Осень. Угасшие лица. Улицы тусклая медь... И я замечаю у птицы То, что мешает взлететь, Дернуться, выкрикнуть хрипло И двинуть в чужие края: Зернышко риса прилипло К нижней губе воробья... Октябрь 1993.
ДЕНЬ АНГЕЛА НОЧИ
Она не полюбила: Взяла, да не дала... Зато и не курила — — не пила! Пройти хотела мимо — Почти уже прошла, Да дверью прищемила край крыла. И тело отпустила, Но душу увлекла Безвольным шевелением весла... Бесстрастна и бескрыла, Но все-таки мила — Она совсем забыла, кем была... Это стихотворение целиком приснилось мне 6.04.1994 (в Благовещенье!) около 4 часов ночи: его распевал, аккомпанируя себе на лире, мордатый, пьяный какой-то Ангел... Он сидел, свесив ноги, прямо на столе среди выпивки и закуски... Здесь дописаны только первые две строки третьего блока, потому что после слов «край крыла» раздался скрип и хлопок двери, звук рвущейся ткани, резкий визг — вроде бы девичий, но очень уж какой-то утробный... Ангел вздрогнул, сбил лирой со стола бутылку, скрутил в сторону звуков фигу, потом изобразил еще более непристойную фигуру. Лицо его скривилось сначала горестной, а потом саркастической усмешкой... Пение, впрочем, не прекращалось — видимо, пел он под фонограмму. Слова третьего блока были почти полностью заглушены всем этим безобразием...
ШКОЛЬНЫЙ ФОКСТРОТ
Мне сон приснился снова, Как будто в полвосьмого, Небритый и проснувшийся едва, Иду я шагом тяжким В эсэсовской фуражке По коридорам школы тридцать два. И наша директриса Метнулась, словно крыса: Почуяла, что стало горячо! И смотрит с кислой рожей На плащ из черной кожи, Витой погон и «шмайсер» за плечом. Ребята в старших классах Застыли в круглых касках, Икают от испуга кореша: Фальшиво улыбаются, Но трогать опасаются Попрятанные в парты ППШ. Зашел я с автоматом К седьмым, восьмым, девятым, Железными подковками звеня... Вооружен неплохо я, Но почему-то охаю, Что нету огнемета у меня. И чувствую лопаткой, Что все не слишком гладко, И обреченно озираюсь я: Крадется за спиною Овчаркою седою Учи-ительница пе-ервая моя-я! Когда в ночном кошмаре Физрук в хмельном угаре По рации с КремлTм заговорил, Проснулся я, моргая: Ох, мама дорогая, Зачем я милой школы не спалил!? 10 мая 1994 г.
***
Надоедливой мухой — весна, Не поспать допоздна. Толку с этой весны — Только то, что оборваны сны, Потому что на самом-то деле была лишь одна Та весна, где Она, та весна, где Она, та весна... Октябрь 1994 — март 1995.
LYING TO THE SKY
Лишнее всё — и лицо, и одежда, и мысли, Мебель и стены, Ковры и постельные рвы... Здесь неизменно нужна только плоскость травы, Чтобы вкусить неизбежное семя измены. Нужен лишь свет через линзы чердачных прорех, Призрак Луны Или вспышка дневного Светила, Чтобы и ты, наконец, поняла и простила Старое Время за первый родительский грех. Чтобы потом, восходя на заоблачный суд, Там, где напрасны мечты и нелепы желанья, Ты, наконец-то, МЕНЯ привела в оправданье И, наконец-то, поверила: НЕБУ НЕ ЛГУТ! 19.01.93
НЕ ЗНАЕТ НИКТО
(три способа трансцендентальной связи)
Я пишу тебе письма, надеясь на милость огня. Я пишу и пишу, не надеясь на милость ответа, И они улетают, как бабочки, к лампе рассвета, И сгорают, едва долетев до грядущего дня... Я пишу в поездах на дистанции «осень — зима», Где колеса условны, а сердце стучит бестолково, Я пишу даже там, где не пишут обычного Слова, Где велят каждый день «начинать с делового письма»... Но без марки конверт! — он не будет отправлен тебе, Не вернется назад, окровавлен, обуглен, подмочен. Эти строки не терпят преград и цензурных пощечин, Их прочтет, задыхаясь, лишь ветер в каминной трубе... Напиши мне и ты, как бы ни был сейчас я далек, Напиши и прочти, или сразу сожги, не читая, Чтобы там, где над пеплом кружит белокрылая стая, Промелькнул к предрассветному пламени твой мотылек... Напиши только то, что считаешь возможным сама. Напиши мне ответ, без него я и в землю не лягу. Напиши, ведь с тех пор, как китаец придумал бумагу, Не писали на ней ничего, драгоценней письма... Позвони в никуда — я услышу, о чем ты молчишь, Поезжай на метро по кольцу без пятнадцати полночь, И, пока не закрыт перегон, ты, конечно же, вспомнишь Эти станции в мокрых плащах театральных афиш... Я пишу тебе письма, надеясь на милость огня, Я дышу в телефон, не надеясь на милость ответа, Я лечу в ледяных поездах, и спасибо за это, За письмо, за звонок и за то, что ты есть у меня... 20 апреля 1992.
СТРАННАЯ ПТИЦА ПО ИМЕНИ ЛЮБОВЬ
Снова осень протянет холодную руку — такая сухая ладонь! — прикоснись, погадай! Проведи остриём по хрустящим прожилкам листка: Эта тонкая линия — просто река, но сгорели ее берега, и уходит за Край Порожденье воды и песка... Ни ее глубина, ни изгибы волны, ни движение медленных вод не берутся в расчет И уже никому не видны. Только странная, глупая птица Любовь сумасшедшие песни свои здесь над нами поет По пути из безводной страны. ДАМА, НЕ ДЕЛАВШАЯ ГЛУПОСТЕЙ
Спроси у Зеркала, не ставшего льстецом, Зачем оно нетронутым осталось? И для чего ему твоя усталость? И что там у него с твоим лицом? Но розовый исколотый язык Показывать не следует, однако: «Ах, помнится, вчера мы ели раков! И, помнится, еще там был балык!»... Спроси у Зеркала, зачем ему глаза? Спроси у глаз, куда они смотрели Все эти октябри и все апрели?.. Но по стеклу — вода, а не слеза... Спроси у Зеркала, зачем ему рука? Возьми его протянутую руку, И ты поймешь по лопнувшему звуку, Что нет тебе прощения пока... Ну, так спроси его, знакомо ли со мной? Промедли в ожидании ответа, И снова в наказание за это Меня ты не увидишь за спиной... И хрупкое безмолвие губя Жестоким и решительным расколом, Взмахни и запусти в стекло тяжTлым... И все спроси, но только у себя! 11.02.93.
УЛАН-БАТОР
Восторженная Песнь монгольского цирика, разжалованного и демобилизованного. (Отрывок)
Из-за ветром обветренных гор, Из-за снегом заснеженных скал Пробирается Красный Батор — Наш родной Юмжагийн Цеденбал. И косматое знамя его Развевается в разных местах. Для врагов он укор и позор, Для друзей и товарищей — страх! — Окончание Песни было заглушено непочтительным ржанием степного табуна. 1998.
ИНОК
На понедельник встану рано. Тисненый вензель чемодана Пудовой гирей, как ни странно, Не будет больше тяжек мне. И лишь тогда я успокоюсь, Когда чужой зеленый поезд, В тоннель протиснувшись по пояс, Затараторит в тишине. И вот тогда хмельной попутчик, Всем отъезжающим наскучив, Возьмет гитару и научит Меня ценить ее недуг. Он запоёт, и я запомню Тревожный голос незнакомый. Стихи порочащей истомой Заполнят мой усталый слух: «Капает закат вино. Ветрены долин уста. Нет, не я один устал, Медленная ты не та Давно... Белая вода в полях Не напоит корни пней. Обессилела земля: Нелегко шагать, пыля, По ней...» Побагровевшему соседу, Так подогревшему беседу, Я не поведаю, что еду Туда, где не бывать ему. Куда не ездят по билету, Где нет конца весне и лету И благоденствия поэту. Куда? — И сам я не пойму... Я вас покину там, где рифма Меня хлестнет азартом ритма, Где гекзаметр Афин и Рима Растормошит былую грусть. И, убегая по перрону, Я вас беспомощностью трону, И по дорожному закону На долгий взгляд не обернусь... Я выйду в степь, чтоб вы смогли Мою беду увидеть сами: Стою один среди земли В дурацкой шапке с бубенцами... Август 1977
Я УКРАЛ!
Я украл, отрубите мне руку, Как рубили лет триста назад! Я украл не суконную штуку, Не часы, не с иконы оклад- Отрубите на площади древней, Там, где кровь изливалась рекой. Я смеюсь! Я кричу вам: «Деревня! Я украл, но украл не рукой!» Отрубите мне голову, что ли, Голова эта брани полна. Отрубите в отместку крамоле, Чтоб смеяться не смела она. Только это не даст вам покоя, И не кончится мука добром: Что еще там трепещет (живое!) Между сердцем и третьим ребром? Торопитесь! Kлистирная трубка Облегчения не принесет! Пропустите меня в мясорубку, И намажьте (живой!) бутерброд. Все равно, ни седой КГБэшник, Ни усталый стальной генерал Не сумеют без помощи женщин Разобраться, так что ж я украл?! КРЕДО
Я верю в стих: «В Начале было Слово...» И в чистый лист, расчерченный дождем. И я беру перо и начинаю снова Писать все то, что будет лишь потом. Я верю в звук, ниспосланный мне свыше. Когда рука взлетает по струне, Я понимаю: кто его не слышит, Уж ничего не сможет сделать мне! Я верю в свет, в неоднозначность тени. Когда на холст ложится образ твой, Я там вхожу в твой дом и застаю в смятеньи Себя и тех, кто понял, что со мной... Я верю снам — они необходимы. Когда не знаешь, что тебя спасет, Мне удается быть во сне любимым Тобой. И там во сне ты помнишь все... Вот потому без сна, и вдохновенья, Без музыки, оглохший и немой, Я благодарен за соединенье Того, кем стал я, с теми, кто был мной. ДАР СЛОВА 2
Вот тайный Дар. Его предназначенье Обречены скрывать из года в год И тот, кто сотворил запретный плод, И тот, кто пребывает в огорченьи, И тот, кто в отстранении живёт... 18.02.93.
СПОКОЙСТВИЕ ЛЕДИ N
Он убоялся бронзы монументов С тех пор, как угадал её состав: Свинец дуэли образует сплав С неверной медью женских комплиментов. Но звуки меди тем и хороши, Что колокол снимает тяжесть прозы И осветляет надмогильной бронзой Свинцовую поэзию души. 17.02.93.
АЛЛЕГОРИЯ ЛУННОЙ НОЧИ
Два вопроса — наследство убитого дня — День их задал, да ночь не ответила: «Почему ты, земля, так связала меня?» «Что ж ты, небо, меня не заметило?!» 21.10.1992
Снова кольнуло меня октябрем, В соединении звука и цвета — Город, бульвары, у церкви карета, Дверь неприметная под фонарем... Вместо вопроса: «Чего же мы ждем?», Видно уже не надеясь согреться, Бритва кленовая хлещет по сердцу, Лист окровавлен багровым дождем. Вместо вопроса: «Так кем же ты стал?», Вместо ответа о форме болезни, Я обращаюсь к Луне и созвездьям Именем Розы, во имя Креста. Я умоляю: «Не стой в стороне Тенью холодной без слова и вздоха!», Я не поверю, что может быть плохо То, что над нами, и то, что во мне. Там для тебя ни ожога, ни льда, Там для тебя только нежности мука, Вечный полет и смятение духа, Слово прощения, вздох: «Никогда...», Дверь неприметная под фонарем, Мокрый бульвар и у церкви карета, Соединение звука и цвета, Город, пронзивший меня октябрем...
