Хорошая история

С утра он чувствовал себя неважно. Свербило в носу, и шею противно ломило: застудил, что ли?

Жозефина летала по дому, как на крыльях, всех разговоров только и было, что про кружево на свадебном платье, да какие цветы лучше подойдут на корсаж, да стоит ли ехать к морю - кидать на счастье монетки в волну...

Отмалчивался.

Представлял будущих родственников: поджатые губы, снисходительные взгляды, слова, процеженные с высоты трех поколений тех, о ком пишут в иллюстрированных журналах. Отчего Жозефина не положила глаз на обычного парня - инженера какого-нибудь или пилота аэрокара?

Ему же просто хочется, чтобы девочка была счастлива.

– Пап, не видел, куда мы шляпу положили?

Волнуется.

Людмила вышла проводить: горькие линии обозначились возле рта.

– Не нравится мне свадьба эта, - шепнула.

Поцеловал жену в седеющую макушку, вдохнул теплый травяной аромат ее волос. Шагнул в утреннюю сырость.

На старте собралось человек пятьдесят - настоящих. Оживленно переговаривались, шутили. Заключали пари.

Знакомых почти никого: за семь лет успели зафиксироваться или просто ушли из спорта. Ему кивали, но не подходили. Подумаешь, виртуал, явившийся во плоти.

Женька чувствовал себя заключенным в невидимую клетку. Разминался машинально, мышцы сами вспоминали последовательность движений. А сладкое чувство возвращения - не приходило.

Была дорожка, полсотни незнакомых лиц. Была необходимость добежать. А вот такого, чтобы "наконец-то вернулся" - этого не было ни капли.

Вызвали на старт.

Он долго, основательно приклеивал к лицу маску. Теперь, через семь лет, это была не плохо подогнанная конструкция на резинках, хлопающая на бегу по щекам, а почти невесомая пленка, стягивающая кожу словно воском.

Пока на маску давали обычный вид. Только над головой вертелась сложная проволочная модель для настройки.

– Легенда, привет, - донеслось из наушников. Женька невольно обрадовался: сегодня дежурил Мишель. - А медицинскую раскладку ты все-таки подчистил...

– Ну, подчистил.

Сейчас было легко признаваться.

– Готов? - преувеличенно бодрый голос скрывает беспокойство. - Хочешь, дам тебе картинку с пальмами? Или побежишь по облакам, а?

– Не надо.

– Ну, как знаешь, тогда даю стандарт.

Изображение мигнуло, дорожка расплылась под ногами в грязное пятно. И вот серое полимерное покрытие сменилось мелким щебнем, выросли по обочине пихты. Народу на старте прибавилось, замелькали знакомые физиономии - чемпионы прошлых лет, сосредоточенные, целеустремленные.

С ними можно побеседовать. Они даже умеют шутить.

Женька почувствовал легкое отвращение, представив своего виртуала: такого же гладенького, с просчитанной индивидуальной реакцией на раздражители. Даже замутило слегка.

Все-таки он здорово не в форме.

Старт.

Здоровенный белобрысый Славич ушел вперед: он всегда сразу брал чуть ли не спринтерский темп. И всегда выдыхался на последних километрах. А вон этот худой, чернявый... как же его фамилия? Седых? Худых? как-то так. Он однажды толкнул Женьку почти на финише: не нарочно, их обоих водило тогда из стороны в сторону, жара стояла неимоверная. Но оба добежали, помнится.

Лица - знакомые, незнакомые, живые и призраки живых. Тянется дорожка в хвойном лесу, падает на щеку солнечный луч, и не поймешь - настоящий или прорисованный.

Следить за дыханием. Главное, следить за дыханием.

Еще воды. Неподъемно тяжелые ступни. Кажется, остановись - и съежишься пустой оболочкой, впитаешься в покрытие дорожки.

Не думать. Не чувствовать. Дышать. Вода падает в желудок твердыми стеклянными шарами. Только не останавливаться.

На двадцать пятом километре подумал, что не добежит. Испугался и разозлился одновременно: стиснул зубы, выровнял дыхание и прибавил темп. Он не мог позволить себе сойти с дистанции. Он должен.

И тут он увидел призрака.

Вначале показалось: пот заливает ресницы, поэтому так странно расплывается фигура. Сморгнул, зажмурился на секунду, но видение не изменилось. Серый, будто нарисованный человек размеренно бежит по усыпанной хвоей дорожке.

Вот и еще один серый, "39" на майке. А тот, что человек рядом выглядит нормально, не размывается в бледную муть.

– Мишель, - процедил он сквозь зубы, - что с картинкой?

– Нормально все... сейчас проверю. Да нет, нормально все, а что?

– Так...

Блеклые - это виртуалы. Настоящие, напротив, стали резче, почти до боли реальными. Сосны вдоль дорожки голубовато застекленели, зарябили в глазах, и будто бы потянуло с обочины полынной горечью.

– Жень, Жень, ты как там? - встревоженно позвал Мишель. - Тебя водит.

– Все в порядке, - слова долетели издалека, как будто отвечал не он.

Дорожка обогнула скалу, словно из детских кубиков напластованную; раскрылся впереди обрывистый берег, едва не под ноги накатила с шумом волна.

Стеклянная волна на серый берег.

Женька опустил глаза: на майке была видна каждая ниточка, каждая крупинка грязи на кроссовках. Мельчайшие волоски и поры на руках, все до одной жилки просвечивали сквозь кожу.

Реальность ускользала, растворялась в басовитом гуле, идущем, казалось, из самой земли.

Стало легко. Так легко, словно и не было за плечами почти двух часов изнуряющего бега. Невесомо касаясь земли, будто и впрямь бежал по облакам, несся он над дорожкой. И в тот миг, когда видимое стало резким настолько, что заболели глаза, открылись в воздухе золотые врата, прорезав неровной щелью ткань мироздания. Засияли, ослепили яростным светом, вырывающимся сквозь прореху в реальности.

Казалось, только шагни - и мир перевернется.

Из неведомой дали отрывисто и тонко кричал Мишель. Ни единого слова было не разобрать, только тревога билась в уши, и он улыбнулся. У него все хорошо.

Мелькали, проносясь мимо, бледные тени былых победителей и яркие, как мазки импрессиониста, будущие чемпионы, билась в нарисованный берег ненастоящая волна. Ткань вселенной трещала по швам, и, очарованный, затаивший дыхание в мистическом восторге, Женька Таран шагнул в свет...

* * *

– И что?

– Я проиграл, - всем животом вздохнул Толстяк. - Просто не добежал. Потерял ориентацию - гипонатриемия, такое бывает, если во время марафона пьешь слишком много воды... Наблюдатель просигналил, когда я упал, меня подобрали... На тридцать девятом километре. Я сделал все, что мог, просто этого оказалось мало.

– То есть врата - это была галлюцинация? - разочарованно уточнил я.

Толстяк неопределенно покачал головой.

– Я не знаю, мистер. Должна была быть галлюцинация, судя по всему, а там... Жаль только, я ничего не успел разглядеть... внутри.

Я помолчал. Снаружи доносился плеск волн и детские крики: мальчишки оседлали крохотный глайдер. Вечер накрывал "Креветку" муаром близких сумерек.

– А свадьба?

– Свадьба расстроилась. Но не из-за меня, нет, как-то само повернулось. Жозефина разругалась с женихом, его мамаша подлила масла в огонь... я всегда знал, что из этого брака не выйдет ничего хорошего. А так, она вышла за химика из Липецка, нормального парня. У них двое детей. Летом приезжают к нам... она счастлива.

Жили они долго и счастливо... побежденные, с горечью в сердце. Я криво ухмыльнулся.

– И это все?

– Все. Я не стал больше тренироваться, не стал фиксироваться еще раз - не было больше того куража.

Это было несправедливо. Такая же чистая несправедливость судьбы, как... как мой инсульт! Поставить на кон спокойную жизнь, рискнуть и не добежать.

Получив взамен воспоминания о глупой галлюцинации.

– И вы не жалели об этом? - я внезапно смутился. - Ну, что уничтожили виртуала, а сами...

– Никогда, - просто сказал Толстяк. - Думаю, эти ворота, что я видел... наверное, это самое главное, что я видел в своей жизни...

Он уходил в песок и закат, забыв на моем столике недопитый стакан пива, грузный, неторопливый. Он так и остался для меня Толстяком. Тот, о ком он рассказывал... он был моложе и совсем другой. Упрямый, растерянный... рвущийся к победе. Вряд его глаза так же пронизывающе глядели на мир.

А ведь я никогда не ставил на кон все, - подумалось отчего-то. Мне незнаком азарт жизни, я даже... черт, я даже сейчас не борюсь, а брюзжу.

Впору было посмеяться над собственной сентиментальностью, над этой жалостью, что комом стояла в горле. Жалко было непутевого марафонца Женьку, жалко дурочку Жозефину, влюбившуюся в богатенького брюзгу, и больше других жалко себя.

А еще противно. И стыдно.

Сегодня же вечером сниму тряпки с зеркал. И к чертям куртки с большими карманами, в которых так удобно прятать серые неживые пальцы! И надо, наконец, заняться этими упражнениями, которые показывали мне в клинике.

В конце концов, год - это ведь совсем немного. Все придет в норму. Должно.

Искупаться в море, валяться на песке, собирать полосатые ракушки. Радоваться рассвету, платиновым бликам, падающим на синий шелк волн, бездумно смотреть на скутер, летящий в рваной пене навстречу горизонту.

Жить.

Я сделал знак Силенцио принести счет. Тот кошкой скользнул к моему столику.

– Мистер, - неуверенно начал он, пряча деньги в карман полосатого фартука, - Каракатица рассказывал вам про шахматы?

– Про шахматы?.. Нет, он говорил про марафон, - и тут смысл сказанного дошел до меня. - Подождите, разве его зовут не Евгений Таран?

– Нет, мистер. Его зовут Пит. Пит Каракатица. Мистеру не стоит верить ему, Каракатица всем рассказывает небылицы: про шахматы, или про ныряльщиков, или еще что-нибудь. Мы не гоним его, потому что он, в сущности, безобидный малый. Не клянчит у посетителей пиво, не пристает, если человек не хочет слушать... Но пусть мистер писатель не принимает его сказки близко к сердцу. Вот Микаэль - тот рассказывает настоящее. И старый Йохан тоже. А Каракатица, он же просто сочиняет...

Я смотрел на него и не видел. Вся краска бросилась мне в лицо.

Поверил - в сердцещипательную сказочку.

Глупец!

* * *

Я нашел его на берегу. День умирал; солнце остывало, окунувшись краешком в море, и песок заливало алым. Среди покачивающихся на мелководье катеров, похожих на уснувших дельфинов, его грузная фигура казалась еще одной странной рыбиной.

Я остановился, тяжело дыша, усмиряя дрыгающееся сердце. Левая рука выскользнула из кармана и болталась дохлой рыбиной.

Черные буравчики глаз уставились мне в лицо. Тень усмешки скользнула во взгляде:

– Мистеру сказали, как меня зовут?

Я хотел бросить ему в лицо миллион обвинений, но задохнулся возмущением.

– Мистеру сказали, что я все выдумал, - с грустной ехидцей поведал Толстяк морю.

Горечь, охватившая меня, была так остра, что бессвязные фразы сами полились изо рта:

– Придумать это все... чего вы хотели от меня? Чтобы я поверил? Зачем? Говорите с каждым... Чего вы добиваетесь от нас?

– Ну, допустим, просто хочу развлечь, - развязно ответил Толстяк. - Скрасить однообразное существование.

Меня охватил гнев. Казалось, и море, и полоса гальки, и самый закат пропитаны ложью.

– Вы просто... - я задохнулся, неистово кривя неподвижные губы - просто берете на жалость! Как... как побирушка!

Толстяк вскинулся, колыхнув огромным животом.

– Я обещал вам хорошую историю, мистер, - сурово сказал он. - Я рассказал ее. А хорошая история должна быть печальной.

Покосился на копошащегося в песке краба и мрачно добавил:

– И что вам до того, я ли Женька Таран или я его придумал? Он ведь мог - быть.

Я молчал.

Я уже и сам не знал, что привело меня в исступление. То, что рассказанное казалось чересчур настоящим?