Путешествие шлюпок с «Глен Карриг»

Покончив с трапезой, мы взялись за осуществление нашего плана. Посадив Джоба в шлюпку, мы вытолкнули ее на середину залива, откуда он мог быстро подойти к берегу и забрать нас в случае, если бы на нас напала какая-нибудь хищная тварь, а сами пошли в сторону ближайшего утеса, возвышавшегося над водой на добрую сотню футов; с вершины этого утеса мы надеялись обозреть весь остров. Однако, прежде чем отправиться в путь, боцман достал тесак и абордажную саблю (две другие сабли остались в шлюпке Джоша); саблей он вооружился сам, а тесак отдал самому сильному из матросов, велев нам держать ножи наготове. Встав во главе нашего маленького отряда, боцман уже собирался тронуться в путь, когда один из матросов крикнул, чтобы мы немного подождали; с этими словами он бросился к зарослям гигантского тростника и, ухватившись обеими руками за ствол ближайшего растения, повис на нем всей тяжестью; тростник, однако, выдержал, и матросу пришлось подсечь его с нескольких сторон ножом, прежде чем он сумел переломить ствол. Отрезав верхушку, которая была слишком тонкой и гибкой, он вставил в конец ствола рукоять ножа, превратив его в небольшое копье. Удивительный тростник оказался не только прочным, но вдобавок имел такое же трубчатое строение, поэтому матросу осталось только замотать верхний конец копья отрезком линя, чтобы нож не выпадал, и чтобы дерево не трескалось при ударе.

Боцману идея показалась удачной, и он велел, чтобы и остальные изготовили себе такие же копья; пока же мы трудились, он от души поблагодарил находчивого матроса. Вооружившись как следует, мы в весьма приподнятом настроении зашагали к ближайшему утесу, но, дойдя до места, откуда начинался подъем, увидели, что он слишком крут, и что взобраться на него с этой стороны невозможно. Тогда боцман повел нас в обход, и вскоре мы вступили в долину между утесами, где под ногами были уже не песок и камни, а какая-то странная, сырая почва, неприятно пружинившая под ногами. Обогнув небольшой скалистый выступ, мы увидели еще один образчик местной растительности (первым, как я уже упоминал, был похожий на бамбук одревесневелый тростник); то был огромный гриб или лучше сказать — огромная поганка, ибо самый вид этого растения вызывал отвращение, к тому же он испускал противный гнилостный запах. Этими мерзкими грибами заросла почти вся долина между утесами, и только в самом центре ее оставался довольно большой округлый участок, на котором ничего не росло, но причину этого мы выяснили лишь несколько позднее.

Пройдя по долине еще немного, мы обнаружили глубокую расселину в скале, тянувшуюся от подножия почти до самой вершины; на дне расселины было достаточно выступов и углублений, которые могли облегчить нам подъем. Посовещавшись, мы решили не искать другого места, а стали карабкаться вверх, поочередно помогая друг другу, так что уже минут через десять достигли верхней площадки утеса, с которой был прекрасно виден весь остров. Разглядывая его, мы обнаружили, что дальний от нас берег острова, обращенный к травяному континенту, был гораздо удобнее того, где мы высадились, однако в отличие от него он был сильно засорен выброшенными волнами водорослями и высохшей морской травой. Посмотрев на расстояние, отделявшее остров от границы плавающих водорослей, я оценил его ярдов в девяносто; это обстоятельство встревожило меня, ибо я уже научился опасаться тварей, которые могли скрываться среди спутанных стеблей морской травы, и предпочитал, чтобы отделявшая меня от них полоса чистой воды была как можно шире.

От этих размышлений меня отвлек боцман, который хлопнул меня по плечу и показал на какой-то предмет, застрявший в водорослях на расстоянии не менее полумили от места, где мы стояли. Я долго не мог понять, что это может быть, пока боцман, заметив мое недоумение, не объяснил, что это какое-то судно, с задраенными иллюминаторами, заколоченными люками и грубой самодельной надстройкой, закрывавшей почти всю верхнюю палубу, что, по его мнению, было сделано для защиты от каракатиц и других чудовищ. Пристальнее вглядевшись в ту сторону, я действительно различил среди массы водорослей корпус парусника; ни одной мачты на нем не осталось, и я решил, что они были сломаны штормом, заставшим судно в непосредственной близости от плавучего континента. Какой же конец, подумалось мне, нашли те, кто попал в плен к водорослям и вынужден был защищаться от ужасных тварей, скрывающихся среди морской травы и скользкой тины?

Потом я снова стал рассматривать остров, который был прекрасно виден с нашего наблюдательного пункта. Его длина составляла свыше полумили, ширина же равнялась четыремстам ярдам; таким образом, остров имел вытянутую форму, к тому же в середине он был еще уже — всего ярдов триста или около того.

Как я уже упоминал, по обеим сторонам острова имелись небольшие песчаные пляжи, переходившие ближе к утесам в россыпи черных камней и скал. Рассматривая дальний пляж, находившийся напротив плавучего континента, я заметил среди выброшенных на берег водорослей большой обломок нижней части мачты со стеньгой и остатками такелажа, но без реи. На эту находку я поспешил указать боцману, заметив, что мачта может пригодиться нам для костра, но он только улыбнулся и ответил, что высушенные солнцем трава и водоросли будут гореть гораздо лучше, к тому же мачту нужно было еще пилить на куски меньшего размера, что было для нас, конечно, непростой задачей.

Потом уже боцман в свою очередь привлек мое внимание к тому месту в долине, где поганки-переростки почему-то не росли; приглядевшись, я увидел в самом центре поляны что-то вроде колодца или наполненной водой круглой ямы, по поверхности которой плавала отвратительная бурая пена. Своей правильной формой яма напоминала творение человеческих рук, и я довольно долго ее разглядывал; впрочем, я не исключал, что мои глаза могли ввести меня в заблуждение, и что на самом деле она была совсем не такой симметричной, как казалось издалека.

Наконец мне надоело рассматривать странный колодец, и я перевел взгляд на залив, посередине которого покачивалась на легкой волне наша шлюпка. Джоб сидел на корме и глядел на нас, понемногу галаня кормовым веслом. Я приветственно махнул ему рукой, и Джоб помахал в ответ. Но не успел я опустить руку, как в глаза мне бросилось что-то темное, находившееся в воде прямо под лодкой. Сначала я решил, что это затонувшие водоросли и морская трава, но пятно явно двигалось; больше того — оно стремительно росло, поднимаясь из глубины на поверхность!

Ужас охватил меня, и, схватив боцмана за руку, я указал вниз, крича, что под лодкой что-то есть. Едва увидев странное пятно, боцман бросился к краю утеса и, сложив ладони рупором, крикнул Джобу, чтобы он как можно скорее подогнал шлюпку к берегу и привязал фалинь к большому обломку скалы. «Есть, сэр!» — откликнулся наш матрос и, встав в полный рост, сильно оттолкнулся веслом, разворачивая шлюпку носом к пляжу. К счастью, Джоб находился не далее тридцати ярдов от берега, иначе бы он никогда до него не добрался. Над водой взметнулось бурое щупальце и, в мгновение ока обвившись вокруг кормового весла, вырвало его из рук ошеломленного моряка. Толчок был такой силы, что Джоб не устоял на ногах и полетел на планшир правого борта; весло мгновенно исчезло под водой, но лодка не пострадала, и боцман тут же крикнул матросу, чтобы он хватал второе весло и торопился к берегу, пока у него еще есть такая возможность. Мы в свою очередь тоже кричали, подавая нашему товарищу самые разные советы, однако все они пропали втуне, ибо Джоб не шевелился, и кто-то воскликнул, что он, наверное, оглушен падением. Я же бросил взгляд на то место, где впервые заметил коричневую тварь, ибо шлюпка удалилась от него на несколько саженей, успев набрать ход до того, как Джоб лишился своего весла, однако чудовище уже исчезло, вновь погрузившись в глубины, из которых явилось. Впрочем, каждую секунду оно могло всплыть снова, чтобы повторить свою попытку; в этом случае Джоба ожидала неминуемая гибель, а мы ничего не могли поделать.

В этой критической ситуации боцман один не растерялся и, велев нам следовать за ним, первым побежал к расселине, по которой мы вскарабкались на вершину, так что уже через минуту мы со всей поспешностью спускались вниз, раздирая о камни одежду и собственную плоть. Но и перепрыгивая с уступа на уступ с риском для собственной жизни, я не мог и на секунду забыть о чудовище, которое могло уже вернуться и расправиться с Джобом.

Боцман первым достиг подножья утеса и побежал к берегу; остальные мчались следом. Я спустился вниз только третьим, но, будучи хорошим бегуном и к тому же обладая небольшим весом, легко опередил здоровяка-матроса, который добрался до долины вторым, и поравнялся с нашим командиром как раз в тот момент, когда он достиг песчаного пляжа. Наша шлюпка остановилась примерно в пяти саженях от берега; Джоб по-прежнему лежал на планшире и не двигался, но морского чудовища, к счастью, не было видно.

Итак, представьте себе диспозицию: шлюпка покачивается на волне в дюжине ярдов от берега, Джоб лежит в ней без чувств, где-то глубоко под водой (как нам представлялось) затаилась злобная и хищная тварь, а мы беспомощно толпимся на берегу. Что до меня, то я никак не мог изобрести способ спасти нашего товарища, ибо достичь шлюпки вплавь казалось мне самым настоящим самоубийством, и Джоб, несомненно, стал бы добычей чудовища, если бы боцман в который уже раз не проявил себя человеком мужественным и отважным. Ни секунды не колеблясь, он ринулся в воду и быстро поплыл к шлюпке, которой — по великой милости Божьей — достиг без всякой опасности для себя. Перевалившись через борт, он кинул нам фалинь и велел тянуть за него как можно скорее; избрав такой способ доставить шлюпку к берегу, наш командир проявил себя человеком осторожным и мудрым, ибо буксируемая лодка не производила возмущения воды, какое непременно привлекло бы внимание твари, вздумай он воспользоваться веслом.

Увы, несмотря на все предосторожности, с морским чудовищем было далеко не покончено, ибо не успела шлюпка ткнуться носом в песок, как я увидел наше рулевое весло. Оно выскочило из воды почти на половину своей длины, потом раздался громкий плеск, и все пространство за кормой шлюпки заполнилось длинными, извивающимися щупальцами. Боцман быстро обернулся и, увидев тварь, подхватил Джоба на руки и проворно соскочил на берег.

При виде огромной каракатицы мы все бросились прочь от моря, и ни один из нас не позаботился о том, чтобы удержать фалинь, из-за чего мы вполне могли лишиться и шлюпки, и всех наших припасов, ибо тварь обхватила ее всеми своими щупальцами с явным намерением утянуть в глубину. И она бы несомненно преуспела, если бы боцман снова не повел себя решительно и смело, чем отчасти помог нам прийти в себя. Уложив Джоба подальше от воды, он первым схватил выпущенный нами фалинь и потянул; увидев это, мы вновь обрели утраченное было мужество и бросились к нему на помощь.

Неподалеку от берега торчал из песка весьма удобный камень, к которому боцман с самого начала советовал Джобу привязать лодку; вокруг него-то мы дважды захлестнули фалинь и закрепили надежным штыком. Теперь опасность потерять шлюпку значительно уменьшилась, ибо тварь уже не могла утащить ее в море; впрочем, она могла просто раздавить шлюпку своими щупальцами, чего у нас были все основания опасаться. Вероятно, из этих соображений — а также поддавшись вполне естественному в данных обстоятельствах гневу, — боцман схватил одно из копий, которые мы побросали на песок, когда вытаскивали шлюпку, и, подойдя к воде настолько близко, насколько позволяло благоразумие, ткнул им в толстое коричневое щупальце. Копье легко вошло в плоть твари, что весьма удивило меня, ибо я считал этих чудовищ покрытыми чем-то вроде непробиваемой брони (насколько мне приходилось слышать, их единственным уязвимым местом были глаза); я, однако, заблуждался не так уж сильно, ибо тварь, похоже, вовсе не почувствовала боли; я, во всяком случае, не заметил, чтобы она как-то отреагировала на нанесенный ей удар. Это обстоятельство заставило храбреца-боцмана подойти к чудовищу еще ближе — вероятно, для того, чтобы попытаться нанести ему смертельный удар, однако стоило ему сделать шаг или два, как тварь бросилась на него, и если бы не поистине удивительное для такого крупного человека проворство, он бы неминуемо погиб. То обстоятельство, что он лишь чудом избежал смерти, не смутило боцмана, который по-прежнему был настроен либо убить чудовище, либо прогнать, нанеся ему более чувствительную рану. С этой целью он послал несколько человек в заросли тростника с приказом вырезать с полдюжины самых крепких жердей. Когда это приказание было исполнено, он велел двум матросам привязать к ним свои копья; таким образом в распоряжении боцмана оказались два копья тридцати или сорока футов длиной, с которыми он мог напасть на каракатицу, оставаясь вне пределов досягаемости ее щупалец.

Когда все было готово, боцман вооружился одним из копий и, велев самому сильному матросу взять второе, приказал целиться в правый глаз чудовища, тогда как сам собирался атаковать левый.

С тех пор как тварь едва не схватила боцмана, она перестала тянуть и дергать шлюпку и лежала в воде неподвижно, разбросав свои страшные щупальца во все стороны. Только ее жуткие глаза виднелись над кормой шлюпки, словно она следила за каждым нашим движением; я, впрочем, сомневаюсь, чтобы она могла видеть нас ясно, ибо обитательницу сумрачных глубин не мог не слепить яркий дневной свет.

В следующее мгновение боцман дал сигнал, по которому он и второй матрос ринулись на чудовище, держа копья наперевес. Боцман точно поразил свою цель; копье же второго матроса оказалось слишком тонким; оно прогнулось, лезвие вставленного в него ножа ткнулось в ахтерштевень шлюпки и сломалось. Это, впрочем, уже не имело значения, ибо нанесенная копьем боцмана рана была столь ужасной, что тварь немедленно отцепилась от шлюпки и нырнула в воду, по которой тотчас поплыли кровавые пузыри.

Несколько минут мы выжидали, желая увериться, что чудовище больше не вернется; затем поспешили к шлюпке и вытащили ее так далеко на песок, как только смогли. Этого, однако, было недостаточно, и мы стали выгружать из шлюпки самые тяжелые вещи. Когда работа была закончена, мы полностью вытащили шлюпку из воды и для верности привязали к камню толстым канатом.

Еще в течение часа мы оставались на берегу, и все это время в море напротив маленького пляжа не исчезали черные и — местами — красные пятна.

Голоса в долине

Как только мы, работая с лихорадочной поспешностью, закончили вытаскивать и крепить шлюпку, боцман занялся Джобом, ибо наш товарищ никак не мог прийти в себя после удара вальком весла в подбородок, полученного им во время нападения гигантской каракатицы.

Поначалу все усилия боцмана не приносили никакого результата, но когда он обмыл лицо Джоба морской водой и растер грудь ромом, юноша начал подавать признаки жизни; вскоре он открыл глаза, и боцман тотчас поднес ему добрую чарку рома, после чего спросил, как тот себя чувствует. Джоб пожаловался на головокружение и на сильную боль в шее и в затылке; при этом голос его звучал едва слышно, и боцман велел ему лежать, пока он не станет чувствовать себя лучше. Соорудив над Джобом легкий навес из стеблей тростника и парусины, мы оставили его в покое, ибо воздух был теплым, песок — мягким и сухим и нам казалось, что здесь нашему товарищу не грозит никакая опасность.

Сами мы под руководством боцмана расположились неподалеку и стали готовить обед, ибо к этому времени так сильно проголодались, словно завтракали не несколько часов, а по крайней мере несколько дней назад. Боцман сразу отправил двух матросов на противоположный берег острова собирать сухую траву для костра, так как мы собирались варить солонину: в последний раз мы ели вареное мясо незадолго до того, как покинули застрявший в ручье корабль, и успели соскучиться по горячей пище. Пока же наши товарищи ходили за топливом, боцман не давал нам скучать, занимая нас самыми разнообразными способами: двоих он послал нарубить тростника, еще двоим велел достать из шлюпки мясо и вычистить песком котел, захваченный нами со старого брига.

Наконец вернулись матросы, ходившие за дровами. Стебли морской травы, которых они притащили две большие вязанки, показались мне весьма примечательными, ибо среди них попадались куски толщиной почти с человеческую руку, однако и они были очень сухими и ломкими. Вскоре на берегу запылал отличный костер, который мы питали морской травой и нарубленным тростником; последний, впрочем, оказался неважным топливом, ибо содержал в себе слишком много сока, да и ломать его до нужного размера голыми руками было нелегко.

Когда костер как следует разгорелся, боцман до половины наполнил котел морской водой и опустил в нее мясо; котел он без колебаний поставил на самый жар и накрыл тяжелой, плотно подогнанной крышкой, так что вода внутри довольно скоро закипела и забулькала.

Завершив таким образом приготовления к обеду, боцман занялся устройством лагеря на ночь. Начал он с того, что сложил из тростниковых шестов простой, но прочный каркас, на который мы натянули сверху паруса и шлюпочный чехол, укрепив забитыми в песок колышками, изготовленными из расколотых пополам тростниковых стволов. Когда палатка была готова, мы перенесли в нее все наше имущество, и боцман повел нас на противоположную сторону острова за сухими водорослями, которых каждый набрал по две полные охапки.

Когда, неся запас топлива, мы вернулись к костру, мясо уже сварилось; не имея других неотложных дел, мы сели на песок и прекрасно пообедали вареной говядиной и галетами, запив их доброй чаркой рома. Когда с едой было покончено, боцман пошел проведать Джоба и обнаружил, что тот спокойно спит; правда, дышал он все еще с трудом, однако мы не знали, как облегчить его состояние, а потому решили не тревожить его в надежде, что природа возьмет свое и наш товарищ исцелится без нашего неумелого вмешательства.

День между тем понемногу склонялся к вечеру, и боцман объявил, что до заката каждый волен заниматься чем сочтет нужным, ибо все мы заслужили отдых; кроме того, ночью нам предстояло по очереди стоять вахты и охранять лагерь; несмотря на то что мы находимся не в море, а на твердой земле, утверждать, что нам не грозит никакая опасность, нельзя, о чем свидетельствуют события сегодняшнего утра; правда, по его мнению, каракатица была не страшна при условии, что мы не станем подходить слишком близко к воде.

После этого большинство матросов улеглись на песок и проспали почти до самой темноты, и только боцман в течение нескольких часов тщательно осматривал шлюпку, пытаясь обнаружить повреждения, которые мог причинить ей шторм или щупальца каракатицы. Довольно скоро он убедился, что кое-какой ремонт шлюпке понадобится, ибо вторая от киля планка обшивки треснула со стороны штирборта и прогнулась внутрь; такое повреждение мог причинить скрытый под поверхностью воды острый камень, на который, несомненно, толкнула шлюпку каракатица. К счастью, повреждение было не очень серьезным, однако, прежде чем выходить в море, шлюпку следовало как следует отремонтировать; в остальном же она, похоже, нисколько не пострадала.

Мне спать не хотелось, и я отправился с боцманом к шлюпке, чтобы помочь ему снять рыбины, а потом и наклонить корпус: надо было осмотреть пробоину также и снаружи. Покончив с этим, боцман вернулся к палатке проверить наши продовольственные припасы и рассчитать, насколько их еще хватит. В последнюю очередь он проинспектировал шлюпочные анкерки и сказал, что было бы не худо отыскать на острове источник или ручей.

Ближе к вечеру боцман снова пошел проведать Джоба, однако со времени последнего осмотра — а это было после обеда — его состояние почти не улучшилось. Тогда он велел мне принести из шлюпки самую длинную рыбину; мы уложили на нее Джоба, как на носилки, и таким манером доставили в палатку. После этого мы с боцманом перетащили в палатку все, что еще оставалось в шлюпке из движимого имущества, включая содержимое устроенных под банками рундуков: немного смоленой пеньки для конопачения швов, топорик, бухту полудюймового пенькового линя, пилу, пустую жестянку из-под сурепного масла, парусиновую кису[84] с медными гвоздями, несколько болтов с гайками, два мотка рыболовной лесы, три запасных уключины, трехзубую острогу без древка, два мотка шкимушгара, три катушки ликовины,[85] кусок брезента с воткнутыми в него парусными иглами, фонарь и штуку тонкого равендука[86] для ремонта шлюпочных парусов.

Вскоре на остров опустились вечерние сумерки, и боцман, разбудив наших товарищей, велел подбросить сухих водорослей в костер, успевший превратиться в груду золы, в которой еще тлело несколько горящих углей. После этого один из матросов налил в котел пресной воды, и каких-то четверть часа спустя мы с наслаждением поужинали холодным вареным мясом, галетами и ромом, который смешивали с горячей водой. За ужином боцман объявил расписание ночных вахт, подробно перечислив, кто и когда будет охранять лагерь (мне выпало дежурить с полуночи до часу); затем он рассказал, что случилось со шлюпкой, и объяснил, почему надо починить обшивку, прежде чем пускаться в дальнейший путь, а потом добавил, что начиная с сегодняшнего вечера, нам придется очень экономно расходовать провизию, ибо на острове мы пока не отыскали ничего такого, что можно было бы употреблять в пищу. Кроме того, он напомнил, что если мы не найдем источника или ручья, то, прежде чем покинуть остров, нам придется прибегнуть к перегонке морской воды.

Когда боцман закончил свои объяснения, мы уже поужинали и стали устраиваться на ночь; каждый нашел на песчаном полу палатки впадинку поудобнее и лег. Я последовал примеру товарищей, но долго не мог заснуть; решив, что все дело в слишком теплой ночи, я поднялся и вышел из палатки в надежде, что на открытом воздухе буду чувствовать себя лучше. Так и оказалось; улегшись рядом с одной из стенок палатки неподалеку от костра, я скоро погрузился в крепкий сон. Поначалу мне ничего не снилось, но потом меня посетило не слишком приятное видение: мне чудилось, будто я оказался на острове один и сижу, одинокий и несчастный, на краю виденной мною днем ямы с водой, по которой плывут клочья отвратительной бурой пены. Потом мне стало казаться, будто что-то неприятное и враждебное, чуждое всему моему существу, подкрадывается ко мне со спины. Дрожь страха охватила все мое тело, я попытался резко обернуться к зарослям грибов-поганок, которые обступали меня со всех сторон, но — как это часто бывает во сне — не смог даже пошевелиться. Между тем неведомый враг продолжал приближаться — я ощущал это каждой клеточкой своего тела, хотя не слышал ни звука, ни шороха, — от ужаса я закричал, вернее, попытался закричать, но из горла моего не вырвалось ни звука; в следующее мгновение что-то холодное и мокрое коснулось моего лица и скользнуло ниже, зажимая рот, здесь оно задержалось на несколько невероятно долгих и страшных секунд, и я почувствовал, что задыхаюсь, а нечто холодное и мокрое уже обвилось вокруг моего горла…

Кто-то споткнулся о мои вытянутые ноги, едва не упав, и я очнулся от своего кошмара. Это оказался наш часовой, который обходил палатку; о моем присутствии он не подозревал, пока не налетел на меня. Как легко догадаться, он был напуган не меньше моего, но быстро упокоился, поняв, что это всего лишь я, а не какая-то хищная тварь, притаившаяся в темноте в поисках жертвы; испытывая вполне понятное облегчение, он осыпал меня упреками и добродушной бранью, но, отвечая на его вопросы, я никак не мог отделаться от странного и довольно жуткого ощущения, что рядом со мной что-то было и это что-то поспешно отступило в темноту в тот самый миг, когда я проснулся. Ноздри мои щекотал несильный, но довольно мерзкий запах, показавшийся мне смутно знакомым; подняв руку к лицу, я со страхом обнаружил, что щеки у меня мокрые, а шею как-то странно пощипывает. Когда же я поднес пальцы к свету костра, то увидел, что они покрыты какой-то блестящей, липкой субстанцией; такую же слизь я обнаружил и на шее там, где во сне ее касалось мерзкое щупальце; кроме того, на горле я нащупал небольшое, болезненное вздутие, похожее на след от укуса москита, но, конечно же, причина была в чем-то другом.

Я так подробно рассказываю о том, что думал и чувствовал, что кто-то может подумать, будто с момента моего пробуждения прошло немало времени; в действительности же мне понадобилось меньше минуты, чтобы прийти в себя. Поднявшись с земли, я вслед за матросом подошел к костру, ибо меня все еще бил озноб, да и оставаться одному не хотелось. В котле я обнаружил немного воды и тщательно омыл ею лицо и шею, что помогло мне проснуться окончательно. Потом я попросил вахтенного осмотреть мое горло, надеясь, что он сможет рассказать, на что похожа обнаруженная мною странная припухлость; добрый малый поджег пучок травы и самым тщательным образом осмотрел кожу у меня на горле, но не увидел ничего необычного, кроме нескольких небольших кольцеобразных отметин, багровых в середине и белых по краям, одна из которых все еще слегка кровоточила. Тогда я спросил, не заметил ли он чего-нибудь странного возле палатки, но матрос ответил, что за всю вахту не произошло ровным счетом никаких внушающих тревогу событий; правда, по временам он действительно слышал какие-то звуки, но они доносились издалека, и он не решился разбудить боцмана. Столь же не стоящими внимания матрос счел и оставшиеся у меня на горле следы, предположив, что меня покусали песчаные блохи, но я покачал головой и рассказал ему свой сон, после чего парень, явно напуганный, старался не отходить от меня — как, впрочем, и я от него.

Так мы коротали время, пока не наступила моя вахта.

Матрос, которого я сменил, остался сидеть у огня рядом со мной, и я догадался, что, вероятно, из товарищеских побуждений он намерен составить мне компанию; я принялся уговаривать его идти спать, уверяя, что страх, который я испытывал по пробуждении, и особенно когда обнаружил на своем лице и шее странную слизь, совершенно прошел; в конце концов он согласился оставить меня, и спустя некоторое время я остался один.

Довольно долгое время сидел очень тихо и прислушивался, однако из темноты, окружившей лагерь, до меня не доносилось ни звука, и я невольно задумался, сколь уединенным, мрачным и даже зловещим местом был остров, куда забросила нас судьба. Не могу сказать, чтобы эти мысли меня подбодрили — напротив, мною с новой силой овладели печаль и тоска по родным краям.

Так я сидел, а костер, в который никто уже давно не подбрасывал топлива, постепенно угасал, и вскоре его свет сделался мерцающим и тусклым. Внезапно со стороны долины послышался тупой удар; в полной тишине, царившей вокруг, этот звук показался мне особенно громким, и я очнулся от своих мрачных размышлений. Почти сразу мне пришло в голову, что, упустив из вида необходимость поддерживать огонь, я плохо исполняю свой долг по отношению как к своим товарищам, так и к самому себе, и, упрекнув себя за бездействие, я схватил лежавшую поблизости охапку сухих водорослей и швырнул в костер. Тотчас ввысь взметнулся столб желтого пламени; вокруг стало светлее, и я поспешно огляделся, держа наготове тесак и мысленно благодаря Господа за то, что бездеятельное оцепенение, в которое я впал, по всей видимости, вследствие пережитого мною страха, не принесло моим товарищам никакого вреда. Я все еще стоял, когда слуха моего достиг новый звук, доносящийся откуда-то из глубины долины между утесами и похожий на продолжительный сухой шелест, словно там осторожно передвигались какие-то многочисленные чешуйчатые существа. Услышав его, я подбросил в огонь еще одну охапку морской травы, а сам повернулся в направлении источника звуков; в следующее мгновение мне показалось, будто я различаю какую-то тень, движущуюся как раз за границей круга света, отбрасываемого костром. Дежурный, которого я сменил, оставил свое копье воткнутым в песок рядом со мной; сейчас я схватил его и со всей силы метнул в предполагаемого врага, но, по-видимому, не попал, так как в ответ не раздалось ни звука. На остров снова опустилась глубокая тишина, которую нарушали только приглушенные всплески, раздававшиеся в море среди плавучей травы.

Легко догадаться — и догадка эта будет справедливой, — что все перечисленные выше происшествия привели меня в довольно взвинченное состояние; я с напряженным вниманием оглядывал окрестности, то и дело оборачиваясь через плечо, ибо мне чудилось, что какая-то многорукая дьявольская тварь вот-вот прыгнет на меня сзади. Прошло, однако, довольно много времени, а я по-прежнему не видел и не слышал ничего, что могло бы свидетельствовать о присутствии поблизости каких-то враждебных живых существ; не зная, что подумать, я готов был даже признать, что слышал странные звуки лишь в своем воображении.

Но пока, так сказать, колебался на пороге сомнений, я вдруг получил подтверждение того, что не ошибся, ибо внезапно вся долина вновь наполнилась шорохом и мягкими прыжками, сквозь которые до меня время от времени доносились приглушенные тупые удары и уже знакомый мне шелест ползущих существ. Решив, что целая стая каких-то злобных тварей вот-вот набросится на нас, я поспешил поднять тревогу.

Боцман первым выскочил из палатки; за ним торопились и остальные, и каждый — за исключением матроса, чье копье я метнул в невидимого врага (оно все еще валялось где-то в темноте за пределами круга света, ибо сходить за ним мне не хватило мужества), — держал наготове оружие. Разумеется, первым делом боцман спросил меня, что произошло, и почему я кричал, но я ничего не мог ответить и только поднял руку, призывая моих товарищей к тишине, однако, когда они замолчали, шорох и шелест в долине тоже прекратились. Боцман уже повернулся ко мне, собираясь потребовать объяснений, но я знаком попросил его помолчать еще немного; он согласно кивнул, и спустя минуту или около того странные звуки возобновились. Теперь мои товарищи слышали достаточно, чтобы понять, что я разбудил их не без оснований; пока же мы стояли, тревожно вглядываясь в темноту в той стороне, где лежала долина, мне вдруг показалось, что я снова вижу на границе света и тени какое-то странное движение. В тот же миг один из матросов громко вскрикнул и метнул свое оружие в темноту, но боцман тут же набросился на него с упреками: поступив столь безрассудно, парень остался без оружия и тем самым подверг опасности жизни товарищей. Я же при этих словах почувствовал глубокий стыд и раскаяние, ибо совсем недавно поступил точно так же.

Между тем в долине снова наступила тишина, которая казалась особенно зловещей после всех слышанных нами странных звуков; не зная, что может таиться во мраке между склизкими грибами-переростками, боцман поджег в костре большую охапку сушеных водорослей и побежал с нею через полосу песка, отделявшую нас от долины. Бросив горящую траву на самой границе грибных зарослей, он обернулся и крикнул, чтобы мы принесли еще топлива, ибо если мы будем иметь добрый огонь и здесь, то сможем увидеть всякого, кто попытается напасть на нас из долины.

Вскоре у границы грибного леса пылал еще один большой костер, при свете которого мы сразу отыскали оба копья; они торчали в песке на расстоянии меньше одного ярда друг от друга, что показалось мне довольно-таки странным.

После устройства второго костра из долины долго не доносилось ни шороха, ни шелеста — ночную тишину над островом не нарушал ни один звук, если не считать приглушенных расстоянием редких всплесков в глубине плавучего континента. Прошел примерно час с тех пор, как я поднял тревогу, когда один из матросов подошел к боцману и доложил, что наш запас топлива подошел к концу. При этом известии лицо боцмана невольно вытянулось; многие из наших товарищей тоже побледнели, что в сложившихся обстоятельствах было вовсе не удивительно, однако никто не знал, как исправить положение, пока один из матросов не вспомнил о запасе тростниковых жердей, которые мы нарезали для костра, но, убедившись, что они едва горят, отложили в сторону, предпочтя им сухие водоросли. Жерди эти обнаружились в глубине палатки; ими мы и топили костер, устроенный между нами и долиной; костром в лагере пришлось пожертвовать, ибо тростника было слишком мало, чтобы до утра поддерживать огонь в двух кострах одновременно.

Было еще темно, когда и тростниковые дрова закончились; в костре оставались лишь тлеющие угли, и шорохи в долине сразу возобновились. Эти звуки заставили нас собраться в кружок; мы пристально вглядывались в темноту, и каждый держал наготове оружие, готовясь пустить его в ход при первых признаках опасности. По временам странная какофония стихала, и тогда от тишины буквально звенело в ушах; потом шелест, топот и влажные шлепки возобновлялись, но мне кажется, что именно тишина действовала на нас сильнее всего.

Так и застал нас рассвет.

Что случилось в сумерках

С наступлением утра в долине установилась тишина, не нарушавшаяся никакими звуками, и боцман, решив, что мы можем больше не опасаться нападения, велел нам отдыхать, пока сам он будет оставаться на страже. Так я получил наконец возможность поспать спокойно; сон в значительной мере освежил меня и подготовил к трудам и заботам наступающего дня.

Спустя несколько часов боцман разбудил нас и повел на противоположную сторону острова собирать топливо для костра; вскоре мы вернулись с большими охапками водорослей, и наш костер снова весело запылал. На завтрак у нас было импровизированное рагу из раскрошенных галет, солонины и мелких моллюсков, которых боцман набрал в море у подножья дальнего утеса; блюдо это было щедро приправлено уксусом, который, по словам боцмана, служил прекрасным средством от цинги и других болезней. На десерт каждый из нас получил по небольшой порции патоки, которую мы пили, смешивая с горячей водой.

После завтрака боцман вернулся в палатку, чтобы еще раз проведать Джоба; он уже побывал у него рано утром, но состояние раненого внушало нашему начальнику опасения. Джоб оказался человеком на удивление деликатного здоровья, хотя внешне производил впечатление крепкого мужчины. Со вчерашнего вечера ему почти не стало лучше, а мы по-прежнему не знали, что можно сделать, чтобы ему помочь. Одно средство мы, впрочем, попробовали; зная, что Джоб со вчерашнего утра ничего не ел, мы попытались влить ему рот хотя бы несколько капель горячей воды, в которую добавили рома и патоки, ибо полагали, что его слабость объясняется не только раной, но и общим истощением. Мы провозились с ним больше получаса, но нам так и не удалось привести Джоба в чувство настолько, чтобы он смог глотать; поить же его насильно мы не хотели, боясь, что парень может захлебнуться. В конце концов нам волей-неволей пришлось оставить нашего товарища в палатке, а самим заняться текущими делами, коих у нас было предостаточно.

Но прежде чем мы приступили к нашим дневным трудам, боцман повел всех нас в долину, чтобы самым тщательным образом обследовать ее и убедиться, что там не скрываются хищные твари или какие-то сверхъестественные чудовища, способные напасть на нас во время работы; кроме того, ему хотелось узнать хоть что-то о природе существ, которые беспокоили нас прошедшей ночью.

Утром, когда ходили через долину за топливом, мы старались держаться ее примыкавшей к утесу окраины; теперь же пробирались непосредственно к центру грибного леса, держа курс на таинственный колодец или бассейн, расположенный в самой низкой части острова. Почти сразу я заметил, что, хотя почва в долине была довольно мягкой, на ней не оставалось никаких следов, ибо она пружинила под ногами подобно губке, и лишь кое-где вмятины от наших ног заполнялись нечистой, гниловатой водой. Только вблизи ямы-колодца земля до того раскисла от влаги, что наши башмаки проваливались в нее довольно глубоко, оставляя отчетливые отпечатки. Именно здесь мы обнаружили нечто весьма загадочное и странное, повергшее нас в недоумение. На мягкой грязи у края ямы — здесь я должен упомянуть, что при ближайшем рассмотрении она напоминала рукотворный колодец куда меньше, чем при взгляде с вершины утеса, — мы увидели множество следов, которые были ровным счетом ни на что не похожи. Пожалуй, единственным, с чем можно было сравнить эти слегка изогнутые борозды, так это со следами гигантских слизней, но рядом с ними имелись и другие отпечатки, которые мог бы оставить пук живых угрей, которых то бросали в грязь, то подбирали снова. Так, во всяком случае, говорили многие из моих товарищей, и я просто привожу их слова.

Кроме следов, о которых я только что упомянул, земля около ямы была покрыта слоем блестящей слизи; такая же слизь, но в меньших количествах, встречалась нам среди поганок по всей долине, но, как я уже говорил, мы ничего такого, что могло бы пролить свет на природу таинственных ночных тварей, не нашли. Впрочем, чуть не забыл: значительное количество уже начавшей подсыхать слизи мы обнаружили на грибах в той части долины, которая примыкала к нашему пляжу; многие грибы здесь были сломаны или вырваны с корнем, и на них тоже осталась блестящая слизь. Глядя на них, я вспомнил мягкие, тупые удары, которые слышал ночью: несомненно, наши враги взбирались на грибы, чтобы следить за нами, ломая или выворачивая их из земли своей тяжестью, если, к примеру, на одном растении оказывалось сразу несколько существ. Так, во всяком случае, мне тогда подумалось.

На этом наш разведывательный поход закончился; мы вернулись в лагерь, и боцман дал каждому задание, но прежде мы сообща перевернули шлюпку, чтобы ему было удобнее заниматься ремонтом. Когда же шлюпка оказалась лежащей кверху дном, боцман заметил еще одно повреждение, которое невозможно было обнаружить, пока она стояла дном вниз. Как выяснилось, ближайшая к килю планка шпунтового пояса обшивки вышла из паза и тоже могла пропускать воду. Нам это показалось очень серьезным, но боцман успокоил нас, сказав, что все равно сумеет починить шлюпку, хотя теперь для ремонта понадобится несколько больше времени.

Закончив осмотр шлюпки, боцман послал матроса принести из палатки рыбины, ибо для ремонта ему нужны были деревянные рейки. Но рыбин оказалось недостаточно, так как кроме тонких досок, из которых они были сколочены, боцману необходим был брусок три на три дюйма из очень крепкого дерева, который он собирался притягивать болтами к килю, после того как поставит на место отошедшие планки. С помощью этого приема он надеялся надежнее укрепить в пазу нижнюю шпунтовую планку, после чего ее оставалось только прибить к килю и наново проконопатить; если бы это удалось, наша шлюпка стала бы почти такой же крепкой, как раньше.

Когда боцман объяснил, что именно и для какой цели ему нужно, каждый из нас задумался, где такой брусок можно достать. Внезапно я вспомнил о мачте со стеньгой, которую видел на берегу на противоположной стороне острова, и поспешил рассказать о ней боцману. Выслушав меня, он кивнул, но добавил, что вытесать из мачты брусок необходимого размера будет довольно трудно, так как из инструментов у нас была только ручная пила и небольшой топорик. Потом он отправил нас очищать мачту от водорослей и травы, пообещав, что тоже придет к нам после того, как выправит сломанные планки.

Достигнув места, где лежала мачта, мы со рвением принялись очищать ее от куч водорослей и травы, запутавшихся в обрывках такелажа. Наконец работа была закончена, и мы с удовлетворением обнаружили, что дерево не треснуло и не сгнило; особенно хорошо сохранилась нижняя штука мачты. Стоячий такелаж[87] тоже был на месте, и хотя нижние концы канатов растрепались и расплелись почти на половину длины, зато оставшаяся часть оказалась очень крепкой, ибо была сделана из белой пеньки очень высокого качества, встречающейся только на лучших судах.

Мы как раз заканчивали расчищать мачту от водорослей, когда к нам присоединился боцман, который принес с собой пилу и топор. Следуя его указаниям, мы отделили от такелажа талрепы[88] и стали пилить стеньгу чуть выше эзельгофта.[89] Это была очень тяжелая работа, которая заняла у нас весь остаток утра, хотя мы сменяли друг друга достаточно часто; когда же мачта наконец поддалась нашим усилиям, нам оставалось только радоваться, что боцман заблаговременно отправил одного из нас в лагерь с приказом развести огонь и сварить на обед немного солонины.

Сам боцман начал рубить стеньгу футах в пятнадцати от нашего надпила, ибо такова была длина необходимого ему бруска, однако до конца работы было еще далеко, когда матрос, отправленный в лагерь некоторое время назад, вернулся и доложил, что обед готов. После еды и краткого отдыха, во время которого мы выкурили по трубочке, боцман повел нас назад: ему хотелось перепилить стеньгу до наступления темноты.

Вернувшись на берег, мы быстро допилили стеньгу в том месте, где ее начал рубить боцман, после чего нам было дано новое задание: от оставшейся части стеньги нужно было отпилить кусок длиной около двенадцати дюймов. Когда мы справились и с этим, боцман, ловко орудуя топориком, наколол из получившегося чурбачка клиньев и обтесал их. Наконец он сделал на торце пятнадцатифутовой заготовки глубокую зарубку и начал загонять в нее клинья, так что спустя какое-то время — благодаря в равной степени мастерству и везению — ему удалось расколоть бревно на две одинаковые половинки, ибо трещина прошла точно по его середине.

Между тем день склонялся к вечеру, и боцман велел нам собрать побольше водорослей и отнести в лагерь; только одного матроса он послал вдоль берега к утесу собирать на мелководье раковины съедобных моллюсков. Сам же продолжал трудиться над расколотым бревном, оставив меня при себе в качестве помощника, и уже через час в нашем распоряжении оказался кусок дерева толщиной примерно в четыре дюйма, отколотый от одной из половинок при помощи все тех же клиньев. Насколько я видел, боцман был очень им доволен, хотя с учетом затраченных усилий результат был более чем скромным.

Пока мы работали, над островом сгустились сумерки, и наши товарищи, закончив носить топливо, вернулись за нами, чтобы вместе отправиться в лагерь. Почти одновременно со стороны утеса появился матрос, которого боцман отправил набрать моллюсков; на копье он нес крупного краба, которого поразил ударом в брюхо. Краб был не меньше фута в поперечнике и имел весьма устрашающий облик, однако, сваренный в соленой воде, оказался замечательно вкусным.

Но я, кажется, забежал вперед.

Итак, дождавшись нашего товарища, мы отправились в лагерь, захватив с собой выпиленный из стеньги батенс. К этому времени стемнело еще больше; особенно пугающими и таинственными показались нам сумерки, когда мы вступили под сень гигантских грибов, хотя на краю долины, который мы избрали в качестве наиболее безопасного маршрута, они росли не так густо, как в центре. Я, в частности, отметил, что с приближением ночи исходивший от них омерзительный запах гнили и плесени усилился, хотя, возможно, мне это только казалось, ибо в вечерней полутьме я все меньше полагался на зрение и все больше — на обоняние и слух.

Темнота продолжала сгущаться как-то необычайно быстро, но ничто пока не указывало на приближение опасности. Мы прошли уже половину пути, когда мои ноздри уловили какой-то новый, пока еще совсем слабый запах, отличный от того, который исходил от гигантских грибов. Не успел я задуматься о том, что это может быть, как отвратительная вонь обрушилась на меня точно волна. Зловоние было таким мерзким, что меня едва не вырвало; справиться с тошнотой мне помог только ужас от нахлынувшего на меня воспоминания о жуткой человекоподобной твари, виденной мною в предрассветной мгле у борта шлюпки накануне нашего прибытия на остров, ибо внезапно я понял, что испачкало слизью мои лицо и шею предыдущей ночью, что оставило тот странный запах, который я чувствовал по пробуждении. Все это я сообразил в считанные доли секунды и тотчас крикнул боцману, что нам надо поторопиться, ибо в долине неподалеку от нас появились чудовища; при этих словах кое-кто из моих товарищей бросился было бежать, но боцман самым решительным тоном приказал им держаться остальных, так как в темноте между грибами тварям будет очень легко расправиться с ними поодиночке. Беглецы, боясь в равной степени и обступавшего нас мрака, и гнева боцмана (в последнем никаких сомнений у меня нет), тотчас исполнили этот приказ, и в скором времени мы благополучно пересекли долину, хотя шелест и странные шорохи сопровождали нас почти до самого конца пути.

В лагере боцман велел нам устроить вокруг палатки четыре костра — по одному с каждой стороны; так мы и поступили, взяв угли, чтобы поджечь кучи сухих водорослей, в золе первого костра, которому мы довольно опрометчиво дали прогореть. Вскоре костры весело пылали, а мы занялись ужином, опустив в котел с кипящей водой чудовищного краба, о чем я уже рассказывал. Благодаря этому крабу наша вечерняя трапеза получилась на редкость вкусной и сытной, однако, даже воздавая ей должное, мы держали оружие под рукой, ибо никто из нас не сомневался, что среди грибов в долине скрывается какая-то дьявольская тварь или твари; впрочем, аппетита нам это не испортило.

После ужина все вытащили трубки и табак, намереваясь таким образом завершить вечер, который у нас были все основания считать удачным; боцман, однако, велел одному из матросов подняться, взять оружие и караулить, а нам напомнил об осторожности, сказав, что, если мы все будем прохлаждаться на песочке, нас легко будет застать врасплох. Мне эти слова показались весьма разумными, ибо я и сам видел, что многие из моих товарищей были слишком расположены считать себя в безопасности под защитой четырех костров.

Пока матросы отдыхали, расположившись на песке со своими трубками, боцман взял одну из маканых свечей, найденных нами на бриге, и отправился в палатку, чтобы проверить, как чувствует себя Джоб после целого дня отдыха. Увидев это, я тоже поднялся, мысленно упрекнув себя за то, что совершенно забыл о нашем раненом товарище, но когда заглянул в палатку, боцман вдруг издал приглушенное восклицание и, наклонившись, поднес свечу к тому месту, где лежал Джоб. Тотчас мне стало очевидно, что так взволновало нашего начальника: в углу никого не было! Я поспешно вошел в палатку и сразу уловил хотя и слабый, но хорошо различимый запах, который был мне уже знаком. Точно такой же — только гораздо более сильный — я чувствовал и сегодня во время нашего рекогносцировочного похода через долину, и раньше, когда во время моей вахты к шлюпке приблизилась диковинная морская тварь, от которой и исходила эта омерзительная вонь. Теперь я почти не сомневался, что наш товарищ стал добычей этих морских существ, или лучше сказать, дьяволов; так я и сказал боцману: дескать, они забрали Джоба. Не успел я произнести эти слова, как мой взгляд упал на серебристую слизь на песчаном полу, так что у меня появилось и доказательство того, что я не ошибся.

Как только боцман узнал все, что было известно мне (хотя мои сведения по большей части лишь подтверждали его собственные догадки), он стремительно покинул палатку, на ходу бросив несколько резких слов нашим товарищам, ибо все они сгрудились у входа, обескураженные и напуганные печальным открытием. Из связки тростниковых стволов, нарубленных нами для костра, боцман выбрал несколько самых толстых и привязал к одному из них огромный пучок сухих водорослей; другие матросы, догадавшись о плане командира, сделали то же, и вскоре в руках у каждого оказалось по большому факелу.

Закончив эти приготовления, мы взяли наше оружие и, поджегши факелы от костров, двинулись по следам, оставленным клюворылыми морскими дьяволами и телом Джоба, которое они волочили за собой, ибо теперь, когда знали, что наш товарищ подвергся нападению, мы хорошо различали на песке и пятна слизи, и рыхлые борозды; казалось даже удивительным, что мы не обратили на них внимание раньше.

И снова наш поход возглавлял боцман; увидев, что следы ведут в долину, он ускорил шаг, а потом перешел на бег, держа пылающий факел высоко над головой. Мы тоже бросились бегом, ибо в этим минуты у всех нас было только одно желание — быть вместе; больше того, думаю, не ошибусь, если скажу: всем нам хотелось отомстить за Джоба, так что страх терзал нас не так сильно, как могло бы быть при других обстоятельствах.

Меньше чем через полминуты мы достигли долины, но почва здесь, как я уже упоминал, была не слишком подходящей, чтобы на ней оставались следы, и мы заколебались в нерешительности, не зная, в каком направлении двигаться дальше. Воспользовавшись остановкой, боцман громко позвал Джоба в надежде, что наш товарищ еще жив, но никакого ответа не получил; откликнулось ему только далекое, глухое эхо, слышать которое было не очень-то приятно. Тогда, не тратя времени даром, боцман решительно повел нас к самому центру долины; нам оставалось только следовать за ним, хотя на ходу мы постоянно озирались по сторонам и нервно сжимали древки наших копий.

Мы преодолели почти половину пути, когда один из матросов крикнул, что видит что-то впереди; боцман, однако, заметил это еще раньше, ибо побежал прямо туда, высоко держа факел и размахивая абордажной саблей. Но удара он так и не нанес. Вместо этого боцман вдруг опустился на колени, причем, когда мы поравнялись с ним, мне показалось, будто я разглядел чуть дальше несколько белесоватых, призрачных фигур, быстро отступивших в темноту между грибами. Я, однако, не слишком задумывался об этом, разглядев, возле чего стоял на коленях наш начальник. Это было обнаженное тело Джоба. Его кожу сплошь покрывали небольшие круглые отметины, очень похожие на те, что отпечатались предыдущей ночью на моем горле, только из каждой отметины на теле нашего товарища текла тонкая струйка крови, так что даже смотреть на беднягу без содрогания было невозможно.

При виде изуродованного, обескровленного тела мы невольно замерли, охваченные смертельным, леденящим душу ужасом; в наступившей тишине не было слышно ни звука, и боцман, опустивший руку на грудь нашего товарища, тщетно старался уловить хотя бы слабый трепет жизни; сердце его не билось, хотя тело было еще теплым.

Так прошла минута, потом гримаса гнева исказила широкое лицо боцмана. Вскочив на ноги, он схватил факел, который перед тем воткнул в землю, и, подняв его над головой, стал оглядываться, словно ища, на ком бы выместить свою ярость, но долина оставалась безмолвной и пустынной. Поблизости не было ни единого живого существа — только стояли, сомкнув ряды, гигантские скользкие грибы да метались меж ними красноватые тени, отбрасываемые светом наших факелов, отчего маленькая поляна казалась особенно мрачной и зловещей.

Именно в этот момент сухие водоросли на факеле одного из матросов, догорев, упали на землю, и в руке у него осталась только обугленная рукоятка. Почти сразу погасли еще два факела, и мы испугались, что в лагерь нам придется возвращаться в темноте; едва подумав об этом, мы посмотрели на боцмана, ожидая от него какого-нибудь приказа, но наш начальник молчал, продолжая вглядываться в темноту между грибами. Четвертый факел погас, рассыпавшись дождем огненных искр; я обернулся в ту сторону, и тут же впереди меня вспыхнул яркий свет и раздался приглушенный рев пламени, стремительно охватывавшего какой-то горючий предмет. Бросив взгляд на боцмана, я увидел, что он смотрит на гигантский гриб, шляпку которого с жадностью пожирал огонь. Поразительно, но мякоть гриба, казавшаяся совершенно сырой, горела споро, с какой-то веселой яростью; время от времени в небо взвивался длинный язык пламени, раздавался резкий хлопок, и во все стороны брызгали тонкие струйки какого-то мелкого порошка или пыли, которая забивалась нам в рот, в ноздри, заставляя безудержно кашлять и чихать, и я уверен, что, если бы какой-то враг напал на нас именно в этот момент, мы оказались бы совершенно беспомощны.

Не знаю, как боцману пришло в голову поджечь гриб; возможно, тот вспыхнул сам от случайного соприкосновения с факелом; как бы там ни было, наш командир воспринял это происшествие как несомненный знак, данный нам Провидением, и, не тратя ни минуты драгоценного времени, поспешил поднести огонь к другому грибу, пока остальные едва не задыхались от мучительного кашля. Впрочем, каким бы сильным ни было действие странного порошка или, может быть, грибных спор, уже через минуту все мы последовали примеру боцмана и принялись поджигать росшие вокруг грибы; те же, у кого в руках остались только рукоятки прогоревших факелов, нанизывали на них отломанные от горящих грибов большие куски и орудовали ими.

Не прошло и пяти минут с момента, когда мы обнаружили мертвое тело товарища, а уже вся долина была охвачена огнем и смрад от множества горящих грибов поднимался в молчаливые небеса; мы же, потрясая оружием, в воинственном азарте носились во всех направлениях, разыскивая отвратительных тварей, из-за которых беднягу Джоба постигла столь страшная смерть. Но ни одного чудовища, на котором мы могли бы выместить нашу мстительную ярость, мы так и не видели, а вскоре пребывание в долине стало невозможным из-за жара, летящих искр и облаков едких спор, так что в конце концов нам пришлось вернуться в лагерь, куда мы перенесли и тело Джоба.

Этой ночью никто из нас не спал; могучий столб огня и дыма, словно вырвавшийся из жерла вулкана, поднимался над долиной, и на черных камнях утесов плясало багровое зарево. Даже утром грибы еще дымились, а местами виднелись и языки пламени. Когда же окончательно рассвело, усталость прошедшей ночи стала сказываться, и, оставив нескольких человек на часах, мы отправились спать.

Когда мы проснулись, над островом дул сильный ветер и хлестал дождь.

Свет в глубине плавучего континента

Порывистый ветер с моря дул с такой силой, что грозил сорвать нашу палатку; не успели мы закончить наш унылый завтрак, когда ему это наконец удалось, но боцман сказал, чтобы мы не трудились ее восстанавливать. Вместо этого он наскоро сложил из тростниковых стволов подобие рамы, а сверху расстелил парусиновый тент, так что края его оказались приподняты; таким образом боцман надеялся набрать хотя бы немного дождевой воды, ибо с тем, что осталось от наших запасов, о выходе в море не могло быть и речи. Пока же часть матросов занималась парусом, боцман с помощью остальных установил на берегу другую палатку, которую покрыл запасной парусиной; в нее мы перенесли все наше имущество, которое могло быть повреждено сыростью.

Дождь лил с неослабевающей силой, и в довольно непродолжительное время мы набрали воды почти на полный анкерок. Мы уже собирались перелить ее в один из бочонков, когда боцман крикнул нам не торопиться и сначала попробовать скопившуюся на парусине воду, прежде чем смешивать с той, что уже была в бочонке. Последовав этому совету, мы зачерпнули дождевой воды из нашего импровизированного бассейна, но она оказалась такой соленой, что почти не годилась для питья; это открытие повергло меня в недоумение, но боцман напомнил нам, что наш парус на протяжении многих дней подвергался действию соленой морской воды, и, чтобы смыть въевшуюся в ткань соль, дождевой воды понадобится много. После этого он велел нам разложить парусину на берегу и как следует потереть с обеих сторон песком; мы так и поступили и, дав дождю смыть песок, снова расстелили парус на раме, так что следующая собранная нами порция воды оказалась почти пресной, но все же не совсем годилась для наших целей. Тогда мы снова принялись драить парус песком и на сей раз достигли желаемого результата, удалив всю соль; после этого все, что скапливалось в бассейне, мы переливали в бочонки и анкерки уже без проверки.

Где-то незадолго до полудня дождь пошел на убыль и вскоре практически прекратился, лишь изредка набегая короткими шквалами; ветер, однако, продолжал дуть с прежнего румба, хотя и превратился в ровный, без порывов, бриз; забегая вперед, скажу, что ни сила, ни направление его не менялись все время, что мы оставались на проклятом острове.

Когда дождь закончился, боцман собрал нас вместе, чтобы похоронить беднягу Джоба, тело которого несколько часов пролежало на одной из шлюпочных рыбин. После непродолжительного обсуждения решено было похоронить нашего товарища тут же на берегу: в долину нам возвращаться не хотелось, а больше нигде на острове не было мягкой земли. Песок же был и рыхлым, и мягким, а так как у нас не было подходящих инструментов, это и решило дело. С помощью рыбин, весел и топорика мы выкопали достаточно глубокую могилу, в которую и опустили тело. Молитв над ней мы читать не стали, просто некоторое время стояли на краю в полном молчании. Потом боцман дал знак засыпать могилу; мы заработали нашими импровизированными лопатами, и вскоре над местом, где спал вечным сном наш товарищ, вырос небольшой песчаный холмик.

После похорон мы приготовили обед, и боцман выдал каждому по большой порции рома, стремясь таким способом вернуть нам бодрое расположение духа. Обед мы завершили, выкурив по трубочке табаку, затем боцман разделил нас на два отряда, чтобы обследовать каменистые части острова и попытаться отыскать дождевую воду, которая могла скопиться во впадинах и трещинах скал, ибо, хотя мы и собрали довольно много воды с помощью паруса, все же для длительного морского путешествия ее было недостаточно. Отправляться нам предстояло немедленно; боцман особенно на этом настаивал, боясь, что, если снова выглянет солнце, его жаркие лучи очень скоро высушат те небольшие лужицы, которые и были нашей целью.

Один отряд боцман собирался вести сам, во главе второго поставил силача-матроса. Перед отправлением командиры еще раз напомнили нам о необходимости держать оружие наготове, и мы разошлись: группа боцмана двинулась к скалам у подножия ближайшего утеса, тогда как второму отряду предстояло осмотреть дальний, более высокий утес. Каждая группа несла с собой привязанный к паре тростниковых стволов пустой бочонок, куда мы должны были выливать найденную нами драгоценную влагу (чтобы вычерпывать ее из трещин и луж, мы взяли наши оловянные кружки и одну из шлюпочных леек).

Мы долго блуждали среди камней, прежде чем нам посчастливилось набрести на небольшой естественный бассейн с дождевой водой, оказавшейся на удивление чистой и вкусной; пустив в ход кружки, мы вычерпали его до дна, набрав примерно три галлона отличной воды; впоследствии нам встретилось еще пять или шесть подобных водных резервуаров, и хотя они оказались совсем не такими большими, как первый, у нас не было оснований для недовольства, ибо наш бочонок был полон почти на две трети; с этим мы и повернули назад в лагерь, гадая на ходу, каковы могут оказаться успехи второй партии.

Приблизившись к тому месту, где стояла наша палатка, мы обнаружили, что наши товарищи уже вернулись; при этом у них был такой довольный вид, что мы могли даже не спрашивать, удалось ли им наполнить свой бочонок. Они же, едва завидев нас, бросились к нам навстречу и рассказали, что нашли целое озеро пресной воды, скопившейся в глубокой впадине на склоне дальнего утеса примерно на трети его высоты. Услышав об этом, боцман тотчас велел нам поставить наш бочонок на землю, и мы вместе поспешили к утесу, чтобы убедиться, что сообщенные нам новости действительно так хороши.

Следуя за нашими товарищами из второй партии, мы обогнули утес и увидели, что склон его, доселе скрытый от наших взглядов, весьма отлог и удобен, ибо на нем было множество выступов и трещин, по которым подняться на вершину можно было почти так же легко, как по лестнице. Вскарабкавшись по этому склону футов на девяносто-сто, мы наткнулись на провал размером примерно двадцать на двадцать футов, заполненный такой чистой и прозрачной водой, какая встречается только в фонтанах во дворце какого-нибудь вельможи; кроме всего прочего, впадина оказалась весьма глубокой, что мы установили, погрузив в воду древко копья.

Увидев, как много здесь воды, боцман испытал значительное облегчение и тут же объявил, что мы покинем остров самое большее через три дня; и при этих его словах никто из нас не огорчился. Если бы наша шлюпка была цела, мы, вероятно, постарались бы выйти в море в тот же день, но, увы, чтобы отправиться на ней в долгое и опасное плавание, предстояло сделать еще многое.

Дождавшись, пока боцман закончит обследовать запасы воды, мы собрались было спускаться, полагая, что таково намерение нашего начальника, но он велел нам подождать, а сам стал подниматься дальше по склону. Конечно, мы тотчас последовали за ним, хотя никто из нас не понимал, зачем боцману понадобилось карабкаться на самый верх утеса. Но вот мы все поднялись на вершину и увидели, что она представляет собой довольно большую площадку — совершенно ровную, если не считать одной-двух трещин или расселин шириной в полфута-фут и длиной от трех до шести саженей. За исключением этих трещин и нескольких разбросанных там и сям больших валунов, вершина утеса была, как я уже говорил, просторной, ровной и твердой, что было особенно приятно после длительной ходьбы по песку.

Сейчас мне кажется, что я уже тогда начал догадываться о замысле боцмана, ибо, подойдя к выходившему на долину краю площадки, я посмотрел вниз и, увидев под собой почти отвесный склон, машинально кивнул, словно эта картина полностью отвечала моим еще не до конца оформившимся желаниям. Потом я огляделся по сторонам и, заметив, что боцман стоит на площадке с той стороны, где лежал плавучий континент, направился к нему. Склон здесь тоже был крутым и почти гладким, и мы двинулись к противоположному краю утеса, но и здесь склон был обрывистым и неудобным для подъема.

К этому времени я успел как следует подумать над тем, что открылось моим глазам; повернувшись к боцману, я сказал, что вершина утеса, похоже, может послужить нам весьма безопасным местом для устройства лагеря, ибо с трех сторон ее защищает естественная крутизна склонов; что касалось четвертой стороны, то охранять ее будет сравнительно легко. Когда же я говорил это, в моем голосе невольно прозвучали нотки радости и облегчения, ибо подобно большинству своих товарищей смертельно боялся предстоящей ночи.

Выслушав мою взволнованную речь, боцман признал, что — как я верно догадался! — он с самого начала задумывался о переносе сюда нашего лагеря; теперь же, когда его совершенно удовлетворили результаты проведенной разведки, он тотчас велел остальным поскорее спуститься вниз и доставить на утес наше имущество. План этот пришелся по душе всем, и матросы дружно взялись за работу.

Что касается боцмана, то он, взяв меня в качестве помощника, снова занялся шлюпкой. В первую очередь ему нужно было как следует обтесать деревянный брусок, чтобы он как можно плотнее прилегал к килю, и главное — к нижней планке обшивки, выскочившей из паза. На эту кропотливую работу боцман потратил большую часть дня; правда, из инструментов у него были только топорик да нож, но и ими он действовал с удивительной сноровкой. И все же, когда настал вечер, работа была еще далеко не закончена. Не стоит, однако, думать, будто боцман только обтесывал брусок, — ему приходилось и руководить нашими товарищами; кроме того, один раз он поднялся на утес, чтобы выбрать место для палатки. Когда же палатка была поставлена, он велел матросам сносить в новый лагерь топливо для костра, чем они и оставались заняты почти до сумерек, ибо боцман поклялся, что никогда больше ночь не застанет нас без достаточного количества сухой травы и водорослей. Впрочем, двух матросов он послал собирать съедобных моллюсков; работа эта была под силу и одному, но боцман не желал рисковать, несмотря на то что было еще достаточно светло: ему не хотелось, чтобы кто-то из наших бродил по острову в одиночку, подвергаясь, быть может, опасностям, о которых мы не имели пока ни малейшего представления. Предусмотрительность его оказалась поистине счастливой, ибо спустя всего пару часов мы услышали их пронзительные крики, доносившиеся с противоположной стороны долины. Не зная еще, какая именно опасность грозит нашим товарищам (лишь в том, что они нуждаются в помощи, у нас не было сомнений), мы похватали наши копья и поспешили навстречу, торопясь узнать, что произошло. Обогнув выжженную нами долину, где лишь местами торчали обугленные остовы гигантских грибов, мы достигли дальнего берега, где нашим взорам открылось невиданное зрелище: двое наших товарищей со всех ног мчались к нам по заваленному сухими водорослями берегу, а их по пятам преследовал огромный краб.

До сих пор я считал, что краб, которого мы пытались изловить в водорослях плавучего континента перед прибытием на остров, был чудовищем из чудовищ, но эта тварь превосходила его размерами более чем втрое. Казалось, будто людей преследует взбесившийся стол; несмотря на свою кажущуюся неповоротливость, чудовище мчалось по песку и водорослям гораздо быстрее, чем можно было ожидать. Двигалось оно боком, как все крабы, быстро перебирая восемью членистыми ногами и подняв вверх страшную клешню, возвышавшуюся над землей почти на двенадцать футов. Наши товарищи опережали преследователя всего на несколько саженей, и я не знаю, успели бы они достичь долины, где на твердой земле смогли бы развить более высокую скорость, но случилось непредвиденное: один из матросов вдруг споткнулся о пучок спутанных водорослей и повалился на песок лицом вниз. Он бы, несомненно, погиб, если бы не отвага его напарника, который решительно повернулся навстречу чудовищу и поразил его своим двенадцатифутовым копьем. Как мне показалось, острие копья угодило в тело твари примерно на фут ниже нависающего как козырек панциря и погрузилось довольно глубоко, ибо по воле Провидения матросу удалось попасть в одно из немногих уязвимых мест чудовища. Как бы там ни было, получив чувствительный удар, краб немедленно прекратил погоню и, щелкнув клешней, переломил древко копья с такой же легкостью, с какой я сломал бы соломинку.

К тому времени, когда мы добежали до места сражения, упавший матрос уже поднялся и поспешил на помощь товарищу, но боцман перехватил у него копье и сам напал на чудовище. Он, однако, не пытался повторить удар в туловище, а сделал два быстрых выпада, метя в стебельчатые глаза твари; мгновение спустя ослепленный краб повалился на песок и только беспомощно размахивал в воздухе своей большой клешней.