Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: К вопросу о чужой боли - Леонид Панасенко на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

К вопросу о чужой боли

Я не знаю, в какую больницу его увезли. В нашем полуторамиллионном городе много больниц. Я не знаю ни его фамилии, ни настоящего имени, чтобы справиться в «скорой». В поезде, помнится, его называли по-разному: Гоша, Сережа, а то и просто Псих…

Все-таки я думаю, что Гоша не умер. Он сжег себя, но умереть ему, наверное, не так просто — природа не позволит. Потому что Гоша не просто человек, а явление этой самой природы, ее вдохновение. Пусть он трижды псих, но он в чем-то — предтеча будущих людей. Обычные смертные не умеют так тратить себя.

Впервые я увидел его весной, в электричке.

Я и мой друг Костя Горчаков живем в районном центре, а на работу ездим электричкой в другой город. Обычно семичасовой. На вокзале пересаживаемся в троллейбус, который останавливается напротив нашего института минеральных ресурсов, а там расходимся по разным лабораториям. До первого перекура, разумеется.

Езда эта стала уже почти машинальной. Мы садимся и один и тот же вагон, если есть места — на одну и ту же лавку. Так же, не сговариваясь, минут за пятнадцать до прибытия выходим в тамбур покурить…

В тот день поезд немного опаздывал. Мы уже перекурили, а моста через Днепр все не было — только начался пригород. Слева по ходу электрички на город заходила грозовая туча, развесистая и дремучая, будто старые липы во дворе нашего института.

— Первый гром, — сказал Костя, когда в перестук колес вплелось глухое ворчание.

Мы вернулись в вагон. В вагоне было необычно тихо, все смотрели на худенького среднего роста человека, который стоял посреди прохода и напоминал молодого взъерошенного петуха, приготовившегося к драке. Он вздрагивал от внутреннего напряжения, вглядывался в окно, где выстраивала свои боевые порядки гроза. На узком лице топорщилась борода, фанатично горели голубые, глубоко посаженные глаза.

— Это Гоша, — шепнул мне Костя. — Заклинатель дождя. Сейчас начнется…

Человек вдруг выбросил вверх руки, сжал кулаки — так, что побелели костяшки — и протяжно закричал, раскачиваясь всем телом:

— Будь проклята туча!

— Будь проклята гроза!

— Будь проклята грязь!

После каждой фразы-вскрика он замирал на миг, будто вслушивался в только ему ведомые отголоски каких-то небесных событий. Весь вид его и даже голос — гневный, угрожающе-повелительный — говорили, что Гоша ничуть не сомневается в действенности своих проклятий.

—Будь проклята туча!

Высокий, даже пронзительный дискант (как мне показалось тогда) возносился над вагоном, над поездом, над всем пригородом, затихшим перед первыми шквалами грозы.

— Да здравствует солнце! — требовал он, прикрыв свои слепые от страсти глаза.

Внезапно заклинатель дождя рухнул на пол. Я хотел подбежать, помочь, но меня остановил Костя:

— Не трогай… Я уже раз видел, да и люди рассказывали. Он сам отойдет. Выдохся Гоша. Как говорят спортсмены — выложился.

— Кто он? — Я прицепился к Косте основательно, однако узнал не так много.

Говорят — железнодорожник. Прошлым летом, помнишь, когда был тот страшный ливень, у него какая-то беда случилась. Никто толком не знает. Так вот. С тех пор Гоша и гоняет тучи.

— Как так гоняет?

— Ты же выдел. Входит в транс — и заклинает. Между прочим, — Костя лукаво прищурился, — ты заметил, что в этом году нас еще ни разу не прихватил в пути дождь? Бьюсь об заклад — над городом сейчас будет поливать, а возле вокзала даже капли не упадет.

— Глупости какие! Мистика! — Я не поверил ни единому его слову.

Костя заговорил о биополе, телекинезе, потом мы стали прикидывать массу тучи и не заметили, как поезд подошел к вокзалу.

Вышли на перрон, все еще заканчивая вычисления. И вдруг я остановился, пораженный. Там, дальше, вверх по проспекту и на холмах, шел дождь, а здесь было сухо и пыльно, в глубоком проеме тучи преспокойно улыбалось солнце.

Он ел свекольник, не глядя в тарелку. Взгляд его пребывал сейчас за четыре дома отсюда, возле почтового отделения, точнее — возле киоска, в котором сварливая и толстая женщина продавала карточки спортлото. Он уже четвертый день ясно видел под грубой корой асфальта трехдольный лопнувший каштан. Видел и два толстых бледных ростка, которые боролись-боролись, щебенку раздвинули, а сквозь битум пробиться так и не смогли — у киоска место бойкое, затоптанное. Он страдал от невыносимой боли. Ростки болели в левой руке, в запястье. Вчера, уходя на работу, он попросил тетку перевязать руку, но тугой бинт только усиливал боль. Сегодня он перекладывал с Егорычем шпалы и всякий раз морщился: дался ему этот каштан! Не может он, обычный человек, всех спасти, все настроить в природе, как надо. Да и кто знает — как надо? Может, этому каштану положено сгнить, а какому-нибудь семечку акации, наоборот, — прорасти и выбиться в деревья?

Он подумал так — и вдруг знакомо и уже не так остро защемила душа, и оттуда, из скрытого, пришла другая мысль: «Нет, не положено! Никому не положено гнить! Ничему! Ты же можешь! Зачем же ты мучаешь и себя, и растение?»

Гоша прикусил ложку, шумно вздохнул, будто застонал, и стал быстро доедать свекольник.

В комнате, зашторившись от солнца, сумерничали тетка и ее подруга — соседка Мария Николаевна. Разговор шел тихий, но отдельные фразы залетали и в кухню. Залетали и садились на Гошу, будто паутина. И рад бы не слушать — само в уши лезет.

— Хоть есть начал, — вздохнула соседка. — И то слава богу.

— Опять-таки не по-людски, — прошелестела горестно тетка. — Первых полгода почти вовсе не ел. Правда, телом не пал, хоть и работа у него тяжкая. А с весны, с апреля где-то оно и началось… Что много ест, то на здоровье. Но здоровья как раз и нет, Мариюшка…

Гоша звякнул ложкой о дно алюминиевой миски — подружки испуганно притихли. Налил еще свекольника. Разговор в комнате возобновился.

— Потом худорба к нему пристала. Он ест, а оно его ест.

— Что оно? — насторожилась Мария Николаевна.

— Да горе же его, переживание. Я к знакомой врачихе сходила. Спрашиваю — чего он так ест не по-людски. Полкило сахару за раз, на фрукты прямь бросается…

Разговор старушек уплыл куда-то в сторону, затих, словно их сон сморил. Потом снова послышался шепот:

— Она и говорит: «Это ему, мол, углеводов не хватает, энергии. На работе, мол, сжигает». А я, Мариюшка, думаю иначе. Физическая работа у многих, она так людей не сушит. Другое его гложет. Огонь у него внутри, огонь. Вот он и сжигает. И пищу, и человека.

— На шо ж она идет, эта энергия? — удивилась Мария Николаевна. — На одно горе много.

Гоша вымыл после себя посуду. Перебрал в памяти все подходящие предметы, но ничего, кроме кухонного топорика, в теткином хозяйстве не обнаружил.

— …Да что те врачи понимают, — уже сердито, а потому и громко сказала тетка. — Говорят: в общем, мол, нормальный, только большая психическая травма. А как это «в общем»? Человек или нормальный, или больной. Тогда пенсию человеку дайте. Как же, жди, они дадут…

— Тяжко ему, — согласилась соседка. И, приглушив голос, зашептала: — На его месте всяк ума б тронулся. Так любились, как голубочки, а тут… выплывает. И дитя…

Гоше перехватило дыхание. Оттуда, из скрытого, вдруг выплеснулся огонь, обпалил горло, глаза. Все красным стало, заколебалось, уходя в свинцово-черную тучу.

— Врете, старые, — прохрипел он, слепо двигая ладонями по столу. Миска полетела на пол. — Она вышла ко мне…

Из скрытого, из прошлого лета, пришло видение.

…После тысячи остановок, наполненная гулом небывалого ливня и людским ропотом, электричка наконец доползла до вокзала.

На привокзальной площади двигалась глубокая грязно-желтая вода, с шумом уходила за деревья.

«Потоп! Настоящий потоп!» — то, что жило, пока он ехал, в подсознании, вдруг оформилось в огромный и черный, как эта вода, ужас:

«Как там Оля, Сережка? Квартиру, конечно, залило. Дом-то в низине… А они, наверное, у соседей… К соседям, конечно, поднялись…»

Он побежал. По пояс в воде, скользя и падая, потому что каждый раз нога уходила неведомо куда.

Будто в бредовом сне Гоше виделось: ворочается, громыхая, фиолетовая утроба тучи, а рядом, сквозь сломанные ветки акации, выглядывает яростный глаз солнца; среди затопленных автомашин слепо тыкается в разные стороны бронетранспортер, пытаясь выбраться на трамвайную колею; посредине проспекта… плывут две лодки, ими управляют молоденькие милиционеры в форменных рубашках и черных трусах; какие-то люди, возгласы — и над всем этим несмолкаемый гул воды, которая идет с холмов к Днепру.

«Оля! Сережа! Где вы?»

Он давно вымок, сбил ноги — падал, вставал, выныривал.

Вот и его улица. Но нет, это ущелье, где бушует горная река. Быстрее! Туда! Может, нужна какая помощь, может, ждут не дождутся.

Его сбило с ног, понесло. Гоша этому даже обрадовался — так быстрее. Полуплыть, полукатиться, полутонуть гораздо быстрее, чем брести по грудь в бурлящем омерзительном потоке из мусора, песка и воды.

Ворота! Вот его двор. Он кинулся вправо, ударился всем телом о столб. Боже, почему столько воды, где же окна?!

Он вдруг заскулил, застонал монотонно и страшно, предчувствуя, будто собака, беду.

Лестница. Бросился вниз — вода по грудь, по шею, еще прибывает. Откуда? Неужели из двери?

«Оленька! Сережа!»

Ломая ногти, стал тянуть скользкую дверь.

«Бог, черт, дьявол, природа! Только не их! Пожалейте их! Кого угодно — меня, лучше меня… Только не их!»

Дверь вдруг резко поддалась — хлынул поток. И вместе с ним к Гоше как бы ступила жена. В чем-то тонком и разорванном, холодная и тяжелая. Она держала Сережку на вытянутых руках (вода подступала, она поднимала сына — обожгла догадка). Его маленькая Оля вдруг оказалась тяжелее тучи, умиравшей за его спиной. Она упала на него, как бы подавая пятилетнего Сережку закоченевшими руками, личико сына оказалось совсем рядом, оно глядело куда-то в сторону. Они оба молчали — Оля и Сережа — и он закричал, захлебываясь, падая со ступенек, пытаясь одновременно взять на руки и жену и тельце сына…

— Гоша, Гошенька, — теребила его перепуганная тетка. — Попей водицы. Не кричи так, сердечный. Не майся. Прости меня, дуру старую. Ни слова больше… Никогда!

— Никогда, ни в жисть, —повторяла за ней Мария Николаевна и трясла головой, глотая слезы.

— Да что вы, старые? — сказал Гоша и попытался улыбнуться. — Вы-то при чем? Это меня рука донимает. Пойду-ка я ее лечить, старые.

Он взял топорик и вышел во двор. Сразу стало легче. Здесь столько тепла и света. Его прямо окатило восторгом растущей повсюду травы, ярко-желтых одуванчиков.

Небольшой кухонный топорик едва брал утрамбованный битум: делал неглубокие выбоины, увязал в смоле. Но трещины все же пошли — ростки теперь пробьются, они сильные. Еще несколько ударов и можно идти домой.

Дверь киоска спортлото вдруг распахнулась и выпустила наружу верхнюю часть хозяйки.

— Ты чего, борода, тут делаешь? — недобро спросила она.

— Надо… Я уже заканчиваю, — ответил Гоша.

Киоскерша покосилась на топорик и стала решительно высвобождать из узкого дверного проема нижнюю часть тела.

— В милиции закончишь, — пообещала она, оглядываясь вокруг — наверно, искала подмогу. — Тут деньги, карточки, а он, урка, подкоп роет. Ну, чего глазами водишь, бандит? Застукали тебя!

«Что она плетет? — подумал Гоша. — Как ей объяснить? В самом деле — с топориком и асфальт вот раздолбил… Поднимет крик — доказывай потом всем, что ты не верблюд».

Слово «доказывай» зацепило в душе какой-то рычажок, тронуло завесу скрытого.

На миг он оглох, и губы вздорной огромной бабы теперь кривились беззвучно, немо и хищно наползали друг на друга, будто шевелились кольца питона… Питон ездил по стране в передвижном зооцирке, сильно облепился и постарел, но Сережа смотрел на него с восторгом.

«Мальчишки в садике говорят, что питон самый сильный, — сказал сын. — А я им не верю».

«Правильно делаешь, — засмеялся он. — Запомни: самый сильный — твой папа».

«Я знаю, — серьезно ответил Сережа. — Мне и мама так говорила. Папа, а правда — ты все на свете можешь?»

«Могу, сынок. Все на свете».

…Злобное лицо киоскерши вернулось к нему. Вернулась и улица, какие-то прохожие, которые остановились возле почтового отделения и прислушивались к скандалу.

«Ты можешь все, папа!» — крикнул ему сын, уходя в свое далекое и скрытое.

Гоша посмотрел на киоскершу и вдруг отчетливо понял, что Зина (да, так ее зовут, а в детстве мать еще звала Звонком — за звонкий голос) глубоко несчастна. Муж умер несколько лет назад, дочь живет в Ленинграде, до пенсии трубить и трубить, а тут еще проклятая язва покоя не дает. Язва двенадцатиперстной, с повышенной кислотностью. Изжога донимает — успевай только соду глотать. Есть, правда, алмагель, но его не накупишься — рубль сорок флакон…

— Слушай, Звонок, — сказал он поднимаясь, так как до этого сидел на корточках. — Ты не злись. От злости и изжога еще больше звереет.

Киоскерша поперхнулась словом, вытаращила от удивления глаза.

Гоша помялся немного, как бы стесняясь, переложил в другую руку хозяйственную сумку.

— Я травы знаю, — сказал он, собираясь уходить. — Насушу и принесу дня через три. Сбор называется. Попьешь отвару— язва и зарубцуется.

Зина попятилась назад, запихивая свое нестандартное для язвенницы тело (так говорили в больнице) обратно в киоск.

— Ты… откуда все знаешь? — обмирая от страха, прошептала киоскерша. — Про маму-то откуда?

Прошло время.

Я не видел Гошу уже несколько недель.

Меня сжигало непомерное любопытство, оно передалось Косте. Теперь мы каждый день обходили вагоны, выглядывая среди пассажиров Гошу, но его нигде не было.

Костя, начитавшись популярных книг по психологии, как-то толково заметил, что у Гоши, наверное, смещено понятие о необратимости событий. Поэтому он так яростно «разгоняет» тучи. Каждая из них в его понимании грозит ливнем, бедой — еще тем ливнем, той бедой.

Вот и сегодня мы с Костей переходили из вагона в вагон — от хвоста к электровозу. Искали Гощу. Оставался последний вагон.

…Он сидел возле окна и… улыбался.

Он играл во взгляды-фантики с девочкой лет семи или восьми, которая сидела напротив. Нужно, как я понял, успеть поймать взгляд, улыбнуться и тут же отвернуться к окну. Как при такой игре вести счет — неясно, но по всему видно — счет их вовсе не интересовал. Им весело — и ладно.

Мать девочки разговаривала с парнем в джинсовом костюме, быть может, отцом девочки, и только время от времени механически клала руку на колени непоседы — на месте ли ее сокровище.

— Видишь, — сказал Костя. — Он не только диссонансы природы чувствует, но и ее гармонию.



Поделиться книгой:

На главную
Назад