Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Честь и бесчестие нации - Владимир Сергеевич Бушин на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Новейшие публикации эпохи гласности, которую так пламенно приветствовал Евтушенко, проясняют некоторые "белые пятна" не только советской истории, но и собственной биографии поэта. В частности, поднимают завесу над тайной его бесчисленных заграничных поездок, о многих из которых упоминается в приведенной выше статье. В самом деле, как, каким образом, за чей счет шмыгал поэт по всему свету?

Сперва за границей, а в конце 1996 года и у нас в издательстве "ГЕЯ" вышла книга "Разведка и Кремль". Это воспоминания старейшего советского разведчика начальника Бюро № 1 по диверсионной работе за границей МГБ СССР генерал-лейтенанта П. А. Судоплатова. Интереснейшее произведение!

В частности, на странице 471 генерал рассказывает, что к его жене, тоже сотруднице госбезопасности в звании подполковника, когда она была уже в отставке, как к человеку, имевшему большой опыт работы среди творческой интеллигенции, руководство тогда уже КГБ обратилось за советом "как использовать популярность, связи и знакомства Евгения Евтушенко в оперативных целях и во внешнеполитической пропаганде". Жена генерала предложила для начала установить с поэтом "дружеские конфиденциальные контакты". Контакты были тотчас установлены, видимо без особых затруднений. Затем было принято решение "направить Евтушенко в сопровождении подполковника КГБ т. Рябова на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Финляндию". Там, в Хельсинки, Женя попал в переделку: на каком-то митинге его хотели отдубасить и уже схватили за грудки, но срочные и высокопрофессиональные меры, принятые подполковником Рябовым, позволили поэту улизнуть от мордобития, и тут же он написал гневные стихи "Сопливый фашизм", до известной поры демократии входившие во все его сборники. Судоплатов писал: "После поездки Евтушенко в Хельсинки он стал активным сторонником "новых коммунистических идей", которые проводил в жизнь Хрущев".

Что значит "активным сторонником"? Возможно, объяснение этим несколько туманным словам матерого разведчика мы находим в публикации еженедельника "Россия" № 4 (63) за 22–28 января 1992 года. В ней говорится об одной, относящейся уже к 1987 году, информации ПГУ (первого главного управления) КГБ СССР для высшей инстанции "о пребывании члена Союза писателей поэта Евтушенко в США, проводившего изучение по нашей ориентировке". Конечно, изучение каких-то, надо полагать, не литературных проблем в Америке по ориентировке КГБ — это нечто гораздо более серьезное, чем участие в молодежном фестивале в компании с надежным подполковником Рябовым. Такое изучение, возможно, не лишенное немалого риска если не для жизни или свободы, то хотя бы для поэтической репутации, мог выполнить только действительно "активный сторонник", для такого изучения надо было созреть. Но, что ж, если началом пути считать Хельсинки, то для полного созревания у поэта было достаточно времени — аж четверть века! А ведь Евтушенко способный, сообразительный, расторопный — все при нем. В случае нужды умеет совершенно менять окраску и голос, выворачиваться наизнанку, способен без малейшего смущения белое называть черным и наоборот, может сам себя отхлестать без малейшего сострадания. Все это мы наглядно видели и в жизни, и в приведенной выше статье. О таком сотруднике могли только мечтать не только КГБ, но и все лучшие разведки мира, включая израильский Моссад".

Помянутые выше документы проливают свет и на некоторые другие загадочные обстоятельства в жизни поэта. На то, например, почему в мае 1967 года Евтушенко не подписал "письмо 79-ти" в поддержку обращения А. Солженицына IV съезду писателей СССР по вопросу о цензуре. Видимо, не разрешил подполковник Рябов. А почему чувствительная душа поэта никак не откликнулась на письмо, которое 2 апреля 1968 года писатель Анатолий Марченко отправил из г. Александрова Владимирской области ему лично? В письме речь шла о тяжелом положении заключенных в тюрьмах и лагерях, где А. Марченко недавно отбыл шесть лет и написал об этом книгу. Не исключаю, что в эту пору чувствительная душа уже носила погоны капитана КГБ, и ей было просто не к лицу вступать в переписку с недавним зеком…

А в романе Евтушенко "Не умирай раньше смерти", где много автобиографического, есть такое место. Автор рассказывает, что мать его жены, поэтессы Беллы Ахмадулиной, работала в КГБ переводчицей. Однажды ее послали на довольно долгий срок в США, а часть зарплаты оставалась здесь, в Москве, и дочь регулярно получала по доверенности положенную сумму в одном из служебных помещений близ КГБ. Случилось так, что молодая жена заболела, и Евтушенко, получив где-то "доверенность на доверенность", пошел за тещиной зарплатой сам. Казалось бы, в такой ситуации все мысли были сосредоточены на одном: дадут ли деньги по двойной доверенности? Но нет! У молодого поэта хватило ума и души еще и на то, чтобы разработать план весьма ловкой операции: решил разузнать, кто еще получает деньги в этой организации.

И вот, говорит, когда я расписывался за тещину зарплату в ведомости, то кассирша тщательно прикрыла широкой линейкой от моего молодого зоркого взгляда все другие фамилии. Но юный поэт был к этому готов. Забрав деньги, он направился к выходу, расчетливо оставив у окошка кассы свой студенческий билет, который предъявил вместе с двойной доверенностью. От выхода он повернул назад, нежданно нагрянул снова к окошку и, застав кассиршу врасплох, успел-таки в ведомости, которую та не успела прикрыть, выхватить фамилию одного знакомого писателя. С тех пор, говорит, каждый раз, когда мы встречались с ним в ЦДЛ, он смотрел на меня понимающим взглядом, каким смотрит один посвященный в тайну на другого посвященного. А жена, изысканная поэтесса Белла, каждый раз при виде этого писателя разражалась неуемным приступом сардонического хохота.

Здесь много загадок. Во-первых, никаких "доверенностей на доверенность" не существует. Во-вторых, по студенческому билету нигде, даже в Литфонде, денег не выдают, требуется паспорт, хотя бы израильский, и паспорт, надо полагать, у юного поэта уже имелся. В-третьих, почему писатель-агент смотрел на Евтушенко понимающим взглядом — разве поэт сообщил ему, что обнаружил его фамилию в ведомости? В-четвертых, неужели штатные сотрудники КГБ, как мать Ахмадулиной, и его тайные агенты получают плату по одной ведомости и из одного окошка? До сих пор я был уверен, что агенты получают мзду в совершенно секретной обстановке, тайно и, может быть, даже безо всяких расписок. В-пятых, с чего, спрашивается, Белла обливала презрительным хохотом человека, который получает деньги из того же окошка, что и ее дорогая мама да и она сама получала? Наконец, за каким хреном юному чистому поэту потребовалось непременно узнать хоть одно имя в ведомости? И почему писатель, которого он без колебаний зачислил в тайные агенты, не мог попасть в эту ведомость на тех же основаниях, что и драгоценная теща?

Обилие недоуменных вопросов рождает ужасное предположение. Сдается нам, что вся эта история — сплошная выдумка, а на самом деле юный поэт получал в кассе КГБвовсе не тещину зарплату по липовым документам, а по своему законному паспорту — свои собственные, неусыпным трудом заработанные рубли. А вовлекла его в этот тяжкий труд не кто иной, как родная теща. Штатные сотрудники КГБ всегда должны были об этом заботиться. И фактов семейного сотрудничества известно немало, почитайте книгу того же Судоплатова: он сам и его жена Эмма, Наум Эйтингон и его жена Пузырева, Зоя Зарубина и ее муж Зарубин и т. д. В иных случаях теща была здесь даже более желательна, чем жена.

Остается только добавить, что если все это так, то, может быть, здесь приоткрыт занавес над лучшими страницами жизни поэта Евтушенко. И он был глубоко прав, когда изрек: "Поэт в России — больше чем поэт". Да, гораздо больше. В иных случаях он никак не меньше, чем полковник КГБ.

И теперь совершенно в новом свете предстает тот давно известный факт, что предисловие к американскому изданию "Автобиографии рано созревшего человека" Евтушенко написал в свое время не кто иной, а сам шеф ЦРУ Аллен Даллес. Американская разведка знала за кем следить, кого читать и пропагандировать.

Партсобрание в чистый четверг

Четвертого апреля в три часа в Малом зале Центрального Дома литераторов началось партийное собрание московских прозаиков. Оно было посвящено предстоящему Всесоюзному съезду писателей. После интересного и честного доклада Ивана Уханова приступили к прениям. Я колебался, выступить или нет. В эти тревожные дни и в преддверии столь важного события хотелось поделиться чувствами, поговорить с товарищами по партии и по профессии о многих событиях, обстоятельствах и фактах как в жизни страны, так и в нашей литераторской жизни.

Например, интересно было узнать, что думают они о поступке известнейшего нашего прозаика, который на седьмом десятке лет вдруг "сменил жанр" — стал послом в одной из маленьких уютных стран Европы.

А каково мнение коллег о внезапном приступе религиозности, охватившем общество, и в том числе многих писателей, редакторов? Лет до пятидесяти — шестидесяти были безбожниками и вдруг так заголосили, так заверещали, что хоть святых выноси. Словно всю жизнь только и мечта была, что писать об угодниках, мучениках да святых мощах, а им будто бы кто-то не разрешал, кто-то безжалостно швырял в корзину их божественные стихи и ангельскую прозу. Борис Александрович Покровский, старый русский интеллигент, знаменитый режиссер, публично признался, что не мог удержаться от смеха, когда увидел Гавриила Попова во главе крестного хода… А Галина Старовойтова при закладке часовни Казанской Божьей Матери?

Как и Борис Александрович, я тоже посмеялся у экрана. Но порой, право, совсем не до смеха. Вот большой цикл стихов одного известного поэта. Что ни строка, то "мощи святого Амвросия", "Оптинский храм", "голос святости", "прах святого Серафима", "древняя церковь" и т. д. А ведь в свое время, принимая активнейшее участие в оголтелом, публичном восхвалении статьи "Против антиисторизма", этот же автор гвоздил сторонников поэзии, "проливающих слезы над обломками старых храмов, убегающей от жизни под своды церквей и мечетей"… Вот и хотелось спросить у собрания: что это — второе крещение Руси или опять хрущевская кукуруза, насаждаемая повсеместно?

Ораторы поднимались один за другим, а я все не мог решить, выступать или нет. Но вот слово взял мой литинститутский однокашник. Он с давних пор писал о большевиках-ленинцах, у него есть книги о Цюрупе, о Кржижановском, много лет был нашим партийным секретарем. Да и имя-то — Владимир Ильич! И вот теперь… И я попросил слова…

— Последний раз, — начал я, переведя дыхание, — мне довелось видеть лицо врага 9 апреля 1945 года при штурме Кенигсберга. Но совсем недавно, 28 марта, вечером, возвращаясь с нашего пленума, оказался в толпе, расходившейся с митинга на площади Маяковского. Какие там мелькали лица!.. Не могу, не хочу лица моих сограждан называть лицами врагов, но сколько в них было ярости и злобы, когда искажались криками: "Ель-цин!.. Ель-цин!"… "Долой КПСС!"… Я, получивший партийный билет на фронте в январе 1945-го под Ломжей, иду по родному городу под эти вопли!..

По одобрительному движению в зале можно было понять, что многие со мной заодно…

— Но мы видим ныне вокруг себя лица не только перекошенные злобой, немало лиц, искаженных зыбью страха. Тут были оглашены имена писателей, вышедших из партии. По моим наблюдениям, у тех, кто выходит, особенно часто перепуганные лица. Вот вышел Александр Борщаговский. Надо ли жалеть об этом? Думаю, надо радоваться и поздравить нашу организацию. Избавил Господь от одного из самых неутомимых демагогов. Я не знаю, с каким выражением лица он сдавал свой билет, наверное, как всегда, с очень значительным. А под миной значительности — все-таки страх.

— Вышел из партии Владимир Солоухин, — продолжил я. — Тоже очень отрадно. Иногда о нем говорят как о смелом человеке. Не знаю, по-моему, смелость свою демонстрировал главным образом в артельной форме или на ниве исторического прошлого.

Из зала кто-то крикнул: "Но у него было несколько партийных выговоров! Тихоньким их не давали!"

— Давали всяким! Не знаю, сколько у него было выговоров, но, во всяком случае, они не помешали ни его многочисленным изданиям-переизданиям вплоть до собрания сочинений, ни большому ордену, ни членству в правлении Союза писателей, ни бесчисленным зарубежным поездкам…

А последний выговор дали ему совершенно справедливо, за то, что он выступил с невежественными и оскорбительными измышлениями об Отечественной войне, о Красной Армии. Я готов с кем угодно говорить о просчетах, ошибках, преступных упущениях в ходе войны, но не с этим человеком: пребывая в цветущем солдатском возрасте, он всю войну просидел за толстой Кремлевской стеной, а сейчас вот поучает нас — "Не так воевали".

Снова голос из зала: "Последний выговор с него был снят!"

— Ну, сейчас мы еще не то видим, бандеровцам памятники ставят. Пожалуй, скоро придумают медаль для тех, кто улизнул от фронта… И вот Солоухин, пробыв в партии без малого сорок лет, перебежал в беспартийные. Это не первая его перебежка. Не так давно из рядов хулителей Пастернака он попытался на телеэкране перебежать в ряды хвалителей. Увы, не удалось! Телезрительница Цимберова схватила перебежчика за штанину: "Позвольте, сударь, как это называется? Неужели вы никогда не слышали песню, в которой поется: "Мужчины, мужчины, мужчины! Вы помните званье свое!" Да, — продолжал я, — есть мужское отношение к жизни и к истории. Об этом прекрасно сказано у Александра Зиновьева… Вы помните, как вдохновенно писал Владимир Алексеевич о партии, о Ленине, о коммунизме…

— В студенческую пору, — бросил из президиума Владимир Ильич.

— Не только, — возразил я. — Писал и позже. И многократно переиздавал. Вспомните величественные строки об известной встрече Ленина с Гербертом Уэллсом. Воспев мудрость, прозорливость и мужество вождя, поэт закончил свою оду так:

Что ж, мечтатель Уэллс, слышишь нынче меня Под чугунным надгробьем, замшелым и ржавым.— Что, Россия во мгле? Нет, Россия в огнях! Нет, в сверканье и славе родная держава! Это знамя Советов пылает огнем, Освещая потемки австралий и азий. А о Марсе мечтать? Мы мечтаем о нем. Коммунистам — и это не область фантазий!

— Сильные, искренние стихи, — сказал кто-то в первых рядах.

— Да, искренние, — согласился я. — А вот теперь этот человек и устно и письменно поносит Ленина. Я согласен — человек имеет право на перемену взглядов, позиций, даже своей концепции мира. Но только при одном непременном условии: если это делается бескорыстно. А здесь?

С одной стороны, здесь перед нами то, что я назвал бы затянувшейся драмой девственного сознания. Наша пропаганда, а во многом и наше искусство долго рисовало Ленина похожим на уютного и добренького рождественского дедушку. И вот писатель жил в полной уверенности, что так оно и есть. Не задумывался о том, как совершаются революции, какие существуют пути и средства в борьбе за власть, что такое гражданская война. "А ведь мыслитель, сердцевед! И однако же, представьте, не задумывался и потому сохранил свою интеллектуальную девственность до 66 лет. А на 67-м попался ему в руки том Ленина, он его прочитал и пришел в ужас: Ильич-то, оказывается, бывал порой весьма суров, даже жесток и не слишком был озабочен тем, что скажут о нем потомки. Ай-я-яй!.. Ну действительно, в таком возрасте потерять заскорузлую девственность — это настоящая драма. В кошмарном состоянии души написал поэт статью о своей персональной драме и побежал с ней в журнал.

Тут одна сторона дела. Вторая состоит в том, что ведь прозрел-то поэт не когда-нибудь, а именно теперь, когда прозревать не только безопасно, но еще и очень выгодно. Иначе говоря, человек и не догадывается о существовании мужского отношения к истории…

Продолжая мысль о мужском отношении к истории, я прочитал с трибуны стихотворение "Партийный билет" того же Солоухина:

По Владимирке пыльной в суровые дни Уходили не я и не мы, а они. И жандармы, то грязь, то морозы кляня, Уводили на долгую смерть не меня, Подо мною в бою не убило коня. В паровозной утробе сожгли не меня, И когда эшелоны к Царицыну шли, Не глотал я макуху чернее земли. Я не падал в разводья Кронштадтского льда. Я партийный билет получал не тогда. Трижды ранен, устал и насквозь пропылен, В Сталинграде не я подымал батальон. И не я, оборвав своей жизни полет, Захлебнуться заставил чужой пулемет. Над могилой героя ночная звезда. Я партийный билет получал не тогда…

Давно никто не слышал таких стихов, и в зале как бы разлилось удивление: вот ведь, оказывается, как писали когда-то о партии! В напряженной тишине я продолжал:

Я сейчас получаю партийный билет. Коммунист умирает, но партия — нет! Снова фронт. Сталинград, Ангара и Узбой, На земле продолжается радостный бой.

[3]

"Вундеркинды" Бурлацкого

Федор Михайлович Бурлацкий очень любит мировую литературу. Да и кому ее любить, как не ему! Доктор юридических наук, профессор, народный депутат СССР, а главное — редактор "Литературной газеты", иначе сказать, хозяин "Свободной трибуны писателей". Совершенно свободной. В иных публикациях свободной даже от совести. Достаточно назвать "Поминки по советской литературе" Вик. Ерофеева.

Федор Михайлович называет себя "человеком европейской культуры". Это от скромности. Он имеет все основания называть себя человеком мировой культуры. Доктор Бурлацкий и сам с детства мечтал стать писателем, но не удалось — затянула увлекательная работа спичрайтера, то есть человека, который пишет речи, доклады и другие важные бумаги для начальства. Этому благородному виду деятельности доктор отдал почти двадцать лет своей жизни, дарованной ему небесами. Однако десятка два книг Бурлацкий все-таки написал и членом Союза писателей сделался. Теперь вот даже и "Литературная газета" в его руках.

В Издательстве политической литературы тиражом 200 тысяч экземпляров вышла новая книга Федора Михайловича (кажется, двадцать первая по счету) "Вожди и советники". Это мемуары. Ей предпослан леденящий кровь эпиграф из "Бориса Годунова" Пушкина:

И не уйдешь ты от суда мирского, Как не уйдешь от Божьего суда.

Автор адресует это грозное пророчество, разумеется, только персонажам своей книги — к Н. С. Хрущеву, Л. И. Брежневу, Ю. В. Андропову и другим "вождям", которым он составлял бумаги, но читатель вправе, конечно, толковать слова поэта расширительно, распространить их и на "советников", в частности на самого юриста-мемуариста, мысленно посадив его на скамью одного из указанных великим поэтом судов.

По страницам книги проходит много достаточно известных и не слишком известных лиц. О них, событиях истории, давних и недавних, профессор высказывает свое категорическое ученое суждение, уверяя при этом: "Я не придумал ни одного эпизода и ни одного героя — это все списано с подлинных событий и живых людей… Я стремился быть абсолютно искренним и правдивым, в том числе по отношению к самому себе". Это его творческое кредо. Правда превыше всего!

Но, помимо подлинных событий и живых людей, в книге есть еще один важный персонаж. Это та самая любовь к литературе, о которой мы упоминали. Она нашла свое выражение в том, что автор пользуется любым поводом, чтобы упомянуть имя того или иного писателя, привести цитату, сослаться на какой-нибудь литературный образ и так далее.

Однажды во главе группы консультантов и советников при ЦК КПСС — мемуарист называет их "вундеркиндами Бурлацкого" и "могучей кучкой" — автор, тогда еще молодой кандидат юридических наук (кстати, его диссертация была почему-то о критике Добролюбове, вероятно, и тут взяла свое любовь к литературе), сочинял какую-то очередную эпохальную бумагу о том, по каким законам следует жить нашему народу и как строить коммунизм. Трудились вундеркинды, разумеется, не в кабинетах на шумной Старой площади, а в тиши прекрасной дачи под Москвой. Той самой, представьте, на которой жил когда-то Максим Горький. Сей факт главный редактор "Литературной газеты" счел достаточным основанием для того, чтобы поведать нам в доверительном духе о том, как "Горький бежал чуть ли не в одной рубашке и валенках зимой из усадьбы во флигель к сыну перед его смертью. От чего умер сын, достоверно так и неизвестно. Ходили упорные слухи, что был он отравлен по приказу Берии. Эта ночная пробежка (!) стоила Горькому жизни. Он простудился, схватил воспаление легких и вскоре скончался".

Рассказ любителя литературы о столь драматическом событии в жизни великого писателя несколько удивляет своим тоном. Чего стоит одно только выраженьице "ночная пробежка"! Но не меньше удивляет и многое другое. Во-первых, Максим Пешков, сын писателя, умер не зимой, а весной — 16 мая, поэтому колоритные подробности о валенках скорее всего лишь плод бурлацкого воображения, а не стремления "быть абсолютно правдивым". Во-вторых, простудиться можно, конечно, и в мае, но Горький умер спустя два с лишним года после сына, и крайне сомнительно, что простуда длилась столько времени и оказалась причиной смерти. Что касается, в-третьих, упорных слухов об отравлении сына Горького по приказу Берии, то ученый-мемуарист, многолетний сотрудник ЦК, мог бы дать им вполне ясную оценку, приняв во внимание что Максим Пешков умер в 1934 году, а Берия в это время был первым секретарем ЦК ВКП(б) Грузии и жил, естественно, в Тбилиси и не мог, конечно, отдать приказ в отношении семьи Горького.

Таким образом, мы видим, весь рассказ есть не что иное, как профессорская пробежка в валенках по скорбной странице жизни великого писателя. Если к этому присовокупить тот факт, что, став главным редактором "Свободной трибуны писателей", литературный вундеркинд тотчас распорядился убрать с первой страницы изображение этого писателя, стоявшее там более полувека, то можно объявить тему "Максим Горький и Федор Бурлацкий" исчерпанной до конца.

С удивительным знанием дела, с редкой любовью мемуарист-вундеркинд пишет также об Илье Эренбурге. Давным-давно в жизни Эренбурга был эпизод, о котором, как он сам писал еще в 1963 году, "вспоминают только реваншисты из "Зольдатенцайтунг". Фигурально выражаясь, собака то ли много лет пребывала в летаргическом сне, то ли вообще уже околела. Но вот в 1991 году доктор Бурлацкий решил ту собаку не то разбудить, не то реанимировать.

Вот о чем идет речь. Автор пишет: "Эренбург как-то заметил, что история (!) или ее носители (!) в лице советских руководителей часто совершали свои повороты, используя его и его творчество как своеобразный объект (?)". Трудно поверить, чтобы Эренбург изъяснялся именно так: что он, в частности, называл кого-то из наших руководителей "носителем истории". И едва ли писатель считал вероятной столь прямую связь между "поворотами истории" и своим творчеством "как своеобразным объектом". Дело, однако, не в этом.

Читаем дальше: "Так поступил Сталин, когда сразу после окончания войны выступил с идеологическим (!) заявлением о том, что "Гитлеры приходят и уходят, а народы остаются", и призывом прекратить критику немецкой нации. Тогда Эренбург был изображен как некий националистически настроенный экстремист".

Тут уже гораздо больше пищи для размышлений как о любви автора к литературе, так и о "сайентистском складе ума", который он у себя обнаружил. Прежде всего, как человек науки, Бурлацкий знает, конечно, что такое цитата и что такое ее искажение, а между тем слова, взятые им в кавычки, строго говоря, не являются цитатой из И. В. Сталина. Цитата выглядит так: "Было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остается" (Сталин И. О Великой Отечественной войне Советского Союза. С. 41).

Принципиальное отличие подлинного высказывания от приведенного в книге "Вожди и советники" состоит в том, во-первых, что Сталин говорил о Гитлере не как об отвлеченном символе и вел речь не о каких-то неизвестных народах вообще, а конкретно о германском народе; во-вторых, не только о народе, но и о германском государстве. Это очень важно. Но не менее важно и то, что Сталин выступил с этим "идеологическим заявлением" не после окончания войны, как с уверенностью заявляет Бурлацкий, а в начале ее, в самую тяжелую для нас пору — 23 февраля 1942 года.

Никакого призыва прекратить критику немецкой нации в выступлении Сталина, конечно, не содержалось. Смешно и несуразно выглядел бы такой призыв в те дни, когда "критика" немецких оккупантов велась силой оружия. Впрочем, там были заявления такого рода: "Сила Красной Армии состоит в том, что у нее нет и не может быть расовой ненависти к другим народам, в том числе к немецкому народу, что она воспитана в духе равноправия всех народов и рас… Конечно, Красной Армии приходится уничтожать немецко-фашистских оккупантов, поскольку они хотят поработить нашу Родину… Красная Армия, как и армия любого другого государства, имеет право и обязана уничтожать поработителей своей Родины независимо от их национальной принадлежности" (там же. С. 42). Все это человек "сайентистского склада ума" мог бы знать и без нас.

Ну и наконец, никто не изображал Эренбурга националистическим экстремистом. 11 апреля 1945 года он выступил в "Красной звезде" со статьей "Хватит!". 14 апреля в "Правде" статьей "Товарищ Эренбург упрощает" ему ответил Г. Ф. Александров, начальник Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). "Г. Ф. Александров упрекал меня в том, — писал позже Эренбург, — что я не замечаю расслоения немецкого народа, говорю, что в Германии некому капитулировать, что все немцы ответственны за преступную войну, наконец, что я объясняю переброску немецких дивизий с запада на восток страхом немцев перед Красной Армией, в то время как это — провокация, маневр Гитлера, попытка посеять недоверие между участниками антигитлеровской коалиции".

Да, именно в этом Александров упрекал Эренбурга, с тем только уточнением, что ведь говорил он не о позиции писателя вообще и в целом, а о его конкретной статье "Хватит!". И упреки эти в основном были справедливы. Так, Эренбург в той статье действительно не замечал никакого расслоения, происходившего в Германии под ударами войны, и изображал ее единой зловонной клоакой: "Все бегут, все мечутся, все топчут друг друга… Некому капитулировать. Германии нет: есть колоссальная шайка…" И тому подобное. Как показало ближайшее время, капитулировать нашлось кому.

Возвращаясь к теме, обратим внимание на такое место в книге: "За ним (за карибским кризисом 1962 года. — В. Б.), как в шекспировской пьесе, где стояла тень Гамлета…" Прекрасно сказано! Только ни в одной шекспировской пьесе тень Гамлета не стоит, не лежит и не витает… В другом месте мемуарист скажет, что кое-кто считал, будто бы Хрущев, "подобно шекспировскому Клавдию, стащил корону, валявшуюся под ногами". Сильно! Если не считать того, что шекспировский Клавдий отнюдь не подобрал мимоходом с пола бесхозную корону, а добыл ее ценой страшного преступления — собственноручного убийства родного брата и женитьбы на его вдове.

Несмотря ни на что, профессор продолжает гнать шекспировского зайца дальше: "Можно ли представить себе, что Елизавета поучала Шекспира, как оценивать ее предков — прежних королей Англии?" Конечно, нельзя. Но не по причине елизаветинского либерализма, а просто потому, что Шекспир не писал о ее предках — о Тюдорах. Дальше: "Можно ли представить, чтобы Людовик XIV выговаривал Вольтеру по поводу того, что тот выбрал героем Кандида, такого безнравственного человека?" Оставив в стороне вопрос о нравственности героя, опять же сразу скажем, что нет, нельзя представить, но и на сей раз по причине совсем иной, чем мнится мемуаристу: просто Вольтеру было всего восемнадцать лет, и он еще ничего не напечатал, когда Людовик XIV уже умер, а "Кандид" появился спустя сорок с лишним лет после смерти короля, так что ознакомиться с повестью и высказаться о нравственности ее героя он мог только на том свете, но всем же известно, что это бывает довольно редко.

Думается, завершить статью нам надлежит обращением опять к ниве отечественной литературы. И тут невозможно пройти мимо следующего места в книге "Вожди и советники": "Мы часто навещали Любимова и его театр, дружили с Володей Высоцким. Он бывал в гостях у многих членов нашей группы (вундеркиндов-советников ЦК. — В. Б.), пел и рассказывал о себе, о театре. Кстати говоря, именно у Шахназарова как-то Володя спел нам песню "Охота на волков". Вы помните: в ней рассказывается о безжалостных охотниках, которые, оградив красными флажками пространство, бьют волков, волки боятся пересечь установленную флажками границу и беспомощно гибнут под пулями. Помню, тогда я воскликнул: "Так это же про нас! Какие, к черту, волки! Про нас!" То есть про этих самых цековских вундеркиндов.

Подумать только! Человек двадцать лет ходил в советниках высших вождей, писал для них речи и доклады, сочинял программы и конституции, разумеется, за все это имел надлежащие блага, и вот он-то со товарищи и есть не кто иной, как волк! Со всех сторон обложенный в кабинетах ЦК, гонимый по коридорам "Правды", беспомощно гибнущий под пулями в лесах Барвихи и песках Пицунды!.. Пожалуй, со времен "Тартюфа" в мировой литературе не было ничего равноценного.

Впрочем, если сытому вундеркинду уже так хочется слыть голодным волком, мы согласны, пусть волком и будет, но не тем, что в песне Высоцкого, а тем, что в басне Крылова — тем, который скушал ягненка, подобно тому как Федор Михайлович отобрал у писателей "Литературную газету"… Так что эпиграф, предпосланный "Вождям и советникам", надо толковать расширительно…[4]

Письмо

ровеснику Виктору Астафьеву о нашей солдатской молодости

Виктор Петрович,

осенью 1985 года ты писал, что на фронте тебе с твоей "точки зрения" не так уж много было видно, что "правда о войне складывается из огромного потока книг, посвященных этой теме". И ты перечислил те из них, которые "могли бы служить "фундаментом" для будущего великого произведения о прошедшей войне", — книги К. Симонова и А. Бека, Ю. Бондарева и В. Быкова, В. Курочкина и К. Колесова, С. Алексиевич и Г. Егорова. Ты называл их правдивыми. Можно было надеяться, что с течением времени тебе удается расширить свой взгляд на войну, углубить знание литературы о ней. Но всего через два с половиной года ты вдруг заявил: "Мы как-то умудрились сочинить другую войну". И уверял, будто созданы "вагоны", даже эшелоны лживой литературы о войне. Словом, раньше ты видел со своей "кочки" прежде всего "огромный поток книг", который радовал тебя как источник правды о войне, а теперь с обретенной недавно высоты видишь прежде всего "вагоны" да "эшелоны" макулатуры, в создании которой повинны будто бы все, кто писал о войне.

Разумеется, всегда и на любую тему есть книги поверхностные, неубедительные, фальшивые, конъюнктурные. Но не они же кладутся камнями в "фундамент", о котором ты говорил раньше. К названным тобой тогда можно добавить книги М. Шолохова, В. Некрасова, Г. Березко, В. Гроссмана, К. Воробьева… Так что же, ты теперь считаешь, что в этих книгах вагонно-эшелонная, "совсем другая", незнакомая фронтовикам война? А если нет, то зачем так обобщать и говорить "мы умудрились"? Уж не для того ли это сказано, чтобы эффектнее преподнести свою новую книгу о войне как единственное правдивое слово о ней?

Если твое нынешнее отношение к работе своих собратьев-писателей, по меньшей мере, нуждается в разъяснении, то с историками и их работой у тебя все предельно ясно и определенно. В качестве самых разительных образцов "другой войны" ты назвал труды именно исторические: 6-томную "Историю Великой Отечественной войны" (Воениздат, 1960–1965) и 12-томную "Историю второй мировой войны" (Воениздат, 1973–1982). Правда, ты их порой путаешь и не всегда ясно, к какому из этих изданий относится то или другое твое суждение.

Признавая, что иные вещи из истории войны тебе неизвестны, "может быть, по невежеству, по недоученности, оторванности от центра", ты тем не менее с великой уверенностью вот что сказал, кажется, о втором из этих многотомников: "Более ловкого документа, сфальсифицированного, состряпанного, просто сочиненного, наша история не знала. Его делали очень ловкие, высокооплачиваемые, великолепно знающие, что они делают, люди. Они сочиняли, а не создавали эту историю".

Да, к сожалению, в указанных изданиях есть крупные недостатки — и ошибки, и упущения, и излишества. В частности, можно было обойтись без цитат из Л. И. Брежнева, надо было обстоятельно рассказать о судьбе наших окруженных войск, следовало давать данные о потерях во всех крупных сражениях и т. д. Но, может быть, причину некоторых недостатков надо искать — ведь дело-то довольно давнее! — в недоступности архивов, в нехватке общих знаний о войне, в недостаточной квалификации некоторых авторов, наконец, в простой человеческой нерадивости? Нет! Ты категорически отметаешь это и видишь только одно — злой умысел ловкачей с целью обмануть народ и нажиться.

И в соответствии с этим ты делаешь убийственный вывод: "Историки, которые сочинили историю войны, не имеют права прикасаться к такому святому слову, как правда. Они лишили себя этого права — своей жизнью, своими деяниями, своей кривдой, криводушием". Ну, прямо-таки анафемское проклятие, равного которому по убежденности, благородному гневу и доказательности не приходилось слышать, пожалуй, со второй половины тридцатых годов. Так что, к стенке их, что ли?

Твое ритуальное проклятье, извергнутое на Всесоюзной конференции историков и писателей, немедленно растиражировали "Литгазета", "Советская культура", "Вопросы литературы" и "Вопросы истории". А тиражи-то были не то, что ныне. У "Литературки", например, подбирался к шести миллионам. Но тебе и этого показалось мало. Ты жаждал донести свои разоблачительно-патриотические страсти до сведения мировой общественности, и с этой праведной целью послал письмо в "Московские новости", выходящие на шести главных языках мира.

Там, перед лицом обалдевшего человечества, ты учинил "ссученным" историкам разнос еще более грандиозного пошиба: "крючкотворы", "крючкотворные перья", "хитромудро состряпанные книги", "словесный бурьян", "ловкость рук", "приспособленчество", "лжесвидетельство", "кормились и кормятся ложью", "вся 12-томная "История" создана "учеными" для того, чтобы исказить историю войны, спрятать "концы в воду", держать и далее наш народ в неведении"… Тут еще раз повторил отлучающее проклятье: "Советские историки в большинстве своем, а редакторы и сочинители "Истории Отечественной войны" в частности давно потеряли право прикасаться к святому слову "правда". Они потеряли, а ты нашел…

Но какие же именно конкретные претензии у тебя к тем, кто писал историю Великой Отечественной? Может, они умолчали, что удар агрессора застал почти все наши войска врасплох, и мы не были к нему должным образом подготовлены, что немцы вошли в Минск на седьмой день вторжения? Нет, не умолчали. Может, утаили факты окружения наших войск под Минском и Вязьмой, под Харьковом и Брянском? Нет, не утаили. Может, скрыли, что враг подошел на 27 километров к Москве, водрузил свой флаг на Эльбрусе и, дойдя до Сталинграда, прорвался к Волге? Опять нет. Может, за громкими словами о победах спрятали тот факт, что в январе — феврале 1943 года была возможность окружить на Северном Кавказе 23 дивизии противника и устроить ему второй Сталинград, но наши войска, увы, с этой задачей не справились, и противник улизнул на Таманский полуостров, за Кубань? Нет, не умолчали, не утаили, не скрыли, не спрятали ни этих, ни других обстоятельств и фактов войны, горьких, скорбных, а то и позорных. Так какие же у тебя основания вещать на весь мир о фальсификации истории войны, о крючкотворстве, о лжесвидетельстве, о стремлении "спрятать концы в воду"?

Или историки и мемуаристы нарисовали такую картину, будто мы, допустим, вышибли захватчиков со своей земли уже в 1943 году? Нет. Или уверяют, скажем, что мы с ходу, единым махом и малой кровью овладели Берлином? Нет. Или пишут, например, что потери немцев составили 20 миллионов, а наши 5? Нет. Как же у тебя повернулся язык обвинить ученых в том, что они "состряпали" историю войны с помощью "ловкости рук"?

А разве ничего не сказано об ошибках, допущенных нашим политическим, государственным и военным руководством, например, таких, как просчет в определении срока возможной агрессии или промах в плане летней кампании 1942 года? Разве обошли молчанием измену генерала Власова или кровавые дела украинских националистов? Разве не написали о тяжком, героическом труде в тылу? Нет, и это все нашло место в работах историков, в воспоминаниях полководцев, как и многих других участников, современников войны. Так что же стоит за твоими воплями о "сочинении" истории войны, о кривде, криводушии?

А не хотел ли кто-то принизить заслуги Г. К. Жукова и К. К. Рокоссовского, И. С. Конева и А. М. Василевского, И. Д. Черняховского и Ф. И. Толбухина, Р. Я. Малиновского и других выдающихся полководцев Великой Отечественной? Уж не пытался ли кто представить фигурами первого плана в истории войны К. Е. Ворошилова и С. М. Буденного, С. К. Тимошенко и Г. И. Кулика, Н. С. Хрущева и Л. 3. Мехлиса? Уж не старались ли изобразить немецких генералов невеждами и дураками? Нет, нет и нет. Так кто же, спрашивается, "кормится ложью"? Кто так преуспел в "приспособленчестве"? Историки, мемуаристы или ты, горбачевский Герой Соцтруда?

Надо отдать должное, свои проклятья всеобщего характера ты иногда дополняешь вполне конкретными, в частности относительно наших потерь. В "Истории второй мировой" можно прочитать: "Половина людских потерь в Европе приходится на СССР. Они составили свыше 20 миллионов человек, значительная часть их гражданское население, погибшее в гитлеровских лагерях смерти, в результате фашистских репрессий, болезней, голода, от налетов вражеской авиации". Тебя это не удовлетворяет. Ты хотел бы знать со всей точностью, сколько именно погибло на поле боя, сколько от ран и болезней, сколько в фашистских лагерях и т. д. Законное желание!

Но ведь ты говорил, что правда о войне складывается из огромного потока книг, посвященных ей. Так заглянул бы, например, в книгу "Советский Союз в Великой Отечественной войне" (М., 1976. С. 369) или в энциклопедический однотомник "Великая Отечественная война" (М., 1985. С. 509, 756). Там мог бы узнать некоторые весьма существенные слагаемые общей цифры наших потерь: на оккупированной территории захватчики истребили около 11 миллионов наших соотечественников — около 7 миллионов мирных жителей и около 4 миллионов военнопленных. Ныне появились новые публикации, уточняющие эти и другие цифры потерь.

Ты кривишься при словах "около" или "свыше", хочешь непременно знать точно и по всем статьям. Понятно. Но надо помнить же, какая это была война! В Англии, например, надо думать, имеются соответствующие сведения по всем пунктам с максимальной точностью. Так еще бы! Во-первых, она не подверглась внезапному массированному по всей границе нападению с его неизбежным хаосом в лагере жертвы агрессии; наоборот, Англия сама объявила войну Германии и имела более восьми месяцев для всесторонней подготовки своих войск, для организации отпора. Представь, какова была бы картина войны, если таким временем располагали мы, если эти восемь месяцев были бы в запасе у нас… Во-вторых, Англия не знала на своей земле ни битв (а ведь с точки зрения и учета потерь одна Курская битва с ее четырьмя миллионами участников чего стоит!), ни великих отступлений и наступлений, ни беженцев, ни эвакуации огромных предприятий и населения за тысячи верст в глубь страны, ни угрозы захвата своей столицы, ни партизанской стихии, ни разгула карателей, ни массового угона населения в неволю, ни концлагерей, ни душегубок, ни изменников, наконец, — словом, Англия не знала ничего, что как страшная буря, как неистовый ураган несколько лет бушевал на нашей земле, все переворачивая, перемешивая, кромсая. Попробуй, учти многолетнюю бурю. Поди, разложи по статьям бесконечный ураган. Изловчись-ка все это разнести по графам. Не думаешь ли ты, что, учиняя массовые расстрелы, фашисты направляли списки убитых в местные загсы?.. А главное-то, общие потери Англии в войне составили 370 тысяч человек, что в десятки раз меньше потерь Советского Союза. Нам с тобой довелось родиться, жить и воевать в этой горькой стране, а не в благословенной Англии.

Неудивительно, что в огромной стране находятся люди и органы печати, которые подхватывают твои обличения, смакуют их и несут дальше. Например, критик В. Шапошников. Этот правдолюб толкает твои идеи дальше, он хочет точно знать: "Почему немцы, воевавшие шесть лет, бросавшие свои дивизии и на Запад, и на подавление повстанческого Сопротивления, понесли потери вдвое меньше, чем мы?" Хотя давно известно, что один правдолюб может задать столько вопросов, что от них очумеют десять мудрецов, но здесь не тот случай. Здесь твоего выученика, пожалуй, можно привести в чувство одним-единственным встречным вопросом, который будет ему и ответом: "Известно ли тебе, правдолюб, что, хотя фашисты истребили миллионы мирных советских граждан и наших военнопленных — цвет народа, мы ничего подобного на их земле не творили, а немецкие солдаты и офицеры, попавшие к нам в плен, после войны все до единого, кроме осужденных за злодеяния, вернулись на родину? Понятно ли тебе, как это сказалось на соотношении потерь? А ведь если бы дело обстояло наоборот, то есть мы поступали бы как немцы, а немцы — как мы, то еще неизвестно, кто кому слал бы сегодня посылки".

На шести языках поносишь ты, Виктор, целые коллективы, целые поколения историков еще конкретно и за то, что из их "хитромудро состряпанных" книг наш народ (все-то ты о народе печешься, все о народе!) будто бы не может узнать, "что произошло под Харьковом, где гитлеровцы обещали нам устроить "второй Сталинград". Странновато изъясняешься, мастер: будто один Сталинград немцы нам уже устроили.

Ты имеешь в виду контрнаступление группы немецких армий "Юг" в Донбассе и в районе Харькова в феврале — марте 1943 года. Целью контрнаступления было вернуть утраченную после Сталинградского побоища стратегическую инициативу. Планировалось разгромить наши части, выдвинувшиеся к Днепропетровску, вновь захватить Харьков и Белгород, а затем, одновременно ударив с юга от Белгорода и с севера от Орла в общем направлении на Курск, окружить и уничтожить наши войска. Захватить Харьков и Белгород немцам тогда удалось, сумели они и окружить часть наших войск, нам пришлось крайне трудно, мы понесли большие потери, но осуществить свой главный стратегический замысел противник не смог. Поэтому Верховный Главнокомандующий имел все основания в своем приказе от 1 мая 1943 года констатировать: "Немцы рассчитывали окружить советские войска в районе Харькова и устроить нашим войскам "немецкий Сталинград". Однако попытка гитлеровского командования взять реванш за Сталинград провалилась".

И обо всем этом, вопреки твоим паническим уверениям, можно прочитать во многих книгах наших военачальников и историков. Что же касается "Истории второй мировой войны", то там вскрыты и причины наших трудностей, неудач, потерь в этой операции и названы те, кто допустил ошибки, приведшие к прискорбным последствиям: Ставка ВГК, которая, неосновательно полагая, что противник отходит за Днепр, несмотря на тяжелое состояние наших войск, измотанных в предыдущих боях, решила в середине февраля продолжать наступление; лично И. В. Сталин, давший указание командующему фронтом Н. Ф. Ватутину возможно дальше отогнать противника от Харькова; лично сам Ватутин, не согласившийся с просьбой командующего подвижной группой отвести войска на новый, более удобный рубеж из-за угрозы окружения; опять же Ставка, недооценившая угрозу и не поправившая комфронта… Да, все это написано в "Истории", надо только не лениться, читать. А прочитав, хорошо бы передать книжечку таким своим поклонникам, как В. Шапошников.

В тех же "Московских новостях" ты, народный заботник, печалишься о том, что народ так и не узнает, "как весной 1944 года два фронта "доблестно" били и не добили 1-ю танковую армию противника". Тем же пальцем в то же небо. Речь идет о Проскуровско-Черновицкой операции в марте — апреле 1944 года, в ходе которой было окружено много немецких войск, ликвидировать которые или взять в плен, однако, не удалось: большая их часть вышла из окружения. Да, не удалось. Ну и что? Война — это такое дело, где всегда что-нибудь кому-нибудь не удается. И немцам операции на окружение, так лихо удававшиеся в начале войны, с течением времени перестали удаваться вовсе, они их уже не предпринимали. У нас же наоборот: вначале дело не шло, а потом наладилось неплохо.

В первый год войны мы пытались окружить оккупантов в районе Ельца, Торопца и Холма, Демянска, Ржева и Вязьмы, Любани и Тихвина, — увы, ничего не получилось: явно не хватало ни сил, ни опыта. В Сталинграде наши старания увенчались успехом первый раз, но отменно: окружили 22 дивизии и много отдельных частей — всего 330 тысяч войск. Чуть позже, как уже упоминалось, была возможность устроить немцам "второй Сталинград" на Северном Кавказе (23 дивизии), но в силу ряда причин снова не удалось. Затем мы сумели окружить и ликвидировать немалые силы противника в ходе Осторогожско-Россошанской операции (13 дивизий), Воронежско-Касторненской (9 дивизий), Корсунь-Шевченковской (10 дивизий и 1 бригада). В январе — марте 1944 года на юге были проведены Кировоградская, Никопольско-Криворожская, Березнеговато-Снигиревская операции. В целом они оказались успешны, но в ходе их осуществить, как планировалось, окружение врага наше командование опять не смогло. В этом ряду стоит и Проскуровско-Черновицкая операция.

Спрашивается, откуда взяты эти сведения не только об удавшихся, но и о неудавшихся наших операциях на окружение? Ты можешь, конечно, не верить, но ответ у меня один: не из сочинений западногерманских ученых, а из трудов наших военных историков, в частности из "Истории второй мировой войны", которую ты, к сожалению, читал плохо. Так в действительности обстоит дело и с сокрытием от народа некоторых горьких фактов войны, до которых будто бы лишь теперь докопался один Астафьев.

Но обратимся к самой Проскуровско-Черновицкой операции. Ты написал о ней как о чем-то позорном, словно огромные силы двух фронтов окружили всего-то навсего какую-то одну тощую армию и вот не смогли с ней совладать. Тут надо прежде всего заметить, что, как видно из многих твоих рассуждений, ты не понимаешь, насколько различны были у нас и у немцев войсковые объединения, называемые армией.

Полевая армия у немцев — это 10–20 и даже больше дивизий. Например, к 17 июля 1942 года 6-я армия генерал-полковника Ф. Паулюса состояла из 13 дивизий и насчитывала около 270 тысяч человек. К началу нашего контрнаступления под Сталинградом нам противостояло пять армий общей численностью свыше 1 миллиона солдат и офицеров, то есть в среднем на армию приходилось по 250 тысяч человек. 6-я полевая армия генерала К. Холлидта, вновь воссозданная после разгрома и пленения армии Паулюса в Сталинграде, в феврале 1944 года включала 17 дивизий, и это было 540 тысяч человек. Танковые же их армии, которые в 1942–1945 годах обычно действовали как полевые, порой достигали 28 дивизий. Так, в самом конце 1943 года 4-я танковая армия генерала Э. Рауса, действовавшая бок о бок с 1-й танковой, имела 26 дивизий. Вот какие цифры. А наши общевойсковые армии в годы войны обычно состояли из 7—12 дивизий, общая численность их редко превышала 100 тысяч. Например, в январе — феврале 1944 года 13-я и 60-я армии, действовавшие совместно в Ровно-Луцкой операции, имели в сумме 19 стрелковых дивизий, 2 кавалерийских и 2 танковых корпуса. Немцы не знали таких объединений, как фронт. А у нас можно назвать такие фронты, что состояли всего из двух-трех армий. Скажем, Карельский фронт был в начале войны образован в составе 7-й и 14-й армий, а 4-й Украинский в августе 1944 года — воссоздали в составе 1 —й гвардейской и 18-й общевойсковой и 8-й воздушной. Подобные факты и цифры полезно помнить всем нынешним ораторам о войне.

Во время Проскуровско-Черновицкой операции 1-я танковая армия немцев противостояла нашим войскам вовсе не в одиночестве, как можно подумать, читая твои обличения, а в составе мощной группы армий "Юг"

— справа от нее держала оборону 8-я полевая армия под командованием опытнейшего и талантливейшего генерал-фельдмаршала Э. Манштейна, слева — упоминавшаяся 4-я танковая армия Э. Рауса, а с воздуха эти немалые силы прикрывал 4-й воздушный флот. Напомним и о том, что в окружении 1-й танковой армии принимали участие далеко не все наличные силы двух наших фронтов, у которых были и другие боевые задачи в этой операции. Кольцо окружения 30 марта замкнули в районе Каменец-Подольского 4-я танковая армия левого фланга 1 —го Украинского фронта и 40-я армия правого фланга 2-го Украинского. Эти армии в основном и выполняли задачу удержания кольца. А в нем оказались 11 пехотных, 10 танковых, 1 моторизованная и 1 артиллерийская дивизии, всего — 23. Опять целый Сталинград. Легко ли удержать такую силу!

Кроме того, не надо думать, будто не было никаких внешних препятствий для удержания 1-й танковой армии в кольце и ликвидации ее. Совсем наоборот! Как только она попала в беду, немецкое командование срочно создало юго-восточнее Львова с целью ее деблокирования сильную группировку из переброшенных с запада войск в составе 2-го танкового корпуса СС, шести пехотных дивизий, одной бригады, нескольких дивизионов самоходной артиллерии, а позже еще и 1-й венгерской армии. Вначале "блуждающий котел" 1-й танковой отходил на юг к Днестру, но, когда контрудар с целью деблокирования был в основном подготовлен, командование группы армий "Юг" приказало 1-й танковой армии изменить направление отхода, повернуть на запад — на Чортков и Бучач. И две мощные группировки устремились навстречу друг другу.

Вот как с немалой долей самокритичности рассказывается об этой фазе сражения в проклятой тобой "Истории второй мировой войны": "Масштабы перегруппировок и сосредоточения войск противника в районе юго-восточнее Львова так же, как и изменение направления отхода 1-й танковой армии, не были своевременно вскрыты командованием 1-го Украинского фронта. Вследствие этого оно не приняло соответствующих мер по усилению войск на направлениях готовившихся врагом ударов. Недостаток сил, особенно танков, не позволил создать сплошного внутреннего фронта окружения и быстро перейти к решительным действиям по расчленению и уничтожению группировки врага… Окруженная группировка, выдвинув вперед танковые дивизии, таранным ударом прорвала оборону слабой по своему составу 4-й танковой армии, у которой в это время оставалось в строю не более 60 танков… Прорыву врага способствовала разразившаяся трехдневная снежная вьюга.

Командование 1-го Украинского фронта бросило на пути отхода врага части двух находившихся на марше стрелковых корпусов, однако и они не смогли создать надежного заслона, вступив в бой с ходу, иногда без артиллерии. Окруженная группировка, прижатая советскими войсками к Днестру, образовала своеобразный "блуждающий котел", который упорно продвигался на запад, не считаясь с потерями.

4 апреля противник всеми силами перешел в наступление на внешнем фронте окружения. На пути 2-го танкового корпуса СС, который наносил удар на главном направлении южнее Подгайц, оборонялись две растянувшиеся на 35-километровом фронте и понесшие потери стрелковые дивизии. Они не смогли остановить врага. 7 апреля в районе Бучача немецкие танковые дивизии, наступавшие с запада, соединились с "блуждающим котлом". 1-я немецкая танковая армия избежала участи фашистских войск, окруженных под Корсунь-Шевченковским, однако она потерпела сокрушительное поражение, потеряв большую часть боевой техники и понеся тяжелые потери в людях. Все вырвавшиеся из окружения дивизии до их восстановления значились в германских оперативных документах как боевые группы".

Как видим, делать секрет из нашей неудавшейся попытки окружения 1-й танковой армии противника никто не собирался. Была такая же неудача и через год, в марте — апреле 1945 года, когда в ходе Венской наступательной операции мы хотели окружить южнее Секешфехервара, в Венгрии, 6-ю танковую армию СС. Нашим войскам оставалось пройти всего 2,5 километра, чтобы замкнуть кольцо окружения, но через этот узкий коридор, который, естественно, насквозь простреливался, немецкому командованию ценой больших потерь все же удалось вывести значительную часть живой силы и техники. У наших военных историков можно прочитать и об этом.

Словом, список наших неудач в операциях на окружение довольно обширен, но можно дополнить список и успехов в этом деле. После окружения и разгрома 10 дивизий и 1 бригады под Корсунь-Шевченковским последовали такого же рода успехи во многих других операциях на окружение: в Витебско-Оршанской (5 дивизий), Бобруйской (6 дивизий), Минской (20 различных соединений), Львовско-Сандомирской (8 дивизий), Яссо-Кишиневской (18 дивизий), Будапештской (20 различных соединений), Восточно-Прусской (около 32 дивизий), Берлинской (93 дивизии), Пражской (более 50 дивизий).

Немцы же с весны 1943 года уже не осуществили ни одного сколько-нибудь значительного окружения наших войск… Да, война — это такое дело, где всегда кому-нибудь что-нибудь удается, а кому-то нет. Гитлеровцы хотели взять Москву, Ленинград, Сталинград, Баку, мечтали разбить Красную Армию, планировали уничтожить наш народ, наше государство, — ничего не удалось!

А мы в первый же день войны сказали: "Враг будет разбит. Победа будет за нами", — так все и вышло.

О некоторых твоих рассуждениях о войне просто не знаешь, что и думать. На конференции ты сказал: "Вот в "Истории Великой Отечественной" опубликованы карты… Вы посмотрите внимательно в них и в тексты, которые их сопровождают". Ну, послушаемся совета, посмотрим внимательно, почитаем еще раз, — и что же? Оказывается, "вы увидите полное расхождение". В "Московских новостях" ты настойчиво повторил: "достаточно взглянуть на них, как сразу же видно сделается разительное расхождение между картами и текстом, "объясняющим", что за картой следует". То есть в тексте, мол, одно, а карты свидетельствуют совершенно о другом. Какое великое открытие сделал внимательный читатель Астафьев, ротный телефонист!



Поделиться книгой:

На главную
Назад