Помоги проекту - поделись книгой:
Я стою возле оранжевого операционного стола, а рядом с ним битком набитое ведро. Как-то получается, что Светлана Николаевна, старшая операционная сестра, женщина лет пятидесяти пяти, как потом я узнаю, самая человечная и единственная, кто достойна названия своей профессии, — сестра милосердия, — пристраивает мою руку над этим ведром, и я решаю, что в этом все лечение, а кровь так и должна в ведро капать, пока вся не сойдет.
— На стол.
— Как, во всем?
— Во всем. Это, — показывает кровавые тряпки, — оставить?
— Выбросить.
Все запихивают в ведро. Появляется Коровина.
— Галина Георгиевна, — говорю я, — где моя шуба? Сейчас эта женщина самый близкий для меня человек. — Галина Георгиевна, ее же украдут, у меня уже однажды украли!
— Не обращайте внимания, видите, она больной человек, — устало говорит врачам Коровина, и я только потом поняла, что она имела в виду под словом “больной”.
— Ах, ты сама! — радостно восклицает Шалимова. — У кого наблюдаешься?
— Ни у кого, — сухо говорю я. После нашей элитарной школы, где пацаны поливали девчонок грязью только для того, чтобы поупражняться в своей низости, в своем знании подзаборного языка, я в совершенстве владею хамством и унизить человеческое достоинство этой врачихи мне ничего не стоит, но я знаю, что тогда меня просто бросят умирать, и сдерживаюсь.
Какая-то медсестра спрашивает:
— Фамилия, имя, отчество? Где прописаны? Образование? Дата рождения? Место работы?
Мне уже требуется усилие, чтобы внятно отвечать.
— Ни у кого. Мне зарплату не платят.
— Где ты работаешь?
— В экологии. Но мы — отщепенцы от экологии, а так там все богатые...
Далее я несу полный бред, изливаю душу. Чувствую, как протаскивают первую нитку. Слева врачиха, она шьет, справа — операционная сестра, она подает ампулы, много ампул, и от этого мне жутко. Врачиха рассказывает про какую-то родственницу, которая лежит в Лосе, не забывая спросить у меня:
— У кого наблюдаешься?
Чувствую, как бинтуют, делают давящую повязку. Светлана Николаевна, подумав, говорит:
— Вот тебе еще сюда, — и подложила два комка марлевых салфеток.
И тут до слуха моего доносится:
— Не могу ей все психиатра вызвать! Какой номер набирать? Московский не отвечает!
— Не надо мне психиатра, я здорова! — вскрикиваю я, но голос мой звучит глухо и слабо, а я сама — жалкая, ничтожная. Всегда относилась к медикам с уважением, но сколько сейчас других — “демократически” безнаказанных!.. Мы перед такими абсолютно бесправны. Если тебе нахамит продавец, то только скажи его работодателю, хама тут же пинками вышвырнут за дверь. Но ведь, покупая хлеб, ты не рискуешь жизнью настолько!
Операционная сестра подводит меня к раковине, дает мыло.
— Помой руки... вот тут получше.
Голова ватная, а ног я просто не чувствую!
— Сядь на стульчик, тебе надо посидеть после наркоза, — подвязывает мне руку к шее и идет протирать спиртом стол.
Мне противна ее доброта, доброта с учетом того, что ей надо меня нейтрализовать, расслабить, чтобы тепленькой сдать в психушку.
Оглядываю себя: низ кофты в брызгах крови, рукав белой блузки в черный горох — насквозь. Коровина сидит в предбаннике, слышен ее тихий голос:
— Алло! Вот у нас тут девушка 78-го года рождения, резаная рана восемь на три. Как мне ей психиатра вызвать?
Я опять умоляю, унижаюсь.
— Мы обязаны! Нам некогда с тобою возиться!
— Так не возитесь!
— Так может быть, она в понедельник сама к психиатру сходит?
Коровина мне шепчет:
— Не бойся, я в соцзащите работала, вылечат анонимно. Ведь что-то тебя подтолкнуло это сделать? Я вот, допустим, себе не могу.
А я впервые увидела, что носик у нее целиком покрыт сеточкой морщинок.
— Завтра на перевязку! Не забудь, с десяти до часу!
— Запускайте!
Ко мне приставили санитара Алешу, сытого румяного мальчика. Я с ужасом подумала, что в машине он начнет ко мне лезть, как к психу-недочеловеку, а я не смогу защитить себя, — рука только что прооперирована, а наркоз еще не вышел!
— Что ж это вы, хотели умереть? — спросил он.
— Нет, я случайно, а чего это вы разговариваете со мной так иронически?
— А как это — “иронически”?
Где психушка, я не знала. Наконец приехали. Налево — регистратура, направо — пустой гардероб. Толстая женщина повела вверх по деревянной лестнице, впустила в кабинетик. Зимнее солнце било в окно, в крошечной комнатке, заставленной лампами, сидела другая, лет сорока пяти. Она взяла направление.
— Резаная рана восемь на три левого предплечья, — непонимающе прочла врач. Ласково мне: — Садись, снимай шубку. Ты осознаешь, что находишься у психиатра?
— Осознаю.
— Зачем ты это сделала?
— Они не платили мне зарплату и не собирались платить, говорили, что мне не надо, потому что я “на иждивении”, а потом сказали, что я им больше не нужна и чтобы выметалась. Вот я и взяла лезвие, чтобы им стало стыдно за то, что они меня использовали, и теперь я в отчаянии.
— Значит, демонстративно.
Поделиться книгой: