Тайник

Он открыл глаза. Гурия из садов аллаха. Минуту он сонно смотрел на нее. Не мог понять, когда же произошло нападение. Сегодня или вчера? И было ли оно на самом деле или снится? Или то была реальность, а Генрику он видит во сне?

Он уже привык к ее дерзости, к тому, что она возмущает покой правоверных. Хотя здесь, на побережье, женщина без паранджи не вызывала удивления — толпы туристок из Европы приучили к этому местных жителей, — там, в отдаленных оазисах, все еще погруженных в тьму средневековья, там, где женщина должна скрывать все, кроме глаз, иначе ее побьют камнями, там легкие одежды пани Тарчинской вызывали возмущение.

Он отвел взгляд. Она приводила его в смущение, ему было не по себе. Он вяло вытер вспотевший лоб. Уснул. Спать бы так до вечера, потом до утра, проспать все на свете.

Очаровательная женщина. Зрелая, неопределенного возраста. Может быть, тридцать, может, и сорок — он никогда не спрашивал. Ее не смущало, что она возбуждает в мужчинах интерес, она всегда держалась очень непринужденно. И теперь запросто подошла к его постели, склонилась, он почувствовал свежий аромат двух нежных упругих персиков. Хоть бери их в ладони… Она слегка потрясла его:

— Ну проснитесь же, коллега!

Темно-золотистая загорелая кожа, прикосновение округлого бедра…

— Смотрите на меня в экстазе или все еще спите? Не были бы таким лентяем, успели бы уже насмотреться досыта.

— Простите, коллега, простите, — сказал он со вздохом. Нет, ей скорее сорок, чем тридцать, ни капли стыдливости.

— Так когда едем?

Он опомнился. Подтянул простыню, которой укрыт был до пояса, потом сел.

— Как ваш зуб?

— Ничего хорошего. Этот французский сапожник хотел вырвать его, напрасно я ему объясняла, что это воспаление тройничного нерва. Мне вовсе не хочется вернуться домой беззубой. Поеду лучше к доктору Шольцу в Меденин. Вы ведь знаете его, как по-вашему, поможет он мне?

— Не знаю, он ведь не стоматолог, а терапевт.

— Здесь врач должен уметь все, особенно терапевт.

— Сколько же сейчас времени? Половина двенадцатого? Тогда после обеда…

— После обеда не поеду! — возразила она решительно. — Я была готова в девять, не надо было прятаться от меня и спать. Не раньше чем в четыре!

— В три, коллега, — попросил он смиренно. — И так приедем затемно, а если случится поломка…

Она глубоко вздохнула. Грудь ее колыхнулась, будто какое-то существо, живущее своей особенной жизнью. На мгновение он увидел судорожные движения человека, пригвожденного очередью к красноватой земле. Все вернулось.

— После обеда заедем еще на пляж, — сказала она решительно. — Когда я еще снова вырвусь к воде, а у нас ведь и душа нет, представляете!

— А теперь оставьте меня, я хочу одеться, — проворчал он.

— Ну-ну!

Он увидел ее спину, тонкую талию и выпуклые бедра. Дверь хлопнула так, будто по комнате пронесся ураган. Минуту он тупо смотрел перед собой. Потом поднялся и пошел в душ. Мужчину вначале отпугнет ее рассудочность, а потом эта неуемная энергия. Интересно, какая она в постели? Тоже, наверное, не отдается покорно, а решительно требует своего…

Поток воды безжалостно смыл ее образ, все еще стоявший перед его глазами.

— Боже мой, идея! Решение!

У него даже дух захватило. Стоял с закрытыми глазами, чувствуя, как потоки воды смывают с него остатки беспомощности и страха. Спасение… Он еще не решался развить свою мысль до конца. Он всегда предпочитал иметь дело с тихими, спокойными женщинами, а не с такими агрессивными красотками. И слишком много знаний тоже вредно. У женщины одна миссия — та, главная, пусть ее и исполняет; эмансипированные во- Дительницы электровозов его не привлекали.

Он повернул кран. Поток иссяк. Да, это может быть решением. Доктор Шольц из Меденина, чешский врач-терапевт. Чешский врач отыщется и поближе, но с Вашеком Шольцем он в приятельских отношениях… Тщательно расчесывая свои темные, жесткие, изрядно поседевшие волосы, он вглядывался в собственное лицо. Тоже далеко не молод, но еще и не совсем плох. Голубые глаза и опаленное солнцем лицо. Худощав. Зубы… нет, пока не беспокоят. Конечно, с ней ему не сравниться. Что будет, если Генрика поедет к Шольцу? Хоть немного-то он сможет ей помочь? Он пожал плечами: разве угадаешь? Но в любом случае он пошлет ее к Шольцу, напишет ему письмо и… Он рассеянно одевался. Да, это единственная возможность предупредить посольство, сообщить о том, что случилось. Им лучше знать, что надо предпринять, чтобы не поставить при этом под угрозу жизнь Тиссо. Теперь он уже ни о чем не мог думать, целиком захваченный своей идеей. Лучше всего послать ее к Шольцу немедленно, но это было бы опрометчиво, спешка плохой помощник. Время еще есть, много времени, они не торопятся диктовать свои условия. Возможно, за ним следит кто-то из работающих прямо на базе. За Тарчинской, конечно, следить не будут, у них нет повода.

Он спустился в столовую: высокий зал, великолепная колоннада, обращенная к морю, римская мозаика и в центре — фонтан. Генрика в легком полотняном платье, под которым на ней явно ничего больше не было, уже заказала обед.

— Вы еще хуже, чем я думала, — сказала она ядовито, — нарочно опаздываете, чтобы заставить меня ждать. Я заказала молодую баранину, мешви.

— Гм… — Он сел и осмотрелся. — Мне все равно, прежде всего я выпил бы коньяку. Пусть уж пророк простит меня… — Он кивнул официанту.

— Мне тоже!

— Вам? Тогда он вообще ничего не принесет, не провоцируйте его!

— Тогда закажите двойной, я выпью с вами.

— Как суп?

— Страшно вкусный.

— Я отдаю предпочтение кухне на базе. У нас исключительный повар, Филоген, негр из Неаполя.

— Слышала. У нас не так замечательно, хотя готовит тоже итальянец. В любом случае от мяса я просто прихожу в ужас. Когда видишь его в такую жару на рынке…

Он потянулся за меню, другой рукой ощупывая карманы.

— Что же вы такое заказали?… Черт, опять я забыл очки!

— Возьмите мои! — и пододвинула к нему сумочку.

— Не могу к ним привыкнуть. Настолько раздражают, что все время их где-нибудь забываю. — Он вынул из замшевого чехла дамские очки в золотой оправе.

— Видите что-нибудь?

— Вполне достаточно. Где тут ваше мешви? — Он тщательно изучал меню.

— Я же вам объяснила, что это такое…

— Я знаю, просто хотел посмотреть сам… Спасибо! — Он положил очки в сумочку.

Она бросила на него уничтожающий взгляд. Старый холостяк! Он говорил по-чешски, она — по-польски, но они понимали друг друга отлично. Только в научных спорах переходили на французский.

— После обеда напишу письмо Шольцу. Когда вы собираетесь к нему? — Она неопределенно пожала плечами. — Не советую вам слишком откладывать, — сказал он серьезно. — Если это тройничный нерв, вам придется лететь в Тунис, там единственное приличное отделение стоматологии. Если согласны отправиться сразу после обеда, вы сможете высадить меня на базе и ехать дальше через оазисы до Меденина. По магистрали, конечно, быстрее, но мне надо до ночи быть на базе… У Шольцев вы переночуете, поболтаете с его женой. Если часа в четыре утра выедете обратно, то к восьми будете в Кебили. Машину вернете при случае, без одного джипа мы обойдемся.

Официант с каменным лицом поставил на стол запотевшую рюмку с холодным, как лед, коньяком. Коньяк здесь, видимо, держат в самом дальнем углу холодильника. Чтобы не оскорблять зрение правоверных. Но сейчас в зале правоверных не было. Вечером со спиртным было бы сложнее.

Генрика с наслаждением выпила, минуту посмаковала коньяк во рту. Посмотрела на Винтера большими зелеными глазами. Темные ее волосы были в рыжеватых и коричневых подпалинах. Короткая простая прическа подчеркивала ее интеллигентный вид. Широкие скулы, полные подвижные губы и строгая морщинка между бровей.

— Вы думаете, это удобно? — спросила она. — Не слишком ли это бесцеремонно — вторгнуться в чужую семью?

— Бесцеремонно? Наоборот, вы доставите им радость. Они живут там, как на краю света.

— А вы не могли бы поехать со мной?

— Был бы очень рад, — ответил он, — но вы ведь сами знаете, что я должен вернуться. Я потерял целый день, а теперь все дела висят на моей шее. Завтра объеду скважины, да и сегодня надо проделать массу работы. Со дня на день начнется проходка разведочных скважин, чтобы определить наличие сырья.

— По такой жаре я должна тащиться через оазисы?

Он пожал плечами:

— Мое дело предложить, решайте сами. Насколько я помню, там есть и рентген-

Минуту Генрика еще колебалась.

— Что ж, хорошо, — вздохнула она наконец, — в общем-то вы правы, надо что-то делать с этим. Хотелось только еще поплавать.

Плавайте на здоровье, пока я напишу письмо, а потом отправимся, — сказал он с облегчением. У него отлегло от сердца— Ничего не откладывать!

Несколько минут он стоял возле узкого ажурного окна из «Тысячи и одной ночи», смотрел, как идет она в своем мини- бикини среди ярко пылающих цветочных клумб на пляж. Голубая поверхность воды вдалеке сливалась с горизонтом. Полоса золотистого песка, красные полыхающие цветы, холодная белизна кружевных орнаментов, обрамляющих окно, и удаляющаяся сквозь жгучий зной женщина.

Мираж.

Ему пришло в голову, что он рискует, доверяя ей это письмо. Что, если она просто из любопытства вскроет его? Или ее выследят террористы?

Вздор. Не могут же они контролировать всех, с кем он общается. Если уж на то пошло, он может в любую минуту снять телефонную трубку и… Нет, они вынуждены полагаться на его готовность сотрудничать. Конечно, если им покажется, что он не выполняет их условий, они пристрелят Тиссо. Но пока он не дал им повода для подозрений.

Он вдруг с удивлением осознал, что воспринимает это ужасное преступление как нечто само собой разумеющееся. Настолько, что рассуждает о нем спокойно, без малейшего волнения. А что изменилось, что повлияло на него? Несколько минут сна или обед с Генрикой? Или же современный человек настолько отупел и стал безразличен ко всему, что самое драматическое событие может взволновать его лишь на несколько часов? На несколько коротких мгновений — да и то если драма коснется его самого. А потом опять провал в безразличие, в косность обывательского благополучия.

Каждая сенсация живет не больше трех дней — всплыло в памяти изречение одного журналиста. Но это было давно, когда мир был лучше. Теперь и три дня — слишком много.

Он отвернулся. Генрика растворилась в белом кружеве прибоя. Оба они одиноки. Он и она. Возможно, он рискнет ей когда-нибудь предложить провести недельный отпуск вместе. Если только она не сочтет это навязчивостью, пошлым заигрыванием. Он отбросил .эту мысль и вернулся к столу. Взял листок почтовой бумаги, украшенной арабесками и эмблемой отеля, сложил вдвое: текст на лицевой стороне будет проглядывать сквозь конверт, там он напишет рекомендацию для Генрики, а внутри — сообщение Шольцу.

Он начал писать. Большими четкими буквами — рекомендацию доктору Тарчинской из археологической экспедиции ЮНЕСКО и мелкими, педантичными, какими привык делать пометки на геологических картах, — сообщение о похищении доктора Тиссо. Когда он закончил, Генрика уже возвращалась с пляжа, поглядывая на его окно. Он помахал ей и тщательно заклеил конверт.

Через двадцать минут они уже ехали на большой скорости по широкой асфальтированной магистрали вдоль берега моря в сторону оазисов Эль-Хамма и Эль-Ксар, откуда верблюжья тропа вела к базе геологической разведки Бир-Резене.

Глава II

С каждым километром беспощадное солнце будто увеличивалось и увеличивалось в размерах, воздух дрожал, небосвод выцвел до белизны. Они проехали через необозримые пальмовые рощи, и местность начала меняться. «Лендровер» был открыт с обеих сторон, только над головой натянут выгоревший полотняный тент. Клубы красноватой пыли поднимались за машиной и висели в неподвижном воздухе, как высокая непрозрачная стена, разделяющая пространство на две части.

Временами у едва различимой дороги возникала желта» табличка, заменяющая указатель направления:

ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ РАЗВЕДКА ООН

БАЗА БИР-РЕЗЕНЕ

50 КМ.

Волнообразный каменистый Эрг с выжженными остатками низкой растительности — последний раз здесь шел дождь четыре месяца тому назад, — заброшенные посадки оливковых деревьев, по левую сторону холмистый край Джебел Тебаго, а вдали — поющие пески. Шпалеры финиковых пальм исчезли, ушли назад, к оазисам, оставив преддверье Джебел Дахара безнадежно безжизненным. Ворота пустыни. Верблюжья тропа в Сахару.

Солнце полыхало жаром, а песчаная буря ирифи, беснующаяся где-то на юге, во владеньях Великого Эрга, насыщала воздух микроскопическими частичками песка, оседающими на всех складках одежды и кожи. Иногда дыхание ирифи усиливалось, тент звенел как бубен, песчинки шуршали по лобовому стеклу, забивались под веки.

Генрика, спрятав глаза за темными очками, дремала. Мокрый купальник, на который она натянула свой тонкий полотняный балахон, давно высох, персиковая кожа ее рук и плеч покрылась розовой пудрой.

Временами он искоса поглядывал на нее, потом снова его внимание поглощало управление машиной. Отъехав километров двадцать от оазиса Эль-Хамма, он свернул с дороги на юго-восток. Бессчетное число раз проезжал он здесь, однако каждый раз приходилось быть внимательным, чтобы не сбиться с пути. Он вглядывался в окрестности, а мысленно снова и снова перебирал события дня. Утром не знаешь, что принесет тебе вечер, ничто тебя не предостерегает — ни инстинкт, ни опыт, ни разум. Человек беспомощен перед будущим, совершенно беспомощен. Будущее. Эта загадочная дама под вуалью. Но может, это и к лучшему, вряд ли кто захочет жить дальше, если увидит ее лицо.

Теперь, когда Генрика уснула, а из радиоприемника лились монотонные арабские мелодии, он мог сосредоточиться и подумать. Кто же это работает для них на базе? Кто-то из группы специалистов или один из местных рабочих? Он не мог угадать. Бог знает, как давно они с Тиссо были под наблюдением, чьи интересы тут затронуты. В их работе нет ничего секретного, здесь результаты не скрывают, наоборот — едва только определят запасы и подсчитают стоимость того или иного месторождения, государство тут же начинает искать пайщиков. Разумеется, на мировом рынке заранее изучают перспективные разработки. Каждый член геологоразведочной партии, который здесь работает, обычно информирует свое правительство или какую-нибудь местную компанию. Компания, способная вложить в добычу сырья больше средств, станет партнером государства. А те, кто достаточных средств не имеет или боится больших предварительных затрат, те обычно даже и не вступают в конкурентную борьбу.

Он чуть шевельнул губами — слабая попытка улыбнуться. У него был собственный опыт в таких делах. Из-за неверной оценки динамики роста цен и неумной экономии были потеряны месторождения меди в Марокко.

Ни он, ни Тиссо не хранили никаких секретов. Щебень и сырье для производства кирпича на поверхности, а в глубинах — свинцовые, цинковые, медные руды, а возможно, и нефть. О месторождении бурого железняка не стоит и говорить. Его не хватило даже древним римлянам. На севере есть фосфаты, а дальше к югу, на больших глубинах, возможна медь. Какова мощность жил — это им еще предстоит определить. Медь и нефть сейчас в центре внимания, но будет ли их добыча с больших глубин экономически выгодна или это нерентабельно — заранее никто не скажет. Все зависит от динамики цен на мировом рынке. Компании по добыче должны уметь заглядывать вперед хотя бы на пять — десять лет, если хотят избежать убытков.

Может быть, те люди предполагают, что здесь обнаружат радиоактивные фосфаты, как в Марокко? Минуту он это обдумывал. Даже если и так, пока еще не создана технология, способная извлечь из них радиоактивные элементы. Так что пока тунисские и марокканские фосфаты будут применяться как незаменимые удобрения; может, когда-нибудь в отдаленном будущем… Он пожал плечами.

— Одалиски были недостаточно соблазнительны? — спросила вдруг чуть слышно Генрика. Она не спала. Винтер и не заметил, что она проснулась. Глаза ее были закрыты темными стеклами, на стеклах лежал слой пыли. Он непонимающе посмотрел на нее, потом улыбнулся.

— Среди них не было вас, — сказал он тем же тоном. Понял, на что она намекает.

— Нельзя ли прикрыть этот базар?

Он выключил приемник.

— У вас такой вид, будто вы едете на собственные похороны. Что с вами сегодня?

В Габесе был знаменитый фундук — арабский трактир с аттракционом для туристов. В дальних закоулках старого города, куда не заглядывала полиция. «Дочери» трактирщика показывали танец живота и еще кое-что в том же роде. Поскольку Коран запрещает представления с участием женщин, не закутанных ног до головы, все разыгрывалось в абсолютной тайне на частной квартире владельца заведения, по соседству с трактиром…

— Вряд ли вам было бы так уж интересно со мной, — вздохнула она, глядя сквозь запыленные стекла, и Винтеру показалось, что Генрика так же устала и подавлена, как он сам. Он ничего не знает о ней. Или почти ничего — как и она о нем. Временами их сводит случай. Какие-то общие проблемы, совместные работы в пустыне. Иногда они затевают некое подобие легкого флирта с видом интеллигентных людей, которые сознают взаимную симпатию, но стоят выше этого. — Как движется ваша работа? — спросила она тем же тихим, приглушенным голосом и сняла очки. Возможно, она хотела просто перевести разговор на более надежную почву, но может, это ее и в самом деле интересовало. Она стряхнула с очков пыль и начала протирать стекла подолом помятой юбки. Он видел ее крепкие загорелые бедра, поросшие с внутренней стороны темными волосками.

— В основном разведка закончена, мы нанесли район на карту и начинаем бурение. А местами и горнодобывающие работы. Но это выглядит не слишком-то многообещающе. Пока одни только глины, щебни, пески, речные наносы и выветрившиеся породы. Мы еще на глубине восемьсот метров и признаков нефтяных залежей или богатых жил не обнаружили. Спросите, когда мы добуримся до третичных красных песчаников. На это уйдет год, а там посмотрим. Настоящая добыча всегда дело трудоемкое и сложное… Вы опасаетесь, что мы доберемся до поселка Туррис Тамаллени? Прежде чем дойдет до этого, ваши исследования будут закончены. Если вообще до этого дойдет… Кстати, вас могли бы заинтересовать старые арабские рудники, которые мы открыли. Предполагаю, девятое столетие, но, похоже, разрабатывали их и в более глубокой древности, возможно, это рудники пунического периода. Не хотите приехать посмотреть? У вас ведь богатый опыт. Лежат они почти на поверхности, это были золотые времена горнорудной промышленности. Сегодня с этим покончено. Во всем мире добыча становится все дороже и дороже, приходится забираться на большие глубины.

— Фосфаты вы, конечно, будете грести экскаваторами? — спросила она с иронией.

Он кивнул.

— Да, вероятно, тут уж ничего не поделаешь. «Компани де фосфатс» добывает ежегодно три миллиона тонн, но это еще не предел. Но ваш Туррис Тамаллени стоит не на фосфатах.

При случае побываю у вас, это может быть интересно. Заодно посмотрю на ваши геологические карты… Не мечтаете о возвращении домой? Не надоело вам все это? — спросила она вдруг без всякой связи и стала вытирать лицо бумажной гигиенической салфеткой.

Он вздохнул.

— Конечно, да. Вы же знаете, что да — как и любой. — Он хотел бы собраться и бежать отсюда, но сказать ей об этом не мог. Не мог сказать о том, что больше всего занимало его мысли.

— Здесь нелегко, особенно когда человек имеет семью, но мы ведь одиноки… — улыбнулась она. — Тут я спокойна, домой меня пока что не тянет. Все осталось так далеко… — махнула она рукой в сторону моря. — И это хорошо. Человеку о многих вещах лучше не думать. — И снова спряталась за темными очками.

Солнце все еще слепило и обжигало, но вряд ли причина была только в этом.

— Например? — спросил он тихо, сосредоточенно глядя на дорогу, погруженную в волнистый, как вода, дрожащий от зноя воздух. Чтобы не коснуться ее взглядом, не вспугнуть ее.

Есть такие мгновения. Минуты доверия. Уж он-то научился их распознавать. Неудержимо забьют фонтаны. Извержения сердца, трещины души.

— Пожалуй, я сама испортила себе жизнь, заплатила больше, чем имела. Но здесь не чувствуешь это так остро. Пересыпаешь золотой песок, откапываешь свои клады, а над тобой вечно светит солнце. Это солнце… — Она глубоко вздохнула, подняв лицо к небу. — Но все это только на поверхности, понимаете? А внутри… — Она беспомощно сложила руки на коленях. — Когда-то я думала, что все можно соединить, все удержать, но это не так, теперь я понимаю. Вы не можете быть сразу в двух местах — здесь и там. Вам это, должно быть, тоже известно, я не ошибаюсь? — Он почувствовал ее взгляд на своем лице. Задумчивый и изучающий. — Вы никогда не были женаты?

— Никогда.

— Мудрый мужчина. Я дважды выходила замуж, и каждый раз это кончалось одинаково. Как в старых анекдотах. Приезжает муж ночью из командировки, ищет пижаму и находит в ней чужого мужчину. В моем случае это была ночная рубашка, но от этого было ничуть не смешнее.