Единственный крест

— Дядя Асинкрит, а еще про альфов расскажите, пожалуйста.

— А ну спать немедленно, негодница, — вскинулась на дочь Галина, — я думала она уже третий сон видит…

— Как же, с вами увидишь. Папа как рихонская труба.

— Какая? — не выдержав, рассмеялся Глазунов-старший.

— Рихонская. По телевизору говорили.

— Глупая. Иерихонская.

— Какая разница?

— Вот именно. Господи, кто придет нам на смену?

— Не ругайся, Вадим, — улыбнулся девочке Сидорин. — Что тебя интересует?

— Что должны делать альфы?

— Охранять свою территорию, охотиться, заботиться о том, чтобы каждый год появлялись волчата. Или поросята, смотря о ком идет речь.

— Лучше пусть идет о волках. Что в кабанах интересного?

— Что интересного? А вот представь — конец зимы, вся еда под снегом, снег в феврале — сплошной наст, то есть застывшая корка. Чем питаться поросятам и свиньям? И вот по снежной целине впереди стада движется кабан. Движется как танк, да он и есть танк — триста килограммов веса, клыки, которые острее бритвы. И кабан вспахивает эту целину до земли, а уж те, кто следует за ним, найдут под снегом то, что им нужно.

— Вот это да! А если навстречу волк?

— Один волк?

— Да.

— Он же не глуп, чтобы перейти дорогу такому «танку». Впрочем, тигр тоже обойдет его стороной. Если стая волков — это другое дело. Стая может все.

— А если в волчьей стае кто-то не понравится альфе?

— Договоримся называть его матерый. Опять повторю, волки совсем не глупы: они сделают все, чтобы не злить матерого. А вот если на территорию стаи придет пришлый… Я ему не завидую.

— Прогонят?

— В лучшем случае, а то загрызут и съедят, — спокойно ответил Сидорин.

— Они что, людоеды? — не удержалась Глазунова.

— Им нужно жить. А чтобы жить, волку нужно мясо и вода. Лишний рот, точнее пасть — это конкурент, мешающий выжить. Сурово, но справедливо.

— Ты находишь?

— Они же волки, Галина.

— Дядя Асинкрит, а у матерого какая жизнь — плохая или хорошая?

— Вот это вопрос, тезка, — засмеялся Сидорин. — Скажу так: настоящая. Когда каждый день к тебе может придти смерть, поневоле проживаешь его… до донышка.

— Как это?

— То есть, по-настоящему, сполна, дочка — пояснил Глазунов.

— Понятно, только «до донышка» лучше.

— Какая разница как назвать, — было видно, то Сидорин где-то сейчас далеко-далеко. — Пуля, капкан, отрава, клыки кабана, рога сохатого — все и всё против тебя. И даже первоярок спит и видит, как ты ляжешь перед ним на спину…

— Дядя Асинкрит, кто такой первоярок, и почему он спит…

— Дочка, не слишком ли много вопросов. Не видишь, дядя Асик очень устал.

— Ничего, — грустно улыбнулся Сидорин. — Обещаю, придет время — и я все тебе расскажу. И о первоярке, и о чем он мечтает. Сейчас уже действительно поздно, иди спать.

К удивлению родителей, Ася не стала возражать и канючить. Попрощалась — и ушла к себе.

— Да, пора спать, завтра успеем поговорить, — поднялась Галина. — Асинкрит, я тебе на диване в кабинете Вадима постелила. Вот увидишь, будет удобно.

— Спасибо.

Когда жена вышла, Глазунов, перейдя вдруг на шепот, спросил друга.

— У меня тоже вопрос, послушай. Только если, что не так, скажи сразу.

— Хорошо, спрашивай, — устало откликнулся Сидорин.

— Мне Виктор Иванович говорил, что ты вместо лиц видишь… ну, ты меня понимаешь.

— Раньше видел.

— А теперь?

Асинкрит пристально посмотрел на Глазунова.

— Я вижу человеческие лица. Обычные лица.

— Это чудесно.

— Я тоже так считаю.

— То есть ты перестал…

— Нет, не престал, — спокойно ответил Сидорин, — у каждого из нас есть глаза.

— Я тебя не очень понял.

— Чтобы увидеть перед собой человека с сердцем крысы, не обязательно, чтобы он имел крысиную голову. Ведь так? Зато у него есть глаза, через которые я увижу его сердце.

Они замолчали. Неожиданно Глазунов тихо, почти просяще спросил:

— А что ты увидел в моих глазах? На кого я… похож?

— Петрович, кто-то говорил о последнем вопросе?

— Асик, ты ушел от ответа.

— Я не ушел. Повторю то, что сказал твоей дочери: всему свое время.

— Ушел…

— Ладно. Человека я вижу, Вадик. Хорошего человека.

— Правда?

— Волки жестоки, но не льстивы. Мы… они… не шакалы.

— Ты не волк, Асик.

— Я не знаю кто я — и это самое печальное.

— Ты должен…

— Вадим, давай не будем об этом. И вообще, у меня к тебе просьба.

— Слушаю.

— Я благодарен за все, что ты делаешь для меня, но все-таки определись.

— В каком смысле?

— Кто ты для меня — доктор или друг.

— Но я хотел…

— Мне нужен друг, Вадим. Понимаешь?

— Кажется, да.

— И еще. Не зови меня больше Асиком. Я же не щенок.

Глава шестая. Собиратель. В хлопотах, связанных с переездом и обустройством на новом месте незаметно летели для Сидорина последние дни лета. И не будь помощи Глазуновых и Братищевой, ему пришлось бы совсем несладко. Но все постепенно образумилось и, как любил говорить Вадим Викторович, «устаканилось». Сидорин собрался в свою первую командировку на север области, в край лесных озер и непроходимых еловых чащ. За день до отъезда Асинкрит позвал к себе семью Глазуновых и журналистку, которая своей энергией и неиссякаемым оптимизмом, открытостью и всяким отсутствием жеманности расположила его к себе. Глазуновы пришли с бутылкой шампанского и целой сумкой, буквально забитой альбомами. Супруги показывали Сидорину фотографии и совсем новые, и те, черно-белые, любительские, что запечатлели пору их студенческой юности. Асинкрит словно ребенок показывал пальцем на снимки: «А кто это?» «Что с ним сейчас?» Супругам явно нравилось вести друга по тропе воспоминаний, и они, перебивая друг друга, торопились рассказать как можно больше. Любаша сидела за столом, подперев подбородок рукой, румяная и захмелевшая, и с улыбкой смотрела на этих людей.

— Давно мне так не было хорошо, ребята, — сказала она, воспользовавшись паузой, во время которой Петрович извлекал из сумки новый альбом. Галина удивленно посмотрела на подругу:

— А я думала, что ты скучаешь.

— Скучаешь! — фыркнула Люба. — Вот так бы сидела и сидела… Эх, и почему завтра понедельник?

— Размечталась.

— А что в этом плохого? Нет, ты ответь, Галин. Асинкрит, как вы считаете, мечтать полезно или вредно? Вот я сколько себя помню, все время мечтаю.

— Ну и как? — поинтересовался Вадим Петрович.

— А как в песне, — и Братищева запела:

— «Мечта сбывается, и не сбывается»… Но чаще, разумеется, второе. А что же вы, Асинкрит ушли от ответа?

— А ты дала ему ответить, голуба? — заступилась за Сидорина Галина.

— Да я как-то не думал об этом, — вдруг застеснялся Асинкрит.

— Но вы хотя бы о чем-нибудь мечтаете? — не отступала Люба.

Все посмотрели на Сидорина, но он мочал, словно сомневаясь, говорить ему или лучше промолчать.

— Я хоть не такой как все, но… мечтаю, конечно же. — И он замолк.

— Наверное, мечтаете все вспомнить? — участливо подсказала Братищева.

— Любка! — одернула ее Глазунова.

— Нет, все нормально, — Сидорин даже попытался улыбнуться, но улыбка получилась грустной. — Только вспомнить — мало. Надо понять.

— Что понять, Асинкрит? — стоявший рядом Вадим положил альбом обратно в сумку и подсел к Сидорину.

— Так случилось, что все люди вокруг меня, там, в автобусе — погибли. Женщина рядом, молодые ребята впереди, и так далее. Крепко нас тогда… садануло. А я вот — и он как-то беспомощно развел руками, — остался жив. Когда очнулся — ужас. И главное не знаю, кто я. А когда вошли в палату люди в белых халатах — захотелось завыть от страха.

В углу, широко раскрыв глаза, сидела Ася. Но взрослые забыли про ребенка.

— Почему, Асинкрит? — с каждой минутой в голосе Любы было все больше участливости.

— Я лежал на спине. А матерый на спине оказывается только один раз в жизни. Когда молодой волк побеждает его, тогда, чтобы спастись, есть только один шанс: лечь на спину — и подставить свое горло. На милость победителю… Тот человек в белом подошел ко мне и наклонился — к самому лицу. Потом… Впрочем, об этом не стоит. Спасибо дяде, он очень мне помог. Но вряд ли и ему под силу ответить на вопрос: что со мной произошло.

— Видишь ли, Асинкрит, — заговорил Вадим Петрович, — наука пока не всемогуща, но все же… Я думаю, что всему виной сильный удар по голове в момент твоего сна. И не просто сна, а глубокого сна, который длится не так уж много времени. И вот ты…

— Вадим, а почему этот удар не отправил меня на тот свет сразу, как моих соседей. Моя голова оказалась крепче, нежели у моих несчастных соседей. Хотя… еще неизвестно, кто из нас несчастней. Нет, Вадим, все не так. Меня наказали, понимаешь?

— Наказали? Что ты говоришь такое, Асинкрит? — Галина схватилась за сердце.

— За что тебя могли наказать? — не остался в стороне Вадим. — Ты был хорошим человеком…