Инородное тело

В эту самую секунду увидел Игорь Михайлович, как змеятся из-под строгой учительской юбки целых три юрких зеленых хвоста в нашлепках желтой шерсти. Извиваются, торопливо вползая в мусорный мешок и выныривая наружу, соря конфетными обертками и расшвыривая семечковую шелуху.

Позвольте-ка, - простонал в мозгу слабеющий здравый смысл. - Этого не может быть - никогда!

Замешательство начальства не укрылось от чудовищной дамы.

– Ах, это вы украли трансформблютор! - возопила она и бросилась к директору, попирая ногами горы бумажного хлама, разметав по сторонам зелено-желтые хвосты свои.

Игорь Михайлович дрогнул, отступил и позорно бежал домой, забыв об оставшемся в кабинете пальто. Чудился ему за спиной топот двух ног и шуршание трех хвостов, перед глазами стояла яростная гримаса на химозином лице, и несся он, не чуя под собой земли.

Столь ужасен был вид директора, что трое детишек, встреченных им по дороге, ревели потом до икоты, а закаленный жизнью бомж поспешил укрыться за помойным ящиком - от греха подальше.

Затаившись в собственной малометражной квартире, заперся Игорь Михайлович на все запоры и цепочки, твердо решив сказываться больным день, два, а лучше - год.

К вечеру горошина в ухе принялась свербить, тонкий звон охватил, казалось, все существо Игорь Михайловича, придавая жестам его неведомые прежде ритм и плавность. Лоб горел огнем, уши же, напротив, на ощупь казались ледяными и будто бы даже посинели.

Дважды звонил телефон, и невидимый собеседний жарко дышал в трубку, пугая до слабости в коленках.

Всю ночь ворочался директор на ставшей внезапно угловатой подушке, всю ночь мучали его кошмары, в коих летал он под облаками верхом на черной трубе и ловил сачком искрящиеся горошины, а после засовывал их себе в уши, в нос - куда придется.

Просыпаясь, он всякий раз взглядывал на будильник, но утро не спешило, и бесовские наваждения терзали измученную директорскую душу снова и снова.

К утру решил он, что заболел. К тому же и грипп свирепствовал в том году с особенной неукротимой силой, так что вполне можно было списать вчерашние ужасы на температурный бред.

Заваривши себе литровую кружку зверобою, добавив туда для верности шалфею с ромашкой, обложился Игорь Михайлович в постели старыми номерами "Семьи и школы", вознамерившись отдохнуть в домашнем уюте от изрядно опостылевших загадок.

Не тут-то было.

Сперва завуч заполошно прокричала по телефону, что на утренней линейке видели, дескать, северное сияние. Да-да, вот прямо на стене, где горнист и Ванька Туров дырку проскреб. Нет, само по себе воссияло точь в точь вокруг ванькиной дырки, и пропало тоже само.

Игорь Николаевич махом допил зверобой и положил на лоб мокрое полотенце.

Через два урока завуч позвонила снова. Теперь в кабинете физики обнаружился веселый фонтанчик, бивший прямо из пошарпанного паркета и утекающий в никуда. Вода в фонтане была пузыристой, с едва заметной кислинкой. Завхоз Степаныч клялся, что никакой трубы, а тем паче водопроводной, под кабинетом физики не проходит.

Когда же тряпочная пальма на третьем этаже сама собой вспыхнула синим пламенем и горела, не сгорая, всю большую перемену, а в спортзале прямо с потолка выпал снег, укрыв маты полуметровым слоем, Игорь Михайлович стиснул зубы и, выпив две таблетки аспирина - для верности - отправился разбираться.

Но не стал заходить ни в спортзал, ни к завучу, ни к завхозу. Ибо чувствовал Игорь Михайлович, что есть человек, которому ведома причина и странных явлений, и возникновения трубы, выпятившей с потолка блестящий бок, и даже дурацкого поведения таинственной горошины. Все указывало исключительно на Марь Иванну Лютикову.

С печалью на лице шагнул он в химический кабинет, и щелкнул замок за спиной его. Сурово глянули со стен черно-белые ученые лица.

– Я требую объяснить, - припечатал директор и даже кулаком по парте стукнул. Тихонечко. И пальцем на трубу указал.

Труба, и верно, уходила в лабораторию, а там оканчивалась здоровенной махиной, злобно ощетинившейся рычагами и вентилями.

– Отчего ж не объяснить-то, - радушно закивала учительша. - Объясню, как есть объясню. Трубопровод это межизмеренческий.

Игорь Михайлович с трудом отвел взгляд от зеленых хвостов, шустро полоскающих в раковине пробирки.

– Побочное измерение в трубку свернули, вот трубопровод и получился, - ворковала химоза, - а гонят по нему антиматерию из антигалактики Блюсс в дельтовидную галактику Икс-27, ну а там в топливо перерабатывают. Я же наблюдателем поставлена, за антиматерьяльным потоком следить, утечки отслеживать, давление регулировать. Для того мне и трансформблютор даден, чтобы не упустить чего ненароком. Только вот некоторые, мы уж пальцами тыкать не будем - кто, подбирают чего попало, да еще и в уши суют! Отдашь ли трансформблютор, касатик, а? Добром прошу... пока.

– Да я бы с радостью! - воскликнул измученный директор. - Объясните только, как.

Потупив глаза и теребя пуговицу на строгом жакете, Марь Иванна объяснила.

Игорь Михайлович, натурально, ужаснулся.

Нет, мадам Лютикова была, конечно, еще хоть куда. Со спины, в толпе, издалека, ноябрьским вечером ей вполне можно было дать лет тридцать... ну, тридцать пять. Но чтобы вот так неожиданно, в разгар учебного дня, среди немытых пробирок... да и смотрел на нее директор не со спины, а очень даже в лицо смотрел, и возраст знал с точностью до года, ибо доступ имел ко всем личным делам.

Нет уж, увольте.

Никакой, даже самый антиматерьяльный трубопровод не стоит подобных жертв.

– Вы поймите, Игорь Михалыч, - с придыханием поясняла Марь Иванна, отрезая директору путь к дверям, - судьба множества миров висит на волоске. Ведь вы же понимаете, если прекратятся поставки антиматерии... о, если прекратятся поставки - это же топливный кризис!

Директор кивал китайским болванчиком, огибая средний ряд парт, но на химозу поглядывал бдительно.

– Перспективы будут ужасны: волнения, бархатные революции, а кое-где, вы только подумайте, и даже не бархатные...

Игорь Михайлович аккуратно взошел на кафедру, шагнул за вытяжной шкаф, присматриваясь, как бы метнуться в дверь мимо бдительных очей преследовательницы. Только бы добраться, а там - никакой замок ему не помеха.

– Повышение межмировых пошлин, - продолжала стращать химоза, - срыв экспортных поставок, снижение качества продукции и скачок - невероятный скачок инфляции!

Скачок инфляции - это он понимал. Но даже самый разнузданный её, инфляции, рост мерк перед морщинами на шее старой жабы Марь Иванны.

– Ни-ког-да!

Рванулся директор, прыгнул раненым тигром, разом перелетел через учительский стол, смахнув по дороге коробку с железными опилками. Взмыла к потолку серая хмарь да и осела обратно, расположившись вокруг красно-синего бруска в строгом соответствии с магнитными линиями.

Три шага всего осталось до двери, а там - удариться всем телом, проломить, прорвать хрупкую преграду, вырваться на свободу...

Ах! - вскричали мы, наблюдающие за этой сценой, ибо точно видели, что в следующее мгновение коварно подвернется под ногу директору все тот же злополучный трехногий стул.

Ып! - успел сказать Игорь Михайлович, обрушиваясь в проход, да так, что дрогнули и нервно звякнули на столе колбы.

Ага! - торжествующе завопила Марь Иванна, коршуном набрасываясь на беззащитную жертву.

Хлипкая на вид, на деле обладала она чудовищной силою, враз припечатавшей Игоря Михайловича к немытому линолеуму, аки таракана тапкой. Тут бы и сдался милейший директор школы, тут бы и пал под натиском инопланетного чудовища, однако играл на его стороне еще один маленький, не учтенный почтенной дамой фактор.

Дурацкий такой. Сугубо физиологический.

Нет, в самом деле, войдите в положение бедного Игоря Михайловича. Эти морщины, и эти всклокоченные седые волосы, и эти костлявые коленки, и игриво вьющиеся по полу зеленые хвосты... Нервы директора мало походили на стальные канаты. Все остальное, впрочем, тоже сталью не звенело.

Слаб человек перед лицом вселенской необходимости.

Но зловредная химоза не отставала и распластанного под партой директора не отпускала; даже непредвиденная проблема ничуть не обескуражила ее.

– Сейчас, сейчас, - хрипела она, выуживая из кармана флакон синего стекла с надписью на неведомом языке. Сдернула зубами пробку, ткнула в лицо бешено извивающемуся Игорю Михайловичу, оглушив того дурманящим запахом белого шиповника. - Ну, давай же!

Показалось директору, что плывет он на черной трубе в бескрайнем океане, что качают его ласковые волны, а белая звезда с небес смотрит в лицо ему, улыбаясь тихо и сладко. Вот уже и две звезды - близкие, голубые - сияют сквозь туман, вот слабость охватила его, спеленала шелковыми покровами, вот тяжело опустились веки...

И лишь далеко где-то, возле самого горизонта, бестолково колотился в дерево неведомый дятел.

"Но ведь и в самом деле стучит кто-то!" - изумляется читатель с музыкальным слухом.

А это комиссия из роно, что вызвана завучем - на всякий пожарный случай. Идет комиссия по школе, на фонтан дивится, на сугробы в спортзале, на несгораемую пальму... но чу! Что за странные звуки мерещатся в рабочей тишине урока? Будто бы крики, и грохот, и невнятное рычанье, и шут его знает что еще, но такое же отчетливое.

Вмиг набежали любопытные, и двоечник Потапов впереди всех. А за ним и бойкая физкультурница, и улыбчивая медсестра Леночка, и буфетчица с чайником, и стайка нервных девятиклассниц, прыскающих в кулачок, и завхоз Степаныч - с молотком и гвоздодером, и физичка с моделью полупроводника, и историчка, второпях вздернувшая на нос две пары очков, и сразу две русички, непримиримо враждующие по причине разного трактования роли постмодернизма в становлении современной литературы, но сейчас позабывшие о давних спорах и с равной жадностию глядящие поверх голов, и весь второй класс во главе с учительницей, и англичанка со снобистским прононсом, и француженка с язвой желудка, и бестолковая одышливая информатичка, взятая на работу исключительно по причине личного знакомства с мамой директора, и даже неприступная вахтерша со связкой ключей - все, решительно все стеклись шумливым потоком под двери химического кабинета.

И вот уже дергают за ручку, а дверь заперта, и бог знает какие непотребности творятся за этой дверью, и на крики не отзываются оттуда, и непонятно, остался ли там кто живой.

Но поднимает Степаныч недрогнувшей рукой гвоздодер, и вгрызается ржавый клык в белую филенку, еще секунда, и не выдержит крепь.

– Па-азвольте! - внушительно пыхтит председатель комиссии, ввинчиваясь в передние ряды.

Хрясь!

С улюлюканьем и скрежетом зубовным ворвались в кабинет хронические истерички обоего пола, из которых, по слухам, набирают роновские комиссии. Но что же видят они?

Видят расхристанного директора, и директор явно не в себе: мучительно щурится в пространство и все пытается застегнуть измятую рубаху не на те пуговицы. Видят осколки на полу, и магнитные линии на столе, и открытую дверь в каморку-лабораторию видят они. А там, за таинственной дверью машет замысловато руками немолодая дама Марь Иванна Лютикова: то будто за рычаги невидимые дергает, то словно на кнопки давит, а то и вентили заворачивает. Безумен взгляд ее, седые космы упали на лицо, и тянется извилистая царапина по морщинистой щеке.

И упала тут - тишина.

Как объяснялся Игорь Михайлович с комиссией, как оправдывался - то авторам неизвестно, ибо устыдившись, отворотили они взоры от сей картины, сочтя ее в высшей степени неприличной, и удалились заливать игристым вином ужас существования.

Впрочем, более директор с диким видом по школе не бегал, со странными диагнозами к медсестре Леночке не обращался, а через год женился на физкультурнице. Стал он еще солиднее, отпустил пшеничные усы, обзавелся уютным брюшком, а про черную трубу никому не рассказывал.

Чудные явления более в школе не повторялись.

Химоза Марь Иванна ничуть не изменилась: все так же брюзжала у доски, так же ставила тройки за грязь в тетрадях, и точно так же требовала на родительских собраниях покупать пробирки взамен разбитых. Только Игорь Михайлович, встречаясь с Лютиковой глазами, всякий раз заметно вздрагивал, но утешал себя тем, что лет через пять отправит старушку на пенсию.

Потолок в спортзале починили тем же летом.

Что до прочих героев нашей истории, то двоечник Потапов влачился по ухабам образования, покуда не получил вожделенный диплом, где среди изящных, томно выгибающих шеи "лебедей" сиротливо ютились четыре троечки: по физкультуре, пению, ОБЖ и... химии.

Степаныч и по сей день обходит дозором школу: проверяет наличие мела, чинит парты и ведет уроки по ОБЖ, неистово хмуря брови и повергая в трепет нервных учеников кратким, но донельзя суровым: "Н-ну и?"

"А стул?" - спросит придирчивый читатель с хорошей памятью.

А что стул? В тот же день, как наладили антиматерьяльный трубопровод, к стулу приварили недостающую четвертую ногу, а заодно вкрутили потерявшиеся шурупы, да и сиденье пошкурили с краю, чтобы не цепляло проходящих мимо учительш за капроновые колготы.

И воцарились в мироздании покой и совершенство.