Некоторое время старший брат стоял, застыв от ужаса. Голова его была пуста, как резиновый мяч. Он растерянно погладил рукой горло. Лишь когда рослый конвоир закричал на него, он пришел в себя и, испуганный, поплелся в свой барак.
Товарищи, жившие с ним, уже пообедали и болтали между собой. Увидев, как он растерян, они замолчали и, уставившись на него, стали расспрашивать, видел ли он брата и что намерен делать.
Он не ответил, лишь присел на край койки и, закрыв лицо руками, разрыдался.
– Ты же не ребенок! Нужно что-нибудь придумать! – уговаривали его друзья. Но он с горечью пробормотал:
– Они его убьют…
– А ты ступай попроси их…
– Отец не пощадит меня!..
Солдаты покачивали головой и сочувственно вздыхали.
Вдруг он приподнялся и вытер слезы тыльной стороной руки.
– Пойду к командиру роты, – воскликнул он, рыдая, – пусть лучше меня расстреляют.
И он сорвался с койки. Не отдав даже рапорта, он решительно вошел в кабинет командира роты, где офицеры в этот момент обсуждали, как бы построже наказать дезертиров.
Увидев его, офицеры рассвирепели. А он, словно немой, стоял перед ними, весь дрожа и машинально проводя ладонью но брюкам.
Наконец дежурный офицер, перепоясанный красной повязкой, ударил по столу и заорал:
– Что тебе надо? Здесь не теплушка!
– Я… я умоляю вас сделать снисхождение…
– Иди ты к… матери с твоим снисхождением! Убирайся!..
Его выгнали. Однако в тот же день после обеда его снова вызвали и приказали собственноручно расстрелять брата. Сколько он перенес ругани и побоев, прежде чем подчинился приказу. Но когда он стал целиться, приклад соскользнул у него с плеча, и он громко зарыдал:
– Ведь это мой брат…
Трижды он принимался целиться. Наконец два офицера подбежали к нему и заставили спустить курок.