Элиза Ожешко

Окончив чтение, Павел обычно целует купидончиков с крылышками, изображенных на вложенных Франкой в молитвенник открытках, которые присылали Франке ее поклонники. Он принимает этих купидончиков за ангелов, как кухарка из «Простого сердца» Флобера принимала чучело попугая за святого Духа и молилась перед ним.

Так Ожешко сближает здесь религию с суеверием, подобно тому, как в «Дзюрдзях» она прибегала к известному приему энциклопедистов, все время, давая и суеверие, и религию в одной плоскости, под общим углом зрения.

Сильнее, чем в двух предыдущих белорусских повестях, в повести «Хам» раздается все тот же призыв: «Света, света, света — народу!»

С «Хамом» тесно связана написанная четырьмя годами позднее «деревенская повесть» Элизы Ожешко, озаглавленная «Bene nati» («благородные», о шляхте). Здесь она переходит к художественному изображению мелкой шляхты, живущей целыми деревнями («околицами», «застенками»), пашущей землю, задыхающейся от малоземелья, во всем похожей на обыкновенных крестьян, но отличающейся от них своей кастовой спесью, чванящейся перед мужиками своим подчас весьма спорным дворянством и проникнутой духом той «беспредметной драчливости», который так хорошо подметил в польской шляхте Энгельс.

Если в «Хаме» изображалась кастовая спесь мещанства, то герой этой новой повести, старший лесник из крестьян, красивый, интеллигентный Ежы (Георгий), обручившись с девушкой из мелкой шляхты, Салюсей, становится объектом дикой травли со стороны «благородных» родственников девушки, мелких шляхтичей, клеймящих его все тем же прозвищем «хама».

В обеих повестях — «Хаме» и «Bene nati» — Элиза Ожешко запечатлела свою ненависть к тому кастовому духу, который был серьезнейшим препятствием на пути роста польской демократии, разделяя самих трудящихся и мешая сплочению их сил для крупных исторических и культурных задач — задач всеобщего, национального значения.

XII

В промежутке между выходом в свет «Дзюрдзей» и «Хама» Ожешко напечатала свой большой роман «Над Неманом» (1886), который представляет собой своего рода синтез двадцати лет ее творчества.

Писательница изобразила здесь провинциальное польское общество начала восьмидесятых годов. Особенно полно и ярко, как ни в одном из своих произведений, она показала здесь польскую шляхту.

Основные моменты в ее оценке людей, изображенных ею в романе, — это их отношение к труду и к родине.

Вот, например, Теофиль Ружиц, один из виднейших аристократов края, промотавший в европейских столицах миллионное состояние. Износившийся физически и духовно, он с апатией смотрит на все окружающее, и только морфий возвращает ему некоторую живость. Он обладает изящным вкусом, образован и достаточно умен, чтобы сознавать: «Я не что иное, как великая бесполезность. Я страдаю от огромного количества поглощенных мною трюфелей и заглядываюсь на черный хлеб». Этот «черный хлеб» — героиня романа Юстина, дочь разорившегося средней руки шляхтича Ожельского, который живет вместе с нею у своего дальнего родственника.

А вот другой аристократ, Дажецкий, надутый, высокомерный, недалекого ума «человек, крепко стоящий на золотых ногах», которые слишком часто уносят его за границу.

К ним примыкает Зыгмунт Корчинский, гораздо менее богатый, чем они, но воспитанный матерью, аристократкой, в сознании своей исключительности, даже гениальности; у него были кое-какие способности художника, но они не оправдали больших ожиданий матери. Он тяготится своим положением помещика, хочет продать наследственное имение, уехать за границу и жить там на ренту. Он винит родной край в своем творческом бессилии художника, говоря, что вдохновение не посещает его здесь, среди амбаров и хлевов да серых, скучных полей Белоруссии. Сын демократа, героя восстания 1863 года, покоящегося в братской могиле среди наследственного занеманского бора Корчинских, Зыгмунт отрекается от дела отца и осуждает его как безумца.

Все аристократы, выведенные в романе, ведут совершенно паразитический образ жизни, не дорожат своими землями, тяготятся хозяйством, все тянутся на Запад и более или менее равнодушны к судьбам родины.

От них резко отличается Бенедикт Корчинский, помещик средней руки, весь поглощенный хозяйственными заботами, с трудом удерживающий хозяйство от разорения. Ожешко в его лице изобразила шляхтича, который крепко держится родной земли и усердно работает на ней не хуже какого-нибудь американского фермера, к которому он близок и по размерам своего хозяйства. Но этому шляхтичу-фермеру приходится туго. Его хозяйство постоянно находится на грани разорения. Притом, говорит Ожешко, «несколько крестьянских деревень и одна шляхетская «околица» держали Корчин в настоящей блокаде, и если бы пан Бенедикт сопротивлялся менее энергично, — сотни маленьких рыбок в мгновение ока растерзали бы большую рыбу».

Отношения Корчина со шляхетской околицей — основная тема романа. С наибольшей полнотой изображена в нем именно мелкая шляхта, живущая рядом с Корчином целой деревней — Богатыровичами. «Жители этой деревни обладали когда-то документами, удостоверяющими их дворянство, но давно уж их потеряли, и теперь вели убогую, трудовую жизнь мелких хлебопашцев».

В пору восстания между Корчином и Богатыровичами были самые тесные отношения. Андрей Корчинский, старший брат Бенедикта, был убежденным демократом. Он дружил с Юрием Богатыровичем, и оба давно покоятся в занеманском кургане. Бенедикт, в те годы разделявший убеждения брата, потом озлобился, замкнулся, отошел от заветов Андрея.

Вернуться к этим демократическим заветам, завязать прежние дружеские отношения с Богатыровичами побуждает Бенедикта его сын Витольд, студент, представитель демократических убеждений лучшей части современной польской молодежи, как ее понимает и видит Ожешко.

Юстина, племянница Бенедикта Корчинского, все, более сближаясь с населением трудовой шляхетской «околицы», делает решительный шаг: она выходит замуж за Яна Богатыровича, сына того Юрия Богатыровича, который был соратником и другом Андрея Корчинского.

«Возвратная волна» схлынувшего движения 1863 года (в его демократической части) — такое образное определение дается в романе демократизму молодежи типа Витольда и Юстины.

Витольд и Юстина, не боясь никакого труда, «идут в народ». Но они идут с цивилизующими, просветительскими целями, не задаваясь задачами глубокого социального характера. Они целиком остаются на почве существующей действительности, стараясь лишь вносить в нее поправки, улучшения (примеры, взятые из романа: рытье колодцев, усовершенствование методов ведения полевого хозяйства и садоводства, грамотность и т. п.).

Демократический пафос и вдохновляющий пример молодежи приводят к снятию социальных противоречий Корчина и шляхетской «околицы». Заодно происходит примирение двух поколений, представляемых Бенедиктом и Витольдом Корчинскими, возобновляется связь с лучшими историческими заветами давнего прошлого (вставная историческая новелла «Ян и Цецилия») и демократическими заветами вчерашнего дня, заветами, оказавшимися живучими и стойкими, хотя люди, оставившие их новому поколению, трагически погибли.

Роман «Над Неманом», проникнутый критикой паразитизма высших слоев общества, искренним народолюбием и поэзией труда и природы, имел большой успех. Но как программное произведение, он показал слабость положительных целей, которыми задавалась писательница. Уже современная ей польская критика указывала, что поставленные писательницей положительные социальные цели не могут привести ни к какой имеющей сколько-нибудь серьезное значение общественной реформе.

Крестьянский вопрос, в целом, оставлен в стороне. Писательница пропагандирует необходимость всяческого улучшения взаимоотношений средней и мелкой шляхты, союз которых она склонна считать основой национальной жизни Польши, — идея, безнадежно скомпрометированная к середине восьмидесятых годов, ко времени выхода романа «Над Неманом». Расплывчатый демократизм этого произведения, в сущности, сводится к пропаганде сглаживания социальных противоречий следующими путями: облегчение (средствами культурного воздействия и филантропии) положения трудовой, «омужичившейся» мелкой шляхты; трудовое перерождение средней шляхты, хозяйство которой должно из поместного превратиться в фермерское; ликвидация крупного землевладения как хозяйственной основы социально-паразитического магнатства. Притом, реформистские надежды писательницы основываются, частью, на таких исключительных случаях, как выход Юстины замуж за идеализированного Яна Богатыровича, изображенного к тому же и самой писательницей как единичное явление. Ведь во всей людной шляхетской околице нет другого парня, который был бы Юстине под стать, и только поколением ранее на него был похож Анзельм, его дядя, но тогда Марта, тетка Юстины, так и не решилась выйти за Анзельма замуж, испугавшись труда и тягот деревенской жизни. В том, что представительница нового поколения, Юстина, уже не боясь труда, решается на замужество с однодворцем, Ожешко видит обнадеживающий прогресс.

Помимо этих вскользь отмеченных нами проблем, в романе затронут вопрос о роли женщины в семье, об ее отношении к труду (противопоставление двух аристократок: пани Эмилии, «сильфиды», и пани Кирло, урожденной Ружиц, тяжелым трудом отстаивающей существование своих пятерых детей); затронут вопрос о воспитании молодежи, на примере юношей — Витольда и Зыгмунта Корчинских, девушек — на примере Леони Корчинской и Марыни Кирло и др. проблемы.

Несмотря на несостоятельность своей положительной программы, роман «Над Неманом», являющийся одним из лучших реалистических полотен Элизы Ожешко, имеет большое художественно-познавательное значение, и в свое время он сыграл немалую роль в демократизации сознания некоторых общественных слоев в Польше.

XIII

Время с середины восьмидесятых годов почти до середины девяностых — это пора высшего творческого расцвета Элизы Ожешко.

Но и в эту лучшую пору ее творчества она — писательница переломной эпохи — не смогла вполне преодолеть свой идейный кризис. Она только обошла его, обратившись от мало знакомых ей условий городской жизни к изображению деревни.

С середины девяностых годов Ожешко подпадает под влияние толстовской пропаганды, заметное уже на ее романе «Два полюса» (1893) и сказавшееся особенно разительно в повести «Австралиец» (1894). В «Аргонавтах» (1899) критика буржуазной цивилизации, изображение опустошающей ум и сердце погони за «золотым руном» тоже носят черты толстовства.

Первое десятилетие двадцатого века — последнее в жизни писательницы — ознаменовалось обострением в ней идейного кризиса, о чем уже говорилось выше. В творческом отношении оно лишено единства и не отмечено произведениями, которые много прибавили бы к заслуженной писательницей славе.

Весьма положительное значение имела в эти годы ее борьба с польским декадентством, с проповедью «искусства для искусства», с ницшеанством «сверхчеловеков», поворачивавшихся спиной к народу, проповедовавших безудержно циничное отношение к гражданским идеалам, на защиту которых и встала Элиза Ожешко.

Она выступала здесь как «последний из могикан» того времени, которое дорого было ей в его лучших заветах — любви к родине и к народу, заветах, которым она не изменяла всю жизнь и которым посвятила свою последнюю книгу «Слава побежденным!» (1910).

Эта книга тоже возвращала ее к временам ее молодости, когда она, скромная участница восстания, шила конфедератки, добывала продовольствие и доставляла его вместе с подругами в леса, где засели восставшие.

Работая над этой книгой, водя по бумаге пером в уже коснеющей руке, уходящая из жизни писательница вспоминала:

«И какие бывали чудные восходы солнца, какие разгорались на небе розовые зори, когда мы, бывало, пили из глиняных кружек пенистое молоко, после ночи, проведенной без сна, в трудах и заботах, пили возле грядок с яркими настурциями и пионами.

«И только — увы! — наши возы никогда не останавливались возле крестьянских хат.

«Хаты эти были заперты для нас — увы!

«Их запирали от нас разница в религии, в языке и ошибки наших предков — увы! увы!»

Всю свою дальнейшую жизнь она посвятила тому, чтобы исправить эту ошибку предков.

Но время шло. За сорок с лишним лет, прошедших после поражения восстания, вырос польский пролетариат, возник рабочий вопрос, страна пережила революцию 1905 года. Все это прошло мимо писательницы. Она по-новому повторила на другом историческом этапе ошибку своих предков. Она не переступила порога квартиры рабочего, уже начавшего решительную переделку ненавистных ей социальных отношений.

В этом заключалась ее трагедия. Она не смогла идти в ногу со своим временем. Скованная рядом буржуазно-шляхетских предрассудков, Ожешко не смогла указать народу настоящий путь, но все же сумела обнажить многие язвы современного ей польского общества. Голос ее порой «умел сердца тревожить» и заставлял истинных друзей народа еще глубже задумываться над его судьбой и побуждал их искать способы коренного изменения к улучшению его судьбы.

Несчастья ее родины — три раздела и три ошеломляющих поражения — развили в ней такую горячую любовь к родной стране, что она отдала без остатка всю свою жизнь ей и своему народу.

Она могла бы вслед за Мицкевичем сказать о народе: «Я хочу поднять его, осчастливить, хочу удивить им весь мир».

И в каждом своем произведении она хочет людям труда счастливой жизни, где бы оберегалось их человеческое достоинство, где они были бы сыты, обуты, одеты и обладали необходимым досугом для своего развития и для удовлетворения высших потребностей.

Она хочет видеть их детей здоровыми, румяными, веселыми, их сады цветущими весной и одетыми в золото и пурпур плодов осенью.

Всю жизнь она «с верой и энергией стремилась к свету» и завещала это своим соотечественникам, твердо уповая на духовную силу народа, которая, по ее убеждению, несмотря на материальный гнет жизни, приведет его к добру и красоте.

Однажды (в очерках об опустошительном пожаре Гродно в 1885 году) Элиза Ожешко, говоря об одном замечательном труженике, садовнике, сказала:

«В его разговорах чувствовалось много стойкости труженика, гордости независимого человека; в них сверкали искры гражданских чувств и, по временам, вспыхивал огонь той здоровой поэзии, источник которой составляет любовь к родине, людям и свободе».

В этих словах невольно дана эстетика и всего творчества самой Ожешко.

В ее уже несколько обветшавшем «старосветском» стиле скрывается столько привлекательного, в нем столько славянской задушевности, столько огня гражданских чувств, столько «здоровой поэзии, поэзии любви к родине, людям и свободе», что творчество Ожешко, при ее жизни весьма популярное у русского читателя, найдет к нему путь и сейчас.

Ибо постоянная честная озабоченность судьбами народа — в этом, при всех ее заблуждениях, — вся Ожешко.

Она мечтала о возрождении Полыни. Настоящее возрождение ее многострадальной отчизны наступило. Оно осуществляется героическим трудом народной демократии, ведущей страну по пути социалистического преобразования.