Помоги проекту - поделись книгой:
Сергей Баландин
Основы научного антисемитизма
«Наблюдайте за собою. Если же согрешит против тебя брат твой, выговори ему; и если покается, прости ему; и если семь раз в день согрешит против тебя и семь раз в день обратится, и скажет: каюсь, — прости ему».
«Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи раз, но до седмижды семидесяти раз.»
ПРЕДИСЛОВИЕ
«Один — это я, два — это Телёнок,
три — это Корова…»
Когда три года тому назад я опубликовал на своем старом сайте книгу «Еврейский вопрос. Взгляд очевидца изнутри» — итог моих длительных наблюдений и размышлений над причинами конфликтов, происходящими между евреями и не-евреями, я полагал, что теперь надолго могу оставить эту тему в покое, ибо все основное мною уже было сказано, моя точка зрения сформулирована и ясно выражена, остается только эти готовые принципы претворять в жизнь: разъяснять их непосвященным, защищать в дискуссиях и проповедовать, где только возможно. В сущности, я не предлагал тогда миру ничего нового, напротив, я ставил задачу защиты и пропаганды идей, созданных отнюдь не мною и возникших задолго до меня, но которые многие мои современники стали забывать и отвергать, нередко высмеивая и извращая. Это идеи равноправия, гуманизма, справедливости, интернационализма, свободы совести — словом, все то, за что испокон веков боролась либеральная интеллигенция при любых тоталитарных режимах. Я полагал, что стоит лишь только напомнить людям сии общепризнанные и незыблемые принципы, показать, кто, где и в чем от них отклоняется, как тут же нарушители будут осуждены и их ошибки исправлены. Но в скором времени я увидел, насколько ошибался я сам, но не в принципах, а в своих чаяниях относительно людей, что, как я думал, мыслят теми же категориями, что и я, понимают тот же язык, что и я, и в главном придерживаются тех же морально-этических принципов, что и я.
Первое время я был даже шокирован тем цинизмом, с которым многие мои оппоненты стали отрицать всевозможные, казалось бы, общепринятые истины, общие позиции, отправные точки мировоззрения, без которых, само собой разумеется, любая дискуссия невозможна. Например, как можно спорить с человеком относительно того, что справедливо, что несправедливо, когда он прямо тебе заявляет, что «справедливости нет»? Точно так же отрицалось и право, и закон, и принципы гуманизма, равноправия, категорического императива, требующего: «То, что ты проповедуешь для себя, ты проповедуешь для всех». Все это, — говорили многие, — давно устарело, теперь есть только одно право: право победившего, право захватчика, право наиболее приспособленного, а право есть власть, т. е. произвол властьпридержащего, не ограниченный ни законами, ни этическими нормами (без приуменьшения можно сказать, что подавляющее большинство моих знакомых придерживаются идеологии «Протоколов сионских мудрецов» в чистом виде. Более того, некоторые меня уверяли: «Эпоха диссидентов давно прошла, раньше, может быть, тебя бы за твое инакомыслие кто-нибудь и преследовал бы, но сейчас ты как «Неуловимый Джо» (ковбой из того анекдота, который был абсолютно «неуловим», так как ловить его «на фиг никому не было нужно»), так и сейчас никому твой гуманизм, твоя правда и справедливость не нужны, каждый думает только о себе, остальное его не волнует. Никто не будет тебя слушать, никто не будет читать твою писанину, ибо такие, как ты, давно уже для общества безопасны и безразличны. Потому ничего в мире ты не изменишь, что есть, то и будет». А одна дама на форуме в ответ на мое замечание, что в любом споре неплохо было бы выслушать и другую сторону, сказала следующее: «Мне понравилось ваше предложение приглашать на конференции об антисемитизме антисемитов. Но тогда придется приглашать на конференции о вирусных болезнях вирусов… это может стать опасно, наверное, поэтому пока не приглашают… (я имею в виду — вирусов допускают в пробирках), а вот что если дать им высказаться?!» — Смотрите, какая, однако, у них непоколебимая уверенность в своем превосходстве над гоями!
Конечно, трудно и порой невозможно переубедить того, кто как баран зациклился на своей тупости, но главное не в этом, важнее не быть самим переубежденными баранами. Нам надо самим понять простую вещь, что эти «бараны» не просто бараны, они одержимы преступной идеей, так как откровенно глумятся над всяким Законом и Правосудием, но судить мы их будем не за преступную философию «права сильного», а за конкретные преступления, если таковые обнаружатся — в том и отличие правового сознания от преступного, что первое никогда никого не судит за мысли, какие бы они ни были, но только за конкретные совершенные правонарушения (об этом мы поговорим ниже). А для начала, стоит баранам напомнить басню Крылова про Свинью под дубом. «Дуб» — это современный мир, который изменили и построили поносимые свиньями диссиденты; «корни» — это правовые демократические принципы, на которых зиждется наш мир; «желуди» — это завоевания демократии, либерализма и просвещения, те блага, которыми беззастенчиво пользуются и с них жиреют современные свиньи; «свиньи» — все те, кто так или иначе подрывают корни демократии и права, ну а «ворон» — это всякий, кто время от времени каркает на свиней, побуждая их чуть повыше поднять свои рыла. Мир, безусловно, меняется и будет меняться, независимо от того, хотят этого свиньи или нет, ибо меняют его не они, однако «ворону» тоже следует понимать, какую реакцию производит его «карканье». А как «ворон-автор» может судить о достоинствах и недостатках своей книги? Прежде всего по отзывам и реакции читателей. Приведу одно характерное высказывание, коим мой оппонент косвенно разъяснил мне, что следует на будущее разъяснить и ему, и многим ему подобным: «…Баландин. Вы вмешиваетесь во внутриеврейский спор, участвовать в котором вы, как мне кажется, не имеете никакого права. И если вы сами называете свой сайт «антисемитским», то, извините, но не шли бы вы, куда подальше? Я страсть как не люблю антисемитов. Особенно — идейных».
Спрашивается, понял ли что-нибудь сей человек из сути мною сказанного? Нет, не только не понял, но и не пытался понять. Он придрался к одному слову «антисемит», сразу наклеил свой «ярлык», полагая, что тем самым он поставил и на авторе, и на всех его мыслях крест. Единственно, чего он не учел, это то, что далеко не все понимают слово «антисемит» столь однозначно негативно, ибо означает оно не только позицию арийского нациста противника семитских рас, но также и позицию противника любого расизма, как арийского, так и, естественно, семитского, а точнее, еврейского. Да, некоторые антисемиты бывают расистами, и весьма отвратительными, но это вовсе не значит, что таковыми являются все антисемиты, точно так же не все антикоммунисты фашисты, не все атеисты коммунисты, не все коммунисты сволочи и не все сволочи коммунисты. А поскольку еврейский расизм в последнее время стал доставать уже многих, в том числе и евреев, то и клеймо «антисемита» приобретает значение той рекламы, которая лишь привлекает внимание читателей, а не отвращает их, как то бы хотелось некоторым «рекламодателям». Так, не солгу, мною было установлено по счетчику, что после вышеприведенного высказывания резко возросло число посетителей моего сайта. Надеюсь, что само название настоящей книги также будет иметь определенное воздействие на ее рейтинг.
Но следует сделать отсюда также и другой вывод: Мы не должны давать ни малейшего повода всякого рода извратителям произвольно крутить нашими словами, для этого прежде всего нам нужно утвердить свой язык, свой словарь с четким разъяснением каждого термина, таких, как, например: «еврейство», «антисемитизм», «сионизм» и т. п. Ясно, что необходимость в этом назрела давно, но этого нельзя было сделать в книге, в основном, посвященной полемике с другими авторами, что всегда принуждает полемиста говорить языком оппонента. Для такой задачи нужна отдельная книга, построенная по единой смысловой концепции.
Потом, хотя и невозможно в одном труде объять необъятное и осветить все аспекты проблемы, тем более такой сложной, как еврейский вопрос, все же, поскольку этот вопрос относится к вопросам политическим, а политика не терпит двусмысленности, недосказанности, поэтому для практической агитационной работы всех демократических и правозащитных сил, консолидации и оптимизации которой призвана содействовать настоящая книга, очень важно иметь ясную и относительно завершенную идейную платформу, можно сказать «генеральную линию», как бы ни старалась дискредитировать сие понятие современная постмодернистская идеология. Этой незавершенностью сейчас грешат многие исследования, что, порой авторы даже ставят себе в некую заслугу, цитируя при том слова Галича:
Красиво, но попахивает изрядной демагогией, а для кого-то весьма выгодная позиция: самому ни черта не знать и другим не давать, но при том тихой сапой гнуть свою тайную «генеральную линию». Отчасти сей неопределенностью грешила и моя прежняя книга, потому я и назвал ее несколько неопределенно: «Взгляд очевидца изнутри» — то есть обо всем, что попадает в поле зрения, хотя и с попыткой систематизации). И все-таки это было в полном смысле слова «взглядом», т. е. обзором всего, что я тогда видел, слышал, что наблюдал вокруг себя, т. е., что видел, о том и писал. Много внимания я уделил также сопоставлению своих взглядов со взглядами других авторов и иногда критике последних. Но я не уделил должного внимания диалектике этих взглядов, анализ ограничивался расчленением, не приводя к синтезу, что ставило больше вопросов, чем давало на них ответов. Поэтому, при всем внимании к частностям не разрабатывались концептуальные основы, сообразуясь с которыми можно было бы разбирать каждый конкретный случай, а такие основы насущно нужны каждому полемисту, особенно занимающимся еврейским вопросом. Но опять-таки вывести концептуальные основы в книге, где, в основном, разбираются реальные факты весьма непросто, для этого нужно абстрагироваться от всего конкретного, фактического, эмпирического и сосредоточиться сугубо на философской задаче. Поэтому я решил посмотреть на еврейский вопрос уже не глазами очевидца, а глазами философа, т. е. попытаться за явлениями увидеть сущность.
Могут спросить: «Почему автор называет себя «философом»?» Но как же себя должен назвать человек, который пишет философское исследование, композитором, что ли? Так для известного судебного прецедента в советском правосудии «поэтом» считался только тот, кто где-то числился «поэтом» в каком-нибудь штате на соответствующей должности. Лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский ни по какому штату «поэтом» не проходил, что дало формальный повод судьям обвинить его в туниядстве, процитируем протокол суда:
Судья: А вообще какая ваша специальность?
Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?
Судья: А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…
Бродский: Я не думал, что это дается образованием.
Судья: А чем же?
Бродский: Я думаю, это (растерянно)… от Бога…
/конец цитаты/
Да, я не являюсь «философом по профессии», я не профессор философии и нигде не работаю «философом по должности», как, например, г-н Арье Барац, которого кто-то из журналистов назвал «штатным философом газеты «Вести»», но кто сказал, что философ только тот, кто изучает философию, причем, официально? Философ, прежде всего, тот, кто философствует, кто имеет к сему занятию склонность, если не от Бога, то хотя бы по своей прихоти. Мы, конечно, философских «академиев» не кончали и на ученое корифейство не претендуем, хотя чему-то учились в вузах, что-то постигли сами, кое-какой компетенции постарались достичь, дабы в некоторых вопросах не чувствовать себя полными профанами ниже барацевского уровня. Почему же тогда мы как бы занимаемся не своей специальностью? Ей богу не от хорошей жизни и вот почему: Если бы специальность «философа» была подобна, скажем, музыковеду, мы бы доверили этим специалистам их отрасль и ограничились чтением их популярных книг и статей, ибо ни один музыковед не угрожает нам порабощением, «философ» же претендует не просто на свою науку, он претендует на «священство» и стремится стать «жрецом», господствующим над всем миром, к чему испокон веков стремились все жрецы. Жрец, в отличие от ученого, всегда ревнив и агрессивен в своей нетерпимости, он не может допустить, если кто-то, не принадлежащий к его касте, посягает на дискурс, который он считает своей частной собственностью, а тем, кто владеет дискурсом, т. е. кому дано право интерпретировать и объяснять события и таким образом манипулировать сознанием масс, тем и принадлежит вся власть. Особенно актуальна борьба за дискурс стала сейчас, в наше время. Поэтому, если мы хотим отстоять свою свободу, мы должны владеть тем же оружием, что и наши «жрецы», пока последние не будут поставлены на свое скромное место ученых и исследователей, нам также необходимо заниматься теми же исследованиями.
Имея веские основания не доверять «жрецам» философии, мне и пришлось сделаться независимым исследователем еврейского вопроса, но дабы как-то отличить себя от господ, вышеназванного типа, мне ничего не оставалось делать, как назвать себя философом «нештатным», и в этом самоназвании есть тоже своего рода философская идея. Философ — это всякий, кто мыслит самостоятельно, постигая суть вещей. Философ — всякий, кто чему-то дает свое название, не потому, что так принято это называть, а потому, что его разум видит нечто общее в классах понятий. Первым в мире философом стал Адам в тот момент, когда начал давать свои имена животным: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Быт. 2:19). Начав давать имена животным, Адам тем самым создал свой дискурс стал его хозяином, и, как следует из Библейского текста, сему дискурсу подчинился и Сам Бог, а иначе и не могло быть, ибо Бог как Логос как Слово не существует вне дискурса, только в человеке, как считал Гегель, Абсолютная Идея начинает познавать Самое Себя. У древних народов имя, название, слово, почиталось великой силой. Кто дает чему имя, тот владеет предметом. Победитель, порабощая и подчиняя себе вассала, первым делом менял ему имя (см. 4Цар.23:34, 4Цар.24:17, 2Пар.36:4), ныне, конечно, нравы изменились, но суть языка, суть дискурса, осталась все той же. Наш современник постмодернист Ролан Барт пишет: «…язык, как перформация всякой языковой деятельности, не реакционен и не прогрессивен; это обыкновенный фашист, ибо сущность фашизма не в том, чтобы запрещать, а в том, чтобы понуждать говорить нечто» (Актовая лекция, прочитанная при вступлении в должность заведующего кафедрой литературной семиологии в Колледж де Франс 7 января 1977 года). Таким образом, философ, поскольку он имеет дело с языком, это тоже своего рода фашист, и таковым может быть кто угодно, хоть трехлетний ребенок, хоть козленок из той сказки, цитата из которой взята в качестве эпиграфа к настоящему сочинению. К примеру, как часто взрослые образованные люди чувствуют себя полными дураками в споре с детьми детсадовского возраста, а почему? Потому что не могут говорить с ними на привычном им «образованном» языке и вынуждены подчиняться их простому детскому дискурсу. Однако, по своему опыту учителя, могу сказать, что далеко не все дети, и тем более взрослые, философы, т. е. хозяева дискурса. Пример козленка здесь не такая уж метафора, на самом деле не только философски мыслить, но и элементарно считать до десяти, умеют далеко не все. Так, некоторые мои ученики, при том что числились как вполне успевающие в школе, не обнаруживали понимания того, что такое счет, даже на уровне козленка. Они никак не могли применить свои богатые познания в математике на элементарной практике (а нам в музыке не нужно уметь считать даже до 10, большинство ритмических проблем решается счетом до четырех, ну максимум, до восьми). Они никак не могли понять, что считать — это не считать вообще, перечисляя цифры в определенном порядке, а считать что-то конкретное, что ты ощущаешь и наблюдаешь, например, доли (биты) в музыкальной длительности, или хотя бы ворон на небе, но нет, они продолжают бубнить свое «раз, два, три…» без всякой связи с какой-либо реальностью. Вот один характерный случай из моей практики. Спрашиваю ученицу второго класса:
— Как ты, в арифметике сильна?
— Да, я лучшая в классе, я знаю, что 1+1=2, 2+2=4, 3+3=6!
— Хорошо, а сколько будет два плюс один?
— Нет, так нельзя спрашивать. Учительница учит нас говорить «и еще» (ве-од), потому что слово «плюс» мы еще не понимаем.
— Ну хорошо, сколько будет два и еще один?
— Один.
— Ну как же! Вот смотри: два пальца и один палец, сколько всего пальцев? (Считает: раз, два, три).
— Три.
— Ну правильно. А сколько будет один и еще два?
— Два.
— Ну давай опять считать. Вот один палец, вот еще два, сколько всего?
— Три.
— Так, ну а ты что говорила?
— Ну я же говорила «три», вот: три и три — шесть!
— Но я же не спрашивал, сколько будет три и три, я спрашивал сколько будет один и два, ну и сколько же будет один и два?
— Два!
Может быть, когда-нибудь эта ученица и научится правильно считать и узнает, что означает такое «трудное» понятие, как «плюс», но уже сейчас школа внесла в ее голову вместо понимания ярлыки, которые она клеит не задумываясь, куда надо и куда не надо. С возрастом, особенно, с образованием, количество ярлыков в голове только прибавляется, и, чем оно больше, тем меньше понимания, тем легче поддается сознание человека манипуляции. Такой человек может быть даже профессором философии или популярным философским эссеистом, вроде Бараца, который будет разбрасываться направо и налево философскими ярлыками, такими как: экзистенциализм, дуализм и т. п., так даже и не уяснив для себя, что эти термины выражают, или, чтобы хотя бы не лепить их куда попадя без всякого смысла, и не подумает дать им свое четкое и ясное истолкование. Статьи Бараца — тому наглядный пример. Подробный анализ некоторых из них я проделал в своем эссе «Чешуйчатый змей».
Если судить о состоянии философии вообще на сегодняшний день, то она сама как бы прошла свой диалектический путь по Гегелю от становления до самоотрицания. Поэтому, то, что сегодня называется «философией» в большинстве случаев таковой не является, это, скорее, наука о классификации философских школ, и то не всегда, а порой она есть шарлатанство самой чистой пробы. Сам Барац в своей книге «Там и всегда» пишет, что все истины давно открыты, противоречия преодолены, человечество как бы получило свой «аттестат зрелости»: «Наше время — «последнее время». «Последнее» не обязательно в том смысле, что после нас ничего уже не будет, а в том, что после нас уже не ожидается сногсшибательных новостей в духовной сфере». Американский философ Френсис Фукуяма писал примерно то же самое, хотя и не совсем про наше время, ибо, вероятно, понимал, что отрицать потребность в философии сейчас, значит отрицать и самого себя, и свою работу, однако в будущем, в конце истории нас, по его мнению, ждет не жизнь, а «музей жизни»:
«В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории» (Конец истории?).
Однако определенная доля правды есть и в словах Бараца, и в словах Фукуямы: философия когда-нибудь изживет себя, но произойдет это не раньше, чем остановится жизнь и у людей не останется никаких нерешенных проблем, но, поскольку на наш век проблем еще, видимо, хватит, нам пригодится и философия, чтобы эти проблемы, проанализировать, осмыслить и решить. «Философия» же барацев, по их же собственному признанию, не только не несет миру ничего «сногсшибательного», но и ничего не пытается решать. Для чего же они тогда «философствуют»? — А вот для чего. Барац пишет открытым текстом: «Рассуждения хороши для «вербовки», для того чтобы привлечь в свои ряды, но однажды вступив в строй, их следует прекратить. Разговоры в строю воспринимаются как занижение, как оскорбление веры», — пишет Барац в своей статье «Афины и Иерусалим». Другой подобный ему философ Борис Парамонов (с радио «Свобода») высказался еще откровеннее: «люди понимающие давно уже догадались, что философия есть род художественной игры, что строится она не на поиске истины, а на создании мифа» (Портрет еврея). К этим «понимающим», наверно относится и ныне модный Жак Деррида, который в своей книге «От экономии ограниченной к всеобщей экономии» не постеснялся написать прямым текстом следующее: «В языке должен быть запечатлен известный стратегический выверт, который своим насильственным и скользящим, украдким движением призван изогнуть его старое тело, чтобы соотнести его синтаксис и лексику с высшим молчанием».
Откровенно отрицает философию и Жан Бодрийяр: «Коль скоро мир движется к бредовому положению вещей, и мы должны смещаться к бредовой точке зрения». И далее: «…философия сегодня исчезла …в этом и состоит ее проблема: как существовать в исчезнувшем состоянии?» (Прозрачность Зла). Мы не ставим сейчас себе задачу полемизировать с сей позицией, мы привели ее только затем, чтобы показать, чем, собственно, занимаются т. н. «философы-мифотворцы» и «философы-вербовщики» и чем не собираемся заниматься мы. Если кто-нибудь имел счастье почитать что-либо из работ вышеназванных «мыслителей», то мог заметить одну особенность, характерную для философии т. н. постмодернизма — отсутствие учения как такового. Постмодернист может быть весьма эрудированным в области различных философских идей, он может быть даже страстным коллекционером чужих мыслей, «археологом знаний» (термин Мишеля Фуко), он может даже раскручивать довольно-таки интересные собственные «бредовые идеи», «фантазмы», «симулякры» и т. п., но вы нигде не увидите, чтобы постмодернист кого-либо критиковал, с кем-либо полемизировал, опровергал чьи-либо, по его мнению, ложные утверждения, противопоставлял бы им свои и их чем-то обосновывал. Так, например, тот же Барац как бы декларирует себя философом иудаизма, но покажите мне хотя бы одну его статью, где бы он попытался что-либо опровергнуть в философии христианства или марксизма — нет. Ну пусть тогда хотя бы найдется какое-либо одно принципиальное положение иудаизма, которое было бы доказано, т. е. подтверждено аргументами — тоже нет (евреи всегда были постмодернистами, даже того не осознавая). Таким образом, ни учения, ни мировоззренческой концепции, дающей ключ к различению истины от заблуждений, здесь нет и в помине, в лучшем случае, это реперезентация неких археологических вероучений, давно потерявших свою актуальность и релевантность проблемам, стоящим перед сегодняшним днем, это догмы, которые предлагается принять не раздумывая, без «разговорчиков в строю». Но Бог им судья, нас же не интересует цель кого-либо вербовать или кому-то «промывать мозги», мы постараемся представлять собой другую школу, в которой философия выступает как научный метод познания объективной действительности и способ решения стоящих перед нами проблем.
Что же такое научный метод? Этот вопрос нам также необходимо здесь поставить, ибо слова «наука», «научный метод» многие трактуют по-разному, порой в прямо противоположных значениях. Так, например, Александр Дугин «наукой» называет даже не метод познания, а некое патологическое явление, произошедшее в сознании отошедших от «Традиции» людей: «Под наукой мы понимаем сложившуюся на заре Нового времени систему отношений рассудочного человека с механистически понятой действительностью, включающую теорию — знание об этой действительности (претендующее на объективность, верифицируемость и бесспорность) — и практику (технику) — способы влияния на эту действительность». И далее: «…"наукой" следует именовать то явление, которое возникло на заре Нового времени и предопределило в огромной степени всю его интеллектуальную конструкцию» (Эволюция парадигмальных оснований науки). Ролан Барт, напротив, считает, что каждая эпоха сама определяет, что считать «наукой», а что нет, таким образом, никакого абсолютного критерия для определения этого понятия нет: «Во французских университетах имеется официальный перечень традиционно преподаваемых социальных и гуманитарных наук, который определяет дипломные специальности выпускников, — вы можете быть доктором эстетики, психологии, социологии, но не геральдики, семантики или виктимологии». И далее: «…ведению науки подлежат все те данные, которые общество считает достойными сообщения. Одним словом, наука — это то, что преподается» (От науки к литературе). Но вот наш израильский ученый рав Лайтман, скорее всего, с ним не согласится, поскольку к «науке» причисляет также и Каббалу, за изучение коей Сорбонна пока еще дипломов не выдает. В принципе, мы возражать не будем, даже если какой-нибудь университет начнет выдавать дипломы за гадание на кофейной гуще, но отсюда еще не следует, что и мы должны считать гадание наукой, с другой стороны, ведь и наш научный антисемитизм официально еще нигде не преподают, тем не менее мы называем его «научным»; поэтому мы должны определиться в терминах и уточнить, какие методы познания мы считаем научными, а какие нет и почему; для этого сошлемся на очень ясный и однозначный критерий Энгельса, в свое время много повоевавшего с разного рода шарлатанами, почему-то всегда стремившихся выдать себя за ученых, в то время как не припоминается, чтобы кто-нибудь из ученых когда-нибудь выдавал себя за мистика или колдуна, ведь по логике вещей, те, кто действительно верят в мистику, должны бы были с презрением отбрасывать слово «наука» (как то делает Дугин). Итак, в «Диалектике природы» Энгельс написал следующее: «Легко видеть, что это такого сорта наука, которая выдает за естественное то, что она может объяснить, сводя непонятное ей к сверхъестественным причинам. При этом по существу дела совершенно безразлично, назову ли я причину непонятных явлений случаем или богом. Оба эти названия являются лишь выражением моего незнания и поэтому не относятся к ведению науки. Наука перестает существовать там, где теряет силу необходимая связь». Какая может быть «необходимая связь» в мистике или в теологии, где те или иные откровения просто принимаются на веру? Что ж, вера вещь хорошая, только к «науке» ее причислять совершенно незачем, ибо вера, доказанная экспериментально и обоснованная логически, перестает быть верой: либо вы верите, либо вы сомневаетесь и начинаете проверять и доказывать.
Само собой разумеется, что всякая наука, как и мистика, и философия, может ошибаться, и в этом случае ее выводы не являются истинными, однако, даже имея неверные взгляды, наука не перестает быть наукой, в этом случае говорят о ложных научных теориях. Также и философские заблуждения не перестают быть философскими, даже будучи опровергнутыми. С другой стороны, откровения пророков, мистиков, медиумов и т. п. нередко бывают абсолютно истинными и никем не опровергнутыми, тем не менее сих ясновидящих не называют ни учеными, ни философами. Почему же ложная наука считается наукой, а истинная мистика, эзотерика нет? — потому что даже при всех ее ошибках, у ложной науки исследовательский метод остается научным — т. е. поиск закономерностей, причин и следствий, установление связей необходимости между явлениями. Конечно, не всегда истина познается только научными методами. Так, например, каждый ребенок знает, что яблоко падает с дерева — очевидный факт, но только ученый знает, почему оно падает и почему должно упасть. Мы также не отрицаем возможностей в познании истины разного рода альтернативных науке методов: интуиции, мистических откровений, эзотерических учений и т. п., и если мистики, исследуя наш предмет, придут к тем же выводам, мы будем только рады, но наша концепция принципиально не мистическая, а научная, где каждый (а не только особо посвященные) может проверить аргументированность наших тезисов, проследить цепочку доказательств, найти в ней возможные ошибки или внести свои коррективы.
Кроме того, мы называем нашу концепцию не только научной, но и философской. Что это значит? Прежде всего, то, что в отличие от науки эмпирической, стремящейся установить факт того или иного события, философская концепция занимается исключительно теоретическими проблемами: общими понятиями, терминами, языком, дабы с его помощью можно было бы правильно назвать, интерпретировать и объяснить любой конкретный факт. Философские концепции бывают не только лишь в одной науке, и не всякая философия научна, ибо, собственно, исследовательские функции имеют в ней лишь побочное значение, можно философствовать, ничего конкретного не изучая. Так, например, философия может присутствовать и в художественной литературе, и в поэзии, и в религии, и даже, если хотите, в какой-нибудь фантастике, ничего общего с действительностью не имеющей, ибо философия — это прежде всего искусство мудро мыслить, так же как беллетристика — искусство писать красивым слогом, не важно что, правду или вымысел. Впрочем, это отнюдь не значит, что всякая ненаучная философия есть ложь и шарлатанство. Далеко не все научные трактаты литературно красивы, так и не все, что истинно, мудро и не все мудрое истинно. Телефонный справочник, например, может содержать в себе много правдивой и полезной информации, но никто его мудрой книгой не назовет. Какую же мысль можно назвать мудрой? — Только ту, которая проникает в область неизвестного, открывает какую-то тайну, решает загадку, а не констатирует очевидное, как бы истинна и правильна ни была такая констатация. Поэтому совершенно несправедливо называть кого-либо «мудрецом» только на том основании, что-де много всего знает: пример тому некоторые еврейские «хахамы» и прочие начетчики, которые давно уже ничего не открывают, не решают, не создают, а только повторяют заученные ими догмы. Мудрость — это не знания, наоборот, мудрость — это способность догадываться о том, чего еще никто не знает, способность прозревать невидимое, постигать неочевидное, парадоксальное и даже, если угодно, непознаваемое. Мы решительно отрицаем, что философия — это наука, ибо, в отличие от всех наук, ее прямая задача не знания и даже познание мира, но именно, дословно, любовь к мудрости, наслаждение игрой ума, умничание, так же, как поэзия не просто описание чего-либо, а поэтическое описание, доставляющее эстетическое наслаждение. Поэтому, Борис Парамонов отчасти прав, утверждая, что «философия есть род художественной игры», — это так, но в то же время, та философия, которая «строится не на поиске истины», есть не философия, а софистика, или еще хуже — казуистика, предназначенная для того, чтобы дурачить простачков.
Могут ли философы-одиночки изменить мир? Есть «товарищи», которые, как мы уже упоминали, напрочь отрицают роль и необходимость философов в их жизни, есть и противоположная точка зрения — как писал Томас Карлейль: «…всемирная история, история того, что человек совершил в этом мире, есть, по моему разумению, в сущности, история великих людей, потрудившихся здесь, на земле» (Герои, почитание героев и героическое в истории). Но можно с этими изречениями и поспорить. Порой историю двигали довольно-таки заурядные личности, и с другой стороны, многие гении ничего не смогли изменить в жизни, поскольку родились не в свое время. Наша задача — двигать историю в меру своих сил, а кому дано — не дано, она сама рассудит. И потом, зачем нам «говорить за всю Одессу»? Лучше давайте спросим каждый лично себя: относитесь ли вы к тому числу людей, которым не нужна никакая философия? Если да, то все нижеследующее будет для вас «разговорчиками в строю», если нет, то готовы ли вы принять любую доктрину, что изобретут и навяжут вам иные, пусть даже великие и мудрейшие, идеологи? Что касается меня, то я не отношу себя ни к первому, ни ко второму типу. Я всегда ищу для себя именно те идеи, которые наиболее близки именно мне, а те, что мне не близки, я отвергаю, несмотря даже на авторитетность или пропагандистскую популярность их авторов. Думаю, что так же поступят и большинство разумных людей — они примут ту философию, которая более всего отвечает их чаяниям. Так я советую относиться и своим читателям к моим книгам. Если затрагиваемые мною вопросы вас не интересуют, вы можете дальше не читать, если вы обеспокоены теми же проблемами, что и я, то рад буду поделиться с вами своими размышлениями, но убедительно прошу: не принимайте ни одного моего слова на веру, если вы сами не будете в том внутренне убеждены, если же что-то из прочитанного заставит вас призадуматься, сделать ревизию своих взглядов, тогда я буду считать, что уже частично изменил мир, ибо число моих единомышленников пополнилось. Да, мир изменить одному человеку непросто, но моя книга вовсе не обращена к «миру», она обращена к каждому конкретному читателю, кто будет ее читать или просматривать. Представляя себе духовные запросы массового современного русскоязычного читателя, я предвижу, что навряд ли сия книга станет бестселлером, по крайней мере, сегодня, хотя вполне вероятно, что сама реальность вскоре изменит сознание людей, еще более остро поставив перед ними вопросы, разбираемые в настоящей книге. С людьми иногда происходят странные метаморфозы. Так, когда-то евреев называли «народом книги», в СССР почти все евреи были сплошь книголюбы, в еврейской компании можно было найти наиболее интересных и эрудированных собеседников, во всяком случае, для меня. Но, оказавшись в Израиле, желающих общаться со мной я стал находить все меньше и меньше. Сытая жизнь и ощущение себя хозяевами положения как бы подменили людей. Я заметил, что здесь вообще мало кто понимает, что значит читать и зачем читать, к книгам относятся как мартышка к очкам: то интерьер ими украсят, то в хозяйстве какое применение найдут — мрак. Многие мои знакомые, в свое время заносившиеся своей начитанностью, за 12 лет пребывания в Израиле умудрились не прочесть ни одной книги, несмотря на открывшиеся возможности и доступность информации, о чем советский человек не мог и мечтать. Если в СССР, увидев человека с книгой, его могли бы спросить: «Что ты читаешь?», то в Израиле сейчас даже такого понятия, как «читаешь», не существует, все, о чем вас могут спросить, это: «Что ты учишь?», а однажды, увидев меня, читающим книгу, спросили даже: «Ата митпалель?» (Ты молишься?). Да, похоже, в Израиле это единственное предназначение книг — учиться и молиться. А поскольку «учить» беллетристику и философию особой необходимости нет, то и спрос на такого рода литературу резко упал. Моя книга «Пятое Евангелие» еще пользовалась каким-то спросом именно потому, что ее можно было «учить», в частности, экскурсоводам или просто обывателям, желающим своей эрудицией пустить пыль в глаза приезжающим в страну родственникам. И все они в один голос мне советовали: «Убери свою философию, оставь только информацию». Я говорил: «ну а в спорах о вере, об атеизме, о еврействе, о политике, о культуре, о смысле жизни, наконец, разве вы никогда не участвовали? А ведь именно по этим вопросам вы можете почерпнуть из моих книг массу аргументов, это же тоже своего рода информация?» — «Нет, говорят, нам дискутировать по этим вопросам не с кем и не досуг, мы люди деловые, серьезные». Таким образом, выходит, что еврейская «деловая» образованщина и раньше в России всю литературу «учила», а не читала. — Что ж, остается только посочувствовать несчастным. Я хочу подчеркнуть, что сочувствую отсутствию интереса массового читателя к книгам, знаниям как таковым и философии в частности, но отнюдь не порицаю неприятие конкретно моих книг. Я смиренно выношу свои работы на суд читателей и уважаю всякое их мнение, каким бы негативным в мой адрес оно ни было. Но если кто-нибудь найдет мои мысли отвечающими его личным чаяниям, то хотелось бы заверить его в том, что на свете мы не одни, и вместе, в конце концов, изменим этот мир, как поется в песне израильского барда Арика Айнштейна: «Ани ве-ата нешане эт хаолам» (Я и ты изменим этот мир).
ВВЕДЕНИЕ
Когда Вэйский правитель намеревался привлечь философа Кун Фу-Цзы к управлению Китаем, он спросил его: «Что вы сделаете прежде всего?» Учитель ответил: «Необходимо начать с исправления имен». И дальше дал такое тому обоснование: «Если имена неправильны, то слова не имеют под собой оснований. Если слова не имеют под собой оснований, то дела не могут осуществляться» (Конфуций «Лунь юй» гл. 13). Его последователи, особенно, представители т. н. «школы имен» (мин цзя) довели сие изречение до крайности, они полагали, как полагают и многие современные наши софисты, что у каждого слова может быть только одно значение, четко определенное в словаре, менять которое никто не вправе. Однако жизнь не стоит на месте, и слова имеют тенденцию устаревать, обновляться, приобретать новые смыслы и значения. Поэтому периодически необходимо проводить ревизию слов, более того, каждый вправе создать и свой собственный словарный лексикон, свою собственную систему терминов. Конечно, эта система может быть удачна или не очень, понятна для окружающих или не совсем, систему можно принимать или отвергать, критиковать, исправлять, но это уже другой вопрос, не касающийся принципиальной стороны дела, утверждающей, что создание новых смысловых систем как таковых вполне легитимно. Исходя отсюда, нам представляются пустыми нередко возникающие пререкания, когда те или иные «грамотеи» обвиняют кого-то в «неправильном» употреблении того или иного термина. Никто, конечно, не запрещает им самим употреблять термины «правильно» или так, как они считают правильным, но чтобы вести какую-либо взаимопонятную дискуссию, необходимо прежде всего понять, какое содержание вкладывает в слова твой оппонент, а поняв, уже можно и порекомендовать ему заменить слово на более подходящее или, всякий раз услышав его, переводить для самого себя тебе более привычным. Так, например, если кого-то не устраивает слово «антисемитизм» в значении «антирасизм», ему предоставляется право предложить свой вариант, и мы бы и сами с радостью его приняли, если бы не пришли к убеждению, что в подавляющем большинстве современных работ и статей по еврейскому вопросу, особенно еврейских авторов, «антисемитами» называют не расистов и даже не т. н. «национал-патриотов», а именно космополитов и интернационалистов.
Однако мы вовсе не декларируем волюнтаризм и анархию в выборе слов, и считаем, что кое-чему и нашему веку следовало бы поучиться у древних китайцев, а именно, что во всяких терминах должен быть порядок. Это необходимо сделать прежде всего, ибо в противном случае невозможно решить ни один вопрос, ни одно положение не может быть утверждено, как сказал Конфуций: «дела не могут осуществляться».
Имеем ли мы сейчас в наличии такой терминологический порядок? Не знаю, может быть, в каких-то отраслях наук он разработан досконально и окончательно, но практически на каждом шагу мы сталкиваемся с терминологическими спорами: и в политике, и в экономике, и в юриспруденции, да и почти везде, но, по-моему, нет другой такой области, где слова и понятия были бы настолько размыты и неопределены, как современная полемика по еврейским проблемам. Констатируя сей факт, мы вовсе не претендуем на некое сенсационное открытие, многие исследователи и до нас сетовали на тот же изъян. Так, например, автор солидной монографии «Истории антисемитизма» Лев Поляков большую часть своего труда посвящает истории и фактам, ни к антисемитизму, ни даже к евреям никакого отношения не имеющим, например, подробностям отношений мусульман и христиан в «истории антисемитизма» и т. п. Без малейшей попытки дать им какое-либо обоснование, истолкование, объяснение, построить теоретическое обобщение, проследить тенденцию, сделать выводы. Только уже во втором томе своей монографии, называемом «Эпоха знаний», на 26-й странице он как бы пытается исправить свое упущение и пишет: «…антисемит… Необходимо договориться о постоянном значении этого понятия». Наконец-то, — думаем мы, — и он прозрел, да, необходимо и давно пора! Но только было высказано сие благое пожелание, как автор тут же о нем забыл и переключился на совершенно другую тему, более того, переходит на безобразный и низкий прием базарных баб — argumentum ad hominem (аргумент к человеку), несколько страниц посвятив психоанализу личности Вольтера, как будто этот психоанализ даст нам определение антисемитизма и сути еврейского вопроса.
Вот видите, необходимость «договориться о постоянном значении этого понятия» была высказана, но тем не менее «воз остается и ныне там». Может быть, автору представляется, что для нас понятие «антисемитизма» давно стало понятным и само собой очевидным по тем высказываниям о евреях, которые он цитировал время от времени на страницах своей книги? — Да, в таком случае «антисемиты» — буквально все, кто что-либо говорят о евреях. Это только подтверждает слова Солженицына, который сравнил ярлык «антисемитизма» с «антисоветизмом»: «С тою легкостью, с которой у нас объявляется антисоветским все то, что хоть на миллиметр уклоняется от официальной партийной линии, все то, что не есть захлеб восхищения перед нашим режимом, — с той же легкостью объявляется антисемитской всякая попытка безвосторженного, беспристрастного, обоестороннего рассуждения о евреях» (Евреи в СССР и в будущей России). Солженицын писал эти слова еще в 60-е годы прошлого века, и вы думаете, что за 40 лет в нашем мире в этом вопросе произошли какие-нибудь принципиальные изменения? Ну вот, давайте посмотрим, что совсем недавно в своей книге «Евреи, Диссиденты, Еврокоммунисты» написал Сергей Кара-Мурза: «Если уж от нас скрывают, что такое антисемитизм, то скажите хотя бы, что не считается антисемитизмом!». А сам корифей «антисемитизма» академик Игорь Шафаревич в одном из своих недавних интервью сказал: «Я обсуждал там вопрос о том, является ли такая позиция антисемитизмом или нет. И высказал точку зрения, что совершенно не понимаю, что такое антисемитизм: это неприязнь к каким-нибудь определенным национальным чертам еврейского характера, или к наружности, или желание каким-то образом ограничить возможности евреев в жизни? Или, как у Гитлера, стремление или хотя бы выражение желания их физически уничтожать? И вообще, что это такое? Я подчеркнул, что, когда этот термин употребляется, он никогда не поясняется. А это есть способ влияния на массовое сознание, которым создается аморфный термин, который находится вне сферы логических рассуждений, уже по своему аморфному характеру. Он логически не обсуждается, и поэтому возражать против него невозможно. Он только создает атмосферу чего-то чудовищного». Здесь мы не можем с ним не согласиться, разве что попутно следует заметить, что в свете этих справедливых рассуждений ему также, свою очередь, неплохо было бы разъяснить своим читателям, что такое «русофобия», какие конкретно правонарушения должен совершить человек, чтобы ему можно было инкриминировать сие преступление.
Итак, Поляков — корифей по истории антисемитизма — не знает, что такое «антисемитизм», Солженицын — автор фундаментальных трудов по еврейскому вопросу, таких как: «Евреи в СССР и в будущей России», «200 лет вместе» и др. — не знает, что подразумевается под этим словом, Кара-Мурза — эрудит и философ, также занимавшейся еврейской проблемой, не только не знает, что подразумевается под «антисемитизмом», но и что под ним не подразумевается. И при этом некоторые из наших оппонентов позволяют себе с апломбом заявлять: «антисемитизм четко определен». Ладно, в конце концов, я бы простил этот апломб, если бы мой оппонент показал при том какое-нибудь свое ясное понимание вопроса, во всяком случае, если ты кого-то критикуешь за что-то «неправильное», то хотя бы покажи, что, по-твоему, есть «правильное», но увы, такой оппонент мне еще ни разу не попадался, все, в основном, такие «умные», что считают ниже своего достоинства что-либо разъяснять «профанам» и «антисемитам». Может быть, вы, дорогие читатели, знаете, что такое «антисемитизм»? Тогда напишите мне, буду очень рад. Пока же, не имея в наличии никаких альтернативных концепций по этому вопросу, мы считаем для себя вполне правомерным и необходимым создать свою, при этом даже не опасаясь вступить с кем-либо в противоречие, ибо всякое противоречие будет означать альтернативную концепцию, чего наши оппоненты вряд ли когда-нибудь осмелятся создать, ибо вся сила антисемитского мифа как раз и состоит в его неопределенности, аморфности, это не что иное, как уловка, позволяющая уйти от решения конкретных спорных и конфликтных вопросов:
— Абрам, ты мне должен три рубля.
— Ничего я тебе не должен, потому что ты антисемит.
Это, конечно, примитивный пример, но разве, когда, скажем, европейцы предъявляют претензии к Израилю за нарушение прав человека и вместо ответа Израиль обвиняет европейцев в антисемитизме, — это не та же ли уловка? Я не знаю, может, где-то прав и Израиль, а где-то и европейцы, давайте разбираться, но без ярлыков и дешевых психологических уловок, все можно решить, не примешивая эпитетов «еврей», «антисемит», «русофоб» и т. п., как будто «евреи», «русофобы» и «антисемиты» уже не рассматриваются как люди и субъекты права. В действительности же подобные эпитеты не имеют под собой абсолютно никакого смысла, кроме как, разве что, в смысле комплиментов: ты антисемит? — ну и очень хорошо, это значит, что ты противник еврейского расизма и шовинизма, а русофоб — противник русского и т. д. Поэтому и мы позволим себе понимать термины «антисемитизм», «русофобия» и т. п. по-своему, в самом положительном смысле, ибо такие явления наблюдается нами в действительности, мы их понимаем и им сочувствуем. Их причины: врожденное чувство справедливости, человеколюбие, следование категорическому императиву: «Что я выбираю для себя, я выбираю для всех». Хотя, конечно, оскорбленное чувство справедливости по отношению к себе не всегда и не всех обязывает также быть справедливым по отношению к другим, в том числе и к евреям, поэтому и несправедливость по отношению к последним также называют антисемитизмом. В этом, по-моему, и состоит вся путаница. Мы же ведь не называем «антифашизмом» уголовные преступления против немцев, «атеизмом» — проявления вандализма на святых местах, «антикоммунизмом» — пьянство и разгильдяйство в трудовых коллективах бывшего Советского Союза. Вот и здесь я предлагаю все вещи называть своими именами: расистское отношение к евреям — расизмом, шовинистское — шовинизмом, хулиганское — хулиганством, ксенофобское — ксенофобией или, если хотите, юдофобией, вандализм — вандализмом, дискриминацию по национальному признаку — дискриминацией, правонарушения — правонарушениями или преступлениями, как и подстрекательства к последним. Что еще надо для вполне ясной ориентации в еврейском и других национальных вопросах?
Здесь мы опять обратимся к словам Конфуция, и заметим, что исправление имен философ считал первостепенно важным даже не для точных наук и не для чего иного, но именно для управления государством. Его слова не потеряли актуальность и по сей день, ибо те слова, которыми мы изъясняемся, по сути дела, есть кнопки, что управляют нашим мышлением, а следовательно, и поступками. Эта система вербальных (языковых) штампов в наше время называется дискурсом. Дискурс — это политический язык, организующий мышление в нужном направлении, следовательно, дискурс является наиважнейшим рычагом власти, позволяющим управлять людьми через их сознание. Если бы Конфуций говорил современным языком, возможно, он бы свою мысль сформулировал следующим образом: «Необходимо начать с овладения дискурсом». В наше же время владение дискурсом представляется многим даже важнее, чем владение ядерным оружием и капиталом. Так, Исраэль Шамир в своей книге «Хозяева Дискурса: Американо-израильский терроризм» пишет: «…если классический марксизм считал первичной целью борьбу за средства производства, в наши дни главной стала борьба идей, борьба за умы и души людей с Хозяевами Дискурса, нашими новыми оппонентами». Ошибаются и те, кто думают, что власть в государстве принадлежит президентам, парламентам, судам, силовым структурам. Да, всем этим субъектам, может быть, принадлежат символы власти, может быть, принадлежат и юридические права, но права и реальная власть отнюдь не одно и то же и сии понятия далеко не всегда совпадают друг с другом, особенно, в наше время, как то верно заметил философ-постмодернист Ролан Барт: «…власть гнездится в наитончайших механизмах социального обмена, что ее воплощением является не только Государство, классы и группы, но также и мода, расхожие мнения, зрелища, игры, спорт, средства информации, семейные и частные отношения — власть гнездится везде, даже в недрах того самого порыва к свободе, который жаждет ее искоренения» (Актовая лекция, прочитанная при вступлении в должность заведующего кафедрой литературной семиологии в Колледж де Франс 7 января 1977 года). Поэтому, те, кто теряют контроль над дискурсом социального обмена, в конце концов теряют и саму власть и ее символы.
Имея цель исправить дискурс, наша концепция вместе с тем не претендует на то, чтобы давать полную картину действительности, хотя бы даже современной. Этим тщетно занимаются разного рода эмпиристы, полагая, что обладанием некоей эксклюзивной информацией и перечислением огромного количества фактов они смогут прийти к наиболее верному пониманию проблемы и найти пути ее решения. Однако еще никакая информация не давала полной картины действительности, и даже не потому, что она зачастую может быть просто лживой, преднамеренной пропагандистской дезинформацией, но даже если мы предположим то, чего еще ни разу не бывало в истории, что наша информация исчерпывающа и абсолютно истинна, то и в этом случае мы бы не смогли ею позитивно воспользоваться, если бы ограничились только констатацией фактов, не прослеживая взаимосвязей между ними, не усматривая причин и следствий, не делая обобщений, не выстраивая теорий, хотя бы в виде рабочей гипотезы. Хороший следователь (детектив) отличается от плохого именно тем, что может восстановить картину преступления именно при весьма ограниченной информации, даже дезинформации, пытающейся направить следствие по ложному пути. Конечно, чтобы более-менее адекватно отражать действительность, всякая теория должна основываться на достоверных фактах (этого принципа мы постараемся придерживаться), однако гораздо важнее другое обстоятельство, которое не понимают эмпиристы — это то, что при самых достоверных фактах, выводы могут быть ложными, если эти факты обобщаются и анализируются ложными теориями. Некоторые эмпиристы думают, что им вообще удастся избежать теорий, сделав вывод из среднестатистической суммы фактов, но и они заблуждаются. Осознают они то или нет, но как раз они-то и находятся в плену у теорий. Эти теории не что иное, как слова — термины, в которых мы формулируем свою мысль, а от слов многое зависит, ибо, как сказано Конфуцием: «Если слова не имеют под собой оснований, то дела не могут осуществляться». Поэтому, не зная точного значения термина, невозможно вообще понять, о чем идет речь, какой тезис доказывается, а какой опровергается. Наше исследование, следовательно, будет даже не исследованием самой картины действительности, а исследованием того, что мы, собственно хотим найти в этой действительности. Иными словами, вопрос о вопросе.
Но вернемся к судебно-следственной аналогии: пусть нам еще ничего не известно о том или ином конкретном преступлении, но прежде чем приступать к расследованию, нам, конечно, необходимо знать, что такое преступление как таковое, в чем его суть, каков его состав, какова его мотивация, каковы последствия, только тогда мы сможем с толком использовать и улики, и вещественные доказательства, и показания свидетелей. Конечно, преступление, описанное в Уголовном кодексе и деяния того или иного человека не одно и то же, поэтому никто не будет возражать против определений закона на том основании, что действия какого-нибудь Иванова под него не попадают. — «Ну так что? — скажете вы, значит, Иванов не преступник». Все правильно, Иванов не преступник, но далеко не все рассуждают также здраво в еврейском вопросе. Здесь ментальность такая: если Рабинович еврей, значит, определение еврея должно соответствовать именно ему, и неважно, совершал ли он в своей жизни что-либо специфически «еврейское» или нет, он виновен в своем еврействе по определению; или же наоборот: Рабиновича нельзя обвинять в «еврействе», чтобы он там не совершал, ибо у «еврейства» нет и не может быть никаких «специфических особенностей», поскольку все евреи разные, а раз так, то и определение понятию «еврейство» дать нельзя. Но в то же время этим понятием пользуются направо и налево, как будто оно не выдуманная кем-то идея, а реальность, имеющая в себе некое объективное содержание. Спорить с этими людьми, как правило, очень трудно, ибо чувство здравого смысла, как мы упомянули выше, здесь им напрочь отказывает. Они могут вам привести, например, такие «определения»: «Еврей — это тот, кто родился от матери еврейки», или «Еврей — это сын еврейского народа», совершенно не отдавая себе отчет в той грубейшей тавтологии, которую они здесь пытаются выдать за «определение», т. е. когда предикат (сказуемое) по объему понятия совпадает с субъектом (подлежащим суждения) — пойди теперь определяй, кто такая «еврейская мама», или «еврейский папа» или «еврейский народ» — все та же Маня, да в другом сарафане. Но тех же самых людей, наверно, покоробит что-нибудь подобное в юриспруденции, например: «Преступление — это деяние, совершаемое преступниками в преступных целях». Мы же постараемся дать четкие однозначные определения и «еврею», и «еврейству», и «еврейскому народу» и всем остальным необходимым для нашей концепции терминам, и будем держаться их до конца, независимо от того, подходит под них тот или иной известный нам факт или нет, ибо все, что исключается из объема настоящих понятий, не релевантно нашим рассуждением, не имеет отношения к доказываемому или опровергаемому тезису.
Таким образом, мы постараемся создать некий концептуальный макет из чистых понятий и их идеальных взаимосвязей, посмотрим, как сей виртуальный мир действует, какие тенденции являет, к чему стремится, а потом уже будем сравнивать, насколько, представляемая нами картина действительности со всеми ее известными фактами соответствует нашему макету. Если, в основном, соответствует, то есть смысл продолжать логические опыты с макетом, дабы на них прогнозировать события, которые ждут нас в реальности.
Чтобы наш концептуальный макет был максимально приближен к реальности, мы должны абстрагироваться не только от каких-либо наших личных симпатий или антипатий к евреям, но и вообще забыть о том, чтобы сводить с кем-либо персональные счеты, а лучше бы вообще воздержаться от каких-либо этических оценок. Этикой следует руководствоваться в отношениях с конкретными людьми, а не в отношениях с абстрактными научными истинами — этого правила должны придерживаться все научные исследователи, какие бы вопросы они ни изучали, даже этические. Так Энгельс в «Анти-Дюринге» писал: «Эта апелляция к морали и праву в научном отношении не ведет нас ни на шаг далее; экономическая наука может усматривать в нравственном негодовании, как бы оно ни было справедливо, не доказательство, но только симптом». — Я бы еще добавил: симптом непонимания и беспомощности. Иными словами: «Юпитер, ты сердишься, значит ты не прав». Чего бы стоила, например, физика или химия, если бы ее законы рассматривались в этических категориях? Так, механика, изучающая взаимодействия физических сил действия и противодействия дает возможность конструкторам рассчитывать проекты своих изобретений, архитекторам — устойчивость и надежность своих строений, метеорологам — прогнозировать погоду и т. п. Никому в голову не придет «морально осуждать», например, слишком тяжелый вес балки, но при конструкции здания будут его учитывать, или можно до посинения ругаться на зимние морозы, что не снимает необходимости заботиться об утеплении помещений. Но далеко не все понимают, что политические конфликты сотканы из точно таких же сил, действующих вне зависимости от того, нравятся они нам или нет, нравственные они или порочные. Надо понимать, что Зло точно такой же объективный факт, как и сила притяжения. Поэтому, если оно нам не нравится, его нужно не осуждать, а искать ему противодействие. Это право на противодействие мы признаем как за собой, так и за нашими противниками, но, конечно, не на уровне физическом (мордобой), а на уровне метафизическом (дискурс), что никак не должно отражаться на личных отношениях оппонентов. Идейные враги вполне могут быть личными друзьями (и так должно быть, ибо в споре люди познают друг друга, сближаются, находят между собой какие-то другие общие интересы, становятся товарищами). Ведь, в самом деле, какая разница, о чем спорят друзья, о футбольном матче или о еврейском вопросе, в настоящем культурном споре к любому его объекту всегда относятся нейтрально и никогда не отождествляют объект с субъектом. Однако объективность отношения вовсе не означает нейтральность собственных позиций. Ложно понятые «христианские ценности», проповедующие непротивление злу насилием (хотя для самого Христа ненасилие было одной из форм противодействия, причем, противодействия наиболее эффективного, порой даже сокрушительного: «не мир, но меч», «суд миру сему»), привело часть интеллигенции к отказу от какого бы то ни было противодействия вообще и порой даже от любого действия, исходящего из себя самого. Говорят: «Я не проповедую ни за ни против чего-либо», «Меня интересуют только чистое искусство», «Я занимаюсь только своей профессией». Но настоящее искусство, настоящая наука и, если хотите, настоящий профессионализм в любом деле всегда являются формами борьбы за утверждение своего «Я», и таким образом необходимо становятся в отношения «за» и «против» с окружающим миром — в том и состоит их определенная партийность.
Над марксистским тезисом о партийности науки и искусства в свое время не смеялся только ленивый. Против, кого, мол, писал свою музыку Моцарт? Однако еще не-марксист Пушкин дал наглядный ответ на сей вопрос: «Гений и злодейство — две вещи несовместные». Возможно, сам Моцарт и не очень хорошо представлял себе, кто конкретно олицетворяет противостоящее ему злодейство, но злодейство (или, иначе, Зло) никогда не представляло собой самостоятельной сущности, оно выступает лишь как отрицание или, если так можно выразиться, «наличное ничто» (μη ον — как говорили греки) — Не-Добро или Анти-Добро, Анти-Свет, Анти-Моцарт, Анти-Справедливость, Анти-Равноправие и т. п. Ведал ли то сам Моцарт или нет, но его музыка также стоит в отношениях «за» и «против» объективно существующих в мире реалий, она отрицает Сальери — в его лице рутину бездарностей, чиновников от культуры, она отрицает ханжество святош, мещанство и пошлость самодовольных бюргеров, опереточный «народный» национализм фелькишей и много еще чего (подробнее почитайте у Гофмана). Да, Моцарт ненавидел все это всеми фибрами души, но он не боролся со злом насилием, он просто своим искусством назвал вещи своими именами, все расставил по своим местам, всем стало ясно, где гений, а где злодейство, и он победил, несмотря на то, что сам стал жертвой подлого насилия.
Мы взяли пример Моцарта и Сальери не только затем, чтобы продемонстрировать ненасильственную форму борьбы, но и для того, чтобы показать объективность отношения «против». Может быть, сам Моцарт субъективно и не осознавал, что действует против Сальери, однако Сальери сознавал это очень хорошо. Он не мог спокойно спать по ночам от одного сознания, что на свете существует существующий против него Моцарт, ему некуда было от его существования убежать, и негде спастись. Разве не напоминает эта ситуация отношения евреев и антисемитов? Я не знаю, кто здесь из нас «Моцарт», а кто «Сальери», но факт остается фактом: и зависть, и ненависть существуют, как у тех, так и у других. Я сам лично знаю многих, кому нестерпимо даже сознавать, что рядом живет кто-то, кто не такой, как они, кто имеет наглость быть «другим», кто думает как-то в чем-то иначе или даже вообще имеет способность думать. Такие сальеревцы надеются, что им полегчает, если удастся как можно дальше отдалить от себя своего противника, например, еврея в Израиль, а антисемита в Россию, желательно, куда поглубже. Но ведь в наш век интернета нет особой разницы, появляется ли та или иная книга на сервере с доменом «ru» или на сервере с доменом «il», и так ведь ненависть дойдет до того, что люди вообще начнут друг друга со свету сживать. Поэтому, если образ Сальери вам не симпатичен, то каких бы вы сами убеждений ни придерживались, каким бы творчеством ни занимались, занимайтесь на здоровье, но при этом уважайте тех, кто мыслит по другому, пусть он мыслит хоть как еврей, хоть как антисемит. Ведь аргумент, типа (цитирую дословно): «Баландин, а ну брысь к родным церквям и осинам, сволочь подлючая!» (форум) не доказывает абсолютно ничего, кроме того, что среди евреев Израиля встречаются базарные бабы, страдающие комплексом неполноценности. На интернет-форумах, к сожалению, такие высказывания не редкость, потому мыслящие люди в них предпочитают не участвовать, ибо форумы стали, трибуной людей «маленького мира», мира, где не принято мыслить, но только ёрничать, стебаться, выплескивать эмоции, оскорблять оппонентов — и в этом все удовольствие маленького человека: Моська полаяла, получила разрядку, вообразила свою значительность — и назавтра снова пойдет под ярмо необходимости, служить своим хозяевам, лизать им пятки и поджимать хвост.
Надо сказать, что такой собачей нетерпимостью в Израиле отличаются, в основном, наши соотечественники — репатрианты из бывшего СССР, откуда они, видимо, вынесли пережитки тоталитарного сознания. Многие из них хотят видеть Израиль однопартийным, идеологически однотипным и стерильным от какого то ни было инакомыслия. Они предлагают лишать гражданства и депортировать из страны не только всех гоев за «антисемитизм», но и чистокровных евреев, кто, по их мнению, проявляет недостаточную ревность к своему еврейству. С детства, видимо, всеми презираемые, они надеются таким путем, как дядя Онегина «уважать себя заставить». Они только не понимают одной простой вещи: можно выслать инакомыслящего из страны, можно вообще убить его физически, но слово, однажды им уже сказанное, они убить не могут. Оно будет постоянно звучать в их ушах, оно будет жить в них самих, и в конце концов овладеет ими, ибо единственное оружие, которым можно побороть слово, единственное средство, способное нейтрализовать его разрушительное действие, это аргумент. Так нам не страшны никакие слова, даже лживые и клеветнические (тем более, брань), ибо мы всегда можем найти, что возразить на клевету, а клевета, изобличенная как клевета, и ложь, изобличенная как ложь, представляют собой опасность не более чем лай собачий, и только «интеллекты» уровня не выше собачьего постоянно боятся не только инакомыслия, но и вообще всякого мыслия, всякого сапиенса, ибо знают лишь два инстинкта: либо лаять, либо вилять хвостом.
Следует еще заметить, что такие понятия, как «ложь», «клевета», «враньё» и т. п. типичны для дискурса «маленького мира. Нас же моральная оценка «вранья» как такового мало интересует. В самом деле, что подразумевается, когда говорят, что такой-то человек «врёт»? Не значит ли это, что его мнение расходится с другим мнением, или, точнее сказать, общепринятым мнением, навязанным чьей-то пропагандой? Замените слово «врёт» на «высказывает иную точку зрения» — логически смысл сказанного не изменится, но изменится дискурс: в первом случае это дискурс тоталитарного обскурантизма, в каждой мысли усматривающий «мыслепреступление» и ложь, и в принципе, это действительно так, ибо, как известно, «всякая изреченная мысль — ложь», иными словами, «враньё»; во втором случае — это дискурс свободомыслия, предполагающий право заблуждаться и уважающий своего оппонента даже тогда, когда он не прав. Кто прав, кто не прав — давайте разбираться, давайте аргументировать свои утверждения и опровергать те, которые мы считаем ложными, при этом референцией истинному и ложному будем брать только те положения, истинность которых разделяется обеими спорящими сторонами, ибо там, где нет каких-либо общих точек зрения, там не может быть вообще никакой дискуссии. Идея о том, что разные люди могут иметь какой-то общий опыт в познании окружающей действительности, общие чувства и переживания, также чужда тоталитарному сознанию, как и идея, допускающая право на разные мнения. Ни опыт, ни чувства для него никогда не являлись референцией «правильному-неправильному», единственным критерием для него испокон веков была догма — раз и навсегда принятый императив, не требующий себе никаких доказательств и обоснований. Потому догматики испокон веков скептически относились к истине как таковой, что нередко приводило их к довольно-таки курьезным ситуациям в реальной действительности: «Что есть истина?» (Ин. 18:38) — известные слова, римского чиновника Пилата, не веря в истину, он ждет от Иисуса «истинных» показаний на допросе, ну разве не абсурд! Тем более странно слышать проклятия «вранью» из уст тех, кто тут же при всяком им удобном случае уверяют, что «абсолютных истин» не бывает.
Интересно, что те же самые люди ненавидели правозащитников, когда они защищали права евреев на выезд в Израиль, их права быть евреями в СССР, не понимая, что их сегодняшнее благополучие завоевано как раз теми, от кого они всеми силами хотят избавиться. Допустим, им это удастся, но кто их тогда защитит, когда снова позади спины окажется «жареный петух», ведь сами-то они «защищать» умеют лишь только того, у кого в данный момент сила и власть, разве не так? Эти люди лишены какого-либо кодекса чести, потому и не понимают, что не велика доблесть защищать сильного против слабого даже тогда, когда сильный прав. Я часто спрашивал своих знакомых: есть определенная вражда в Израиле между т. н. «левыми» и «правыми», у которых между собой имеются свои политические счеты, но какой интерес лично вам всегда и везде нападать на «левых», какие могут быть у вас к ним личные претензии, ведь, насколько известно, левые всегда защищали интересы малоимущих, в том числе и репатриантов из СССР? Может кто-нибудь объяснить мне психологию и мотивацию сего абсурднейшего поведения «совка», ведь никто из нас («левых») его лично НЕ ТРОГАЕТ и не о нем поднимается здесь вопрос, откуда же тогда этот лай, эта ненависть, эта вражда? Нет, я думаю, враждуют друг с другом не идеологии (последние могут лишь спорить), враждуют только люди разных качеств, разных ступеней эволюции за право продолжить свое существование на земле. Наш враг — это, враг всякого интеллигента (т. е. человека с ИНДИВИДУАЛЬНЫМ, а не казенным интеллектом, со СВОЕЮ, а не коллективной идеологией, со СВОИМИ, а не «общепринятыми» принципами). Правда, сей «враг» — субъект иного конфликта, к еврейскому вопросу отношения не имеющего, ибо «совки» — это типично гойское порождение, настоящие евреи, надо отдать им должное, ведут себя и мудрее, и достойнее, нежели их новые холуи, но и вопроса «холуйского» (шабесгойского) мы также здесь должны будем параллельно коснуться.
Во-первых, лицемерам нужно раз и навсегда разъяснить, что в Израиль, как и в любую другую страну, едут люди, в основном, по личным мотивам, чтобы жить, работать, учиться, ощущать близость святых мест, библейских корней, общаться с интересными для них людьми и т. п., но вовсе не кичиться своим еврейством и не лизать каждому еврею зад, если он не еврей, но получил израильское гражданство согласно Закону о возвращении. Во-вторых, ни сей закон, и никакой иной не требует от граждан придерживаться определенных политических взглядов или быть приверженцами еврейской националистической идеологии. Да, в иных странах и в иные времена, даже тогда, когда за взгляды преследовали, то и там никто никогда и нигде приверженность определенной идеологии не ставил условием пребывания в той или иной стране. В-третьих. Можно ли придумать более идиотский аргумент, будто бы «аморально» сосуществовать с теми, кто тебе чем-то не нравится или чужд? Что ж, теперь не жить на свете? Да и где это, в какие времена иммигранты любили аборигенов, или аборигены иммигрантов? Может быть, европейцы колонизировали Америку из-за любви к индейцам? Или, может быть, евреи жили в Европе из-за любви к христианству? Не было ни одного такого прецедента в истории никогда! Представьте себе безработного, у него семья, дети, все кушать хотят, и тут ему подворачивается возможность устроиться в солидную фирму с приличным заработком, следует ли ему отказываться от выгодного предложения на том основании, что он, к примеру, придерживается коммунистических убеждений, а хозяин фирмы капиталист и эксплуататор, или по каким-нибудь иным идеологическим разногласиям с боссом? Наверно, любой на его месте решит: «сейчас я заключу деловой контракт с этой фирмой, а идеологию оставим до лучших времен» — разумно? А если вас при том в этой фирме будут постоянно третировать, заставлять лизать зад капиталисту, несмотря на то, что вы честно работаете, платите налоги, тем самым его обогащая, разве вы не возненавидите и фирму, и капиталиста? Только представьте себе, сколько ненависти накопилось невысказанной, подавленной у всех тех, кто пока вынужден лицемерить, притворяться, отрекаться от самого себя. Подумать об этом — страшно становится.
Но вернемся к нашей «партийности». Она на первый взгляд тоже кажется неким «наличным ничто», пустым отрицанием, и даже содержит приставку «анти» (антисемитизм). Это было бы совершенно верно, если бы нам доказали, что объект нашего противостояния «семитизм» имеет хоть какое-то положительное содержание. Ниже мы покажем, что наш «антисемитизм» не выступает ни против евреев как народа, ни против еврейской культуры, ни против еврейской религии, ни даже против евреев как обособленной нации. Мы покажем, что почти все причины конфликтов с еврейством зиждутся исключительно на отрицательной сущности последнего. Некоторые ошибочно полагают, что быть евреем — значит обладать некими «еврейскими» качествами. Нет, уважаемые, здесь все как раз наоборот, быть евреем — значит обладать определенными «еврейскими» недостатками, т. е. в прямом смысле слова отсутствием определенных необходимых нормальному человеку качеств. Если вы со мной не согласны, то покажите мне конкретно хотя бы одно специфически еврейское положительное качество, которое также не было бы в той или иной степени присуще не-евреям? Ах да, я почти уж было совсем забыл, ведь, как утверждают некоторые религиозные евреи, на них обращен Божественный взгляд, что делает разницу между евреями и гоями гораздо большую, чем разница, наблюдаемая между гоями и животными, причем, если различие между гоям и животным лишь количественное, то между евреем и гоем — качественное! Ладно, пусть так, но сие «различие» никакого отношения к еврейскому вопросу не имеет, и вы не найдете ни одного антисемита, который бы осуждал евреев за «Божественный взгляд», более того, нет ни одного антисемита, который бы сказал, что не любит евреев за те или иные достоинства или положительные качества. Все, что реально отрицается антисемитами в евреях, есть исключительно их недостатки, иными словами, все то, чего им не достает. Почему же мы говорим «недостатки» а не «дурные качества», в чем отличие? А вот в чем. От качества (дурного ли хорошего) можно избавиться весьма различными способами, вплоть до физического уничтожения обладателя качества, но нельзя уничтожить никакое отсутствие, ибо оно преодолевается только одним способом — восполнением. «Еврейские качества» — это миф, однако такой миф, одержимость которым не дает евреям осознать себя полноценными людьми и обрести полноценные человеческие качества. Поэтому, одна уже ясность в понимании еврейского вопроса может ликвидировать как сам вопрос, так и его субъект. Это такая вещь, которую достаточно только назвать своим именем, как она сама собой исчезнет. Многие евреи понимают это достаточно хорошо, потому и говорят, что «идейный геноцид» для них страшнее физического, они ненавидят всех «миссионеров» и прочих просветителей, ибо ужасно боятся, как бы кто их не «посчитал». Но рано ли поздно, придет какой-нибудь «козленок» и «посчитает» евреев, тем самым положит окончательное решение еврейскому вопросу.
Однако в этих выводах мы несколько забегаем вперед. Давайте теперь приступим к их последовательному обоснованию.
ГЛАВНЫЙ ТЕЗИС И ЕГО СОСТАВЛЯЮЩИЕ
Начнем раскрывать нашу концепцию, что называется ab ovo (от яйца), т. е. из единого зерна, от главного тезиса путем анализа и определения его составляющих. Таким главным тезисом для нас является «еврейский вопрос» — вопрос, о котором, так много говорят, по которому имеется так много различных точек зрения и так мало между ними обнаруживается единства взглядов, что вряд ли даже можно сказать, имеется ли общее представление о том, что это такое вообще, понимают ли люди тот предмет, о котором говорят. И тем не менее еврейский вопрос это не праздное умствование и не нечто не столь актуальное, о чем можно забыть и не вспоминать энное количество времени, как, например, вопрос о летающих тарелках, до тех пор, пока какая-нибудь тарелка сама не свалится нам на голову, пока «рак на горе не свистнет» или, как говорят евреи, «Машиах яво» (Мессия придет); увы, этот вопрос, хотим мы того или нет, сам напоминает нам о своем существовании, постоянно обрушиваясь на наши несчастные головы, ибо евреи не гипотетические пришельцы и не цивилизация, живущая от нас за тридевять земель, они живут среди нас, они претендуют жить в тех «местах под солнцем» [1], где претендуем жить и мы, они стремятся вытеснить оттуда нас и наших потомков, они всячески ущемляют нас в правах и лишают средств к существованию. По какому праву они на все это претендуют? — спросите вы, — на каком основании одни должны жить лучше других, чем они, собственно, это заслужили? — В том-то и дело, что ничем не заслужили, и нет у них вообще никаких особых заслуг, кроме одной: «они евреи». Сию мифическую «заслугу» они не только приписывают себе сами, но нередко и не-еврейское общественное мнение в том их всячески поддерживает, не понимая, что, проявляя «юдофильство», оно тем самым проявляет терпимость к расизму, правовой дискриминации и, в конце концов, само себе роет яму. Да, тот, кому безразлична его судьба и судьба его детей, может не обращать внимания на этот вопрос, ежели нет, мы приглашаем его и также всех заинтересованных поразмышлять о наших проблемах вместе.
Итак, наш главный тезис — это проблема, которая нас беспокоит, но чтобы ее разрешить, нужно сперва дать ей общее определение, а потом, если общее окажется недостаточным, идти к определению частностей, когда же с частностями будет более-менее ясно, мы сможем обратно вернуться к общему уже с определенным заключением. — Таков в общих чертах план нашего исследования.
СУБЪЕКТЫ КОНФЛИКТА
Итак, что такое еврейский вопрос?
Мы думаем, что не вызовем особых возражений наших оппонентов, если скажем: Еврейский вопрос — это конфликт между евреями и не-евреями (гоями), иными словами, противоречие между евреями и не-евреями. Впрочем, конфликты бывают не только между евреями и гоями, но также и между самими евреями, также и между гоями, поэтому, не всякий конфликт можно отнести к еврейскому вопросу. Более того, даже не все конфликты между евреями и гоями релевантны для нашей проблемы. Наша задача определить, какой конфликт является прямым следствием особенностей еврейского и гойского характера, следствием стереотипов типично еврейского и гойского поведения, т. е. следствием столкновения еврейской и гойской парадигм, что, собственно и порождает всевозможные противоречия между гойством и еврейством. Но, чтобы понять, чем еврейский вопрос отличается от всех прочих конфликтов, необходимо также рассмотреть всевозможные конфликты и социальные противоречия и классифицировать их по категориям, как то: национальный конфликт, религиозный, классовый, культурный и т. п., о чем мы поговорим ниже.
Но, прежде чем определить специфику этих противоречий, попробуем уяснить для себя, в чем суть общественных противоречий (антагонизмов) вообще, есть ли существенные отличия противоречий социумов от противоречий между отдельными индивидами? Вопрос этот здесь отнюдь не лишний, ибо многие пытаются свести все конфликты с евреями к конфликтам с отдельными антиобщественными элементами, противоестественно присутствующими в нееврейской среде, заклейменными как «антисемиты» — они, мол, некая патология, язвы общества, и если бы не они, то все бы в мире было «тип-топ». Некоторые даже говорят: «никакого еврейского вопроса не существует, все это выдумки злобных антисемитов» — ой, не спешите, господа, не спешите, вы даже не подозреваете, какую свинью вы подкладываете таким утверждением самому еврейству, вы явно забываете, что еврейский вопрос — это единственное обоснование доктрины сионизма, порой сионисты даже как бы умоляют гоев: «гоюшки, ради Бога, побудьте немного антисемитами, нет, даже расистами и нацистами, а то у нас не будет никаких причин поступать точно так же с вами в Израиле, и не ровен час, без вашего антисемитизма мы и исключительное право на Израиль потеряем, да и многие другие привилегии, что мы пробили себе, основываясь на том, что мы-де такие везде гонимые и нас всюду ненавидят». Или основатель сионизма Теодор Герцль ничего не понимал, когда писал: «Все народы, у которых живут евреи, явные или замаскированные антисемиты» (Еврейское государство)? Тогда несколько странными выглядят такие, например, утверждения: «Антисемитизм есть комплекс двоечников», — пишет в одноименной статье известная диссидентка В. И. Новодворская. — Возможно, и так, хотя, наверно, не все двоечники антисемиты, да и среди самих евреев встречается немало двоечников, но антисемитизм — «комплекс» отнюдь не одних «двоечников», вот в чем дело-то — уважаемая Валерия Ильинична. Впрочем, сие мнение можно оправдать определенным принципиальным максимализмом, который я всегда ценил в Новодворской, да и, сказав так, она была абсолютно права, но права только в том месте и в то время, когда это было сказано. В кругах тогдашней советской интеллигенции антисемитами считались все те, кто так или иначе различал в евреях евреев. Настоящий интеллигент и к еврею и к не-еврею всегда относился одинаково — как к человеку. Но как применить такую позицию к среде евреев, которые не только очень даже различают евреев в самих себе, но также различают в гоях гоев, что и дают последним недвусмысленно понять? Это какой «комплекс», «отличников», что ли? А как назвать гоя, который не желает считать себя гоем и принимать еврейский дискурс? — Выходит, что тоже антисемитом.
Однако некоторыми людьми не столь честными и принципиальными «комплекс двоечников» огульно приписывается всем антисемитам без исключения, даже если таковыми являются лауреаты Нобелевской премии. Так, например, один из наиболее мною уважаемых и во многом почитаемых писателей Владимир Войнович в одном из своих далеко не самых удачных сочинений «Портрет на фоне мифа» высказал следующий «перл»: «от антисемитов в буквальном смысле воняет», сказано это было сперва в самом абстрактном смысле, наподобие «двоечников» Новодворской, но тут же выяснилось, кто конкретно подразумевается под «вонючим двоечником», им оказался не кто иной, как Александр Исаевич Солженицын, стало быть, по логике Войновича, от него тоже «воняет». А какие же есть основания у Войновича причислять Солженицына к «антисемитам»? Смеяться будете, ибо то, что он дальше пишет, нарочно не придумаешь: «Когда одни люди упрекают Солженицына в антисемитизме, другие начинают кричать: «Где? Где? Укажите!» Укажу. Например, в «ГУЛАГе». На берегах Беломорканала он бы выложил дюжину еврейских фамилий начальников строительства». — Вот так-то вот, назвал еврейскую фамилию, и от тебя уже воняет «антисемитом». Конечно, могут сказать: это, уж крайности, не следовало бы в определении антисемитизма остановиться на золотой середине? — Нет, не крайности, и Новодворская, и Войнович по-своему правы, раз они вкладывают в то или иное слово какой-то смысл, то и нам следует придерживаться того же. Правда, они не дают четкого разъяснения термину «антисемитизм», но это вовсе не значит, что его нельзя вывести из анализа их дискурса [2]. Что же они имеют в виду, когда называют разных людей от двоечников до лауреатов Нобелевской премии «антисемитами»? Думаю, не ошибемся, если скажем: все эти люди стоят в той или иной конфронтации по отношению к еврейству, в той или иной степени ведут с ним борьбу. Таким образом, можно сформулировать такое определение антисемитизма: Антисемитизм — это противостояние еврейству как организации или еврейству как идеологии, являющееся следствием еврейского вопроса.
Однако такое определение еще довольно-таки аморфно, ибо из него пока не ясно, в чем суть этого противостояния, каковы особенности еврейства как организации и как идеологии — это мы выясним ниже. Примерно то же самое определение дается на сайте «Холокост» «Антисемитизм — вид национальной нетерпимости, враждебное отношение к евреям как народу». В чем отличие этого определения от нашего? — В нюансах. Мы говорим «противостояние», они — «национальная нетерпимость» (хотя в России, например, антисемитизм никогда никакой «национальной нетерпимости» не знал, русский народ вообще национально не гордый и испокон веков отличался особым страннолюбием, утверждающим неписаный императив: то, что может быть позволено инородцу, не всегда может быть позволено своему, поэтому сам факт, что евреи относятся к другой национальности мог только смягчить остроту конфликта. Достоевский в «Дневнике писателя» свидетельствует: «Пусть я не тверд в познании еврейского быта, но одно-то я уже знаю наверно и буду спорить со всеми, именно: что нет в нашем простонародье предвзятой, априорной, тупой, религиозной какой-нибудь ненависти к еврею, вроде: "Иуда, дескать, Христа продал". Если и услышишь это от ребятишек или от пьяных, то весь народ наш смотрит на еврея, повторяю это, без всякой предвзятой ненависти. …Когда они молились (а евреи молятся с криком, надевая особое платье), то никто не находил этого странным, не мешал им и не смеялся над ними, чего, впрочем, именно надо бы было ждать от такого грубого, по вашим понятиям, народа, как русские; напротив, смотря на них, говорили: "Это у них такая вера, это они так молятся", — и проходили мимо с спокойствием и почти с одобрением. ‹…› …уверяю вас, что и в казармах, и везде русский простолюдин слишком видит и понимает (да и не скрывают того сами евреи), что еврей с ним есть не захочет, брезгает им, сторонится и ограждается от него сколько может, и что же, — вместо того, чтоб обижаться на это, русский простолюдин спокойно и ясно говорит: "Это у него вера такая, это он по вере своей не ест и сторонится" (то есть не потому, что зол), и, сознав эту высшую причину, от всей души извиняет еврея» /конец цитаты/. Далее, мы говорим: «к еврейству как организации», они — «евреям как народу».
Конечно, можно было бы не придираться к таким несущественным мелочам, если бы они не были существенны для дискурса, имеющего определенную пропагандистскую силу. «Народ» ведь тоже можно рассмотреть как своего рода организацию (общность) людей, но сравните, как звучат такие обороты речи: «противник организации» (в подсознании возникает образ преступной организации) и «враг народа». Вам ничего это не напоминает? Тридцать седьмой год, знаменитая «Пятьдесят Восьмая статья». Помните, в «Архипелаге» Солженицын писал: «в похвалу этой статье можно найти еще больше эпитетов, чем когда-то Тургенев подобрал для русского языка или Некрасов для Матушки-Руси: великая, могучая, обильная, разветвленная, разнообразная, всеподметающая Пятьдесят Восьмая, исчерпывающая мир не так даже в формулировках своих пунктов, сколько в их диалектическом и широчайшем истолковании». Нет, все-таки клеймо «антисемита» несравненно шире и «всеподметающе», чем пресловутое клеймо «врага народа». Под первое подметается всякий гой или еврей, говорящий что-либо в защиту гоя (ведь это же косвенно против еврейского народа). И кроме того, мы считаем справедливым в определении антисемитизма учитывать не только мнение евреев, но и мнение антисемитов, и, насколько нам известно, ни один антисемит еще никогда не говорил, что-де враждует с народом, наоборот, большинство авторов антиеврейских памфлетов и исследований, подчеркивают, что претензий к народу и рядовым евреям у них никогда не было и нет. Так, например, «черносотенный антисемит» Достоевский в своем «Дневнике писателя» недоумевает: «…когда и чем заявил я ненависть к еврею как к народу? Так как в сердце моем этой ненависти не было никогда, и те из евреев, которые знакомы со мной и были в сношениях со мной, это знают, то я, с самого начала и прежде всякого слова, с себя это обвинение снимаю, раз навсегда, с тем, чтобы уж потом об этом и не упоминать особенно», также и американский «антисемит» Генри Форд в своей книге «Международное Еврейство» пишет: «Тысячи мелких еврейских дельцов пользуются полным уважением, точно так же, как и десятки тысяч еврейских семейств уважаются с нами, как добрые соседи. Критика, поскольку она направлена против выдающихся финансовых воротил вообще, чужда расового оттенка. К сожалению, к рассматриваемой нами проблеме часто примешивается расовый предрассудок, легко ведущий к недоразумениям, благодаря тому простому факту, что в длинной цепи международных финансов, сковывающей весь мир, на каждом кольце ее мы встречаемся с еврейским капиталистом, с еврейским семейством финансистов или с определенной еврейской банковой системой». Уже этих двух цитат вполне достаточно, чтобы поставить под сомнение универсальность утверждения, что антисемит — это расист, ненавидящий еврейский народ. Потом, в конце концов, можно назвать «антинародным» Достоевского, Форда, меня, грешного, но антисемитизм, как известно, в большинстве своих проявлений есть движение народное, причем, именно тех народов, что никогда не выступали против других народов, но только против своих врагов и угнетателей.
Но вернемся к дискурсу Войновича. В этой связи я хочу вспомнить излюбленный аргумент еврейских апологетов против антисемитов: «Нельзя обобщать!». Как, по-вашему, уважаемые господа, Войнович, когда говорит: «от антисемитов воняет», он обобщает, или нет? А Новодворская, когда говорит: «антисемиты — двоечники»? А Гроссман, когда пишет: «Антисемитизм есть выражение бездарности» (Жизнь и судьба)? Все правильно, обобщают, ибо никто не стал бы возражать, если бы было сказано: «от некоторых антисемитов воняет», «некоторые антисемиты — двоечники», «иногда антисемитизм есть выражение бездарности», с другой стороны, как мы уже говорили, всякое определение должно содержать в себе всеобщность «все», иначе оно ничего не определяет, кроме одного единственного конкретного случая. Но определениями создают термины, а из терминов умозаключения. Вот что в итоге вышло у Войновича:
Первая посылка: «От всех антисемитов воняет».
Вторая посылка: «Солженицын антисемит».
– --
Заключение: «От Солженицына воняет».
А если вставим в тот же модус силлогизма другие термины, например:
Первая посылка: «Антисемитизм есть выражение бездарности».
Вторая посылка: «Всякий конфликт с евреями есть антисемитизм»
– --
Заключение: «Всякий конфликт с евреями есть выражение бездарности».
Все наши посылки вроде бы правильные, логических нарушений в построении умозаключений нет, значит, придется соглашаться с выводами. Так что, если у вас есть какой-то спор с каким-то евреем, то в том выражается ваша бездарность!
Я очень многим задавал такой вопрос: «Антисемит, это кто?». — Как, кто? — говорят, — естественно, тот, кто не любит евреев. Тогда я спрашиваю: «Антисемит не любит абсолютно всех евреев без исключения, или некоторых он любит, а некоторых нет? — Ну, разумеется, у каждого антисемита есть некоторые евреи, которых он любит [3]. Хорошо, — говорю, — а тех некоторых, которых не любит антисемит, он не любит тотально, не любит все, что бы те евреи ни делали, ни говорили, ко всему антисемит будет относиться враждебно, все будет оспаривать, будь то еврей скажет, что «дважды два — четыре», так? Нет, — говорит, — антисемиты часто бывают согласны с евреями, пользуются их услугами, их умом и трудолюбием и даже бывают ими довольны. — Значит, — говорю, — враждебность вызывают не сами люди, а их определенное поведение, конкретные действия, так? — Так. — Но могут ли хорошие поступки и добрые дела у всех поголовно вызывать враждебность? — Да, вот с евреями именно так. — Значит, евреи испокон веков делали гоям одно добро, проявляли по отношению к ним братскую любовь, никогда их не презирали, не держались надменно, не проявляли черствость и равнодушие, а они вот так черной неблагодарностью? — А с какой это стати еврей должен гоев любить и относиться к ним неравнодушно? Пусть сами о себе заботятся. — Они и заботятся, но с какой стати вы требуете от них любви?
Затруднения вызывает также вопрос: за что именно ненавидит евреев антисемит? Говорят, что расисты, например, не любят негров за то, что они черные — это плохо, но, во всяком случае, понятно, за что, т. е. не любят за какие-то определенные качества, как только сии качества (чернота) исчезнут — сразу начнут любить и уважать. Но вот, как только мы начинаем доискиваться до специфических еврейских качеств, тут нам и говорят, что это и есть «антисемитизм чистой пробы», так как у евреев, мол, нет и не может быть каких-либо особых качеств, они ничем не отличаются от не-евреев, более того, евреи порой сильнее отличаются от иных других евреев, нежели от окружающих их гоев, и среди них есть, так же как и среди прочих народов люди как и хорошие, так и плохие, так и всякие. Правильно, есть, только мне не понятно, почему же эти всякие «евреями» называются, если нельзя сказать что-нибудь типа: «все евреи, или в основном, ТАКИЕ-то». Генри Форд в своей книге «Международное Еврейство» свидетельствует: «…современный еврей …оспаривает мнение, будто еврей отличается чем-либо от других людей, кроме своей веры. «Еврей, — говорит он, — это не есть расовый признак, а вероисповедный, как член епископальной церкви, католик или просвитерианин». Геннадий Костырченко даже упрекает Солженицына за то, что он-де «не приемлет принятого на Западе определения принадлежности к еврейству по приверженности иудаизму и национальным традициям» (Из-под глыб века). Но в наши дни сами евреи давно уже доказали, что никакая вера и ни приверженность иудаизму давно не определяют сути еврейства. Так, например, преподаватель Международного Соломонова Университета Юрий Корогодский в своей статье «Несколько слов об антисионизме» пишет: «К сожалению, даже после прошедших за последние 10 лет изменений, религия уже не может сыграть консолидирующую роль. Если же исключить иудаизм, то возникнет вопрос о том, что считать символом национальной идентичности. Неуловимое на уровне точных цифр и неподдающееся контролю понятие «еврейского самосознания» не может быть надежным гарантом дальнейшего существования общины. В то же время ориентация на Израиль может наполнить абстрактное «еврейское самосознание» новым смыслом». Однако и сионизм (ориентация на Израиль) еще не определяет сути еврейства (семитизма) — ведь мы же говорим об антисемитах, а не об антисионистах, ну а что же тогда определяет его суть — никто нам не говорит, а без ответа на вопрос: что есть «семитизм» понятие антисемитизма не имеет вообще никакого смысла, ибо всякое «анти» суть всегда «анти-суть».
Я так же часто спрашиваю евреев, любящих поругать антисемитов: «Поставьте себя на место антисемита и представьте себе, за что бы вы могли не любить таких, как вы?». Кто поглупее отвечают: «За то, что евреи всех гоев в уме превосходят», а тех, кто поумнее, мой вопрос обескураживает: «Мы не знаем», — говорят. Но раз не знаете, почему бы хоть раз не прислушаться к мнению тех, кто вас «не любит»? Но «логика» тут такая: раз не любит, значит «антисемит», а раз «антисемит», то его и слушать не стоит, он все равно ничего правильного не скажет.
Иногда понятие «антисемитизм» отождествляют с понятием юдофобия — расовое, биологическое неприятие евреев. Безусловно, юдофобия входит в объем понятия антисемитизм, так как тоже по-своему противостоит еврейству. Даже сам термин «антисемитизм», как полагают, впервые придуманный немецким расистом Вильгельмом Марром, означал именно расистское отношение к евреям. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона так и написано: «Юдофобия, то же, что антисемитизм». Но в наши дни это не так. Даже сами евреи не видят сейчас в расистах-юдофобах и в антисемитах право-националистического толка своих врагов. Так, Сергей Кара-Мурза в своей книге «Евреи, Диссиденты, Еврокоммунисты» пишет:
«Есть в США Лига против диффамации (учрежденная еврейской организацией «Бнай Брит», эта Лига считается в США «главным официальным надзирателем за антисемитизмом»). Ее директор Натан Перламутр в 1982 г. выпустил книгу «Реальный антисемитизм в США», где растолковывает новое понятие, признавая, что старый, обычный антисемитизм сник. Что же понимается под новым? Все, что не нравится правящим кругам Израиля и США. Перламутр поясняет это на доходчивых примерах: так, антисемитами в США являются «пацифисты эпохи войны во Вьетнаме, которые перековали мечи на орала и защищают палестинских террористов», те, кто «осуждает политику США в Центральной Америке и требует сокращения военных расходов» и т. п.
Лига не только проводила прямые кампании против либеральных деятелей, приклеивая им ярлык антисемитов, но и распространила среди еврейской верхушки университетов США черный список профессоров, которых она посчитала антисемитами. Хотя список был с пометкой «конфиденциально», он попал в печать, и большое число умеренных еврейских интеллигентов и их ассоциаций выступили с протестом. Но это в США, в России таковых интеллигентов не нашлось бы.
К чему это привело? К такому парадоксальному положению, когда значительная часть евреев в США и Европе (и даже многие известные сионисты) явно подпадают под категорию антисемитов. Это щекотливое затруднение «магнаты еврейства» преодолели, введя понятие «самоненавистничество». Есть, мол, такие чокнутые евреи, которые ненавидят свое еврейство. Но это, согласитесь, неубедительно.
Второй результат столь же парадоксален — из числа «реальных антисемитов» официально исключены как раз те открыто неофашистские и юдофобские организации, примыкающие к республиканской партии, которые поддерживают политику Израиля в Палестине. Небольшой скандал случился в августе 1988 г., когда в предвыборной кампании Дж. Буш принял поддержку неофашистов, встречался с ними и включил их в свой штаб на высоком уровне. Наивные евреи подняли шум, но лидеры еврейских организаций объяснили им, что «антисемитизм этих неофашистов устаревший и анемичный». А настоящая «ненависть к еврею» кроется в демократической партии и особенно среди сторонников кандидата-негра Джексона. Хотя там обычного антисемитизма не видно, но это и есть «реальный антисемитизм». Читая все эти истории, диву даешься. Безумный, безумный, безумный мир. И в него-то нас и тащат».
/конец цитаты/
Поделиться книгой: