Помоги проекту - поделись книгой:
Ричард МакГрегор
Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая
…Живой и богатый фактами рассказ о партии, которая со дня основания в качестве подпольной организации в 1921 году сохранила приверженность к секретности как основополагающему принципу. МакГрегор не довольствуется официозом, а получает информацию от живых людей, знающих систему изнутри.
Увлекательно! Автор исследует хитросплетения отношений между компартией и китайским правительством, показывая, как политическая машина мешает правильно управлять миллиардом людей.
…Тщательное, глубокое, но легкое для восприятия исследование китайского правящего класса, объясняющее, как страна за 30 лет стала экономической сверхдержавой, несмотря на бедность большинства населения.
Пролог
Летом 2008 г., через год после начала банковского кризиса на Западе, небольшая группа иностранцев, приглашенных в Китай в качестве финансовых советников, прошла за высокие стены правительственного комплекса на территории Запретного Города в центре Пекина. Попав в зал приемов, консультанты присели на краешки чрезмерно мягких кресел с салфетками на спинках. Кресла были расставлены подковой и создавали эффект идеально зонированного пространства, где гости обособлены от хозяев. Цветы, дымящийся чай, радушные слова, адресованные прибывшим издалека друзьям… все атрибуты освященного веками протокола приемов высокопоставленных особ.
Для внимательного наблюдателя, однако, единственным компонентом совещания, не вписывающимся в такой сценарий, был сидевший напротив иностранцев хозяин, вице-премьер Ван Цишань, отвечавший за финансовый сектор Китая. Высокий и широкоскулый человек с решительными импозантными манерами, этот новый член Политбюро никогда не принадлежал к тем чиновникам, над чьими высказываниями собеседники ломают голову, как над прорицаниями дельфийских пифий. Подобно птице-шалашнику, на гнездо которой идет любая яркая мелочь, что отыщется поблизости, китайцы зачастую устраивали подобные встречи для зондирования зарубежных мнений. Ван сразу дал понять, что Китай не намерен перенимать взгляды иностранцев на его финансовую систему. Как вспоминал потом один из участников, «мистер Ван заявил: «Вы поступаете так, а мы — эдак»». Китайцы всегда так говорят, да только смысл слов Вана был иным. Он имел в виду: «У вас свой путь, а у нас — свой. И наш путь правильный!»
Когда Китай в 2001 г. впервые устроил мероприятие в стиле Давоса, финансисты принялись посещать этот форум с таким же рвением, как и конференцию в Швейцарских Альпах. Лимузины, апрельским днем 2009 г. доставлявшие финансовую элиту из аэропорта в жарком и влажном Хайнане до конференц-центра на взморье, рассекали ландшафт, весьма непривычный для традиционных встреч с властями Китая. Широкие, «имперские» проспекты и усиленно охраняемые мраморные здания Пекина с исполинскими дверями и сверхстилизованными совещательными залами словно остались в другом мире. В отличие от северной столицы, давящейся пылью песчаных бурь, что налетают из близлежащей пустыни, Боаоский форум, названный в честь восхитительной тропической бухты, был организован с одной целью: продемонстрировать теплую дружбу со стороны поднимающегося Китая.
В начальные годы работы этого форума «ухаживание» было взаимным. Пекин хотел приобрести западные навыки, чтобы выполнить «капремонт» обанкротившихся государственных банков. В свою очередь, зарубежные банкиры жаждали получить доступ на китайский рынок. Аванс был представлен серией сделок, лихорадочно заключенных в конце 2005 — начале 2006 г., когда иностранные финансовые институты инвестировали десятки миллиардов долларов в государственные кредитные организации Китая. Деньги поступили вместе с обещаниями, что иностранцы обучат местных увальней секретам мастерства в области финансовых инноваций и управления рисками. Западные банки отнеслись к этому процессу как к своего рода вечерней школе для взрослых — и вот почему последовавшие события оказались столь шокирующими.
Не прошло и пары лет после заключения крупных банковских сделок, как поджавшие хвост вестготы глобальных финансов вновь появились на китайском пороге. На сей раз они пришли с шапкой в руке, униженно выклянчивая деньги, чтобы поставить подпорки в своих балансовых отчетах или попросту распродать недавно приобретенные акции, лишь бы хоть что-то привезти домой. Вместо того чтобы, так сказать, распустить в Боао и Пекине павлиний хвост, заморские банкиры вкупе с советниками, крадучись скользнули на форум и столь же тихо его покинули, храня стыдливое молчание. На Боаоском форуме 2009 г. высшие китайские чиновники один за другим громили медоточивые заявления прошлых конференций, чтобы как можно глубже вбить в головы приезжих идею поворота колеса Фортуны. Первый из них, руководитель органов финансового госконтроля, «высек» последнюю встречу глобальных лидеров, назвав ее «лицемерным пустословием». Еще один оратор впился клыками в международные рейтинговые агентства и их роль в финансовом кризисе. Удалившийся от дел бывший член Политбюро высказал зловещий совет: Штатам, дескать, надо бы принять меры к «защите интересов азиатских стран», если хотят, чтобы Китай и впредь покупал их долги.
Когда миропомазанник «Чайна Инкорпорейтид» дождался очереди к микрофону в Восточном зале курорта Боао, он также скинул вежливую маску. Лоу Цзивэй, председатель Инвестиционного фонда Китая, другими словами, источника суверенного национального богатства, всеми силами старался поддерживать умиротворяющий имидж своей организации с момента ее основания в 2007 г., однако первые нелегкие годы в этой должности подточили даже его оптимизм. Смелые начальные инвестиции в офшорах привели к потере денег и вызвали дома ядовитую критику. За границей же Лоу столкнулся с оппозицией, протестовавшей против вложений в США и Германию.
Собравшимся дигнитариям Лоу поведал историю о том, как сразу после учреждения его фонда одна из евросоюзных делегаций потребовала, чтобы он капитализировал все доли, приобретенные в европейских предприятиях, и не просил права голоса в обмен на купленные акции. «Лишь теперь, — сказал Лоу, — ему ясно, насколько мудро с его стороны было уступить столь категоричному и вместе с тем снисходительно-опекающему требованию». Ведь если бы Лоу позволили выйти с этими акциями на рынок, он потерял бы огромные деньги. «Я хочу выразить признательность этим финансовым протекционистам, коль скоро мы в результате не вложили ни цента в Европу». Зато сейчас, саркастически бросил он (аудитория отреагировала сдавленными смешками и горькими вздохами), европейцы застенчиво вернулись, чтобы сообщить: вложения приветствуются, да еще без каких-либо ограничений. «Они вдруг решили, что нас можно любить».
Настроения горького триумфа, прозвучавшие в Боао, с первых месяцев 2009 г. начали проявляться в правительственных коммюнике, в стенограммах официальных прений и на двусторонних встречах как дома, так и за границей. Машина официальной пропаганды также переключилась в турборежим. «Жэньминь жибао», рупор Коммунистической партии Китая (КПК), обычно отводит первую полосу текущей деловой повестке высшего руководства, их зарубежным гостям и самым последним политическим кампаниям. Эта газета — своеобразная доска объявлений для внутреннего пользования чиновников; если она и публикует финансовые известия, то исключительно на последних страницах. Зато новость о внушительной прибыли, извлеченной крупнейшими китайскими банками (которые Запад в свое время издевательски именовал «финансовыми зомби»), оказалась до того пленительной, что газета опубликовала ее в марте 2009 г. Крупно набранный заголовок на первой полосе гласил: «Банковская система Китая сдает сказочную экзаменационную работу и после проверки международным финансовым штормом вырывается вперед».
На протяжении десятилетия Пекин сопротивлялся давлению Вашингтона в лице Генри Полсона, министра финансов США и бывшего босса «Голдман Сакс», который требовал массовой финансовой либерализации. За семь лет, предшествовавших 2008 г., объем китайской экономики вырос более чем в три раза. Однако по мере развития Пекин терял терпение, с каким ему приходилось выслушивать назидания иностранцев, а с наступлением западного финансового кризиса взгляды людей вроде Ван Цишаня распространились по всей системе и вырвались наконец на поверхность, да еще с доселе невиданной силой. Многие китайские руководители начали вслух декларировать настроения, которые Ван Цишань высказывал в приватном порядке, а именно: «Какого дьявола мы слушаем Запад? Чему он нас может научить?!»
Многие пытались проанализировать и объяснить постмаоистскую модель правления, запущенную Дэн Сяопином в конце семидесятых. Является ли она великодушной автократией сингапурского толка? А может быть, это государство, идущее по пути капиталистического развития, подобно Японии? Неоконфуцианство, замешанное на рыночной экономике? Замедленная версия постсоветской России, где элита прибрала к рукам общественные средства производства для личного обогащения? Социализм баронов-разбойников? Или же речь идет о принципиально новой модели — так называемом пекинском консенсусе, как гласит модный афоризм, — которая выстроена вокруг прагматической, проблемно-ориентированной политики и технологических инноваций?
Мало кто теперь решается описывать существующую модель как коммунистическую, даже сама правящая КПК.
Этот анализ до некоторой степени объяснил, каким образом идеи коммунизма оказались затушеваны в ходе развития крупнейшего коммунистического государства мира. Многочисленные головокружительные противоречия современного Китая способны кого угодно сбить с толку. То, что вначале было революционной партией, ныне прочно укоренилось в качестве истеблишмента. Коммунисты пришли к власти на волне общественного омерзения к коррупции, однако сами оказались поражены той же самой раковой опухолью. Высшие руководители во всеуслышанье клялись в приверженности марксизму, а в деле создания рабочих мест опирались на безжалостный частный сектор. Партия проповедовала равенство, а сама сидела на доходах, распределяемых с типично азиатской несправедливостью. В свое время коммунисты презирали дореволюционный компрадорский класс китайских дельцов, но с бесстыдной поспешностью ринулись создавать альянс с магнатами Гонконга, вернув себе эту британскую колонию в 1997 г.
Разрыв между надуманной партийной риторикой («Китай — страна социализма») и реальностью увеличивается из года в год. Однако партия обязана защищать эту риторику, коль скоро риторика выражает ее политический статус-кво. «Их идеология является идеологией власти и, следовательно, оправданием власти», — говорит синолог Ричард Баум. Последовательное развитие этой логической посылки означает и защиту существующей системы. Как выразился Дай Бинго, самый высокопоставленный чиновник китайского МИДа, «наша ключевая задача — поддержание фундаментальной системы и национальной безопасности». Суверенитет, территориальная целостность и экономическое развитие, то есть приоритеты любого государства, подчинены необходимости сохранить партию у руля власти.
Партия всячески старалась не демонстрировать крепкие мускулы своего продолжительного правления на передний план общественной жизни Китая. Для многих на Западе оказалось очень удобным придерживать КПК в тени и делать вид, что в Китае действует эволюционирующая правительственная система, для которой характерны сильные и слабые стороны, выверты и недостатки, как и в любом другом государстве. Процветающая экономическая жизнь и позитивный отклик на глобализацию предоставили им возможность забыть о том, что коммунизм по-прежнему сохраняет свою хватку, словно ныне вездесущие кофейни «Старбакс» свидетельствуют о политическом прогрессе.
Но стоит заглянуть под капот китайской модели — и Китай предстает вполне коммунистическим. Владимир Ленин, разработавший прототип для управления коммунистическими странами во всем мире, с ходу узнал бы эту модель. Длительность пребывания Коммунистической партии Китая у власти зиждется на простой формуле, взятой из ленинского наследия. Ибо в ходе любых реформ минувшего тридцатилетия партия строго следила за тем, чтобы держать в кулаке государственную машину и трех китов стратегии собственного выживания. Эти киты — кадровый контроль, пропаганда и Народно-освободительная армия.
С момента провозглашения себя единственной легитимной властью в объединенном Китае в 1949 г., партия размещала своих членов на всех без исключения ключевых постах государства, на любом уровне. Все китайские СМИ подчиняются командам Отдела пропаганды, даже если выбиваются из сил, чтобы соответствовать веку Интернета. Ну а вдруг кто-то решится бросить вызов системе? Ничего, у партии есть могучий резерв, ведь она всегда держала под строгим контролем вооруженные силы и спецслужбы — гаранты своей власти. В полиции на всех уровнях — от мегаполисов до мелких деревень — имеется «отдел внутренней безопасности», чья роль в том и состоит, чтобы защищать режим партийного правления, иными словами, «выпалывать» «несоответствующие» политические взгляды, пока они не приобрели широкую аудиторию.
Китай давно поменял старомодную систему центрального планирования на более прилизанную гибридно-рыночную экономику, величайшее инновационное достижение партии. Однако попробуйте проанализировать Китай по списку дефиниций Роберта Сервиса, ветерана-историка и специалиста по Советской России, — и увидите, что Пекин сохранил удивительно много качеств, характерных для коммунистических режимов XX столетия.
Подобно коммунизму на пике своего могущества, КПК выкорчевала или, если угодно, «оскопила» политических соперников; ликвидировала независимость судов и прессы; ограничила религию и рамки гражданского общества; ошельмовала конкурентные версии национального строительства; централизовала политическую власть; внедрила широкую сеть спецслужб, а диссидентов отправила в трудовые лагеря. Подавляющую часть своей жизни (хотя нынче и в меньшей степени) партийные руководители в Китае подражали коммунистам былых времен, провозглашая «непогрешимость доктрины», а себя выставляя «безупречными знатоками человеческих дел».
КПК неоднократно находилась на грани саморазрушения, в частности, после тридцатилетнего периода жестоких кампаний Мао Цзэдуна, продолжавшихся с пятидесятых годов, а затем вновь в 1989 г., когда армия подавила демонстрацию в Пекине и выступления в других городах. Сама партия претерпела экзистенциальный кризис вслед за крушением Советского Союза и его сателлитов, причем эхо этого события, затянувшегося на три года вплоть до 1992, откликается в пекинских коридорах власти и по сей день. После каждой катастрофы партия поднимала саму себя за волосы, чинила и обновляла доспехи и усиливала фланги. Каким-то образом она пережила, перехитрила, перещеголяла или попросту объявила вне закона своих критиков, посрамив всех ученых мужей, которые предрекали ей верную гибель на многочисленных перекрестках истории. Даже взятая сама по себе, то есть в роли политического аппарата, КПК поражает масштабами. К середине 2009 г. в нее входило 75 миллионов человек, то есть примерно каждый двенадцатый взрослый китаец — член партии.
Маргинализация всех политических оппонентов делает КПК в известной степени похожей на иракскую армию после второй войны в Персидском заливе. Даже если бы ее распустили или она просто развалилась бы на части, ее все равно следовало бы собрать заново, потому что только члены КПКБ владеют навыками, опытом и связями для управления страной. Как однажды сказал мне известный шанхайский профессор, позицию партии можно выразить следующими словами: «Я умею, а ты — нет. А раз ты не умеешь, я сам все сделаю». Партийная логика носит авторекурсивный характер. Альтернатив нет, потому что они не дозволяются.
Мало найдется событий, которые отразили бы продвижение Китая и отступление Запада в ходе финансового кризиса столь же ярко, как это в феврале 2009 г. сделал пекинский визит Хиллари Клинтон, нового госсекретаря США. Прежние американские администрации Билла Клинтона и Джорджа Буша-младшего работу начинали с агрессивно-соревновательного отношения к Китаю. Миссис Клинтон еще до посадки в аэропорту публично дала понять, что вопросы прав человека ее не очень-то волнуют. А на пресс-конференции непосредственно перед отлетом она с лучезарной улыбкой призывала китайское правительство продолжать покупку американских долговых обязательств — ни дать ни взять, коммивояжер, сбывающий с рук недоброкачественный товар.
Хитроумная стратагема Дэн Сяопина, внедренная два десятилетия назад и диктовавшая метод скрытного выдвижения Китая в мире — «прячь свою яркость, выжидай благоприятного момента», — соблюдалась только на бумаге задолго до визита миссис Клинтон. Ничем не прикрытая откровенность, с которой Китай устроил охоту за ресурсами по всей Африке, Южной Америке и Австралии; выход госкомпаний-тяжеловесов на иностранные фондовые биржи; растущая роль в ООН, а также колоссальная экономическая мощь сделали Китай на рубеже столетия новым центром глобального бизнеса и финансов. Китайская звезда вспыхнула как никогда ярко, хотя ООНовские представители КНР продолжали требовать слова от имени относительно бедной, развивающейся экономики.
Схлопывание западной финансовой системы и подрыв доверия к США, Европе и Японии чуть ли не за одну ночь подняли мировой рейтинг Китая. За несколько месяцев в начале 2009 г. Китай, не связанный сколько-нибудь серьезными публичными дебатами на отечественной почве, внес дополнительные 50 миллиардов долларов в Международный валютный фонд, на пару с Гонконгом — 38 миллиардов долларов в один из азиатских валютных фондов; предоставил 25-миллиардный заем безденежным российским нефтяным компаниям; выделил 30 миллиардов для австралийских добывающих компаний; а также предложил десятки миллиардов различным странам и компаниям в Южной Америке, Центральной и Юго-Восточной Азии, чтобы гарантированно заручиться поставками сырья и заложить рыночный фундамент для дальнейших закупок.
В сентябре того же года, пока западные государства и предприятия по-прежнему находились в проигрышном положении, Китай подготовил кредитные линии в объеме до 60–70 миллиардов долларов на сырьевые и инфраструктурные проекты в Африке, а именно в Нигерии, Гане и Кении. В Гвинее, буквально через несколько дней после того, как армия расстреливала гражданское население и насиловала женщин на улицах столицы, правящая хунта (изгой на африканском континенте, да и во всем мире) объявила о начале переговоров с Китаем по поводу многомиллиардной ресурсно-инфраструктурной сделки.
Амбиции и влияние Пекина попали под свет прожекторов, и все увидели нечто такое, что всего несколько лет назад могло показаться немыслимым. В начале 2009 г. Центробанк Китая выдвинул предложение найти альтернативу доллару в качестве глобальной резервной валюты, а впоследствии повторил свой призыв. Франция послушно подтвердила суверенитет Китая по тибетскому вопросу, чтобы больше не раздражать Пекин, когда тот отменил Евросоюзный саммит, узнав, что Париж приветствовал визит далай-ламы. В конце 2009 г. Барак Обама отклонил встречу с тибетским духовным лидером, желая подстраховаться для своего первого, намеченного на ноябрь, визита в Китай, хотя и согласился принять далай-ламу в начале 2010 г. На празднества по случаю бо-летия своих ВМС Китай пригласил весь мир, чтобы тот воочию увидел новый флот атомных подводных лодок в порту Циндао.
Исполинский китайский рынок, несколькими годами ранее считавшийся лишь «долгоиграющей» западной мечтой, приобрел небывалую значимость. Перед началом шанхайского автосалона (апрель 2009) ежемесячный объем продаж автомобилей в Китае превышал аналогичные показатели любой другой страны, в том числе и США. Месяцем позже в Брюсселе Ван Цишань с группой министров встретился с Кэтрин Эштон, тогдашним комиссаром Евросоюза по торговле, и примерно пятнадцатью представителями высшей бизнес-элиты, которые сетовали на трудности доступа на китайский рынок. Ну конечно, снисходительно признал Ван, выслушав их за деловым завтраком, на рынке имеется определенная «неорганизованность». «Я знаю, что у вас есть жалобы, — сказал он с присущей ему невозмутимостью. — Но обаяние китайского рынка непреодолимо».
Другими словами, как вспоминали потом участники встречи, наповал сраженные китайским вице-премьером, он дал понять буквально следующее: «Китайский рынок настолько громаден, что вы все равно на него придете, невзирая на все свои жалобы». Хуже того, многие из этих бизнесменов понимали, что Ван, в общем-то, прав.
К концу 2009 г. новая агрессивно-самоуверенная позиция Китая предстала, если можно так выразиться, на широком экране для всеобщего обозрения. Речь идет о Копенгагенской конференции ООН по проблемам глобального изменения климата. В последний день напряженных переговоров китайцы позволили себе довольно пренебрежительный жест, прислав на сессию глав государств лишь относительно невысокое должностное лицо, хотя обсуждение проходило с участием Барака Обамы и других мировых лидеров. Еще на одном заседании (в тот же день, кстати), куда пришел китайский премьер Вэнь Цзябао, некий член китайской делегации изволил погрозить пальчиком президенту Соединенных Штатов. Вряд ли есть смысл напоминать, что если бы на встречу с китайским руководителем был откомандирован относительно мелкий западный чиновник — да к тому же взялся бы его поучать! — подобное оскорбление сочли бы настолько серьезным, что на улицах Пекина прошли бы антизападные демонстрации. А вот Китай ничуть не смутился после Копенгагена, несмотря на всю критику. Как выразился один из высших чиновников, «развитым странам следует извлечь отсюда урок и решить, чего они добиваются: конфронтации или же сотрудничества с Китаем».
Развитие и преобразование ряда азиатских государств (Сингапур, Малайзия, Индонезия, Южная Корея) вслед за процессом деколонизации, который начался после Второй мировой войны, сыграли роль подъемника для всего региона. Мощная экономика Японии потрясла Запад и бросила ему вызов. А экономическое преобразование Китая, страны с одной пятой населения планеты, является и вовсе беспрецедентным событием. Китай — это подлинный мегатренд, феномен, способный перекроить всемирную экономику. Причем правит им коммунистическая партия, что только усугубляет раздражение Запада, который всего несколько лет назад упивался окончательным триумфом либеральной демократии.
Мало того, исключительное по своему характеру решение о смене курса, которое КПК приняла в конце семидесятых, в буквальном смысле перевернуло жизнь сотен миллионов граждан этой страны. Согласно оценкам Всемирного банка, менее чем за два с половиной десятилетия (с 1981 по 2004 г.) доля беднейшего населения Китая упала наполовину. «Для большей наглядности, — отмечает далее Банк, — следует сказать, что абсолютная численность бедняков (рассчитанная теми же методами) в развивающемся мире в целом за этот период снизилась с 1,5 до 1,1 миллиарда человек. Другими словами, падением числа бедняков в последние два десятилетия XX века мы целиком и полностью обязаны Китаю».
На протяжении жизни одного-единственного поколения партийная элита превратилась из безликой толпы заплечных дел мастеров, ряженных в полувоенные френчи а-ля Мао, в зажиточный, отлично одетый и дружелюбный к бизнесу правящий класс. Меняя себя, они изменили и собственную страну, а теперь помогают менять весь мир. Сегодняшняя КПК в полном составе ратует за выход на скоростные магистрали глобализации, что, в свою очередь, означает большую экономическую эффективность, повышение норм прибыли и упрочение политической стабильности.
Каким же образом китайские коммунисты сумели этого добиться, в то время как братские компартии за рубежом одна за другой лопались, будто мыльные пузыри? Старая максима журналистики — «самая блестящая история зачастую находится под носом» — совершенно справедлива и для Китая. Одна беда: когда пишешь о партии, далеко не всегда удается разглядеть ее в деталях, хотя бы она и смотрела непосредственно тебе в лицо. КПК и ее функции по большей части скрыты — или же закамуфлированы. Во время взаимодействия с внешним миром партия старается держаться скромно. А порой ее вообще не видишь, отчего работа журналиста, освещающего механизм управления Китаем, становится безумно трудной.
Вот почему репортажи из Китая то и дело упоминают правящую Коммунистическую партию, но, за редким исключением, никогда не вдаются в детали, как именно она правит. Настоящая книга представляет собой попытку заполнить лакуну, объяснить функции и структуры КПК, а также механизмы реализации политической власти. Книга не претендует ни на полноту, ни на окончательность. Это всего лишь повесть о любопытном журналисте, который приоткрыл — или хотя бы постарался приоткрыть — многие запертые двери системы. Книга старается поставить Коммунистическую партию на ее истинно законное место, в сердце современной истории Китая.
Красная машина
Партия и государство
«Партия подобна Господу Богу. Он вездесущ. Ты просто его не видишь».
В 2007 г. на церемонии закрытия XVII съезда Коммунистической партии Китая, проходившего в Доме народных собраний — внушительном сооружении в советском стиле, расположенном на западной стороне площади Тяньаньмэнь, — на подиум вышли девять мужчин и стали занимать места в президиуме. На взгляд неопытного наблюдателя, они были похожи, как близнецы-братья.
Все девять были одеты в темные костюмы и, за исключением одного человека, носили красные галстуки. Гладкие, высоко зачесанные и черные как смоль волосы выдавали приверженность традиции — у высших китайских руководителей принято краситься, от этой привычки их может отучить только арест или выход на пенсию. Если бы кто-нибудь получил шанс заглянуть в их биографии, он обнаружил бы и другие удивительно сходные черты. Все, кроме одного, имели инженерно-техническое образование; всем, кроме двоих, перевалило за шестой десяток. Какую бы роль им ни приходилось играть после окончания вуза, все девять параллельно занимали и партийные должности, то есть были профессиональными политиками, даже если на краткое время отвлекались на хозяйственные вопросы. А вот социальное происхождение отличалось. Кое-кто поднялся из самых низов, из бедноты; другие были, так сказать, князьками, привилегированными отпрысками былых высших руководителей. Личные связи также разнились, однако безжалостные партийные структуры по мере восхождения этих людей по партийной лестнице стерли любые отличия.
По освященной временем традиции, характерной для коммунистической эры, все девять скромно поаплодировали самим себе. В глазах репортеров и массы государственных чиновников, что собрались на сей театрально-помпезный ритуал, важнейшей особенностью была отнюдь не манера, с которой девятеро вышли на подиум, или удивительная схожесть их внешнего вида и карьерной истории. Нет, ключом была последовательность их появления, поскольку именно она цементировала иерархию высшего руководства на следующее пятилетие и заодно закладывала линию преемственности на предстоящее десятилетие. Выстроившись на фоне 20-метрового панно с осенними мотивами, девятеро замерли по стойке «смирно», ожидая, когда их в качестве избранных руководителей страны представит первый из вошедших, Ху Цзиньтао, Генеральный секретарь ЦК КПК.
Перед началом съезда власти выполнили тщательно продуманные процедуры обеспечения безопасности, зарезервированные для крупнейших политических мероприятий. Охрана территорий иностранных дипмиссий была удвоена; полиция заняла посты на всех магистральных перекрестках, а на улицах по соседству с Домом народных собраний материализовались патрули из угрюмых сотрудников спецслужб в штатском. Интеллектуалы и ученые получили циркулярные уведомления с советом держать свои мнения при себе. В сентябре, за месяц до съезда, прошли «интернет-рейды», в результате чего на несколько недель были отключены серверы, на которых работали в буквальном смысле тысячи веб-сайтов. В столичном пригороде власти приступили к сносу «поселка жалобщиков», где обитало множество провинциалов, приехавших в Пекин искать справедливости.
Правительство столетиями содержало общенациональный петиционный офис, куда жители страны могли обращаться по поводу обид на чиновничий произвол. Однако перед съездом Пекин пригрозил, что поставит черные метки в личных делах территориальных руководителей, если те допустят проникновение недовольных в столицу. А на случай, если кто-нибудь все же прорвется, возвели последнюю линию обороны, призванную защитить Политбюро от населения — целый ряд «черных каталажек». В них провинциальных ходатаев можно было некоторое время подержать, после чего отпустить. Арест протестующих граждан схож с выигрышем политических очков на Западе, где для этих целей применяется методика временного снижения уровня преступности.
Спецслужбы, местные активисты, государственные чиновники, а также иностранные и китайские журналисты со временем усвоили характер «сезонных» репрессий, ритм которых диктуется политическим календарем. К примеру, телевизионные интервью с выдающимися диссидентами лучше всего брать заранее, да еще за несколько месяцев вперед. К моменту наступления часа «Ч» физический — и даже телефонный — контакт с критиками линии партии безжалостно обрезается. Вань Яньхай, яркий борец за права ВИЧ-инфицированных, оказался одним из многочисленных активистов, которых схватили на улице и поместили под временный арест. Его задерживали и раньше: на двенадцать часов без предъявления обвинений накануне годовщины событий на Тяньяньмэнь (4 июня 1989 г.), а также в августе. «Моя свобода была ограничена», — процитировал он официозную фразу, которой пользуются сотрудники службы безопасности, хватая людей на улицах. Дело в том, что Вань вывел из себя китайский Минздрав, рискнув подать в суд на правительство в связи со скандалом вокруг зараженной крови для переливания. Из-за открытой дружбы с диссидентами Вань не сходил с радарных экранов спецслужб. Всякий раз «ограничение свободы» имело место в гостиничном номере, где Вань подвергался «консультации» по поводу своих взглядов на партию. «Они до сих пор намерены контролировать наши мысли», — сказал Вань позднее.
За годы, предшествовавшие назначению на высшие руководящие посты, и в помине не было общественных прений, предвыборных туров или иных бульварно-сенсационных стычек кандидатов — короче говоря, мероприятий, всегда предваряющих избирательные кампании по западному образцу. Отслеживание хода этой драмы по большей части можно уподобить наблюдению за громадным, хорошо укрепленным замком в окружении рвов и многочисленной стражи. Мы бы видели, что в замке то зажигаются, то гаснут огни; порой в крепостных воротах возникают фигурки посетителей. Изредка из-за могучих стен доносятся раздраженные вопли. Иногда на глаза попадаются жертвы фракционных стычек или элементарного головотяпства, которых вышвыривают за ограду, а потом развозят по тюрьмам или оставляют коротать век на пенсии. Скажем, в процессе подготовки к XVII съезду (2007 г.) в результате крупнейшего коррупционного скандала был смещен партийный босс Шанхая, коммерческой столицы Китая, причем для принятия решения первым лицам государства понадобилось несколько лет напряженных внутренних обсуждений.
Партия десятилетиями не меняла способа открытия миру имен своего нового руководства и, соответственно, руководства страной. Как и при любом решающем политическом событии, кандидатуры на высшие посты обсуждались за закрытыми дверями, в ходе сложных приватных переговоров — а в ряде случае и ожесточенных битв, — с большим упреждением по времени, напрямую или же через доверенных лиц, посредством политических дебатов по вопросам экономики, политической реформы и коррупции. Зарубежная, в частности гонконговская, пресса всеми силами старалась следить за этими внутренними боями, а вот местные и, естественно, более информированные СМИ получали приказ хранить молчание. Завеса секретности превратила собственно объявление в редкостное для современного Китая действо: подлинную политдраму и триллер, кульминация которой происходит вживую и на глазах публики. Для простых китайцев имена и должности новых руководителей были тайной за семью печатями вплоть до момента, когда эти руководители выходили на авансцену, залитую светом софитов и фотовспышек.
Выведя вереницу людей на подиум, Ху лаконично представил их собранию. Сотрудник МИДа, выступавший на ориентацион- ном брифинге перед началом мероприятия, охарактеризовал его как «встречу с Политбюро». «А мы можем задавать им вопросы?» — поинтересовался один западный репортер. «Нет, — прозвучал ответ. — Это, так сказать, пресс-конференция с односторонним движением».
На следующий день местные СМИ опубликовали репортажи в строгом соответствии с партийными установками, а также санированные и утвержденные биографии членов нового Политбюро, распространенные официальным новостным агентством. Любой, кто тем утром разложил бы китайские газеты в один ряд (или проделал то же самое со скриншотами веб-сайтов), решил бы, пожалуй, что у него галлюцинация. Текст заголовков и собственно статей, изображения, размер и компоновка фотоснимков были абсолютно идентичными.
Китайские руководители периодически выражают изумление в ответ на критику, что, дескать, их восхождение не носит полностью демократический характер. Несколько месяцев спустя, в мае 2008 г., во время посещения школы для китайских детишек в японском городе Йокогама, восьмилетний мальчик задал Ху Цзиньтао невинный вопрос: отчего ему в свое время захотелось стать Председателем КНР (этот титул принадлежал Ху по праву, ведь он был избран главой КПК). После того как нервный смех в классе улегся, Ху ответил, что на самом деле он не хотел себе такой работы. «Просто люди всей страны проголосовали за меня, это они хотели, чтобы я стал Председателем. И я не мог подвести китайский народ», — ответил товарищ Ху. В похожем ключе говорил и Цзян Цзэминь, предшественник Ху как на посту генсека, так и Председателя КНР. В интервью одной из американских аналитических телепрограмм в 2000 г. он сказал, что «его тоже избрали», хотя и признал тот факт, что избирательные системы Китая и США «отличаются друг от друга».
В 2007 г. делегатам XVII съезда КПК разрешалось — а в некоторых случаях и предписывалось — общаться с прессой в целях формирования более прозрачного и дружелюбного имиджа партии в глазах остального мира. Нельзя сказать, что у партии нет любопытных историй, к тому же в последние годы классовый состав ее членов сильно расширился. Многие бизнесмены обоего пола, вступившие в ряды КПК или открыто признавшие свою партийность после усилий, предпринятых Цзян Цзэминем в 2002 г., — личности очень яркие, с захватывающими биографиями в духе «из грязи в князи». Но даже в тех случаях, когда партия пытается произвести хорошее впечатление, она ведет себя уклончиво и настороженно.
Например, Чэнь Айлянь, одна из свежеиспеченных китайских миллионерш, член партии и делегат партсъезда, очень живо начала со мной беседу, с огромным удовольствием рассказывала о своем бизнесе. Ее предпринимательская биография кажется одновременно безумной и сказочной, причем подобные истории можно услышать в самых разных уголках Китая. Чэнь поведала мне, что занялась автомобилестроением в начале 90-х, потому как «обожала машины». Объем сбыта комплектующих перевалил за многие миллионы долларов, и в итоге ее частная компания превратилась в крупнейшего в Азии производителя колес из алюминиевых сплавов. В личном автопарке Чэнь есть «Роллс-ройс» (для особых случаев), «Мерседес» (для повседневного использования) и внедорожник «Исудзу» (для загородных поездок). Но стоило нашей беседе свернуть к теме партии, как бизнес-леди превратилась в некое подобие автомата. Даже на невинные вопросы она отвечала благоговейным, «молитвенным» тоном. Сами же ответы стали более сухими, сдержанными, словно заученными с чужих слов. Официальные лозунги, да и только.
На вершине системы восседает товарищ Ху. Будучи Генеральным секретарем Коммунистической партии — титул, превосходящий две другие его должности (Председатель КНР и Главком Вооруженных сил), — он держит в руках колоссальную власть, определяющую параметры государственной политики. Загадочная фигура даже для политических инсайдеров, Ху в течение первого срока правления, начавшегося в 2002 г., предпринял попытку подать себя в образе своего рода благожелательного императора, чьи вмешательства во внутреннюю и внешнюю политику являются мудрыми, широкомасштабными и при этом весьма нечастыми. Некогда его имя ассоциировалось с лагерем реформаторов, однако по мере продвижения к должности «престолонаследника» прежнюю ясность личных взглядов Ху накрыло туманное облако.
Для человека в его положении инструментарий закрепления нужного имиджа всегда под рукой. Старенькая тетя, воспитывавшая Ху с пятилетнего возраста — для горстки западных репортеров уникальный источник неотфильтрованной информации, — была ограждена местными властями от общения с прессой сразу после назначения Ху на пост генсека. Мало того, ответственные работники прошлись по ее дому, убрали детские и юношеские фотографии племянника — не ровен час, попадут в руки журналистов и прочего сброда и вольются в альтернативную, а не надиктованную партией, биографию. Снимки юного Ху, размещенные в Интернете в 2009 г., то есть через семь лет после его назначения, были безобидными и милыми (старшеклассник со свежим цветом лица на школьной экскурсии), однако местные бюрократы в период его восхождения не хотели принимать на себя ответственность за их публикацию.
Ху следил за тем, чтобы его имидж не обрастал подробностями, и за весь первый период своего правления ни разу не дал интервью ни местному, ни зарубежному изданию. В преддверии пекинской Олимпиады в августе 2008 г. Ху все же выступил на коротенькой пресс-конференции перед двадцатью пятью иностранными журналистами, но отвечал лишь на заранее объявленные и тщательно профильтрованные вопросы. Высказывания Ху, регулярно публикуемые на страницах «Жэньминь жибао», не дают почвы для суждений о его личных взглядах. Один китайский политобозреватель уподобил политические заявления Ху утиной походке: одна лапка смотрит вправо, другая влево, и в целом поддерживается неуклюжий баланс, выглядящий надежным лишь со стороны.
Жесткий контроль собственного имиджа мог бы показаться консервативной уступкой былым временам, когда существовал более авторитарный коммунизм. Однако в сравнении со своими предшественниками Ху был совершенно невыразительной фигурой, намеренно лишенной плоти и крови. А вот Дэн Сяопин, напротив, обладал ярким революционным реноме, испещренным боевыми шрамами многолетней борьбы с безумными политкампаниями Мао Цзэдуна. Дэн с гордостью выставлял свое сычуаньское происхождение «от сохи» и отличился, в частности, тем, что громко отхаркивался в плевательницу по ходу назидательной отчитки Маргарет Тэтчер насчет Гонконга («железная» леди посетила Пекин в начале восьмидесятых). Цзян Цзэминь, непосредственный предшественник Ху, обожал петь на публике и на английском языке цитировал пассажи из Геттисбергского послания[1] и других западных канонов. Мао навлек на китайский народ множество бедствий, но сам он был харизматичной личностью, а его прославленные афоризмы до сих пор образуют литературный, политический и деловой стиль Китая.
Ху не продемонстрировал ни бесхитростную напористость Дэна, ни шутовскую общительность Цзяна, ни доморощенную, жутковатую властность Мао. У него нет акцента, который бы выдал его происхождение; в повседневный язык не вошло ни единого его высказывания. Один британский дипломат, который организовывал участие Ху во встрече «Большой восьмерки» в шотландском Глениглсе (2005 г.), где предполагалась неформальное, спонтанное общение мировых лидеров, вспоминает, что ответил его китайский коллега: «Председатель Ху ничего не делает спонтанно». Воплощенный идеал профессионального партийного бюрократа, Ху был осмотрительным и осторожным формирователем консенсуса: хао хайцзы («пай-мальчик»), по словам более язвительных китайских критиков. Однако его скромная манера держаться отнюдь не являлась старомодной; напротив, она идеально подходила для своего времени. Сегодняшние сложности, стоящие перед Китаем, означают, что ни партия, ни окружение Ху, ни даже китайский народ более не в состоянии терпеть «сильную руку» типа Мао или Дэна. В дни Мао и Дэна вождь стоял над партией; Ху, напротив, несмотря на всю свою личную власть, живет в тени партии.
Скромный имидж был продиктован способом возвышения партии за счет своих вождей задолго до вступления Ху на пост генсека. В 1992 году Ху стал кандидатом на высший пост после кооптирования в состав Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. Отсутствие достаточной поддержки среди членов Политбюро тогда означало, что у Ху нет права на ошибку в ходе борьбы за должность Генерального секретаря. В результате, когда он через десять лет наконец занял этот пост, у него практически не было преданных сторонников или готовой, детализированной политической программы, которую могли бы усвоить и выполнять чиновники. Лишь в ходе второго пятилетнего срока правления, да и то не сразу, Ху начал действительно возвышаться над колоссальным партийным аппаратом как в Пекине, так и на местах. Ближе к концу своего президентства большинство американских лидеров превращаются в «хромых уток», но китайская политическая система перевернута с ног на голову, поэтому Ху — как и его предшественник Цзян Цзэминь — по-настоящему консолидировал власть в своих руках лишь к моменту окончания второго срока полномочий.
Поскольку народ отсечен от формальной политики, мало кто из обычных граждан сумел бы узнать тех девятерых мужчин из внутреннего круга Политбюро, которые выстроились на подиуме при закрытии съезда. Понятное дело, Ху был известен всем и каждому — правда, только в лицо, а не как человек из плоти и крови. Глава законодательной власти У Банго, занимавший «пост № 2», был бесцветным шанхайским функционером, который добрался до политического Олимпа, не оставив сколько-нибудь заметного следа. Премьер Вэнь Цзябао, занимавший третью позицию сверху, искусно культивировал имидж человека из народа в отличие от жены и родного сына, которые заработали себе скандальную известность бизнес-сделками.
Четвертым шел Цзя Цинлинь, крупный, высокий полнокровный мужчина, на котором, казалось, по швам трещит костюм. В отличие от многих своих коллег, Цзя был хорошо известен, в основном, благодаря намекам на коррумпированность. Он возглавлял провинцию Фуцзянь в период одного из крупнейших в истории Китая скандалов со взяточничеством: так называемое дело Юаньхуа о контрабандном ввозе товаров на общую сумму 6 миллиардов долларов. Многие из причастных к делу чиновников угодили в тюрьму или даже были казнены, однако Цзя и его супругу к ответу не призвали — либо за недостатком улик, либо, что более вероятно, благодаря заступничеству политических союзников. Когда Цзя стоял на подиуме и взирал на журналистов, многие из которых ожидали, что в преддверии съезда он будет позорно смещен, его розовощекая физиономия выражала презрительную насмешку хорошо упитанного политического долгожителя-триумфатора.
Остальных членов Постоянного комитета (двоим из них, считающимся преемниками Ху, не исполнилось и шестидесяти) с трудом узнали бы даже в провинциях, которыми они некогда руководили. К моменту принятия в члены Постоянного комитета Си Цзиньпин, «номер шесть», генерал-майор Народно-освободительной армии Китая, был известен куда хуже, нежели его супруга, знаменитая певица. Кое-кто из девятерых успел проявить себя в ряде отраслей, например, в СМИ или в полицейской службе, поскольку они их возглавляли. Однако для большинства китайцев Политбюро было обрюзгшим от власти и могущества, начисто лишенным индивидуальных черт и далеким от народа органом.
Ху говорил недолго, зато не скупился на расплывчато-эзотерические лозунги, какими пестрят все официальные выступления — вроде «научное развитие», «гармоничное общество», «передовая социалистическая культура» и тому подобные. Модные словечки, идущие нарасхват внутри партии и в интеллектуальных кругах, связанных с администрацией Ху, для широких слоев населения, в сущности, не несли никакого смысла. Завершив выступление, товарищ Ху во главе восьмерки коллег покинул подиум. Впоследствии руководящий синклит Политбюро в полном составе почти никогда не появлялся перед объективами фотокорреспондентов. Вся церемония заняла около десяти минут.
На столах боссов полусотни крупнейших госкомпаний Китая среди компьютерных штучек, семейных фото и прочих принадлежностей современной офисной жизни имеется по красному телефону. Высшие управленцы, которые при каждом звонке вытягиваются по струнке, именуют его «красной машиной», по-видимому, оттого, что назвать такой аппарат просто телефоном у них язык не поворачивается. «Когда звонит «красная машина», — сказал мне один управляющий банком, — деваться некуда, надо отвечать».
«Красная машина» и впрямь мало похожа на обычный телефон. Во-первых, ее номер всего лишь четырехзначный. Устанавливать соединение она может только со своими собратьями, такими же четырехзначными телефонами, которые используют одну и ту же систему криптографической защиты. И тем не менее, такой аппарат является предметом вожделений. В глазах председателей совета директоров крупнейших госкомпаний, к услугам которых имеются любые новейшие телекоммуникационные устройства, «красная машина» служит доказательством того, что они попали не просто на вершину своей компании, но и в высший эшелон партии и правительства. Эти телефоны суть предельные символы статуса, ибо выдаются они только гражданам, занимающим пост не ниже вице-министра. «Вещь крайне удобная и в то же время очень опасная, — поведал мне директор одной из крупных сырьевых госкомпаний. — Надо точно знать, в каких отношениях находишься с человеком, которому звонишь». Рядом с кабинетами боссов имеется еще один инструмент ранжирования — служба внутренней связи;
в частности, там принимают шифрованные факсы из квартала Чжуннаньхай, резиденции высшего руководства, а также иных партийных и государственных служб.
«Красные машины» рассыпаны во всему Пекину; они стоят на столах министров и их заместителей, главных редакторов партийных изданий, председателей советов директоров элитных госпредприятий и руководителей бесчисленных подконтрольных партии организаций. Телефоны и факсы оборудованы шифровальными устройствами для защиты партийно-правительственной связи не только от иностранных разведок, но и от любого китайца, не вхожего в систему партийного правления. Владение «красной машиной» означает, что ты сдал экзамены на членство в сверхсплоченном клубе, который правит страной: небольшая группа численностью порядка 300 человек (в основном мужского пола) отвечает за одну пятую населения земного шара.
Современный мир изобилует примерами элитарных структур, которые обладают закулисной мощью, многократно превышающей их формальный численный потенциал. Скажем, в Великобритании существует сеть однокашников «олдбойз», первоначально означавшая связи среди выпускников закрытых учебных заведений для верхнего социального класса; во Франции есть les enarques, то есть выпускники эксклюзивной парижской Ecole Nationale d''Administration которые тяготеют к высшим эшелонам политики и коммерции; Япония известна своей элитой «Тодай», то есть выпускниками юрфака Токийского университета, точки отсчета карьеры в бессменно правящей либерально-демократической партии, Минфине и бизнесе в целом. Индийский эксклюзивный «Гимхана-клаб» символизирует элиту, получившую образование в Англии. США знамениты своей «Лигой плюща»; кроме того, здесь в ходу «Белтуэй»,[2]«Кэй-стрит»,[3] ВПК и куча других ярлыков, означающих неявное влияние инсайдеров со связями.
Но никто и в подметки не годится Китайской коммунистической партии, которая подняла кумовство правящего класса на совершенно новую высоту. «Красная машина» предоставляет партийному аппарату связь по «горячей линии» с многочисленными ветвями государственной власти, в том числе с госкомпаниями, которые Китай ныне рекламирует по всему миру как независимые коммерческие предприятия. Критики республиканской администрации Джорджа Буша-младшего вовсю порицали связи (по их мнению, настоящий сговор) между Диком Чейни и топливно-энергетической отраслью. А теперь вообразите себе, какими протестами зашлись бы эти критики, если бы выяснилось, что у Чейни и у глав «Экссон-Мобил» и других крупнейших энергокомпаний Америки на столах стоят защищенные телефоны для перманентной и мгновенной связи между собой. Далее, расширяя аналогию: что бы эти критики сделали с главой «Экссон-Мобил», если бы узнали, что он получает непрерывный поток партийных и государственных документов, которые доступны руководителям китайских госкомпаний в силу их должности? «Красная машина» и атрибуты, которая она несет с собой, в точности выполняют именно эти функции.
Один заместитель министра признался мне, что больше половины входящих по «красной машине» звонков представляют собой просьбы со стороны высокопоставленных партийцев, примерно в таком духе: «Ты не мог бы пристроить моего сына (дочь, племянницу, племянника, кузена, старинного приятеля)?» За минувшие годы мой знакомый чиновник выработал целую стратегию, как справляться с этой напастью: надо сразу дать согласие, но оговориться, что кандидату сначала придется выдержать очень серьезный экзамен, чтобы его могли принять на государственную службу, а вот на это отваживается мало кто из потенциальных протеже. Далее, «красная машина» предоставляет и другие возможности. В те дни, когда еще не существовало сотовых телефонов, инвест-банкиры, которые по той или иной причине не могли срочно связаться с потенциальным клиентом, норовили воспользоваться этой линией в отсутствие хозяина кабинета. И пусть в наш век изощренной мобильной телефонии «красная машина» может показаться причудливым рудиментом былой эпохи, она сохраняет статус символа, предоставляющего доступ к партийной системе с беспрецедентным охватом, к строгой иерархии, педантичной организованности и параноидальной секретности. Красный, революционный колер аппарата также имеет глубокий смысл. В периоды политических кризисов партия всегда выражает опасение, что Китай «меняет цвет»; эта кодовая фраза означает, что красные коммунисты теряют власть.
Высокопоставленные члены КПК обладают социальным статусом, намного превосходящим даже уважение, каким чиновники и так пользуются в любом государстве с глубоко укоренившимися бюрократическими традициями. Они словно иностранные дипломаты в собственной стране — живут в охраняемых кварталах, однако обязаны получать разрешение на поездки за границу, а общение с людьми вне официального и семейного круга регламентируется строгими протоколами безопасности. Если их обвиняют в каких-либо криминальных деяниях, они в первую очередь держат ответ перед партией, а не перед законом. Но за такие преимущества приходится платить, причем не только в форме психологического стресса, на который во всем мире жалуются чиновники и их семьи. Членство в партии — это не просто формальное участие, а целый комплекс обязательств. Китайцы, продвигающиеся по службе, обязаны принимать любые порученные дела и не могут покинуть партийные ряды без серьезных последствий. В этом смысле чиновники выше определенного ранга напоминают Майкла Корлеоне из «Крестного отца», который сетовал, что при каждой попытке выйти из мафиозного бизнеса его заново «втягивают обратно».
Вряд ли можно считать совпадением, что Ватикан принадлежит к тем немногочисленным странам, с которыми Китай так и не сумел установить дипсвязи с момента образования КНР в 1949 г. Этот город-государство, представляющий собой административный центр католической церкви с резиденцией римского Папы, служит единственным примером организации, чьи масштабы — если рассматривать их на глобальном уровне — сопоставимы с КПК. Ватикану тоже присуща приверженность ритуалам и секретности. Партия охраняет свой катехизис с той же фанатичностью и уверенностью в собственной правоте, с какой Ватикан отстаивает право диктовать догмат веры. После многолетних, неоднократно возобновляемых переговоров Ватикану так и не удалось согласовать свою всемирную прерогативу назначения епископов с позицией КПК, которая утверждает, что ей одной предоставлено право утверждать кандидатуры католических священников на территории Китая. В частных беседах эти постоянно срывающиеся переговоры между Римом и Пекином сплошь и рядом сопровождаются шутками из категории черного юмора. Один из неофициальных китайских посредников этого процесса, посетивший Ватикан в 2008 г., с усмешкой указывал на удивительное сходство партии и католической церкви. «У нас есть Отдел пропаганды, а у вас — евангелисты. У нас [кадровый] Орготдел, а у вас — Коллегия кардиналов», — заметил он ватиканскому коллеге. Тот спросил: «А в чем же тогда разница?», на что его китайский собеседник под дружный смех ответил: «Вы — Бог, а мы — дьявол!»
Подобно Ватикану, партия всегда следила за тем, чтобы решения на высшем уровне оставались прерогативой этого «клана». Фантастическое заявление товарища Ху — дескать, меня вся страна избрала — оставило за кадром тот факт, что голосовали только делегаты XVII съезда и аналогичных, ранее проведенных мероприятий. Но даже эти делегаты (общей численностью порядка 2200 человек) были лишены права выбора. В преддверии съезда политологи-китаисты предполагали, что делегатам дадут хотя бы список кандидатов, чтобы они путем голосования свели его к окончательным девяти именам. Кроме того, во внутренних кругах муссировалась более радикальная идея: выдвинуть двух кандидатов на пост генсека, как это было сделано, к примеру, компартией Вьетнама на ее съезде в 2006 г. В итоге оба этих мнения тихо оставили без внимания в пользу голосования в коммунистическом стиле.
Названия организаций, посредством которых партия осуществляет свою власть — Политбюро, Центральный Комитет, Президиум и тому подобное — выдают одну из особенностей, о которой частенько забывают: современное китайское государство до сих пор функционирует на советских принципах. Владимир Ленин, вождь русской революции, разработал систему, согласно которой правящая партия следит за работой государства на всех уровнях. Ленин выдавал себя за избавителя рабочего класса, однако изобретенная им структура была безжалостно элитарной. На вершине системы Ленин предписал установить «возможно большую централизацию», позволяющую самозванным профессиональным революционерам вроде себя диктовать волю массам, коль скоро рабочий класс считался неспособным подняться над повседневной борьбой. Однако на нижнем ярусе этой системы, то есть среди фабричных и низовых парторганизаций, Ленин предписывал «возможно большую децентрализацию», чтобы в Центральный Комитет стекалась информация даже о самых незначительных изменениях на местах. Ленин писал: «Чтобы центр мог… действительно дирижировать оркестром, для этого необходимо, чтобы было в точности известно, кто, где и какую скрипку ведет… кто, где и почему фальшивит (когда музыка начинает резать ухо), и кого, как и куда надо для исправления диссонанса перевести…»
Центральный Комитет КПК играет роль своего рода расширенного совета директоров, насчитывая порядка 370 действительных членов и кандидатов. В его составе числятся министры и высшие должностные лица Пекина, руководители провинций и крупных муниципалитетов; кроме того, имеется целый блок военных. Некоторые, хотя и не все, главы крупнейших госпредприятий тоже входят в ЦК. В лице остальных членов представлены прочие интересы китайского государства, начиная от нацменьшинств (например, тибетцы) и кончая начальником так называемой Центральной гвардии (в народе известной под названием «Бюро телохранителей» Ху Цзиньтао), секретной службы КПК. Центральный Комитет выбирает, а вернее сказать, назначает Политбюро, куда входит порядка двадцати пяти членов. Политбюро, в свою очередь, назначает Постоянный комитет, святая святых руководства, который в текущей реинкарнации состоит из девяти членов.
И пусть девятка, вышедшая на подиум в 2007 г., представляла собой единственно возможный список кандидатов на высшие посты — значимость этого момента была чрезвычайной, коль скоро члены данной крошечной группы поделили все уровни политической власти, которой обладает партия над правительством, страной и всем ее населением в количестве 1,3 миллиарда человек. С другой стороны, основные обязанности этого ядра Политбюро не вполне совпадают с привычными для нас приоритетами элитарного руководящего органа — по крайней мере, возникает такое впечатление, когда слушаешь ежедневные заявления центрального правительства в Пекине. Политбюро определяет основную политику в области экономики и дипломатии, а в последние годы особенно плотно занимается растущими проблемами Китая из-за взрывного спроса на энергоносители, ухудшения экологической обстановки и тех проблем, которые связаны с управлением подвижным, 700-миллионным сельским населением. Члены Политбюро отчитываются по этим вопросам и окончательно определяют соответствующие направления политики, однако, в отличие от министров кабинетной системы, они не занимаются повседневными, рутинными задачами.
Главнейшие приоритеты Политбюро лежат совсем в иной области: в обеспечении плотного партийного контроля над государством, экономикой, госслужбой, армией, полицией, просвещением, социальными организациями и СМИ. Контролируется сама идея о том, что такое Китай и в чем заключается его официальная история: на месте страны, из которой иностранцы выкачали все соки, а потом разбили на куски и унизили, появляется обновленное могучее государство и возрожденная культура. Ядро китайской системы, при всех своих местных модификациях, до сих пор несет отчетливую печать сходства с ленинским изобретением, хотя минуло свыше сотни лет с момента разработки этой модели, а система-первопроходец в Москве и ее восточноевропейских сателлитах развалилась пару десятилетий назад. Даже для «красной машины» имеется свой советский прототип. Русские использовали защищенную телефонную систему, известную под названием «вертушка», с помощью которой и организовывалась связь между членами партийной элиты.
Мао поначалу внедрил у себя советские институты. Впрочем, он всегда считал партию бюрократической и недостаточно революционной организацией, а в 1950-х гг. заявил следующее: «Некоторые наши товарищи ковыляют как женщины с бинтованными ступнями, вечно жалуясь, что другие идут слишком быстро». Вместо того чтобы партия надзирала за народом, Мао решил: пусть народ надзирает за партией — и эта-то философия привела в 1966 г. к безумному десятилетию культурной революции, когда хунвэйбинам разрешалось терроризировать всякого, кто, по их мнению, отклонился от правильного революционного пути. Как говорилось в одном документальном фильме о том периоде, «Мао натравил революцию на революцию, которая была недостаточно революционной». После падения и смерти Мао партия вернулась к истокам. Дэн Сяопин вышвырнул деструктивные идеи Мао и поставил партийную организацию на ленинскую базу: она вновь стала власть предержащей элитой, которая обеспечивает просвещенное руководство массами.
Идея о том, что партия управляет правительством, особенно когда эта же партия и есть, по существу, само правительство, доступна далеко не всем. Я прожил в Шанхае четыре года (с 2000 г.) и всякий раз, встречая иностранцев, которые не могли усвоить эту концепцию, советовал им взглянуть на официальные автомобили, доставляющие высших муниципальных чиновников на улицу Каньпин, где расположена мэрия: строгий параллелепипед из серого мрамора, возносящийся над элегантными, тенистыми улочками бывшей французской концессии. Эти автомобили дают первый и легкоусвояемый урок китайской политики, «Ленинизм для чайников», если угодно, а все потому, что их номерные знаки наглядно демонстрируют иерархию городского правления. Номер первого секретаря шанхайского горкома — 00 001; у мэра и второго секретаря — 00 002, то есть на одну ступень ниже; у вице-мэра и следующего по старшинству работника горкома — 00 003, и так далее. Госномера суть банальная иллюстрация наиболее важного направляющего принципа китайской политики, а именно: партия стоит над государством во всех его проявлениях. Политический язык послушно отражает эту иерархию, в нужном порядке располагая слова «руководители партии и правительства» во всех официальных сообщениях.
Авансцена китайской политики («ленинский оркестр») — это правительство и другие государственные органы, которые на первый взгляд ведут себя подобно своим аналогам в других странах. Минфин ежегодно верстает бюджет, жонглируя соперничающими заявками на вечно недостающие фонды. Министры сходятся на кабинетные совещания, чтобы с боем отстаивать свои приоритетные направления. Многочисленные китайские ученые в различных НИИ готовят толстенные и зачастую весьма влиятельные, а порой и острые научные доклады. Суды выносят решения по рассматриваемым делам. Вузы учат студентов и раздают ученые степени. Журналисты строчат статьи. А священнослужители в санкционированных властями церквях торжественно читают мессы и отправляют таинства. Но реальная политика вершится за кулисами партийных форумов.
Под Политбюро находится громадная и по большей части тайная партийная система, которая управляет всем госсектором, включая вооруженные силы, а также жизнями чиновников, которые трудятся на всех пяти уровнях власти, начиная с Пекина. Партия обеспечивает кадрами министерства и ведомства посредством изощренной и непрозрачной системы назначений;
инструктирует их по вопросам политики посредством скрытых от глаз комитетов; направляет их политическую позицию и публичные высказывания посредством пропагандистской сети. Служащие государственных институтов обучаются и регулярно переобучаются в 2800 партийных школах, прежде чем идти на повышение. Обвинения во взяточничестве, подлоге или ином преступлении сначала расследует партия, и лишь затем дело передается в гражданский суд на основании партийного вердикта. Но даже в этом случае мера наказания, выносимая судом, определяется согласно директивам партии, которая контролирует судей напрямую, а адвокатов — косвенным путем, через юридические ассоциации и механизм лицензирования.
Китай поддерживает многие формальные институционные атрибуты, которые придают ему внешнее сходство с плюралистской системой, обладающей исполнительной властью, парламентом и судами. Однако всепроницающее закулисное присутствие партии означает, что роли этих органов на авансцене должны постоянно подстраиваться к тем реалиям, которые скрыты от глаз. Щупальца государства — сиречь, партии — тянутся далеко за рамки правительственных структур. Помимо того, что партия контролирует любое госпредприятие или регулирующее ведомство, соответствующие партийные отделы надзирают за ключевыми НИИ, судами, СМИ, всеми санкционированными религиями, вузами и прочими образовательными учреждениями, а также воздействуют на неправительственные организации и ряд частных фирм. Далее, КПК напрямую контролирует восемь так называемых демократических партий Китая, назначая их лидеров и финансируя их бюджеты.
Эти роли, разыгрываемые за кулисами и на авансцене, смешиваются в органах государственного управления, поскольку высокопоставленные режиссеры, продюсеры и сценаристы от партии также блистают в правительственных ролях. Ху Цзиньтао — Генеральный секретарь, но при этом носит менее высокий титул Председателя КНР., Аналогично, возглавляемое товарищем Ху Политбюро стоит над Госсоветом, китайским эквивалентом кабинета министров, возглавляемым премьером Вэнь Цзябао, который также является членом Политбюро. Когда Ху посещает Вашингтон и другие западные столицы, он всегда анонсируется в роли Председателя КНР и (по настоянию китайцев) главы государства, а не в роли Генерального секретаря Коммунистической партии Китая, которая и представляет собой его самую высокую должность. Ху щеголяет своим партийный титулом лишь в поездках по горстке выживших братских коммунистических государств вроде Кубы, Вьетнама и Северной Кореи. Выступление под этим титулом, скажем, на лужайке Белого дома, поставило бы принимающую сторону в неловкое положение. Кроме того, при этом более выпукло стала бы смотреться роль КПК, чего не хочется ни Ху, ни другим лидерам.
Разделение ролей между партией и правительством не просто ставит в тупик непосвященных: это также источник скрытого напряжения внутри самой системы, что и было проиллюстрировано политическим скандалом в связи с распространением смертоносного вируса атипичной пневмонии в 2003 г. Этот инфекционный кризис, угрожавший ввергнуть страну и ее экономику в застой, был взят под контроль лишь после вмешательства Ху, который сместил министра здравоохранения и пекинского мэра за попытку скрыть истинные масштабы эпидемии. Руководство страны пристыдил и заставил действовать один из пекинских военных хирургов в отставке: чтобы обойти диктат Отдела пропаганды, который сознательно снижал численность инфицированных, он направил факс с неподтасованными данными в руки иностранных журналистов.
Местные и зарубежные обозреватели принялись превозносить драматическое вмешательство Ху: это-де переломный момент, когда доселе закрытая и невосприимчивая система была вынуждена открыться и отчитаться перед публикой. Однако изнутри все выглядело иначе. Министр и мэр, занимавшие государственные посты, не виноваты в укрывательстве фактов, утверждали критики. Мэр, к примеру, подчинялся указаниям пекинского горкома партии. Министр раболепно следовал линии внутренних партийных органов, контролирующих политику здравоохранения. Ни тот ни другой не обладали автономностью. «Многие правительственные чиновники были этим крайне расстроены, потому что всего лишь выполняли решения, принятые парткомами и вышестоящими партруководителями, — сказал мне один из советников Ху. — А из этих двоих сделали козлов отпущения».
Если оставить в стороне немногочисленные символические исключения, каждый министр или высокопоставленный чиновник является членом партии. И напротив, далеко не каждый высший партиец имеет параллельный правительственный пост. Вместо этого многие высшие партийцы работают в ключевых партотделах, которые стоят над правительственными ведомствами. Орготдел ЦК КПК отвечает за кадровые назначения. Отдел пропаганды занимается новостями и информацией. Отделу объединенного фронта, как и предполагает его название, поручено организовывать поддержку партии вне непосредственной сферы ее компетенции, например, среди китайской бизнес-диаспоры в Гонконге и на Тайване, а также в социальных организациях на отечественной почве.
Такая система служит своего рода политическим перископом, который позволяет КПК тайно следить за любым государственным или негосударственным ведомством. Или, пожалуй, здесь скорее подойдет слово «паноптикум», но не в смысле собрания диковинок, а в смысле идеальной тюрьмы (изобретенной английским философом XVIII века Иеремией Бентамом), где горстка надзирателей имеет возможность в любой момент незаметно наблюдать за заключенными. Как повторял бывший министр иностранных дел Цянь Цичэнь в ответ на западную критику бедственного положения с правами человека, Китай отнюдь не является одной громадной тюрьмой. И действительно, во многих отношениях эта страна обрела немыслимую ранее свободу. Однако КПК, ослабив вмешательство в частную жизнь китайцев, приняла все меры, чтобы закрепить за собой высоты на полях политических сражений. Подобно стражнику из тюрьмы-паноптикума, КПК вездесуща и, по большей части, невидима. «Партия подобна Господу Богу, — сказал мне профессор одного из пекинских университетов. — Бог вездесущ. Ты просто его не видишь».
В конце 1999 г., находясь в Пекине, я присутствовал на небольшом ужине с Рупертом Мердоком, где он заявил, что за все свои поездки в Китай так и не встретил ни одного коммуниста. На первый взгляд, это утверждение кажется странным, ведь любой сколько-нибудь значимый госслужащий номинально является членом КПК. Если Мердок хотел вести бизнес в Китае, особенно в области СМИ, одном из важнейших секторов для частного иностранного капитала, он не смог бы избежать контактов с партией. Более того, ему пришлось бы принять этот факт, как оно, собственно, и случилось. После неоднократных обращений на протяжении многих лет Мердоку удалось договориться о встрече с тогдашним шефом пропаганды Дин Гуаньгэнем, ключевой фигурой «номер восемь» в партийной иерархии до 2002 г. Позднее Мердок в рамках дорогостоящего венчурного предприятия объединил силы с сыном Дина, чтобы обойти строгие китайские ограничения, накладываемые на иностранное вещание, но безрезультатно. К 2009 г. Мердок практически махнул рукой на Китай.
Мердок не одинок в своем мнении об отсутствии коммунистов в КНР. Подобные высказывания я слышал на протяжении многих лет от целой когорты искушенных, предельно прагматичных бизнесменов, имевших дело с Китаем — особенно сразу после их встречи с каким-нибудь высокопоставленным партийцем. С одной стороны, эти заявления вполне понятны. Для многих бизнес-лидеров, вложивших средства и получивших прибыль от трансформации страны в экономику, которая зачастую выглядит как разнузданная форма капитализма, контакты с партией выражались в форме общения с чиновниками, желавшими заниматься бизнесом. Келвин Маккензи, один из наиболее влиятельных редакторов Мердока, был изумлен темпами развития Китая при коммунистах, в 2000 г. посетив Пекин в составе британской делегации. Маккензи, в свое время занимавший пост редактора «Сан», таблоида-бестселлера, который в каждом выпуске на третьей полосе печатает топлес-фото красавиц, был ярым защитником тэтчеризма, и его постоянно бичевали левые. На прощальном банкете он потряс принимающую сторону, громогласно заявив, что по возвращении в Британию «тоже станет коммунистом», чтобы вдохнуть новую жизнь в свою родину. Для заезжих гостей типа Маккензи единственной возможностью увидеть «Красную книжицу», цитатник изречений Мао, была бы экскурсия на воскресный блошиный рынок по пути в аэропорт.
Западная элита была некогда хорошо знакома с боевой диспозицией коммунистической политики, в основном за счет изучения исходной модели в Советском Союзе, чем и занималась мини-отрасль исторической науки и журналистики, известная под названием «кремлинология». Распад советской империи в начале 1990-х привел к потере значительной доли глубоких знаний о коммунистических системах. Совсем другое дело — синология, которая всегда уделяла такое же внимание китайской истории, культуре, науке и языку, как и современной политике. Социально-экономическая трансформация Китая, произошедшая в этот же период, и ее влияние на остальной мир еще больше отвлекли внимание от формальной политики Пекина. Политжурналистика благоденствует при партийной конкуренции и наличии потенциала к смене режима, чего нет в повседневной жизни Китая. Научные исследования, переживающие расцвет параллельно предмету своего изучения, также испытали на себе действие китайской экономики, поскольку вырос спрос государственного и корпоративного секторов на анализ уникальнейшего феномена: возрождения благосостояния одной пятой человечества.
Вряд ли стоит удивляться тому, что научные круги и СМИ все активнее сосредоточиваются на социально-экономических преобразованиях Китая. В сравнении с его громадным политическим аппаратом, который функционирует как бы «подпольно», экстраординарный экономический рост страны проявляется в повседневной жизни потребителей и их политических представителей во всем мире. Китай производит одежду, которую носят эти люди, игрушки, в которые играют их дети, а зачастую и пищу, которую они едят. А если встать на точку зрения политиков, Китай играет центральную роль в экономических трендах, которые создают и уничтожают рабочие места в их избирательных округах. За прошедшее десятилетие объем полос, которые западная пресса выделила на освещение споров по поводу курса китайской валюты, многократно превосходит публикации с подробным анализом внутреннего механизма КПК.
Западным гостям становится все труднее ассоциировать яркую суматоху сверкающих новых городов Китая с концепцией правления компартии. Хмурое маоистское государство, которое некогда встречало инвесторов и туристов суровой советской архитектурой, кислыми чиновниками, хамоватым обслуживающим персоналом и хроническим дефицитом потребительских товаров, отлично вписывалось в рамки предвзятого мнения о традиционном коммунизме эпохи холодной войны. Авансцена нового Китая, которая вроде бы с нуля была построена за несколько коротких лет, мало напоминает старую модель. В преддверии пекинской Олимпиады-2008 Николай Урусофф, архитектурный обозреватель «Нью-Йорк Таймс», сравнивал новый пекинский аэропорт с «прозрением, которое венский архитектор Адольф Лоос испытал в Нью-Йорке более столетия назад. Он пересек порог будущего». Речь идет не просто о грандиозности пространственных форм: «Здесь невозможно отделаться от ощущения, что ты ступаешь сквозь портал в иной мир, чья пылкая приверженность изменениям оставила западные нации глотать пыль». Во время поездки в город Урусофф несколько поумерил энтузиазм. И все же такой оптимизм в отношении страны, до сих пор находящейся под пятой авторитарного правления, в равной мере отдает должное умению КПК маскировать признаки своей власти и способностям предприимчивых пекинских девелоперов с их достопримечательностями, которые, к слову сказать, по большей части спроектированы зарубежными архитекторами.
В случае западных политиков отрицание правления компартии может носить намеренный характер. Перед своим историческим визитом в Китай в 1972 г., Ричард Никсон вместе с Генри Киссинджером вымарал слово «коммунист» из всех выступлений, где речь шла о китайцах, поскольку оно приносило ему проигрышные очки дома. К примеру, Мао Цзэдуна он стал именовать просто Председателем, а не полным титулом «Председатель ЦК КПК». В официальной хронике визита, публиковавшейся госдепом, ни разу не встречается слово «коммунист»: ни в стенограммах речей, ни в ответах на пресс-конференциях, ни в здравицах. Иностранцам, посетившим Китай в XXI в., можно простить иллюзию, что они находятся где угодно, только не в коммунистическом государстве. Никсон, однако, приземлился в Пекине, когда Китай по уши погряз в издевательствах, смертях и разрушениях «культурной революции».
В последние годы китайцы запутали картину еще больше, внедрив в свою политическую риторику концепции, выдержанные в лучших традициях типичного западного либерализма. Мао в своих трудах пользовался термином «демократия», однако после протестов 1989 г. система стала глубоко враждебна к тому подтексту, который несет это слово. Когда в Китае набрал популярность Интернет, органы госбезопасности с самого начала добавили слово «демократия» к списку терминов, запрещенных для поисковиков. Любой, кто в 2005 г. вбил бы фразу «демократия в Китае» в поисковое окошко на китайском веб-сайте фирмы «Майкрософт», увидел бы сообщение об ошибке и надпись: «Удалите запрещенный текст из запроса». Вэнь Цзябао многих огорошил своим неожиданным маневром, когда на пресс-конференции в 2007 г. заявил, что «демократия, закон, свобода, права человека, равенство и братство» не принадлежат исключительно капитализму, а напротив, являются «плодами цивилизации, которые были сформированы совместными усилиями всего мира в ходе медленного процесса исторического развития».
Заявление Вэня вызвало в западных СМИ обычный шквал репортажей о том, как Китай внедряет у себя политические реформы по западному образцу. Многие, однако, упустили из виду тот факт, что Вэнь, хорошо помня, что обращается к международной аудитории, не сделал крайне важную оговорку, которая встречается во всех официальных китайских документах насчет демократии, включая партийную «Белую книгу», выпущенную на эту тему в 2005 г.[4]«Демократическое правительство представляет собой власть Коммунистической партии Китая от имени народа», гласит доклад. Внутри же самой системы реакция на заявление Вэня была не столь наивной. Как однажды в шутку поведал мне бывший высокопоставленный сотрудник, смещенный после пекинских событий 1989 г., «нужен новый словарь, чтобы понять, что именно имеют в виду китайские вожди, вещая о демократии».
Подобно прочим коммунистическим и революционным партиям, которые на протяжении всего хода истории формировались из подпольных ячеек и подпитывались энергией ожесточенной борьбы с правящими режимами, компартия Китая тяготеет к секретности как по привычке, так и по своей природной склонности. В стране, с готовностью ухватившейся за Интернет и мобильную телефонию, КПК до сих пор не имеет самостоятельного веб-сайта. Лу Вэйдун, преподаватель партшколы г. Яньань, бывшего оплота китайских революционеров, отмахнулся от моего вопроса. «Все важнейшие СМИ принадлежат партии, — сказал он, — так что свой веб-сайт нам и не нужен».
Пожалуй, было бы нелегко спрятать такую крупную организацию, как китайская компартия, если бы не одно «но»: КПК со всем тщанием исполняет свою закулисную роль. Отделы ЦК, занятые контролем кадров и СМИ, намеренно ведут себя очень незаметно. Эти отделы (также известные под названием «малые руководящие группы»), которые направляют министерства и диктуют их политику, работают вне поля зрения общественности. Состав всех этих отделов, а во многих случаях и сам факт их существования, редко упоминается в подконтрольных государству СМИ, не говоря уже о проведении каких-либо обсуждений механизма принятия решений. Их членский состав удается разгадать лишь путем кропотливого «кремлинологического» просеивания китайской прессы, на что порой уходят годы. «Единственный случай во всей постмаоистской эпохе, когда [китайская] пресса перечислила текущих членов хотя бы одного такого отдела, был отмечен в 2003 г. в Гонконге, где подконтрольная партии газета «Вэньвэйбао» опубликовала состав Рабочей руководящей группы по Тайваню при ЦК КПК», — сообщает Элис Миллер из Института Гувера.
В Гонконге КПК остается практически на нелегальном положении с момента возвращения бывшей британской колонии в 1997 г., игнорируя местные законы, которые требуют регистрировать любую политическую партию. Цэн Юйчэн, обычно словоохотливый ветеран — руководитель пропекинской партии в бывшей колонии, до сих отказывается открыто признавать себя партийцем. В октябре 2008 г., перед выборами на пост главы законодательного собрания Гонконга, Цэн сказал, что не станет отвечать на подобные вопросы, поскольку местное население «очень отрицательно» относится к КПК. Он посетовал, что, когда в девяностых годах сам основывал собственную партию, любой человек, связанный с Пекином, получал кличку «бандита-коммуняки».
Партия также тщательно следит за тем, чтобы не выпячиваться в сфере международного бизнеса, систематически принижая свою роль в крупных госпредприятиях, зарегистрированных на биржах Нью-Йорка, Гонконга, Лондона и так далее. Толстые проспекты, публикуемые перед размещением акций этих компаний за рубежом, переполнены самыми разнообразными сведениями об их коммерческой деятельности и советах директоров, однако многочисленные функции, относящиеся к партии, особенно в области кадрового контроля, полностью затушеваны. «Партия весьма активна в этих компаниях, однако власти достаточно умны, чтобы держать данный факт на заднем плане, — сказал один из работающих в Пекине западных юристов-консультантов. — Среди западных посредников существует негласная договоренность занижать роль КПК, чтобы не отпугивать западных покупателей». Банкиры и юристы утверждают, что им и так нечего рассказывать публике, коль скоро КПК никогда не предоставляет сведения или документы о своей роли в госкомпаниях, не говоря уже о бизнесе в целом. «Здесь вообще нет оснований для раскрытия информации, потому что и раскрывать-то нечего, — говорит другой адвокат. — Это напоминает фантом».
Поделиться книгой: