Помоги проекту - поделись книгой:
Алексей Рыбин
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Эта книга - не история рок-группы «Зоопарк», не хроника концертов и студийных записей, не описание приключений бесшабашных рокеров в стране победившего социализма. Нам не хотелось писать об этой, на самом деле крайне интересной и занятной, но, по сути, внешней стороне дела. Уважаемый нами Артем Троицкий и еще ряд журналистов и писателей уже довольно полно изложили большинство конкретных событий, происшествий и приключений рок-н-ролльщиков в России. Нам, в первую очередь, хотелось зафиксировать все то, что мы помним о Майке, как о личности, о конфликте рокера с обществом (тьфу-ты, патетика-то какая…), о Майке-поэте, Майке-человеке. Жизнь Майка - трагедия, трагедия наша общая, Б.Г. сказал по этому поводу, что проиграли в результате все-таки мы, поскольку лишили себя удовольствия общения с Майком, но об этом впереди.
Заранее приносим извинения за обилие лирических отступлений, но это показалось нам необходимым, ибо в наш технократический век хочется кроме сухих фактов чего-нибудь человеческого и доброго. А лирики сейчас очень не хватает, и читайте, пожалуйста, тексты Майка, его ранние рассказы, читайте наши комментарии - это не Набоков и не Чейз, но, может быть, это будет, все-таки, кому-то интересно, тем более, что все нижеследующее - чистая правда, начиная от слонов на крыше, о которых пишет Майк в рассказе «Заварное молоко», до описания его коммунальной квартиры и количества выпиваемого за один присест сухого вина. Новое поколение, по слухам, выбравшее «Пепси» и свободно перемещающееся из Петербурга в Питтсбург и из Новосибирска в Нью-Йорк, никогда не сможет уже превратить Михайловский сад в Вудсток, а «Сайгон» в Пен-клуб. Да и нет уже «Сайгона», может быть, и хорошо, что нет - всему свое время. И жизнь прекрасна, по-прежнему, жить стало лучше, жить стало по-другому.
К сожалению, мы не смогли, да и не стали пытаться даже вместить в эту книгу воспоминания ВСЕХ людей, которые знали Майка, общались с ним, приносили ему свои песни и портвейн, выступали с ним на одной сцене и сидели у него в гостях, ибо имя им - легион. Поэтому, убедительно просим читателя не считать данное произведение полным и законченным - все, что закончено - мертво, а мы еще, слава Богу, живы так же, как и музыка Майка.
Книга эта может показаться странной, поскольку трудно определить как ее жанр, так и авторскую позицию и вообще цель написания. Цель нам самим не ясна, так как лучшая память о Майке - это его песни, а они выходят на пластинках; воспитывать кого-либо мы тоже не собирались, да и Майк сам этого не терпел, коммерческая сторона дела здесь, как и вообще в роке (пока он остается роком) просто-напросто отсутствует как явление. Единственное, что заставило нас оторваться от игры на гитаре, чтения Стивена Кинга или Джойса - Любовь. Любовь к этому человеку и попытка еще раз пообщаться с ним так, как мы это делали много лет - без вранья, просто и весело, серьезно и честно.
Михаил Науменко
РАССКАЗ БЕЗ НАЗВАНИЯ
Я проснулся в два часа дня с мрачной мыслью о том, что к четырем мне надо быть в студии. Контракт с «Мелодией» обязывал меня выпустить последний в этом году сингл не позже, чем к 12 ноября. Откладывать дальше некуда.
А вообще, я ужасно устал. Год выдался чертовски напряженным: сначала гастроли по Австралии вместе с «Керосиновым Контактом», долгая, вымотавшая все нервы, работа над очередной долгоиграющей, затем ряд не очень удачных концертов здесь, в Ленинграде, с новой, ни к черту негодной группой, опять гастроли, но уже по Украине и Белоруссии; дрянные гостиницы, душные залы, премерзкие автобусы, потом опять работа в студии и опять гастроли. О репетициях я уже не говорю.
А сегодня нужно писать еще один сингл - к Новому году. А ночью придется сниматься в ТВ-шоу. Что за жизнь! Бросить бы все к черту и махнуть куда-нибудь в тепло, к морю…
Однако было уже пора ехать. Я зачехлил свой «Лес Пол» и акустический «Мартин» и отнес их в машину. На улице было холодно и пасмурно. «На дорогах гололед», - сумрачно проверещало радио и заиграло последний хит Виктории «Пирамиды». Я нырнул в теплый уютный мирок своего «Роллс-ройса», закурил и стал выруливать к Кировскому проспекту. Наконец-то боссы с «Мелодии» удосужились построить приличную студию звукозаписи в Песочном, на природе, вдали от шума городского. Правда, на хороший аппарат раскрутить их так и не удалось, но 16-трековые «Сони» тоже недурны.
В студию я приехал полчетвертого. В контрольной комнате сидели мальчики из «Н.Л.О.» и мучались с микшированием какой-то очередной суровени. Конечно, ребята записывались в студии впервые и слишком много на себя взяли: решили обойтись без продюсера, а оператора им подсунули, скажем, не самого лучшего. Я знал их давно, они играли жесткий рок, и многие их вещи мне очень нравились. Я надел наушники, и они два раза прокрутили мне свою «Смерть в 24 часа».
- Что ж, недурно, - важно заметил я, чуть кривя душой, - но, действительно, пустовато. Попробуйте пустить в качестве фона 12-струнный акустик и сделать бэкинг-вокал чуть громче.
Джанки слегка удивился и, прикусив губу и закатив глаза к потолку, стал расхаживать из угла в угол, судя по всему, представляя себе, как все это будет звучать.
- А что, - в конце концов сказал он, почесывая в бороде, - надо будет попробовать, а?
- Ну-ну, только не сейчас, - ответил я весьма покровительственным голосом. - Ваше время, господа, истекло. По расписанию я должен сидеть здесь с десяти и писать свой новый сингл. Вы уж не обессудьте, но я вас выгоняю. Потерпите до завтра. Если понадоблюсь, звоните.
Мы распрощались. Я закурил и стал ждать Кевина - басиста «Аэрозоля» и моего сопродюсера, который клятвенно обещал сегодня быть вовремя и привезти с собой какого-то супербарабанщика и двух юных и, судя по его словам, весьма прытких особ, которые, кроме всего прочего, делают хороший бэкграунд вокал.
Кевин, тем не менее, опаздывал. Я настроил свой акустик и для начала стал писать простенькую, но миленькую балладку «Она не знает, что такое сны». Одди, мой оператор, знал свое дело отлично, мы работали с ним уже третий год, а кроме того, он съел на этом собаку, записывая «Анестезию» и «Россиян», так что дело пошло у нас быстро, и основной трек был готов минут через двадцать. Потом мы наложили еще два акустика и занялись голосом. Здесь все дело затормозилось. Мне пришлось подняться в буфет, выпить пива, а потом минут пять орать рок-н-роллы. После этого все стало на свои места, оба вокальных трека удались, мы с Одди перемикшировали все пять дорожек и остались довольны результатом.
Тут подтянулся Кевин вместе с упомянутым барабанщиком, но без девочек. От обоих явно пахло джином. Прослушав готовую запись, Кевин начал убеждать меня в том, что на все это занудство сию же минуту необходимо наложить бас, барабаны, а лучше всего - симфонический оркестр.
- А иди-ка ты в задницу, - возмутился я, - никаких басов и ударных, а если хочешь смычки, то валяй, но только за свой счет!
- Ну ладно, не горячись, - обиделся тот, - давай-ка лучше писать вторую феню.
- Ха, давай писать! А ты приехал пораньше, чтобы отрепетировать ее как следует, а ты помнишь, в какой тональности она играется? Феня! Да ты, поди, забыл, как она называется!
- Ты чего? - удивился тот, - сейчас раза три прогоним, да на третий и запишем. Вот этот чувак, - показал он на разглядывающего мой новый «Премьер» ударника, - сейчас тебе такое слабает. Кстати, его Флиндером зовут. Ну ладно, распиши-ка лучше гармонию.
Я написал этому мерзавцу цифровку мрачного, но кайфового рок-н-ролла «Марина мне сказала» и стал настраивать свой «Лес Пол», а заодно и кевиновский «Пресижн бас», поскольку он вместе с Флиндером пошел наверх пить кофе, причем, скорее всего, с коньяком.
Однако, вернулись они довольно скоро и даже принесли мне большую четвертную и 50 граммов армянского «5 звездочек».
Тут мы, естественно, закурили, и начался пространный разговор из той серии разговоров, которые могут часами течь сами по себе, в то время, как рядом стоит дело, причем важное и не терпящее отлагательства.
Наконец, я заставил их сесть за инструменты. Одди настроил все уровни, тембры и микрофоны и, вместо того, чтобы писать «Марину», мы начали джем в ми-миноре.
Барабанщик был и впрямь кайфов. Нужно было видеть, как посередине бешеной дроби он вдруг устремлял взгляд на тарелку, и глаза его говорили: «Прости меня, моя маленькая, я так люблю тебя, но сейчас мне придется тебя ударить. Извини, но это нужно. Ты зазвучишь у меня, как хрустальная ваза в руках прекрасной продавщицы ДЛТ, но, поверь, ты прекрасней!» И он бил по этой тарелке как раз в то мгновение, когда не ударить по ней было уже ну никак нельзя. А что он делал с бочкой!
Кевин гнал мне крутую басовую телегу, а его «Пресижн» ревел, как идущий на посадку ИЛ-62.
Наконец, минут через пятнадцать джем кончился, точнее, кончил его я, взяв ни в какие ворота не лезущий си-бемоль-ма-жор, да еще протянув его, для пущей убедительности, педалью. Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Флиндер вытер потные руки о джинсы и опять закурил.
В конце концов, мы - таки принялись за «Марину». Репетировать ее пришлось довольно долго, потому что Кевин постоянно стремился сыграть свой любимый басовый рифф, а здесь нужно было что-то другое, хотя, что именно, я и сам представлял себе не вполне отчетливо. К тому же Флиндер хотел во чтобы то ни стало показать всю свою технику, и мне стоило большого труда убедить его в том, что здесь нужно играть совсем просто.
В результате, вещь была готова где-то часа через полтора. Одди в последний раз проверил все уровни, я отсчитал: раз-два, раз-два-три-четыре, и мы поехали. Основной трек с барабанами, басом и ритм гитарой мы записали быстро, затем мы с Кевином наложили на него два голоса, которые, как ни странно, получились безукоризненными с первого раза. Кевин наиграл очень красивое гитарное соло, а я, плюнув на все на свете, записал-таки его любимый рок-н-ролльный ход, правда, не на басу, а на гитаре, и он оказался неожиданно уместен.
Под конец мы попробовали всадить туда еще и электрофоно с перкуссией, но это было уже тяжеловато.
Тут приехали обещанные прыткие девочки, Кевин с Флиндером быстренько откланялись, и они все вместе поскакали на второе отделение концерта «Стронция-90» в «Юбилейный».
Мы с Одди потратили еще час на микширование, и вот, к десяти вечера работа была закончена. Прямо из студии я позвонил знакомым фотографам и попросил сделать для обложки что-нибудь этакое. Они обещали попробовать. Мы с Одди выпили еще по чашечке кофе, и он поехал домой.
Я решил заехать в кабак. Сегодня «У Квака» - в ресторане Союза рок-музыкантов собрались почти все наши, да и Зу вчера звал меня отметить выпуск своего нового сольника.
В кабаке было тепло, темно и уютно. За стойкой сидел Рэтс со своими Котятами и каждому входящему демонстрировал последний «Диск Ньюс» с их синглом на 186-м месте. В конце большого зала мерцал аппарат, а уже изрядно накирявшийся Гук, Антоша и Агнус немилосердно терзали его, играя то, что им самим, видимо, казалось блюзом.
Все шло своим чередом: Годовский обхаживал очередную Даму, не вполне трезвая Рита вылезла на сцену и стала пытаться петь блюз вместе с Антошей, а Рикс лез из кожи вон, пытаясь переманить к себе Александра, лидер-гитариста «Квинтэссенции». Александр не без удовольствия попивал дармовой арманьяк, закусывал бутербродами с икрой и вел себя так, что было предельно ясно, что переманиться он не переманится, но выпьет за счет Рикса еще немало.
Кевина с Флиндером, разумеется, не было, зато за столиком в углу приютились мои друзья из «Стронция-90»; они только что приехали после концерта и сейчас ужинали, не успев даже снять грим. За одним столиком с ними сидел и Зу. мой старый приятель, с которым мы когда-то играли в одном составе, потом наша группа развалилась, и мы с ним начали свои сольные карьеры. В последнее время дела у него шли не очень удачно: ему приходилось играть в первых, даже во вторых отделениях перед всякими «Кредо» и «Орнаментами», но последний его сольник был очень хорош, и похоже, что «Мелодия» собиралась отправить его на гастроли по Венгрии и Франции.
Зу создал себе довольно зловещий имидж. Вот и сейчас он. мрачно созерцая Рэтса и Ко и попивая свой джин с вермутом, излагал что-то юному корреспонденту «Ровесника», а светящиеся тени вокруг глаз делали его очень похожим на собаку Баскервилей.
Я подсел к ним за столик. Зу, таинственно подмигнув, бросился мне не шею и принялся обнимать и целовать меня несколько нежнее, чем это принято между особами мужского пола. Я слегка подыграл ему, и мы сделали для бедного корреспондента недурное шоу. Тот не знал, куда девать глаза, и вскоре ретировался в сторону Рэтса, который только этого и ждал.
- Фу, - устало вздохнул Зу, - уже полчаса гоню ему жуткие телеги, а он не врубается и принимает все за чистую монету. Страшный тип. Спасибо тебе, выручил.
- Как концерт? - спросил я у Дениса, вокалиста «Строиция».
- Да, концерт… А, концерт? Хорошо прошел. То есть, конечно, ничего хорошего, но зато почти без лажи. Да нет, ничего. Довольно бодренько отыграли. А ты, собственно, мог бы и сам прийти. Тебя, кажется, звали.
- Черта с два я мог. Писал новый хит-сингл. Сингл уже, можно сказать, есть. Осталось только ему стать хитом. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. А какие у нас сегодня планы?
- О, господи, - застонал Зу, - это уж слишком! Этот парень говорит точь-в-точь, как тот корреспондент. «А какие у вас планы? А что вошло в концепцию обложки вашего последнего альбома?» Ты бы еще спросил, что я хотел сказать песней «Завтра меня здесь уже не будет»?
- А что вы хотели сказать песней «Завтра меня здесь уже не будет»? - поинтересовался я, поднося воображаемый микрофон к ярко накрашенным губам Зу.
- Песней «Завтра меня здесь уже не будет» я хотел сказать, что завтра я еду отдыхать в Зеленогорск и вернусь только послезавтра, - важно изрек Зу, приняв соответствующую позу и изобразив на лице подобающую мину.- Давай-ка лучше треснем рому.
- Вот именно, - обрадовался Денис, - даже у тебя, Зу, иногда бывают проблески мысли.
- О, черт, - спохватился я, - через сорок минут меня ждут на Петроградской. Парни с телевидения вознамерились снять мое получасовое шоу. Мне еще полночи предстоит бегать, прыгать, корчить рожи и вообще вовсю развлекать весь телецентр.
- А ты будешь играть живьем или под фонограмму? - поинтересовался Зу.
- А с кем ты мне прикажешь играть живьем? Конечно, придется открывать рот. Правда, я подготовил новую, оригинальную запись: четыре номера с последнего альбома, два совсем новых, которые на пластинку, наверное, вообще не войдут, и один старый хит. Все в новом исполнении. А потом они собирались брать у меня интервью.
- Бедный мальчик, у него будут брать интервью, - сочувственно вздохнул Денис, - возьми с собой Зу, он на эти дела мастер. Он там такого наговорит!
- Нет уж, без меня! - возмутился Зу.- На сегодня с меня хватит. А, кстати, рот открывать - это тоже не так плохо. Резвее будешь прыгать.
- Не люблю я это дело. Ну, да ладно, ничего не попишешь. Счастливо, чувачки! А тебе, Зу, специальное пожелание - удачно съездить в Зеленогорск. Вот тебе название для нового хита: «Послезавтра я опять буду здесь», а можно еще добавить в скобках: «И тогда вы у меня попляшете».
- Попляшете рок-н-ролл, - добавил Зу. - Мерси за идею. Не забудь зарегистрировать авторские права. До встречи. Я раскланялся со всеми и, проскочив с помощью швейцара сквозь, как всегда, дежурившую у входа толпу, плюхнулся в «Роллс-Ройс». По «Маяку» передавали мой «Блюз одинокого утра». Это было приятно.
Галина Флорентьевна Науменко
О СЫНЕ
Прожить на свете только тридцать шесть лет и уйти так внезапно и неожиданно! Это ведь так горестно, безжалостно и несправедливо! Для многих это всего лишь первая половина жизни. Во всяком случае большинство наших родственников доживало до старости. Вот и мы, родители, уже перешагнули семидесятилетний рубеж, а его дедушка и бабушка прожили больше восьмидесяти. Законы наследственности сулили ему долгую жизнь и неплохое здоровье, но судьба распорядилась иначе.
Прожитые им тридцать шесть лет очень четко делятся на два равных периода: восемнадцать плюс восемнадцать. Совершенно очевидно, что с годами человек меняется, и эти изменения не всегда последовательны, закономерны и предсказуемы. Но то, как со временем изменился наш сын, даже вообразить было невозможно. Как будто до восемнадцати мы знали одного человека, а после восемнадцати встретили другого. В нем изменилось все: характер, интересы, увлечения, взгляды, занятия. И я, право, не знаю другого человека, с которым произошла бы такая метаморфоза.
Я часто в шутку говорила, что «Beatles» отняли у меня сына, и что рок-музыка - это наш рок. Увы, эти слова оказались пророческими. Действительно, Рок - это не только рок-музыка, но и образ жизни. И я к этому заключению пришла самостоятельно.
Что сказать о первой половине жизни нашего сына, о его детстве и юности, когда он еще не занимался музыкой и еще не был Майком?
Я долго и пристально всматриваюсь в его ранние фотографии (какое счастье, что мы его много фотографировали!), перечитываю старые письма, рассматриваю его детские рисунки и вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю…
Вот передо мной милый, ласковый, смешной малыш; вот смышленый симпатичный подросток, а вот уже приятный интеллигентный юноша. Как это все было давно и как недавно.
Миша родился весной, 18 апреля 1955 года. В семье это был второй ребенок, и появление мальчика обрадовало, особенно, конечно, отца. Только строгая семилетняя сестренка беспокоилась, чтобы братик не оказался рыжим («Мама, только не бери рыжего», - говорила она мне.) и не был плаксой.
Он рос в семье коренных ленинградцев и был по линии матери петербуржцем уже четвертого поколения, что встречается не так уж часто. Он этим очень гордился, часто называл Ленинград Петербургом или Питером еще задолго до переименования нашего города, когда об этом не было даже и речи. На конвертах, на месте обратного адреса он часто писал St. Петербург.
Мы, его родители - интеллигенция среднего уровня и среднего достатка. Отец - преподаватель технического ВУЗа, доцент; я - библиотечный работник. Главой семьи, главным воспитателем да и авторитетом была бабушка. Бабушка не имела высшего образования, но она родилась и выросла в Петербурге, окончила гимназию, знала несколько языков, в юности дружила с университетской молодежью, всегда много читала. Поэтому она была весьма культурным и образованным человеком. А главное - она любила детей, понимала их и всегда находила с ними общий язык. Бабушка, несомненно, сыграла большую роль в жизни Миши, они очень дружили и любили друг друга. Можно привести много примеров этой большой и нежной дружбы. Сейчас мне почему-то вспомнился вечер, когда они вдвоем слушали пластинку с записью рок-оперы «Иисус Христос - Суперзвезда». Миша принес эту пластинку специально для бабушки, торжественно усадил ее в кресло и по ходу действия тихонечко переводил ей текст. Бабушка слушала с необычайным вниманием и интересом, иногда задавала вопросы и что-то поясняла сама. Они были так увлечены оперой и друг другом, что не слышали, как я вошла и приблизилась к ним. Нужно было видеть их лица! Мне даже показалось, что мое появление было как-то некстати.
Бабушка умерла, когда ей было восемьдесят пять лет, а Мише - двадцать три года. Так что большую часть жизни его окружала неустанная забота и ласка. Миша вспоминал о бабушке всегда с неизменной любовью, нежностью и благодарностью, очень любил, когда она ему снилась, много рассказывал о ней своей жене Наташе.
Во времена моего детства и юности у нас было много родственников и родственные связи были крепки, надежны и играли большую роль в нашей жизни. В круг наиболее близких и дорогих для меня родственников входило примерно 25 человек. Это только те, с кем контакт был постоянным и осязаемым. Я хорошо помню, какую большую заботу и внимание проявляли ко мне мои тетки (мамины сестры) и их мужья, как близки были мне мои двоюродные сестры, как по-родственному заботливы, нежны и внимательны были мои крестные отец и мать, какими многочисленными и веселыми были семейные праздники. Я очень любила своих родных, очень им благодарна и признательна и даже представить не могу без них своего детства.
Ко времени рождения Миши родня наша заметно поубавилась и родственные связи были уже не столь тесны. Однако еще живы были наши родители, т.е. Мишины бабушки и дедушки, мои дяди и тети, мои двоюродные сестры, появилась новая поросль, но главным связующим звеном была, конечно, наша бабушка. Она чтила и уважала родственников, навещала их и принимала у нас. Постоянным ее спутником в походах к родне был, конечно, общий любимец маленький Мишутка. Все родственные связи поддерживались главным образом старым и малым.
В последние годы эти связи как-то ослабли, а во многих случаях и оборвались. Став взрослым, Миша уже не ходил в гости к родственникам и не поддерживал контакты с ними. Но детские воспоминания о родных людях, о том, как все его любили, как дарили ему подарки, как хорошо бывало в гостях и как было славно, когда гости приходили к нам, были в нем очень живы. Он любил вспоминать свои детские годы и всех тех, кто его в те годы окружал, кому он был близок и дорог. И я всегда очень радовалась, с какой теплотой и благодарностью вспоминал он уже большую часть ушедших от нас родных людей.
В детстве Миша очень любил отца, который уделял ему много внимания, интересовался его развитием, серьезно занимался его воспитанием. Миша долго и искренне верил, что его папа обладает чудесным даром доставать по-волшебному разные вещи: конфеты, яблоки, карандаши, игрушки и т.п., а также видеть на расстоянии и знать, как он себя ведет. «Папа, сделай мне по-волшебному яблок» - просил Миша. И яблоко появлялось. «Мой папа - настоящий волшебник, - говорил он, - потому что, если я хочу сладкое яблоко, то он достает мне сладкое, если кислое, то - кислое». Желаемое было большею частью в пределах достижимого, поэтому фокусы удавались. Для успеха волшебных дел создавался некоторый специальный тайный запас. Сохранилось первое Мишино письмо - послание отцу, написанное им в пятилетнем возрасте печатными буквами. Воспроизвожу его дословно и точно: «Дорогой спасательный папочка хорошо что ты спасайешь меня потому что хорошо мне. Миша».
По-моему, это настоящее объяснение в любви пятилетнего ребенка.
Когда Мише было 6-7 лет, отец полтора года находился в командировке во Вьетнаме, и Мишка очень скучал по своему доброму спасателю и волшебнику. Он собственноручно повесил фотографию папы над своим столиком, а однажды, услышав, как мы с бабушкой говорили о том, что нужно вычистить, проветрить и убрать пальто, Миша заявил: «Только не проветривайте и не убирайте папины пальто. Я их нюхаю». Мы очень удивились и спросили, зачем он это делает. Он ответил: «Когда мне скучно или плохо, я встаю под вешалку, забираюсь в папины пальто и нюхаю их. Пальто пахнут папой, и мне становится хорошо».
Одно время он был ужасным чистюлей. В воспитательных целях отец рассказал ему о микробах и даже показал их под микроскопом. Микробы произвели на него такое впечатление, что он стал мыть руки, лицо и даже ноги по двадцать раз в день, когда надо и не надо. Он был еще маленький, абсолютно самостоятельно этого делать не мог, и приходилось каждый раз ему в чем-то помогать. Сначала мы радовались этой повышенной аккуратности, но потом бесконечные омовения, особенно когда они бывали некстати, даже раздражали и сердили. Однако Мишка не сдавался и в своей борьбе с микробами проявлял редкостное рвение и настойчивость. Отец в этой борьбе с микробами и с нами, женщинами, был, конечно, на стороне сына.
В общем, папа и маленький сынишка жили душа в душу, были очень привязаны друг к другу и много времени проводили вместе. Папа был самым-самым: самым умным, самым знающим, самым сильным. И мы очень смеялись над тем, как он был удивлен, когда я, прочитав по просьбе Василия Григорьевича его диссертацию, говорила ему о каких-то стилистических и орфографических погрешностях. Миша прислушался к нашему разговору, а потом спросил: «Мама, разве ты умнее папы и знаешь больше, чем он?» «Да нет, сынок», - ответила я. «Так почему же ты говоришь папе, что надо так, что здесь неправильно», - снова спросил он. Для него было величайшим откровением, что и на солнце бывают пятна.
Во время пребывания Василия Григорьевича во Вьетнаме, мы все регулярно писали ему письма. Миша в то время умел писать только печатными буквами, и это занимало много времени. Поэтому мы поступали таким образом: Миша брал лист бумаги, сам красиво писал на нем дату и обращение: «Дорогой папа!» Далее под его диктовку писала я. Когда он заканчивал, я прочитывала вслух написанное, и он собственноручно подписывал: «Твой сын Миша». При этом я писала все дословно, ничего не добавляя, не убавляя и не корректируя. В своем письме Василию Григорьевичу я писала: «Мишкино письмо писала я, но целиком под его диктовку. Все фразы воспроизведены точно, ни одно слово не прибавлено и не убавлено. Я ему только задала несколько (не более трех-четырех) вопросов. Он попросил меня прочитать, что получилось, и сказал: «Мама, ты гений». А я ему ответила: «Гений - это ты, а не я». Он был очень доволен».
У нас сохранились эти письма, милые, восхитительные, бесхитростные, но такие складные и содержательные. Их около двух десятков, и это не маленькие записочки, а именно письма с рисунками, стихами, смешными и трогательными подробностями его и нашего общего семейного житья-бытья 1961-1962 годов.
В письмах он признается, что не очень любит ходить в садик (а ходил он туда всего каких-нибудь полгода) и с большим удовольствием остается дома, что ему не всегда нравятся музыкальные занятия, что он не всегда хорошо себя ведет и не очень ладит с сестрой, но всегда обещает исправиться и вести себя лучше. Но зато ему нравится читать ребятам вслух, быть дежурным, рисовать.
Мне кажется, что эти письма так милы и так хорошо характеризуют нашего обстоятельного, серьезного и самокритичного сынишку, что мне хочется привести хотя бы одно:
«12 ноября 1961 г. Дорогой папочка! Живу я хорошо. В детском саду у нас несколько наборов «Строитель». В одном только кубики и треугольники, а в другом есть башенки, колонки и дощечки. Строю я не очень хорошо, но постараюсь строить хорошо. В детском саду мы рисуем, но не очень часто. Мы рисовали, что видели на празднике. Я нарисовал демонстрацию, которую видел 7-го ноября. На демонстрацию мы ходили с мамой. Титова я не видел, но зато видел, как везли макет космического корабля «Вос-ток-2». Он был очень большой, и я, наверное, мог бы уместиться в его кабине.
У меня есть записная книжка, которую сделала мне Таня. В нее я записал всех наших ребят. У нас в группе 31 человек. Больше всех я дружу с Серпуниным Костей. Больше всего я люблю, когда мы рисуем на занятиях. А музыкальные занятия мне не так нравятся, как в прошлом году. Там очень трудно. Веду я себя не очень хорошо и иногда бываю наказан, но очень редко. Я могу даже вести себя так, что меня несколько дней ни разу не наказывают. Наказывают нас так: сажают у стены на стул или просто на пол. На полу сидеть мы даже любим. У нас в садике умер попугай. Когда я поправился после гриппа и пришел, то мне Костя Петров сказал, что умер попугай. Когда я пришел после болезни, то все мне так обрадовались, что чуть не повисли на шее. Я накопил уже больше ста спичечных этикеток, а марок я и не знаю сколько, но вообще тоже очень много. Мы получили третий том «Детской Энциклопедии». Там есть про ракеты, самолеты, корабли и машины. Иногда я с Таней дружу, а иногда нет. Например, сегодня мы немного поссорились. На этом кончаю. До свидания, папочка. Желаю тебе здоровья и передай привет Собачкину. Твой сын Миша».
А вот его письмо из Ханоя в Ленинград бабушке и сестре:
«Дорогая бабушка и Танечка! Мы здоровы. Живем мы ничего. В воскресенье мы подались на лодке по озеру и причалили к островку с пагодой, которую я нарисовал вам в прошлом письме. На обратном пути мы объехали островок. Немножко погодя, я стал грести сам. Папа сказал, что я гребу хорошо. Я посылаю вам рисунок, как мы катались на лодке, и веерную пальму. Сегодня, 1 мая, мы были на центральной площади Ханоя - Бадынь на митинге и видели Хошимина. На площадь мы приехали на «Москвиче». А вчера вечером мы видели хороший концерт на открытом воздухе. Там пели, танцевали, и играл оркестр. Мне больше всего понравилось, как барабанщик бил в барабан. Сегодня мы видели спортивные состязания мотогонщиков, велогонщиков и бегунов. Сегодня мы с папой здорово обманули маму. Мама пошла домой, а мы остались у озера посмотреть вело и мотогонки. Потом стал накрапывать дождь, и мы побежали домой. Когда мы бежали, то видели маму. Папа сказал мне: «Давай обгоним маму», и мы побежали по другой улице. Мама нас не заметила, и мы прибежали домой раньше ее. Дома мы открыли дверь, а ключ положили на место. Мы уселись с папой на кресла и умирали со смеху. Наконец, пришла мама, взяла ключ и начала открывать. Мама очень удивилась и сказала, что она ни за что не могла бы догадаться, что мы дома. На этом кончаю. Целую вас всех, желаю здоровья, а Тане успехов в учебе. Миша».
Сейчас эти письма невозможно читать без умиления, без улыбки и слез одновременно. Еще и еще раз убеждаешься, какой это был хороший и интересный мальчишка.
Мне так хотелось когда-нибудь перечитать все эти смешные послания вместе с Мишей, но так и не пришлось. Ведь для этого нужно время, расположенность, настроение. Но все было как-то не собраться, то мешало одно, то другое. А откладывать в долгий ящик, оказывается, ничего нельзя. Можно и опоздать…
Мишины письма и рисунки хранятся у нас уже тридцать лет, и они ценны не только как память о нем, но и как свидетельства определенного периода жизни. Может быть, они будут интересны его сыну Жене.
Миша очень рано научился читать. Причем, произошло это как-то само собой, без каких-либо усилий и наших желаний. Просто он видел, что в доме и даже в транспорте все читают, ему захотелось не только слушать, как читают, да еще и просить кого-то почитать, но делать это самостоятельно, независимо. Сначала он брал книгу или газету и долго сидел молча, делая вид, что читает. Затем постепенно узнавал и запоминал отдельные буквы и очень быстро перешел к чтению слов и отдельных фраз. В три года он знал много букв и читал отдельные слова, в четыре - мог читать свои детские книги, а в пять лет читал свободно любой текст.
Многие удивлялись, что такой малыш так хорошо читает, и думали, что он просто знает текст наизусть. Но он с честью выдерживал любую проверку, четко, с выражением читая взрослый журнал, газету, книгу. В детском саду, куда он стал ходить в шесть лет, он был по поручению воспитательницы постоянным чтецом. Ребята слушали его с удовольствием, а воспитательница имела время для других дел или для отдыха. Также самостоятельно и незаметно для нас он научился писать печатными буквами В шесть-семь лет он умел пользоваться словарями, и его любимыми книгами стали тома «Детской Энциклопедии».
Пользоваться словарями научила его я. Мишка задавал слишком много вопросов и подчас таких, на которые было трудно ответить. Чтобы не ронять свой родительский авторитет, я решила почаще отсыпать его к справочным изданиям. Сначала мы разыскивали нужное понятие вместе и вместе прочитывали определение, а потом он стал делать это самостоятельно. С большим восторгом он освоил алфавит и технику поиска и сразу понял, как интересно и полезно читать словари и энциклопедии. Не нужно ни от кого зависеть, не нужно ни к кому приставать с переполняющими тебя вопросами: ответ на многие можно найти самому. И теперь он уже обращался ко мне не с вопросом: «Мама, а что такое алмаз?», а с вопросом: «Мама, а ты знаешь, что алмаз - это..» Это было, конечно, совершенно замечательно и для нас, и для него.
Любовь и уважение к различного рода справочным изданиям сохранились у Миши на всю жизнь.
У нас всегда было много детских книг. Часть осталась еще от очень аккуратной сестры, много покупалось и дарилось, много приносилось из библиотек.
В детстве Миша очень любил «Почемучку» Б. Житкова; позже его любимой книгой стала «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома; конечно, увлекался он Конан Дойлем и другой детективной литературой; как и все мальчики, с интересом и упоением читал фантастику.
Нужно сказать, что Миша, как никто в нашей семье, любил и понимал юмор. «Трое в лодке…» он читал много раз и мог перечитывать бесконечно, каждый раз восхищаясь и смеясь. Любил также «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка». Уже позже с большим восторгом читал и перечитывал тогда еще самиздатовскую книгу В. Ерофеева «Москва-Петушки». Отдельные, наиболее понравившиеся ему выдержки из этого произведения он читал мне вслух и от души смеялся.
Когда он учился в 9-м классе, то он должен был писать домашнее конкурсное сочинение. Несколько тем было предложено школой, но можно было писать и на любую другую. Миша все официально предложенные темы отверг и решил писать о своем любимом Конан Дойле, тем более, что мы только что получили его шеститомник, и он многие произведения перечитал. Я опасалась, что эта тема может несколько шокировать учителей, особенно районную конкурсную комиссию, советовала подумать и взять что-нибудь другое. Однако он заупрямился и настоял на своем. Сочинение было написано интересно, получило отличную оценку и даже премию. Миша был очень доволен собой, да и мне на этот раз понравилась его самостоятельность и настойчивость.
Этот, казалось бы, незначительный факт дает некоторое представление о его характере. С ранних лет он ненавидел всякую показуху и неискренность, как умел противостоял официозу и имел на многое свой взгляд. В те годы это отнюдь не приветствовалось ни школой, ни нами, родителями, и я частенько пыталась сглаживать острые углы.
Я не знаю, когда и как он стал писать стихи для своих песен. Он нам их не показывал, хотя к этой стороне его творчества мы проявляли некоторый интерес. Его отец хорошо знает и любит поэзию и даже сам в молодости, как говорят, грешил стихами. Поэтому он всегда хотел почитать тексты Мишиных песен, возможно, помочь ему и исправить некоторые погрешности и шероховатости размера или рифмы. Миша отвергал всякую редакцию, считая, что мы не понимаем законов и особенностей рок-н-ролльного жанра. Однако, это уже другой период его жизни. В детстве и юности, мне казалось, он стихов не писал. Но вот перечитывая наши вьетнамские письма, я совершенно случайно наткнулась на следы «поэтического творчества». В одном из своих писем отцу он сообщает, что сочинил стихотворение и просит написать, хорошо ли у него получилось. Вот это стихотворение:
Здесь же он сообщает, что сочинил это стихотворение за один день и признается, что одно слово ему подсказала бабушка. Пишет также, что есть и продолжение, но оно ему не очень нравится, да и бабушка посоветовала на этом лучше закончить.
Оказывается, было еще и другое стихотворение, посвященное Чапаеву:
Поделиться книгой: