Помоги проекту - поделись книгой:
Значительная часть интеллигенции восточноевропейских стран была согласна с такой точкой зрения и готова к любым последствиям политической борьбы за независимость от Советского Союза. И в первое время казалось, что они одерживают верх. Однако реакция американцев дискредитировала их позицию. Ставя знак равенства между коммунизмом и русским империализмом, американцы вступили на тот же путь, что и Сталин: страны-сателлиты должны сделать выбор между Россией и США, между коммунизмом и капитализмом. Оказалось невозможным оставаться, например, венгерским коммунистом и быть принятым в качестве такового и Россией, и Америкой. Обе стороны провозгласили, что человек должен быть или коммунистом, или антикоммунистом. Коммунистом является некто, кто соглашался с «руководящей ролью Советского Союза»; антикоммунистом считался тот, кто занимал проамериканские и антирусские позиции.
Заявление Андрея Вышинского о том, что США пытаются экономически поработить Европу при помощи политики подачек, было в высшей степени несправедливым по отношению к стране, которая по доброй воле стремилась восстановить разрушенную Европу. Но этого обвинения оказалось достаточно для того, чтобы затруднить восточноевропейским странам принять услугиСША, не подвергая серьезному риску свои отношения с Советским Союзом. Две телеграммы, которыми обменялись государственный секретарь США Бирнс и посол Штейнгардт во время мирной конференции в Париже в октябре 1946 года, достаточно полно освещают эту проблему.
Американцы возмущались злобной антиамериканской пропагандой, поднятой в чехословацкой прессе, а также медлительностью, с которой Чехословакия (тогда еще не являвшаяся коммунистической) реагировала на американские требования о компенсации недавно национализированной собственности. С целью оказания давления на чехословацкое правительство США временно прекратили всякую помощь Чехословакии. Штейнгардт встретился с премьер-министром Готвальдом, и они согласились, что давление является слишком жестоким. Готвальд обещал быстро разрешить наиболее срочные американские требования. В связи с этим Штейнгардт просил Бирнса возобновить помощь как свидетельство американской доброй воли.
Ответ Бирнса из Парижа был весьма знаменательным:
«Я с удовольствием узнал, что правительствоЧехословакии начинает, по-видимому, понимать, что его враждебная политика по отношению к США, игнорирование им наших справедливых требований и непрекращающиеся нападки прессы могут привести, в той степени, в какой это касается экономической помощи, к последствиям, которые не соответствуют интересам Чехословакии. Однако Вы должны иметь в виду, что с самого окончания этой конференции Чехословакия постоянно выступала против США и по каждому важному вопросу голосовала заодно со славянским блоком. Мы, конечно, не могли рассчитывать на то, что какая-либо делегация согласится с нами по всем вопросам. Но поскольку они выступают против нас при каждом голосовании, по каждому договору, это подтверждает их недружественную позицию, которая до сих пор была выражена в прессе. Я хотел бы получить гораздо более существенные доказательства чехословацкой независимости и дружественного отношения к США до того, как будет возобновлена какая-либо из форм экономической помощи».
В этой телеграмме впервые был сформулирован принцип, что предоставление американской помощи зависит от политической поддержки, получаемой США. Конечно, это еще не стало официальным принципом американской внешней политики («План Маршалла» имел в своей основе гуманитарные идеи), однако ход будущих событий был предрешен.
Ответ Штейнгардта не менее значим. В нем излагалось мнение Яна Масарика – сына основателя Чехословацкой Республики, по своим убеждениям не коммуниста, а социал-демократа. То, что говорил Масарик, являлось свидетельством агонии, переживаемой Восточной Европой, попыткой объяснить Западу, как наилучшим образом содействовать делу свободы. Штейнгардт следующим образом сообщал Бирнсу о своей беседе с Масариком:
«В нынешних условиях Масарик считает предпочтительным голосовать вместе с Советским Союзом почти во всех случаях, когда то же самое делают Польша и Югославия. Он убежден, что это не наносит ущерба США, в то время как Чехословакия может выиграть от этого. Он подчеркнул, что благодаря тому, что Чехословакия именно так голосовала до сих пор, Советский Союз строго воздерживается от вмешательства во внутренние дела Чехословакии. В результате умеренные круги постепенно наращивают успех в деле поворота страны вновь на путь демократического развития. Он доказывает, что возврат Чехословакии в ближайшем будущем к демократическим порядкам стал возможным благодаря невмешательству Советов, и это в конечном счете будет более выгодно для США, чем ничего не значащие голосования на международных конференциях…»
Сегодня трудно обвинять Масарика в неправильной линии. (Ян Масарик после «путча» согласился остаться на посту министра иностранных дел. Однако 10 марта 1948 года он трагически погиб, выпав из окна своего служебного кабинета. До настоящего времени остается спорным вопрос о том, выпрыгнул ли он сам, упал нечаянно или был выброшен кем-то… Несмотря на ряд официальных и неофициальных расследований, этот случай никогда не был объяснен удовлетворительным образом.)
Ясно, что в 1946 году на «порабощенные народы» (по американской формулировке) начало оказываться давление с двух сторон. Советы требовали политической поддержки в обмен на невмешательство во внутренние дела. Американцы же требовали некоторой политической поддержки в обмен на свою помощь. Не нужно обладать большой логикой, чтобы понять несовместимость этих двух требований.
Творцы американской политики оказались неспособными понять, что коммунизм как таковой отнюдь не является пугалом, что нет абсолютно никаких причин, которые могли бы воспрепятствовать существованию двух экономических систем – капитализма и коммунизма. В любом случае мировая коммунистическая революция определялась революцией технической, так быстро изменявшей облик стран, традиционно считавшихся слаборазвитыми. Государство, официальной религией которого является атеизм, заслуживало сожаления не больше, чем государство, основанное (подобно Израилю, который так усердно поддерживают США) на солидных теократически принципах. Итак, США разработали свои долгосрочные планы. Американцы вознамерились осуществлять, только в обратном направлении, то, чем занимался старый довоенный Коминтерн, инспирировавший саботаж на Западе в попытке подорвать его институты. Многие полагали, как это сформулировал в 1953 году сенатский комитет по коммунистической агрессии, что «мирное сосуществование является коммунистическим мифом, который может быть осуществлен только путем полного отказа от нашего свободного образа жизни в пользу рабства под игом коммунизма, контролируемого Москвой». У правительства США не хватало веры в свой собственный американский образ жизни и его способность выстоять перед очевидно неэффективным и неудачным коммунистическим экспериментом.
Путаница в умах, которая, по-видимому, характеризовала тот период, наглядно проявилась в истеричной кампании, поднятой вокруг вопроса о мерах безопасности по сохранению секрета атомной бомбы. Американская атомная монополия представлялась главной целью, подорвать которую стремились советские шпионы. В результате на свет появились клятвы в лояльности, судебные процессы над предателями, прения в конгрессе, и все это разжигало антикоммунистические страсти внутри страны. Подобно тому, как в военный период население Англии убеждали в том, что «и у стен есть уши», в США политические деятели и правая пресса преднамеренно пытались внушить людям мысль, что коммунистические шпионы скрываются за каждым углом. Мало кто понимал, какая в этом таится опасность. Генри Стимсон, республиканский министр обороны в правительстве президента Трумэна, призывал Америку открыто поделиться атомными секретами с Россией, с тем чтобы предотвратить «отчаянную секретную гонку вооружений». Но эта идея, несмотря на ее дальновидность, никогда не подвергалась серьезному изучению. Вместо этого США создали аппарат безопасности, гораздо более грубый и безжалостный, чем что-либо подобное, существовавшее у американцев во время войны. Одновременно была развернута пропагандистская кампания против коммунистов и тех, кто им сочувствовал. Организаторы кампании использовали порожденное бомбой беспокойство в мире для того, чтобы внушить американскому народу и союзникам США: они могут считать себя в безопасности до тех пор, пока Россия не располагает атомной бомбой.
Сейчас, конечно, есть возможность оглянуться назад и увидеть, насколько все это было бесполезным. И не только потому, что события доказали беспочвенность подобных аргументов, но и потому, что разведывательные службы допустили ошибку в той единственной области, которая входит в их компетенцию: в области безопасности. В своей книге «Гуманное использование человеческих существ» (в русском переводе опубликованной под названием «Кибернетика и общество» в 1958 году) Норберт Винер писал: «При изучении такой научно-естественной проблемы как атомная реакция и атомный взрыв, самая ценная информация, которую мы можем сообщить общественности, состоит в том, что такие проблемы существуют. Стоит только ученому начать исследовать проблему, о которой ему известно, что она имеет решение, его положение меняется. Он уже примерно на 50% приблизился к ответу».
Правительство США само разоблачило секрет атомной бомбы, когда 6 августа 1945 года американский стратегический бомбардировщик сбросил ее на Хиросиму. С того самого момента создание СССР подобного оружия стало неизбежным; он должен был создать бомбу, причем быстро.
Шпиономания достигла своего апогея по другую сторону железного занавеса. Этому способствовал тот факт, что в странах Восточной Европы, Франции и Германии сохранились агенты шпионских служб военного времени, искавшие ныне, новых хозяев. Американские посольства во всех восточноевропейских странах осаждались местными гражданами, предлагавшими свои услуги – обычно для того, чтобы заработать себе право на жизнь в США. Более того, разведывательные операции проводились под руководством бывших работников Управления стратегических служб в Западной Европе, находившихся на территории Западной Германии; эти люди, возможно, имели хорошую военную подготовку, но они не обладали достаточными политическими знаниями и зрелостью. Они показали себя непригодными для выполнения задач и фактически приносили вред. Каждый раз, когда тайная полиция восточноевропейских стран обнаруживала настоящего шпиона или признаки сбрасывания людей на парашюте над своей территорией, она лишь усиливала меры безопасности.
В этом также состояла ирония судьбы в тот период: хотя русским казалось, что за каждым кустом скрываются американские агенты, в действительности их было мало и они в большинстве своем были плохо подготовлены как в общем, так и в специальном плане.
В конце войны президент Трумэн распустил Управление стратегических служб под предлогом, что в мирное время нет необходимости тратить деньги на разведывательные агентства. Это была восхитительная точка зрения, напоминавшая о том великом периоде американской наивности после войны, когда Генри Стимсон ликвидировал дешифровальную службу Государственного департамента, заявив: «Джентльмены, не следует читать корреспонденцию других людей».
Таким образом США вступили в «холодную войну» совершенно не подготовленными для ее ведения. Несколько военных атташе, незначительное число сотрудников разведки Государственного департамента и несколько сотрудников бывшего Управления стратегических служб, приданных военным миссиям в Европе, – вот и все, что имелось. Качество получаемой информации находилось на крайне низком уровне.
Трумэн скоро понял, что он проявил легкомыслие, но он все еще, по-видимому, не был убежден в необходимости проведения в мирное время широких разведывательных операций. Такое положение продолжалось до 1947 года, когда на основе Акта о национальной безопасности было организовано Центральное разведывательное управление во главе с контр-адмиралом Pecкью Хилленкётером.
Но даже и тогда на ЦРУ была возложена лишь задача «координировать» деятельность других американских разведывательных служб. Лишь летом 1948 года Национальный совет безопасности издал директиву № 10/2, по которой ЦРУ было дано право «проводить операции по указанию Национального совета безопасности». Было бы неправильным полагать, что тайные операции до тех пор не проводились. Например, советским отделом ЦРУ руководили уроженец Польши капитан-лейтенант Сэмюэль Френкель и полковник морской пехоты Гарольд Мориэ, которые получили опыт разведывательной работы, будучи американскими военно-морскими атташе в Мурманске во время войны. Этот отдел был полностью самостоятельным и проводил свои операции оригинально, с умом и воображением.
К тому же ЦРУ уже успело установить контроль над знаменитой русской антисоветской сетью генерала Рейнхардта Гелена, который предложил в конце войны свои услуги американцам и служил им так же добросовестно, как и Гитлеру.
Первоначально кое-кто проявлял отвращение к самой идее использования того, что считалось «грязной информацией от грязного человека». Однако скоро с подобными взглядами было покончено, поскольку идеи «холодной войны» полностью овладели творцами американской политики.
Итак, обе стороны создавали свои разведывательные службы, поставлявшие передовые отряды для действий на фронтах «холодной войны». Отношения между Востоком и Западом были подорваны до такой степени, что они вообще почти перестали существовать. Призрак ядерной войны постоянно маячил на горизонте. Каждый лагерь лихорадочно перевооружался. А чтобы обосновать необходимость этого, пропаганда разжигала настроения крайней нетерпимости. Дипломаты опускались до обычной брани. Понимание и разум были исключены из политического словаря. Антикоммунистическая «охота за ведьмами» породила волну истерии в США. Тайная полиция в России и Восточной Европе действовала подобно саранче, уничтожаявсе живое.
Сложилась обстановка, благоприятная для любых эксцессов. В этой сгущенной и отравленной атмосфере неизбежно, на мой взгляд, родилась идея операции «Раскол».
ГЛАВА 1. СВИДАНИЕ НА СКАМЕЙКЕ В ПАРКЕ
Сильный ветер поднимал клубы послевоенной пыли, несколько оживляя безжизненные развалины. Кругом царили разруха и грязь, которые превратились в последние годы в такую же характерную принадлежность Варшавы, как и река Висла. Редкий трамвай громыхал по рельсам, рассыпая под дугой искры, освещавшие разбитые немецкими снарядами дома – красноречивое доказательство разрушительной мощи вермахта. Зимнее небо, подобно серому одеялу, нависло над городом, придавая ему еще более хмурый вид. Вот появился взвод советских солдат – все в грязных сапогах и поношенной форме; чувствуется, что дух их подавлен окружающей атмосферой ненависти. Им было трудно понять ее причину: разве они в конце концов не освободили Польшу от нацистского врага, так безжалостно разрушившего этот некогда прекрасный город? Политрук, пытаясь дать ответ на этот вопрос, утверждал: реакционеры все еще сохраняют влияние на польский народ; враги и их агентура, как, например, католическая церковь, проникли повсюду: пока они не будут выкорчеваны, оголтелая кампания лжи против Красной Армии и ее великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина будет продолжаться. И все же солдаты были обескуражены. Победа не должна быть такой.
Укрывшись среди развалин здания (некогда здесь был магазин), капитан Майкл Салливен наблюдал за солдатами, хотя у него и не было необходимости прятаться, поскольку документы были в порядке. К тому же он мог отлично аргументировать причину своего пребывания в этой части города, редко посещаемой иностранцами. И все же он рассудил: лучше не бросаться в глаза ни русским, ни полякам.
Чувство опасности не оставляло его, и Салливен не был уверен, что, если сейчас с ним кто-нибудь заговорит, он сможет сдержать волнение в голосе. Конечно, вероятность того, что Советы готовят ему ловушку, чрезвычайно велика. Даже Лондон, потребовавший от него пойти на данную встречу, признавал это. И тем не менее вероятность, что этот поляк в самом деле желает переметнуться на сторону Запада, представлялась настолько привлекательной и перспективной, что Лондон распорядился: каким бы ни был риск, встреча должна состояться.
Были приняты все меры предосторожности, чтобы избежать возможного провала. Салливен – глава службы Интеллидженс сервис в Польше – был полностью отстранен от работы со своей агентурной сетью и больше не занимался ее реорганизацией. Как только Салливен был задействован в этой операции, в Варшаву прибыл новый резидент, сменивший его. Самые ценные из известных Салливену агентов были отозваны из страны на случай, если его схватят и он под пыткой будет вынужден назвать их имена. По той же причине от Салливена было скрыто, кто является новым резидентом.
От разработанной и созданной им в 1945 году системы связи полностью отказались, была создана новая система. Известные Салливену люди в соседних странах, как англичане, так и местные, были оповещены об опасности и некоторые из них отозваны. Секретная разведывательная служба (Интеллидженс сервис) Его Величества не любила оставлять события на произвол судьбы. Поэтому на случай, если Салливен сам попадет в ловушку, все должно быть подготовлено к тому, чтобы любая информация, которую он мог бы предоставить другой стороне, имела бы лишь историческую ценность. Конечно, в том, что делалось, существовала большая доля риска. Поспешный ввод в действие новых людей увеличивал опасность внедрения в агентурную сеть двойников. И в самом деле, кое-кто в Лондоне возражал против выхода Салливена на встречу: они опасались коварного русского заговора с целью вынудить Интеллидженс сервис дезорганизовать свою эффективную разведывательную сеть в Польше, что позволит русским перехватывать каждого вновь прибывающего агента и вместо него внедрять своих людей. Эта точка зрения была отклонена, поскольку, как любил говорить сэр Стьюарт Мензис – глава Интеллидженс сервис, «как только вы наделили противника всеохватывающим высшим разумом, у вас не остается иного выбора, как ничего не делать».
Даже известие о том, что англичане «накололи» активного агента МГБ, которого они в случае необходимости могли бы обменять на него, не могло восстановить спокойствие в душе Салливена. Он достаточно долго работал в Восточной Европе, чтобы знать, сколь многого могут добиться следователи от человека за считанные дни. (МГБ – советское Министерство государственной безопасности, руководившее разведывательной службой за рубежом, в 1954 году было преобразовано в КГБ – Комитет государственной безопасности.)
Одним из самых важных звеньев в шпионской сети является легальный представитель, своего рода «посол от шпионов», в стране, где он аккредитован. Этот так называемый «легал» не знает никаких деталей организации шпионской деятельности своего государства в стране пребывания, но он может быстро установить контакт с резидентом, которому подчинен. Его задача состоит в установлении связей с местными жителями, в получении сведений от властей страны, способных заинтересовать его резидента; и он должен вообще помогать распутывать всякие сложные проблемы, которые неизбежно возникают в связи со шпионской деятельностью. Другая сторона, конечно, знает, кто он в действительности. Среди своих же только послу (и даже не всегда) разрешается знать, каковы его истинные функции.
…Все это дело началось для Салливена через три недели после того, как тот поляк установил контакт с англичанином – «легалом», заявив, что он хотел бы завязать определенное сотрудничество с Западом. После этого «легал» доложил о происшедшем Салливену вместе с данными на поляка. Последнему немедленно была дана кличка – Алис. Алис дал понять, что если англичане заинтересуются им, то он согласен встретиться только с самим резидентом, эта встреча должна произойти в течение трех недель в заранее обусловленном месте. Долго не раздумывая, Лондон решил, что Салливен должен пойти на эту встречу. Сейчас он с горечью думал, что если дело кончится провалом, то в лучшем случае ему предстоит пережить несколько неприятных дней, в худшем – получить пулю в затылок.
Во многих отношениях Салливен (это почти наверняка не было его настоящим именем) был типичным представителем своей профессии. Он получил традиционное образование: школа, Кембриджский университет, служба в армии, а во время войны – работа в Управлении специальных операций. Его перевод в Интеллидженс сервис произошел благодаря всего лишь одному обстоятельству: он бегло говорил по-польски. Его отец был бумажным фабрикантом и вел дела почти исключительно с поляками. В связи с этим он сам выучил польский язык и настоял на том, чтобы на нем разговаривали дома. В результате Салливен получил квалификацию специалиста в области восточноевропейских языков. Но Интеллидженс сервис связывала с ним более важные планы. С начала 40-х годов английская разведка полагала, что поражение Германии, возможно, приведет к еще большей войне с Россией из-за Польши. И поэтому Салливена держали в стороне от поляков с тем, чтобы он никоим образом не был бы перед ними скомпрометирован.
Как только Польша была освобождена, Салливен прибыл туда в качестве главы английской службы по оказанию помощи. Используя свое официальное положение в качестве прикрытия, он создал одну из самых сложных и хорошо организованных сетей политической разведки из действовавших в то время в.мире. Его сеть стала центром мощного антикоммунистического, антирусского Сопротивления. Известные антикоммунисты переправлялись в безопасные места – иногда из тюрем; саботаж и терроризм использовались также очень широко. Он организовывал распространение зловещих слухов: о недостатках продовольствия, волнениях в провинциях, предстоящей коллективизации крестьянских хозяйств, надругательстве над святыми местами. Бывших служащих антикоммунистической польской армии, которая храбро сражалась против Германии, подстрекали сохранять оружие, дожидаясь момента, когда начнется контрреволюция. В 1945 году, выполняя инструкции центра, Салливен и его агенты помогли организовать широкие антисемитские выступления, в том числе в Кракове. На первых порах возникали ситуации, когда казалось, что успех (восстание в масштабе всей страны с целью свержения правительства) совсем близок. Но, увы, шел 1948 год, и Салливен понимал, что битва на этом этапе проиграна. Польская тайная полиция (известная любому гражданину как «УБ» или «Безпека») сумела установить свой контроль в стране. А после того, как они достигли этого с помощью советских советников, вряд ли можно было ожидать, что польские спецслужбы легко откажутся от своих достижений. Поначалу казалось, что люди Салливена (почти все они были польскими гражданами) обладают каким-то иммунитетом: они свободно разъезжали по стране, сея смятение и хаос. Теперь же почти ежедневно кого-нибудь из них арестовывали. В результате, когда коммунисты полностью обеспечили свою власть в Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Албании, машина сталинского террора начала действовать в полную силу. Если прежде Салливен находил благоприятную почву для своей деятельности, то теперь эта почва стала бесплодной, так как население, которому внушили, что все беды являются результатом военных приготовлений Запада, становилось все более напуганным и враждебным. Хотя Салливен никогда не сомневался в справедливости своего дела, сейчас он все больше задумывался о его бесполезности. Он устал. Все труднее становилось планировать ту или иную операцию. Многие из его лучших людей были арестованы. Он больше не обладал прежней организацией, или внутренними контактами, и ныне, как бы подчеркивая изменившееся положение, его решили вывести из подполья, чтобы свести с человеком, который был… одним из его главных противников.
Салливен медленно шел по своему маршруту. Видимо, произошло очередное короткое замыкание – ни один из уличных фонарей не горел. Натыкаясь на неубранные обломки кирпича, он добрался до скамейки, стоявшей среди старых укреплений. Посмотрел на часы: до встречи оставалось пять минут. Он пришел раньше времени: явное нарушение дисциплины, что недопустимо. Ведь время – это передний край обороны агента. Или вы приходите вовремя, или совсем не приходите – таков закон.
Салливен сел на скамейку, с опаской осмотрелся. Лишь огромным усилием воли он удержал себя от того, чтобы не вернуться в свою уютную комнату в отеле «Полония». Тут он увидел Алиса, осторожно обходящего стену и пробирающегося между камнями. Салливен удивился, что поляк так молод. На минуту возникла мысль, что, быть может, это не тот, кого он ждет. Но затем он вспомнил, что Алис должен быть не старше тридцати двух лет.
Человек подал знак Салливену оставаться на месте. На нем был потрепанный синий костюм, поверх которого накинут очень длинный дождевик. Он бодро улыбнулся и присел рядом.
– Я тут, – несколько бессмысленно сказал Салливен. – Вы хотите что-то предложить?
Алис утвердительно кивнул. Его звали Йозеф Святло. Хотя его лицо было совершенно незнакомо Салливену, это был один из двенадцати людей, наиболее влиятельных и внушавших страх в Польше.
Да, у него было предложение: подполковник Йозеф Святло вознамерился изменить своей стране…
ГЛАВА 2. ПОЛЬСКИЙ КОШМАР
Подполковник Йозеф Святло, несмотря на свою молодость, олицетворял собой то, что можно назвать беспомощной жертвой польской истории. Как и многие поляки, он страдал от раздвоенности сознания и национальной гордости. Он стал жертвой того политического водоворота, который восстановил поляков друг против друга и, по-видимому, затянул страну в трясину «холодной войны». Всегда нелегко было чувствовать себя поляком, но в сорок восьмом году Россия и США сделали это почти невозможным.
Йозеф Святло происходил из бедной семьи, принадлежащей к обществу, раздираемому, как ему представлялось, социальной несправедливостью. Умный и честолюбивый, недовольный, как он писал впоследствии, «ужасными экономическими условиями, в которых жили я и моя семья», Святло в 16 лет оставил школу, а в 18 лет вступил в подпольную коммунистическую партию. Вскоре он зарекомендовал себя в местной партийной ячейке отличным работником.
Когда Святло был ребенком, его родина боролась за сохранение своей независимости. На Западе милитаристская фашистская Германия была полна решимости отвоевать у Польши то, что потеряла в Версале после Первой мировой войны. На Востоке Сталин считал Польшу не только традиционным врагом России, но и центральным звеном ненавистного ему «санитарного кордона», возведенного западными державами вдоль границы Советского Союза, чтобы предотвратить проникновение вируса коммунизма в свои страны. Малоэффективное польское «колониальное правительство» тщетно пыталось балансировать между этими двумя противостоящими силами. Оно (правительство) никогда фактически не было прорусским. Но оно же старалось не скатиться на антигерманские позиции как во внутренней, так и во внешней политике. Отсутствие четкой позиции намного усложняло задачу нелегальной подпольной коммунистической партии по мобилизации общественного мнения против правительства. Кроме того, перед польскими коммунистами, вроде молодого Святло, стояла также и другая проблема. Дело в том, что польский национализм требовал, чтобы восточные границы Польши, отвоеванные у России во время войны в 1920 году, остались неприкосновенными. Кремль думал иначе…
Многие видели выход из этих противоречий в идеях Розы Люксембург (убитой в Германии в 1919 году), которая призывала к созданию настоящего интернационального социалистического общества, где не будет противостояния между независимой Польшей и Россией. Для Сталина это было откровенной ересью – троцкизм в его худшем виде. В 1938 году, разозленный непослушанием польских коммунистов и движимый своими идеями о разделе Польши между Германией и Россией, Сталин исключил всю Польскую коммунистическую партию из Коминтерна. Большинство польских коммунистов, находившихся в то время в Москве, были либо казнены, либо отправлены в концентрационные лагеря.
Те польские коммунисты, которые оставались у себя дома, либо отошли от активной деятельности, либо были, подобно Святло (его дважды арестовывали), заключены в тюрьму. Движение к которому Святло примкнул в юном возрасте, было окончательно подорвано, когда германская армия первого сентября 1939 года осуществила свой «блицкриг» против Польши, а Россия цинично использовала ситуацию и в соответствии с пактом Молотова – Риббентропа захватила восточную половину Польши.
В июне 1941 года, когда Святло уже было 26 лет, обстановка вновь изменилась. Осуществляя «План Барбаросса», Гитлер вторгся в Советский Союз. Неожиданно Польша оказалась союзницей России в общей борьбе против нацистов. Россия установила дипломатические отношения с польским правительством, находившимся в изгнании в Лондоне. Было оговорено, что советско-германский договор 1939 года, разделивший Польшу между двумя державами-победительницами, утратил свою силу.
Поляки, депортированные русскими после того, как Советский Союз овладел «своей» половиной их страны, освобождались тысячами. Им было разрешено создать польскую армию под командованием генерала Владислава Андерса и выехать с этой целью из России через Персию для борьбы в составе британских сил в Африке. Святло, мобилизованный в армию еще в 1938 году, попал в немецкий плен, откуда ему удалось бежать. Вместе е другими поляками он принял участие в создании армии под командованием генерала Зигмунда Берлинга для участия в боевых действиях на русском фронте. В течение короткого времени казалось, что Польша и Россия ведут одну и ту же войну против общего врага. Но так не могло продолжаться долго. Сталин вскоре дал понять, что, как только Германия потерпит поражение, он предложит обеспечить безопасность своих границ с Польшей, установив их по «линии Керзона» 1920 года.
4 января 1944 года, когда Красная Армия пересекла довоенную польскую границу и освободила первые километры польской территории, противоречия между поляками обострились. Политики расценили это весьма своеобразно: польская территория может быть освобождена, но Польша еще по этому поводу не высказалась. Несколькими днями позднее руководящие польские коммунисты совместно с несколькими сочувствовавшими им левыми, сознавая, что именно Красная Армия, а не англичане или американцы, освободит страну, создали Национальный совет для выполнения административных функций на освобожденных территориях. Этот факт побудил польское правительство в Лондоне провозгласить создание Совета национального единства как органа власти, действующего до того времени, пока правительство не возвратится из Лондона и не займет свое законное место в польском государстве.
Сталинская тактика была проста: он согласился бы на любое антифашистское польское правительство, признающее законность «линии Керзона». Черчилль умолял лондонских поляков согласиться на «линию Керзона», с тем чтобы они могли возвратиться и принять участие в формировании нового правительства на широкой основе. Но те были непреклонны: границы Польши должны остаться неприкосновенными. Неспособное заручиться где-либо поддержкой, польское правительство в изгнании скоро оказалось полностью бессильным.
Между тем Красная Армия продвигалась по польской территории. В июле 1944 года, когда Святло уже был одним из руководящих офицеров-политработников армии Берлинга, Красная Армия пересекла «линию Керзона» и немедленно создала в городе Люблине Польский комитет национального освобождения, известный как Люблинский комитет. Скоро стало очевидным, что Советы намерены признать этот орган, а не правительство в Лондоне в качестве ядра будущего правительства Польши. Сталин потребовал создания такой администрации, которая смогла бы гарантировать его солдатам возможность вести борьбу против жестокого врага на фронте, не отвлекая силы на защиту тыла против враждебных польских партизанских сил.
Эти острые политические противоречия достигли апогея в 5 часов вечера 1 августа 1944 года, когда население Варшавы подняло восстание против нацистских захватчиков. Генерал Бур-Комаровский, командующий польской армией в Варшаве, имел достаточно продовольствия и вооружения, чтобы развернуть боевые действия в условиях большого города и вести их в течение семи дней. В первые фантастические двадцать четыре часа восстания его армия численностью в сорок тысяч человек захватила у немцев две трети Варшавы. Казалось, победа в руках восставших. Тем более что напротив, на противоположном берегу Вислы, стояли части Красной Армии, располагавшие всеми видами оружия, необходимыми для подавления немецкого сопротивления. Но битва в городе продолжалась два месяца. Части Красной Армии, находившиеся на расстоянии пушечного выстрела от города… ждали.[
Вся эта история завершилась столь плачевно лишь по одной причине: у маршала Сталина были иные планы. Поэтому Варшава истекала кровью. 200 тысяч поляков погибли, а с ними потеряло последнюю надежду правительство в изгнании в Лондоне. К моменту, когда части Красной Армии вошли в город, Варшава представляла собой пустыню – физическую, моральную и политическую. Был создан вакуум, и Люблинский комитет и НКВД были готовы заполнить его (НКВД – Народный комиссариат внутренних дел разделял с НКГБ – Народным комиссариатом государственной безопасности функции тайной полиции в Советском Союзе. В 1946 году «комиссариаты» стали «министерствами», в связи с чем НКВД превратился в МВД, а НКГБ – в МГБ.)
Польский народ оказался в руках своих Йозефов Святло.
Патриотизм может принимать различные формы. Святло избрал путь, который поляки за пределами Польши, где бы то ни было в мире, находили трудным для понимания. Как политработник армии Берлинга, он сознавал, что какие-либо разумные политические аргументы невозможны в атмосфере, порожденной войной. Более того, он и другие коммунисты видели, что недостаток объективности, продемонстрированный польским правительством в Лондоне, побудил Сталина больше не доверять Польше. Поэтому требовалось создать в Варшаве правительство, достаточно дружественное па отношению к Сталину и способное ликвидировать его тяжелые подозрения. В то же время это правительство должно было быть достаточно независимым, чтобы отвечать патриотическим чувствам польских коммунистов. Трагедия состояла в том, что эти надежды не оправдались точно так же, как потерпели фиаско и планы лондонского правительства.
В 1944-1945 годах дивизия Костюшко из армии Берлинга продвигалась по Польше, а в это время Святло и его друзья, действуя с крайней жестокостью, преследовали тех, кого они считали враждебно настроенными по отношению к Красной Армии, показывая при этом образцы сталинского террора.
Польские коммунисты стояли перед довольно трудным выбором. В Польше, особенно среди сторонников лондонского эмигрантского правительства, многие считали: те, кто сотрудничает с Советами, предают свою родину. Но по мере того как лондонские поляки активизировали свою антирусскую политику, коммунисты были вынуждены демонстрировать готовность Польши стать политическим, дипломатическим и военным союзником СССР. Это им было необходимо, чтобы убедить Сталина: Польша может и должна управляться самостоятельно.
Поскольку армия эмигрантского правительства повернула оружие против «освободителя», польской коммунистической тайной полиции пришлось действовать все более беспощадно чтобы убедить НКВД: это внутренняя польская проблема, которая может быть разрешена самими поляками, без русского вмешательства.
В своем большинстве поляки были настроены антикоммунистически и антирусски. Они так были ожесточены ужасной войной, что, если бы не присутствие Красной Армии, страна была бы потеряна для русских в течение 24 часов, а за неделю было бы сформировано правительство, полностью враждебное Сталину. Поэтому последний требовал все больших доказательств преданности. И скоро люди, подобные Святло, полностью перекрасились в сталинский колер.
По мере того как сталинское владычество над Польшей становилось реальностью, были сделаны дальнейшие уступки, чтобы внушить русским: Польша может самостоятельно управляться внутри советского блока. Но в это время «холодная война» стала набирать силу, и борьба между сверхдержавами ожесточилась. Судьба Польши была предрешена. Россия требовала от нее только дивизий и сотрудничества, подтверждающего лояльность.
Советские представители занимали все руководящие посты, а тем, кто не соглашался с этим, аппарат тайной полиции скоро показал, что они ошиблись. Одним из руководителей этого аппарата стал Йозеф Святло. Безпека, или «УБ», подобно органам тайной полиции в любом тоталитарном государстве, скоро стала единственной организацией внутри Польши, имевшей вес. Все было подчинено ее нуждам. Лишь один президент Болеслав Берут был посвящен во все ее секреты, но он также знал, что в любой момент «УБ» может быть использована против него самого.
В 1948 году, когда Святло установил контакт с Интеллидженс сервис, предложив работать на нее, центральный аппарат польской тайной полиции состоял из девятнадцати управлений, насчитывавших тысячи людей. Офицеры «УБ» представляли собой новую аристократию. Ее работники получали зарплату в 4-5 раз большую, чем средний квалифицированный промышленный рабочий. Им в первую очередь предоставлялись квартиры, им разрешалось приобретать ценные товары в специальных магазинах, куда обычная публика не допускалась. И если в стране крайне не хватало продовольствия, то в столовых «УБ» в Варшаве подавались изысканные блюда, забытые в Польше с довоенных времен. Работники «УБ» пользовались незаконными привилегиями, и мало кто из них был готов рискнуть потерять свое место, вызвав недовольство советских хозяев. Потому что «УБ» находилось под непосредственным контролем назначенных Кремлем офицеров МВД, возглавлявших местные органы и разделявших высшие посты с польскими коллегами (МВД в то время несло ответственность за контрразведку в СССР и странах-сателлитах). Первое управление «УБ» ведало контрразведкой против иностранных разведывательных служб. Второе управление занималось архивами, цензурой корреспонденции из-за границы и прессой; его возглавлял советский полковник. Третье, четвертое и пятое управления, каждое под двойным руководством польского и русского полковников, занимались внутренними подрывными организациями, актами саботажа в легкой промышленности, подрывной деятельностью в некоммунистических политических партиях. Шестое, восьмое и девятое управления осуществляли руководство концентрационными лагерями и тюрьмами в Польше, вопросами саботажа в тяжелой промышленности и на транспорте. Седьмое управление занималось ведением шпионажа за границей, а одиннадцатое управление вело наблюдение за католической церковью, которая всегда рассматривалась как потенциальный противник.
Самым важным было девятое управление, непосредственно подчинявшееся главе тайной русской полиции – Лаврентию Берии. Управление возглавлял мрачный и беспощадный полковник Анатолий Фейгин. Но он обычно действовал по приказу еще более могущественного человека, одного из представителей партийной верхушки, Якова Бермана. Десятое управление было ответственно за идеологическую и политическую чистоту коммунистической партии и правительства Польши. Оно выполняло функции полиции, следившей за полицейскими – уже полицейского государства. Оно вело досье на каждого члена партии в стране, собирало компрометирующие материалы на своих собственных лидеров. Оно имело, право допрашивать подчиненных об их министрах и приказывать министрам увольнять их подчиненных. Любой грешок, каждый слушок, каждый пример нелояльности к президенту Беруту или Москве фиксировался в досье на будущее…
Эти досье служили Сталину орудием угрозы против тех, кто попытался бы когда-либо вести себя неподобающим образом. Ведь лучшая гарантия постоянной лояльности члена партии – знание им, что любой его проступок в прошлом может быть вдруг «раскрыт», а досье направлено прокурору. Что может быть большей гарантией абсолютной лояльности, чем сведения о том, что, дескать, министр, ведающий общественной безопасностью, был, возможно, в прошлом агентом- провокатором?
Десятое управление Безпеки было орудием Сталина внутри Польши. Это была ужасная, внушающая страх организация, а Йозеф Святло был заместителем ее начальника. В 1948 году, к которому относится начало этой истории, коммунистическая партия и правительство Польши были у него в руках. Не было ни одного секрета, которого бы Святло не знал. Ему ничего не стоило добиться назначения или отставки министра…
ГЛАВА 3. БРИТАНЦЫ ВЫХОДЯТ ИЗ ИГРЫ
Получив по телетайпу зашифрованное сообщение из штаб-квартиры Интеллидженс сервис, Ворота Королевы Анны, дом 21, чиновник отдела связи Форин Оффиса в Лондоне немедленно отправил его начальству.
Почти сразу же сообщение Салливена стало объектом ожесточенных споров. И в результате невероятной бюрократической волокиты то, что могло превратиться в триумф англичан, обернулось роковой ошибкой: Интеллидженс сервис отреклась от своей миссии в пользу ЦРУ, по существу, вытекающей из ее репутации как самой мощной разведывательной организации западного мира.
Большинство из нас имеет искаженное и довольно странное представление о том, что из себя представляет современный шпионаж. Это следствие широкого распространения в послевоенное время популярной «шпионской» литературы. В ней, естественно, все внимание сфокусировано на человеке действия. Но оперативник (как его именует разведывательная терминология) является не более чем рядовым в армии привилегированных офицеров. Проверка сведений – вот что ценится в разведке. А она полностью зависит от тех, кто оценивает получаемые сведения. Сообщение о том, что какой-то ответственный коммунист скоро потеряет сбой пост, не имеет никакой ценности, если тот, кто дает оценку информации, не сделает заключение, что этот человек отстаивает особую точку зрения, ввиду чего от него скоро избавятся. Донесение о новых военных сооружениях в районе Полярного круга ничего не означает, пока эксперты не воссоздадут ясную картину новой советской системы установок межконтинентальных баллистических ракет. Информация делает возможной выработку оценки, однако при плохой оценке девяносто процентов всей разведывательной информации бесполезно.
Таким образом, первыми, кто получил сообщение Салливена, были эксперты. Они должны были дать ответ на следующий вопрос: почему Святло хочет изменить, какие выгоды получат Англия или западные союзники, если он это сделает, отсутствует ли какой-либо риск, что Святло является участником сложной дезинформационной игры?
Причины, по которым человек решает перейти на другую сторону, позволяют обычно сделать вывод о его будущей полезности. Мало кто изменяет в расцвете своей карьеры. Большинство из тех, кто идет на такой шаг, уже отстранены от важных постов, а поэтому информация, которую они могут сообщить, имеет лишь историческую ценность. Большинство перебежчиков осознают закат своей карьеры намного позже, чем их коллеги, и Интеллидженс сервис в противоположность ЦРУ всегда относилась к ним с предельной осторожностью, избегая тех, кого она называла «поношенными вещами».
Судя по всему, Святло был далек от того, чтоб ему полностью доверяли русские и чтоб он пользовался доверием поляков. Он был неправдоподобно молодым для столь важного поста. И его ожидало блестящее будущее. В то же время Святло располагал материалами не только сенсационными, но и самыми свежими. Он имел доступ к сверхсекретным архивам, пользовался доверием высшего руководства, и в его интересах было оставаться среди своих. Данный факт сам по себе вызывал настороженность некоторых экспертов: уж слишком легко доставался такой агент, как Святло, он был слишком хорош для того, чтобы быть настоящим.
Поэтому не исключалась возможность, что Святло подставлен русскими. Возможно, МГБ разработало новый способ внедрения шпиона в западные страны под «крышей» перебежчика или, что более правдоподобно, решило использовать Святло для дезинформации западных разведок. Если дело обстояло таким образом, то ясно, данная операция должна была готовиться несколько лет. Иначе если Святло действительно тот, за кого он себя выдает, то при интенсивной передаче информации может не удержаться и выболтать факты, которые русские хотели бы скрыть. Поэтому подобная операция могла быть успешно осуществлена лишь в случае, если бы Святло почти сразу после окончания войны занял фиктивный пост в фиктивном департаменте и ежедневно в течение нескольких лет знакомился с фиктивной информацией. Но это казалось маловероятным, хотя русские и обладали мастерством в проведении подобных операций.
Следовательно, Святло был настоящим перебежчиком. Но почему? Причины, которые он изложил Салливену, были классическими: он стал коммунистом по искреннему убеждению, однако медленно и постепенно осуществление коммунистических идей, сопровождавшееся насилием над человеческой личностью, сначала поразило его, а в конце концов внушило ему отвращение. Разочарование уступило место отчаянию, и сейчас его единственноё желание – перейти на Запад и бороться за дело свободы. Он понимал, что его страна стала всего лишь сателлитом Советского Союза, а польские лидеры всего лишь марионетки в руках своих русских хозяев. Такое объяснение было правдоподобным, поскольку Святло был в высшей степени преуспевающим молодым человеком. Совершенно очевидно, он мог скорее потерять, чем выиграть, если лишится своего влиятельного поста, не имея в перспективе гарантированного будущего на Западе.
Объяснение Салливена, основанное на тщательно собранной в Варшаве информации, было несколько более сложным. По его словам, Святло решил перейти на сторону Запада главным образом под влиянием момента, в связи с тем, что он проиграл битву с одной из самых выдающихся фигур режима Яковом Берманом.
Сотрудник «Юнайтед пресс» в Варшаве до войны и член Центрального Комитета Польской коммунистической партии,. Берман отвечал за вовлечение в ряды партии новых членов из числа интеллигенции. После войны он стал ответственным за вопросы безопасности и партийной идеологии. Будучи в тесной дружбе с Берутом, он занял положение второго после президента человека в стране. Оставалось тайной, каким образом Берману удалось остаться невредимым во время войны, тем более что, по свидетельству ряда арестованных коммунистов, полиции было известно о нем. У Святло, который сразу невзлюбил Бермана, имелось только одно объяснение: Берман находился на службе у политической полиции, которая, возможно, внедрила его в партию в качестве агента-провокатора.
Никаких доказательств того, что Берман сотрудничал с довоенной полицией, не было, но Святло был убежден в этом. Он собрал досье, содержавшее в лучшем случае такие доказательства, как слухи и сплетни, и пошел к президенту, требуя полного партийного расследования. Святло был честолюбивым человеком. В случае отстранения Бермана его путь в верха оказался бы намного проще. Но он руководствовался не только этими мотивами. Святло серьезно относился к своей работе. Он хорошо знал, что в результате запутанной истории Польши в последние годы не каждый был тем, за кого себя выдавал. Стоило потрясти калейдоскопом, и подлец превращался в героя, фашист становился коммунистом, а полицейский шпик – министром правительства Именно его управлению предстояло разобраться во всей этой неразберихе.
Вместо того чтобы отдать распоряжение расследовать справедливость обвинений, высказанных Святло, президент Берут приказал арестовать одного из главных информаторов последнего и порекомендовал Святло держать язык за зубами. В то же время Берут не возражал против продолжения расследования всей деятельности Бермана, нынешней и прошлой, но при этом дал понять, что не намерен принимать никаких мер против своего главного помощника. Возмутившись тем, как отнеслись к его докладу, Святло решил изменить. Это было решение обозленного человека с неудовлетворенным честолюбием, уверенного в том, что система, за которую он боролся всю свою жизнь, непоправимо разъедается коррупцией.
В донесении капитана Салливена говорилось, что, решив перейти на сторону противника, Святло может так же быстро изменить свое побуждение. Необходимо действовать быстро, так как, если Святло пожалеет о своих действиях, жизнь Салливена окажется висящей на волоске. Как он подчеркивал, ничто не было зафиксировано на бумаге, и любая попытка вынудить Святло выполнить свое намерение под давлением шантажа легко может быть отвергнута как провокация Интеллидженс сервис. Но в этом случае он, Салливен, должен быть отозван.
Последний довод Салливена оказался достаточно весомым для того, чтобы те, кто производил оценку, отвергли все, что было им сказано ранее. Ведь нельзя надеяться на оценку человека, у которого явно сдают нервы. Требовалось найти иное объяснение действиям Святло. Поскольку в беседе с Салливеном он вскользь отметил высокий уровень жизни на Западе, Интеллидженс сервис решила (за отсутствием лучших мотивов), что поляком движут «материальные» интересы. Это было сделано просто потому, что перебежчики из восточноевропейских стран на Запад по «материальным» соображениям были наиболее распространенным явлением, и Интеллидженс сервис считала их людьми второго сорта. Таким образом, самый важный перебежчик, пришедший к англичанам в послевоенный период, был ими оценен фактически «за грош».
Перебежчику второго сорта обычно гарантировалось разрешение приехать и поселиться в Англии, но ему не оказывалось никакой помощи ни в организации переезда, ни в устройстве после прибытия.
В конце сороковых годов сотни мелких чиновников, обычно беспартийных, в странах Восточной Европы оказались в тяжелом положении из-за старых связей с англичанами. В английские посольства в соответствующих странах стали поступать просьбы о предоставлении политического убежища, которые затем направлялись к министру внутренних дел на подпись.
На этот раз, получив очередной список лиц с просьбой о предоставлении гарантии политического убежища, министр внутренних дел заупрямился: в списке слишком много людей, и среди них мало кто мог принести пользу Англии. Тогда список был направлен министру иностранных дел Эрнесту Бевину – номинальному правительственному куратору Интеллидженс сервис. Совершенно неожиданно для Интеллидженс сервис Бевин тоже отказался подписать список, более того, он подверг ожесточенной критике методы английской разведки в Восточной Европе, назвав их совершенно непригодными и бесполезными. Как он заявил, страны-сателлиты потеряны для Запада; вести политическую разведку в таких столицах, как Варшава, Будапешт и Бухарест, – это значит напрасно терять время; Интеллидженс сервис должна сосредоточить свои усилия в странах, где Англия еще пользуется влиянием и существует лишь угроза захвата власти коммунистами.
Критика Бевина была несправедливой. Англия все еще располагала единственным по-настоящему эффективным разведывательным аппаратом в западном мире. Организация Гелена в Западной Германии еще не развернула оперативную деятельность. Франция имела слишком много внутренних проблем, чтобы всерьез заниматься шпионажем. В Вашингтоне же все еще велись дебаты относительно того, необходима ли подпольная разведывательная деятельность в мирное время. В действительности же эти споры маскировали совсем иное. Вооруженные силы, государственный департамент и различные частные учреждения финансировали и проводили кровавые операции не только в странах Восточной Европы, но и в Советском Союзе. Вся эта секретная и не очень профессионально подготовленная армия разведчиков неизбежно оказывалась слабее при столкновении с таким широко финансируемым, снаряженным и подготовленным противником, как МВД-МГБ, вышедшим из войны сильным и более эффективным, чем прежде.
Бевин стремился исправить сложившееся положение. Выводя Интеллидженс сервис из Восточной Европы, он непоправимо ослабил всю организацию. У англичан не было достаточного опыта, чтобы действовать быстро и эффективно всюду, а они начали расставлять свои сети в слишком большом районе, располагая ограниченными средствами. Между тем в образовавшийся в Восточной Европе вакуум бросились профессиональные антикоммунисты из американской и западногерманской разведок. Убийства и нанесение увечий стали куда более обычными по мере того, как Интеллидженс сервис со своими традиционными изощренными методами уступала место новым конкурентам. Возможно, Бевин считал, что методы Интеллидженс сервис являются слишком деликатными в период, когда требуются более решительные действия. Быть может, он искал возможность глубже и активнее втянуть американцев в европейские дела, вынудить их ввести в действие свой собственный разведывательный аппарат.
А пока что Интеллидженс сервис с ужасом поняла, что Йозефа Святло низвели до уровня мелкой рыбешки. Наряду с другими ему было отказано в предоставлении политического убежища, и при этих настроениях Бевина нечего было и думать о пересмотре этого вопроса. А ведь фактически Святло был бесценной находкой – мечтой разведчика. И он был почти навсегда потерян из-за немыслимой некомпетентности. Только те, кто работал в правительственных учреждениях, могут понять, как такие вещи становятся возможными.
Сейчас же первейшей заботой Интеллидженс сервис был капитан Майкл Салливен. Если бы Салливен должен был сообщить Святло, что для него ничего не может быть сделано, то не исключено, что с целью самозащиты Святло не только убил бы Салливена, но и ударил бы по любому из его агентов в Польше. Если Интеллидженс сервис ценила Салливена, она не могла пойти на риск поспешного его отзыва из страны. По-видимому, Святло наблюдал за ним в ожидании ответа от Интеллидженс сервис, на что он дал срок в семь дней. Любое внезапное перемещение Салливена могло кончиться для него плачевно. Поэтому нечего торопиться с ответом, а следует в ходе негласных контактов с американцами выяснить, не займутся ли они тем делом, которое начал Салливен. Салливена следует проинструктировать, чтобы он сказал Святло, что им будут заниматься американцы.
Несмотря на презрение, с которым Интеллидженс сервис относилась в то время к американской разведке, она надеялась, что американские разведчики в своих подбитых гвоздями ботинках убедят Святло, что они намерены с ним работать, что англичане сделали свое дело и что ему обеспечено хорошее отношение в будущем.
На следующей встрече Салливен сообщил об этом Алису. Тот согласился с таким решением и вновь исчез. (Салливен возвратился в Лондон и впоследствии работал на Ближнем Востоке; умер от сердечного приступа в Бейруте в 1967 году.)
Между тем Интеллидженс сервис направила письмо в английское посольство в Вашингтоне, прося организовать неофициальную встречу с американцами по вопросу о Святло. Для главного представителя Интеллидженс сервис в Вашингтоне слово «неофициальную» означало лишь одно: связавшись по телефону с Нью-Йорком, он немедленно после этого отправился поездом на только что назначенную встречу с одним из высших руководителей знаменитой старой юридической конторы на Уолл-стрит – «Салливен и Кромвелл».
ГЛАВА 4. В ИГРУ ВСТУПАЕТ ЧЕЛОВЕК С УОЛЛ-СТРИТА
Аллен Уэлш Даллес, сын известного пресвитерианского миссионера, внук государственного секретаря, выпускник Принстонского университета, бывший офицер зарубежной службы и глава миссии Управления стратегических служб в Швейцарии во время Второй мировой войны, располагал всем на Уолл-стрит, чтобы быть принятым на самом высшем уровне. Там он пользовался большим влиянием. Высокий, общительный, корректный интеллектуал, одетый в слегка потертый твидовый пиджак, как человек, который может не заботиться о своем внешнем виде, Даллес располагал связями в самых высоких правительственных сферах. Хотя он и являлся старшим партнером в известной на Уолл-стрит юридической конторе «Салливен и Кромвелл», это было всего лишь прикрытием и оперативной базой для его подлинной деятельности. Потому что, несмотря на различные посты, он никогда не прекращал быть тем, кем он стал, покинув Принстон, – постоянным работником американской разведывательной службы.
В период Второй мировой войны Аллен Даллес оказался в центре международной жизни, и у него пробудился вкус к политическим авантюрам на высшем уровне. (Со временем ему предстоит стать пугалом для всякого рода левых во всем мире, но, как и всякий стереотип, это представление о нем никогда не было вполне истинным.) Вильям (Дикий Билл) Донован – глава Управления стратегических служб – признавал гений Даллеса как организатора тайных разведывательных операций. И Донован же открыл перед ним путь к успеху на этом поприще, предоставив, возможно, самый важный пост в своей организации: отделение Управления стратегических служб в Берне, Швейцария, – в этом естественном пункте пересечения дорог поистине всех разведок военного времени. Здесь Даллес быстро показал себя, но не как одержимый антикоммунист. Таковым он стал впоследствии. Он смотрел на войну как на борьбу против фашизма и совершенно сознательно сотрудничал с коммунистами. С его точки зрения, каждый, кто был готов помочь в этой борьбе, был достаточно для него удобен. Подобно большинству американцев своего класса и образовательного уровня, Аллен Даллес был склонен относиться к России с восхищением, а на коммунизм смотрел как на безобидную эксцентричность, импонировавшую некоторым из его друзей. Британскую империю он считал большей угрозой миру на земле, чем Россия. Поэтому первой задачей после войны должно быть расчленение империи и превращение Британии в маленький остров в стороне от Европы. Сейчас трудно утверждать, насколько глубокой была антипатия, которую ощущали американские интеллектуалы по отношению к Британской империи. И хотя это чувство, возможно, несколько смягчилось под влиянием героического сопротивления англичан нацистам, оно тогда все еще оставалось сильным.
Россия же в годы Второй мировой войны была окружена ореолом романтики. Фантастические потери, которые понес русский народ, битва с немцами у ворот Москвы, а затем великая победа под Сталинградом, бесспорно, являвшаяся поворотным пунктом войны, – все это вызвало восхищение у американцев. Сталин стал казаться почти что добродушным дядюшкой. Конечно, бизнесмены, правые конгрессмены, профессиональные антикоммунисты из руководства профсоюзным движением и еще кое-кто все еще страшились большевистской угрозы, однако политический климат смягчился настолько, что высказывание подобных взглядов вслух стало просто непопулярным.
Тем не менее особый случай, происшедший с Алленом Даллесом во время его работы в Швейцарии, повлиял на его отношение к России. Этот случай повлек за собой глубокое личное разочарование и мог нанести большой ущерб всей карьере Даллеса, так как дело было связано с нарушением полученных им инструкций. (Историки, возможно, сочтут слишком поверхностным предположение о том, что общественные взгляды такого человека, как Даллес, могут быть подвержены влиянию личных переживаний. Но я полагаю, что оскорбления и обиды, униженное достоинство, крушение надежд порой оказывают гораздо большее воздействие на политику и взгляды лидеров великих наций, чем кто-либо может себе помыслить. Стремление представить себе своих лидеров как лишенных простых человеческих чувств направлено к тому, чтобы затемнить, смазать эффект, производимый на них личными трагедиями. Безусловно, большинство людей, знавших Аллена Даллеса, согласятся, что случай в Берне, имевший место в 1945 году, оказал на него глубокое влияние.)
8 марта 1945 года генерал-майор Карл Вольф, убежденный нацист и глава службы СС в Италии, встретился в Берне с Алленом Даллесом. Вольф, полагая, что капитуляция Германии необходима для предотвращения коммунистического марша в Европе, предложил безоговорочную капитуляцию миллионной германской армии в Италии и возможную капитуляцию всего вермахта. Немедленно переговоры были зашифрованы кодовым названием «Санрайз» («Восход солнца»). И на следующий день на них были приглашены представители союзнических штабов в Италии. 13 марта американский генерал Лимэн Лемнитцер и английский генерал Теренц Эри прибыли в Лион для встречи с Вольфом, а 19 марта Вольф возвратился в Италию, чтобы выяснить позицию вермахта и Берлина. Даллес полагал, что он добился наибольшего успеха, какой когда- либо выпадал на долю кого-либо из разведчиков за всю Вторую мировую войну. Но 20 апреля он получил из Вашингтона указание прекратить все контакты с Вольфом.
Дело в том, что Даллес забыл или, возможно, преднамеренно игнорировал деликатность отношений, существовавших в то время между Москвой и Вашингтоном. Когда Сталин услышал об этих переговорах, он потребовал советского участия в них. Но поскольку цель инициативы Вольфа состояла в том, чтобы воспрепятствовать коммунистам, английский генерал сэр Гарольд Александер, главнокомандующий в Италии, по совету Аллена Даллеса отклонил это требование.
Сталин, конечно, знал о том, что происходило, от своих агентов, пристально следивших за переговорами. Он считал, что немцы затеяли переговоры с тем, чтобы получить возможность перебросить три дивизии из Италии на Восточный фронт. Сталин, как он писал об этом в письме к Рузвельту, был уверен в том, что германский командующий на западе Кессельринг «согласился открыть фронт и позволить англо-американским войскам продвигаться на восток, а англо-американцы обещали за это облегчить для немцев условия мирного договора».
Рузвельт раздраженно ответил: «Откровенно говоря, я не могу, избавиться от чувства горькой досады по отношению к Вашим информаторам, кем бы они ни были, за подобное злонамеренное искажение моих действий или действий моих доверенных подчиненных». Сталин ответил: «Я никогда не сомневался в Вашей честности и надежности, как и в честности и надежности мистера Черчилля».
Поделиться книгой: