Помоги проекту - поделись книгой:
— Я ничего не знаю о Греге. Может быть, он — совсем не то, что тебе нужно. Но я-то тем более. Со мной трудно ладить. У меня тьма таких причуд. В общем, я несколько не в себе.
— По-моему, об этом судить мне.
— То, что я подглядывал за тобой через окно в кухне, вряд ли может служить хорошей рекомендацией, как по-твоему? Послушала бы ты, что говорит обо мне моя жена Она считает, что меня пора запереть в сумасшедший дом, — Роберт засмеялся. — Поспрашивай ее.
— Мне все равно, что говорит твоя жена, — Дженни облокотилась на диван, села поудобней, но лицо оставалось решительным. Она не отрывала глаз от Роберта.
— Я ведь ничего не сочиняю, Дженни.
— Я так и не думаю. Я верю — ты говоришь со мной начистоту.
Роберт вдруг встал и перенес свой стакан на столик возле дивана.
— Но ведь раньше я не был с тобой честен, правда? Я скажу тебе откровенно, Дженни, мне приходится цепляться изо всех сил, чтобы, как бы это объяснить? Чтобы не свихнуться, что ли, — он пожал плечами. — Поэтому я сюда и приехал. Жизнь здесь не такая напряженная, как в Нью-Йорке. Я вполне лажу с теми, с кем работаю. С одним из них я провел Рождество, с его женой и маленькой дочкой, и все прошло хорошо. Но никто не знает, чего мне это иногда стоит, ведь порой я каждую минуту должен делать над собой усилие, — он замолчал и взглянул на нее, надеясь, что его слова произвели на нее впечатление.
Но лицо ее как раз прояснилось.
— Нам всем так приходится — каждую минуту. Что тут необычного?
Он вздохнул.
— От меня нужно держаться подальше. Я хочу, чтобы ты это поняла. У меня с головой не все ладно.
— А кто тебе сказал, что ты болен? Врачи?
— Да нет, не врачи. Жена. А уж она-то знает. Она ведь живет со мной.
— А когда ты лечился? Тогда в девятнадцать лет?
— Что тогда говорили врачи? Реакция неустойчивого характера на трудное детство. Такое бывает со слабыми людьми. Ведь у меня был срыв. А это проявление слабости, верно?
— И в чем это выразилось?
— Пришлось бросить занятия в колледже. А однажды вечером что-то на меня нашло, и я отправился на озеро плавать, прямо в одежде. Я вроде решил покончить с собой и вроде бы пытался это сделать, но все вроде бы. Меня спас полицейский. Решили, что я пьян. Я отделался штрафом и провел ночь в тюрьме. Полицейские настаивали, что я пьян, и я с ними не спорил. А почему полицейские решили, что я пьян, как ты думаешь? Потому что я нес чепуху. — Но убедить Дженни было невозможно, и Роберт стал соображать, что бы еще сказать. — А однажды я наставил на жену ружье. Она спала, прилегла вздремнуть. А я сидел на стуле в другом конце комнаты и целился в нее из охотничьего ружья. Из заряженного.
На самом деле ружье тогда заряжено не было. Роберт перевел дух и посмотрел на Дженни. Она слегка нахмурилась, но, видимо, нисколько не испугалась, только внимательно слушала.
— И что случилось?
— Ничего. Просто я убедился, что никогда не смогу нажать на курок. Мы с ней как раз перед этим рассорились И я в тот день подумал: «До чего я ее ненавижу, убил бы! Отплатил бы за все, что она мне наговорила». Но когда я сидел с ружьем и держал ее на мушке, я думал, что нет ничего, за что можно убить человека.
— Ну вот видишь Ты же это понимал.
— Да, но представь себе сама — ты просыпаешься и видишь как кто-то целится в тебя с другого конца комнаты? Как ты считаешь, что должна была подумать моя жена? И как кажется, что думают люди, которым она об этом рассказала? А уж она рассказала всем, кому могла. Вот так все и получилось. Она всем говорила, что у меня депрессия, что я угнетен и в один прекрасный день могу кого-нибудь убить Всем сообщила, что я хотел убить ее. Что ж, может, и хотел. Кто знает?
Дженни потянулась за сигаретами, которые лежали на кофейном столике. Роберт дал ей прикурить.
— Все равно ничего потрясающего ты мне так и не сказал.
— Да? — он засмеялся. — А чего ты еще хочешь? Узнать, что я вампир?
— Что было потом, когда ты бросил колледж?
— Я пропустил всего семестр: лечился. Лечился и брался за разную работу. А потом вернулся в колледж и поселился у одного приятеля, мы вместе занимались. Его звали Кермит. Он жил недалеко от колледжа с родителями. У него были маленькие братишка и сестренка и в доме всегда царил хаос, — Роберт улыбнулся. — Но все-таки это был дом, понимаешь? Ну, впрочем, это понятно только тем, кто, даже живя дома, настоящего дома не имел. Мне отвели комнатушку — отдельную, и все равно было трудно выкроить хоть один спокойный час для занятий: ребятишки вечно сновали туда-сюда, зато ближе к полуночи, если Кермит и я засиживались над книгами, его мать приносила нам по куску пирога или кекса с молоком. Смешно, но это был дом, у родителей я такого никогда не чувствовал. Не подумай, я не виню свою мать. У нее хватало забот с отцом, она и так делала все, что можно. Но толком ей ничего сделать не удавалось — отец постоянно пил и того и гляди мог бросить ее и сбежать из дома. Не знаю, понятно ли я говорю. Наверно, нет.
— А где теперь Кермит?
— Умер, — Роберт снова закурил. — Погиб из-за нелепой случайности на Аляске. Мы вместе служили в армии и так устроили, что попали в одно подразделение. Думали, нас пошлют в Корею, но в Корею ни один из нас так и не попал, и в боях мы не побывали. Кермита убило катапультой. Ударило по спине. Это случилось утром. Я пошел раздобыть кофе — ему и себе, меня не было всего пять минут, а когда я вернулся, он уже лежал на земле мертвый, а вокруг стояли наши солдаты — Роберту вдруг стало неловко под ее пристальным серьезным взглядом. Он почти никогда не рассказывал про Кермита, не рассказывал даже друзьям в Нью-Йорке. — Как только моя служба в армии закончилась, я переехал в Нью-Йорк, — добавил он.
Дженни кивнула
— Выходит, ты тоже знаешь кое-что о смерти.
— Я знаю, что такое потерять друга. А смерть? Я ведь не видел, как вокруг гибнут люди, которых я знаю, а все, кто побывал на войне, это видели. Что такое смерть? Нет, не знаю, — Роберт покачал головой.
— Мне очень хорошо знакомо, что значит цепляться, чтобы не свихнуться Мне тоже приходится так цепляться. Когда три года назад умер мой братишка, я вдруг почувствовала, что все потеряло смысл. Все казались мне ненормальными, кроме меня самой. Знаешь, что обычно говорят про тех, кто по-настоящему чокнутый и так думает? — смущенная улыбка тронула ее губы, глаза блеснули. — Я хочу сказать — все продолжали жить, как жили, отец ходил на работу, мать убирала дом, а ведь только что рядом с нами побывала смерть. — Дженни затянулась сигаретой, вперив невидящий взгляд в пространство. — Я боялась смерти. Я все время думала, думала о ней, пока как-то не признала ее — по-своему. Пока она не стала мне знакомой, понимаешь? — Дженни взглянула на него и снова уставилась в пространство. — Теперь я ее совсем не боюсь. Теперь я понимаю, почему человек в твоем сне называет себя «Дядюшка Смерть».
— А я знаешь, чувствую себя не очень уютно после этих снов, — признался Роберт.
Она перевела на него глаза
— Ничего, когда-нибудь привыкнешь Только надо как следует поразмыслить над этим.
Невольно Роберт покачал головой. Почти содрогнулся. Удивленный, он взглянул на ее юное лицо.
— Когда я поняла насчет смерти, — продолжала Дженни, — я стала смотреть на мир совсем по-другому. Грег считает, что мысли о смерти нагоняют на меня тоску, но он ошибается. Я просто не люблю, когда люди говорят о смерти с ужасом, как это всегда бывает. Понимаешь? А после того, как мы с тобой познакомились, я благодаря тебе опять стала смотреть на мир иначе, только гораздо радостнее. Взять, например, банк, где я служу. Раньше мне все казалось там бесцветным и скучным. А теперь все изменилось Все стало веселым. Все мне дается легче.
О, кто-кто, а он знал это ощущение! Когда влюблен, все в мире сразу расцветает. И сухие деревья вдруг оживают и словно начинают петь. Дженни так молода. Теперь она заговорила о Достоевском, и Роберт слушал ее вполуха, стараясь придумать, как бы прекратить всю эту историю безболезненно. Он понимал: их разговор привел только к тому, что она потянулась к нему сильнее прежнего. Роберт ходил по комнате, пока Дженни рассуждала о «судьбе» и о «вечности», похоже, она верила в жизнь после смерти — и вдруг он решился и прервал ее:
— Дженни, все, что я говорил, сводится к одному: нам с тобой больше не надо видеться. Прости меня, но это так.
Лицо ее сразу приняло трагическое выражение, углы большого рта опустились, и он пожалел, что выпалил все так резко, но что было делать? Засунув руки в карманы, он мерил шагами комнату.
— Тебе неприятно со мной? — спросила Дженни.
— Приятно. Но нам нельзя видеться. Мне приятно думать, что ты счастлива. Это ты можешь понять? Когда я смотрел на тебя через окно в кухне, мне нравилось думать, что ты счастлива, что у тебя есть жених и скоро ты выйдешь замуж, вот и все. Зря мы с тобой познакомились и зря… — Он не стал продолжать Ему хотелось, чтобы она ушла. Он обернулся, услышав, что Дженни встает с дивана.
— Во всяком случае, я хочу тебя поблагодарить за одну вещь, — сказала она — за то, что ты помог мне понять, что я не люблю Грега и мне не следует выходить за него. Большое тебе за это спасибо.
— Не думаю, что и Грег будет мне благодарен.
— Ничего не поделаешь Уж что есть, то есть, как ты сам сказал, — она попыталась улыбнуться. — Так что до свидания.
Роберт провел ее до двери. Дженни достала из шкафа пальто и надела его, не дав ему помочь ей.
— До свидания.
Она сразу ушла. В комнате опять стало пусто.
7
— Скажи, Джен, где он живет в Лэнгли? — допытывался Грег. — Я раздобыл его телефон и хочу узнать адрес.
— Вот и спроси у него. Если захочет, он тебе скажет.
— Вряд ли захочет. Это мне нужно, а не ему.
Дженни нетерпеливо вздохнула и посмотрела через плечо, нет ли поблизости мистера Штоддарда. Шеф не любил, когда служащие вели личные разговоры по телефону, и она объясняла это Грегу много раз.
— Грег, я не могу больше говорить.
— Но имею же я право узнать адрес и встретиться с человеком, раз мне нужно.
— Не знаю, как ты умудрился так распалиться за двадцать четыре часа! Ведешь себя, как ребенок.
— А ты, как трусиха, Дженни. Вот уж никогда не думал. И мистер…
— Говори, что тебе угодно. Мне все равно, — она повесила трубку.
«Наверно, Грег в Риттерсвиле, — подумала Дженни, — он всегда заезжает туда днем в понедельник в городскую аптеку и в аптеку в торговом центре». Конечно, если Грег позвонит Роберту в половине шестого или в шесть, когда Роберт вернется с работы, тот заверит его, что они с Дженни больше не увидятся. Дженни не хотелось сообщать об этом Грегу самой. Грег сочтет себя победителем, а Дженни была убеждена, что после своего безобразного поведения он ничего подобного не заслуживает — да и велика ли победа? Все равно отношение Дженни к Грегу, не говоря уж о ее чувствах к Роберту, нисколько не изменится.
Теперь ей придется снова пересчитывать деньги в ящике, который стоит у нее на столе, потому что она не отметила, сколько купюр сосчитала, когда Стив позвал ее к телефону. И Дженни принялась опять считать пятисотдолларовые банкноты.
— Бу-у-у! — воскликнул Стив, обнимая Дженни сзади за талию. — С кем это я тебя застукал?
— Перестань, Стив, я считаю.
— Что, Грегу не терпится? — спросил он, отходя.
Дженни упрямо считала, наклонив голову. Из радиатора у ног шло тепло. А дома, когда она вернется, будет холодно. Ничего, включит нагреватель и дом согреется за десять минут, но обедать будет не с кем, и ее ждет одинокий вечер. Правда, Роберт рядом, в Лэнгли, в пятнадцати милях от нее, не больше. Он не сказал ей, что возвращается в Нью-Йорк. Дженни не знала, верить тому, что он говорил насчет жены, или нет. С другой стороны, вряд ли он стал бы врать, думала она, а если бы и стал, вряд ли это у него хорошо получилось бы, хотя бы так же хорошо, как вчера, если, конечно, вчера он не врал. Нет, наверно, он действительно женат. «Но, может быть, они все же не помирятся? — подумала Дженни. — Разве кто-нибудь знает заранее, как все обернется? Никто не знает». Она не хотела, чтобы Роберт вернулся к жене, но и чтобы не возвращался — тоже не хотела, да и что проку хотеть? А во-вторых, или, точнее, во-первых, ей хотелось, чтобы Роберт был счастлив. Смешно, но и он тоже все время твердит, что хочет этого для нее… Дженни подвела итог одиннадцать тысяч пятьдесят пять долларов семнадцать центов, убрала ящик в сейф и заперла сейф на ключ, который висел в связке других ключей. Потом собрала бланки вкладов, погашенные чеки, выплаты ссуд, бланки Рождественского фонда и пролонгации и понесла все это в заднюю комнату Рите, которая сидела за счетной машинкой.
— Миссис Макграт боится, что ее обсчитали на десять долларов, — сказала Дженни. — Так что дай мне знать Вот мой итог.
— Ох уж эта миссис Макграт! Ей каждые три дня мерещится, что ее обсчитали, — сказала Рита, не поднимая головы.
Из банка Дженни ушла в двадцать минут пятого. Она надеялась, что Роберт будет тверд и категоричен и не согласится встретиться с Гретом. Она легко могла представить, что Грег распалится и полезет в драку, а может, даже изобьет Роберта. Грег занимался боксом в гимнастическом зале и гордился своими кулаками. «Нашел чем гордиться! Колошматить людей по лицу любой дурак научится!» Она не могла даже вообразить, чтобы Роберт кого-то ударил. Он казался таким мягким, а для Дженни мягкость была самым большим мужским достоинством. Перед глазами у нее стояло лицо Роберта, его густые каштановые волосы, светло-карие глаза, рот со слегка опущенным левым уголком, подбородок с маленькой ямочкой, она вспоминала, как он выглядел вчера после лыж — в белой рубашке и темно-синих брюках, как он наклонялся к камину, чтобы подбросить дров, и сердце у нее таяло, она крепче сжимала руль, чтобы не съехать на обочину.
Дома Дженни положила в холодильник салат и свиные отбивные, которые купила себе на обед в придорожном магазине за Хэмберт Корнерз, и приняла ванну. Обычно днем она ванну не принимала, но тут подумала, что это поможет ей успокоиться и убить время до вечера, когда неизбежно позвонит Грег. Почему некоторым хочется всячески осложнять жизнь? Когда в Скрентоне Фрицци Шелл, который ей так нравился, бросил ее ради другой девушки, она смирилась и не пыталась увидеть его или позвонить ему. А Грег!
Она надела старый свитер, юбку и туфли без каблуков и принялась поливать цветы. Потом вытерла пыль в гостиной и вымыла тарелки, которые оставила в раковине после завтрака, так как опаздывала на работу. Затем уселась в гостиной с чашкой кофе и с томиками Китса и Шелли в издании «Современной библиотеки». Открыла Китса. Но выяснилось, что Китс не идет ей в голову. Может, ей почитать Блейка? Дженни сняла с полки большой том Донна и поменьше Блейка. Некоторые места в разделе «Прорицания невинности» были подчеркнуты.
Дженни вспомнила, как много лет назад, читая это стихотворение, она при слове «жгут» представляла себе костер.
Чеканный ритм этих стихов успокаивает так же, как их смысл.
Дженни вздрогнула, когда зазвонил телефон. Было всего пять минут седьмого.
— Междугородная. Говорите, пожалуйста.
Это звонила из Скрентона мать Дженни. Она расстроилась, получив от дочери письмо с известием, что та решила не выходить за Грега.
— Что случилось, Дженни? Даже твой отец — и тот встревожился.
Дженни представила как мать, выпрямившись, сидит в холле на стуле с высокой спинкой, наверно, в переднике, потому что они обычно в шесть обедают, а сейчас мать, по-видимому, на несколько минут отложила обед так как звонить после шести дешевле.
— Ничего не случилось, мама. Просто я недостаточно его люблю. Я поняла это несколько недель назад, так что…
— А больше никто не появился, Зайка?
Ну, слава Богу, значит, Грег еще не успел позвонить ее родителям. Ей даже хотелось рассказать им про Роберта но, пожалуй не стоило. Они бы ужаснулись: женатый! Но одновременно она представила себе, как сидит с ними за обедом, потчует их рассказами о том, что сказал и что сделал Роберт. Как он выглядит и какой он выдержанный — так она когда-то рассказывала родителям про девочек и мальчиков, которые ей нравились в школе. Может быть, это наивно, но ее всегда тянет говорить о людях, которые ей нравятся.
— Так все-таки кто-то есть, Дженни? Или нет?
— Есть. Только вряд ли я его еще увижу, наверно, не удастся. Господи, мама ну не говори со мной, как с ребенком!
— Интересно, а чего ты ждешь от своих родителей, ведь мы уже чуть не разослали приглашения на свадьбу, и вдруг от тебя такое письмо. Так кто же он?
— Его зовут Роберт, — Дженни было приятно произносить это имя и знать, что его услышат в Скрентоне.
— Роберт, а дальше?
— Мама это не имеет никакого значения, я думаю, я скорее всего больше его не увижу.
— Уверена, что это к лучшему. Где ты его встретила?
— Я познакомилась с ним самым обычным образом, — сказала Дженни, раскатывая «р», как всегда когда хотела чтобы ее слова звучали по-деловому. — Но мы договорились больше не встречаться.
— Ну что ж, значит, он не слишком интересуется тобой, иначе захотел бы тебя видеть. А теперь вот тебе мой совет поостынь немного и взгляни на Грегори другими глазами. Он хороший, положительный молодой человек, Зайка, и очень тебя любит, это ясно. Твоему отцу он понравился, — добавила мать, как будто это все решало. — Ну, мне пора вешать трубку, разговор-то междугородный. Я решила что обязательно нужно позвонить тебе сегодня же.
— А как Дон, мама?
— Дон хорошо. Пошел за домашним заданием к приятелю и остался там ужинать, так что его нет, иначе я дала бы ему трубку, чтобы он с тобой поздоровался.
«Домашнее задание, — удивилась Дженни, — при том, что Дон кончает колледж. А мать говорит о нем так, будто ему десять лет».
Наконец они обе повесили трубки, обещая писать друг другу.
Дженни поставила отбивные на плиту и подумала, что зря начала возиться с ними, — вполне обошлась бы без такого основательного обеда. Больше всего она любила салаты — из моркови, шпината, редиски, сельдерея, помидоров, зеленой фасоли и вообще из всякой зелени, — она согласилась бы всю жизнь питаться одними салатами. Потому-то ее и прозвали Зайкой. Отец опасался малокровия. В их доме все чего-нибудь опасались. Подумав с минуту, Дженни сняла одну котлету со сковородки. Двух будет слишком много. Она спрятала отбивную в холодильник и принялась готовить салат.
Грег позвонил около семи.
— Ну, добрый вечер, — сказал он. — У меня для тебя интересные новости. Мистер Форестер возвращается в Нью-Йорк.
— Правда? — переспросила Дженни. — По-моему, тебя это интересует больше, чем меня.
Поделиться книгой: