Помоги проекту - поделись книгой:
Тут уж против сказать было нечего, и Луня, сердито сопя, первым двинулся дальше, бороздя лызинами снежную гладь.
Лес мало по-малу менялся. Совсем исчезли родные дубы, стало меньше липы и березы, зато появился густой подлесок из ольхи, тальника, вербы. «По болотам идем!», – смекнул Луня. Шык говорил, что земли чудей вдоль всего морского побережья болотистые и мокрые, летом гнуса полно, а от гнилой воды поднимается дурной дух, что вызывает болезни души и тела. Еще водится в болотах прорва всяческой нечисти, и ночью по чудским лесам лучше даже отрядно не ходить – добром не кончится. Хорошо, хоть зимой промерзают топи, и нет ни гнуса, ни тварей окоянных – спят под корягами да в омутах, злобу копят.
На следующий день путники свернули к закату – Шык вел их к Соленой воде, чтобы не упереться в скалистые отроги Ледяного хребта, до которого было уже рукой подать, не больше пяти дней пути. По Чертежу выходило, что не сегодня-завтра путники должны были выйти к реке Буре…
Река открылась внезапно – едва трое походников проскочили небольшую, лесистую ложбинку и поднялись на косогор, как в глаза им брызнул яркий солнечный свет, а внизу открылось огромное заснеженное пространство, широкое и ровное. На той стороне, за широкой снежной луговиной, темнел лес. А прямо внизу, на покрытом снегом льду реки, они увидели перевернутые санки и несколько человеческих тел.
– Оружие вынайте, други! – посуровев, велел Зугур, который по прежнему считался в маленьком отряде главным по войским делам. Луня принялся отвязывать от поняги меч, Шык вытащил из своего мешка короткий арский меч, который он взял по просьбе Зугура – волхв не любил металла, справедливо считал, что его оружие – знание. Сам Зугур оружился знатно. Помимо меча, кинжала, топорика для метания, лука со стрелами, вагас прихватил еще громадную двулезвийную секиру, ту самую, которой орудовал во время их похода в Зул-кадаш оставшийся в Сырых оврагах Фарн.
Ощетинившись точеной бронзой, путники скатились вниз и подъехали к лежащим на льду, припорошенным снежком телам.
То, что это чуди, Луня понял сразу, хотя никогда не видел никого из их странного племени. Невысокие, все в шкурах и травяных плетеных коробах на меху вместо шапок, бороды заплетены в косы, лица скуластые, глаза… А вот какие глаза у чудей, Луня увидать не смог – у мертвецов глаза выклевали вороны.
Шык внимательно осмотрел тела, потом велел Зугур перевернуть всех и оглядел с другой стороны.
– Чудно! – заметил вагас, воткнув секиру в снег и тревожно оглядываясь: – Четверо мертвых, а крови не видать! Чем их убивали, а, Лунька? Дубинами, что ли?
Луня, по примеру Шыка, тоже присел на корточки возле одного из трупов, закрыл глаза и провел рукой над телом. Там, где должна была быть рана, рука Луни обычно чувствовала холод. Не мороз, а внутренний холод, какой бывает от мертвяцкого камня на вершине кургана даже в самый знойный день. Луня умел это делать с раннего детства, и всегда находил у животных и малюток бессловесных болезные места.
Но сейчас Луня ничего не почуял. Словно бы чудя умер сам, от старости умер, или… Или чары его сразили, недобрые чары!
– Дяденька, чарами их, да? – выпрямившись, спросил он у волхва. Шык покачал головой:
– Нет, ничего такого. Тут все проще – и хуже… Прячь секиру, Зугур, она пока ни к чему. Мор это. Потому и селение покинутое нам встретилось. От мора бежали чуди, думали, что он в селении останется, а они уйдут. Но от мора так не уйдешь, не спрячешься. Все, други, пошли отсюда, а то как бы и к нам мор не прицепился! По реке пойдем, так быстрее будет. У Соленой воды свернем на полуночь – и прямо на Ледяной хребет выйдем. Так оно дольше, но надежнее. А раз надежнее, значит – быстрее…
Два дня, без роздыху, мчались они по ледяной броне огромной реки на закат, два утра солнце вставало у них за спиной, и два вечера садилось перед глазами. На третий день берега разошлись в разные стороны, лес, что рос на них, начал редеть, а впереди почуялся бескрайний простор. Море, Соленая вода, один из Краев Земли, по поверьям родов. Луня теперь знал, что это не так. Нет у Земли края, ибо кругла она, кругла, как мяч для килы-игры…
Свернув к полуночи, вновь вступили походники под лесную сень. Тут, недалеко от морского побережья, росли сосны, одни лишь огромные, в несколько обхватов, медноствольные сосны, чьи вершины, как казалось Луне, подпирали небеса, как столбы в хижинах хуров подпирают крышу.
На лызунках бежать по такому лесу – одно удовольствие, подлеска, поросли молодой совсем нет, ничего не мешает, а вот с топливом для костра тяжко – стволы у сосен внизу голые, сучьев, что сверху падали, под толстым слоем снега не видать, а рубить треохватный ствол походным топориком целую семидицу придется, какое уж тут к лешье торопление!
Но, хвала богам, и мороз спал, да так, что днем на солнце таяли сугробы, а с древесных веток свисали сосульки и веселая капель звенела, радуя душу.
– Не уж-то весна уже пришла, дяденька? – спросил как-то на привале Луня у волхва, удивляясь теплу: – Ведь мы вона сколько на север пробежали, третья семидица пошла. Сейчас и дома-то у нас зима еще стоит, только-только ведь свитун-месяц начался!
– Какая уж тут весна! – махнул рукой Шык, внимательно приглядываясь к небесам и принюхиваясь к сыроватому воздуху: – Да и на оттепель не похоже. Чудно как-то. Уж не чародейство ли какое, а, други?
– Чародейство, не чародейство, а по мне так – коли тепло, так и нам в помощь, стало быть, радоваться надо! – Зугур усмехнулся, закончил точить лезвие секиры, попробывал пальцем, нахмурился и вновь взялся за правило – недоточил, не вывел до конца, в бою подведет оружие, и сложишь голову, а все отчего – поленился, как должно, сделать.
Луня, у которого и меч и цогский кинжал всегда были в порядке, убрел в сторонку, прислонился к желто-бурому сосновому боку, выпростал из-под шапки ухо, приник им к стволу, закрыл глаза и вслушался в жизнь могучего дерева. Не верилось Луне, что не весна пришла, надоел уже мороз, надоели метели. Слушал ученик волхва, не проснулся ли сок в сосне, не потек ли по древесным жилам, пробуждая дерево от спячки. Конечно, кому не попадя такого не услыхать, но Луня недаром волхвовству учится, умел кое-что.
Слушал он, слушал, вникал, обостряя слух, распускал все ниточки свои чуешные, силился – и услышал. Но не ток крови сосновой, а другое – услышал плач далекий, не древесный, не звериный – человеческий плач. Баба плакала, недалеко, на полуночь и восход в десяти полетах стрелы. Вот такая весна…
Ее звали Вокуя и она была родом чистокровная чудя. Похожая на затравленного зверька, грязная и замурзанная, в плоховыделанных, кислопахнущих шкурах, с колтунами в спутанных волосах, она не ела, не мылась, и не спала уже две семидицы. Все родичи Вокуи ушли в лучший мир – так она сама сказал Шыку, единственному из троих путников, с кем стала разговаривать.
– Видать, мор унес всех ее родных. Не пойму, как она-то убереглась? – угрюмо проговорил волхв, когда напоенная отваром из ягод и шариков мурцы чудя уснула у костра.
Нашли ее быстро. Едва Луня услыхал плач, он тут же бросился за волхвом и Зугуром. Путники, идя на звук, вышли в конце концов к большой поляне, посреди которой, на высокой, раздваивающейся в трех человеческих ростах от земли сосне, сидела и горько рыдала худая простоволосая девчушка. А вокруг соснового ствола стояли и сидели, высунув из пастей розовые парящие языки, волки, крупные, почти черные в сумерках. Зугур вскинул было лук, но Шык удержал его. Вынув из колдовской котомки серый камень на кожаном шнуре, амулет Хорса, волхв метнул его в вожака, и волк, вначале ощерившись, вдруг коротко взвыл, и повинуясь его приказу, волки один за другим скрылись меж сосновых стволов, и пропали во мраке надвигающейся ночи.
Путникам пришлось повозиться, снимая найденыша с дерева. Когда опасность миновала, девочка, взметнувшаяся до этого на спасительный ствол единым духом, теперь не могла сама слезть с него. Зугур, связав несколько кожаных ремней меж собой, закинул один конец наверх, на дерево, Шык, немного говоривший по-чудьски, велел девочке обвязать себя, а потом все трое походников ухватились за нижний конец, и потихоньку спустили Вокую вниз.
Она проснулась на рассвете, вскочила, затравленно озираясь, метнулась к мешку с остатками припасов, выхватила оттуда ломоть вяленного мяса, и с рычанием впилась в него меленькими острыми зубками.
– Эх ты, голодень лесная! – усмехнулся проснувшийся Шык, велел Луне запалить костер, а сам подсел к жующей жесткое мясо чуде и спросил:
– Э-э… Скажи, Вокуя, откуда пришла смерть, что увела твоих родичей в иной мир?
Девочка замерла, не выпуская мяса изо рта, в ее глазах плеснул ужас, страх воспоминания, она задрожала, но волхв положил свою морщинистую руку на ее грязный лоб, прошептал тихо нужные слова, и Вокуя успокоилась. Давясь полупрожеванным мясом, девочка начала говорить, а Шык переводил присевшим рядом Луне и Зугуру:
– В их селении было немного домов, и в них жили только люди ее крови. Была ночь. Она вышла из дому, поздно, когда все ее родные уже спали. Она пошла… В амбар, что ли? В дом, где хранились колоды с медом, одним словом. А-а-а! Она тайком медком полакомиться захотела, вот чего! Так, дальше… В селение вошел старик. Что за старик?
Шык удивленно посмотрел на чудю и повторил свой вопрос на ее языке. Вокуя вздрогнула, но справилась с собой и продолжила говорить, а следом за ней зазвучал и голос Шыка:
– Черный старик, в лохмотьях и босой. Он вышел из леса и пошел по селению. Он подходил к дверям и нюхал… Как лис, нюхал. Понятно, выведывал, стало быть. Дальше: старик обошел все избы, а Вокуя сидела в медовом сарае и все видела. И вот старик пошел к сараю, но вдруг учуял мед и остановился… Испугался, во как! И побежал назад, босиком по снегу! А потом он подбежал к одной избе и… И дунул в дверь. А после дунул в другую дверь, в третью. Так он обошел все избы, и подул во все двери. А потом взошла Луна и старик… Старик полетел! Нет, он стал… вразуми меня Влес, кем же он стал… Птахой ночной, или вроде того, и улетел. Вот оно что! Потом Вокуя тихонько вернулась домой, никому ничего не сказала, легла спать, и спокойно спала всю ночь. А утром… О, боги! Утром все умерли! И в ее избе, и в других, во всех, на которые дул тот старик. Умерли люди, и козы, и ручные зайцы, и хорьки, что жили в избах. Понятно… И тогда она убежала из селения, и две семидицы бродила по лесам, пока стая волков не загнала ее на ту сосну, с которой мы ее сняли. Вот так все было, други!
Вокуя замолчала, дожевала мяса, взяла из рук Луни миску с согревшимся на костре отваром, робко улыбнулась и начала пить мелкими глотками обжигающее варево.
– Что за старик это был, ты понял, Шык? – спросил Зугур, подбросив веток в костер. Волхв покивал:
– Понял… Это Кощь, Черная Смерть, Моровой Дух, Людская Погибель… Хуже напасти и придумать трудно. Старается Владыка, разорви молния его печенку!
Вокуя, напившись отвара, укуталась в меховой плащ и тут же уснула – она была еще очень слаба. Трое походников отсели подальше от спящей, чтобы не мешать ей разговорами, хотя изможденную чудю вряд ли пробудил бы сейчас и грянувший над ее головой гром.
– Что делать будем, други? – спросил Шык, оглядывая лица своих спутников.
– С собой ее брать – так мы до Обура только к середине лета дойдем! – рубанул рукой Зугур, потом помолчал и вдруг добавил: – Но и оставлять ее тут тоже нельзя. Пропадет…
Луня поежился – одной, в здешних полуночных краях, когда до тепла еще полторы луны почти что – точно пропадет девчонка, он ж ни избу себе поставить не сможет, ни пропитание отыскать, да и нет у нее ничего с собой… Выход один.
– Придется с собой ее вести. – выдавил из себя Луня: – Если кинем мы ее, получится, что мы ничуть не лучше, чем Кошь этот…
Шык покивал головой, мол, так, так, все так, согласен, а вслух сказал:
– Оставить – пропадет. С собой брать – мы пропадем, а с нами и все дело наше. Словно испытывает нас кто-то! Были б лызунки лишние – и толковать было б не о чем.
– Опять «бы» мешает, волхв! – усмехнулся Зугур.
Так и не решили походники, как быть. Зугур с Луней, пользуясь свободным временем, отправились на охоту, Шык взялся за приготовление восстанавливающего силы зелья – будут они брать Вокую с собой или нет, а подлечиться девке все одно надо.
Охота удалась на славу. Здешние безлюдные места изобиловали зверьем и дичью, и охотникам не составило особого труда набить из луков десяток куропаток, потом Зугур подстрелил зайца, а когда ранние сумерки запозли в лес, и меж сугробами залегли густо-синие тени, Луня набрел на следы матерого сохатого.
Гнать зимой лося по сугробам для человека – пустая трата времени и сил, но это если в катанках человек. А если на катанки сверху одеты лызунки – лосю не спастись. Могуч он, внутри словно очаг горит, никакой мороз ему не страшен. Как пойдет голенастыми своими ногами по сугробам вымахивать – поди догони, но человек хитрее. Там, где сил у него не хватает, там, где вязнет он в рыхлом снегу, встает человек на деревянные полозья, и скользит поверх сугробов, настигая добычу.
Были б у Зугура с Луней рогатины, они б лося быстро добыли, но, как говорил вагас: «…»бы» мешает…». Таскать с собой тяжелые зверовые копья в походе не станешь, вот и пришлось носиться по сугробам, стрелы метать в хрипящего лосяру, пока не обескровел он, не остановился в небольшом распадке, а тут уж в ход пошла Зугурова секира.
Мясо выволакивали к стоянке в два захода, соорудив санки-катанки. У сохатого одна задняя нога весила, как весь Луня, попробуй утащи такого!
Шык недовольно нахмурился, увидав, какую добычу приволокли запоздавшие охотники, но Зугур только кивнул на по прежнему спящую Вокую – мол, ей припас сделаем.
– Значит, оставить ты ее решил, Зугур… – негромко то ли спросил, то ли подтвердил для себя волхв, и достав из-за катанки нож, принялся резать лосину на длинные ломти – коптить впрок.
Вокуя проснулась к полуночи. Путники уже наладили коптильный костерок в сторонке, шкура сохатого на жердинах морозилась возле ближайшей сосны, а в котелке варились язык, печень и сердце, самое охотничье лакомство.
Чудя села, потянулась к еде, Луня подсунул ей зажаренную на колу, пока суть да дело, куропатку. Девочка обглодала птицу, словно кошка – быстро и оставив лишь крупные кости. Насытившись, она вытерла жирные пальцы о волосы, уселась поудобнее и вдруг запела, глядя в костер, что-то на своем, протяжном и непонятном, языке.
– Чего поет-то она? – поинтересовался Зугур у волхва. Тот начал переводить:
Чудя умолкла, с торжеством обвела путников своими маленькими, серыми глазками, и снова взялась за еду. Зугур воззрился на Шыка:
– Ну и про что эта песня? И что такое – …«Тутряг», кажется?
Волхв покачал головой:
– Точно не знаю. «Яг» – это лес, а «Тутарл» – вроде девочка. Я только одно понял – она собирается остаться жить здесь, построить новый дом, но вразуми меня Влес, как она это сделает?
– А может, она думает, что мы ей поможем? Это ж семидицу с лихом топорами махать. Спроси ее, дяденька! – сказал Луня. Шык пожал плечами и обратился к уплетавшей вторую куропатку за обе щеки чуде:
– Вокуя, как ты построишь дом?
Не переставая есть, та ответила:
– У Вокуи есть САККАТТ ее рода. Вокуя не хотела жить, но боги послали вас в помощь Вокуи. Теперь Вокуя станет Тутарл-яг, и будет жить у Соленой воды. Вокуя будет ждать своего…
Волхв замешкался с переводом, переспросил, потом кивнул:
– Понятно. Суженного своего она будет ждать. А что такое Саккатт?
Вместо ответа девочка сунула руку за пазуху и вытащила небольшой мешочек из шкур. Отложив в сторонку недоеденную куропачью ножку, она развязала тесемку и начала доставать из мешочка и раскладывать на бревнышке какие-то предметы, попутно объясняя:
– Это дом-Саккатт, это – лодка-Саккатт, это – грибы-Саккатт, это – лук-Саккатт…
Луня с удивлением разглядывал сокровища маленькой чуди. Дом – берестяная маленькая коробочка. Лодка – кусочек сосновой коры с воткнутой в нее палочкой, грибы – ну, сушеные грибы и есть, лук – просто травинки какие-то.
Шык, внимательно следивший за Вокуей, кивнул девочке, понял, мол, потом обернулся к своим спутникам:
– Это чудские родовые амулеты, что ли. Что они, и зачем – не знаю, но чары в них есть, я чую. Древние чары, лесные, земляные, болотные…
Луня тоже чувствовал исходящее от немудренных поделок чуди чародейское дыхание – словно живые угольки из костра разложила Вокуя на бревне. Один Зугур презрительно скривился:
– Игрушки девичьи! Может, она умом повредилась?
Шык задумчиво покачал головой:
– Нет, Зугур, тут хитрее. Вишь, она помирать собиралсь, а как спасли мы ее, воспряла. А эти игрушки, как ты их называешь – не простые они, ох как непростые!
Вокуя, меж тем, тщательно доглодав куропачью ножку, бросила косточку в костер, снова вытерла пальцы о волосы и обратилась к Луне, указывая рукой на разложенные предметы и улыбаясь.
– Луня, она отблагодарить тебя хочет за спасение. – перевел Шык: – Предлагает тебе выбрать что-нибудь, только дом просит не брать, без него ей трудно придется. Давай, не обижай девку!
Луня встал, поклонился чуде и взял с бревна сосновую щепочку – лодку-Саккатт. Вокуя расцвела, быстренько убрала остальные чародейные вещи в мешочек, и залопотала что-то, быстро-быстро, постреливая замаслившимися после сытной еды глазками. Шык усмехнулся:
– Видать, правда, что у чудей всем бабы заправляют! Она говорит, что благодарна нам, что больше мы ей не нужны, она и сама справится, но мы сильные и умелые, и поэтому добудем себе еще мяса, а это она просит оставить ей! Во как! Чуть оклемалась, – а уже хозяйствует!
Зугур с Луней посмеялись, но потом согласно кивнули – все равно такую прорву лосятины с собой не уволочь.
Зарядив коптильный костерок на всю ночь, путники стали ложиться – завтра с ранья надо было выходить и бежать на лызунках весь день что есть мочи, нагонять упущенное время.
Ночь прошла спокойно, а утром, едва продрав в зимней тьме глаза, путники пораженно уставились на невесть откуда взявшийся посреди поляны чудский дом на пне. Все чин чинарем – и стены, и крыша, и даже очаг, судя по сизому дымку, выбивавшемуся из-под стрех, в этом доме имелся.
– Вот тебе и Саккатт! Вот тебе и чудя-замарашка! – подытожил Шык всеобщее изумление. А Луня сунул руку за пазуху и потрогал подаренную Вокуей щепочку – ценная вещь, беречь надо!
Вокуя проводила походников до той самой сосны, стоя возле которой, Луня услыхал ее плач две ночи назад. На прощание девочка поклонилась всем троекратно, прощебетала что-то на своем странном языке, и проворно повернувшись, убежала к своему новому жилищу.
– Она сказала: чтобы Саккатт стал… м-м-м, взрослым, что ли, надо подуть на него и сказать: «Этьик-кыык, эча – унна!». – перевел Шык.
– А что значат эти слова? – поинтересовался дотошный Луня.
– Что-то вроде: «Раз-два, было мало – станет много!». – ответил Шык, проверил крепления лызин и первым двинулся по снежной целине.
– Да, мужики, с вами не соскучишься! – усмехнулся Зугур: – Как в сказке живем!
– Поменьше бы их, этих сказок, и жить было бы поспокойнее! – донесся из ложбины голос волхва: – Давайте, догоняйте, телепни!
Прошло несколько дней, как путники покинули полянку посреди соснового леса, оставив Вокую в ее новом, чародейством созданном за одну ночь доме. Путь их лежал теперь строго на полуночь, и Ледяной хребет мало по малу начал приближаться. Это чувствовалось и по возникающим то и дело цепям лесистых холмов, и по студеному дыханию ледников, да и сам лес изменился – исчезли сосны, их место заняли угрюмые, навевающие тоску голые лиственницы. Буреломы, то там, то сям торчашие из снега черные скалы, глубокие овраги-распадки с промороженными речушками, одно слово – Полуночный край, царство ветров и морозов, владения Коледа.
От оттепели, принятой Луней за раннюю весну, не осталось и воспоминаний. Жгучий, пронизывающий, ледяной ветер вышибал слезы, на стоянках теперь приходилось жечь костры всю ночь, чтобы хоть как-то согреться, не отдать Коледу душу. Так прошла одна семидица, за ней потянулась другая…
Как-то вечером, после сытного ужина из мяса убитого Луней накануне днем оленя – не смотря на холод, здешние места были богаты на зверье, Шык развернул Чертеж Земель и поманил к себе Зугура и Луню:
– Мы сейчас где-то вот тут. Скоро Ледяной хребе покажется. Если все ладно пойдет, к концу свистуна в Северу выйдем. Главное – на влотов не напороться и гремов минуть. Тогда все, как замышляли, будет, и обманем мы время, на Обур к концу березозола выйдем! Там еще снега по пояс будут лежать, словом, не так все случиться, как душе моей Алконост показывал.
Зугур скользнул взглядом по Чертежу вниз, к Великой Степи, вздохнул, помрачнел. Луня понял – вагас за свой народ переживает – как там они, может, уже и нет никого в живых, может, осталась от некогда многочисленного племени лишь название да память?
Луня вслед за Зугуром тоже вздохнул, переведя свой взгляд на родские леса. А там сейчас что? Ну, собрал Бор рати других родов, к походу против аров готовится. Да ведь только не одолеть их сейчас. И хуры, и корья, и даже роды некоторые за них, и другие народы, небось. А самое главное – Владыка Триждыпроклятый, Людской Изводитель. С таким ни мечом, ни луком не совладаешь, да и чарами обычными, людскими – тожь. Ары радуются, совсем им Карающий огонь разум затмил, грады строят, первый, Ар-ка-аим этот, возвели уже, небось. Любо, тварь поганая, все три руки свои над Землями Хода простер… Добыть бы Могуч-Камень – и разом покончить с Владыкой и богами, что ему служат. Вот тогда-то и с арами потягаться можно, отмстить за спаленные городища, за смерть соплеменников Зугура, за родичей своих. Только вот когда это будет, да и будет ли вообще…
И снова душу Луни обожгло – Руна! Тут и слов говорить не надо, все давно говорено-переговорено, думано-передумано. Только б жива была, только б цела, а там – как Судьбина распорядится.
Все легли спать с тяжелыми мыслями, и несколько следующих дней кручинились, отягощенные невеселыми думами. Но дорожные тяготы брали свое, и постепенно тревожные мысли отступали, уступая место новым – из-за серой мешанины тонких лиственичных ветвей навстречу путникам вставали сверкающие вершины Ледяного хребта.
Глава третья
Влесовы Стрелы
Поделиться книгой: