своими сторонниками думаешь продержаться дольше?

Кутон. Мы правим Республикой, но кто из нас уверен в завтрашнем дне?

Сен-Жюст. Наш день недолог. И пусть его сияющий свет, угасая, указывает путь человечеству на многие века!

Кутон. Нас слишком мало, и нам отпущено слишком мало времени. Кому это знать лучше меня? Ведь я уже наполовину мертвец. (Показывает на свои парализованные ноги.) Нам некогда спорить. Отбросим в сторону все, что нас разделяет. Объединим наши усилия вместо того, чтобы нападать друг на друга. Силы каждого из нас отданы Республике. Пускай столкновения между нами неизбежны — не будем считаться обидами! Мы готовы в любой час пожертвовать жизнью. Что нам стоит пожертвовать своими привязанностями и ненавистью ради единения, ради того, чтобы укрепить дело Революции! С нами или без нас, или вопреки нам, пусть победит Революция!

Билло и Карно. Да победит Революция!

Каждый словом или жестом поддерживает этот возглас.

Робеспьер. Мы — ничто, Революция — все!

Все пожимают друг другу руки.

Колло. Время позднее. Скоро два часа ночи. А такой день, как сегодня, можно считать за два. Пора спать.

Карно. Кто из нас несет дежурство?

Сен-Жюст. Сегодня моя очередь, вместе с Баррером.

Робеспьер. Прощайте, друзья.

Все уходят, кроме Сен-Жюста и Баррера.

Баррер. Давай ложиться. (Укладывается на полу между столами.)

Сен-Жюст. Прежде всего потушим лишние свечи. Довольно и одной. (Задувает свечи.)

Баррер. Жесткое ложе, нечего сказать!

Сен-Жюст. Дай я сверну тебе свой плащ вместо подушки.

Баррер. А ты сам?

Сен-Жюст. Я сплю, подложив руку под голову. Я ведь старый солдат. (Ложится на полу неподалеку от Баррера.)

Баррер. Тебе хочется спать?

Сен-Жюст. Сон — привычка мирного времени. На войне от нее отвыкаешь.

Баррер. Ну, а мне спится хорошо только с Клариссой.

Сен-Жюст. С твоей секретаршей? А она не обижается на это?

Баррер. Ей не приходится на меня обижаться. Но после богослужения хорошо соснуть на алтаре, пока звонарь не зазвонит к утрене.

Сен-Жюст. Мы назначим тебя звонарем в Телемское аббатство. Помнишь старика Рабле?

Баррер. Я бы не прочь перечитать при свете этой свечи благочестивый устав ордена Телемитов.

Сен-Жюст. Я помню его наизусть. (Читает по памяти.) «Вся жизнь их размерена была не по закону, не по правилам либо уставам, но по их доброй воле и свободному выбору. Подымались с постели, когда взбредет в голову, пили, ели, работали, спали, когда придет охота; никто их не будил, никто не приневоливал...»

Баррер. Увы, увы! Бедные мы подневольные, изгнанные из рая!

Сен-Жюст (продолжает). «...никто не приневоливал ни к питью, ни к трапезе, ни к иному прочему. Понеже так положил Гаргантюа. В уставе их было одно лишь правило...»

Баррер и Сен-Жюст (вместе, с шутливой торжественностью). «Делай, что хочешь!»

Занавес.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Занавес падает и тут же поднимается снова. Видно тесное помещение, вроде узкого коридора между шкафами книгохранилища и перегородкой, отделяющей от библиотеки зал заседаний Комитета общественного спасения. Коллено, сидя на табурете, пишет, держа бумаги на коленях. За перегородкой слышны голоса: Сен-Жюст декламирует Рабле, Баррер со смехом подсказывает, когда Сен-Жюсту изменяет память.

Голос Сен-Жюста. «Ибо люди свободные, высокородные, просвещенные, вращающиеся в высшем обществе, одарены врожденным чутьем, которое побуждает их к добрым поступкам и отвращает от порока: именуется же это чутье честью...»

Голос Баррера (подхватывает). «Но ежели жестоким насилием и принуждением они принижены и порабощены, то их благородное стремление, свободно влекшее их на стезю добродетели, обращается на то, чтобы свергнуть и сбросить ярмо рабства...»

Голоса Сен-Жюста и Баррера (вместе). «Ибо мы всегда тянемся к тому, что запретно, и питаем вожделение к тому, в чем нам отказано!..»

Пауза.

Голос Баррера (со вздохом). Ах, как жизнь прекрасна! Не выразишь словами!

Оба замолкают. Во время их беседы приотворяется потайная дверца, ведущая в библиотеку, и просовывается голова Клариссы, молоденькой секретарши Баррера. Коллено прикладывает палец к губам. «Тс, тише!» Они замирают на несколько мгновений, прислушиваясь к голосам Сен-Жюста и Баррера за стеной, пока те не умолкают.

Кларисса (шепотом). Все тихо.

Коллено (так же). Да... Должно быть, уснули. (Передает Клариссе свои записки.)

Кларисса. Межан переправит бумаги Дантрегу. В конце недели они будут доставлены Конде. Через четверть часа уезжает Сен-Лоран.

Коллено. Паспорт у него есть?

Кларисса. Межан изготовил ему фальшивый паспорт.

Коллено. Ты слыхала, что они перехватили последнее донесение?

Кларисса. Это мы сами им подсунули, по приказу Дантрега, чтобы посеять среди них недоверие.

Коллено. Однако они помирились.

Кларисса. Только на словах! Их всех терзает подозрение. Каждый следит за соседом. Мы прикончим их всех, одного за другим. (Протягивает Коллено бутылку вина и еду.) Теперь поешь и ложись спать.

Коллено (с набитым ртом). Всех прикончим!

Кларисса затворяет дверцу и скрывается в библиотеку.

Занавес.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

У Фуше на улице Сент-Оноре, № 315, четвертый этаж, 18 жерминаля (7 апреля), около полудня. Убогая комната, голые стены, грязные занавески на окнах, жалкая постель, колченогий столик, соломенные стулья. У детской кроватки сидит женщина (ребенка не видно). Наружная дверь отворяется. Входит Фуше. Бесшумно закрывает дверь, на минуту задерживается на пороге. Женщина поднимает голову, оборачивается.

Фуше — старообразный человек 35 лет, высокий, тощий, костлявый, слегка сгорбленный, прямые, редкие рыжеватые волосы с проседью, бледное лицо, пронзительный взгляд, сжатые губы. Одет в тесный, поношенный, темный сюртук.

Фуше. Ну как?

Жанна Фуше. Ну как?

Оба задают вопрос одновременно. Супруги обмениваются тревожным взглядом, но ни голосом, ни жестом не выражают волнения. Видно, что Жанна забита и обижена судьбой. Фуше не привык обнаруживать свои чувства.

Фуше. Как дочка?

Жанна. С тех пор как ты ушел, она даже не шевельнулась. Совсем ослабела.

Фуше. Ее утомило долгое путешествие.

Жанна (вопросительно глядя на Фуше). А ты, что ты делал с утра?

Фуше (опускается на стул). Ничего. Ничего нельзя поделать.

Жанна. Ты видел наших друзей в Конвенте?

Фуше. Друзей? У Жозефа Фуше не осталось больше друзей.

Жанна. Где же они?

Фуше. Их уже нет на свете. За десять месяцев, пока нас тут не было, в Париже шла такая резня! В Конвенте больше сотни мест пустует. Настоящее кладбище. Как еще Робеспьер там крестов не поставил!

Жанна. Жозеф, не глумись над крестом.

Фуше. Глупая, ты же не веришь в бога!

Жанна. Кто знает... А может, он нас покарал... (Показывает на колыбель с ребенком.)

Фуше (пожав плечами). Я знал, что не встречу в Конвенте жирондистов, хотя там до сих пор в ушах звенит от лая этих дворовых псов, которые ворочались, рычали, грызлись, искали блох... И я знал, еще до отъезда из Лиона, что эбертисты разгромлены; я вовремя повернул руль и обрубил канат, которым был привязан к их гибнущему кораблю... Но я ошибся в расчете. Я делал ставку на победу Дантона. А он, глупец, сам попался в западню. Да, я недооценил Робеспьера. Ведь хозяин-то он... пока что он...

Жанна. Ты оскорбил его. Мы погибли.

Фуше (небрежным тоном). Пустяки, проиграть одну партию, — не значит потерять все. Нужно только продолжать игру. И самое главное — выиграть время.

Жанна. Они придут и арестуют тебя.

Фуше (тем же тоном). У нас есть время вывернуться. Они еще заняты, им нужно покончить с охвостьем Эбера и Дантона, подавить тюремный заговор. Завтра или послезавтра настанет черед Шометта.

Жанна. Ты был с ним заодно!

Фуше (сухо). Был когда-то. Теперь он погиб.

Жанна. А если он потащит тебя за собой?

Фуше. Он этого не сделает. Помочь я ему ничем не могу. А он не из тех, кто, погибая сам, тащит за собой и другого. Он честный малый. Он никого не подведет.

Жанна (с горечью). Ты бы, конечно, поступил иначе.

Фуше (спокойно). Конечно. Я защищаю свою жизнь, твою и жизнь нашего ребенка. (Наклоняется над колыбелью.) Она не шевелится. Нужно все-таки покормить ее.

Жанна. Я дала ей немного молока. Она с трудом глотает по капле.

Фуше. Дай мне... Я попробую. (Опускается на колени перед колыбелью и заботливо, терпеливо поит ребенка с ложечки.) Пей, моя милочка... моя маленькая Ньевра... сокровище мое!..

Жанна. Ты не сказал мне, что делал в Конвенте.

Фуше (встает и старательно отряхивает пыль с колен). Кругом одни тени, ничего с ними не сделаешь. В них умерло все живое, кроме страха. Когда я хотел подняться на трибуну и прочесть им отчет о моей деятельности в Лионе, они растерялись, они отослали мой доклад в Комитет, Робеспьеру. И первый, кто поспешил это предложить, был Бурдон из Уазы, а он, я знаю, до смерти ненавидит Робеспьера. После двойного удара, который сокрушил эбертистов и дантонистов, они там совсем как пришибленные. Да и кто там остался? Обломки прошлого — Сийес, Дюран-Майян, Буасси д'Англа. Они сгрудились все, как стадо баранов, жмутся друг к другу, сгорбились, съежились, животы подвело, сердце сжалось от страха. А посмотришь на них, отворачиваются, глаза отводят. Их так долго заставляли молчать, что они и говорить-то разучились. Точно в пещере Полифема — гадают, чья очередь, кому сегодня быть съеденным, и стараются вытолкнуть вперед любого вместо себя. При виде меня их единственная мысль была отдать меня на съедение — я сразу это понял.

Жанна. Мы погибли... погибли...