Помоги проекту - поделись книгой:
Ночь с 3 на 4 августа мы провели в землянке под Прохоровкой. До 3 часов утра все было относительно спокойно, но потом русские открыли ураганный артиллерийский огонь. В канонаде участвовали и знаменитые «сталинские органы»[4] (многоствольные реактивные минометы). К этому следует добавить и действовавших с воздуха штурмовиков, осыпавших нас градом бомб и щедро поливавших из бортовых пулеметов. Земля тряслась, снаряды в буквальном смысле перепахивали ее, грохот стоял такой, что хоть уши затыкай, но и это помогало мало. Ужас, да и только. Я не мог представить себе в кошмарном сне, что мне придется пережить подобное. Чувствуя неотвратимый конец, мы инстинктивно пытались зарыться поглубже. Признаюсь, такого безграничного страха я не испытывал никогда, казалось, что вот еще немного, и тебя накроет очередным снарядом.
Создавалось впечатление, что Красная Армия только и ждала нашего наступления, чтобы продемонстрировать нам свою безграничную мощь и тем самым обозначить коренной перелом в ходе этой войны.
Какое-то время спустя поступило распоряжение: «К орудиям! Открыть ответный огонь!» Но все мы были в таком состоянии, что об ответном огне и речи быть не могло. Все словно окаменели в своих временных укрытиях. К тому же никто не знал, сколько вообще осталось в живых из нашего дивизиона — отовсюду раздавались крики раненых и призывы о помощи. Сомневаюсь, что в этом хаосе удалось оказать им помощь.
К 18 часам этот ад понемногу стих. Мы стали выбираться из окопов и полузаваленных землянок на воздух, но вскоре на нас стали надвигаться русские танки «Т-34». И снова команда: «К орудиям! Открыть ответный огонь!»
Дрожа от страха, мы кое-как стали наводить еще оставшиеся целыми орудия на танки и все же открыли ответный огонь. Чего только не сделаешь из желания выжить. И нам даже удалось подбить несколько машин врага. Но танки продолжали наползать на нас, следуя извилистым курсом, петляя, как зайцы, чтобы не дать нам прицелиться. Они вели по нам огонь из пушек, а потом проехались по нашим позициям. Все попытки удержать позиции перед натиском стальной армады были бессмысленны, все, кто еще стоял на ногах, брали эти самые ноги в руки и покидали позиции. Я в панике тоже выскочил из своей землянки и без оглядки понесся вперед. Справа и слева земля вздыбливалась от разрывов танковых снарядов, но я, невзирая ни на что, чесал вперед, подгоняемый лишь одной мыслью: «Прочь отсюда!» И многие мои оставшиеся в живых товарищи тоже спасались бегством. Мы мчались, огибая воронки, едва не спотыкаясь о тела погибших. Это был не организованный отход, а просто паническое бегство, отчаянная попытка спасти свою жизнь, когда тебе надеяться уже не на кого и не на что, а лишь на себя самого. Не знаю, сколько я километров отмахал, страх свел на нет чувство времени, я не прислушивался к себе, не забивал себе голову мыслями вроде, мол, выдержу ли я, не упаду ли я, нет — я просто несся вперед. И вскоре понял, что все-таки спасся, что я уже вне досягаемости русских танкистов. Да и грохот боя ощущался здесь слабее. Но я все равно по инерции продолжал бежать.
Отмахав так несколько километров, я понял, что сердце вот-вот выскочит из груди. И тут впереди снова заметил танки противника. «Ну вот и все, теперь точно конец», — мелькнула мысль, но тут один мой товарищ воскликнул: «Эй, погляди-ка, наши!» Это были и вправду наши. Подразделение «тигров» все-таки сумело прорваться сюда и сдержать натиск русских, что и позволило нам продолжить путь отступления.
Да, повезло мне тогда в тот знаменательный день 4 августа. А не то быть мне в покойниках.
Мой 332-й полк под командованием майора Лодта продолжил отход на запад. Мы потеряли все наши орудия и большую часть наших боевых товарищей. Пару дней все было спокойно, и мы имели возможность передохнуть в одной из близлежащих деревень. В садах и на огородах было полно помидоров и арбузов, мы набросились на них, как дикари, неудивительно, что все кончилось жутким расстройством желудка. В эти «спокойные дни» полк вооружили трофейными орудиями из запаса. Сомнительно, чтобы это могло что-нибудь изменить для нас. Куда разумнее было просто без проволочек отступить.
13 августа в 16 часов небо потемнело. Сотни советских бомбардировщиков освобождались от бомбового груза как раз над нашей деревней. И снова содрогалась земля, и снова приходилось улепетывать от разрывов. Было приказано незамедлительно сменить позиции: «Отступить вместе с техникой!» Для контрудара не оставалось ни времени, ни сил — мы видели, как на нас опять устремились русские танки, вынудившие нас бежать наперегонки со смертью.
Полк понес страшные потери — до 50 % живой силы и техники. Сильнее всего донимали шедшие на бреющем штурмовики. Они всегда появлялись внезапно и нещадно косили нас из пулеметов.
Вследствие уменьшения численности подразделения было принято решение слить наш 8-й дивизион с 7-м. После этого наш расчет снова получил орудие на конной тяге, и мы стали отступать в направлении Киева.
Во время отступления через Украину 9 сентября мы снова подверглись сильной атаке русских. Орудия, техника — все пришлось бросить на съедение танкам противника. А нам, солдатам, опять пришлось спасаться бегством. Очень и очень многим спастись таким образом не удалось, и они навеки остались на поле боя. Но мне и на этот раз повезло — я уцелел вместе с лошадьми.
Наша связь, наша разведка никуда не годились, причем на уровне офицерского состава. Командование не имело возможности ориентироваться во фронтовой обстановке, с тем чтобы своевременно принять нужные меры и. снизить потери до допустимых границ. Мы, простые солдаты, разумеется, не знали, да и не могли знать истинного положения дел на фронтах, поскольку служили просто-напросто пушечным мясом для фюрера и фатерланда.
Невозможность выспаться, соблюсти элементарные нормы гигиены, завшивленность, отвратительная кормежка, постоянные атаки или обстрелы противника. Нет, о судьбе каждого солдата в отдельности говорить не приходилось.
Общим правилом стало: «Спасайся, как можешь!» Число убитых и раненых постоянно росло. При отступлении специальные части сжигали собранный урожай, да и целые деревни. Страшно было смотреть на то, что мы после себя оставляли, неукоснительно следуя гитлеровской тактике «выжженной земли».
28 сентября мы вышли к Днепру. Слава богу, мост через широченную реку был в целости и сохранности. Ночью мы наконец добрались до столицы Украины Киева, он был еще в наших руках. Нас поместили в казарму, где мы получили довольствие, консервы, сигареты и шнапс. Наконец желанная пауза.
На следующее утро нас собрали на окраине города. Из 250 человек нашей батареи в живых осталось только 120, что означало расформирование 332-го полка.
Между Киевом и Житомиром вблизи рокадного шоссе мы, все 120 человек, стали на постой. По слухам, этот район контролировали партизаны. Но гражданское население было настроено к нам, солдатам, вполне дружелюбно.
3 октября был праздник урожая, нам даже позволили потанцевать с девушками, они играли на балалайках. Русские угощали нас водкой, печеньем и пирогами с маком. Но, самое главное, мы смогли хоть как-то отвлечься от давящего груза повседневности и хотя бы выспаться.
Но неделю спустя снова началось. Нас бросили в бой куда-то километров на 20 севернее Припятских болот. Якобы там в лесах засели партизаны, которые наносили удары в тыл наступавшим частям вермахта и устраивали акции саботажа с целью создания помех войсковому снабжению. Мы заняли две деревни и выстроили вдоль лесов полосу обороны. Кроме того, в нашу задачу входило приглядывать за местным населением.
Мы с моим товарищем по фамилии Кляйн неделю спустя снова вернулись туда, где стояли на постое. Вахмистр Шмидт заявил: «Оба можете собираться в отпуск домой». Слов нет, как мы обрадовались. Это было 22 октября 1943 года. На следующий день от Шписа (нашего командира роты) мы получили на руки отпускные свидетельства. Какой-то русский из местных отвез нас на телеге, запряженной двумя лошадками, к рокадному шоссе, находившемуся за 20 километров от нашей деревни. Мы дали ему сигарет, а потом он уехал обратно. На шоссе мы сели в грузовик и на нем добрались до Житомира, а оттуда уже поездом доехали до Ковеля, то есть почти до польской границы. Там явились на фронтовой распределительный пункт. Прошли санитарную обработку — в первую очередь надо было изгнать вшей. А потом с нетерпением стали дожидаться отъезда на родину. У меня было ощущение, что я чудом выбрался из ада и теперь направлялся прямиком в рай.
27 октября я добрался домой в родной Гросраминг, отпуск мой был по 19 ноября 1943 года. От вокзала и до Родельсбаха пришлось топать пешком несколько километров. По дороге мне попалась колонна заключенных из концлагеря, возвращавшихся с работ. Вид у них был очень понурый. Замедлив шаг, я сунул им несколько сигарет. Конвоир, наблюдавший эту картину, тут же накинулся на меня: «Могу устроить, что и ты сейчас с ними зашагаешь!» Взбешенный его фразой я бросил в ответ: «А ты вместо меня зашагаешь в Россию недельки на две!» В тот момент я просто не понимал, что играю с огнем, — конфликт с эсэсовцем мог обернуться серьезными неприятностями. Но все на том и кончилось. Мои домашние были счастливы, что я живой и здоровый вернулся на побывку. Мой старший брат Берт служил в 100-й егерской дивизии где-то в районе Сталинграда. Последнее письмо от него было датировано 1 — м января 1943 года. После всего виденного на фронте я сильно сомневался, что и ему может повезти так, как мне. Но именно на это мы и надеялись. Разумеется, мои родители и сестры очень хотели знать, как мне служится. Но я предпочитал не вдаваться в детали — как говорится, меньше знают, крепче спят. Они и так за меня достаточно тревожатся. К тому же то, что мне выпало пережить, простым человеческим языком просто не описать. Так что я старался свести все к пустякам.
В нашем довольно скромном домике (мы занимали небольшой, сложенный из камня дом, принадлежавший лесничеству) я чувствовал себя как в раю — ни штурмовиков на бреющем, ни грохота стрельбы, ни бегства от преследующего врага. Птички щебечут, журчит ручей.
Я снова дома в нашей безмятежной долине Родельсбах. Как было бы здорово, если бы время сейчас замерло.
Работы было хоть отбавляй — заготовка дров на зиму, например, да и многое другое. Тут я оказался как нельзя кстати. Встретиться с моими товарищами не пришлось — все они были на войне, им тоже приходилось думать о том, как выжить. Многие из нашего Гросраминга погибли, и это было заметно по скорбным лицам на улицах.
Дни проходили, медленно приближался конец моей побывки. Я был бессилен что-либо изменить, покончить с этим безумием.
19 ноября я с тяжелым сердцем прощался со своими домашними. А потом сел в поезд и поехал возвращаться на Восточный фронт. 21 числа я должен был прибыть назад в часть. Не позднее 24 часов необходимо было прибыть в Ковель на фронтовой распределительный пункт.
Дневным поездом я выехал из Гросраминга через Вену, с Северного вокзала, на Лодзь. Там мне предстояло пересесть на поезд из Лейпцига с возвращавшимися отпускниками. А уже на нем через Варшаву прибыть в Ковель. В Варшаве к нам в вагон сели 30 вооруженных сопровождающих пехотинцев. «На этом перегоне наши поезда часто атакуют партизаны». И вот среди ночи уже на пути в Люблин послышались взрывы, потом вагон тряхнуло так, что люди свалились со скамеек. Поезд, еще раз дернувшись, остановился. Начался жуткий переполох, Мы, схватив оружие, выскочили из вагона посмотрёть, что случилось. А случилось вот что — поезд наехал на подложенную на путях мину. Несколько вагонов сошло с рельсов, и даже колеса сорвало. И тут по нам открыли огонь, со звоном посыпались осколки оконных стекол, засвистели пули. Тут же бросившись под вагоны, мы залегли между рельсами. В темноте было трудно определить, откуда стреляли. После того, как волнение улеглось, меня и еще нескольких бойцов отрядили в разведку — надо было пройти вперед и выяснить обстановку. Страшновато было — мы ждали засады. И вот мы двинулись вдоль полотна с оружием наготове. Но все было тихо. Час спустя мы вернулись и узнали, что несколько наших товарищей погибли, а кое-кого и ранило. Линия была двухпутной, и нам пришлось дожидаться следующего дня, когда подогнали новый состав. Дальше добрались без происшествий.
Па прибытии в Ковель мне было сказано, что остатки моего 332-го полка сражаются под Черкассами на Днепре в 150 километрах южнее Киева. Меня и еще нескольких моих товарищей приписали к 86-му артполку, входившему в состав 112-й пехотной дивизии.
На фронтовом распределительном пункте я повстречал своего однополчанина Иоганна Реша, он тоже, оказывается, был в отпуске, а я-то думал, что он пропал без вести. Мы вместе отправились на фронт. Ехать пришлось через Ровно, Бердичев и Извеково до Черкасс.
Сегодня Иоганн Реш живет в Рандэгге, неподалеку от Вайдхофена, на реке Ибс, это в Нижней Австрии. Мы до сих пор не теряем друг друга из виду и регулярно встречаемся, раз в два года обязательно бываем друг у друга в гостях.
На станции Извеково я встретил Германа Каппелера. Он был единственный из нас, жителей Гросраминга, с которым мне довелось встретиться в России. Времени было мало, мы успели лишь обменяться парой слов. Увы, но и Герман Каппелер не вернулся с войны.
8 декабря я был в Черкассах и Корсуне, мы снова участвовали в боях. Мне выделили пару лошадей, на которых я перевозил орудие, потом радиостанцию в 86-м полку.
Фронт в излучине Днепра изгибался подковой, и мы находились на обширной равнине, окруженной холмами. Шла позиционная война. Приходилось часто менять позиции — русские на отдельных участках прорывали нашу оборону и вовсю палили по неподвижным целям. До сих пор нам удавалось отбрасывать их. В селах почти не осталось людей. Местное население давно покинуло их. Мы получили приказ открывать огонь по всем, кого можно заподозрить в связях с партизанами. Фронт, как наш, так и русский, вроде бы устоялся. Тем не менее потери не прекращались.
С тех самых пор, как я оказался на Восточном фронте в России, мы по воле случая не разлучались с Кляйном, Штегером и Гутмайром. И они, к счастью, пока оставались в живых. Иоганна Реша перевели в батарею тяжелых орудий. Если выдавалась возможность, мы обязательно встречались.
Всего в излучине Днепра у Черкасс и Корсуня в кольцо окружения угодила наша группировка численностью 56 ООО солдат.
Под командование 112-й пехотной дивизии (генерал Либ, генерал Тровитц) были переведены остатки моей силезской 332-й дивизии:
— 331-й баварский мотопехотный полк;
— 417-й силезский полк;
— 255-й саксонский полк;
— 168-й саперный батальон;
— 167-й танковый полк;
— 108-я, 72-я, 57-я, 323-я пехотные дивизии;
— остатки 389-й пехотной дивизии;
— 389-я дивизия прикрытия;
— 14-я танковая дивизия;
— 5-я танковая дивизия СС.
Рождество мы отпраздновали в землянке при минус 18 градусах. На фронте было затишье. Мы сумели раздобыть елку и парочку свечей. Прикупили в нашем военторге шнапса, шоколада и сигарет.
К Новому году нашей рождественской идиллии пришел конец. Советы развернули наступление по всему фронту. Мы беспрерывно вели тяжелые оборонительные бои с советскими танками, артиллерией и подразделениями «катюш». Ситуация с каждым днем становилась все более угрожающей.
К началу года почти на всех участках фронта немецкие части отступали.
А нам приходилось под натиском Красной Армии отходить, причем как можно дальше в тыл.
И вот однажды буквально за одну ночь погода резко сменилась. Наступила небывалая оттепель — на термометре было плюс 15 градусов. Снег стал таять, превратив землю в непролазное болото.
Потом, как-то во второй половине дня, когда в очередной раз пришлось сменить позиции — русские насели, как полагается, — мы пытались оттащить пушки в тыл. Миновав какое-то обезлюдевшее село, мы вместе с орудием и лошадьми угодили в самую настоящую бездонную трясину. Лбшади по круп увязли в грязи. Несколько часов кряду мы пытались спасти орудие, но тщетно. В любую минуту могли появиться русские танки. Несмотря на все наши усилия, пушка погружалась все глубже и глубже в жидкую грязь. Нам это оправданием служить вряд ли могло — мы обязаны были доставить к месту назначения доверенное нам военное имущество. Близился вечер. На востоке вспыхивали русские сигнальные ракеты. Снова послышались крики и стрельба. Русские были в двух шагах от этой деревеньки. Так что нам ничего не оставалось, как распрячь лошадей и назад к нашим. Хотя бы конную тягу уберегли. Почти всю ночь мы провели на ногах. У коровника мы увидели наших, батарея заночевала в этом брошенном коровнике. Часа, наверное, в четыре утра мы доложили о прибытии и описали, что с нами стряслось. Дежурный офицер заорал: «Немедленно доставить орудие!» Гутмайр и Штегер попытались было возразить, мол, нет никакой возможности вытащить увязшую пушку. Да и русские рядом. Лошади не кормлены, не поены, какой с них прок. «На войне невозможных вещей нет!» — отрезал этот негодяй и приказал нам немедленно отправляться назад и доставить орудие. Мы понимали: приказ — есть приказ, не выполнишь — к стенке, и дело с концом. Вот мы, прихватив лошадей, и зашагали назад, полностью сознавая, что есть все шансы угодить к русским. Перед тем как отправиться в путь, мы, правда, дали лошадям немного овса и напоили их. У нас же с Гутмайром и Штегером уже сутки маковой росинки во рту не было. Но даже не это нас волновало, а то, как мы будем выкручиваться.
Развиднелось, шум боя стал отчетливее. Через несколько километров нам повстречался отряд пехотинцев с офицером. Офицер поинтересовался у нас, куда мы путь держим. Я доложил: «Нам приказано доставить орудие, которое осталось там-то и там-то». Офицер выпучил глаза: «Вы что, совсем сдурели? В той деревне уже давно русские, так что поворачивайте назад, это приказ!» Вот так мы и выпутались.
Я чувствовал, что еще немного, и свалюсь. Но главное — я был пока жив. По два, а то и три дня без еды, неделями не мывшись, во вшах с ног до головы, форма колом стоит от налипшей грязи. И отступаем, отступаем, отступаем…
Черкасский котел постепенно сужался. В 50 километрах западнее Корсуня всей дивизией мы попытались выстроить линию обороны. Одна ночь прошла спокойно, так что можно было поспать.
А утром, выйдя из лачуги, где спали, тут же поняли, что оттепели конец, а раскисшая грязь превратилась в камень. И вот на этой окаменевшей грязи мы заметили белый листок бумаги. Подняли. Оказалось, сброшенная с самолета русскими листовка:
Прочти и передай другому:
Ко всем солдатам и офицерам немецких дивизий под Черкассами!
Вы окружены!
Части Красной Армии заключили ваши дивизии в железное кольцо окружения. Все ваши попытки вырваться из него обречены на провал.
Произошло то, о чем мы давно предупреждали.
Ваше командование бросало вас в бессмысленные контратаки в надежде оттянуть неминуемую катастрофу, в которую вверг Гитлер весь вермахт. Тысячи немецких солдат уже погибли ради того, чтобы дать нацистскому руководству на короткое время отсрочить час расплаты. Каждый здравомыслящий человек понимает, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Вы — жертвы неспособности ваших генералов и своего слепого повиновения вашему фюреру.
Гитлеровское командование заманило всех вас в западню, из которой вам не выбраться. Единственное спасение — добровольная сдача в русский плен. Иного выхода нет.
Вы будете безжалостно истреблены, раздавлены гусеницами наших танков, в клочья расстреляны нашими пулеметами, если вы захотите продолжить бессмысленную борьбу.
Командование Красной Армии требует от вас: сложить оружие и вместе с офицерами группами сдаваться в плен!
Красная Армия гарантирует всем добровольно сдавшимся жизнь, нормальное обращение, достаточное пропитание и возвращение на родину после окончания войны. Но каждый, кто продолжит сражаться, будет уничтожен.
Офицер завопил: «Это — советская пропаганда! Не верьте тому, что здесь написано!»
Мы даже не желали отдать себе отчет, что уже в кольце. Во избежание падения боевого духа войск.
Под Звенигородкой русские превратили изгиб линии фронта в котел, нанеся нам в тыл два сходящихся удара. Близились ставшие для нас роковыми попытки прорвать кольцо окружения. В котле оказались шесть с половиной наших дивизий. И вот Верховное главнокомандование вермахта задумало ценой огромных потерь попытаться вытащить из котла эти дивизии. В штабах вовсю ковали планы деблокирования под кодовым названием «Свобода!». Во внутреннем кольце оставались всего лишь три занятые нами деревни. Хаты были переполнены — требовалось срочно кое-как разместить около 4000 раненых. Большинству из них все равно было уже ничем не помочь. Вывезти их самолетом не представлялось возможности — аэродром с грунтовым покрытием в Корсуне тоже раскис, и вот уже несколько недель там не приземлялись и не поднимались в воздух самолеты. Прямо в садах и у домов скопилось множество техники — орудий, танков, повозок, грузовиков и т. д. Все это приходилось оставлять, а предварительно приводить в негодность, чтобы враг не смог воспользоваться нашими вооружениями. Грузовики сжигались, у танков снимали гусеницы, у автомобилей простреливались шины. С собой прихватывали лишь самое необходимое.
Расчленение колонны перед выступлением:
Справа: 112-я пехотная дивизия;
Центр: 72-я пехотная дивизия;
Слева: танковый батальон СС;
Арьергард: 57-я баварская дивизия, 6 ООО человек под командованием генерала Трогвитца. Их задача: обеспечение прикрытия тыла.
Всего под командованием генерала Либа насчитывалось около 50 ООО солдат, готовых идти на прорыв. Каждый солдат понимал, с каким риском связан прорыв и какой кровью он нам обойдется. Но мы все-таки надеялись, что среди убитых не окажемся.
Вблизи населенного пункта Шевченковский мы (40 человек) ночевали в деревенской хате. Ночью снова загрохотала русская артиллерия — ураганный огонь. К счастью, место нашего временного постоя не пострадало.
А утром, когда канонада немного утихла, я получил от Шписа приказ забрать кухню 12-й батареи. И после обеда я на двух лошадях прибыл в расположение 12-й батареи. Она находилась метрах в 200 от нас. У кухни меня накормили и еще дали с собой хлеба и консервов. Я знал, что вечером предстоит прорываться. И уже сейчас мне было не по себе.
Повсюду чувствовалась нервозность. Раненых спешно укладывали на телеги. Не транспортабельных просто бросали. С ними оставались двое врачей, которые должны были передать их русским. Мне показалось, что эти люди были обречены на гибель. Да и вообще, что это значит? Ведь даже если тебя тяжелораненого немедленно отправить в госпиталь, шансы выжить так и так мизерные. И вот этих несчастных обрекали на медленную и мучительную смерть. Сегодня, разумеется, трудно представить себе нечто подобное.
По левую сторону дороги я заметил два вполне исправных штурмовых орудия из подразделения СС. Это отчего-то прибавило мне уверенности. Может, все-таки удастся выскочить, мелькнула у меня тогда мысль.
Все началось 16 февраля. День тот тянулся невыносимо. Мы понимали, что для многих он станет последним. Подготовка шла полным ходом. Наконец стемнело. В 22 часа мы были готовы выступить. Предстояло с боем прорываться через линию обороны русских. Перед этим нам было приказано вести себя тихо, ни в коем случае не курить и вообще как можно дольше оставаться незамеченными. Но русские — не дураки, они отлично понимали, в чем дело. Мы ведь не один день проторчали в кольце окружения, за нами наблюдали, нас не раз атаковали, и потом — как это 50 ООО человек, пусть даже с легким вооружением, можно незаметно протащить через оборонительные позиции неприятеля?
Колонны тронулись. И для меня и моей запряженной лошадьми повозки началась смертельная игра. Над нами то и дело свистели снаряды, разрывавшиеся где-то в хвосте колонны и уносившие жизни солдат. Путь дивизии проходил через село Звенигородка. Вот там был самый настоящий ад. Узкие улицы подвергались обстрелу русских, проехать было совершенно невозможно. Повсюду были разбросаны обломки орудий, тут и там торчали разрушенные стены хат. И разрывы снарядов, разрывы, разрывы… Саперы пытались привести в порядок поврежденный мост, который нашей колонне предстояло миновать. Но огонь врага становился интенсивнее, снаряды ложились все гуще, в воздухе свистели раскаленные осколки стали, кроившие людей на куски. Взрывающиеся грузовики, крики, призывы о помощи — одним словом, паника, хаос. Продвижение застопорилось. Я со своей кухней пока что оставался целехонек и медленно, но упорно продвигался дальше, время от времени пережидая обстрел за чудом сохранившейся стеной. Единственным спасением было продвигаться вперед и только вперед.
Не понимаю, как мне это удалось, но я все же сумел выбраться из этой деревни, которую снаряды едва ли не сровняли с землей.
Мы выехали в поле — повсюду, куда ни глянь, перепаханные поля, луга и грязь, жуткая, промерзшая грязь. Не видно ни зги, на небе ни звездочки, ледяной ветер, вскоре перешедший в снежный буран. По-прежнему гремели разрывы снарядов. Но я, ни о чем не думая, продвигался вперед. Можно без всякого преувеличения сказать, что все мы в ту ночь совершили экскурсию в преисподнюю.
Небо постепенно светлело. В отдалении я различил небольшой подъем, а на нем, к своему ужасу, поджидавшие нас русские танки. Стало быть, нашей 3-й танковой дивизии не удалось прорвать кольцо окружения снаружи, в чем нас наперебой уверяли.
Внезапно танки открыли по нам ужасающий огонь. Вокруг чистое поле, укрыться негде совершенно. И снова кошмарные сцены. Солдаты, побросав все, что мешало, бросились вперед. Бросали все, даже повозки с ранеными — им наверняка было суждено оказаться под гусеницами русских танков. В этом бедламе каждый думал только о себе, ни о какой взаимовыручке и речи не было.
Когда я на своей повозке добрался до возвышенности, рядом со мной жутко грохнуло, а мою шедшую справа лошадку неведомая сила приподняла вверх и отшвырнула в сторону. В нас угодил танковый снаряд, полевую кухню разбило всмятку. На мое счастье, я сидел на другой лошади, та от испуга шарахнулась, но я успел все-таки соскочить на землю. Пробежав несколько метров, ткнулся лицом в снег и долго лежал, трясясь от ужаса и холода. В любую минуту можно было ожидать смертельного попадания. Я было подумал распрячь уцелевшую лошадь и продолжить путь верхом, но земля вокруг вздымалась от разрывов снарядов. Нет, нельзя, подумал я, слишком велик риск. Поднявшись, я решил последовать примеру других солдат, спасавшихся от врага бегством. Повторяю, каждый тогда спасал только собственную шкуру.
Пройдя или пробежав немного вперед, я поймал одну из бесхозных лошадей, соорудил из болтавшейся у нее на шее веревки подобие уздечки, взобрался на нее и без седла поскакал прочь. И тут у меня над головой вновь засвистели пули. На вытянутой в длину горке я рассмотрел группу русских, явно взявших меня на прицел. Пришпорив лошадь, я поскакал быстрее. И тут снова взрыв, и меня швырнуло наземь. Лежу и думаю: «В меня попали, все, крышка». Но боли никакой. Оглядевшись украдкой, метрах в десяти увидел свою лошадь всю в крови. Животное, лежа на спине, конвульсивно дергало поднятыми копытами. Осколок попал ему в грудь, положив конец мукам моей помощницы.
Поднявшись на ноги, понял, что мне и на этот раз повезло — я отделался легким испугом. Разве что тело гудело, словно тебя отходили чем попадя, С неба крупными хлопьями падал снег. Надо было идти дальше, и побыстрее. Некоторое время спустя я прибился к группе таких же как и я спасавшихся бегством. Но вскоре спереди по нам открыли пулеметный огонь. Почувствовав, что передвигаться с большой группой опасно, я и еще несколько человек, отделившись, решили пробиваться на юго-запад самостоятельно. «Неужели мы сбились с пути?» — в ужасе подумал я. Слишком уж сильно простреливается здесь местность. Впереди лежали поросшие кустарником болота. Хоть какое-то прикрытие. Вдали я увидел дерево, у которого сгрудились лошади. Подобравшись поближе, разглядел, в каком ужасном состоянии они были. У многих на теле зияли раны, животные стояли с безучастным видом, будто покорившись судьбе. Одна, правда, на вид была здоровой. Я и решил ее выбрать, чтобы продолжить путь. Необходимо было выйти к речке Тирский Тикич,[5] перебраться через нее, тогда русским танкам меня уже не достать. Но сначала предстояло преодолеть заболоченный участок. Здесь среди кустов и низких деревьев я почувствовал себя в относительной безопасности. Но меня поджидал очередной дурной сюрприз — лошадь задними ногами провалилась в трясину. Ценой жутких усилий мне все же удалось ее вытащить. Я подумал, что раз здесь болото, то где-то неподалеку должна быть и речка. И верно, вскоре вдали показалась река. Но по мере приближения к ней нарастал и шум боя. Выйдя на берег, я убедился, что он под обстрелом. Все, кто смог добраться сюда, думали только об одном — скорее на другой берег, чего бы это ни стоило. Многие бросались в ледяную воду, пытаясь спастись вплавь, другие цеплялись за льдины. Горько описывать ужас виденного мною. Разрывы снарядов, вздымавшие вверх фонтаны воды, изуродованные трупы. У меня голова пошла кругом от этого кошмара. Трудно, невозможно сразу освоиться в таком аду. Может, оно и к лучшему, потому что будь по-другому, я бы давно уже поставил точку на всех своих попытках.
Поделиться книгой: