Помоги проекту - поделись книгой:
Уполномоченный посмотрел на лейтенанта. Уши помоложе.
Тот покачал головой: — Никакого звона.
— Помстилось, — отступился уполномоченный.
Они стояли у костра, расцвеченные его отблесками.
— Это соли металлов, — прервал молчание лейтенант. — Они в состав красок входят, отсюда и цвет пламени.
— Красиво, — одобрил сержант.
Иван зачарованно смотрел, как пламя лизнуло темную поверхность и с легким шипением расползлось веером. Блеснули печальные глаза — и исчезли в огне.
Дым, едкий и кислый, заставил отшатнуться. Федот зашелся в кашле.
— Не нравится? Ступай, — разрешил сержант.
Наконец, огонь устоялся, потерял разноцветье.
— Выгорела краска, — с легкой грустью сказал лейтенант.
— Гореть дерево долго будет, — оценивающе прикинул старшина, — такие уж дровишки. Топор где попало оставлять не след, — он подобрал его.
А уполномоченный все прислушивался, вертел головой, но звона не было — лишь надсадный кашель Федота беспокоил из темноты.
— Хватит, — Игорь Иванович помахал листом бумаги. — Остальное в городе допишу, — он спрятал бумагу в бювар, завинтил крышку походной чернильницы.
— Переставь лампу на окно. И ставни прикрой, — попросил сержант.
— Не душно будет? — уполномоченный отодвинул портфель.
— Переможемся. С открытым мы как в тире, любой лишенец подстрелить может, — сержант расставлял на столе еду: круг копченой колбасы, вареная картошка, сало, лук, малосольные огурцы, яйца и, последнее — высокая бутыль мутного первача. — Кушать надо в безопасной обстановке.
— И я захватил, — уполномоченный поставил бутылку поменьше.
— Рыковка? Градус, конечно, слабоват, но сгодится.
— А вот и мы, — лейтенант вошел в комнату, в руках — стопочка тарелок, стаканы, под мышкой зажата связка свечей. — Мобилизовал на кухне.
— Наливай, лейтенант, общество доверяет, — чекист содрал шкурку с колбасы.
— Стаканчик граненый, наган вороненый, горилка чиста, как слеза, — напевая вполголоса, лейтенант раскупорил бутылку. Уполномоченный изучал свечи.
— Обгрызенные какие-то. И зубы не крысиные, человеческие, — он вставил одну в подсвечник.
— Садись, Иваныч, — позвал сержант. стакан застыл в его руке. — За успешное окончание мероприятия… какое оно в списке-то? Два дробь одиннадцать!
Тяжелый пласт штукатурки, весь вечер отчаянно цеплявшийся за истерзанный взрывом камень, оторвался и полетел вниз. в падении он развернулся и, ударившись плашмя о пол, раскололся на сотни маленьких кусочков.
Иван вздрогнул. Зябко. Шумит, и шумит. Он покосился на церковь. Сыплется помаленьку. Это ничего, пожалуй. К лучшему. В сон клонить не будет.
Он представил себе кастрюлю борща — наваристого, густого, воткнешь ложку — стоит.
Отгоняя видение, Иван бодро зашагал вдоль фасада: двадцать шесть шагов — кругом, двадцать шесть шагов — кругом, и размытая тень его в несильном пламени костра скользила по стене дома, припадая к окном и неохотно отрываясь от них.
Хохот из командирской комнаты заставил старшину приоткрыть глаза. Гуляют начальники, угомониться не могут. Пусть себе гуляют.
Он повернулся на бок, натянул на голову одеяло, отгораживаясь от прошедшего дня. Тепло разливалось по телу, баюкало.
Федот долго смотрел на спящего старшину, потом смахнул крошки со стола, прикрутил фитиль рампы и, положив голову на руки, задремал.
— Моя супружница сало иначе солит, — дохрустывая огурцом, заявил уполномоченный. — Берет она…
— Погоди, — чекист прислушался. — Ерунда, — он откинулся на спинку стула.
— Продолжай, Игорь Иванович, — лейтенант вертел в руках маленький, не больше папиросы, металлический цилиндрик.
— А что продолжать? — уполномоченный взял бутылку, разлил остатки по стаканам. — Конец горилки.
— Ты про сало хотел рассказать.
— Правда? — удивился уполномоченный. — А ну его…
Сержант, повернув руку, пытался достать спину.
— Что с тобой, Власьевич? Кусает кто?
— Как яиц переем, волдырь выскакивает. И всегда на одном месте. Чешется, мочи нет.
— Давай, пособлю, — лейтенант перегнулся через стол, поскреб чекисту спину.
— Во, во… — прижмурясь, замурлыкал сержант. — Самое туточки.
— Что за штука? — уполномоченный поднял со стола цилиндрик.
— Пиродетонатор.
— Что?
— Пиродетонатор, без него взрывчатка не взрывается.
— Он может рвануть?
— Только, если поджечь, — лейтенант взял детонатор из рук уполномоченного. — Собственно, это футляр, а сам детонатор внутри. Отличная вещь, надо сказать, не заменимая в нашей работе. Вот ртутные опасные, сами могут… — он спрятал цилиндрик в карман гимнастерки.
— Умен ты, лейтенант, не по годам, — насупился вдруг уполномоченный. — Серьезно советую, не выхваляйся, не отрывайся от масс, — свободной рукой он оперся о стол, приподнялся. — За то, чтобы всегда быть среди массы! — он выпил самогон, как воду, не поморщась.
— Ты, Иван, нашего лейтенанта не замай, — сержант положил руку на плечо офицера. — Нашей власти умные люди нужны. Для них все дороги открыты. За открытые дороги!
— За них, — вторил лейтенант.
— Грызи науку, — пустой стакан поставлен вверх дном на тарелку. — Не жалей зубов. А сточишь — поставим новые. Вот, — чекист достал из планшета крестик. — Червоное золото. Дарю, на зубы.
— Да ну, Власьевич, зачем? — отнекивался лейтенант.
— Бери, бери. Или крале на колечко переделаешь, сережки. Боевому товарищу ничего не жалко, — он оглядел стол. — Быстро управились. Выйдем перед сном, освежимся?
— Пошли, — согласился лейтенант.
— Не отделяйся, Иваныч, — сержант подмигнул притихшему уполномоченному.
Иван присел у костра, протянул к нему руки. Винтовка лежала рядом, лишняя в эту теплую тихую ночь. Теплую-то теплую, а — познабливает. Картошечки испечь, горячей скушать, с солью да хлебушком — как приятно. Нельзя, лейтенант запретил. Не те дрова, чтобы печь, отравиться можно.
Он подхватил винтовку, вскочил.
— Глазьев! Как дела? — голос лейтенанта сытый, расслабленный.
— Никаких происшествий, товарищ лейтенант! — рвение не уставное, предписанное, а от радости жизни.
— Никаких? Молодец. Но ты — смотри!
— Орел он у тебя, — похвалил и чекист.
— Есть смотреть, товарищ лейтенант, — Ивану в благодарность захотелось сделать что-нибудь хорошее, нужное.
— С чего это вишня цветет? — строго спросил сержант. Иван оглянулся. Действительно, вишня стояла белая-белая, словно не август сейчас, а май.
— Никак, бабочки, — сержант подошел к дереву, провел зажженной спичкой над цветками. — Налетело же их, незванных, — он поднес спичку к белому соцветию. Ивану показалось, что вишня взлетела вверх, но нет, это бабочки маленьким облачком поднялись над ними и исчезли в вышине. Только одна, с обгорелым крылом, билась в траве, кружила на месте, силясь увернуться от сапога чекиста.
— Отойдем, — предложил лейтенант.
За углом, куда не доставал свет костра, они остановились.
— Не зги не видно, — уполномоченный растопырил пальцы. Не скажешь, здесь рука, только угадываешь. Нет, всетаки видно. Глаза прозревали, привыкая к ночи.
Он поднял голову. Где-то во мгле лежит село. Примолкшее, невидимое, затаившееся. А днем… Какие у той женщины были глаза! Уполномоченного передернуло.
— Облегчился, Игорь Иванович? — весело лейтенанту. Молодой, что он понимает, щенок.
Словно звездочка, мигнул фиолетовый огонек и погас. Но тут же затлел второй, рядом.
— Смотрите, в селе… — уполномоченный не договорил. В стороне, на кладбище, мерцала россыпь таких огоньков — упало с небес утиное гнездышко и разбилось.
— Вижу. Могильные огни. Самовозгорание газа, вроде болотного. Жарко ведь, вот и разлагаются…
— Это и нам читал лектор, — поддержал из темноты чекист. — На антирелигиозном вечере.
Точно. Теперь и он вспомнил. Совсем недавно приезжал умник из области, вроде лейтенанта, тоже почему-то военный. Еще и брошюру раздавал, там все объясняется — про мощи нетленные, могильные огни, чудотворные иконы. А горят, как обычное дерево, иконы эти.
Они уже возвращались к крыльцу, когда забилась, заржала лошадь в конюшне — громко, с прихрапом.
— Волков чует. Лес недалеко, расплодились, — насчет волков уполномоченный знал точно, было по ним совещание.
— Волков? — с сомнением повторил чекист.
— Глазнев, сходи, проверь, заперты ли ворота, — приказал лейтенант.
— Как отобрали ружья у населения, волки непуганными стали, — слышал Иван говорок уполномоченного. Балаболка. Что волки, когда винтовка в руках.
Он шагнул за ворота. Были бы волки, он стреляет метко. Ничего не видно, мрак. Он напряг слух. Шорох, слабый, едва слышный. Винтовка успокаивала, да и чего бояться. И все-таки…
Он отступил. Из пыльного, сухого воздуха накатил запах, сначала даже приятный, но секунду спустя — невыносимый. Рвота скрутила, согнула Ивана; кислая комковатая жидкость толчками хлестала из него, а вдогонку тянулась клейкая липкая слюна, спускаясь непрерывно до земли и возвращаясь назад. Рвота перебивала дыхание, пот заливал глаза.
— Падаль… — Иван старался набрать побольше воздуха.
Дрожащие, подгибающиеся ноги с трудом держали. Обессилел вмиг.
— Ой, худо мне, — он оперся на винтовку, переводя дыхание. Скорее назад, пока может.
Поделиться книгой: