Красное на белом

Владимир Александрович Андриенко

Красное на белом

Пролог

"К своему великому изумлению, я однажды сделал открытие, что ближе к истине стоит не взгляд врачей, а взгляд профанов, наполовину опутанный еще предрассудками".

Зигмунд Фрейд "О сновидении".

Тайна в XVIII веке

Год 1725 от Р.Х.

В роскошном кабинете, обшитом дубовыми панелями, во дворце Александра Даниловича находилось двое. Сам хозяин, Светлейший князь Российской империи, господин Меньшиков, и молодой офицер в форме лейб-гвардии Преображенского полка, ни титулами, ни должностями в те поры никакими не отмеченный.

Старый князь задумался и сидел, подперев голову рукой. Взгляд его был устремлен на огонь, пылавший в камине. Был он уже не молод и на лице его под глазами залегли морщины глубокие.

Поручик, боясь нарушить мысли вельможи, украдкой смотрел на постаревшего мужчину и ещё раз подумал о превратностях судьбы. Сын конюха, бывший царский денщик Алексашка Меньшиков, волею государя Петра Алексеевича стал генерал-губернатором Ингрии, Карелии и Эстляндии, губернатором Шлиссельбурга, а затем и губернатором новой северной столицы Санкт-Петербурга, герцогом Ижорским, светлейшим князем, герцогом Ингерманландским, первым статс-министром и первым генерал-фельдмаршалом армии* (*А.Д.Меншиков был первым в русской истории дворянином, кто удостоился герцогского титула).

Положение при дворе у этого человека было исключительное. Он пользовался почестями, недоступными ни одному другому человеку в империи. При его особе находились пажи и гоф-юнкеры из знатнейших семей России. Он был пожалован императором Священной Римской Империи в имперские графы и князья. Копенгагенский, Дрезденский и Берлинский дворы жаловали ему высшие ордена.

"Вот бы им мне хоть толику малую от счастья сего мужа именитого, — думал про себя поручик. — И отчего так бывает, что дает судьба одним много, а иным ничего? Вот батюшка мой при Петре Алексеевиче с первых дней в солдатах служит. А чего выслужил? Всего-то чин капитанский в полку пехотном. А ран на теле его поболее чем у сего князя".

— Очнись, поручик, — голос князя вывел офицера из раздумий. — Спать сюда зван?

— Простите великодушно, ваше сиятельство, — извинился офицер. — Но вы не изволили начинать разговор и я ждал.

— Я звал тебя, поручик. Времена тяжкие, — вздохнул князь. — Тучи сгустились над моей головой и многие отвернулись от меня. Государь гневен и сегодня я мог не вернуться из его дворца. На коленях просил его простить. Смилостивился и только штраф с меня взял 250 тысяч рублей. Правда, должностей лишил. Теперь я не Президент коллегии военной и не генерал-фельдмаршал. Но, боюсь, дело этим не кончится. Царь комиссию назначил для проверки моих дел.

— Я слышал о ваших затруднениях, ваше сиятельство. И вы можете на меня рассчитывать. Я помню, чем вам обязан. Хотя вы и забыли обо мне потом.

— Забыл? Я сделал тебя офицером гвардии. А что выше не поднялся, то радуйся, а не переживай. Те, кто высоко поднялся благодаря мне, теперь в застенках у Ушакова соловьями поют. Эх! Грехи наши тяжкие.

Поручик вздрогнул при упоминании о грозном генерале Андрее Ушакове.

— Тебя я вызвал с одной целью. Повезешь сундук с деньгами к одному монастырю. Там его схоронят. А то император и на них руку наложит.

— А много ли денег в сундуке?

— Много. Миллион.

— Сколько? — у поручика парик съехал в сторону.

— Миллион рублей. Да еще кое-какие драгоценности. Но смотри, поручик, если уворуешь…

— Будь в надеже, князь. Мое слово крепко.

— Потому и верю тебе.

Меньшиков встал с кресла и стал ходить по кабинету, стуча каблуками по паркету.

— Сколько человек охраны будет при мне и когда ехать? — спросил офицер.

— А сколь слуг то у тебя?

— Слуг? — удивился поручик. — Да помилуй, князь. Откуда слуги-то? Жалование-то всего 10 рублев, да и то сколь времени не плачено. Один денщик Данилка. Вот все мои слуги.

— Вот с ним и поедешь.

Поручик опешил и несколько минут молчал.

— Чего молчишь? — строго спросил Меншиков.

— А того молчу, что ты шутишь со мной, князь. Да в нынешнее время и сотней золотых червонцев выходить опасно. А то миллион! Я такие деньжищи и во снах не видывал. А ты предлагаешь мне с такими деньжищами вдвоем со слугой ехать!

— Поручик, — решительно тряхнул головой Меньшиков, — пойми, если большой эскорт снарядить, враги дознаются, что я золото прячу. Царь фискалов пошлет по следу, а среди них есть такие черти, что и со дна Невы достанут. Ежели малый эскорт снарядить, то тебя дорогой ограбят. Шиши сейчас так и шныряют. А так едут офицер с денщиком. Чего при них есть-то? Ведь не генерал путешествует, а поручик. Для тебя приготовят старую двуколку. А её как разбойники увидят, так не то, что ограбят — сами подадут тебе на бедность. Смекаешь?

— Ну, голова у тебя, князь! А ведь верно-то! Так никто и не догадается, — стукнул себя ладонью по лбу поручик.

— Сделаешь все, как сказал, получишь награду. Коли я снова в фавор войду — майором гвардии станешь.

— Рад служить, ваша светлость.

— Мое слово тоже крепкое, поручик. Ты покудова мундирчик-то свой не меняй. Он как раз то, что надобно. Рвань-рванью.

— Да и нет у меня, князь, иного мундира.

— Возвернешся — будет…

Тайна в XX веке

Год 1925-й.

В кабинете начальника ГПУ на неказистом стуле устроился профессор Глеб Александрович Арсеньев, человек лет 55-ти, худощавого сложения, с удлиненным лицом и крючковатым носом на котором висели старые очки.

Молодой следователь ГПУ, подтянутый, в новой с иголочки форме, сидел за столом и писал что-то на листке бумаги. На профессора он не обращал никакого внимания…..

Арсеньев давно привык к подобному пренебрежительному отношению к его особе. Жизнь немало побила Глеба Александровича. А ведь некогда он проживал в Санк-Петербурге и был принят в самых высоких домах. Звали его к себе и Голицыны, и Трубецкие, и Урусовы. Бывал он и у великого князя Дмитрия Павловича двоюродного брата императора всероссийского. И именно великий князь поддержал его исследования, и он в 1910 году даже возглавил раскопки, профинансированные археологическим департаментом.

Но затем, после первой неудачи, его карьера пошла на спад и ему пришлось переехать из столицы в этот городок, в котором он родился и вырос. Арсеньев и тогда не оставил своих исследований и продолжал работать, хотя более ему в том никто не помогал. Кафедры в университете он лишился и работал до войны в реальном училище преподавателем.

Но в 1915 году городок стал прифронтовым, и немецкие пушки были слышны под самым городом. Глеб Александрович тогда не бежал как многие иные, а остался на месте.

Когда в городок вошли немецкие и автрийские полки он спокойно пережил смену власти. Его преподавательская карьера, однако, закончилась. Он пошел на должность письмоводителя в управу, дабы не помереть с голоду.

Затем немцы и австрияки ушли. Постепенно отшумели вихри революции и гражданской войны, когда приходилось думать только о хлебе насущном, а о науке забыть. Работал он и в местном совете, и завхозом при железнодорожном складе, и даже телеграфистом.

И вот, Глеб Арсеньев в 1925 году, в своем не молодом уже возрасте всего лишь кладовщик на базе Роспотребсоюза.

Но вчера ему прислали повестку, и велели явиться в кабинет следователя ГПУ Либерзона….

И потому сидит профессор Арсеньев нынче перед следователем и покорно ждет, когда тот изволит обратить на него внимание.

Наконец молодой следователь оторвался от своего занятия и посмотрел на профессора.

— Профессор Арсеньев? — спросил он.

— Я уже вам представился молодой человек, когда вошел. Но вы не соизволили мне ответить.

Следователь усмехнулся и ответил:

— Простите. Я следователь ГПУ Либерзон. Вызвал вас, для выяснения обстоятельств поисков клада Александра Меншикова. Вы в 1910 году этим занимались. Не так ли?

— Да, занимался. И что с того? Тогда мы ничего не нашли и археологический департамент закрыл раскопки. Моя гипотеза не подтвердилась. Меня высмеяли и сказали, что я занялся не своим делом.

— И более вы не занимались этим, профессор? — спросил следователь Либерзон.

Следователь внимательно смотрел на Арсеньева. Профессор поежился от этого взгляда. Он не мог понять, с чего это ГПУ стало интересоваться делами дней давно минувших.

— Нет, — ответил профессор. — Сами понимаете, товарищ следователь, что в 1914 году началась война, и было уже не до археологических раскопок и поисков кладов. Да и меня считали сумасшедшим, после неудачных поисков. И так многие думают до сих пор. А с чего вас так заинтересовало это дело, позвольте спросить?

— Я сам учился в университете на историческом факультете, профессор. И со студенческих лет интересовался золотом Меншикова. Он спрятал где-то в здешних местах большой клад. Про это говорят многие документы. И поиски клада велись в прошлом веке в 1834 году. Затем в 1867 году. Затем в 1889 году.

— О! — вырвалось у Арсеньева. — Вы, молодой человек, хорошо знаете проблему. И меня это удивляет, товарищ Либерзон. Значит, вы верите в то, что клад существует?

— Верю. И не просто верю, профессор. Я знаю, что клад существует. И, знаю, что вы сможете помочь его найти. Вы ведь не историк.

— Нет, — согласился Арсеньев. — Я психолог. Оттого меня и назвали сумасшедшим, что занялся не своим делом. И потому я удивился вашим словам, товарищ Либерзон.

— Вот именно вы психолог, — сказал Либерзон. — Я знаю, что разгадать эту тайну можно лишь при помощи такого человека как вы, профессор.

— Но я же сумасшедший. Спросите, кого угодно и всякий вам скажет, что это так. Если я расскажу вам о своей теории, то вы упрячете меня в сумасшедший дом!

Исаак Яковлевич Либерзон не думал что Арсеньев сумасшедший. Он сам напросился на работу в это захолустье, хотя мог бы работать в Москве, ибо имел заслуги перед Советской властью. Он воевал в Гражданскую против Колчака, затем подавлял в составе войск ВЧК Антоновский мятеж. Он трижды был ранен и был членом партии с 1919 года. После окончания войны, его в 1922 году перевели в Ярославль, а оттуда в Москву в особый отдел ГПУ. Но он там пробыл там не долго. Либерзон вспомнил увлечения своей юности и прочитал в одном старом журнале о работах Арсеньева. Он стал ими интересоваться, и его желание разгадать тайну золота Меншикова, еще более укрепилось. Он добился перевода сюда обычным следователем, сказав начальству, что его долг быть простым солдатом революции и партии.

Либерзон уже на месте прочитал все, что мог достать об Арсеньеве и его работах в 1910 году. И он еще больше убедился, что Арсеньев тогда был прав, когда искал клад при помощи "совмещения сознания" человека живущего здесь, и человека жившего там, 200 лет тому назад.

— Я вижу, что вы знаете о моей теории, товарищ Либерзон? — спросил следователя профессор.

— Вы удивлены, профессор?

— Признаться удивлен. Совмещение сознания. Я вывел эту теорию и много размышлял над феноменами, которые наука не смогла объяснить. Понимаете, тот, кто жил в прошлом, сам расскажет нам, где он спрятал клад. Я хотел сделать именно так! Но тогда из-за одной ошибки все пошло прахом.

— Знаю, профессор. Я читал ваши статьи и поначалу они показались мне фантастичными. Почти как книги Уэллса. Вы читали Уэллса?

— Нет, а кто это? — спросил Арсеньев.

— Известный в Европе писатель-фантаст. Он написал о путешественнике во времени.

— Но я не фантаст, молодой человек. Я ученный, хотя некоторым может показаться, что мои идеи фантастичны, — обиделся Арсеньев.

— Я не хотел вас обидеть, профессор. Я только поначалу подумал, что ваши идеи — фантастика. Затем я увлекся вашей теорией совмещения сознания. И, больше того, готов стать тем, кто станет вашим новым "подопытным".

— Вы? — удивился Арсеньв. — Готовы стать "подопытным"?

— Готов!

— Но это опасное дело, молодой человек. Вы хоть понимаете, что это такое — совмещение сознания?

— Немного понимаю. Я интересовался тем, что вы придумали. Я читал ваши статьи. Затем читал статьи тех, кто вас ругал.

— И что? — спросил Арсеньев.

— Я читал работу Фрейда "Толкование сновидений". Затем я прочитал вашу работу "Погружение в сон". И скажу вам, что вы пошли много дальше Фрейда. И проникли в такие дебри, о которых никто не знает. И потому вас и объявили сумасшедшим.

— Это так. Но вы понимаете, что вам предстоит прожить совершенно иную жизнь. И даже я не понял еще, куда вы попадете. Все это будет для вас реально, и прошлое откроет вам тайны. Но опасность велика.

— Я могу сойти с ума?

— Да. Вы готовы на это?

— Я готов, профессор! Когда вы готовы начать?

Арсеньев понял, что ему суждено продолжить свои эксперименты. Он нашел единомышленника, и он был этому рад….

Тайна в XX веке

Год 1928-й.

В нескольких километрах от города находилось больше каменное здание, обнесенное крепкой и высокой стеной. При царе здесь была психиатрическая клиника, где содержались душевно больные. Затем во время войны, еще в 1914 году, клинику отсюда вывезли, и в здании расположился госпиталь для раненных.

Затем в 1919 году здесь устроили тюрьму ВЧК и в подвалах этого здания производились массовые расстрелы. Но в 1924 году, после преобразования ВЧК в ГПУ, здание снова отдали для клиники для душевнобольных.

Ровно год назад, в 1927 году, в клинику попал бывший следователь ГПУ Либерзон. Из врачей клиники никто этому не удивился. Сотрудники ВЧК были частыми их пациентами. Они сходили с ума от своей работы. Особенно это касалось тех, кто был сотрудником в годы гражданской, и участвовал в исполнении приговоров.

Либарзона часто навещал только полусумасшедший профессор. Жена следователя, после того как муж загремел в писихушку, забрала детей и уехала в Москву к своим родителям.

Главный врач позволил профессору Арсеньеву подолгу болтать с Либерзоном. Все же тот до революции числился профессором, и хоть и считался чокнутым, но буйным не был и на больного влиял только положительно.

Либерзон сидел в саду больницы на лавке рядом с Арсеньевым. Сегодня он был спокоен, и взгляд его был осмысленным.

— Тебе сегодня хорошо? — спросил профессор.