Новейшие победы медицины

Гуго Глязер

Новейшие победы медицины

Предисловие

Автор этой книги, австрийский профессор Гуго Глязер — один из выдающихся современных популяризаторов медицины и естествознания, крупный ученый гигиенист и историк медицины, начавший свой путь еще в лаборатории Пауля Эрлиха

Стремясь сделать достижения науки достоянием широких масс и создать у них правильное представление о развитии медицины вообще и на современном этапе в особенности, он написал ряд научно-популярных книг, получивших признание на его родине в Австрии, в странах, говорящих на немецком языке, и других государствах

Некоторые его работы переведены на русский язык и завоевали популярность у советского читателя В книге «Исследователи человеческого тела от Гиппократа до Павлова», изданной в Москве в 1956 году, он дает обзор развития медицины с древних времен и показывает, как человек постепенно не только познавал самого себя, но и находил средства для борьбы с болезнями и совершенствовал свой организм

В книге «Драматическая медицина», вышедшей впервые в издательстве «Молодая гвардия» в 1962, а вторично в 1965 году, рассказывается о многочисленных опытах, которые врачи разных стран ставили на себе, чтобы проверить пути заражения различными болезнями, испытать еще неизвестные лекарственные средства, выяснить возможность применения новых методов исследования человеческого организма В кратких очерках, а иногда просто в информационных заметках, написанных часто скупо и сдержанно, сообщаются факты, которые не только вызывают восхищение этими людьми, но и чувство гордости за профессию врача Несомненно, эта книга повернула к медицине многих людей, выбиравших жизненный путь

В предлагаемой читателю новой книге автор стремится, как и прежде, показать неиссякающее стремления врачей всех стран продолжать поиски новых возможностей борьбы с болезнями, борьбы за продление однажды и без замены дарованной нам жизни Он показывает не только конечный результат этих поисков, но и трудный и нередко героический путь к победе, он рассказывает о вновь возникающих проблемах и нерешенных вопросах, которые ждут новых поколений исследователей

Профессор Гуго Глязер поставил перед собой весьма трудную задачу — рассказать о новейших победах медицины Задача трудна потому, что современная медицина сильно отличается не только от той, что была двести, сто или пятьдесят лет назад, но и от медицины сороковых годов нашего века

Когда то один выдающийся деятель с одинаковым успехом был физиологом, терапевтом, хирургом, анатомом, фармакологом и знал еще многое другое Теперь ни один специалист не может не только познать какую-либо одну отрасль врачебного дела, но даже прочитать все, что написано по его специальности

Уже давно прошло время, когда врач был вынужден лишь по внешним признакам разгадывать болезнь, надеясь только на свои органы чувств К этому наука прибавила теперь многое

При помощи удивительных приборов и аппаратов, различными методами химического и физического анализа врач может проникнуть не только в тайны деятельности того или иного органа и системы в здоровом и больном организме, но и разгадать, как живет и действует клетка, какие процессы совершаются в ней на молекулярном уровне Благодаря новым лекарственным средствам он может настигнуть микроба в любой части организма, уничтожить самую мельчайшую форму жизни — вирус, если он стал врагом человека или его друзей животных Врач может регулировать обмен веществ в организме, повышать сопротивляемость своего пациента в борьбе с болезнями и даже существенно влиять на функцию мозга

Благодаря тому, что современная медицина опирается в своем развитии на другие отрасли естествознания и, в частности, на биологию, физиологию, биохимию, генетику, физику, электронику и инженерное дело, она с каждым годом делается все могущественнее и постепенно обретает полную власть над человеческим организмом

В этом содружестве медицины с другими отраслями знания и состоит важнейшая сторона современного этапа ее развития Медицинская наука так разрослась, она настолько раздвинула свои возможности, что теперь ни одна отрасль промышленности, сельского хозяйства, строительства, транспорта, связи, космических исследований, воспитания детей и многое другое не может обходиться без ее советов и непосредственного участия Эта широта современной медицины не позволила автору с достаточной полнотой осветить даже те узкие разделы, о которых он пишет в книге Он дает лишь общее, иногда несколько упрощенное представление о проблеме и не всюду сообщает о современных научных взглядах на предмет Но любознательный читатель, желающий более подробно ознакомиться с той или иной отраслью, может обратиться к соответствующей литературе

Автор пользовался в большинстве случаев научной литературой США, Австрии, ФРГ и некоторых других стран, поэтому достижения советской науки и взгляды ученых нашей страны, а также, например, Чехословакии и Франции не всегда находят полное освещение В примечаниях мы старались насколько возможно исправить этот недостаток

К сожалению, в советской научно популярной литературе нет книги, в которой были бы собраны достижения современной медицины по различным разделам Книга профессора Г Глязера, хотя и не совсем, но восполняет этот пробел Она не только ознакомит читателя с достижениями медицины нашего времени, но и, несомненно, поможет молодым людям, вступающим в жизнь, отдать предпочтение врачебной профессии, полюбить тяжелый, но благородный и увлекательный труд врача, вступить на путь искания нового, чтобы способствовать полной победе человеческого разума над болезнями

Mux ЦЕНЦИПЕР

Глава I Финал борьбы с бактериями

Флеминг и его пенициллин

В летописях борьбы современной медицины с заразными болезнями имя франкфуртского профессора Пауля Эрлиха вписано золотыми буквами. Это был не просто врач, а один из великих мыслителей, открывший новую эру медицины — эру химиотерапии. В 1907 году он создал препарат для лечения страшнейшей и распространеннейшей в те времена болезни — сифилиса, который не только губил и уродовал больных, но и наносил вред грядущим поколениям.

Через год после открытия сальварсана Пауль Эрлих получил Нобелевскую премию вместе с великим русским ученым И. И. Мечниковым за исследования в области невосприимчивости человека к заразным болезням. Следовательно, Эрлих не был новичком в медицине. Открыв сальварсан, он надеялся, что человечество будет полностью избавлено от сифилиса, так как рассчитывал одним ударом, введением лекарственного вещества, полностью уничтожить возбудителей, произведя внутреннюю дезинфекцию организма. И хотя этот препарат, как впоследствии и многие другие, имел огромное значение, добиться полного уничтожения возбудителей болезни не удалось. Но открытие Пауля Эрлиха показало, что химические вещества способны это сделать. Так началась эпоха химиотерапии, борьбы с болезнетворными микроорганизмами с помощью химических веществ. Об этом следует упомянуть, прежде чем будет рассказано об Александре Флеминге, который, открыв пенициллин, начал эпоху антибиотиков.

Флеминги были вполне типичной шотландской семьей, но намного возвышавшейся над средним уровнем. Ибо иначе в ней не вырос бы Александр, а вместе с ним и другие деятельные члены семьи. Он был, разумеется, одаренным, даже очень одаренным человеком, хотя и не сразу нашел путь, по которому ему следовало пойти. Иначе по окончании школы он не поступил бы на службу в пароходное общество, а потом не отправился на войну против буров.

Когда Александр Флеминг возвратился в Лондон и снова поступил в контору, его старший брат Том, у которого он жил и который ценой больших трудов стал хорошим врачом, однажды сказал ему:

Дорогой Алекс, ты слишком способный человек, чтобы сидеть в конторе, где ты ничего не достигнешь. Принимайся-ка за изучение медицины.

Я подумаю об этом, — был ответ, краткий, но достаточный. После этого разговора Александр засел за книги, чтобы держать вступительный экзамен в одну из многих медицинских школ. Из всех кандидатов, явившихся для вступительных испытаний, он занял первое место. Ему тогда исполнился 21 год. Флеминг оказался действительно одаренным и прилежным человеком, хотя ему было немного поздно начинать учение. Он поступил в медицинскую школу Святой Марии. Собственно говоря, он выбрал эту школу из чисто спортивных соображений. У превосходного учителя и знаменитого бактериолога Райта, который там работал, был ассистент Фримен. Флеминг не думал о бактериологии. Он хотел стать хирургом. Но Фримен носился с мыслью о создании стрелкового клуба при клинике (спорт играл важную роль в жизни англичан), расспрашивал, нет ли в больнице хороших стрелков, и так познакомился с Флемингом

И вот Флеминг не только вступил в стрелковый кружок фримена, но и стал сотрудником лаборатории Райта, не предполагая, что будет здесь работать до конца своих дней. Выть может, и шотландское немногословие Уклонило его к тому, чтобы без споров принять предложение, в котором он вначале не видел ни преимуществ, ни недостатков. Он вообще был склонен уступать, если дело касалось решений, результат которых не был ясен.

Несомненно, некоторую роль сыграл спортивный клуб, и так же несомненно, что без спорта Флеминг бы никогда не сделался бактериологом и не открыл пенициллина. В той совокупности блужданий, из которых слагается Жизнь человека, именно так и бывает. Шел 1906 год, Флемингу было 25 лет.

И Алмроту Райту никогда не удалось бы выполнить свои важные бактериологические исследования, если бы у него не было блестящей врачебной практики, которая давала возможность содержать свою лабораторий и станцию для прививок.

Да, этот Райт Он старше Флеминга на двадцать лет, но это человек, который может воодушевить своего молодого сотрудника. Столь блестящими были его лекции, столько анекдотов связывалось с именем этого человека, отличавшегося своеобразием, которое могло поставить рекорд даже в Англии, стране оригиналов. При этом он глубоко мыслил.

Мы должны, — говорил он, — научиться судить об инфекционных болезнях на основании картины крови; мы еще не научились этому, но подождите…

Райт предложил прививку против тифа. Вначале к ней прибегали с колебаниями. В дальнейшем он основал при больнице Святой Марии станцию для прививок, где работал почти в течение полувека, царил и грозил раздавить своим мощным телом всякого, кто не соглашался подчиниться В драме «Врач на распутье» Бернард Шоу вывел старого скептика сэра Патрика, который спрашивает:

Что такое, черт побери, опсонин?

И доктор Риджен, в котором нетрудно узнать Райта, отвечает:

Опсонин есть вещество, которое должно подействовать на болезнетворные зародыши так, чтобы их могли сожрать белые кровяные тельца.

Райт предложил теорию опсонинов в крова, говорил он, должно возникать вещество, которое, так сказать, подготовляет бактерии к тому, чтобы белые кровяные тельца (фагоциты, как их назвал Мечников) могли их переварить, иными словами — уничтожить. Именно так Райт представлял себе происходящую в организме борьбу против бактерий, а следовательно, и болезни. Это была очень остроумная теория, и благодаря ей и другим работам в области бактериологии Райт стал знаменит.

Теория Райта была, можно сказать, дополнением учения о фагоцитах, предложенного Ильей Мечниковым. Мечников родился в 1845 году в Харьковской губернии и долгое время работал в Одессе. Вначале: он занимался зоологией, а впоследствии патологией. Изучая пищеварение у низших животных, он исследовал личинки морских звезд, отличающиеся большой прозрачностью. Он вводил им внутрь немного краски кармина и наблюдал, как туда переходили клетки из других частей зародыша морской звезды, Как они выпускали отростки и обхватывали частички краски, чтобы поглотить и растворить. Мечников назвал эти клетки фагоцитами. Его мысли тотчас же повели его дальше. Он усмотрел в деятельности этих клеток особый механизм, которым уничтожаются проникшие в организм бактерии. Так зародилась теория иммунитета (невосприимчивости). Описанные процессы сделали для него понятным все, что происходит в организме, защищающемся от инфекционной болезни. Это стало ему ясно после размышлений в течение нескольких часов, причем отправной точкой был опыт с кармином.

«В одно мгновение, — писал Мечников в своем дневнике, — я стал патологом. Я почувствовал, что эта идея содержала в себе нечто покоряющее; это взволновало меня настолько, что я должен был ходить по комнате взад и вперед, чтобы собраться с мыслями. Я говорил себе: если моя теория правильна, то инородное тело, например осколок, попавший в организм зародыша, должно быть тотчас же окружено блуждающими клетками. Это подтвердило бы справедливость моего взгляда». Впоследствии Мечников, работая в Париже у Пастера, относившегося к его исследованиям с большим пониманием, изучал фагоцитоз в течение нескольких лет и сделал об этом много отличных докладов. Он был блестящим оратором и умел привлекать учеников.

Среди учеников Мечникова особого упоминания заслуживает Иван Савченко (1862–1932), один из его самых преданных сотрудников. Это был блестящий иммунолог. Он учился в Киевском университете и в 1895 году начал работать в Пастеровском институте под руководством Мечникова. Впоследствии Савченко основал бактериологический институт в Казани и был его директором. В 1920 году он переехал в Краснодар, где также создал бактериологический институт. Савченко принадлежит более ста научных трудов. Работая в Париже у Мечникова, ученый ознакомился с его опытами над холерными вибрионами, в том числе и с опытами, проведенными Мечниковым на самом себе. Помощники Мечникова глотали холерные вибрионы, чтобы подтвердить правильность его теории, согласно которой инфекцию можно предотвратить, если человек примет вакцину. Савченко был первым, кто проглотил эту «энтеровакцину» и открыл способ вакцинации через рот. Он также был первом исследователем, кто, продолжая разрабатывать учение Мечникова о фагоцитах, интересовался работами, которые Райт выполнял для подтверждения своей теории опсонинов.

Сейчас учение об опсонинах уже не играет никакой роли. Оно было лишь переходной главой в наших представлениях об иммунитете. Заняло подобающее место в истории бактериологии и учение Мечникова о фагоцитозе, в свое время встретившее сильные возражения главным образом со стороны немецких исследователей (Беринг и другие). Фагоцитоз, несомненно, наблюдается, но не всегда оказывается действенным и способным обеспечить достаточную защиту, когда возбудители болезни проникли в организм. Иначе инфекционных болезней вообще не было бы. Вопрос о том, почему фагоциты в одних случаях оказываются действенными, а в других — остаются бессильными, еще требует изучения. Райт и Савченко полагали, что учение об опсонинах ответило на этот вопрос; в свое время их сообщения исследователи встречали с большим интересом. Имена Райта и Савченко не забыты и сегодня.

Итак, теория опсонинов была небольшой главой, но ее автор, Райт, — выдающийся человек. Он был блестящий оратор и рассказчик, исследователь с фантазией, между тем как Флеминг — гениальный молчальник.

Флеминг обладал железным здоровьем и огромной волей. Никому другому не под силу было бы в течение всего дня вести вольных в больнице, а по вечерам заниматься научной работой, которая часто затягивалась далеко за полночь. А на какие средства должен он был существовать? Ведь и в Англии наука не давала средств на жизнь. Райт недаром говаривал, что наукой следует заниматься из идеальных побуждений. К счастью, в 1909 году в Лондон приехал Пауль Эрлих, который был в дружеских отношениях с Райтом, и молодой Флеминг понравился ему. Эрлих дал ему ампулы с желтым порошком сальварсана и обучил применению этого препарата. Флеминг стал в Англии первым врачом, получившим сальварсан. В аптеках его еще долгое время не было.

Когда началась первая мировая война, Райта назначили заведующим бактериологической лабораторией в Булони. Флеминг, получивший чин старшего лейтенанта, выехал туда вместе с ним. В 1914 году военные врачи столкнулись с совершенно новыми проблемами. Предложенные Райтом предохранительные противотифозные прививки вполне себя оправдали: бесчисленное множество солдат благодаря этим прививкам не заболело брюшным тифом. Но многие врачи никогда не видели ни сыпного тифа, ни холеры, ни оспы, не видели они и огнестрельных рваных ран, содержавших обрывки одежды, землю, грязь и миллиарды бактерий. Бактерии размножались в ранах и вызывали нередко газовую гангрену, уносившую много человеческих жизней. Иодоформенная марля, которую они закладывали в такие раны, и карболовая вода, которой они их опрыскивали, — вот все, что имели врачи. Флеминг всегда говорил, что карболовая вода только вредит и надо придумать нечто другое. Райт разделял его убеждение; он твердил о необходимости усилить защитные средства организма, о необходимости побудить его посылать в инфицированные участки больше фагоцитов, белых кровяных шариков, чему, по мнению Райта, способствовали предложенные им впрыскивания. До известной степени это соответствовало действительности, но оказывалось недостаточно, и Флеминг всегда вспоминал Пауля Эрлиха и сальварсан, способный уничтожать страшных врагов человека — спирохеты и тем самым ужасный сифилис.

Война окончилась, однако ни Флеминг, ни Райт, ни кто бы то ни было другой не созвали ничего существенного для борьбы с инфекциями.

Флеминг все же нашел на этой войне нечто другое жену Когда он однажды заговорил о своей жене в кругу врачей, никто не принял этого всерьез. Флеминг и жена — этому никто не мог поверить. И в самом деле, лишь после окончания войны все убедились, что он действительно женат. Его жена была дочерью крупного ирландского землевладельца и, как и ее сестры, во время войны стала медицинской сестрой Энергичная и деятельная, с твердой верой в себя, она, несомненно, быстро оценила достоинства и способности Флеминга и, возможно, сказала ему:

— Знаете, Алекс, я думаю, нам следует пожениться. Вы так непохожи на меня, что мы должны подойти друг к другу — Только так это могло произойти, ведь он никогда не заставил бы себя заговорить первым.

Опыт, сопровождавшийся потоками слез

В больнице Святой Марии, где Флеминг после первой мировой войны был благодаря Райту назначен заместителем директора, выходил журнал. В нем помещали сообщения об исследовательских работах, которые велись в больнице, шуточные заметки и карикатуры; ведь это был свой журнал. В 1922 году в нем появилась карикатура с изображением детей, которых больничный лаборант порол розгами. По щекам детей катились слезы в таком количестве, что их собирали в чашки. У каждого ребенка в руке было по монете, очевидно, вознаграждение за то, что он позволил себя выпороть. Под рисунком стояла подпись: «Антисептические средства».

Если вдуматься в смысл карикатуры, в ней можно усмотреть первый набросок увертюры пенициллина. Что предшествовало его созданию? Научная работа естествоиспытателя, в том числе и медика, представляет собой, если можно так выразиться, направленную любознательность. Иногда, само собой разумеется, сказывается и то, что называют случайностью. Но случайность — и это можно сказать уверенно — помогает только тому, кто к ней подготовлен. Флеминг был подготовлен к этому.

Он посеял культуру кокков, образующих колонии желтого цвета Это были не опасные, а безобидные бактерии, и Флеминг хотел посмотреть, какой вид имеют именно их колонии В течение некоторого времени плоская чашка с культурой стояла на полке в шкафу, и Флеминг на нее не обращал внимания. Но когда взял в руки, чтобы осмотреть и выбросить, ему бросилось в глаза, что в одном месте скопление кокков исчезло, словно было соскоблено, в другом — было изменено, стало стекловидным, прозрачным и как бы начало разжижаться.

Что же произошло? Флеминг подумал и вспомнил, что на культуру кокков попала капля слизи из носа, когда у него был насморк. В сущности, это была нелепая мысль, но в науке иногда возникают необычные мысли, а пытливый ум старается ответить на вопрос, что же может получиться в том или ином случае Флеминг хотел узнать, какое действие оказывает капля слизи из носа на кокки, а кокки — на эту слизь. И теперь он видел это вполне ясно: кокки исчезали, разжижались; капля слизи оказалась сильнее их. Одно это уже было волнующим открытием, заслуживающим размышлений. И Флеминг начал размышлять.

— Почему это вызывается только слизью из носа? — спросил он себя. — Быть может, и слезами?

И вот каждый, кто оказывался поблизости, должен был позволить, чтобы ему брызнули лимонным соком в глаз, чтобы Флеминг или его сотрудники могли собрать слезы в пробирку и воздействовать ими на культуры бактерийд

Это и дало повод к карикатуре, но подпись к ней была верной. В слезах, несомненно, содержалось какое-то антимикробное вещество Ход мыслей у Флеминга оказался правильным слезы также были в состоянии задерживать рост бактерий и просветлять жидкость, мутную от бактерий, то есть уничтожать последние. Одна-единственная слеза способна сделать это в течение нескольких секунд.

Для подтверждения правильности этого наблюдения должны были пролиться потоки слез, но надо согласиться, что слезы проливались # по более ничтожным поводам. Райт, учитель Флеминга, предложил назвать вещество, убивавшее бактерии, которое тот впоследствии нашел не только в носовой слизи и слезах, но и во всех тканях человеческого тела, лизоцимом Ученый с воодушевлением продолжал свои исследования.

Флеминг доказал, что лизоцим хорошо действует только на определенные бактерии и притом на безобидные. Надо было, говорил ученый, заставить организм вырабатывать больше лизоцима и прежде всего более сильного, способного уничтожать и болезнетворные бактерии, что представлялось вполне возможным. Врачи не проявили никакого интереса к лизоциму, и, когда Флеминг доложил о своих наблюдениях, которые, в сущности, были открытием, в фешенебельном врачебном клубе, его выслушали вежливо, но не более. Снова произошло то, что часто бывает в медицине: великое достижение не привлекло внимания, осталось неизвестным.

В течение следующих пяти лет Флеминг продолжал работать — над своим открытием. Он установил, что в белке куриного яйца содержится много лизоцима, который способен уничтожать даже некоторые болезнетворные бактерии, например стрептококки. В медицинских журналах начали появляться работы о лизоциме, но они опять не привлекли особого внимания.

Но Флеминг придавал открытию большое значение, не сдавался и продолжал исследования. Он искал нечто неизвестное ранее, то, что организм мог бы вырабатывать сам, что соответствовало бы его природе, — средство, которое, повышая способность человеческого тела бороться с бактериями, циркулирующими в крови, ни в каком отношении ему не вредит. Не вредит также и тем, что может разрушать фагоциты, лейкоциты, содержащие так много лизоцима.

Это был обычный рабочий день 1928 года… Флеминг сидел в своей небольшой лаборатории и писал статью для книги. К нему в комнату вошел молодой коллега Прайс, в то время сотрудник другого института. Прайс хотел о чем-то посоветоваться с Флемингом. Отвечая ему, Флеминг, по обыкновению, взял в руки несколько чашек с культурами, которые посеял уже довольно давно.

Собственно говоря, Флеминг взял их только для того, чтобы взглянуть, прежде чем выбросить эти стеклянные чашки, содержимое которых, после быстрого осмотра, уже переставало его интересовать. Вдруг он сказал:

— Забавно!

Прайс, который впоследствии в точности описал эту сцену, вспоминает слова Флеминга: «That is funny!» — «Это забавно!» Он не произнес больше ничего. Что же вызвало этот возглас?

Культура была поражена плесенью. Ничего особенного. В лаборатории иногда приходится приподнимать крышку стеклянной чашки (так называемой чашки Петри), чтобы достать платиновой петлей выросшие там колонии микробов и исследовать их под микроскопом. И вот именно в такой момент спора плесневого грибка попала в чашку из воздуха и вызвала в ней обильный рост плесени.

Но теперь произошло важное событие. Флеминг задумался над тем, что увидел. Картина была необычной. Там, где выросла плесень, колонии бактерий, а ведь это были гноеродные кокки, исчезли. Они были разжижены, уничтожены плесневыми грибками. Картина напоминала те, что наблюдались несколькими годами ранее при опытах с выделениями из носа и слезами, но теперь это были не безобидные бактерии, а возбудители тяжелых заболеваний.

Плесневый грибок, испортивший культуру, был так называемый Penicillium notatum. Флеминг вскоре установил, что грибок способен уничтожать не только стафилококки, но и стрептококки, а также палочки дифтерии и сибирской язвы. На возбудителя тифа, например, он не действует. Флеминг понимал огромное значение своего открытия. Но мир узнал о целебных свойствах пенициллина через много лет.

Флеминг сохранил веру в пенициллин и после неудачи первого опыта на человеке. В больницу Святой Марии, где работал ученый, была доставлена женщина, попавшая под автобус и получившая очень тяжелые повреждения. Пришлось ампутировать ногу, но состояние оставалось тяжелым. У нее держалась высокая температура, и на выздоровление было мало надежд. Тогда лечившие ее врачи обратились к Флемингу, который был не только бактериологом-теоретиком, но и, так сказать, специалистом по инфекциям. Именно тогда он рассказал своим коллегам о целебном веществе, образуемом плесенью. Он наложил на рану марлю, смоченную этой жидкостью, на лечебное действие которой рассчитывал. Но это не помогло, больная умерла. Очевидно, в жидкости было слишком мало пенициллина. Неудача не смутила Флеминга, и он продолжал исследования.

Теперь ученый поставил целью выделить действующее начало — то, что впоследствии стало называться пенициллином в чистом виде. Ведь полученный Флемингом сок был своего рода супом; в нем действующее вещество, правда; содержалось, но не могло быть использовано в клинике. О практическом применении открытого Флемингом вещества и речи не шло. Химика в лаборатории, где работа Флеминг, не было, и это обстоятельство весьма затрудняло работу. Два молодых врача, Ридли и Кредок, старались выделить вещество, открытое Флемингом, в чистом виде, прилагая для выполнения этой трудной задачи большое усердие. Их постигала одна неудача за другой, и они в конце концов отказались от своей попытки.

Впрочем, так же поступили позднее и специалисты-химики, профессор Райстрик и его сотрудники, которым оказалось не по силам преодолеть коварство пенициллина. Ибо, когда ученые думали, что держат его в руках, пенициллин внезапно исчезал, словно где-то прятался. Тем временем Флеминг сделал доклад о пенициллине в обществе врачей, который не вызвал особого интереса. Исследователь поместил в британском медицинском журнале статью о пенициллине, которая все-таки обратила на себя внимание читателей. Это было в цюне 1929 года.

На протяжении последующих лет Флеминг вел обычную работу. Один день походил на другой, но его неотступно занимал все тот же вопрос. В 1936 году Флеминг еще раз выступил в собрании врачей с докладом о пенициллине, на этот раз перед микробиологами, перед особенно заинтересованными слушателями, коллегами по специальности. Но со времени, когда он впервые сообщил врачам о пенициллине, не изменилось ничего. Внимание, проявленное к поставленному им вопросу, было столь же малым, как и ранее, но на этот раз положение стало еще менее благоприятным.

Ведь семь лет назад он, в сущности, сказал то же самое, а какие произошли перемены, которые могли бы говорить в пользу его открытия? Нельзя сказать, чтобы мнения и высказывания врачей были нелогичными. Они, естественно, могли бы признать ценность пенициллина или ободрить Флеминга… Пенициллин требовал прежде всего работы химика, который мог бы добыть это вещество в чистом виде. Кроме того, недоставало участия клинициста, который согласился бы применять пенициллин и в дальнейшем сказать, какие благоприятные результаты при этом наблюдал. Но клинициста не было, как и химика. Да и Флеминг был плохим оратором; он сделал скучный доклад, не вызвавший обсуждения.

Но Флеминг умел ждать, и способность эта была связана с его непоколебимым убеждением, что день пенициллина еще наступит.

День пенициллина

И он настал. Это произошло в конце 1938 года, когда всем стало ясно, что война неизбежна. В то время в Оксфорде, знаменитом учебном и научно-исследовательском учреждении, работал профессор Говард Флори, патолог, родом из Австралии, толковый и деятельный человек, на 17 лет моложе Флеминга. Флори некоторое время изучал лизоцим, и его сотрудникам удалось получить это вещество в чистом виде. Несомненно, это бцл подходящий человек, он мог воспринять идеи Флеминга.

Среди многих людей, которые бежали от гитлеровского режима, был молодой биохимик доктор Эрнст Чэйн, родившийся в 1906 году в Берлине в семье выходцев из России. Он переселился в Англию и начал работать на кафедре Флори, который быстро оценил большие способности молодого ученого. Вначале Чэйну поручили заняться лизоцимом. Для этого он должен был изучить всю литературу о веществах, способных убивать бактерии. Чэйн нашел сообщения о пенициллине. Это вещество его заинтересовало, и он ускорил исследования лизоцима, чтобы обратиться к изучению пенициллина. Так велики были возможности, которые он усмотрел в пенициллине.

Решение было принято, когда Чэйн однажды, гуляя с Флори по парку, сообщил ему о соображениях, связанных с изучением пенициллина. Флори тотчас же дал согласие на то, чтобы Чэйн принялся за исследования.

Вначале он столкнулся с теми же трудностями, какие встретили и другие исследователи. Едва удавалось обнаружить пенициллин, как последний исчезал. Прежде всего был установлен лишь тот факт, что пенициллин тотчас же исчезает из кислых растворов, но остается стойким в щелочных, например в слабом растворе соды. Чтобы извлечь пенициллин из загрязнений, вместе с которыми он находился в жидкости, Чэйн слегка подкислял ее при низкой температуре, затем встряхивал с эфиром.

Способность пенициллина переходить в эфир была известна. Ее установил еще Райстрик. Чэйн быстро ставил раствор в ящик со льдом. Если это делалось недостаточно быстро, пенициллин разрушался кислотой. Холод замедлял этот процесс. Итак, Чэйн ставил жидкость в ледник и ждал. Чего? Чтобы эфир, в который пенициллин перешел, отделился от остальной жидкости и образовалось два слоя. Когда Чэйн удалял водный слой, оставался слой эфира, содержавший пенициллин. Затем он прибавлял слабощелочной раствор, пенициллин быстро переходил из эфира в щелочной раствор, а после испарения воды получалась слизистая масса, содержавшая пенициллин. Но с этой клейкой массой нельзя было работать. Чэйн замораживал ее, затем высушивал и, наконец, получал ничтожное количество коричневого порошка. Это я был пенициллин, разумеется не чистый, но обладавший таким сильным действием, что самые вредоносные гноеродные кокки переставали расти и погибали, если на их колонию наносили каплю этого вещества в разведении один на миллион. Это было чудом, чудом, в наступление которого Флеминг уже в течение нескольких лет верил непоколебимо и знал, что рано или поздно увидит это чудо.

Добиться этого стоило огромного труда. В Оксфорде, кроме Флори и Чэйна, эту работу вели Абрагам, Норман Хитли, Сандер и Гарднер и много способствовали успеху. Но, в сущности, вся кафедра разрабатывала вопрос с неослабевающей энергией. Надо было торопиться. Ведь шла война, и солдаты умирали от ран, а пенициллином, которым было бы можно их спасти, врачи все еще не располагали. В это время они, правда, уже пользовались сульфонамидом, который создал Домагк, но сульфонамид действовал слабо именно при тяжелых инфекциях. Нужен был пенициллин и притом много пенициллина. А между тем существовало только ничтожное количество его, можно сказать, даже не щепотка и притом не в виде чистого вещества.

Это было драматическое время. Драматическое еще и потому, что тогда, в июне 1940 года, надо было быть готовыми к высадке немцев в Англии. Пенициллин и сведения об исследованиях, относившихся к пенициллину, ни в коем случае не должны были попасть в руки врага. Это была одна из самых больших военных тайн того времени.

«Мы должны спасти пенициллин, — говорили ученые, — вернее, спасти грибок, который его дает. Ведь неизвестно, найдем ли мы его снова». Поэтому они пропитали куски полотна пенициллиновой жидкостью и пришили к подкладке своих костюмов. Кому бы пришло в голову, что эти куски полотна содержат драгоценные споры пенициллинового грибка (Penicillium notatum), всегда способные дать новые колонии, исходный материал для получения пенициллина? Ведь вполне ясно, что это должен быть Penicillium notatum, а не какой-либо другой вид грибка.

«Если бы у нас было побольше пенициллина!..» Это был крик души оксфордских ученых, которые не видели выхода. Одна большая химическая фабрика отказалась выпускать пенициллин, сославшись на работу над другими заказами. Лаборатория Флори была предоставлена самой себе. Ученым все же удалось получить небольшое количество пенициллина, и Флори хотел применить его на каком-либо тяжелом больном, чтобы иметь возможность неопровержимо доказать ценность лекарства.

У больного (он был полицейским), которого начали лечить пенициллином, было тяжелейшее заражение крови. Лихорадка и потрясающие ознобы не прекращались. На теле образовались многочисленные нарывы. Словом, случай был безнадежным. И этот больной первым получил пенициллин. Ему сделали несколько инъекций и израсходовали весь небольшой запас лекарства, полученный ценой кропотливого труда и хранившийся в холодильнике.

Инъекции пенициллина — сомневаться в этом не приходилось — оказались чудодейственными. Нарывы начали рассасываться, лихорадка прекратилась, больной стал поправляться. Но небольшой запас пенициллина иссяк, лечение пришлось прекратить, л больной вскоре умер.

Нет, изготовление больших количеств пенициллина стало настоятельной необходимостью. Можно было прийти в отчаяние, видя, как люди умирали, между тем их, как и многих других, пораженных подобной же инфекцией, можно было спасти, располагай врачи необходимым запасом пенициллина. Разрешить эту задачу в Англии не было возможности. Там изо дня в день объявлялась воздушная тревога и падали бомбы. В конце 1941 года Флори и Хитли выехали из Лиссабона в Нью-Йорк, чтобы там искать помощи. Они получили ее в городе Пеории (штат Иллинойс), где находилась большая лаборатория, изготовлявшая химические средства для биологической очистки загрязненной воды в реках; здесь занимались также и плесневыми грибками.

Лабораторией ведал доктор Когхилл. Флори изложил суть дела, и он сразу понял всю важность и неотложность задачи и согласился участвовать в ее разрешении. К тому же он располагал большим количеством питательной среды, отходами, остававшимися при изготовлении кукурузного крахмала, который необходим при получении препаратов для очистки речной воды. Кукурузный крахмал служит питательной средой для определенных видов бактерий и других микроорганизмов, способных разлагать отходы, загрязнявшие реки, и тем самым очищать речную воду.

Вскоре было приготовлено достаточно пенициллина, чтобы удовлетворить потребности армии. И никто не сможет сказать, как много молодых жизней было спасено благодаря пенициллину, благодаря работе института в Пеории. Помог и случай. Домашняя хозяйка, жившая в Пеории, обнаружила на дыне плесень, показавшуюся ей необычной. Биохимики занялись исследованием неизвестной им плесени, казалось, что этот плесневой грибок представляет большую ценность для их работ. Выяснилось также, что он дает пенициллин в значительно больших количествах, чем грибок, найденный Флемингом.

Главное было достигнуто, и Флори мог уехать домой; Хитли остался в Пеории. На обратном пути Флори посетил несколько химических фабрик в США и Канаде, и ему удалось добиться, чтобы они начали производить пенициллин и отправлять его в Англию.

В течение всего этого времени о Флеминге почти не говорили. Он жил в Лондоне, сидел в своей лаборатории, испытывая чувство молчаливого удовлетворения, и работал даже в то время, когда падали бомбы. Он сильно взволновался, лишь когда тяжело заболел один из его друзей. У него было своеобразное воспаление оболочек мозга, вызванное стрептококком, как Флеминг установил впоследствии. Сульфонамидные препараты не помогли, воспаление мозговых оболочек усилилось, и больной был в безнадежном состоянии. Флеминг обратился к Флори и попросил прислать ему пенициллин, так как в лондонской лаборатории его было недостаточно, чтобы лечить такого тяжелого больного. Флори немедленно прислал все, что у него было, и больного спасли.

Это был один из первых случаев успешного лечения пенициллином. Он привлек к себе всеобщее внимание. Газета «Тайме» в редакционной статье указала на необходимость наладить производство чудодейственного средства в больших количествах. В этой статье редакция забыла об одном — упомянуть о Флеминге и институте, где он работал. Но. на другой день она получила не особенно любезное письмо от старика Райта, которое пришлось опубликовать. Все-таки это было письмо Райта.

Быть может, не помогло бы и это. Но Флори энергично взялся за дело сам. Министр снабжения оказался шотландцем и хорошо знал Флори. Флори сообщил ему о сути дела, и министр назначил комитет который предложил крупным химическим фабрикам немедленно приступить к производству пенициллина. Препарат был объявлен предметом военного значения, так что затруднений больше не возникало. Таким образом, производство пенициллина было обеспечено и в США и в Англии.

Первой больной, леченной в Англии фабричным пенициллином, была маленькая девочка. У доктора Лэве в больнице лежала больная — милое дитя, предмет всеобщей любви, У нее было воспаление внутренней оболочки сердца, возможно связанное с воспалительным процессом в зеве, а каждый врач тогда знал, чем грозило такое воспаление. Состояние ребенка ухудшалось, лекарства не помогали, и надежды на выздоровление не было.

Тогда Лэве обратился к директору фабрики, изготовлявшей пенициллин, рассказал ему об этом случае и попросил пенициллин. Тот ответил:

Нет, я не могу дать вам пенициллин, так как воспаление сердечной мышцы не значится в списке болезней, при которых пенициллин может применяться.

Да, — возразил Лэве, — но ребенок умирает; по моему мнению, пенициллин является последней возможностью спасти его.

Директор только пожал плечами: он не имеет права. Лэве продолжал настаивать, и директор, наконец, согласился. Ребенок выздоровел. Случай получил большую известность, произвел сильное впечатление на врачей и заставил ускорить выработку пенициллина.

В 1943 году началось его заводское производство. Оно стало национальным делом. Флеминг сразу стал великим человеком, его чествовали, превозносили. Времена, когда он был в безвестности, прошли.

Как Ваксман открыл стрептомицин

Когда Флеминг работал в своей лондонской больничной лаборатории, неустанно и безмолвно изучая пенициллин и со свойственным ему спокойствием мирясь со всяческими проволочками, на расстоянии многих тысяч километров от него другой ученый старался раскрыть тайны почвенных бактерий. И нашел стрептомицин, чудодейственное средство против туберкулеза, которое, после пенициллина, следует считать важнейшим антибиотиком. Надо сказать с самого начала: хотя Флеминг и Ваксман в конце концов пришли к вполне сравнимым результатам, получили могущественные лечебные средства, доставляемые природой, одно — грибками, другое — бактериями, все же ни один из них не знал ни о существовании и ни о работах другого, пока оба не прославились. Флеминг был врачом и бактериологом; Ваксман ни тем, ни другим.

Зельман Ваксман, он на семь лет моложе Флеминга, родился в маленьком городке на Украине. Вначале мальчик брал частные уроки, а затем поступил в одесскую гимназию. Но царская Россия не так-то легко открывала какому-то Ваксману путь к высшему образованию, и поэтому он уехал в Америку, куда в те времена стремились многие молодые люди. Там он не стал поначалу ни портовым грузчиком, ни солдатом, а сразу посвятил себя изучению естественных наук. Но не бактериологии и не медицины, как это можно было бы предположить, исходя из его дальнейших успехов, а изучению почвы, ее плодородия.

— Конечно, — сказал он однажды много лет спустя, — именно об украинской земле, о черноземе я всегда и думал. Я не забывал о нем ни в Одессе, ни в американском колледже, ни в университете. Как можно было бы забыть о нем?

Он унес с собой воспоминания о родной земле, она и дала направление его исследованиям. И все же, занявшись почвоведением, решив стать агрономом, Ваксман обратился к бактериологии. Если начинают изучать перегной и. его значение для урожайности полей, тотчас же сталкиваются с почвенными бактериями, с этими важнейшими тружениками пахотной земли и любой почвы, действующими подобно невидимым гномам и снова превращающими лишенные ценности и даже просто вредные предметы — мириады мертвых насекомых и отмершие корни растений — в полноценные вещества, дающие жизнь, а именно в почву, мать всего живого.

Вначале Ваксман работал в штате Нью-Джерси, на востоке страны, потом на другом конце страны, в знаменитом Калифорнийском университете; без особых усилий достиг первых академических степеней и затем сотрудничал в разных отделениях институтов, пока, наконец, не нашел себя и не занялся в 1915 году экспериментальной микробиологией, которой оставался всегда верен.