Степан Разин

Видели казаки, видел Степан, что копилась в народе большая злоба и большая ненависть против воевод, бояр, помещиков, дьяков, подьячих — против всех, кто вводил новые, неправедные порядки на Руси. К началу 60-х годов дошли крестьяне и холопы — все черные люди — до страшной и глубокой нужды.

А на подступах к Дону кишмя кишели беглые. Верховые городки, через которые возвращалась по весне Васильева станица, наливались голью перекатной, как реки в половодье полнились водой.

Едва вернулись посланцы Войска Донского домой, как узнали, что выходил хан из Крыма и не только с конницей, но и с работными людьми и поставили татары новый ханов городок на самом Дону, близ устья.

Собрался Войсковой круг. К этому времени Наума Васильева от должности отставили: некрепок телом, дряхл стал старый войсковой атаман. Выбрали нового — Корнилу Яковлева, доброго, бывалого, прожиточного казака. Умел Корнило и в бою себя показать, умел и за казаков постоять. Нетороплив, осторожен был новый войсковой атаман. С Москвой не ссорился, верховым беспокойным людям не потворствовал. Учил уму-разуму и Степана Разина: «Не дерзи, не задирайся с Москвой, и великий государь тебя не забудет. Казак ты уже известный, лихой, смышленый».

Слушал Степан, верил и не верил дорогому крестному, сомневался. Видел он, что и вправду сильно было государство Российское своими крепостями, ратями, воеводами и вроде не к чему было задираться против него. Еще видел Разин, что каждый город, каждая сторожевая крепость села, деревни жили через силу, задыхались в тисках служб и тягот государевых, помещиковых, вотчинниковых. Трудно было молодому казаку перенесть глумление над людьми, ненавистны ему были длиннобородые бояре, кичливые воеводы, надменные стрелецкие начальники, приказной сутяжный люд.

Смотрел войсковой атаман на своего крестника, и смутно виделась ему будущая дорога Стенькина: то ли смирит он свой гордый нрав и станет верой и правдой служить государю — все равно плетью обуха не перешибешь, то ли даст он простор своему сердцу. И трудно будет тогда унять его. Пока же Корнило не торопясь, но твердо вводил Степана в казацкие дела.

В 1661 году, в начале весны, решили казаки сбить ханов городок. К марту месяцу прислал-таки царь помощь — подошли ратные люди во главе со стольником и воеводой Иваном Севостьяновичем Хитрово. И ходили казаки вместе со стрельцами под городок. И приступали к нему накрепко с лестницами и даже были на стене, но городка не взяли. Попытались совершить казаки подкоп, но и это дело не удалось, потому что поставили крымцы свою крепостицу на низком месте, а с трех сторон городка стояла вода. Просил войсковой атаман великого государя, чтобы прислал большой пушечный и стенобитный наряд, а пока же казаки и ратные люди воеводы Хитрово от городка отступились.

В этом походе вместе с войсковым атаманом был и Степан Разин. Ходил Стенька на приступы, садился на коня, отбивался от крымских конных набегов. Потом вместе с Корнилой вернулся в Черкасск.

Не отпускал далеко войсковой атаман Степана, держал при себе: сейчас ему особенно нужны были смышленые люди.

В Черкасск пришли выходцы из Азова и посланцы от ногайских татар и принесли новые вести — собирается хан вместе с турецкими людьми идти на Дон и хочет еще в устье реки поставить свои городки. Поэтому, когда появился в Черкасске мурза Баатырк с товарищами — посланцы калмыцких тайшей Дайчина и Манжика и всех едисанских мурз, то казаки с радостью приняли его. Приехал мурза говорить о мире между калмыками, а также едисанскими татарами и всем Войском Донским. Казаки долго ничего не требовали. Договорились с мурзой о мире, ударили по рукам, взяли у мурзы двух аманатов — заложников, согласились отпустить калмыцких и татарских пленников, взятых ясырем в прошлые набеги, привели мурзу к шерти,[17] что не будут калмыки и татары впредь нападать на донские городки, а, напротив, станут они отныне служить великому государю московскому вместе с казаками и вместе с ними же промысел чинить над крымскими и ногайскими татарами.

Все это казаки затвердили с мурзой Баатырком на Войсковом кругу и тут же решили для мирного подкрепления и для подлинных вестей послать к калмыкам и татарам вместе с Баатырком казацких посланцев. Выбрали казаки по предложению войскового атамана посланцами своими Степана Разина и Федора Будана.

Казаки дружно согласились послать к тайшам Разина, так как знали, что хитер и изворотлив был Степан, хорошо знал повадки степняков: не раз ходил в набеги против калмыков и едисанских татар, знал наперечет тайшей и мурз. Кроме того, неизвестно как и когда, но научился Степан к этому времени говорить по-калмыцки и по-татарски, поэтому сам себе был и посланцем и толмачом. Говорили, что разумел он и по-польски и на иных языках.

В апреле Разин, Будан, мурза Баатырк и с ними отпущенный пленный калмык, знающий по-русски, двинулись в путь.

Побывал Степан Разин у Дайчина-тайши и сына его Мончака-тайши, потом пошел на стан к Манжику-тайше. Сюда же пришли и едисанские мурзы для переговоров.

Враждовали калмыки и татары с ногаями, просили у казаков помощи. Те обещали действовать с калмыками и татарами заодно и, со своей стороны, просили помочь в борьбе с крымцами и турками. Докончанье,[18] скрепленное на Войсковом кругу в Черкасске, подкрепили еще раз в калмыцких землях, и казацкое посольство двинулось в обратный путь.

Впервые попал Степан Разин так глубоко в калмыцкие степи. И теперь смотрел с удивлением вокруг на незнакомые места. Чтобы не потеряться в калмыцкой глуши, посольство двигалось вдоль берега Волги. Здесь-то от встречных беглых людей узнал Разин о вышедшем на Волгу и Яик казаке Парфене Иванове с товарищами.

Паршик Иванов — казацкий яицкий атаман — вышел на Волгу на двухстах стругах, ловил там купеческие караваны, осаждал небольшие городки, потом ушел за зипунами к берегам Персии. Бежали к нему многие люди и из волжских городов, и донская голытьба, недавние крепостные крестьяне и холопы. Неслась слава Паршика по Волге, пока не сгинул он, а куда — неизвестно. Его славу поднял тут же новый яицкий атаман Иван Кондырев. Начал он снова казаковать по Волге с двумястами людьми. Быстро рос отряд Ивана. Слали воеводы волжских городов грамоты в Москву, слезно просили унять воров, прислать стрельцов на подмогу. Завидовал Стенька яицким атаманам. Это была стоящая вольная жизнь. Так и хотелось рвануться на волжский простор, порастрясти государевых людишек, потревожить богатых гостей.

На Войсковом кругу в Черкасске Корнило Яковлев зачитал две грамоты государевы с приказом ловить и выдавать тех яицких воров и сыскать их где ни будет — либо на Волге и Яике, либо на Хвалынском[19] море. И на самом подходе к донским городкам встретил Разин знакомых казаков — Василия Никитина и Фрола Минаева с казаками. Послал их Войсковой круг искать яицких казаков и отговаривать их от воровства, чтобы принесли они свои вины великому государю и шли бы к нему на службу. С неохотой двинулись донцы на этот поиск. Говорили они Разину, что и сами бы пошли казаковать по Волге, потому что прочно запер султан своими крепостцами выход в Черное и Азовское моря и разжиться зипунами более негде. А с ногайских татар много ли возьмешь? Впервые встретился здесь Разин с Фролом. Понравился ему сотник.

25 октября из Посольского приказа войсковому атаману Яковлеву была прислана грамота: великий государь выказал казакам свое одобрение за то, что ходили они на приступы под крымскую крепость и за переговоры казацких посланцев Разина и Будана с калмыцкими тайшами. А через несколько дней после того, как грамота была зачитана на кругу, Разин подал войсковому атаману челобитную об отпуске его, Степана, на новое богомолье в Соловецкий монастырь. И снова отписал войсковой атаман в Посольский приказ о Степановом челобитье, и попросил от имени всего Войска Донского отпустить казаков — Степана Разина и Прокопия Кондратьева — помолиться соловецким чудотворцам.

Собирался Степан на богомолье против обыкновения медленно. И сборы эти были необычные. Войсковой дьяк изготовил ему речи о переговорах с калмыками, дали Степану и проезжую грамоту от Войскового круга и отпустили. В Черкасске говорили, что вовсе не на богомолье ушли Разин и Кондратьев, а послали их в Посольский приказ с тайным докладом о калмыцких делах.

Вернулся Степан быстро. В такие сроки никто до Соловков и обратно не доходил. Разин ни словом не обмолвился о богомолье. Но о Москве снова рассказывал много. В те дни в городе был мятеж большой. Из-за нехватки денег ввели государевы люди в обиход медную монету вместо серебряной. Быстро повысились цены, новые тяготы обрушились на простых людей, и забунтовала Москва. 25 июля 1662 года посадские начали, как и в 1648 году, громить дворы больших людей — бояр и дьяков. И хотя великий государь сурово наказал бунтовщиков, но деньги медные отменил. Залегли посадские по своим дворам, но не смирились.

— Бунтует вся земля русская, — говорил Разин, — куда ни придешь, все недовольны, и везде мы, казаки, — желанные люди.

А вскоре стало известно, что собирается Стенька в новое посольство и снова к калмыкам.

В начале февраля легкая казачья станица двинулась к калмыцким тайшам. Во главе станицы круг поставил старого казака Ивана Исакова и определил с ним Василия Гладкова, а вторым — Степана Разина. Также шли в составе станицы запорожские казаки Еремей Тимофеев с товарищами.

Дело у станицы к калмыкам было великой важности. Везли казаки к тайшам государеву грамоту и свои просьбы. Войсковой круг просил тайшей ударить по крымским улусам вместе с донскими и запорожскими казаками, перекрыть Муравский шлях, по которому обычаем ходит хан на русские земли, и двинуться в иные места, откуда, чают, может прийти хан. Везли также казацкие посланцы великие обещания тайшам — премно-гого государева жалованья и ласки.

28 февраля казачья станица пришла на подводах в Астрахань, и Иван Исаков подал в приказной избе астраханскому воеводе Григорию Черкасскому проезжую грамоту, наказную память, отдал и государеву грамоту к тайшам. В наказной памяти из Москвы Григорию строго наказывалось — немедля отпустить посольства с Астрахани, дать, не задержав, казакам в дорогу корм, подводы, а также подьячего для всякого письма, толмача доброго и смышленого и служилых людей, сколько будет пригоже. Однако ничего этого не потребовалось. Через торговых и всяких заезжих людей воевода Черкасский хорошо знал жизнь в калмыцких улусах. Вычитав царскую грамоту и наказную память, он тут же ответил казакам, что ныне отпустить их к калмыкам никак невозможно: и Дайчин-тайша и Мончак-тайша со всеми своими ратными людьми пошли на реку Яик воевать с яицкими дальними калмыками. А Манжик-тайша изменил великому государю и нападает на его служилых людей на реке Терек и под Астраханью и всякое разорение чинит. Воевода сообщил также казакам, что калмыцкие тайши Дайчин и Мончак уже воевали крымские улусы и сейчас обещались прийти под Царицын, чтобы двинуться оттуда воевать вместе с казаками, а он, воевода, обнадеживает их государевым жалованьем и милостью.

Все, с чем ехала к калмыкам казацкая станица, уже сделал астраханский воевода, и теперь отпала нужда идти искать по степи калмыцких тайшей.

Казаки пробыли несколько дней в Астрахани. Степан Разин любил этот полурусский-полутатарский город. Любил за пестрый шумливый люд, за бойкую и богатую торговлю, за разноязыкую речь. Здесь уже прочно обосновались московские люди. Вся Астрахань знала братьев Калмыковых, на чьих соляных учугах работали сотни людей. Сами Калмыковы сидели в Москве, а здесь выжимали соки из работных людей их приказчики и гнали, гнали соль в насадах на Север, до Казани и дальше до Нижнего Новгорода, а оттуда поднимали подводами по разным русским городам. Знали в Астрахани и богатого гостя Василия Шорина. Каждый год, едва вскрывалась Волга, шоринские караваны, где под парусами, где бечевой тянулись по Волге: вверх — с рыбой, солью, виноградом, арбузами, разными восточными товарами, на низ — с хлебом, толокном, крупой, оружейным и пороховым запасом, казной. Сотни людей работали на Шорина за корм, за две-три деньги в день.

В Астрахань с каждым годом прибывало все больше беглых и всяких неизвестных людей. Они хоронились по соляным учугам, спасались среди бурлаков и грузчиков, сселились по астраханским окраинам. Копилась там злоба на бояр, воевод, дьяков, богатых иноземцев, прижимистых гостей. Зато казаки здесь были своими людьми. Разин по обыкновению бродил по астраханским слободам, искал старых друзей, с которыми встречался еще во время Своего первого посольства к калмыкам, слушал, как кляли слободские люди воеводские да боярские тяготы, как просились в казаки, за зипунами, за море погулять, на воле потешиться. Но Степан ничего не обещал им, Лишь пил со слободчанами дешевое виноградное вино да велел ждать, а как выйдет срок, то будут и зипуны, будет и заморье.

Если что и было затаенное у него на уме, то помалкивал он: знал — воеводские сыщики с великим тщанием следят за казаками у людей про их речи расспрашивают, а потом записывают и передают воеводе. Схватят немедля и затаскают по приказам, не посмотрят, что ты царский посланец.

К весне 1663 года Наконец договорились донские и запорожские казаки вместе с калмыцкими тайшами выступить против хана.

К донскому урочищу Салу подошла небольшая калмыцкая рать во главе с Шогашай Мергенем и батыром Бакшием, а оттуда калмыки двинулись к урочищу Молочные Воды. Сюда же пришли донские и запорожские казаки — всего 500 человек. И в головщиках у донских казаков был Степан Разин, а у запорожцев — казак Сары Малжик.

Много сил потратил Степан на то, чтобы поднять на хана единые силы казаков и калмыков. И сам ездил к тайшам, напоминал и воеводе астраханскому поторопить калмыков, просил разрешения у Войскового круга ударить по крымским улусам, и теперь, когда все было готово, когда калмыки уже шли на Дон, дал наконец круг разрешение. Но для начала поднялось не все войско, потому что калмыки прислали немногих людей — всего пятьдесят человек, и зазорно было идти с ними всем казакам. Круг разрешил Разину собрать охочих казаков и всяких вольных людей.

Первым делом попытался Степан поднять на поход домовитых казаков, но те только усмехались: людей мало, калмыки плохие помощники, да и сам головщик молод еще. Много ли зипунов возьмешь на всем этом? Зато «голые» люди из низовых и верховых городков поднялись с радостью. Удалось повести за собой Степану и немногих домовитых казаков из Молодых, которые искали военной славы и не прочь были поразжиться рухлядишкой, скотом и ясырем.

Поход по казацкому обычаю начался весной, в конце марта, когда очистилась река Дон и подсохли дороги. Сошедшись у Молочных Вод, казаки и калмыки ударили на Крымскую Перекопу. Быстр и яростен был этот удар. Уже здесь Степан Разин показал себя не только как казак, но и как атаман, решительный и дерзкий. Не успели крымские люди схватиться за оружие, а казаки и калмыки уже гуляли по всему улусу, с налета брали крымские городки. И у той Перекопи взяли они две тысячи крымских лошадей, три тысячи коров, шестьсот баранов да ясыря — мужиков, женок, девок и ребят триста пятьдесят человек. Потом Степан Разин приказал отступить. Гнали казаки табуны лошадей и стада коров и баранов, тащили за собой крымских пленников. Двигались казаки назад к Молочным Водам.

Для охраны выделил Степан небольшой сторожевой отряд конных калмыков и казаков. И скоро те сообщили, что идет следом за казаками Сафар Казы-ага, а ведет за собой шестьсот человек татар. Степан Разин велел отогнать подалее лошадей и скот, увести по лощинам пленников, а сам повернул навстречу аге.

— Как учнем бой с крымскими: людьми, — учил Разин своих казаков, — а вы кричите, что идут сейчас на помощь казакам еще полторы тысячи калмыцких людей, которые дожидали около Молочных Вод.

Так и сделали казаки. Ударили по войску Сафар Казы-аги и многих крымцев побили и поранили, а самого агу тоже ранили сильно, но не рассмотрели казаки, умер тот ага от ран или ушел. Тут начали казаки кричать, что идут к ним еще калмыки от урочища, и дрогнули татары, обратились вспять.

Казаки беглецов не преследовали. Вместе с калмыками пришли они к Молочным Водам и здесь же устроили дуван — разделили между собой животину и ясырь. А разделив, двинулись запорожские казаки на Запороги, калмыки ушли в степь, а донские казаки пошли к себе на реку Дон.

С большой славой вернулся Степан Разин в Черкасск. Хоть рухляди казаки принесли немного, но пригнали лошадей, коров, баранов. Зажиточные казаки продавали на торгу лишнюю животину, а другой скот гнали ко своим дворам. Голутвенные же спускали все, что взяли в походе, тут же, а потом несколько дней подряд звенели монетами, гуляли по кабакам Черкасска, пили за здоровье своего молодого и удачливого атамана Степана Тимофеевича, а, прожившись и перессорившись с домовитыми казаками, уходили в свои городки, дожидались нового похода.

…Шел 1665 год. Вот уже который месяц были русские рати в тяжелом походе против Польско-Литовского государства под Киевом. Вместе с русскими войсками стоял под Киевом и полк донских казаков, в котором, как говорили, служили братья Разины. Сбылись слова ненавистника казаков князя Юрия Алексеевича Долгорукого: указал царь быть казакам в походе — конно, людно и оружно, и теперь в осеннюю стужу месили они грязь по литовским дорогам вместе с московскими стрельцами, мерзли на холодном, промозглом ветру, ели червивые сухари, недомогали, покрывались от холода и грязи язвами и струпьями. А князь Юрий, бывший в походе главным воеводой, посмеивался: пусть привыкают донцы к государевой службе — меньше дурить да бунтовать будут.

Роптали казаки, говорили, что не годится вольным донским людям быть в такой великой нужде, голоде и холоде и пусть укажет воевода — отпустит их по домам на Дон, а не то сами уйдут. Топал на них воевода ногами, одетыми в чистые сафьяновые сапожки, кричал, грозил дать батогов для острастки. Угрюмо смотрели на него казаки, молча расходились по своим куреням. Там уж они давали волю своим речам. Говорили, что князь Юрий немилостив к казакам, не выдает им обещанное государево жалованье, морит голодом, хотя и нет на то особой нужды.

— Хватит, послужили мы свое великому государю! — кричали казаки. — Теперь и по домам пора. Может, хан давно уже запустошил наши городки и станицы, увел в полон женок и ребятишек.

Рассказывали потом казаки, что больше всех кричали братья Разины. Стенька шумел, хватался за саблю, грозил зарубить московских воевод. Иван, бывший в головщиках, подавал голос спокойно, рассудительно.

— Казаки, — говорил он, — не дадим порушить наших вольностей. Так, как хочет князь Юрий, мы великому государю не служивали.

Потом Иван с товарищами ходил будто бы в шатер к воеводе, просил отпустить казаков до весны по домам, Говорил Долгорукому, что непривычны казаки воевать осенним и зимним временем. Сидят в эта дни казаки в тепле по своим куреням и дворам, а как реки вскроются, так они, казаки, снова готовы идти на службу, всячески норовить и правдой служить великому государю.

— Будете служить, когда вам скажут, — таков был ответ воеводы.

На другой день казацкий полк поднялся со своих мест и двинулся в донские пределы.

Князь Юрий быстро узнал о казацком бунте и тут же снарядил вдогонку за бунтовщиками отряд стрельцов. Голове же стрелецкому наказал, чтобы не брал казаков всех вместе, поостерегся, а как станут они расходиться по своим городкам и станицам, тут бы и хватал их и, главное, схватил бы зачинщиков Ивашку и Стеньку Разиных.

Голова строго выполнил наказ воеводы. Едва пришли казаки в донские земли и стали расходиться по своим родным местам, стрельцы похватали их. Взяли под стражу и братьев Разиных. Вместе с другими ослушниками привели их пред грозные воеводские очи.

Неистов и жестокосерд во гневе был князь Юрий. Суд его был грозен и короток: Ивашку Разина приказал казнить смертью на глазах у Стеньки, чтобы и младшему бунтовать было неповадно, остальных бить кнутом на правеже.

На следующее утро стрельцы построили виселицу, выгнали к ней связанных казаков и вытолкнули Ивана в казацкий круг.

— Ну говори теперь свои речи, — глумился воевода, — зови казаков обратно на Дон.

Молчал Иван, молчали и казаки, лишь неотрывно смотрели в ненавистное воеводское лицо. Отвел тогда глаза князь Юрий. Только и сказал: «Повесить!»

Схватили стрельцы Ивана, заломили руки за спину, поволокли. Оглянулся он, крикнул через стрельцов: «Не плачь, брат! Донскому войску поклонись, скажи — поминал, мол, Иван товарищей перед смертью! Вольность свою казацкую берегите!»

Стоял Стенька, смотрел, как качается на виселице под осенним ветром уже неживой любимый и единокровный брат его Иван, и слезы текли по Стенькиным щекам, мочили усы, бороду.

Никогда и никому не говорил он позднее обо всем этом. И не знали люди, правду рассказывали казаки или была то простая молва.

«А БУДЕ КАЗАКИ УЧИНЯТЦА НЕПОСЛУШНЫ…»

С 1665 года тихо и незаметно жил Степан Разин на Дону. Поначалу он пришел в свою станицу, но без старшего брата постылыми показались ему родные места. Немного помешкав и осмотревшись, Степан вскоре перешел в Черкасок; туда же вслед за старшим братом перебрался и Фрол.

Не раз пытался в те месяцы войсковой атаман Корнило Яковлев втянуть Степана в большие донские дела — великая нужда была и в хороших головщиках для походов против крымских и ногайских татар, и в опытных посланцах к тем же калмыкам; нужны были также крепкие люди, чтобы держать в узде расходившуюся голутвенную вольницу. Городки в верховьях Дона уже не вмещали всю беглую голь. Голутвенные люди шумели по среднему течению реки, ставили свои острожки чуть не под самым Черкасском, все громче подавали их люди голос и в самой донской столице. Но пока, слава богу, все обходилось. Домовитые казаки, блюдя свои земли и льготы и слушаясь указов великого государя, сбивали вновь построенные крепостицы. Совеем недавно домовитые казаки напали на городок, что поставили неизвестные люди на реке Иловле. Напали и сожгли его дотла. А в Москву отписали, что наказали беглых воров, и крепостицу их дотла спалили, и самих воров с реки Иловли вовсе выбили. Благодарил великий государь домовитых казаков за верную службу и всячески жаловал.

— Эх Степан, оставь свои думы, — говорил крестный отец Корнило Разину. — Принимайся за дело. Набирай людей. Ударишь по верховым городкам, переймешь беглых — на то почет и жалованье будет тебе от великого государя, а потом можно идти снова и в крымские улусы или податься на Тарку: давно уже не гуляла казацкая сабля по берегам Хвалынского моря.

Уговаривал, улещивал Корнило, обещал всякую помощь: и людьми и припасами. Но глух был Степан к уговорам крестного отца, безучастно и бездельно слушал он его речи, внимая лишь из уважения.

Тогда Корнило принимался за Фрола. Младший брат был несговорчивее, помягче, а тоже добрый, смышленый и смелый казак. Стали приглашать Фрола на совет старшины. Старые казаки, видя, что благоволит войсковой атаман к Фролу, принимали его на равных.

— Иди, иди к ним, — говорил Степан брату со злой усмешкой, — жалованьем наградят царским сверх всякой меры, и будешь ты у царя да у бояр зад лизать вместе с Корнилой. Веселая жизнь.

— Ну что ты, брат, взъелся на Корнилу? Он-то не виноват. Он за казаков стоит, бережет их вольности.

— Какие вольности? Для таких же, как он, христопродавцев? Они же вольных людей ни во что не ставят. Уговаривал меня Корнило сбить верховые городки, перенять беглых, отдать их боярам да воеводам по спискам.

Метался Фрол между войсковым атаманом и братом, не знал, кого и слушать: оба говорили правду, но догадывался Фрол, что у каждого из них правда-то была своя.

А Степан совсем стал отходить от своих прежних дел. Целыми днями сидел он на своем дворе, не ходил на круг, совсем перестал бывать у старых, добрых казаков.

— Ну, пускай его потешится, покуражится, — говорил Корнило. — Все равно к нам придет.

Невидимый узелок вражды затягивался между Степаном Разиным и войсковым атаманом.

Ранней весной 1666 года в Черкасск неизвестно откуда пришла весть, что собираются голутвенные люди идти к Москве просить великого государя принять их в службу и положить им жалованье. А во главе голутвенных, говорила весть, чают, будет атаман Васька Ус. Не обрадовала, хоть и потешила, эта весть домовитых. И вправду, смешно это было брать на государеву службу вчерашних беглых крестьян и холопов. Однако беду могли натворить голутвенные немалую.

Прежде всего Корнило Яковлев решил все разведать доподлинно. Тайным делом послал он людей в верховые городки, наказал дойти и до самого Васьки Уса.

Вернулись люди и донесли старшине и войсковому атаману, что собралось в верховых городках голи видимо-невидимо — все выходцы из сел и с посадов — крестьяне, холопы, ярыжки. Сидит-де голь без хлеба, холодает в землянках. А Васька Ус похваляется — если не пустят их домовитые казаки на низ к крымским и турецким берегам, то пойдут казаки на Москву просить милости у самого великого государя и службу ему станут служить. А «голые» люди кричат — ударим-де по уездам, возьмем зипуны у бояр и помещиков на Воронеже да на Туле.

Вести из верховых городков всерьез встревожили войсковую старшину. Василий Ус был известным атаманом. Ходил он не раз походами против разных окрестных народов, служил великому государю на свойской границе под Псковом и Царевичев Дмитриевой городом, ходил вместе с русскими ратями против свеев в 1657 году. Воевода князь Юрий Алексеевич Долгорукий доносил тогда в Москву, что служат казак Васька Ус с товарищами исправно и дела разные военные делают истово. Правда, поозоровал Ус немного в свейском походе: наехали казаки на псковской дороге на людишек помещика Семена Стрешнева и тех людишек побили и пограбили. Но прошло то дело для казаков бесследно: нужны они были в боях со свеями.

Вернулся Василий Ус из свейского похода, покрутился немного в Черкасске и подался вскоре на верховые городки. С того времени не слышали про Василия ничего худого до тех самых пор, пока не собрался он вести голутвенных людей на службу к царю.

К весне появились в Черкасске гонцы от Уса. Они подговаривали в поход и старых казаков. Побывали посланцы Уса и на дворе у Степана Разина, но Степан равнодушно выслушал предложение Уса идти к нему в есаулы: не собирался Разин в тот год двигаться с места, да, кроме того, не с руки ему, уже бывшему в головщиках, идти в есаулы под такого же, как он, казака. Хотел Степан посмотреть, что у Василия Уса получится, как встретят в Москве его самовольный поход с «голыми» людьми на государеву службу и далеко ли Василий пройдет по русским уездам. Предупредил его и Корнило Яковлев — просил не дурить и к Васькиному воровству не приставать. Так и ответил Разин посланцам Усовым, сказал, что не готов он ныне к походу, да и войсковой атаман не пускает.

Корнило Яковлев пытался было вразумить и удержать верховых казаков, но те снялись с места неожиданно и ушли на Воронеж.

Уже 10 июня 1666 года писал из Воронежа тамошний воевода Василий Уваров в Москву на царское имя: «Выехали на Воронеж з Дону из донских, из верховых козачьих городков донские козаки отоман Василей Ус да есоул Иван Хороший, а с ними донских козаков конных и пеших 500 человек. А в расспросе, государь, он, Василей, да Иван передо мною, холопом твоим, сказали, что-де они идут на твою великого государя службу, где ты, великий государь, укажешь быти им на своей, великого государя службе».

Воевода принял казаков, позволил им послать станицу во главе с Усом в Москву бить челом государю, а остальным велел стоять под Воронежем и ждать вестей. Однако все повернулось не так, как указал воевода: не стали казаки ждать свою станицу, скрытно сняли курени и ушли на север, а уже в начале июля из Скопинского уезда пришли о казаках новые вести. Доносил скопинский воевода Андрей Мерчуков, что наезжают казаки на помещичьи деревни и творят всякое дурно, подговаривают крестьян идти с ними, казаками на Москву проситься на государеву службу. А вскоре помещики Тульского уезда в великом расстройстве подали тульскому воеводе челобитную о бесчинствах казаков в уезде.

Бежали от великого страха тульские дворяне с женами и детьми за тульские крепостные стены, а вслед за ними подавались поближе к уездным городам помещики окрестных мест.

В это время Василий Ус с товарищами подал на Москве челобитье великому государю. Просили казаки принять их на службу, а писали так: «И войско, великий государь, стоячи на степе, помирают голодною смертью, а я, холоп твой Васька, с 13-ю человеки скитаемся меж двор на Москве. А как мы, холопи твои, подымалися на твою великого государя службу, и мы, холопи твои, одолжали великими долги для ради твоего государева подъема».

Писал Ус и не ведал о том, что делает его «войско». А казаки шли по Тульскому уезду, по помещиковым землям. Со всех окрестных вотчин и поместий бежали крестьяне к казакам где подговором, где сами. Множилось казачье войско. Доносили воеводские лазутчики, что «донских казаков будет с 1500 человек, а телег с ними со 150, а лошадей около их станов с 2000. А телеги-де поставлены в разных местах, а не обозом, — где чьи курени, в тех местах телеги и поставлены». А казаков среди них была самая малость: все больше крестьяне, которые назвали себя казаками.

Шли казаки по Тульскому уезду, а в соседних уездах — Козловском, Скопинском, Московском, Серпуховском, Лебедянском, Каширском, Шацком — было волнение великое. Слезно молили помещики унять казаков, вернуть их всех приставших к ним беглых крестьян и холопов. А по глухим ночным дорогам пробирались к Усу люди из деревень и посадов, множили казачье войско. К июлю месяцу 1666 года отряд Уса вырос до трех тысяч человек. И если поначалу казаки вели речь лишь о царском жалованье, то теперь присоединившиеся к ним крестьяне все чаще посматривали в сторону помещичьих усадеб.

Шли из Москвы грозные наказы воеводам по городам унять казаков, образумить, вернуть на Дон, а беглых крестьян и холопов взять у казаков по старым крепостям. А будут те казаки учиняться непослушны, говорили царские наказы, и тех казаков приказано служилым людям имать и отдавать в городах воеводам и приказным людям и сажать их в тюрьму. Особенно строго указывал царь усилить борьбу с казаками тульскому воеводе Ивану Ивашкину. Велел он ему, воеводе, собрать с городов и из уезда дворян и детей боярских и идти им наспех к Туле и приготовить в достатке и зелье, и свинец, и порох. «А только по сему нашему, великого государя, указу того всего ты не учинишь, — говорила царская грамота тульскому воеводе, — и тебе за то от нас, великого государя, быть в великой опале и в жестоком наказанье и в вечном разоренье безо всякого милосердия».

Во главе войск, посланных под Тулу, и начальником над всеми тулянами царь поставил окольничего и воеводу князя Юрия Никитича Борятинского. Боевым воеводой был князь Борятинский, воевал с поляками и свеями и отличился на государевой службе. Теперь же поручили ему дело трудное и хитрое. Нельзя было и ссориться с казаками, но и унять их надлежало в короткие сроки, а главное — успокоить уездных людей, отбить беглых крестьян и казаков, вернуть их по крепостям помещикам, а рейтаров, драгун, стрельцов, ушедших из полков, наказать батогами и вновь разослать по полкам.

В грамоте, посланной Борятинскому, царь приказывал поначалу с казаками не задираться и даже похвалить их за приход на государеву службу, выдать им жалованье и хлебный запас, с чем бы доехать им до Дона. «И на Дон бы шли они, старые донские казаки, смирно, — наказывал великий государь, а нигде б никому никакова дурна и грабежу не чинили, и иных беглецов к себе никого не принимали, и великого государя опалы на себя не наводили». Однако строго приказывал царь казакам всех беглецов выдать по росписям, а также отдать все награбленное по уездам добро. Хитрил царь, хитрил ж Борятинский. Хотели на Москве отколоть крестьян от казаков, а потом похватать поодиночке.

Поначалу ласков и обходителен был воевода Борятинский. В лагерь на реку Упу, где стояли казаки, послал он своих людей, и те приехали в лагерь и приглашали Василия Уса с товарищами — есаулами, старыми казаками прийти к воеводе для переговоров, обещал воевода казакам жалованье и хлебный запас.

Василий Ус с двумя казаками явился к воеводе. Вот тут-то и показал себя князь Борятинский. Бушевал он не хуже Юрия Алексеевича Долгорукого, бегал по шатру, кричал на казаков, ругал ворами, велел немедля переписать всех беглых ж выдать их по спискам, а в конце ругани приказал взять атамана с товарищами под стражу и содержать настрожайше, как каких-нибудь калмыцких аманатов, до тех пор, пока казаки не выдадут беглецов. Срочно шли к князю Борятинскому служилые люди со всех сторон, перерезали все дороги по уезду, повсюду ловили беглых людей, нависла беда над казацким лагерем на Упе. Готовился князь Юрий сбить казаков, прогнать иных на Дон, а остальных вернуть помещикам. Но не успел воевода совершить задуманное дело: ночью бежал Василий Ус с товарищами из-под стражи, и, хотя послал воевода погоню, ушли казаки из воеводских рук.

Едва появился Василий Ус среди казаков и принес тревожные вести, как тут же сняли они свой табор и двинулись на юг.

Шли казаки днем и ночью спешно и бережно, кормили коней прямо из рук, а Юрий Борятинский поспешал следом, но не достал казаков. Достигли они своих донских городков и рассыпались по ним, попрятались по лесам и урочищам.

Сразу прибыло людей в верховых городках; привел с собой Ус из московского похода не одну тысячу человек, и хотя ушел он из русских уездов, но волнения великие там продолжались, бежали крестьяне окольными путями вслед за казаками, минуя воеводские заставы и сыскные отряды.

Князь Борятинский, следуя за казаками, подошел вплотную к границам Донского войска. Хватали стрельцы но городкам людей без разбора, отсылали для розыска и расправы. Князь Юрий прислал войсковому атаману грозный приказ царя выдать немедля с Дону всех беглых, что хоронились и в верховых и в низовых городках, требовал воевода примерно наказать самого Василия Уса и его товарищей, чтобы впредь воровать и смущать людей было им неповадно, но в пределы Войска Донского Борятинский войти не осмелился. Да и из Москвы на то приказа не было: не хотели московские думные люди ссориться с Донским войском, еще нужны были донцы против Крыма и поляков, да и боялись в Москве нового выхода казаков в русские уезды: только-только миновала одна беда, и надо было беречься от новых напастей: крестьяне и холопы роптали, ждали нового казацкого выхода.

Получив государеву грамоту от Борятинского, казаки собрали Войсковой круг. Знал Корнило, что дело будет трудное: выдавать всех беглых было нельзя, иначе поднимется все голутвенное казачество. Жестоко наказывать Уса и некоторых старых казаков, принявших участие в московском походе, — значило обозлить домовитых, которые блюли свои донские вольности. Но и Москве отказывать и задираться было не с руки: войско Борятинского стояло у границ донской земли. Лишит великий государь жалованья и хлебного запаса, закажет торговать с Доном — плохое время настанет для казачества. Выдать новоприбылых беглых, наказать Уса большой пеней — так хотел порешить дело Корнило Яковлев.

За несколько дней до Войскового круга Корнило принялся подбирать себе крепких сторонников. Надлежало ему изловчиться — и честь казацкую соблюсти, и Москву улещить. Беседовал Корнило со старыми казаками, чей голос решал многие дела на кругу. Иные вздыхали, опасались гнева государева, говорили, что надо признать собственную дурость и выдать беглых крестьян, другие, погорячее, и слышать об этом не хотели. Однажды под вечер зашел Корнило на двор к Разиным. Степан поприветствовал крестного отца, но без тепла и участия, пригласил пройти в горницу, молча слушал хитроумные речи войскового атамана, хмурился, смотрел исподлобья. Ничего не сказал Степан Разин Корниле Яковлеву, а на Войсковом кругу обещал быть. Поговорил Корнило и с Фролом Разиным. Того сам зазвал к себе. Фрол был посговорчивее. Хотя и держал он обиду на московских воевод за казненного брата Ивана, однако понимал, что ссориться с Москвой вроде не с руки. Уговорил его Корнило.

Вызвали из верховых городков на круг Василия Уса с товарищами. Те приехали без страха, гордые и дерзкие. Шутка ли, побывали на Москве, вручили челобитье в Посольский приказ, подошли с войском чуть не к стенам Тулы, избегли воеводу Борятинского, привели с собой на Дон три тысячи беглых людей, попугали помещиков и вотчинников по уездам. А великий государь, блюдя их казацкую честь и вольности, еще обещал отпустить им все их вины и дать свое жалованье и хлебный запас на дорогу.

Так и отвечали Василий Ус с казаками на кругу.

Шумел Войсковой круг. Колыхалось на осеннем ветру войсковое знамя. Выходили с речами казаки один за другим. Все — сторонники Корнилы Яковлева. Говорили разумные, умеренные слова: новоприбылых беглых выдать, Уса наказать пеней, чтобы впредь самовольством, без войскового ведома на государеву службу не ходил. Но не согласны с этим были казаки с верховьев Дона. «Сегодня вы выдадите новоприбылых, — говорили казаки, — а назавтра Борятинский и Долгорукий начнут искать нас и возвращать помещикам».

Василий Ус открыто винил войсковую старшину в сговоре с Москвой.

Молчал, смотрел и слушал Степан Разин, не встревал в казацкие споры, а Фрол поначалу хотел поддержать войскового атамана, а потом сробел, спрятался.

Отступал Корнило медленно, шаг за шагом, и делал все так, будто он-то и блюдет в первую голову казацкую честь и вольности. О беглых уже не заикался, предложил лишь взыскать с Уса пеню и сочинить грамоту в Москву с известием о жестоком наказании Василия, а о каком — подробно не извещать. Казакам это понравилось. Посмеивались они на сметливость Корнилы Яковлева, радовались, что есть у них такой хитроумный атаман. А о беглых в грамоте речи не было.