аххххххххххх
лучше так
аххххххххххх (СТОП!)
Гэвин Гейт:
Знай, когда тебе больно
Ударные:
Бэмс!
Гэвин Гейт:
тогда больно и мне
Богини:
больно и мне (они взмыли ввысь во вселенском страдании любви, но вернулись к ровному тону, теперь яснее, будто зареклись от чрезмерных эмоциональных всплесков, тум/тум/тум)
УДАРНЫЕ ПРЕОДОЛЕВАЮТ ПЯТЬ ТАКТОВ. ГЭВИН ГЕЙТ ВЫКАТЫВАЕТСЯ ИЗ УГЛА НА ВТОРОЙ РАУНД. ТЕПЕРЬ – ДО ПОБЕДНОГО КОНЦА. БОГИНИ ГОТОВЫ ВЫСОСАТЬ ПОБЕДИТЕЛЯ НАСМЕРТЬ.
Гэвин Гейт:
Я мог бы сказать,
пора понять
тебе наконец (Кто ты, Гэвин Гейт? Странные у тебя приказы. Думаю, ты прошел через какие-то испытания и слишком многое познал. Ты – король квартала в каких-нибудь трущобах и издаешь Законы)
Богини:
тебе наконец (они содрали с себя блестящие бюстгальтеры и эскадрильей камикадзе обрушились на сердце, полное страха)
Гэвин Гейт:
Когда ты ушла,
Отвернулась навек
навсегда от меня
Богини:
навсегда от меня
Гэвин Гейт:
Я молил тебя (его сила с ним, его войска выстроены по линейке, теперь он может рыдать)
нет
Нет о нет!
Богини:
Ахххххххххххх
Не уходи
Ибо знал он обидит (возвращаясь к высокомерному повествовательному тону)
НРАВОУЧИТЕЛЬНЫЕ ЗВУКИ УДАРНЫХ
будет больно и мне
Богини:
больно и мне
Ах
Ах
Ах (шаг вниз по мраморной лестнице, и он воспрянул духом)
Гэвин Гейт:
Он тебя поймал
тобой овладел (в грустной раздевалке, где отдыхают все любовники, Гэвин услышал подробности совокупления)
Богини:
Ахххххххххх (Месть! месть! Но, Сестры, разве мы не истекаем кровью по-прежнему?)
Гэвин Гейт:
а что до любви
то ты
Богини:
Ха! (они выплюнули свою ненависть с этим воплем)
Гэвин Гейт:
скоро будешь не у дел
О я о-о-о
просто дурак (но мы-то знаем, что нет, – не больше, чем я, ибо мы работаем со священным материалом. О, Боже! Все формы любви дают силу!)
раз люблю тебя так
Богини:
люблю тебя так (чудесный возглас. Теперь они – женщины в ожидании мужчин, мягкие и влажные они присели на балконах, выглядывая дымовые сигналы, трогая себя)
Гэвин Гейт:
Понимаешь
может любить и дурак
Солнышко
Богини:
Аххххххххххх
Гэвин Гейт:
Вернись назад (приказ)
позволь осушить (надежда)
слезу (истинная жизнь сострадания)
в глазу (в одном глазу, дорогая, в одном глазу за один прием)
ГЭВИН И БОГИНИ ХЛЕЩУТ СЕБЯ ЭЛЕКТРИЧЕСКИМИ ШНУРАМИ
Я тебя не обижу
Богини:
Никогда не обижу
Гэвин Гейт:
Правда, я не обижу
Богини:
Никогда не обижу
Гэвин Гейт:
Знай, когда тебе больно,
Ударные:
Бэмц!
Гэвин Гейт:
тогда больно и мне
Богини:
больно и мне
Гэвин Гейт:
Очень больно и мне
Богини:
больно и мне
Гэвин Гейт:
Никогда не покину
Богини:
больно и мне[75]
ОНИ ПОСТЕПЕННО ЗАТИХАЮТ, ЭЛЕКТРОМУЗЫКАНТЫ, ГЭВИН, БОГИНИ, ИХ СПИНЫ КРОВОТОЧАТ, ИХ ГЕНИТАЛИИ КРАСНЫ И ВОСПАЛЕНЫ. ВЕЛИКАЯ ИСТОРИЯ РАССКАЗАНА, В ДИКТАТУРЕ ВРЕМЕНИ, ОРГАЗМ РАЗОДРАЛ ЗНАМЕНА, ВОЙСКА МАСТУРБИРУЮТ, СКВОЗЬ СЛЕЗЫ ГЛЯДЯ НА ФОТОГРАФИЮ КИНОКРАСОТКИ ИЗ ЖУРНАЛА 1948 ГОДА, ОБЕЩАНИЕ ПОВТОРЕНО.
Радио:
Это был Гэвин Гейт и Богини…
Я кинулся к телефону. Я позвонил на станцию. «Это „Музыкальная девчонка спозаранку“? – заорал я в трубку. – Да? Это правда ты? Спасибо, спасибо. Посвящение? О, любовь моя. Неужели ты не понимаешь, я так долго просидел один в кухне. Я ненормальный. Я страдаю от ненормальности. Я ужасно сжег себе большой палец. Только вот сэров этих не надо, ты, „Музыкальная девчонка спозаранку“. Я должен поговорить с кем-то вроде тебя, потому что…»
Телефон:
Бип-бип.
Вы что делаете? Эй! Эй! Алло, алло, о нет. Я вспомнил, что в нескольких кварталах вниз по улице есть телефон-автомат. Я должен с ней поговорить. Туфли вляпались в сперму, когда я шел по линолеуму. Я добрался до двери. Я вызвал лифт. Мне так много нужно было ей сказать, ей, с ее грустным голосом и знанием города. Я вышел на улицу, четыре утра, улицы мокры и темны, как только что разлитый цемент, уличные фонари – чуть ли не просто украшения, облачные шали ускоряют полет луны, толстостенные склады с золотыми табличками фамилий, холодный синий воздух полон запахов мешковины и реки, шум грузовиков с овощами из пригородов, скрежет поезда выдергивает освежеванных животных из ледяных постелей, люди в спецовках с огромными пакетами еды в дорогу, на переднем крае войны за выживание вспыхнула великая борьба, и люди победят, люди поведают о горечи победы – я был снаружи, в обычном холодном мире, Ф. привел меня сюда множеством сострадательных трюков, удушье во славу существования взорвало мне грудь и расправило легкие, как газету на ветру.