Помоги проекту - поделись книгой:
— Сегодня я как раз свободен. Нужно только подоить коров, накормить телят, задать корм телкам и быку, вычистить коровник, разложить в кладовой крысиный яд, поужинать, — монотонно перечислял он.
Даже слушать этот бесконечный список было утомительно.
Мы разработали план, согласно которому свиней по очереди следовало загонять в длинный коридор, затем хватать за пятачок, вводить дозу барбитурата в ушную вену, а потом, когда пациент отключится, волоком тащить его из загона. Вскоре передо мной похрапывало шесть крупных хряков. Пока Эверетт и Бак подтаскивали очередных пациентов в импровизированную операционную, Джон обрабатывал операционное поле специальным мылом и фиксировал задние ноги на случай, если анестезия окажется недостаточной. Даже если наркоз окажется неглубоким, животное не должно иметь возможности лягаться, пока ветеринар держит в руках острый скальпель.
Хотя руки мои окоченели, а сам я дрожал от холода, пришлось приняться за работу. Охолостив хряка, я обрабатывал разрез антисептиком, вводил антибиотик и противостолбнячную сыворотку. Разумеется, одежда на мне и моих помощниках быстро промокла и покрылась грязью, а тут еще возникли проблемы с одним из пациентов, очевидно, твердо решившим не соглашаться на операцию. Ловко избежав пленения, он перемахнул через невысокую изгородь и сбежал за холм в болото, где и попытался укрыться в топкой, вязкой трясине. Его бросились гнать обратно; после нескольких пробежек от болота к загону и от загона опять к болоту уровень раздражения участников погони достиг критической отметки.
Внезапно перемазанный грязью Бак подбежал к беглецу, остановившемуся перевести дух в самом грязном и глинистом участке загона, и, совершив внезапный бросок, приземлился прямо ему на спину.
Сам по себе бросок выглядел впечатляюще, но то, что началось потом, могло послужить достойным украшением любого телевизионного шоу. Оседланный хряк громко выражал свой протест, его пронзительный визг был значительно сильнее, можно сказать, оглушительнее любых воплей, которыми остальные свиньи оглашали окрестности во время поимки. Без преувеличения, эти звуки могли бы разбудить мертвого. Некоторые из пациентов, одурманенных анестезией, начали поднимать трясущиеся головы, пытаясь полузакрытыми глазами разглядеть источник душераздирающего визга.
— Помогите! — прохрипел несчастный старина Бак, отплевываясь и отфыркиваясь от глины и помета, летевших из-под свиных копыт.
Охваченный паникой хряк стремился вырваться из рук Бака, беспомощно волочившегося за ним по грязи. Давясь от хохота, Эверетт и Джон навалились на барахтающуюся в грязи пару. Я не мог остаться в стороне и тоже устремился к свинье, но только увяз в глине да потерял оба резиновых сапога, хотя в тот день на мне были высокие сапоги, доходившие до колена, а не какие-то там калоши.
Держа над головой шприц, наполненный двойной дозой анестетика, я второй рукой и замерзшими босыми ногами вносил свою лепту в попытки прижать к земле это животное. Наконец хряк был повержен; с большим трудом мне удалось очистить ему ухо, добраться до ушной вены и сделать укол. Через несколько мгновений визг сменился звучным храпом, и, в конце концов, я выполнил свою задачу.
Все было кончено; мы перевели дух, обозревая поле сражения. Никогда в жизни мне не доводилось видеть подобного зрелища.
Вокруг нас храпели двадцать пять хряков, некоторые из них уже начинали просыпаться. Двое поднялись было на ноги, но, сделав несколько шагов, снова улеглись и погрузились в сон. Нас самих было не узнать — и лица и одежда были вымазаны красной глиной, экскрементами и кровью. Кепка с рекламой гибридной кукурузы, свалившаяся в пылу борьбы с головы Бака, валялась, втоптанная в грязь. Оставалось только запалить костры, чтобы дым от них медленно поднимался к небу, и сцену можно было бы включить в фильм о Гражданской войне, в серию, рассказывающую о том, как янки брали пригороды Атланты.
Не помню, кто из нас расхохотался первым, но вскоре все дружно покатывались со смеха, указывая друг на друга пальцами.
— Интересно, как мы выглядим со стороны? Что подумал бы, глядя на нашу компанию, городской житель? — спросил кто-то.
Тут наш смех перерос в гомерический хохот: взрослые мужчины валяются в грязи вместе со стадом свиней и при этом веселятся, как мальчишки. Причем ради того, чтобы ветчина и сосиски для семейного стола стали вкуснее (понятное дело, на благодарность нам рассчитывать явно не приходилось).
Минут через пять мы уже поливали друг друга из шланга возле коровника рядом с помещением для дойки. На нас оказалось столько глины, что принимать душ пришлось прямо в одежде. Бак все же разделся до нижнего белья, и я с удивлением обнаружил, что даже и там у него глина.
— Бак, я повеселился от души, но мне бы не хотелось испытать это еще раз, — признался я.
— Док, гарантирую вам, на моей ферме больше ничего подобного не произойдет.
Прошло полтора месяца, Бак распродал всех свиней, над которыми мы потрудились, и даже свиноматок. Он не только оплатил мой внушительный счет, но и отлично заработал, хотя больше никогда не занимался свиноводством. Я был рад такому решению — мне вовсе не улыбалось участвовать в подобных сражениях.
— Некоторым людям просто противопоказано заниматься свиноводством, — позднее признавался Бак, — да я и сам из таких.
Очевидно, он полагал, что работу на молочной ферме, которую каждый божий день приходится начинать в три часа утра, а заканчивать не раньше одиннадцати вечера, следует считать куда более легкой долей. Но я-то знаю, легкой доли у фермеров не бывает!
Глава 13
До Нового года оставалось несколько минут. Мы с Ян танцевали под оркестр, игравший чудесные мелодии Гленна Миллера. «Батлер Котильон Клаб» приглашал оркестр два-три раза в год, и Ян, едва узнав о том, что скоро будут танцы, начинала дрожать от нетерпения. Она страстно любила танцевать, унаследовав таланты своих родителей, которых друзья в шутку прозвали Джинджер и Фред; как-то раз, чтобы попасть на танцы, они не поленились проехать 250 километров.
А вот я никогда не был заядлым танцором. Мои родители питали предубеждение против подобных развлечений, вероятно, полагая, что на танцевальных вечерах подают слишком много спиртного. После душеспасительных бесед, на которые была щедра матушка, в моем юном воображении неизменно возникали самые греховные картины, я представлял себе, как молодые парни, крадучись, выходят из автомобилей и прикладываются к бутылкам, спрятанным в бумажные пакеты. Все проповеди, прослушанные мной в юные годы, клеймили танцы, пастор считал, что они неизбежно приводят к греху. В двенадцать лет я не особенно задумывался о справедливости этого утверждения, но твердо верил: пастор знает, что говорит, поскольку разбирается в таких вещах лучше любого другого. Обычно, предавая анафеме греховные развлечения, он обрушивался заодно на карточные игры, курение и воскресный бейсбол.
Но теперь мы с Ян выполняли обязанности сопредседателей клуба, и работы у нас было хоть отбавляй — мы заказывали оркестр, подбирали подходящее помещение для вечеринки, добывали и расставляли столы и стулья. После окончания праздника требовалось вынести мебель, организовать уборку зала, а если кому-то из гостей случалось перебрать лишнего, на нас лежала обязанность доставить его домой в целости и сохранности.
В тот вечер мы веселились в компании друзей, как вдруг из толпы у парадного входа донесся знакомый голос, окликнувший меня по имени.
— О, нет! — воскликнул я, разворачиваясь спиной к двери. — Только не это! Неужели там, у меня за спиной действительно Карни Сэм Дженкинс?
— Да, это он, — со вздохом подтвердила жена. — Может, тебе лучше спрятаться под пианино?
Но я опоздал. Карни уже высмотрел меня в полутемном зале и, шаркая ногами, направился в нашу сторону. Его наряд — красная клетчатая фланелевая рубашка, брюки цвета хаки, тяжелые башмаки и кепка с рекламой гибридной кукурузы — совершенно не подходил для званого вечера.
— Карни! Как вы сюда попали? — фальшиво удивился я. — Вот уж не думал, что вы любитель танцев! Вы с супругой?
— Добрый вечер, док. Как поживаете, миссис? Нет, но она просила передать вам привет, — ответил он, приподнимая кепи в знак уважения к моей жене.
— Док, вы знаете старую кобылу моего сына Вернера Фреда, мы зовем ее Дикси. Ей весь вечер нездоровится. Я сам попробовал ее подлечить, но ничего не вышло. Так, может, вы заскочите поглядеть на нее?
— У нее колики? — спросил я. Мы с Ян вальсировали на месте, и Карни неотступно следовал за нами. Мне совсем не улыбалось просидеть остаток вечера возле захворавшей кобылы, хотя в этом случае я был бы избавлен от необходимости до утра двигаться под музыку. Ян никогда не надоедало танцевать, а у меня через пару часов начинали гудеть ноги.
— Да, действительно, она ложилась и каталась по земле, к тому же ее здорово раздуло. Я промывал ей желудок травяным отваром, давал скипидар, угольное масло и даже пробовал тот фирменный коктейль от колик, что мы с вами как-то смешали у мисс Руби. Конечно, сначала я смазал ей пупок скипидаром, но это не помогло, поэтому почечные колики можно исключить.
Получалось, что Карни исчерпал весь диапазон народных средств, популярных в наших краях.
Ян поджала губы и забарабанила пальцами мне по плечу — верный симптом нарастающего нетерпения. Ей и раньше не очень-то нравилось, что Карни имел обыкновение вызывать меня посреди ночи, перепробовав прежде весь арсенал своих сомнительных снадобий. Хотя Карни слыл доморощенным ветеринаром, Ян была убеждена, что вначале он обязан, сдать государственный экзамен, оплатить лицензию, налоги и страховку, словом, поступить так же, как ее супруг, и лишь после этого браться за лечение. На нас уже стали коситься — пытаясь танцевать втроем, мы своими разговорами заглушали голос певицы, которая как раз добралась до концовки «Вальса Теннесси». Все отлично понимали, в чем дело, только не знали, кто из животных заболел на этот раз.
— Послушайте, давайте отойдем к тому столику в углу, выпьем по стаканчику пунша и решим, что нам делать, — предложил я.
Машина Ян была в ремонте, на танцы мы приехали в моем грузовике. Теперь надо было решать, как она доберется домой и отвезет няню, оставшуюся следить за детьми.
Пока мы с Карни потягивали пунш, Ян встретила знакомых и отошла от столика, оставив нас наедине обсуждать состояние заболевшей кобылы. Как выяснилось, Вернер Фред и его приятель Тутти Тернер приобрели партию сена из люцерны у самой границы штата Миссисипи и привезли его на старом пикапе Карни; мальчики решили сделать Дикси и другим лошадям подарок — одновременно на Новый год и Рождество. Очевидно, Дикси слишком налегла на свежее сено, гораздо более питательное по сравнению со старым, привычным ей кормом, состоящим из овсяницы и бермудской травы, и теперь мучается от тяжелого приступа кишечных колик. А может быть, и от чего-нибудь похуже.
— Мне нужно посмотреть эту лошадь, — сказал я жене. — Ты можешь вернуться домой с Лореном и Джеральдиной, а потом они отвезут домой няню. Друзья не впервые выручали нас в подобной ситуации. Ян не ответила, только поджала губы и отвела глаза, что было для меня красноречивее всяких слов.
По дороге к Карни Сэму я размышлял, сколько раз из-за неотложных случаев нам с Ян приходилось отказываться от вечеринок, школьных утренников, церковных праздников и прочих развлечений. Она понимала суть моей профессии, тем не менее считала, что мне стоило бы больше просвещать фермеров, убеждать их в необходимости профилактики, в результате чего, по ее мнению, количество ночных вызовов должно было бы изрядно сократиться.
В углу конюшни горела лампочка, поэтому я сразу увидел Вернера Фреда и его Дикси. Паренек заметно нервничал, поджидая, когда отец вернется с врачом.
Кобыла неподвижно лежала на полу. Вернер Фред стоял на коленях возле ее головы, медленно поглаживая шею лошади. Шкуру Дикси покрывала пена, живот вздулся, на голове виднелись ссадины — она поранилась, когда билась от боли. Засохшая глина была сплошь покрыта следами копыт, а в воздухе витали запахи скипидара, лошадиного пота и свежего сена из люцерны.
— Пап, примерно час назад ей наконец полегчало, но теперь она не хочет вставать, — негромко сообщил Вернер Фред.
Осмотрев пациентку, я обнаружил, что ее десны приобрели голубовато-фиолетовый оттенок, уши холодны, как лед, а частота пульса составляет около 120 ударов в минуту. Лошадь находилась в глубоком и необратимом шоке, вызванном, вероятно, разрывом желудка или кишечника. Для нее все было кончено, она, несомненно, не доживет до утра, вот только как я выложу эту новость ее хозяину? Я посмотрел на Карни и молча покачал головой.
Наверное, во время учебы я пропустил мимо ушей информацию, как дипломатичнее сообщить хозяевам животного, что их собака или лошадь не выживет. А тут хозяином кобылы был мальчик, не понимавший, в каком плачевном состоянии его любимица, данное обстоятельство делало мою задачу в стократ тяжелее.
Вернер Фред не догадывался, что кажущееся улучшение и обманчивое спокойствие лошади объясняются тяжелым шоком. А его отец как раз понимал это и специально приехал за мной, чтобы переложить на меня тягостную обязанность.
— Карни, не принесете ли ведро теплой воды из дома? — попросил я. Честно говоря, вода была не нужна, мне просто хотелось удалить его из конюшни и пока отца нет, как-нибудь сказать мальчику, что его лошадь умирает.
— Славная была кобылка. Сколько ей?
— Около двадцати, — ни на секунду не задумавшись, ответил Вернер Фред. — Я выезжаю на ней каждый день после обеда, как только прихожу домой из школы.
— Да, я всегда вижу вас вместе, когда бываю поблизости. Вернер Фред, мне нужно сообщить тебе неприятную новость, но, думаю, ты уже сам все понял. Дикси не чувствует боли потому, что ее внутренние органы перестали работать. Ей слишком плохо, чтобы она могла как-то реагировать на происходящее, и у меня нет такого лекарства, которое бы ей помогло.
Разумеется, объяснение было не совсем корректным, но в сложившейся ситуации мне не удалось придумать ничего другого.
Мальчик крепился изо всех сил, но когда поднял на меня глаза, в них стояли слезы. Он старался сдержать их в моем присутствии, однако горе было слишком велико.
— Самое правильное в таком положении — сделать укол, от которого она просто уснет, и мы будем уверены, что она больше не мучается, — произнес я сочувственно.
Продолжая поглаживать холодную, покрытую липким потом шкуру своей подруги, мальчик уже откровенно плакал.
— Наверное, это правда, раз вы так считаете, док, но я все-таки спрошу у папы, — всхлипнул он.
— Что ж, сходи к нему, мне все равно нужно кое-что взять из грузовика, — я уцепился за этот предлог, чтобы на несколько минут оставить их наедине.
На заднем крыльце в обшарпанном кресле сидел старый орел Карни и беззвучно плакал, уставившись в темноту.
— Док, я просил вас приехать, — произнес он прерывающимся голосом, — потому что не мог сам сказать сыну, что его лошадь умрет. Вы гораздо лучше меня знаете, что нужно говорить хорошим людям, когда им предстоит узнать такое. Вы же понимаете, парнишка верит каждому вашему слову.
Я собрался было признаться ему, что каждый раз, когда такое случается, мне всегда не хватает нужных слов и хочется, чтобы кто-то другой сделал это за меня. Но момент был явно неподходящий.
— Думаю, лошадь нужно усыпить. Вы же знаете, что она обречена?
— Да, конечно. Делайте все, что требуется в таких случаях. Утром соседи помогут мне вывезти и похоронить ее, — сказал он горестно.
— Ладно, поговорим позже, — ответил я, направляясь к машине, и вдруг услышал за спиной сдавленный смешок Карни.
— Док, в этом своем костюме для танцев вы похожи на придурковатого пингвина.
— Правда? В таком случае нужно принять меры, пока не перемазался скипидаром.
— Да уж, наверное. А то нам достанется от вашей жены. Натянув комбинезон поверх пингвиньего костюма, я набрал в шприц смертоносную жидкость. Вернер Фред наблюдал за мной не без интереса и даже вызвался помочь, когда я вводил препарат Дикси в вену. Уже через три минуты она перестала дышать, и ее сердце остановилось. Еще через пару минут мальчик первым нарушил молчание.
— Док, спасибо вам за все, хорошо, что теперь она не мучается. Но я всегда буду благодарить судьбу за то, что она прожила здесь, на нашей ферме, столько, сколько ей было отпущено. Я проскакал на ней не одну тысячу миль.
Понятно, что этим их отношения не ограничивались, мальчика и лошадь связывала самая тесная дружба.
В ту ночь, возвращаясь домой, я размышлял об ответственности, которую ветеринар вынужден брать на себя, сталкиваясь с безнадежными случаями. Много раз мне приходилось убеждаться, что моя профессия важна не только для животных, но и для людей. Именно то, насколько ветеринару удается ладить с людьми, определяет успешность его практики. Нередко доброе слово и моральная поддержка значат не меньше — если не больше, — чем умение поставить диагноз и вылечить животное. Впоследствии, особенно когда телефонный звонок раздавался в полночь или под утро, я напоминал себе об этом.
Вернувшись в танцзал, я застал оргкомитет за уборкой. Столы и стулья уже составили в угол, а те, что брали напрокат, только что погрузили в машины, чтобы вернуть их в церковь и школу. Я схватил швабру и присоединился к команде уборщиков.
— В этом углу пахнет шампанским, — заметил я.
— Почему-то я не чувствую ничего, кроме запаха скипидара. Похоже, какой-то идиот опрокинул в кладовой целую бутыль, — ответил мужчина, трудившийся рядом со мной.
— Вполне может быть. Пожалуй, нужно проверить…
Глава 14
Однажды холодным январским утром я направлялся на ферму Бобби Фаулера, расположенную на юге Чоктау, — в тот день это был второй вызов. С правой стороны шоссе я заметил маленький, огороженный колючей проволокой корраль с непременным полутораметровым столбом. В загоне находилось около двадцати коров херфордской породы.
— Ну, здесь я не задержусь, — решил я про себя, — тут работы не больше, чем на час. Однако нигде не было видно автомобиля, который должен был свидетельствовать о присутствии хозяев.
— Наверное, они в доме, — предположил я.
С другой стороны шоссе стоял старый, но хорошо сохранившийся дом под двускатной крышей. Только вот люди, живущие в таком замечательном доме, почему-то не оборудовали более достойного жилища для своих коров. Я свернул на подъездную аллею, но и там автомобиля не обнаружил. Зато навстречу мне с крыльца практически скатился грузный мужчина лет сорока и, чуть постояв, чтобы прийти в себя, двинулся к моему грузовику. Ноги плохо его держали, он шел, пошатываясь и спотыкаясь, то по тропинке, то по газону, засеянному серой бермудской травой. Посмотрев внимательнее, я понял, что этот здоровяк не такой уж и толстый. Просто он натянул на себя невероятное количество курток и стал похож на колобок. В левой руке мужчина держал большую прозрачную бутылку из-под кока-колы, в которой плескалась мутноватая жидкость — самогон. Это означало, что меня ждут серьезные проблемы: работать с крупным скотом в обществе пьяного помощника — рискованное предприятие.
Пока я придавался своим невеселым мыслям, подошел Бобби. Он привалился к грузовику и сунул бутылку в открытое окно, плеснув его содержимым на мою одежду и сиденье. Помню, внутри бутылки я увидел мертвецки пьяного, а может быть, мертвого паука, совершавшего или уже завершившего последнее в своей жизни плавание.
— Выпьем! — предложил Бобби, с трудом выговорив это слово.
Всунув голову в кабину, он почти вплотную наклонился к моему лицу, одновременно пытаясь сфокусировать взгляд на неведомом объекте где-то в левом углу лобового стекла. Я прожил в округе Чоктау достаточно долго, знал местную «шкалу градусов» и поэтому смог быстро произвести расчеты: по всему получалось, что мой собеседник припал к кувшину часа полтора назад, то есть около девяти утра, а это, согласитесь, рановато. Нужно было поторапливаться, пока он не сломался окончательно.
— Нет, сэр, не стоит. По-моему, сегодня утром я подхватил небольшую простуду.
— Эта штука живо поставит вас на ноги. Выпейте скорее! Испарения от Фаулера и его кувшина били мне прямо в нос, я понимал, что он не отстанет, пришлось уступить.
— Ладно, Бобби, но дайте мне хотя бы выйти из грузовика.
Он начал вытаскивать голову из окна и стукнулся затылком.
— Вы готовы брать пробы у стада? — спросил я, принимая бутыль и вытирая горлышко рукавом своей фланелевой рубашки.
Мысль о том, что мне предстоит, заставила меня содрогнуться, но я быстро, как флакон с касторкой, поднес бутылку к губам и чуть не задохнулся от запаха табачной жвачки, оставшейся на горлышке.
— Это ваша собака вон там? Похоже, у нее глисты, — заявил я, — скорей всего, это острицы.
Пока Фаулер пытался сфокусировать взгляд на собаке, я покрепче стиснул губы и притворился, будто пью. А через несколько секунд вернул бутылку хозяину. Тот обхватил ее нетерпеливыми руками и повторил мое движение, только на этот раз сквозь толщу убойной жидкости пробежала цепочка крупных пузырей.
— А-а-х, — выдохнул он, и по его подбородку скатилось несколько капель.
— Ага, — кивнул я, — забористая штука.
Губы у меня горели, не столько от настойки, сколько от табака. Как бы за это «удовольствие» не пришлось расплачиваться, не вылезла бы лихорадка на губе. Хорошо хоть самогона в рот не попало ни капли. А вот несколько месяцев назад мне пришлось-таки познакомиться с самогонкой Кента Фарриса. Это было в первый и, надеюсь, последний раз. Как только я не сжег тогда свою несчастную гортань?
— На что только не приходится идти ради удовольствия клиентов, — подумалось мне.
Через десять минут я стоял посреди корраля, сжимая в руке свой верный аркан и обмениваясь с коровами тревожными взглядами, а через минуту-другую, наконец, бросил лассо и с гордостью увидел, как веревка обвилась вокруг шеи моей первой жертвы.
— Ну и наловчился же я обращаться с этой штуковиной, со временем можно будет участвовать в родео.
Видимо, несколько капель жидкого огня все же просочились в мой организм через кожу на губах, раз мне пришло в голову шутки шутить.
Конец веревки я передал Фаулеру. Тот некоторое время тупо вертел ее в руках, но, поразмыслив, обвязал вокруг старого столба, торчащего посередине изгороди, — справился с задачей.
— Тяните, тяните сильнее! — я пытался перекричать пациентку, как обычно выражавшую свой протест громким мычанием.
Это была самая робкая на вид, молоденькая телочка, которая все же намеревалась постоять за себя. Впрочем, ей было не по силам тягаться со своим мускулистым хозяином, который, несмотря на опьянение, в одно мгновение привязал ее к столбу. Я взял кровь из вены на анализ, поставил в ухо клеймо и заполнил соответствующий бланк. Сама по себе эта работа не слишком сложна, если бы не мелькающие в воздухе копыта и наставленные на меня рога коров, от которых то и дело приходилось уворачиваться, если бы не угрозы быка, откровенно возмущенного неподобающим обращением с красавицами его гарема.
Труднее всего было уберечь от брызг коровьего навоза официальные белые бланки, куда я заносил результаты проб на бруцеллез, да удержать в нужном положении все пять листов копировальной бумаги. Чиновники из государственной лаборатории Обурна крайне щепетильно относились к этим бумагам и постоянно присылали мне письма, в которых выражали недовольство наличием грязных пятен на моих документах. На одном таком письме красовались инициалы «БНЛ», что означало д-р Б. Н. Лодердейл, — так звали человека, возглавлявшего лабораторию в Монтгомери. Я почти ничего не знал о нем, однако поговаривали, будто бы он берет пробы не хуже Медведя Брайанта и одно только упоминание его имени повергает в трепет всех без исключения ветеринаров.
Я изо всех сил старался действовать аккуратно, с остервенением заполняя бесконечные графы бланков. Внезапно над моим правым ухом со свистом пролетел комок фекалий зеленого цвета размером с грецкий орех. Снаряд шлепнулся на бумагу, прикрыв инициалы Фаулера, его почтовый адрес и идентификационные номера первых двух коров. Я быстро смахнул пахучую субстанцию тыльной стороной ладони, но только размазал ее, оставив на бумаге здоровенное неприличного светло-зеленого цвета пятно с легким характерным запахом.
Поделиться книгой: