Можно сократить «Анну Каренину» до двух слов: «Аня, поезд!» (роман-предупреждение). Дальше резать уже нельзя: каждая из двух половин представит интерес только для словаря, а не для художественного произведения.
Можно обойтись и одним названием. Когда-то были названия — теперь таких уже нет. Вот хотя бы это: «Жизнь и необычайные поразительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет на необитаемом острове у берегов Америки, близ устья великой реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого погиб весь экипаж, исключая его одного, с изложением его неожиданного освобождения пиратами».
Вот это название. Дальше вроде и нечего писать. Но автор уже расписался, вошел во вкус. Он не мог остановиться, хотя и знал: чувство меры — закон для писателя. И что вы думаете? В результате получился целый роман, который, кстати сказать, пришелся по вкусу читателям. Настолько, что название можно было урезать, как «Анну Каренину», до двух слов: «Робинзон Крузо».
Но не у каждого так получится, и тому, кто не способен написать такой роман, придется ограничиться одними названиями.
Сказка о свободе слова,
которая никак не овладеет членораздельностью.
Сказка о юных девах,
которые влюбляются в огонь, а замуж выходят за пожарников.
Сказка о спящей красавице,
которая была красавицей только у себя во сне, вследствие чего постоянно опаздывала на работу.
Сказка об Идолище Поганом,
которому присвоили знак качества, после чего оно стало Идолищем Прекрасным и обрело всенародную любовь.
Сказка о красном и сером,
братьях навек, — после того как Серый Волк съел Красную Шапочку.
Сказка о лучшем из двух зол,
которое со временем стало лучшим из трех зол, затем — из четырех, из пяти и так далее, по мере накопления лучшего в государстве.
Сказка о счастье,
которое ни за какие деньги нельзя купить, потому что оно либо на витрине, либо под прилавком.
Сказка о чертенке,
которого повысили за хорошую работу, переведя из преисподней в небесную канцелярию.
Сказка о человеке,
который не мог себе ни в чем отказать, потому что ему во всем отказывали другие.
Сказка о Змее Горыныче,
который, выйдя на тропу демократии, объединил свои головы в парламент, после чего ни одного вопроса не мог решить.
Сказка о завтраке,
который мечтал стать обедом, а став обедом, мечтал стать ужином, а став ужином, мечтал, чтоб его наконец оставили в покое и дали спокойно поспать.
Сказка о школе политической борьбы,
обучавшей науке выпрямлять извилины.
Сказка об ошибках,
на которых учились так усердно, что они сделали карьеру, заняв ключевые посты в системе образования.
Сказка о государстве,
в котором воры в законе, а честные люди в загоне, поскольку в любом государстве загон лучше работает, чем закон.
Сказка о джинне,
который вышел из бутылки, но остался маленьким, потому что маленькому легче прожить на зарплату.
Сказка о декабристах,
которые были страшно далеки от народа, но не так страшно, как стали близки большевики.
Сказка о добром молодце,
который самые трудные для отечества годы пересидел в Бутырках, на Соловках и на Колыме, откуда уже не вернулся в сказку.
Сказка о белке в колесе,
которая отдала колесу всю себя, все здоровье, всю молодость, в результате чего ей все-таки досталось на орехи.
Сказка о диктатуре,
в девичестве демократии.
Сказка о гласности,
одержавшей сокрушительную победу над свободой слова.
Сказка о пьедестале,
который мечтал о карьере памятника, но что-то сверху ему мешало.
Сказка о рабочих руках,
которые еще недавно брали под козырек и вытягивались по швам, а сегодня протягиваются за подаянием и при этом норовят дать по морде.
Сказка об извечной мечте революции
построить такую тюрьму, в которой бы жилось лучше, чем на свободе.
Сказка о светлом будущем,
которое светло только тем, что в него еще не ступала нога человека.
Сказка о стране Нельзя,
в которой жил народ Хочется.
Солдат Тимура
Я до победы не дорос, мне от нее одни лишь беды. Передо мной сжигают мост, когда я прихожу с победой. Мне, как последнему скоту, брести в пыли, в воде по пояс, — чтоб по ковровому мосту прошел великий полководец.
Покуда мы в огне, в бою, пока к победе не пришли мы, мы любим армию свою, мы с ней почти неразделимы. Но приближаться к нам не смей, когда с победой мы шагаем. Мы перед армией своей, как пред врагом, мосты сжигаем.
Садится солнце за горой, а я бреду в воде понуро, не победитель, не герой — солдат из армии Тимура. И как-то холодно в груди, хотя в бою мне страх неведом…
Пришел с победой он один, а я вернулся без победы.
Победа сильному верна, она на женщину похожа: добыта многими она, но всем принадлежать не может.
Глас народа
Еже писах, писах, совести не в обиду: ныне и присно в веках слава царю Давиду! Слава его словам, слава его идеям! Да будет примером нам, рядовым иудеям!
Еже писах — не зря, больше молчать не в силах: имя Давида царя — чтоб ему пусто было! Если писать всерьез, был он большим злодеем. Сколько он бед принес рядовым иудеям!
Всякий отбросив страх, твердо и непреклонно, еже писах, писах: слава царю Соломону! Пусть он живет сто лет, разумом не скудея, — гордость, и честь, и цвет рядовых иудеев!
Еже писах о том, значит, имело место. Был Соломон скотом, сволочь он был и деспот. Заняв высокий пост, сколько он зла содеял, сколько он пролил слез рядовых иудеев!
Еже писах, писах искренне, прямо и честно: да будет славен в веках тот, кто займе его место… Будет ли он скотом, будет ли он злодеем, станет известно потом нам, рядовым иудеям.
Свой черёд
Однажды
Я начал сказку так: «Однажды Заяц…» Потом чуть-чуть помедлил, сомневаясь. Потом, сомнения преодолев, я начал сказку так: «Однажды Лев…» Потом сравнил я эти два «однажды», сообразил, что так бывает с каждым, кто в чём-то струсив, в чём-то осмелев, однажды заяц, а однажды — лев. Конечно, львом нетрудно стать, когда ты устроился на львиную зарплату и гаркаешь на всех не хуже льва, употребляя львиные слова. Конечно, зайцем можешь стать легко ты, когда тебя грозятся снять с работы, соседи травят, у жены мигрень и в школу вызывают каждый день. Всё это так знакомо… Но однажды… «Однажды» труса делает отважным, из робких зайцев делает мужчин… И это — сказки доблестный зачин. Однажды в сказке может всё случиться, а кто за остальное поручится? Ведь даже сказка — в этом весь секрет — однажды сказка, а однажды — нет. Вечерний пейзаж с собакой
Нет ни дуба, ни осины, ни сухого стебля нет, и собака по пустыне ходит, ищет туалет. Вот и вечер на исходе, зажигают звезды свет… Так устроено в природе: что-то есть, чего-то нет. Рисунок
Там, где контуры горы и луны окружность, жили-были две сестры — Внешность и Наружность. Жили — просто никуда: грубо, косо, криво,— то ли веник и скирда, то ли хвост и грива. Не лепился к штриху штрих, все не так, как надо. Но уставились на них два пунктира-взгляда. И впервые понял мир красоты ненужность, глядя, как один пунктир пронизал Наружность, и впервые ощутил красок неуместность, глядя, как другой пунктир врезался во Внешность. Что случилось, господа? Не узнать Наружность. неприятные для глаз вялость и небрежность оказались в самый раз — подменили Внешность. Загляденье для души, лёгкость и воздушность — до чего же хороши Внешность и Наружность! Две подружки, две сестры, две березки в поле… Это всё видней с горы, а с луны — тем боле. Слово
А слава — дым, а слово — дом, и в этом доме я живу. Под вечер за моим окном садится солнце на траву, а утром, выспавшись, встаёт и отправляется в полёт вокруг столиц и деревень с весёлой тучкой набекрень. Приходят Прежде и Потом, в мою стучатся дверь, интересуясь, где живёт прекрасная Теперь. А я на это: вот те на! Да где ж ей жить ещё, когда Теперь — моя жена? Я приглашаю в дом гостей, прошу испить вина. И входит в комнату Теперь, садится у окна. Я Прежде знаю с давних пор, мы даже с ним на ты. И потянулся разговор до самой темноты. И ночь стояла у окна, вздыхая о былом… Но где Теперь, моя жена? Она ушла с Потом. Как много у меня потерь! И вот — ещё одна. Ушла она, моя Теперь, неверная жена. Ушла, покинула мой дом, а я кричал: «Вернись!» Проснулось солнце за окном и устремилось ввысь. И на пути его крутом кружилась голова. Но слава — дым, а слово — дом… Слова, слова, слова… И просыпалась жизнь вокруг, как водится, с утра, и Прежде, мимолётный друг, промолвил: «Нам пора». И я поднялся, чтоб идти, но распахнулась дверь, и встала на моём пути прекрасная Теперь. Другая, новая Теперь, она вошла в мой дом. И другу я сказал: «Иди. Я как-нибудь потом». Музыка
Звук не дошёл до тишины, он где-то пал на полдороге, и были больше не слышны его сомненья и тревоги. А улица не знала сна, и вот тогда, молчать не в силах, заговорила тишина над звука павшего могилой. Она над городом плыла, надежда наша и порука… И это музыка была, что в мире недоступна звуку. Элегия
А морда просит кирпича отнюдь не для беседы о Тициановых холстах, о ритмах Дебюсси. Нас окружает странный мир, который нам неведом, его услышать и понять едва хватает сил. Но морда просит кирпича не для высоких истин, не для задумчивых страниц, что выстрадал Монтень. Уходит солнце в облака, и опадают листья, и стынут жаркие слова, и мысль уходит в тень. А морда просит кирпича. Безмолвно, безнадёжно. Откуда в мир она пришла? Куда она уйдёт? Но просит морда кирпича. Когда-нибудь… возможно… Жизнь продолжается. Всему настанет свой черёд.
