Творения, том 10, книга 1

[1] Гр. ωδινας – родовые муки

БЕСЕДА 25

"Все, что продается на торгу, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести" (1Кор.10:25).

1. Сказав, что невозможно пить чашу Господню и вместе чашу бесовскую, внушив совершенное воздержание от тех (бесовских) трапез примером иудеев, соображениями человеческими, указанием на страшные тайны и на то, что совершается в капищах, и возбудив (в коринфянах) великий страх, – далее, чтобы этим страхом не ввести их в другую крайность, чтобы они по чрезмерной осторожности не стали опасаться подобного осквернения каким-либо образом без их ведома, например на торжище, или как-нибудь иначе, (апостол) избавляет их от такого опасения и говорит: "Все, что продается на торгу, ешьте без всякого исследования". Если, говорит, будешь есть, не зная и не слыша (что это – идоложертвенное), то не подлежишь наказанию, так как это – дело неведения, а не невоздержания. И не только от такого опасения избавляет их, но и от другого, предоставляя им великую независимость и свободу: не дозволяет им даже сомневаться, т.е. исследовать и разведывать, идоложертвенное ли это или нет; а заповедует просто есть все, находящееся на торжище, не расспрашивая, что такое предлагаемое. Следовательно и тот, кто ест (идоложертвенное) по неведению, остается невиновным. Идоложертвенное дурно не по природе своей, но производит осквернение по расположению вкушающего. Потому он и говорит: "без всякого исследования". "Ибо Господня земля, и что наполняет ее" (ст.26), а не демонов. Если же Его земля, и плоды, и все бессловесные животные, то нет ничего нечистого; нечистым же делается что-либо вследствие расположения и преслушания человека. Потому он не только дал позволение, но и присовокупил: "если кто из неверных позовет вас, и вы захотите пойти, то все, предлагаемое вам, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести" (ст.27). Заметь опять снисхождение его: он не повелевает и не предписывает ходить, но и не возбраняет; идущих же избавляет от всякого подозрения. Для чего? Чтобы излишняя осторожность не показалась делом страха и опасения, потому что кто разведывает, тот делает это по страху, а кто воздерживается после того, как узнал дело, тот воздерживается по нерасположению, презрению и отвращению. Поэтому Павел, желая устроить то и другое, говорит: "все предлагаемое вам ешьте". "Но если кто скажет вам: это идоложертвенное, – то не ешьте ради того, кто объявил вам" (ст.28). Он повелевает воздерживаться (от жертв идольских), не как от имеющих силу, но как от достойных отвращения. Избегайте (идоложертвенного), говорит, не потому, чтобы оно могло причинить вред, – оно не имеет никакой силы. Впрочем на том основании, что оно не имеет никакой силы, не вкушайте его безразлично, так как это – трапеза врагов и нечестивых. Потому и присовокупляет: "не ешьте ради того, кто объявил вам, и ради совести. Ибо Господня земля, и что наполняет ее". Видишь ли, как он, и дозволяя есть, и заповедуя воздерживаться, приводит одно и то же доказательство? Не потому говорит, я возбраняю, будто это чуждая вещь, – Господня бо земля, – но, как сказано, за совесть, т.е. чтобы не сделать вреда. Следовательно, надобно разведывать? Нет, говорит, я разумею не твою совесть, а другого; ведь я предварительно сказал: "ради того, кто объявил"; и еще: "совесть же разумею не свою, а другого" (ст.29)

Но, может быть, кто-нибудь скажет: ты справедливо щадишь братьев и не дозволяешь нам есть идоложертвенное для них, чтобы "совесть его, как немощного, не расположила и его есть идоложертвенное" (1Кор.8:10); а для чего ты заботишься об язычнике? Не ты ли сказал: "ибо что мне судить и внешних" (1Кор.5:12)? Для чего же заботишься о них? Не о них, говорит, я забочусь, но и здесь – о тебе же. Потому и присовокупляет: "ибо для чего моей свободе быть судимой чужою совестью?" Свободой он называет – не быть обязанным соблюдать и не подвергаться запрещению; в этом и состоит свобода, чуждая иудейского рабства. А смысл слов его следующий: Бог создал меня свободным и поставил выше всякого вреда: но язычник не умеет ни судить о моем любомудрии, ни понимать щедродательности моего Владыки, а станет осуждать меня и скажет сам себе: учение христиан – басня: они удаляются идолов, избегают демонов, а от приносимого им не отказываются; велико их чревоугодие. Какой же, скажешь, для нас вред оттого, и что он будет судить так несправедливо? Но не гораздо ли лучше вовсе не подавать ему повода к осуждению? Если ты будешь воздерживаться, то он не скажет и этого. Как, говоришь, не скажет? Видя, что я не разведывая пользуюсь всем и на торжище и на пиру, как он не скажет и не осудит меня, что я употребляю все безразлично? Точно, нет, потому что ты пользуешься этим не как идоложертвенным, но как чистым; не разведывая, ты показываешь, что не боишься предлагаемого. Потому войдешь ли ты в дом язычника, или придешь на торжище, я не дозволяю тебе разведывать, чтобы тебе не быть беспокойным и трусливым и не навлекать на себя излишних забот. "Если я с благодарением принимаю пищу, то для чего порицать меня за то, за что я благодарю?" (ст.30). Что же, скажи мне, ты принимаешь с благодарностью? Божии дары. Благодать Его такова, что она делает душу мою чистою и поставляет ее выше всякой нечистоты. Как солнце, касаясь лучами своими всяких нечистот, вновь делает их чистыми, так или еще более и мы, обращаясь среди мира, можем оставаться чистыми, если захотим, и тем более, чем большую имеем силу.

2. Для чего же, скажешь, воздерживаться? Не для того, что иначе можно сделаться нечистым, но для брата, чтобы не иметь общения с демонами, и чтобы не подвергнуться осуждению от неверного. Здесь не свойство (яств), но преслушание и общение с демонами делают меня нечистым, и от произволения зависит осквернение. Что же значат слова: "для чего порицать меня за то, за что я благодарю?" Я, говорит, благодарю Бога, что Он настолько возвеличил меня и поставил выше иудейского унижения, что ничто не может вредить мне; а язычники, не зная моего любомудрия, будут подозревать противное и скажут: христиане желают нашего; они лицемеры; хулят демонов и отвращаются от них, а к трапезам их стекаются; что может быть неразумнее этого? Значит, они не для истины, но из честолюбия и властолюбия приняли это учение. Потому не безумно ли давать повод к хуле за те самые благодеяния, за которые приносится благодарность? Но, скажешь, язычник будет говорить это и тогда, когда увидит, что я не разведываю. Нет, потому что не все наполнено идоложертвенным, чтобы иметь такое подозрение; притом ты вкушаешь это, не как идоложертвенное. Итак, не разведывай напрасно; а с другой стороны не принимай участия, когда тебе скажут, что это идоложертвенное. Христос даровал тебе благодать, возвеличил тебя и поставил выше всякого вреда не для того, чтобы подавать повод к худой молве о тебе, и не для того, чтобы теми самыми преимуществами, за которые ты благодаришь, столько оскорблять других, что они могут хулить. А почему, скажешь, мне не сказать язычнику, что я вкушаю и не терпеть от того никакого вреда, и что я делаю это не из привязанности к демонам? Потому, что ты не убедишь его, хотя бы тысячу раз говорил это, так как он (человек) немощный и враг тебе. Если ты еще не убедил брата, то тем более (не убедишь) врага и язычника. Если этот связан совестью в отношении к идоложертвенному, то тем более неверный. Для чего же нам и прибегать к таким средствам? Но неужели нам отступить и от Христа, Которого мы познали и благодарим, потому только, что враги хулят нас? Да не будет! Есть различие между тем и другим; там бывает великое приобретение от перенесения хулы, а здесь нет никакой пользы. Потому (апостол) и сказал выше: "едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем" (8:8). Притом он доказал, что надобно удаляться и воздерживаться от идоложертвенного и по другим соображениям, не по этой только, но и по другим причинам, о которых он сказал выше. "Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию" (ст.31). Видишь ли, как он от частного предмета перешел в поучении к общему и преподал нам превосходное правило – прославлять Бога во всем? "Не подавайте соблазна ни Иудеям, ни Еллинам, ни церкви Божией" (ст.32); т.е. не подавайте никому никакого повода к соблазну. Иначе и брат соблазнится, и иудей еще более возненавидит и осудит тебя, и язычник будет смеяться над тобой, как над чревоугодником и лицемером. Не должно соблазнять не только братий, но, если возможно, и внешних. Если мы – свет, закваска, светила и соль, то мы должны просвещать, а не помрачать, скреплять, а не ослаблять, привлекать к себе неверных, а не отгонять от себя. Для чего же ты отгоняешь тех, которых должен привлекать? Подлинно язычники соблазняются, когда видят, что мы возвращаемся к этим (вещам), потому что они не знают нашего образа мыслей и того, что наша душа стала выше всякого чувственного осквернения. Иудеи и немощнейшие из братий испытают то же самое. Видишь ли, сколько он привел причин, по которым должно воздерживаться от жертв идольских? Именно: потому, что невоздержание бесполезно, излишне, вредит брату, возбуждает хулу со стороны иудея, поношение со стороны язычника, что и не должно иметь общения с демонами, что такое поведение есть некоторым образом идолослужение. Потом, когда сказал: "не подавайте соблазна", возложил на них ответственность за соблазн иудеев и язычников и выразил нечто тяжкое, – смотри, как он делает это удобоприемлемым и легким: поставляет посредником самого себя и говорит: "так, как и я угождаю всем во всем, ища не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись" (ст.33). "Будьте подражателями мне, как я Христу" (11:1).

3. Искать полезного для общества – вот правило совершеннейшего христианства, вот точное его назначение, вот верх совершенства! Это выражает и апостол словами: "как я Христу". Ничем ты не можешь столько подражать Христу, как попечением о ближних; постишься ли ты, спишь ли на земле, изнуряешь ли себя, но если ты не печешься о ближнем, то не делаешь ничего важного, и при всем том еще далеко отстоишь от образца. Воздержание от жертв идольских само по себе есть дело полезное; а я, говорит (апостол), делал много и неполезного, например обрезывал и приносил жертвы; такие действия, если рассматривать их самих в себе, могут даже погубить совершающих и лишить спасения, но я подвергал себя и этому для проистекающей от того пользы. Здесь нет ничего подобного: в тех действиях, если не будет пользы для других, то может быть вред; а, здесь, хотя бы никто не соблазнялся, и в таком случае следует воздерживаться от запрещенного. Я подвергал себя не только вредному, но и трудному: "другим церквам я причинял издержки", говорит, "получая от них содержание" (2Кор.11:8); когда можно было есть и не трудиться, я не искал этого, но решился лучше сам погибнуть с голода, нежели соблазнить другого. Потому он и говорит: "я угождаю всем во всем"; нужно ли сделать что-нибудь незаконное, или трудное и опасное, всему я подвергаюсь для пользы других. Так Павел, будучи выше всех по совершенству, становился ниже всех по снисхождению.

Подлинно никакой подвиг не может быть великим, если он не приносит пользы другим. Это видно из примера того, который принес талант целым и был наказан за то, что не умножил его. Так и ты, брат, будешь ли оставаться без пищи, спать на земле, есть пепел и постоянно плакать, но если не оказываешь никакой пользы другим, то не делаешь ничего важного. Это особенно имели в виду все великие в древности и доблестные мужи; исследуй тщательно жизнь их, и ты ясно увидишь, что каждый из них имел целью пользу не свою, а ближних; тем они особенно и прославились. Так Моисей совершил многие великие чудеса и знамения, но ничто столько не возвеличило его, как блаженные слова, сказанные им Богу: "прости им грех их, а если нет, то изгладь и меня" (Исх.32:32). Таков был и Давид: "вот, я согрешил, я поступил беззаконно; а эти овцы, что сделали они? пусть же рука Твоя обратится на меня и на дом отца моего" (2Цар.24:17). Также Авраам искал пользы не своей, но многих: потому подвергал себя опасностям и просил Бога за (людей), не имевших к нему никакого отношения. Так они прославились; а искавшие своей пользы, смотри, как причиняли вред. Так, племянник Авраама, выслушав слова его: "если ты направо, то я налево" (Быт.13:9), и сделав выбор, имея в виду свою пользу, не нашел ее; напротив страна его сгорела, а страна Авраама осталась невредимой. Иона, когда искал пользы не других, а своей, то едва не погиб: город стоял, а он подвергался опасности, был обуреваем волнами и утопал; когда же стал искать пользы других, тогда нашел и свою. Иаков, не искавший собственной пользы от стад, получил великое богатство. Также Иосиф, желая принести пользу братьям, нашел и свою: когда отец посылал его (к братьям), то он не сказал: как, разве ты не знаешь, что за видения и сны они готовы растерзать меня, что за толкование снов обвиняют меня, что за любовь твою ко мне намереваются наказать меня, – чего только не сделают они, встретив меня среди поля? Ничего такого он не сказал и не подумал, но предпочел всему служение братьям; потому и получил впоследствии все те блага, которые сделали его весьма славным и знаменитым. Так и Моисей, – ничто не препятствует упомянуть о нем в другой раз, чтобы видеть, как он не думал о своей пользе и искал пользы других, – проводя жизнь в царских чертогах, "почел большим богатством, нежели Египетские сокровища, поношение" (Евр.11:26), и, бросив все, решился разделять бедствия с евреями; но не только сам не подвергся рабству, а напротив освободил и их от рабства. Все эти деяния велики и достойны ангелов.

4. Но (деяния) Павла нмеют великое преимущество. Все другие, оставляя собственное благосостояние, принимали участие в бедствиях ближних; а Павел сделал гораздо больше. Он не только участвовал в бедствиях других, а предпочитал сам терпеть крайние бедствия, чтобы другие наслаждались благосостоянием. Не одно и то же – отвергнуть свое благосостояние и предаться бедствиям (вместе с другими), или подвергать страданиям одного себя, а другим доставлять спокойствие и почести. Там, хотя и тяжело переменить благополучие на страдания для ближнего, однако есть некоторое утешение в том, что находятся сообщники страданий; а подвергать одного себя скорбям, чтобы другие наслаждались радостями, это – дело благороднейшей души и Павловой ревности.

Не одним этим, но и другим большим преимуществом он превосходит всех, о которых мы сказали выше. Авраам и все другие подвергали себя бедствиям настоящей жизни, и все вообще желали себе смерти; а Павел желал лишиться даже будущей славы для спасения других. Могу указать и третье преимущество. Какое же? То, что хотя некоторые из упомянутых мужей оказывали попечение о людях, враждовавших против них, но таких, которые находились под их руководством; они делали то же, что делал бы отец, пекущийся о дурном и преступном сыне, однако же сыне; а Павел желал подвергнуться анафеме за тех, которые не были вверены его попечению, – так как он был послан к язычникам. Видишь ли величие его души и превосходство его ревности, превышающие самое небо? Подражай ему; а если не можешь ему, то хотя (мужам, прославившимся в ветхом завете. Полезное для себя ты найдешь тогда, когда будешь искать (пользы) ближнего. Если не имеешь ревности пещись о брате, то помни. что иначе ты спастись не можешь, и позаботься о нем и о делах его по крайней мере для себя. Сказанного достаточно для убеждения, что мы не можем иначе достигать полезного для нас. Но, если хочешь, можешь убедиться опытом и из обыкновенных примеров. Когда случится загореться какому-нибудь дому, то те, которые живут близко к нему и, заботясь только о себе, не станут предотвращать опасность, а запрутся в своих домах из опасения, чтобы кто не вошел и не похитил чего-нибудь у них, – какое получат наказание? Огонь, дошедши до них, сожжет все их (имущество); не заботясь о пользе ближнего, они потеряют и свою. Бог, желая соединить всех друг с другом, поставил все в такой необходимой связи, что с пользой одного соединяется польза другого: на том стоит весь мир. Если на корабле, во время бури, кормчий, пренебрегши пользу других, будет искать только своей, то скоро потопит и себя и их. Если бы каждое ремесло стремилось только к своей пользе, то и жизнь была бы невозможна, и (невозможно) то самое ремесло, которое стремилось бы к этому. Потому земледелец сеет жита не столько, сколько нужно для него самого, – иначе он давно погубил бы и себя и других, – но он печется и о других; воин ополчается на опасности не для того, чтобы спасти только самого себя, но чтобы и доставить безопасность городам: купец привозит не столько, сколько нужно для него самого, а сколько и для многих других. Но каждый, скажет кто-нибудь, делает это, имея в виду не мою пользу, а свою, трудится для приобретения себе и денег, и славы, и безопасности, так что, доставляя пользу мне, он ищет своей. То же говорю и я, это давно и хотел внушить, к тому и направлял все мое слово, чтобы показать, что ближний тогда достигает своей пользы, когда заботится о твоей. Если бы люди не были поставлены в такую необходимость, то они не захотели бы искать пользы ближнего; потому Бог и соединил все таким образом и не попустил достигать своей пользы иначе, как путем пользы других. Людям свойственно идти таким путем к пользе ближнего; но заимствовать побуждение к тому должно не отсюда, а из того убеждения, что так угодно Богу. Невозможно спастись иначе; если ты упражняешься даже в высшем любомудрии, но не заботишься о других, погибающих, то не будешь иметь никакого дерзновения пред Богом. Откуда это видно? Из слов блаженного Павла: "если я", говорит он, "раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы" (1Кор.13:3), Видишь ли, чего Павел требует от нас? Хотя раздающий (свое имение), по-видимому, ищет пользы не своей, а ближнего, но этого одного, говорит, недостаточно, а надобно это делать с искренностью и великим состраданием. Для того Бог и дал нам такую заповедь, чтобы соединить нас союзом любви. Если же Он требует от нас любви в такой мере, а мы не оказываем ее и в меньшей, то удостоимся ли мы прощения? Как же, возразит кто-нибудь, Бог чрез ангелов сказал Лоту: "спасай душу свою" (Быт.19:17)? Но, скажи мне, когда это было и почему? Когда угрожало наказание, когда уже не время было исправляться, когда (нечестивые) были осуждены и страдали неизлечимой болезнью, когда старцы и юноши предались одним и тем же похотям и должны были сгореть, в тот день, когда молнии готовы были поразить их. Притом это сказано не о пороке и добродетели, но относилось к наказанию, ниспосланному от Бога. Что же тогда, скажи мне, должно было делать? Сесть, принять наказание и сгореть без всякой пользы? Но это было бы крайним безумием. Не то я говорю, чтобы должно было мучиться без причины и напрасно, вопреки воле Божией; но когда человек проводит порочную жизнь, то заповедаю тебе, приди к нему и исправь его, если хочешь, для блага ближнего, если же нет, то по крайней мере для своей пользы; первое лучше последнего, но если ты еще не достиг такой высоты, то делай это по крайней мере для последнего. Пусть никто не ищет своей пользы, и тогда найдет ее. Зная, что ни нищета, ни мучение и ничто другое не может спасти нас, если мы не имеем высокой любви, будем приобретать ее прежде всего, чтобы чрез нее нам получить и другие блага настоящие и будущие, которых да сподобимся все мы благодатию н человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 26

"Хвалю вас, братия, что вы все мое помните и держите предания так, как я передал вам" (1Кор.11:2).

1. Окончив речь об идольских жертвах, как следовало, и сделав ее совершенной во всех отношениях, (апостол) переходит к другому предмету, в котором (коринфяне) также погрешали, хотя и не так тяжко. Он обыкновенно, – повторю опять то, что я сказал прежде, – не все сильные обличения поставляет сряду, но, располагая их в надлежащем порядке, вставляет между ними менее сильные, и таким образом облегчает тяжесть, которая происходила бы для слушателей от постоянных укоризн. Поэтому о самом важнейшем предмете, именно о воскресении он говорит после всего. Теперь же приступает к другому, менее важному, и говорит: "хвалю вас, братия, что вы все мое помните". Когда грех несомненен, тогда он сильно обличает и укоряет; а когда грех сомнителен, тогда наперед доказывает, а потом обличает: говоря о несомненном грехе, он показывает важность его, а говоря о сомнительном, доказывает действительность (его греховности). Так блуд без всякого сомнения есть грех, – потому он и не имел нужды доказывать, что это – грех, а показал тяжесть греха посредством сравнения. Судиться у неверных было грехом, но не так тяжким, – потому этот грех он поставляет между другими и доказывает (его греховность). Вкушение жертв идольских, хотя (в отношении своей греховности) подлежало сомнению, но было величайшим злом, – потому он и доказывает, что это – грех, и объясняет важность его. Поступая таким образом, он не только отклоняет от грехов, но и убеждает к противному. Так он говорит, что не только должно не блудодействовать, но и тщательно соблюдать святость: "посему прославляйте", присовокупляет, "Бога в теле вашем, и в духе вашем" (1Кор.6:20). Также сказав, что не должно быть мудрым внешней мудростью, не довольствуется этим, но и повелевает быть безумным. Увещевая не судиться у внешних и не причинять обид, потом и вообще возбраняет судиться и советует не только не обижать, но и терпеть обиды. Рассуждая о жертвах идольских, говорит, что должно воздерживаться не только от запрещенного, но и от дозволенного, когда от того происходит соблазн, и не должно соблазнять не только братий, но и язычников и иудеев. "Не подавайте соблазна", говорит, "ни Иудеям, ни Еллинам, ни церкви Божией". Таким образом совершенно окончив речь о всем этом, он потом переходит к другому греху. Какой же это был грех? Жены с открытыми и обнаженными головами и молились и пророчествовали, – потому что тогда пророчествовали и жены, – а мужи отращивали волосы, подобно занимавшимся философией, и покрывали свои головы, когда молились и пророчествовали, придерживаясь в том и другом языческого закона. Апостол, находясь (у коринфян), уже преподал им наставление касательно этого предмета; но так как, может быть, одни послушались его, а другие оказались непослушными, то он вновь чрез послание, как мудрый врач, изобильным словом исправляет грех. А что он лично преподавал им наставление об этом, видно из начала его речи. Почему, в самом деле, не сказав прежде нигде ничего об этом в послании, а рассуждая о других грехах, он вдруг говорит: "хвалю вас, братия, что вы все мое помните и держите предания так, как я передал вам". Очевидно, что одни послушались его, и их он похваляет, а другие оказались непослушными, и их он исправляет следующими словами: "а если бы кто захотел спорить, то мы не имеем такого обычая" (ст.16). Если бы он сделал укоризну всем, как послушным, так и непослушным, то в первых возбудил бы негодование, а в последних усилил бы нерадение; но теперь, одних похвалив и одобрив, а других укорив, он первых ободряет, а последних приводит в стыд. Укоризна, хотя и сама по себе может тронуть, но имеет еще большую силу, когда соединяется с похвалой исправным. Потому он и начинает не с укоризн, но с похвал, притом с великих похвал, и говорит: "хвалю вас, что вы все мое помните". Так обыкновенно поступает Павел: за малые (достоинства) воздает великие похвалы, делая это не из лести, – да не будет! мог ли (употреблять лесть) тот, кто не искал ни денег, ни славы и ничего подобного? – но во всем имея в виду их спасение. Потому он и усиливает похвалу: "хвалю вас, братия", говорит, "что вы все мое помните". Что – все? Он говорил только о неращении волос и о непокрывании головы, но, как я сказал, усиливает похвалу, чтобы сделать их более усердными: "что вы все мое", говорит, "помните и держите предания так, как я передал вам". Следовательно он еще прежде преподал им многое не письменно, как выражает это и во многих других местах; но прежде он только оставил им предание, а теперь присовокупляет и причину. Таким образом он еще более утверждает послушных и низлагает гордость непослушных. Не говорит: вы послушались, другие же не послушались, но, не выражая прямо, намекает на это в дальнейшем изложении своего наставления: "хочу также", говорит, "чтобы вы знали, что всякому мужу глава Христос, жене глава – муж, а Христу глава – Бог" (ст.3). Такова причина. А приводит он ее для того, чтобы немощных сделать более внимательными. Ведь верующий, как должно, и твердый в вере не нуждается ни в доказательстве, ни в причине того, что заповедуется ему, а довольствуется одним преданием; но немощный, узнав и причину, с большим усердием соблюдает сказанное и повинуется с большей преданностью.

2. Потому (апостол) и не приводил причины до тех пор, пока не увидел нарушения заповеди. Какая же причина? "Всякому мужу глава Христос". Следовательно и язычнику? Нет. Если мы "тело Христово, а порознь – члены" (1Кор.12:27), а Он – наша глава, то Он не может быть главою тех, которые не составляют тела и не сделались членами Его. Следовательно, при слове: всякому надобно подразумевать: верующему.

Видишь ли, как везде он пристыжает слушателя, указывая на высшее? Рассуждая и о любви, и о смиренномудрии, и о милосердии, он отсюда же заимствовал доказательства. Глава же жене муж: глава же Христу Бог. Еретики указывают нам на эти слова, выводя из них мысль об уничижении Сына (пред Отцом); но они опровергают сами себя. Если глава жены – муж, а глава единосущна с телом, глава же Христу – Бог, то Сын единосущен Отцу. Но, скажут, мы хотим доказать отсюда не различие по существу, а подчинение (Сына Отцу). Что сказать на это? То, что когда что-нибудь уничиженное говорится о Нем в Его соединении с плотью, тогда это не унижает Божества, а относится к Его домостроительству. Однако, скажи, как ты доказываешь отсюда мысль свою? Как жена, говоришь, подчинена мужу, так и Христос – Отцу. Следовательно, как Христос – глава мужа, точно так же и Отец – глава Сына? Всякому мужу, говорит (апостол), глава Христос есть. Но кто может когда-нибудь допустить это? Если допустить, что какое преимущество Сына пред нами, такое же и Отца пред Сыном, то подумай, до какой степени ты его унижаешь. Потому не следует принимать в одинаковом смысле все, что говорится о нас и о Боге, хотя говорится и одинаково; но должно приписывать Богу некоторое особенное преимущество, такое, какое свойственно Богу; иначе произойдет много нелепого. Смотри: глава Христу Бог, глава мужу Христос, глава жене муж: если во всей этой речи мы примем слово глава в одном и том же смысле, то Сын будет ниже Отца столько, сколько мы ниже Его; и жена будет ниже нас столько, сколько мы ниже Бога Слова, – так что в каком отношении Сын находится к Отцу, в таком же мы – к Сыну, и жена – к мужу. Но кто может допустить это? Ты принимаешь слово глава в отношении к жене в одном смысле, а в отношении к мужу в другом: почему же не принимаешь его в ином смысле в отношении ко Христу? Следует в ином смысле принимать его и в отношении к Сыну и Отцу. Как же, скажешь, иначе понимать его? В смысле начала. Если бы Павел хотел выразить власть одного и подчинение другого, как ты говоришь, то скорее привел бы в пример раба и господина, а не жену, потому что жена, хотя и подчинена нам, но как свободная и равночестная. Так и Сын, хотя повинуется Отцу, но как Сын Божий, как Бог; и как повиновение Сына Отцу больше, нежели у людей повиновение детей родителям, так и неподчиненность Его больше. Если отношения Сына к Отцу больше и совершеннее подобных же отношений у людей, то и отношения Отца к Сыну не меньше; если мы удивляемся Сыну, что Он был "послушным даже до смерти, и смерти крестной" (Флп.2:8), и вменяем Ему это в великую заслугу, то надобно удивляться и Отцу, что Он родил такого (Сына), Который не подчинен Ему, как раб, но повинуется, как свободный и как советник; советник же не есть раб. Опять, когда ты слышишь слово: советник, не принимай этого так, будто Отец имеет в чем-либо нужду, но так, что Сын равночестен Отцу. Равным образом не во всем применяй пример мужа и жены. У них жена справедливо подчинена мужу, потому что равночестие могло бы произвести вражду, и еще потому, что в начале от жены произошло обольщение; она подчинена не тотчас по сотворении: когда (Бог) привел ее к мужу, она не слышала от Бога ничего такого, и муж ничего подобного не выразил ей, а сказал, что она кость от костей его и плоть от плоти его, о власти же и подчинении ничего не говорил с ней; но когда она злоупотребила своей властью, сделавшись из помощницы обольстительницей, и погубила все, тогда справедливо услышала слова: "к мужу твоему влечение твое" (Быт.3:16).Так как этот грех мог возбудить вражду в нашем роде, – ведь после такого события не послужило бы к миру то, что жена произошла от мужа, напротив то самое, что, происшедши от него, она не пощадила собственного члена, еще более раздражало бы мужа, – то Бог, видя злобу диавола, оградил их этим словом, как бы стеной, уничтожил таким определением вражду, которая должна была произойти, после обольщения, поставив как бы оплот против естественной страсти – происходящего от греха злопамятства. Но в Боге, этом нетленном существе, нельзя предполагать ничего подобного. Потому применяй к Нему примеры не во всех отношениях; иначе и в других местах впадешь во многие и важные погрешности. Так и в начале послания (апостол) сказал: "все ваше; вы же – Христовы, а Христос – Божий" (1Кор.3:22-23).

3. Что же? В одном ли смысле все – наше, а мы – Христовы, и Христос – Божий? Нет; напротив, и для самых неразумных очевидно различие, хотя употреблено одно и то же выражение о Боге, о Христе и о нас. И в другом месте, назвав мужа главой жены, он присовокупляет: как и Христос есть глава и Спаситель и предстатель Церкви, так и муж должен быть по отношению к жене своей (Еф.5:23-27). Можем ли и мы принимать в одном смысле все выражения, как здесь, так и сказанные после в послании к Ефесеям об этом предмете? Нет; это невозможно. Одни и те же выражения употребляются о Боге и человеке: но иначе должно понимать одни, иначе другие; впрочем и не все различно, потому что они оказались бы употребленными без причины и напрасно, если бы мы не сделали из них никакого приложения. Как не все надобно понимать в одном смысле, так и не все надобно считать неприложимым. Для лучшего уразумения постараюсь объяснить это примером. Христос назван главой Церкви; если из этого выражения, заимствованного от человека, я не сделаю никакого приложения, то для чего оно мне и сказано? А с другой стороны, если я буду прилагать весь буквальный смысл его, то произойдет нелепость, потому что глава подобострастна телу и подвержена одним и тем же (недостаткам). Что же надобно отвергнуть и что принять? Надобно отвергнуть то, что я сказал, а принять совершенное единение (Христа с Церковью) и то, что Он есть Виновник и верховный Правитель ее; притом надобно разуметь это не просто, но в высочайшей степени и богоприлично; единение Его – самое твердое и правление – самое совершенное. Еще: Христос называется Сыном; и здесь опять не все принимай, но не все и отвергай, а приняв то, что прилично Богу, т.е. что Он единосущен Отцу и от Него рождается, неприличное и свойственное человеческой немощи не прилагай. Также Бог называется светом; можно ли прилагать к Нему все, что свойственно видимому свету? Нет; видимый свет ограничивается тьмой и местом, приводится в движение иной силой и помрачается, а в существе Божием невозможно и представить ничего такого. Потому не будем отвергать всего, но извлекать некоторую пользу из этого подобия, разумея просвещение, даруемое нам от Бога, и избавление от тьмы. Это против еретиков; а теперь нужно сказать о целом объясняемом месте. Может быть, кто-нибудь станет недоумевать и спросит себя: какая вина в том, если бы жены открывались, а мужи покрывались? В чем здесь состоит вина, можешь видеть из следующего. Мужу и жене дано много различных знаков, одному – власти, а другой – подчиненности, между прочим и тот, чтобы жена покрывалась, а муж был с обнаженной головой. Если же таковы знаки, то оба они погрешают, когда нарушают благочиние и заповедь Божию, когда преступают собственные пределы, муж ниспадая до уничижения жены, а жена возвышаясь своим внешним видом пред мужем. Если им непозволительно изменять свою одежду, т.е. жене одеваться в мужское платье, а мужу надевать женскую одежду и покрывало, – "на женщине не должно быть", говорит (Писание), "мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье" (Втор.22:5), – то тем более непозволительно меняться одеждами. Это узаконено людьми, хотя после и утверждено Богом; а то происходит от самой природы, т.е. чтобы одна покрывалась, а другой не покрывался. Под именем природы я разумею Бога, потому что Он есть Создатель природы. Потому если ты преступишь эти пределы, то, смотри, сколько произойдет вреда. Не говори мне, что это преступление – маловажно; оно велико и само по себе, потому что оно есть преслушание: а если бы и было маловажно само по себе, то оно велико потому, что касается знака великих предметов. А что (этот знак) велик, видно из того, что он производит благоустройство в роде (человеческом), представляя в надлежащем виде начальствующего и подчиненного; поступающий же против этого приводит все в смешение, лишает себя даров Божиих, унижает честь, дарованную ему свыше, и не только муж, но и жена. Ведь и для нее большая честь – сохранять свое место, а напротив постыдно – выходить из пределов. Потому (апостол) и говорит об них обоих: "всякий муж, молящийся или пророчествующий с покрытою головою, постыжает свою голову. И всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову" (1Кор.11:4-5). В то время, как я сказал, были и мужи пророчествовавшие, и жены имевшие этот дар, например дочери Филиппа и другие прежде и после них. О них и пророк в древности сказал: "будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши будут видеть видения" (Иоил.2:28). Мужу (апостол) повелевает быть открытым не всегда, а только во время молитвы: "всякий муж", говорит, "молящийся или пророчествующий с покрытою головою, постыжает свою голову". Жене же повелевает быть покрытой всегда; потому, сказав: "всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову", он не останавливается на этом, но продолжает: "ибо это то же, как если бы она была обритая". Если быть обритой всегда постыдно, то очевидно, что и быть непокрытой всегда постыдно.

4. (Апостол) не останавливается и на этом, но еще присовокупляет: "жена и должна иметь на голове своей знак власти над нею, для Ангелов" (ст.10); показывает, что не только во время молитвы, но и всегда она должна покрываться. А мужу заповедует уже не касательно покрывания, а касательно волос: запрещает покрываться только во время молитвы, растить же волосы возбраняет всегда. Как о жене сказал: "если не хочет покрываться, то пусть и стрижется", так и о муже: "если растит волосы, то это бесчестье для него" (ст.14). Не сказал: если покрывается, но: "если растит волосы". Потому и в начале сказал: "всякий муж, молящийся или пророчествующий с покрытою головою", не сказал: накрывшись, но: с покрытою головою, выражая, что молящийся хотя с обнаженною главою, но с отрощенными волосами, равен покрывшемуся: "так как", говорит, "волосы даны вместо покрывала" (ст.15). "Ибо если жена не хочет покрываться, то пусть и стрижется; а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается" (ст.6). Сначала требует, чтобы жена не обнажала головы своей, а потом объясняет, что она постоянно должна быть покрытой: "ибо это то же, как если бы она была обритая", – и притом (покрытой) со всей тщательностью и осмотрительностью, так как не сказал просто: да накрывается (καλύπτεσθαι), но: покрывается (κατακαλύπτεσθαι), т.е. должна тщательно закрываться со всех сторон. Показывает и неприличие противного образа действий и сильно укоряет, когда говорит: "если не хочет покрываться, то пусть и стрижется": если, говорит, ты свергаешь покрывало, установленное законом Божиим, то свергни и данное природой. Но, скажет кто-нибудь, как может служить жене бесчестием то, если она восходит до чести мужа? Чрез это, скажем мы, она не только не восходит, но лишается и собственной чести. Ведь не соблюдать собственных пределов и законов, установленных Богом, преступать их, – это не возвышение, а унижение. Как желающий чужого и похищающий непринадлежащее ему не приобретает, а унижается и теряет и то, что он имел, как например было в раю, так и жена в этом случае не приобретает себе благородство мужа, но теряет и благопристойность жены; притом же не это одно постыдно для нее, но и самое любостяжание. Таким образом, указав на то, что несомненно признается постыдным, в словах: "а если жене стыдно быть остриженной или обритой", (апостол) наконец от себя говорит: "пусть покрывается". Не сказал: пусть растит волосы, но: "пусть покрывается", внушая, что и то и другое одинаково, и доказывая это с двух сторон, со стороны закона и со стороны противоположной (от природы). Покрывало и отрощенные волосы, говорит, одно и то же, равно как бритая и обнаженная голова – одно и то же: "ибо это", говорит, "то же, как если бы она была обритая". Но спросит кто-нибудь: как одно и то же, когда та имеет естественное покрывало, а обритая не имеет и этого? Та, скажем мы, имея обнаженную голову, своей волей отвергла и естественное покрывало; если же она не лишена волос, то это дело природы, а не ее; следовательно как обритая имеет обнаженную голову, так и она. Для того (Бог) и повелел природе покрывать голову волосами, чтобы жена, научившись от природы, и сама покрывалась. Далее (апостол) приводит причину, рассуждая с своими слушателями, как с свободными, что я многократно замечал. Какая же причина? "Итак муж не должен покрывать голову, потому что он есть образ и слава Божия" (ст.7). Опять же вторая причина: муж, говорит он, не должен покрываться не только потому, что имеет главой своей Христа, но и потому, что имеет власть над женой. Когда имеющий власть приступает к царю, то он должен иметь на себе знак своей власти. Потому, как никто из имеющих власть не осмелился бы явиться пред облеченного диадемой без пояса и (приличной сану) одежды, так и ты без знаков своей власти, т.е. без обнаженной головы, не молись Богу, чтобы не нанести бесчестия и себе и почтившему тебя. То же самое можно сказать и о жене: и для нее бесчестно не иметь знаков своей подчиненности. Жена же слава мужу есть. Следовательно власть мужа (над женой) естественна. Объяснив это, он далее представляет другие основания и причины, возводит тебя к началу творения и говорит: "ибо не муж от жены, но жена от мужа" (ст.8). Если происхождение одного от другого составляет славу последнего, то тем более сходство их. "И не муж создан для жены, но жена для мужа" (ст.9). Это – второе преимущество, или, лучше, третье и четвертое. Первое то, что наша глава есть Христос, а мы (глава) жены; второе то, что мы – слава Божия, а наша слава – жена; третье то, что не мы от жены, но жена от нас; четвертое то, что не мы для нее, а она для нас. "Посему жена и должна иметь на голове своей знак власти" (ст.10). Почему же именно? По всем сказанным (причинам), и кроме того для Ангелов. Если ты, говорит, не обращаешь внимания на мужа, то постыдись Ангелов.

5. Итак, покрытие есть знак покорности и подчинения; оно побуждает смотреть вниз, смиряться и соблюдать добродетель; добродетель же и честь подчиненного состоят именно в том, чтобы пребывать в послушании. Мужу не предписывается это делать, так как он – образ самого Владыки; а жене справедливо (предписывается). Потому посуди, как велико преступление, когда ты, удостоившийся такой власти, бесчестишь себя, принимая вид жены; ты делаешь то же, как если бы, получив диадему, сбросил ее с головы, и вместо диадемы надел рабскую одежду. "Впрочем ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе" (ст.11). Так как (апостол) приписал большое преимущество мужу, сказав, что жена от него, для него и под его властию, то, чтобы не возвысить мужей более надлежащего и не унизить жен, смотри, какую вносит поправку, говоря: "впрочем ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе". Не указывай мне, говорит, только на первоначальные преимущества и на сотворение, а обрати внимание на последующее и увидишь, что каждый из них зависит от другого. или, лучше, не один от другого, но все от Бога. Потому и говорит: "ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе. Ибо как жена от мужа, так и муж через жену" (ст.12). Не сказал: от жены; а через нее опять: от мужа – это неотъемлемо остается при муже. Впрочем, виновник этих преимуществ не муж, а Бог; потому и присовокупляет: но вся от Бога. Итак, если все от Бога, если Он повелевает это, то повинуйся и не противоречь. "Рассудите сами, прилично ли жене молиться Богу с непокрытою головою?" (ст.13). Опять предоставляет им самим судить о сказанном, подобно как поступил (в беседе) об идоложертвенном; там сказал: "сами рассудите о том, что говорю" (10:15), и здесь (говорит): "рассудите сами", и этим внушает нечто страшное: здесь, говорит, оскорбление касается Бога: впрочем, не говорит этого прямо, а выражается снисходительнее и прикровеннее: "прилично ли жене молиться Богу с непокрытою головою? Не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него, но если жена растит волосы, для нее это честь, так как волосы даны ей вместо покрывала?" (11:13-15). Как в других местах всегда он употребляет общеизвестные доказательства, так и здесь обращается к общеизвестному обычаю и сильно пристыжает слушателей, ожидающих от него наставления в том, что они могли знать и из общего обычая; а это не безызвестно и варварам. И, заметь, какие сильные везде он употребляет выражения: "всякий муж, молящийся или пророчествующий с покрытою головою, постыжает свою голову"; и еще: "а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается"; и здесь: "если муж растит волосы, то это бесчестье для него, но если жена растит волосы, для нее это честь, так как волосы даны ей вместо покрывала". Но, скажешь, если вместо одеяния дано, то для чего прибавлять к одному одеянию другое? Для того, чтобы показать подчинение не только по природе. но и по доброй воле. Природа наперед установила, чтобы ты была покрытой; а ты приложи нечто от себя, чтобы не показалось, что ты нарушаешь законы природы; противиться же не только нам, но и природе, есть знак великого бесстыдства. Потому Бог, укоряя иудеев, сказал: "сыновей твоих и дочерей твоих ты приносила в жертву": это больше всех гнусностей твоих (Иез.16:20). Также Павел, в послании к Римлянам обличая предающихся сладострастию, подобным же образом усиливает обличение, замечая, что преступление их противно не только закону Божию, но и природе: "заменили естественное употребление противоестественным" (Рим.1:26). И здесь он внушает то же самое, и еще то, что он не предписывает ничего нового, и что все языческие нововведения противны природе. То же выражает и Христос, когда говорит: "как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними" (Мф.7:12), внушая, что Он не вводит ничего нового. "А если бы кто захотел спорить, то мы не имеем такого обычая, ни церкви Божии" (1Кор.11:16). Следовательно противление есть знак упорства, а не рассудительности. Впрочем и здесь он умеренно обличает, а вместе с тем сильно пристыжает их, что и делало слова его весьма внушительными. Мы, говорит, не имеем такого обычая, чтобы спорить, состязаться и противоречить. Не останавливаясь на этом, прибавляет: "ни церкви Божии", внушая, что не повинуясь они враждуют и противятся всей вселенной. Но если тогда коринфяне противоречили этому закону, то теперь приняла и сохраняет его вся вселенная. Такова сила Распятого!

6. Но я опасаюсь, чтобы иные жены, приняв надлежащий наружный вид, не оказались бесстыдными в делах и не остались открытыми в другом отношении. Потому Павел и в послании к Тимофею, не довольствуясь сказанными наставлениями, прибавил нечто другое и сказал: "в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, не золотом" (1Тим.2:9). Если не должно обнажать головы, но везде носить знак подчинения, то тем более должно показывать это в действиях. Прежние жены называли мужей своих господами и уступали им первенство. Потому, скажешь, что и они любили своих жен? И я знаю это и не забываю; но когда мы говорим о твоих обязанностях, то не указывай на (обязанности) других. Когда мы внушаем детям повиновение родителям н произносим слова Писания: "почитай отца твоего и мать твою" (Исх.20:12), то они говорят нам: докажите и следующее: "и вы отцы не раздражайте детей" (Еф.6:4). Когда мы внушаем рабам слова Писания: "повинуйтесь господам, не с видимою только услужливостью" (Еф.6:5-6), то они напоминают нам о дальнейшем и требуют, чтобы и господам также было сделано внушение: Павел, говорят они, повелел и им умерять строгость (Еф.6:9). Но мы не будем поступать так, не будем указывать на обязанности других, когда обличают нас за нарушение наших; хотя бы обличение падало на тебя вместе с другими, ты не избавишься от обвинения; потому смотри только на то, чтобы тебе освободиться от своих грехов. Адам также слагал вину на свою жену, а она на змия; но это нисколько не помогло им. Не говори же и ты мне этого, но постарайся со всяким благоразумием исполнять свои обязанности в отношении к мужу. И мужу твоему, когда увещеваю его любить и уважать тебя, я не дозволяю указывать на заповедь, данную жене, а требую от него исполнения предписанного ему. Потому и ты старайся исполнять свои обязанности и оказывай покорность своему мужу. Если хочешь повиноваться мужу для Бога, то не представляй мне его обязанностей, но тщательно исполняй те, которые Законодатель возложил на тебя. В том особенно и состоит повиновение Богу, чтобы не нарушать закона, даже в том случае, если сама ты терпишь противное. Кто любит любящего его, тот не делает ничего важного; а кто любит ненавидящего его, тот преимущественно достоин венцов. Так размышляй и ты: если будешь сносить жестокого мужа, то получишь светлый венец; а если тихого и кроткого, то за что Бог будет награждать тебя? Говорю это не для того, чтобы подать мужьям повод к жестокостям, но чтобы убедить жену – сносить и жестоких мужей. Когда каждый будет стараться исполнять свои обязанности, то и ближний не замедлит сделать то же. Так, когда жена бывает готова сносить гневливого мужа, тогда и муж не станет оскорблять гневливой жены, тогда во всем будет у них мир и пристань, не возмущаемая волнами. Так и было у древних: каждый исполнял свое, не указывая на обязанности ближнего. Смотри: Авраам взял с собой племянника, и жена не укоряла его за это. Он велел ей идти в дальний путь, и она не воспротивилась этому, но повиновалась. Потом после многочисленных бедствий, усилий и трудов, сделавшись господином всего, он уступил первенство Лоту, и Сарра не только не огорчилась этим, но даже не открыла уст и не сказала ничего такого, что многие жены говорят ныне, когда видят, что мужья их при подобных разделах получают менее других, особенно низших себя, порицают их, называют и глупыми, и несмысленными, и трусами, и беспечными, и ленивыми. Она же не сказала и не подумала ничего такого, но осталась довольна всем, что он сделал. И еще более: когда его (Лота) постигла великая опасность после того, как он сам сделал выбор и предоставил дяде худшую часть, и когда патриарх, услышав об этом, вооружил всех своих домочадцев и с ними одними пошел против целого персидского войска, она не удерживала его и не сказала, например, так: куда идешь ты, человек, ввергая сам себя в пропасть, подвергаясь таким опасностям, готовясь пролить кровь за мужа, который обидел тебя и похитил твою собственность? Если ты не думаешь о себе, то пожалей меня, оставившую дом, отечество, друзей и родных, и последовавшую за тобой в такой путь, не подвергай меня вдовству и соединенным с вдовством бедствиям. Ннчего такого она не сказала, не подумала, но все перенесла молча. Затем, оставаясь неплодной, она не скорбит и не плачет, подобно другим таким женам, но проливает слезы он, – впрочем не пред женой, а пред Богом. И, заметь, как каждый соблюдает должное: он не презирает Сарры за ее неплодство и не укоряет ее за это, и она с своей стороны старается найти для него некоторое утешение в бесчадии посредством рабыни. Тогда не запрещалось это, как запрещается ныне; ныне же непозволительно ни женам делать такое угождение мужьям, ни мужьям, с ведома ли, или без ведома жен, вступать в такие связи, хотя бы они в тысячу раз более чувствовали бесчадие; иначе им будет сказано: "червь их не умирает и огонь не угасает" (Мк.9:44); ныне это не дозволяется, а тогда не запрещалось. Потому, и жена предложила это, и он послушался, и поступил так не ради удовольствия. А посмотри, скажешь, как он потом, по ее же требованию, изгнал (служанку). Но этим я и хочу доказать, что как он во всем слушался ее, так и она его.

7. Притом, не ограничивайся этим, но, когда говоришь так, обрати внимание и на предыдущее, на то, что служанка оскорбила ее, стала гордиться пред госпожой; а что может быть прискорбнее этого для свободной и честной жены? Потому ты, жена, не ожидай доброты от мужа, чтобы после того показать и свою, – в этом не будет ничего важного; и ты, муж, не ожидай благонравия от жены, чтобы после того и самому быть любомудрым, – это уже не будет подвигом; но каждый, как я сказал, пусть первый исполняет свои обязанности. Если и посторонним, ударяющим по правой щеке, должно подставлять другую, то тем более должно сносить жестокость мужа. Говорю это не для того, чтобы муж бил жену, нет; это крайнее унижение не для той, которую бьют, а для того, кто бьет; но если по каким-нибудь обстоятельствам ты, жена, сочеталась с таким мужем, то не предавайся скорби, представляя ожидающую тебя за это награду и похвалу еще в настоящей жизни. И вам, мужья, скажу: никакой проступок не должен вынуждать вас бить свою жену. Что я говорю – жену? Благородному мужу непозволительно бить даже служанку и налагать на нее руки. Если же весьма бесчестно для мужа бить рабыню, то тем бесчестнее налагать руку на свободную. Это внушают и внешние (языческие) законодатели, которые не принуждают жену жить вместе с бьющим ее мужем, как с недостойным ее сожительства. Подлинно, крайне беззаконно – сообщницу жизни, издавна разделяющую твои нужды, позорить, как рабыню. Такой муж, если только можно назвать его мужем, а не зверем, по моему мнению, равен отцеубийце и матереубийце. Если нам заповедано оставлять для жены отца и мать, не в оскорбление им, но в исполнение закона Божия, и для самих родителей это настолько вожделенно, что они, будучи оставляемы, радуются и совершают брачное соединение детей с великим усердием, то не крайнее ли безумие оскорблять ту, для которой Бог повелел оставлять родителей? И безумие ли только? А бесчестие, скажи мне, кто может перенести? Какое слово может изобразить это (бесчестие), когда крики и вопли разносятся по улицам, когда соседи и прохожие стекаются к дому совершающего такое гнусное дело, сокрушающего подобно какому-то зверю все, находящееся внутри? Лучше, если бы земля поглотила такого безумца, нежели после того ему опять показаться на торжище. Жена, скажешь ты, поступает дерзко? Но вспомни, что она – жена, слабый сосуд, а ты – муж. Ты для того и поставлен над ней начальником и главой, чтобы сносить слабость подчиненной. Старайся сделать свое правление славным; а славным оно будет тогда, когда ты не будешь бесчестить подчиненной. Как царь является сам тем более достойным почтения, чем более возвышает честь (подвластного себе) начальника, а когда унижает и бесчестит его достоинство, тогда не мало уменьшает и собственную славу, так и ты, бесчестя подвластную тебе начальницу, не мало унижаешь честь и своей власти. Итак, представляя все это, будь благоразумен, а вместе с тем вспоминай и о том вечере, в который отец, призвав тебя, отдал тебе дочь свою, как бы некоторый залог, и, отлучив ее от всего, от матери, от себя самого и от дома, вручил все попечение о ней твоей деснице. Подумай, что после Бога ты от нее получил детей, сделался отцом, и потому будь кроток в отношении к ней.

8. Не видишь ли, как земледельцы удобряют всеми способами землю, принявшую семена, хотя бы она имела тысячи недостатков, хотя была бы например неплодоносна, произращала дурные травы, подвергалась наводнениям по свойству местоположения? Так же поступай и ты; тогда ты же первый насладишься и плодами и спокойствием. Жена есть пристань и важнейшее лекарство для (ищущих) благодушия. Если эту пристань ты будешь соблюдать свободной от ветров и волнения, то найдешь в ней великое спокойствие, возвратившись с торжища: а если будешь возмущать и волновать ее, то уготовишь сам себе опаснейшее кораблекрушение. Итак, пусть не будет этого, а пусть будет то, о чем я говорю. Если случится в доме что-нибудь прискорбное по ее вине, то утешай ее, а не увеличивай скорби, хотя бы ты лишился всего имущества, это не будет прискорбнее неприязни с сожительницей; какую бы ты ни представил вину, ничто не будет несноснее раздора с женой. Потому пусть любовь к ней будет для тебя драгоценнее всего. Если должно носить тяготы друг друга, то тем более – жены. Если она бедна, не укоряй; если неразумна, не осуждай, а лучше постарайся научить ее; ведь она – член твой; вы – одна плоть. Но, скажешь, она болтлива, склонна к пьянству, гневлива? В таком случае должно не гневаться, а скорбеть, молиться Богу, увещевать, вразумлять ее, и делать все, чтобы истребить ее страсть. Если же будешь бить и мучить ее, то не исцелишь ее болезни; грубость исправляется кротостью, а не взаимной грубостью. Вместе с тем не забудь и о награде от Бога. Если ты, имея возможность отвергнуть ее, не сделаешь этого по страху Божию, но станешь сносить недостатки ее из уважения к закону, возбранившему отвергать жену, как ни велика была бы болезнь ее, ты получишь неизреченную награду, и еще прежде награды – великую пользу, сделав ее более благопокорной, приучив и себя к большей в отношении к ней кротости.

Рассказывают, что один из внешних философов (Сократ), имея жену злую, болтливую и склонную к пьянству, на вопрос, для чего он терпит ее, отвечал, что она служит для него домашним училищем и упражнением любомудрия: я, говорил он, упражняясь ежедневно с нею, делаюсь более кротким и с другими. Вы пришли в восторг? А мне весьма прискорбно, что язычники любомудрием превосходят нас, которым заповедано подражать ангелам, или, лучше, заповедано подражать в кротости самому Богу. Сказанный философ по этой причине не изгонял своей злой жены; а некоторые говорят, что по этой причине он и женился на ней. Но, так как многие из людей не бывают настолько благоразумны, то я советую наперед всячески стараться о том, чтобы избирать жену благонравную и исполненную всякой добродетели; если же случится сделать ошибку и ввести в дом свой невесту недобрую и даже негодную, тогда подражать этому философу, всеми мерами исправлять ее и считать это дело важнее всего. Купец не спускает в море корабля и не принимается за торговлю прежде, нежели заключит с своим товарищем условия, которые обеспечили бы взаимное их спокойствие. Так и мы будем принимать все меры, чтобы внутри своего корабля сохранять всяческий мир с сообщницей житейского поприща; тогда и все прочее будет у нас спокойно, и мы безопасно переплывем море настоящей жизни. Об этом мы должны заботиться более, нежели о доме, рабах, деньгах, полях и даже делах гражданских; всего драгоценнее должно быть для нас то, чтобы не иметь вражды и распри с своей сожительницей; тогда и все прочее пойдет у нас хорошо, и в делах духовных мы будем иметь большую благоуспешность, с единомыслием неся бремя настоящей жизни; а исполнив все, получим и уготованные для нас блага, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 27

"Но, предлагая сие, не хвалю вас , что вы собираетесь не на лучшее, а на худшее" (1Кор.11:17).

1. Прежде всего надобно объяснить причину предлагаемого обличения; тогда наша речь будет удобопонятнее. В чем же состоит эта причина? Как в начале верующие, в числе трех тысяч, вкушали пищу за общим столом и имели у себя все общее, так было и тогда, когда апостол писал это, хотя и не с такой точностью, а только как бы некоторый остаток прежнего общения сохранялся и соблюдался в последующее время. Верующие, из которых одни были богаты, а другие бедны, хотя не отдавали всего своего имущества на общую пользу, однако в установленные дни по обычаю учреждали общие столы и, по окончании собрания и причащения таин, сходились все на общее пиршество, при чем богатые приносили яства, а бедные и ничего не имеющие были приглашаемы ими, и таким образом вкушали пищу все вместе. Но впоследствии уничтожился и этот обычай. Причиной было то, что верующие разделились между собой, причисляли себя одни к тем, а другие к другим, и говорили: я такого-то, а я такого-то, как говорил и вразумлял (апостол) в начале послания: "ибо от домашних Хлоиных сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: „я Павлов"; „я Аполлосов"; „я Кифин";" (1Кор.1:11-12). Это не значит, будто они называли себя Павловыми: он не допустил бы этого; но, желая сильнее и с корнем истребить такой образ действий, он привел свое имя, чтобы показать, что если бы кто-нибудь принял даже его имя, отторгшись от общего тела (Церкви), и в таком случае поступил бы безрассудно н крайне нечестиво: если же нечестиво (называться) его именем, то тем более именем других низших учителей. Итак, когда нарушился этот обычай (общения имений), прекрасный и благодетельнейший, так как он служил к поддержанию любви, утешению бедности, благоупотреблению богатства, внушению великого любомудрия, сохранению смиренномудрия, когда (апостол) узнал, что погибают такие блага, то справедливо употребляет обличительное слово и говорит: "но, предлагая сие, не хвалю". В прежнем обличении, которое не касалось многих, бывших исправными, он начал речь иначе: "хвалю вас", говорит, "что вы все мое помните" (ст.2): а здесь напротив: "но, предлагая сие, не хвалю". Потому он и не поместил этого (предмета) сряду после обличения вкушавших идоложертвенное; так как это (преступление) было весьха тяжко, то он вставил в средине речь о волосах, чтобы, переходя от одного сильного обличения к другому столь же сильному, не показаться слишком суровым, – а затем опять переходит к более тяжкому и говорит: "но, предлагая сие, не хвалю". Что такое сие? Об этом я сейчас скажу. А что значит: "предлагая, не хвалю"? Я не одобряю, говорит, вас за то, что вы поставили меня в необходимость делать вам внушение; не хвалю, что оказалась надобность учить вас этому, что вы имеете нужду в таком увещании от меня. Видишь ли, как в самом начале он показал все безрассудство их поведения? Если согрешающему не следовало даже нуждаться в увещании, чтобы не грешить, то очевидно, как непростителен грех. Почему же он не хвалит? "Что", говорит, "вы собираетесь не на лучшее, а на худшее", то есть, не преуспеваете в добродетели. Тогда как следовало преуспевать и возрастать в любви, вы сократили уже господствовавший обычай, и сократили так, что оказалась надобность в моем увещании вам возвратиться к прежнему порядку. Затем, чтобы не показалось, что он говорит только в пользу бедных, (апостол) не тотчас начинает речь о трапезах: а чтобы обличение его не было принято ими за маловажное, употребляет выражение более разительное и внушающее больший страх. Что же он говорит? "Ибо, во-первых, слышу, что, когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения" (ст.18). Не говорит: я слышу, что вы не учреждаете общих вечерей, слышу, что вы вкушаете пищу каждый порознь, а не вместе с бедными; но употребляет выражение, которое могло сильнее потрясти их душу, именно – разделения, которые были причиной и этого беспорядка; и таким образом опять напоминает о том, о чем говорено было в начале послания и что возвещено было ему домашними Хлоиса. "Чему отчасти и верю".

2. Чтобы не сказали: а что, если солгали какие-нибудь клеветники? – он не говорит: я верю, чтобы они не сделались еще более бесстыдными, не говорит также: не верю, чтобы обличение не показалось напрасным, но – отчасти, говорит, верю, т.е. несколько верю, и тем делает их внимательными и призывает к исправлению. "Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные" (ст.19). И под именем разномыслия он разумеет здесь не заблуждения касательно догматов, но эти самые разделения. Впрочем, если бы он говорил и о заблуждениях касательно догматов, то и в таком случае не подал бы повода к соблазну. Ведь и Христос сказал: "надобно придти соблазнам" (Мф.18:7), и однако не нарушил свободы воли и не поставил жизнь в какой-нибудь необходимости и неизбежности, но предсказал будущее, имевшее произойти от злой человеческой воли, не вследствие Его предсказания, но от произвола развратных людей. Не потому происходили (соблазны), что Он предсказал о них, но потому Он предсказал, что они имели произойти. Если бы соблазны происходили по необходимости, а не по воле производящих их, то Он напрасно бы сказал: "горе тому человеку, через которого соблазн приходит" (Мф.18:7). Но об этом мы подробно рассуждали, когда рассматривали это место, а теперь нужно обратиться к настоящему предмету. Что (апостол) действительно разномыслиями называет здесь беспорядки при трапезах и бывшие при том несогласия и раздоры, это он ясно выразил последующими словами. А именно, сказав: "слышу, что между вами бывают разделения", не остановился на этом, но, желая объяснить, какие он разумеет разделения, говорит далее: "всякий поспешает прежде других есть свою пищу" (ст.21), и еще: "разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию?" (ст. 22). Очевидно, что он говорит об этих беспорядках; а что называет их разделениями, не удивляйся; он хотел, как я сказал, сильнее подействовать на них таким выражением. Если бы он разумел догматические разделения, то не говорил бы с ними так кротко. Когда он говорит о них, то послушай, с какой силой и предохраняет, и обличает; предохраняет, когда говорит: "если бы даже Ангел стал благовествовать вам не то, что вы приняли, да будет анафема" (Гал.1:8-9); обличает, когда говорит: "вы, оправдывающие себя законом, отпали от благодати" (5:4); а смутьянов называет то псами: "берегитесь", говорит, "псов" (Фил.3:2), то сожженными в совести и служителями диавола (1Тим.4:2). Но здесь не говорит ничего подобного, а выражается кротко и снисходительно. Что означают слова: "дабы открылись между вами искусные"? Чтобы более просияли. Он хочет сказать, что людям непреклонным и твердым это не только не вредит, но еще делает их более заметными и славными. Частица дабы (ινα, чтобы) не всегда означает цель, но часто следствие дела. Так употребляет ее Христос, когда говорит: "на суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы" (Ин.2:39); так и сам Павел, когда говорит о законе: "закон же пришел после, чтобы[1] умножилось преступление" (Рим.5:20). Закон дан был не для того, чтобы умножились преступления иудеев; но так было. И Христос пришел не для того, чтобы видящие сделались слепыми, а с противоположной целью: но так было. Подобным образом и здесь нужно понимать слова: "дабы открылись искусные" бывают: разномыслия были не для того, чтобы открылись искусные, но когда явились разномыслия, тогда это случилось. (Апостол) сказал это для утешения бедных, твердо переносящих такое пренебрежение. Потому не сказал: дабы стали искусны, но: "дабы открылись искусные", выражая, что они и прежде были такими, но смешивались с другими и, получая утешение от богатых, не очень были заметны, а теперь смятение и несогласие сделали их известными, подобно как буря делает известным кормчего. Также не сказал: дабы вы искусными явились, но: "дабы открылись между вами искусные"; как в обличении не указал ни на кого прямо, чтобы не сделать их более бесстыдными, так и в похвале, чтобы не сделать их более беспечными; но выражается неопределенно, предоставляя совести каждого прилагать к себе сказанное. Мне кажется, что здесь он утешает не только бедных, но и тех, которые не нарушали того обычая; вероятно, между ними были и соблюдавшие его. Потому он и сказал: "отчасти верю". Справедливо он называет искусными тех, которые не только вместе с другими соблюдали обычай, но и без них не преступали этого прекрасного установления. Такими похвалами он старается возбудить в тех и других большее усердие. Затем он показывает и самый род преступления. В чем же оно состояло? "Вы собираетесь", говорит, "так, что это не значит вкушать вечерю Господню" (1Кор.11:20). Видишь ли, как он пристыжает их и под видом повествования предлагает внушение? Наружный вид собрания, говорит, показывает одно, происходит как бы из любви и братолюбия; вы собираетесь в одном месте и все вместе: а трапеза не соответствует собранию. Не сказал: когда вы собираетесь, то не вкушаете вместе, не разделяете пищи друг с другом, но опять выражается иначе и гораздо разительнее: "так", говорит, "что это не значит вкушать вечерю Господню", напоминая им ту вечерю, на которой Христос преподал страшные тайны. Потому и назвал ядение их вечерей, так как и на той вечери возлежали все вместе. Впрочем не так отличны друг от друга богатые и бедные, как Учитель и ученики, – между последними различие беспредельно. Но что я говорю об Учителе и учениках? – представь, какое различие между Учителем и предателем, и однако Он сам возлежал вместе с ними, не изгнал и предателя, но и с ним разделил соль и сделал его участником таин.

3. Далее (апостол) объясняет, почему они не вкушают вечерю Господню: "ибо всякий", говорит, "поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается" (ст.21). Видишь ли, как он доказал, что они более посрамляют себя самих? Принадлежащее Господу они присвояют себе, и потому прежде всех унижают самих себя, лишая свою трапезу того, в чем состоит величайшее ее достоинство. Почему и каким образом? Господская вечеря, то есть Владычня, должна быть общей; принадлежащее господину не принадлежит тому или другому рабу, но есть общее для всех; она Господская, говорит, следовательно общая. Если же она принадлежит твоему Владыке, как и действительно принадлежит, то ты не должен присвоять ее себе, но, как принадлежащую Господу и Владыке, предлагать ее всем вообще. Она Господская, а ты препятствуешь ей быть Господской, не дозволяя ей быть общей, но вкушая сам по себе. Потому и присовокупляет: "ибо всякий поспешает прежде других". Не сказал: отделяет, но: поспешает, прикровенно обличая их в неумеренности и невоздержании, что объясняется и последующим: а именно, сказав это, он продолжает: "так что иной бывает голоден, а иной упивается"; то и другое, как недостаток, так и излишество, показывают неумеренность. Вот и вторая вина, которая также вредит им самим: первая в том, что они бесчестят свою вечерю; а вторая в том, что пресыщаются и упиваются, и, что еще тяжелее, тогда как бедные алчут. То, что следовало предлагать всем вообще, они поедают одни и таким образом впадают в пресыщение и пьянство. Потому он и не сказал: иной бывает голоден, а иной насыщается, но: упивается. Каждое из этих дел само по себе достойно осуждения; упиваться, не пренебрегая бедных, преступно; и пренебрегать бедных, не упиваясь, преступно; если же то и другое соединятся вместе, то представь, как велико преступление. Показав нечестие дела, далее он применяет укоризну и говорит с великим гневом: "разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих?" (ст.22). Видишь ли, как от бедных он переносит оскорбление на церковь, чтобы усилить речь свою? Вот и четвертая вина, состоящая в том, что они оскорбляют не только бедных, но и церковь. Как Господскую вечерю (говорит), так и самое место ты присвояешь себе, пользуясь церковью, как бы своим домом. Церковь устроена не для того, чтобы собирающиеся в ней разделялись, но чтобы разделенные соединялись, как показывает и самое слово: собрание. "И унижаете неимущих". Не сказал: оставляете голодными неимущих, но с большей укоризной: унижаете, показывая, что он не столько заботится о пище, сколько об оскорблении, причиняемом им (бедным). Вот и пятая вина – в том, что они не только презирают алчущих, но и унижают их. Этими словами он с одной стороны похваляет бедных, выражая, что они не столько беспокоятся о желудке, сколько о бесчестии, а с другой – располагает слушателя к милосердию. Показав столько преступного (в их поведении), – унижение вечери, унижение церкви, оскорбление бедных, – он вдруг смягчает силу обличения и говорит: "похвалить ли вас?[2] За это не похвалю". Это особенно и достойно удивления, что, показав столько преступлений, когда следовало бы сильнее выразить гнев свой, он поступает совершенно иначе, смягчает речь и дает им облегчение. Почему же так? Он уже сильно тронул их, доказав важность их вины, и, как превосходный врач, наносит удар соответственный ранам: требующие глубокого разреза не рассекает только на поверхности, – ты слышал, как он отсек от них кровосмесника, – а к требующим более легкого врачевания не прилагает железа; потому и здесь говорит с ними кротко. С другой стороны он преимущественно старался сделать их кроткими к бедным; потому более и сам беседует с ними кротко. Далее, желая пристыдить их иначе и еще сильнее, он обращает речь к более важному предмету: "ибо я", говорит, "от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание" (ст.23-24). Почему он упоминает здесь об этих тайнах? Потому, что это было ему весьма нужно для настоящего предмета. Владыка твой, говорит, удостоил всех одной и той же трапезы, и притом самой страшной и много превосходящей достоинство всех; а ты считаешь других недостойными твоей трапезы, маловажной и незначительной, и, тогда как они не получают от тебя ничего из благ духовных, отнимаешь у них и телесные, хотя и они – не твои. Впрочем, он не говорит этого, чтобы слова его не были слишком тяжкими, но употребляет речь более кроткую и говорит: "что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб". Для чего он напоминает нам об этом времени, об этой вечери и предательстве? Не просто и не без причины, но чтобы сильнее тронуть и самым временем. Всякий, хотя бы кто был даже камнем, представив, как в эту ночь (Господь) скорбел с учениками, как был предан, связан, веден, осужден, как терпел и все прочее, сделается мягче воска, отрешится от земли и всей здешней суеты. Для того (апостол) и напоминает нам о всем этом; пристыжает нас и временем, и вечерей, и предательством и говорит: Владыка твой предал Себя самого за тебя, а ты не хочешь уделить и хлеба брату для самого же себя?

4. Но почему (Павел) говорит, что он принял это от Господа, между тем как сам тогда не был, а находился в числе гонителей? Чтобы ты уразумел, что та вечеря не заключала в себе ничего большего в сравнении с последующими. И ныне тот же (Господь) все совершает и преподает, как и тогда, и не для этого только он напоминает нам об этой ночи, но чтобы тронуть нас еще и иным образом. Как вообще мы более помним последние слова, которые слышим от умирающих, и наследникам их, когда они дерзают нарушать их завещания, в укоризну говорим: вспомните, что это последние слова отца вашего, которые он завещал пред самым тем вечером, как испустил дух, так и Павел, желая таким образом усилить речь свою, говорит: вспоминайте, что это было последнее таинство, которое Он преподал вам, что Он заповедал это в ту ночь, в которую готовился быть убитым за нас, и, предложив вам эту вечерю, после нее уже не предложил никакой другой. Затем он излагает самые обстоятельства события и говорит: "взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое". Если ты приступаешь к евхаристии (благодарению), то не делай ничего недостойного благодарения, не посрамляй брата, не презирай алчущего, не упивайся, не оскорбляй церкви. Ты приступаешь, чтобы благодарить за те блага, которые получили: воздавай же отплату и с своей стороны и не отделяйся от ближнего. Христос преподал равно всем, сказав: приимите, ядите. Он равно всем преподал Свое тело, и ты не хочешь равно всем раздавать общий хлеб? А (хлеб) был преломлен Им равно за всех и соделался Телом равно за всех. "Также и чашу после вечери, и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание" (ст.25). Что говоришь? Совершаешь воспоминание о Христе, и презираешь бедных, и не трепещешь? Когда ты совершаешь поминовение по умершем сыне или брате, то совесть замучила бы тебя, если бы ты не исполнил обычая и не пригласил бедных; а совершая воспоминание о своем Владыке, ты не хочешь даже поделиться трапезой? Но что означают слова: "сия чаша есть новый завет"? Была чаша и ветхого завета – возлияния и кровь бессловесных животных; наполняли чашу и фиал кровью и после жертвоприношения совершали возлияние. Предложив вместо крови бессловесных Свою кровь, (Господь) напомнил о древнем жертвоприношении, чтобы, слыша это, кто-нибудь не смутился. Сказав о вечери, далее (апостол) соединяет настоящее с прошедшим, чтобы верующие были и ныне в таком же расположении духа, как будто присутствовали на той самой вечери, возлежали вместе (с апостолами) и принимали от самого Христа эту жертву, и говорит: "ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет" (ст.26). Как Христос, сказав о хлебе и о чаше: "сие творите в мое воспоминание", открыл нам причину установления таинства, и между прочим внушил, что эта причина достаточна для возбуждения в нас благоговения, – и подлинно, когда ты представишь, что потерпел для тебя Владыка твой, то сделаешься любомудреннее, – так и Павел говорит здесь: "ибо всякий раз, когда вы едите, смерть Господню возвещаете". Такова эта вечеря! Далее внушает, что она пребудет до скончания века, словами: "доколе Он придет". "Посему, кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней" (ст.27). Почему? Потому, что проливает кровь и производит заклание, а не жертву приносит. Как тогда пронзившие (Господа) пронзали не для того, чтобы пить, но чтобы пролить (кровь Его), так поступает и тот, кто приобщается недостойно, и не получает никакой пользы. Видишь ли, как страшна речь его и как сильно он тронул их, показав, что если они таким образом намерены пить (кровь Господа), то будут недостойно причащаться предлежащих (таин)? Да и разве не недостойно приступает тот, кто презирает алчущего, и кроме того, что презирает, еще посрамляет его? Если неподавание (милостыни) бедным лишает человека царствия небесного, хотя бы он был девственник, равно как и не щедрое подавание, – ведь и те (девы) имели у себя елей, но только не в изобилии, – то представь, как велико будет зло, если совершится столько преступлений.

5. Каких, скажешь, преступлений? Что ты спрашиваешь – каких преступлений? Приобщившись такой трапезы, тебе следовало бы сделатъся смиреннее всех и уподобиться ангелам, а ты сделался жестокосерднее всех; ты вкусил крови Владычней и не признаешь своего брата: достоин ли ты после этого прощения? Если бы даже ты не знал его доселе, то после этой трапезы должен был бы признать его; а ты бесчестишь и самую трапезу, считая сподобившегося быть причастником ее недостойным яств твоих. Разве ты не слышал, чему подвергся требовавший сто динариев от брата своего, как он утратил дар, уступленный ему господином его? Разве не знаешь, чем ты был прежде и чем стал теперь? Разве не помнишь, что гораздо более этого бедного деньгами ты был беден добрыми делами, будучи исполнен бесчисленных грехов? Бог простил тебе все грехи и удостоил тебя такой трапезы; но ты и после того не сделался человеколюбивее; потому не остается ничего более, как и тебя предать мучителям (Мф.18:34). Будем же и мы все внимать этим словам (апостола), потому что и мы здесь приступаем к священной трапезе вместе с бедными, а вышедши отсюда не хотим и смотреть на них, но, предаваясь сами пьянству, их алчущих оставляем без внимания, в чем тогда виновны были и коринфяне. Когда же, скажешь, это делается? Всегда, особенно же в праздники, когда всего более следовало бы не делать этого. Тогда-то, после причащения, тотчас и начинается пьянство и пренебрежение бедных: тогда-то, после принятия крови Господней, когда тебе следовало бы соблюдать пост и воздержание, ты и предаешься пьянству и бесчинию. Когда тебе случится съесть за обедом что-нибудь приятное. ты остерегаешься, чтобы другим дурным кушаньем не испортить прежнего; а, приняв Духа, предаешься сатанинским удовольствиям Вспомни, что делали апостолы, причастившись священной вечери; не к молитвам ли и песнопениям обратились они, не к священному ли бдению, не к учению ли продолжительном и исполненному великого любомудрия? Подлинно великие и дивные тайны (Господь) преподал и объяснил им тогда, когда Иуда пошел звать будущих Его распинателей. Разве не слышал ты также, что и три тысячи верующих, сподобившиеся причащения, пребывали постоянно в молитвах и учении, а не в пьянстве и бесчинии? А ты, если прежде причащения постишься, чтобы сколько-нибудь оказаться достойным причащения, то после причащения, когда надлежало бы усилить воздержание, погубляешь все. Но не одно и то же поститься прежде или после: должно быть воздержным и в то и в другое время, но особенно после принятия Жениха; прежде для того, чтобы сделаться достойным принятия, а после для того, чтобы не оказаться недостойным полученных даров. Неужели же, скажешь, должно поститься после причащения? Я не говорю этого я не принуждаю; хорошо разумеется, делать и так, однакож и не насилую, а лишь увещеваю не предаваться безмерному пресыщению. Если вообще никогда не должно пресыщаться, как это внушает Павел в словах: питающаяся же пространно жива умерла (1Тим.5:6), то здесь тем более угрожает смерть (пресыщающимся после причащения). Если для жены пресыщение есть смерть, то тем более для мужа; если оно пагубно в иное время, то тем более после причащения таин. А ты, приняв хлеб жизни, совершаешь дела смерти, и не трепещешь? Или не знаешь, сколько зол происходит от пресыщения? Неуместный смех, непристойные речи, пагубные шутки, бесполезное пустословие и многое другое, о чем и говорить неприлично. Все это делаешь ты после того, как причастился трапезы Христовой, в тот самый день, в который удостоился прикоснуться языком своим и к плоти Его. Потому, чтобы этого не было, пусть каждый соблюдает в чистоте свою десницу, язык и уста, которые послужили преддверием при вшествии Христа, и, предложив свою чувственную трапезу, обращает мысли свои к той духовной трапезе, к вечери Господней, к бдению учеников в ту священную ночь: или лучше сказать, если тщательно вникнем, то и теперь – та же ночь. Будем же бодрствовать вместе с Владыкой и благоговеть вместе с учениками Его. Непрестанно следует молиться, а не пьянствовать, особенно же в праздник. Праздник не для того, чтобы нам бесчинствовать и умножать грехи свои, но чтобы очистить и те, какие есть у нас. Знаю, что говорю это напрасно, но не перестану говорить. Если вы не все послушаетесь, то не все же и не послушаетесь; а если все не послушаетесь, то мне будет тем большая награда, а вам тем большее осуждение. А чтобы с вами этого не случилось, я не перестану говорить; частым повторением, может быть, и трону вас. Итак увещеваю: чтобы причащение не послужило к нашему осуждению, напитаем Христа, напоим, оденем: это достойно такой трапезы. Ты слышал священные песни, видел брак духовный, насладился царской трапезы, исполнился Святого Духа, приобщился к лику серафимов, сделался сообщником горних сил? Не нарушай же такой радости, не теряй сокровища, не предавайся пьянству – этому источнику скорби, утешению диавола, виновнику бесчисленных зол, от которого и сон, подобный смерти, и головокружение, и болезни, и забвение, и смертное изнеможение. Ты, конечно, не решился бы в пьяном виде встретиться даже с другом: как же осмеливаешься, скажи мне, предаваться такому пьянству, имея в себе Христа? Но ты любишь удовольствия? Поэтому-то и перестань предаваться пьянству. И я желаю тебе удовольствия, но удовольствия истинного, никогда не увядающего. Какое же это удовольствие истинное и всегда цветущее? Призови к обеду Христа, раздели с Ним свои или, лучше, Его же (блага): вот в чем заключается бесконечное и всегда цветущее удовольствие! А удовольствия чувственные не таковы; они как скоро являются, тотчас же исчезают, и наслаждающийся ими находится нисколько не в лучшем, а даже в худшем состоянии, нежели не наслаждающийся. Этот находится как бы в пристани, а тот как бы увлекается потоком и осаждается болезнями, не имея возможности преодолеть такую бурю. Потому, чтобы не случилось этого, будем соблюдать умеренность; тогда сохраним и тело здоровым, и душу спокойной, освободимся от настоящих и будущих зол, от которых избавившись и да сподобимся все мы царствия небесного, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[1] В синод.перев. "и таким образом"

[2] В русск.пер. знаки препинания расставлены иначе: "похвалить ли вас за это? Не похвалю"

БЕСЕДА 28

"Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей" (1Кор.11:28).

1. Для чего сказаны эти слова, тогда как речь была о другом предмете? Павел обыкновенно, как я прежде говорил, рассуждает не только о том, что составляет главный предмет речи, но если речь коснется и другого, то излагает и его с великим тщанием, особенно когда дело идет о предметах, весьма необходимых и настоятельных. Так, когда он беседовал о супругах и в речи коснулся рабов, то изложил и этот предмет весьма сильно и подробно; когда говорил о том, что не должно судиться в судилищах, и коснулся в своем наставлении любостяжания, то сказал многое и об этом предмете; то же он делает и здесь. Упомянув о таинствах, он нашел необходимым изложить подробнее этот предмет, как не маловажный; потому в беседе об нем внушает великий страх и доказывает, что главное благо в том, чтобы приступать к ним с чистой совестью. Не довольствуясь сказанным прежде, он присовокупляет еще следующее: "да испытывает себя человек"; это же он говорит и во втором послании: испытывайте (2Кор.13:5), а не так, как поступаем мы, сообразуясь более с временем, нежели с душевным расположением. Мы стараемся не о том, чтобы приступить приготовившись, очистившись от всего злого и с полным благоговением, но чтобы в праздники и тогда, когда приступают все.

Не так повелевает Павел; он знает одно только время для приступания к тайнам и причащения, – когда чиста совесть. Если мы не приступаем к чувственной трапезе, страдая горячкой и приливом дурных соков, чтобы не подвергнуться смерти, то тем более нам не должно касаться этой трапезы с порочными пожеланиями, которые хуже горячки. Под именем порочных пожеланий я разумею как телесные, так и любостяжание, гнев, злопамятность и вообще все порочные наклонности. Приступающему должно очиститься от всего этого и тогда уже касаться этой чистой жертвы, а не с небрежением и леностью как бы по принуждению приступать ради того, что случился праздник, с другой же стороны, когда есть сокрушение и готовность, не откладывать потому, что нет праздника. Праздник есть совершение добрых дел, благочестие души и строгость жизни; если ты имеешь это, то всегда можешь праздновать и всегда приступать. Потому (апостол) и говорит: "да испытывает себя" каждый, "и таким образом пусть"; повелевает испытывать не одному другого, но самому себя, устраивая судилище без гласности и обличение без свидетелей. "Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе" (ст.29). Что говоришь ты? Источник столь многих благ, трапеза, источающая жизнь, обращается в осуждение? Не по своему существу, говорит он, а по воле приступающего. Как пришествие Его, доставившее нам великие и неизреченные блага, послужило к большему осуждению не принявших Его, так и эти тайны навлекают большее наказание на недостойно причащающихся. Почему же "ест осуждение себе"? "Не рассуждая о теле Господнем", т.е. не размышляя, не представляя, как должно, величия предложенных (тайн), не думая о важности дара. Если бы ты вполне понимал, Кто предлежит пред тобой и кому Он предлагает Себя, то не имел бы нужды ни в каком увещании, а одного этого было бы достаточно для возбуждения в тебе полного благоговения, если только ты не пал слишком глубоко. "От того многие из вас немощны и больны и немало умирает" (ст.30). Здесь он приводит в пример уже не других, как сделал в беседе об идоложертвенном, где говорил о древних событиях и о бедствиях (евреев) в пустыне, но самих коринфян, что придает словам его более внушительности. Сказав: "ест осуждение себе", и: "виновен будет", и имея в виду, чтобы это не было принято за одни слова, он указывает и на дела, призывает во свидетели их самих, чем и действует сильнее угрозы, выражая, что угроза уже перешла в дело. Не довольствуясь этим, он потом напоминает и о геенне и подтверждает слова свои, устрашая их со всех сторон и разрешая вопрос, часто предлагаемый. Многие в недоумении спрашивают друг друга: отчего происходят преждевременные смертные случаи, отчего продолжительные болезни? Причина многих, говорит он, из таких нечаянных бедствий заключается в грехах.

2. Как, скажешь, пользующиеся постоянным здоровьем и достигающие маститой старости неужели не грешны? Кто же может сказать это? Почему же, скажешь, они не наказываются? Потому, что там они подвергнутся жесточайшему наказанию. А мы, если захотим, не будем наказаны ни здесь, ни там. "Ибо если бы мы судили сами себя", говорит (апостол), "то не были бы судимы" (ст.31). Не сказал: если бы наказывали себя, или мучили себя, но только: если бы захотели сознать грехи свои, сами себя осудить, признать свои беззакония, то избавились бы от наказания и здесь и там. Осуждающий сам себя вдвойне умилостивляет Бога – и сознанием грехов своих и готовностью не делать их на будущее время. Но мы не хотим делать, как должно, и этого легкого дела, и однако он не угрожает нам наказанием вместе с миром, но щадит нас, угрожая здешним наказанием, которое временно и заключает в себе много утешения; оно освобождает от грехов и подает сладостную надежду на будущее, которая облегчает настоящие (страдания). Этим он желает и утешить немощных и сделать других более ревностными. "Будучи же", говорит, "судимы, наказываемся от Господа" (ст.32). Не сказал: подвергаемся наказанию или мучению, но: наказываемся (παιδευόμεθα=воспитываемся). Настоящее наказание есть более вразумление, нежели осуждение, более врачевание, нежели мучение, более исправление, нежели воздаяние. И не только этим, но и угрозой большего (будущего) наказания он облегчает настоящее: да не с миром, говорит, осудимся. Видишь ли, как он указывает на геенну и на страшный суд и доказывает, что этот суд и наказание неизбежны и будут непременно? В самом деле, если верующие и находящиеся под покровом Божиим не избегают наказания за свои прегрешения, как видно из настоящих указаний, то тем более (не избегнут) неверные и согрешающие тяжко и неисцельно. "Посему, собираясь на вечерю, друг друга ждите" (ст.33). Когда чувство опасения было еще живо и страшная мысль о геенне еще не прошла, тогда он опять предлагает наставление касательно бедных, по поводу которого он сказал все предыдущее, и внушает, что не исполняющие этого недостойны причащения. Если же не уделяющие от своего имущества отлучаются от трапезы Господней, то тем более похищающие. Не сказал: сходясь уделяйте бедным, но возвышеннее: "друг друга ждите". Такими словами он и внушал прикровенно попечение о бедных, и предлагал увещание в соответственном виде. Далее он пристыжает их: "А если", говорит, "кто голоден, пусть ест дома" (ст.34). Давая такое позволение, он запрещает еще сильнее, нежели прямым запрещением; он именно удаляет из церкви, посылает домой и таким образом сильно трогает, представляя их рабами чрева и невоздержными. Не сказал: если кто пренебрегает бедных, но: "если кто голоден", рассуждая как бы с нетерпеливыми детьми, или с бессловесными животными, служащими чреву. Подлинно было бы весьма смешно, если бы они, побуждаясь голодом, стали есть дома. Не довольствуясь этим, он присовокупляет более страшную мысль: "чтобы собираться вам", говорит, "не на осуждение", – чтобы собираться вам не на осуждение, не навлекать на себя наказания, оскорбляя церковь, посрамляя брата; вы собираетесь для того, чтобы показать любовь друг к другу, получить пользу и принести пользу; если же бывает противное, то лучше вам насыщаться дома. Говорит это для того, чтобы более привлечь их; для того он указал и на вред, отсюда происходящий, и доказал, что это немаловажный грех, и внушил страх со всех сторон, – со стороны таин, больных, умирающих и прочего вышесказанного. Затем он опять внушает страх иным образом: "Прочее", говорит, "устрою, когда приду", разумея здесь или что-нибудь другое, или то же самое. Так как, вероятно, они приводили какие-нибудь другие причины и невозможно было устроить всего посредством послания, то он и говорит: пока пусть соблюдается так, как я научил; если же вы имеете сказать еще что-нибудь, то пусть останется до моего прихода. Говорит это, как я сказал, или о том же самом деле, или о каких-нибудь других делах не очень важных; поступает же так для того, чтобы тем самым сделать их более внимательными. Ожидая его прибытия, они могли исправить свои недостатки, потому что прибытие Павла было не маловажное дело, как он сам показывает, когда говорит: "как я не иду к вам, то некоторые возгордились" (1Кор.4:18); и в другом месте: "не только в присутствии моем, но гораздо более во время отсутствия моего, со страхом и трепетом совершайте свое спасение" (Флп.2:12). И не просто обещается придти, чтобы они не сомневались и не предались беспечности, но представляет и причину, делающую необходимым его прибытие: "прочее", говорит, "устрою, когда приду", внушая, что, если бы даже он и не располагал (идти к ним), необходимость исправления прочих дел влечет его туда.

3. Слыша все это, будем оказывать великое попечение о бедных, обуздывать свое чрево, воздерживаться от пьянства, стараться достойно причащаться св. таин, и не скорбеть, не печалиться, когда случится какое-нибудь бедствие с нами ли, или с другими, например преждевременная смерть или продолжительная болезнь. Такое бедствие есть избавление от наказания, есть исправление, есть наилучшее вразумление. Кто говорит это? Тот, чрез кого говорил сам Христос. И не смотря на то, многие жены так безрассудны, что превосходят даже неверных своим чрезмерным сетованием (об умерших); одни делают это в помрачении от страсти, другие – на показ и во избежание нареканий от посторонних людей; последних особенно я считаю недостойными всякого извинения. Пусть, говорят они, осуждает меня Бог, только бы не осуждал такой-то; пусть нарушается закон Царя всех, только бы не укоряли меня люди, которые безрассуднее бессловесных (животных). Как гром не поражает их за такие слова? Когда кто-нибудь после плача пригласит на пиршество, то никто не отказывается, потому что так требует принятый обычай; а когда Бог повелевает не предаваться сетованию, то все противодействуют. Ужели ты, жена, не знаешь Иова? Ужели не помнишь слов, сказанных им после несчастья, случившегося с детьми его, украсивших святую главу его более тысячи венцов и прославивших его громче множества труб? Ужели не понимаешь важности его несчастья, этого нового кораблекрушения, этой странной и необычайной трагедии? Ты лишилась, может быть, одного, или двоих, или троих детей; а он многих сыновей и дочерей, сделавшись внезапно из многочадного бесчадным; не мало-помалу терзалась его утроба, но вдруг похищены были все плоды, похищены не по общему закону природы, не потому, что достигли старости, но поражены преждевременной и насильственной смертью, притом все вместе, не в его присутствии и не на его глазах, чтобы он по крайней мере мог слышать последние слова их и получить некоторое утешение в столь плачевной их кончине, а сверх всякого чаяния, совершенно без его ведома, вдруг все они погребены и дом сделался для них гробом и могилой. И не только преждевременная смерть, но кроме того и многое другое увеличивало скорбь, именно то, что все они были в цветущем возрасте, были добродетельны и дружелюбны, погибли все вместе, так что не осталось ни одного, ни того, ни другого пола, погибли не по общему закону природы, после таких потерь, тогда как он не сознавал ни за собой, ни за ними ничего порочного, за что бы потерпеть все это. Каждое из этих бедствий отдельно само по себе могло возмутить душу; а когда стеклось все вместе, то представь, как высоки были эти волны, как велика была эта буря. Но, что еще важнее и выше всяких слез, он не знал, почему все это случилось с ним. Потому-то, не зная, чему приписать свое несчастие, он обращается к воле Божией и говорит: "Господь дал, Господь и взял, как Господу угодно, так и было, да будет имя Господне благословенно" во веки (Иов.1:21). Говорит это, видя себя, преуспевшего во всякой добродетели, в крайнем несчастии, а злых людей и обманщиков в благоденствии, изобилии и всяких удовольствиях. Не говорит ничего такого, что обыкновенно говорят люди слабые: для того ли я воспитывал детей своих и лелеял их с такой заботливостью, для того ли открывал дом свой для мимоходящих, чтобы после многих попечений о бедных, нагих и сирых получить такое воздаяние? Но вместо того произносит слова превосходнее всякой жертвы: "наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь" (1:21). Если же он разодрал одежды и остриг волосы, не удивляйся этому: он был отец, и отец чадолюбивый; вместе с любомудрием души надлежало обнаружиться и чувствам природы; если бы он не сделал этого, то, быть может, иной приписал бы такое любомудрие бесчувственности. Потому он обнаружил и свое сердце и высоту благочестия, чувствовал скорбь и не изменился, но, продолжая свой подвиг, увенчал себя новыми венцами, ответив жене своей следующими словами: "неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?" (Иов.2:10). У него осталась одна жена после потери всего, и детей, и имущества и самого тела, да и та для его искушения и укоризны. Для того диавол и не погубил ее вместе с детьми и не просил у Бога смерти ее, чтобы иметь в ней великое пособие к нападению на этого святого; он оставил ее как сильнейшее для себя оружие: если, говорил он, посредством ее я изгнал из рая, то тем более смогу поразить на гноище.

4. И посмотри на коварство (диавола): не тогда он подводил к нему это орудие, когда погибли волы, ослы и верблюды; даже и после разрушения дома и смерти сыновей, видя в нем сильного борца, еще медлит и не заставляет ее действовать; но когда у него образовались кучи червей, гниющая кожа отпадала, изъязвленная плоть источала зловонный гной, когда диавольская рука мучила его хуже сковород, печей и всякого пламени, терзая и пожирая со всех сторон тело его свирепее всякого зверя, и когда в таких страданиях прошло много времени, – тогда он и подводит ее к изнуренному и истощенному (мужу). Если бы она пришла в начале несчастья, то не нашла бы его так изнуренным и не могла бы представлять несчастие его так тяжким и великим: а теперь, видя, что он утомился от продолжительности времени, жаждет облегчения и желает избавления от бедствий, она приступает к нему решительно. Чувствуя крайнее изнурение, задыхаясь от страданий и желая смерти, послушай, что он говорил: если бы я мог наложить на себя руку, или попросить об этом другого, то сделал бы и это. Потому она, – посмотри на коварство ее, – с чего начинает речь свою? С продолжительности времени: "доколе", говорит, "ты будешь терпеть!" Если часто одни слова без дела могут поражать человека, то представь, что должен был чувствовать тогда он, огорчаемый и этими словами и самым делом; и, что всего хуже, это говорила ему жена, изнемогшая и упавшая духом, и потому старавшаяся довести и его до отчаяния. Но чтобы яснее видеть силу нападения, направленного на эту адамантовую стену, выслушаем самые слова ее. Какие же это слова? "Доколе ты будешь терпеть, говоря: "Вот еще не много времени потерплю, ожидая спасения моего"?" (Иов.2:9). Время, говорит, обличило слова твои; его прошло много, а облегчения не видно никакого. Говоря это, она не только располагает его к отчаянию, но и укоряет и насмехается, потому что он, утешая ее и опровергая ее жалобы, постоянно говорил: пожди еще немного, и скоро будет этому конец. Укоряя его, она и говорит: не скажешь ли и теперь то же самое? Уже много протекло времени, а конца этому не видно. И заметь коварство: не упоминает ни о волах, ни об овцах, ни о верблюдах, зная, что все это не очень огорчало его, но прямо обращается к существенному и напоминает о детях, зная, что в скорби о них он разодрал одежду и остриг волосы. Не говорит: погибли дети твои, но гораздо трогательнее: "изгладилась с земли память о тебе", – то, что и детей делает любезными. Если и ныне, когда несомненно воскресение, дети любезны потому, что сохраняют память об умерших родителях, то тем более тогда. Потому и проклятие (друга его) становится сильным; проклиная, он не сказал: да погибнут дети, но: "память о нем с земли", т.е. сыновья и дочери (Иов.18:17). Выражением память она опять нарочно напоминает ему о детях того н другого пола. Если же ты, говорит, не заботишься о них, то обрати внимание хотя на мое положение: "болезни и труды чрева моего, которые я тщетно болезненно переносила". Смысл слов ее следующий: я, много потерпевшая, подвергаюсь за тебя страданиям; труды понесла, а плодов лишилась. Она не указывает прямо на потерю имущества, но смотри, как и не умалчивает о ней и не проходит мимо, а намекает на нее, насколько возможно было сказать чувствительнее. "А я", говорит, "скитаясь и служа, переходя с места на место и из дома в дом", намекая и на потерю (имущества), и открывая свои великие страдания; самые выражения достаточно увеличивают несчастье: я, говорит, хожу по чужим домам, и не только прошу милостыни, но и блуждаю, служу, занимаюсь незнакомой и новой для меня работой, и скитаюсь везде, нося на себе и знаки несчастья и открывая всем свои бедствия; а что всего прискорбнее, постоянно перехожу из дома в дом. Не окончив и этим свои сетования, она присовокупляет: "ожидаю, когда зайдет солнце, чтобы отдохнуть от трудов моих и болезней, удручающих ныне меня". Для других, говорит, приятно видеть лучи солнца, а для меня тяжело; для меня вожделенны ночь и тьма, потому что она одна дает мне успокоение от трудов, она приносит мне утешение в несчастьях. "Но произнеси хулу на Господа и умри" (2:9).

5. Видишь ли и здесь коварство? В жалобе своей она не тотчас предложила пагубный совет, но наперед горько описала несчастье и распространилась в исчислении бедствий, а потом в кратких словах предлагает совет и не прямо высказывает его, но прикровенно, предлагая весьма вожделенную для него перемену, обещая смерть, которой он особенно желал. Заметь и здесь коварство диавола. Зная любовь Иова к Богу, он не внушает жене ропота на Бога, чтобы (Иов) тотчас же не отверг ее, как врага. Потому она нигде не упоминает о Боге, а только изображает случившееся. Прибавь к вышесказанному и то, что это советовала жена – сильный оратор, чтобы обольщать невнимательных. Многие и без несчастий пали от одного совета жен. Что же этот блаженный муж, твердейший адаманта? Сурово взглянув на нее, он одним взглядом, еще прежде слов, разрушил ее козни. Она ожидала, что заставит его пролить потоки слез, а он оказался сильнее льва; исполнившись гнева и негодования не на то, что сам терпел, а на ее диавольский совет, и обнаружив гнев своим взором, он делает ей умеренный упрек, – так как и в несчастиях он был благоразумен. Что же говорит он? "Почему ты говоришь, как одна из безумных женщин?" (2:10). Не тому, говорит, я учил тебя, не так воспитывал тебя; не узнаю в тебе моей супруги, – потому что слова твои свойственны жене безумной, совет твой приличен сумасшедшей. Видишь ли, как умерен ответ его, как удар его достаточен для уврачевания ее болезни? Затем, после упрека, он предлагает и совет, также достаточный для ее утешения и исполненный великого благоразумия: "если доброе", говорит, "мы получаем от руки Господа, то худого не перенесем ли?" Вспомни, говорит, о прежнем (благоденствии), помысли об его виновнике, и ты мужественно перенесешь настоящее (несчастье). Видишь ли смиренномудрие этого мужа? Своего терпения он не приписывает своему мужеству, но говорит, что оно в порядке вещей. За что Бог даровал нам прежние блага, за что вознаградил нас ими? Ни за что, а единственно по Своей благости; они были дар, а не награда, благодать, а не воздаяние; будем же мужественно переносить и настоящее. Мужи и жены, запишем для себя и начертаем в своей душе слова эти и им предшествовавшие; изобразив в уме своем, как бы на картине, повесть его страданий, как-то: потерю имущества, погибель детей, язвы тела, оскорбления, насмешки, козни жены, коварство диавола и вообще все подробности страданий праведника, устроим себе надежнейшее пристанище, чтобы, перенося все мужественно и с благодарностью, мы могли и в настоящей жизни отогнать от себя всякую печаль и (в будущей) получить награды за такое благомыслие, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 29

"Не хочу оставить вас, братия, в неведении и о дарах духовных. Знаете, что когда вы были язычниками, то ходили к безгласным идолам так, как бы вели вас" (1Кор.12:1-2).

1. Все это место весьма неясно; неясность происходит от неизвестности предметов и от оскудения событий, которые тогда были, а теперь не бывают. Почему же они теперь не бывают? Вот, причина неясности подала нам повод к другому вопросу: почему они тогда были, а теперь не бывают? Но оставим это до другого времени, а теперь скажем о том, что тогда было. Что же было тогда? Когда кто-нибудь принимал крещение, то внезапно начинал говорить на разных языках, и не только на разных языках, но многие даже пророчествовали, а некоторые совершали и другие еще большие знамения. Так как обращавшиеся из идолопоклонства не знали ничего ясно, не будучи сведущи даже в ветхозаветных книгах, а между тем по крещении тотчас получали Св.Духа, которого не видели, – потому что Он невидим, – то благодать давала некоторое чувственное доказательство действия (Духа): один вдруг начинал говорить на персидском, другой на римском, третий на индийском, а иной на каком-нибудь другом языке; для внешних (язычников) это служило свидетельством того, что в говорящем действует Дух Святый. Потому (апостол) и говорит: "но каждому дается проявление Духа на пользу", называя проявлением Духа дары Его. Как апостолы прежде всего получили это знамение, так и верующие получили тот же дар языков, и не только это, но и многое другое. Так, многие воскрешали мертвых, изгоняли бесов, совершали много и других подобных чудес. Впрочем, одни имели меньше даров, другие больше. Чаще всего был у них дар языков.

Это и послужило поводом к несогласию между ними не по свойству самого дела, а по неразумию получавших дары. Получившие больше даров превозносились пред получившими меньше; а эти скорбели и завидовали получившим больше, как показывает далее сам Павел. Нарушая чрез это взаимную любовь, они получали смертельную рану, которую он с великим тщанием старается исцелить. То же самое случилось и в Риме, только иначе. Потому он и в послании к Римлянам касается этого предмета, но прикровенно и кратко, выражаясь так: "ибо, как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы, многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены. И как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то , имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли, – в учении" (Рим.12:4-7). А что они также впадали оттого в гордость, он намекнул на это в начале, когда сказал: "по данной мне благодати, всякому из вас говорю: не думайте о себе более, нежели должно думать; но думайте скромно, по мере веры, какую каждому Бог уделил" (ст.3). Так он беседовал (с римлянами), у которых болезнь несогласия и гордости была не велика; а здесь – с большей силой, потому что болезнь была гораздо сильнее. И не это одно производило в них смятение, но кроме того между ними было много гадателей, так как город их еще держался языческих обычаев, и это, между прочим, также соблазняло и смущало их. Потому (апостол) здесь прежде всего показывает различие между гаданиями и пророчеством. Для того они получили и дар различения духов, чтобы различать и знать, кто говорит от Духа чистого и кто от нечистого. Так как невозможно было объяснить сказанных слов из них самих, – потому что пророчество свидетельствует о своей истинности не в то время, когда произносится, но когда исполняется, – так как не легко было распознавать, кто подлинно пророчествует и кто лжет, – потому что нечистый дух вредил пророчествовавшим, восставляя лжепророков, которые будто бы также предсказывали будущее, – и так как невозможно было доказать истину сказанного, пока еще не исполнилось предсказанное, и легко могли быть опровержения, – потому что только конец показывает, кто лжет и кто говорит правду, – то, чтобы слушатели не обманывались и прежде конца, (апостол) дает им такое знамение, которое еще прежде исполнения (сказанного) способствовало к различению того и другого. Начав отсюда свою речь, он потом переходит к благодатным дарованиям и разрешает возникавший отсюда спор. Прежде всего о гадателях он говорит так: "не хочу оставить вас, братия, в неведении и о дарах духовных". Духовными он называет знамения, потому что они – действия одного Духа, а человеческие усилия нисколько не содействуют к их совершению. Начиная беседовать об этом, он прежде всего, как я сказал, показывает различие между гаданием и пророчеством и говорит так: "знаете, что когда вы были язычниками, то ходили к безгласным идолам так, как бы вели вас". Смысл слов его следующий: в капищах идольских, когда кто бывал одержим нечистым духом и прорицал, то, как бы ведомый и связанный, был увлекаем духом и нисколько не сознавал того, что говорил. Гадателю свойственно быть в исступлении, терпеть принуждение и насилие, увлекаться и неистовствовать, как бесноватому. А пророк не таков, но он говорит все с трезвой душой и здравым рассудком, зная, что он говорит. Так различай гадателя и пророка еще прежде исполнения (сказанного). И смотри, как (апостол) устраняет при этом всякое подозрение: он призывает в свидетели их самих, знавших это по опыту. Что я, говорит, не лгу, не клевещу и не измышляю на язычников, как враг их, тому свидетели вы сами: знаете, как, будучи язычниками, вы были тогда водимы и увлекаемы. Если же кто станет считать и их, как верующих, (свидетелями) подозрительными, то я докажу вам это и (свидетельствами) внешних (язычников). Послушай Платона, который (в апологии Сократа) говорит так: "прорицатели и гадатели говорят много и хорошо, но сами вовсе не знают того, что говорят". Послушай и другого поэта, который выражает то же самое. Когда кто-нибудь разными обрядами и волхвованиями вводил в человека беса, тогда этот человек начинал прорицать и прорицая рвать и терзать себя, не будучи в состоянии выносить насилия беса, и таким образом мог растерзать себя и погибнуть: подобным волхвователям он и говорил: "развяжите же, смертный не может более сносить царя бога"; и еще: "развяжите мне венки, окропите мои ноги чистой водой и изгладьте черты, чтобы я мог идти". Все это и тому подобное, – ведь можно было бы сказать гораздо более, – доказывает и принуждение, с каким бесы удерживаются и служат, и насилие, какое терпят люди, однажды предавшие себя им и лишающиеся в это время здравого смысла. Также и Пифия, – нахожу нужным сказать теперь и о другом постыдном деле их, о котором лучше было бы молчать, потому что нам неприлично говорить об этом, но чтобы яснее видеть бесстыдство их, нужно упомянуть, чтобы вы уразумели отсюда, как безумны и смешны прибегающие к волхвователям, – эта женщина Пифия садилась, говорят, на треножнике Аполлоновом, расставив голени: затем лукавый дух, проникая снизу и входя в нее чрез детородные части, приводил ее в исступление, и она, распустив волосы, начинала бесноваться, испускать изо рта пену, и в таком исступлении изрекать неистовые слова. Вижу, что вы стыдитесь и краснеете, слыша это; а они еще превозносились таким бесстыдством и безумием!

2. Итак, намекая на все это и тому подобное, Павел сказал: "знаете, что когда вы были язычниками, то ходили к безгласным идолам так, как бы вели вас". Так как он говорил к понимавшим дело, то и не излагает всего подробно, чтобы не отяготить их, но, только напомнив им и приведя все на ум, тотчас оставляет это и поспешает к своему предмету. Что же значит: "к безгласным идолам"? Гадатели ходили к ним, как бы ведомые. Если же идолы безгласны, то как те пользовались ими? Для чего бес приводил их, как пленников и узников, к истуканам? Между прочим для того, чтобы сделать обман правдоподобным. Чтобы не подумали, что идол есть камень безгласный, он старался привязать людей к идолам, чтобы принадлежащее первым приписывали последним. Но у нас не так. Впрочем (апостол) не объясняет нашего, то есть того, что касается пророков, так как им (коринфянам) это было известно, и между ними (были пророки, которые) пророчествовали, как следовало, с рассудком и совершенной свободою. Они властны были говорить и не говорить; они не были принуждаемы, но вместе с честью сохраняли и волю. Потому и Иона убегал, потому и Иезекииль уклонялся, потому и Иеремия отрицался. Бог же не принуждал их насильно, но советовал, убеждал, угрожал, не помрачая рассудка. Бесу свойственно производить помешательство, неистовство и большое помрачение, а Богу – просвещать и сознательно учить тому, чему должно. Вот первое различие между гадателем и пророком! Второе (апостол) излагает далее так: "потому сказываю вам, что никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса": и еще: "никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым" (ст.3). Когда, говорит, ты увидишь, что кто-нибудь не произносит имени Иисуса или даже анафематствует Его, то он – гадатель; а когда увидишь другого, который обо всем говорит с именем Его, то знай, что он – духовный. Что же, спросишь, сказать об оглашенных? Если никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым, то что сказать о них, которые произносят имя Его, но Духа не имеют? Не о них теперь говорит (апостол), – так как (коринфяне) были тогда не оглашенные, – а о верующих и не верующих. Но разве никакой бес не именует Бога? Не говорили ли бесноватые: "знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий" (Мар.1:24)? Не говорили ли они и Павлу "сии человеки – рабы Бога Всевышнего" (Деян.16:17)? Говорили, когда были мучимы и вынуждаемы, а добровольно и не мучимые никогда. Здесь можно спросить: для чего бес говорил это, а Павел запретил ему? (Павел) подражал своему Учителю; и Христос запрещал бесам говорить, не желая получать от них свидетельство. А для чего бес делал это? Он хотел произвести замешательство, лишить апостолов чести и склонить многих слушать его самого. Если бы это было допущено, то бесы оказались бы достойными вероятия и легко стали бы вводить, что им угодно. Потому, чтобы этого не было и чтобы обман не получил даже начала, (апостол) заграждает им уста и тогда, когда они говорили правду, для того, чтобы никто совершенно не внимал им во лжи, но всякий отвращал слух свой от всего, что бы они ни говорили. Показав таким образом первый и второй признак гадателей и пророков, (апостол) далее беседует о чудесах, приступая к этому предмету не просто, но так, чтобы прекратить происходившее отсюда несогласие и убедить тех, которые получили меньше, не скорбеть, а тех, которые получили больше, не превозноситься. Потому начинает так: "дары различны, но Дух один и тот же" (ст.4). Прежде всего он вразумляет того, кто получил меньший дар и из-за этого скорбит. О чем, говорит, ты скорбишь? О том, что не получил столько, сколько другой? Но вспомни, что это – дар, а не долг, и получишь утешение в скорби. Потому он прямо и выразился так: "дары различны". Не сказал: знамения, или чудеса, но: дарования, названием дара убеждая не только не скорбеть, но и чувствовать благодарность. Вместе с тем, говорит, представь и то, что хотя ты получил дар меньшей меры, но удостоившись получить его оттуда же, откуда и получивший больше, ты имеешь одинаковую с ним честь; ты не можешь сказать, что ему даровал Дух, а тебе ангел; и тебе и ему даровал Дух. Потому и прибавляет: "но Дух один и тот же".

3. Хотя есть различие в даре, но нет различия в Даровавшем: из одного источника получили и ты и он. "И служения различны, а Господь один и тот же" (ст.5). Чтобы усилить утешение, (апостол) приводит и Сына и Отца. Самые дары называет здесь другим именем, желая и чрез это доставить большее утешение. Потому и говорит: "служения различны, а Господь один и тот же". Услышав о даровании, получивший меньше, может быть, стал бы скорбеть; но, услышав о служении, не станет, потому что это слово означает труд и работу. Что ты скорбишь, говорит, если Бог другому повелел трудиться больше, а тебя пощадил? "И действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу" (ст.6-7). Что такое, скажешь, действие? Что такое – дарование? Что такое – служение? Только различные названия, а предметы одни и те же. Он называет и дарование и служение действием. "Исполняй", говорит, "служение твое" (2Тим.4:5); и: "я прославляю служение мое" (Рим.11:13); также к Тимофею: "по сей причине напоминаю тебе возгревать дар Божий, который в тебе" (2Тим.1:6); и к Галатам: "ибо Содействовавший Петру в апостольстве содействовал и мне у язычников" (Гал.2:8). Видишь ли, как он не полагает никакого различия между дарами Отца (и Сына) и Св. Духа, не смешивая Их ипостасей, – да не будет! – но показывая равночестие существа? Что дарует Дух, говорит он, то производит Бог (Отец), а распределяет и назначает Сын. Если бы одно было меньше другого, то он не сказал бы этого так и не стал бы таким образом утешать скорбящего. Далее утешает его еще другим образом, именно тем, что сообщенная ему мера дарований, хотя и малая, служит ему в пользу. Сказав: "Дух один и тот же", "Господь один и тот же", "Бог один и тот же", и тем успокоив его, присовокупляет еще другое утешение в словах: "но каждому дается проявление Духа на пользу". Чтобы кто-нибудь не сказал: чтож из того, что один и тот же Дух, один и тот же Господь, один и тот же Бог, когда я получил меньше? – (апостол) говорит, что, это на пользу. Явлением Духа он называет знамения, и справедливо. Мне верующему известно, кто имеет Духа, – именно тот, кто крещен; а для неверующего это ниоткуда не видно, как только из знамений. И отсюда опять следует не малое утешение: хотя дарования различны, но обнаружение одинаково; хотя бы ты имел много, хотя бы мало, ты равно обнаруживаешься, так что, если хочешь показать, что ты имеешь Духа, для этого ты имеешь достаточно. Итак, если один есть Даровавший, и данное тебе дар, и обнаружение может быть, и это наиболее полезно тебе, то не скорби, как будто бы ты был презрен. Не в бесчестие тебе, не для унижения тебя пред другим Бог поступил так, но из снисхождения к тебе и желания тебе пользы. Получить больше и не быть в состоянии вынести – вот что бесполезно, и пагубно, и достойно скорби! "Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом" (ст.8-9). Видишь ли, как он везде прибавляет: "тем же Духом"? Он знает, что в этом и заключается великое утешение. "Иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков" (ст.10). Так как последним они более всего гордились, то он и поставляет это на конце и присовокупляет: "все же сие производит один и тот же Дух" Дух (ст.11). Вот всеобщее врачевство утешения: все мы получаем от одного и того же корня, из одной и той же сокровищницы, из одного и того же источника! Поэтому-то он непрестанно употребляет это слово и тем уравнивает мнимое неравенство и утешает. Выше он говорил, что и Дух и Сын и Отец подают дарования; а здесь говорит только о Духе, чтобы ты и отсюда познал, что у них одно и то же достоинство. Что же значит: слово премудрости? То, которое имел Павел, которое имел Иоанн, сын грома. А слово разума? То, которое имели многие из верующих, хотя имевшие знание, но не бывшие в состоянии учить и удобно передавать другому то, что сами знали. Другому же вера: не вера в догматы, но вера чудодейственная, о которой Христос говорит: "если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: „перейди отсюда туда", и она перейдет" (Мф.17:20). И апостолы о ней просили, когда говорили: "умножь в нас веру" (Лк.17:5). Она – мать чудотворений. Но иметь чудотворения, и дарования исцелений – не одно и то же. Кто имел дар исцелений, тот только врачевал, а имевший чудотворения мог и наказывать; от чудотворения не только врачевание, но и наказание, как например Павел ослепил, Петр поразил смертью. "Иному пророчество, иному различение духов". Что значит: "различение духов"? Знание того, кто духовный и кто не духовный, кто пророк и кто обманщик, как говорит он и Фессалоникийцам: "пророчества не уничижайте. Все испытывайте, хорошего держитесь" (1Фес.5:20-21). В то время была великая опасность от лжепророков, потому что диавол всячески старался противопоставить ложь истине. "Иному разные языки, иному истолкование языков". Иной сам знал, что говорил, но другому истолковать не мог; а иной имел способность к тому и другому, или к чему-нибудь одному из двух.

4. Этот дар (языков) почитался великим, потому что его и апостолы прежде всего получили и из коринфян многие имели, а дар учения – не так. Потому (апостол) поставляет тот прежде, а об этом (говорит) после. Между тем и тот для этого, равно как и все прочее, и пророчества, и чудотворения, и разные языков, и истолкование языков; и ничто не может равняться с ним, как он сам говорит: "достойно начальствующим пресвитерам должно оказывать сугубую честь, особенно тем, которые трудятся в слове и учении" (1Тим.5:17); и еще в послании к Тимофею: "занимайся чтением, наставлением, учением. Не неради о пребывающем в тебе даровании" (1Тим.4:13-14). Видишь ли, как он называет и это дарованием? Далее то же утешение, которое он предложил выше в словах: "Дух один и тот же", повторяет и здесь, говоря: "все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно".

И не только утешает, но и заграждает уста противнику словами: "разделяя каждому особо, как Ему угодно", потому что утешая надобно и вразумлять, как он поступает и в послании к Римлянам, когда говорит: "ты кто, человек, что споришь с Богом?" (Рим.9:20). Так и здесь: "разделяя каждому особо, как Ему угодно". Вместе с тем показывает, что принадлежащее Отцу принадлежит и Духу. Как об Отце сказал: "а Бог один и тот же, производящий все во всех", так и о Духе: "все же сие производит один и тот же Дух". Но производит, скажешь, под влиянием Бога?

Нигде (апостол) не сказал этого, а ты сам это выдумываешь. Когда он говорит: "производящий все во всех", говорит это о людях, а вовсе не считает с людьми и Духа, хотя бы ты тысячу раз, как безумный, повторял это. Так как он выше сказал: Духом (δια του πνευματος), то, чтобы ты не подумал, что это выражение означает унижение (Духа) или зависимость (действий Его от другого), присовокупляет, что Дух действует, а не побуждается к действию, и действует, "как Ему угодно", а не как повелевают Ему. Как об Отце Сын говорит, что Он "воскрешает мертвых и оживляет", равно и о Себе самом, что Он "оживляет, кого хочет" (Ин.5:21), так и о Духе в одном месте сказано, что Он делает все со властью и ничто Ему не препятствует, – слова: "дышит, где хочет" (Ин.3:8), хотя сказаны о ветре, именно это и доказывают, – а здесь говорится, что Он "все производит, как Ему угодно". Из другого места можешь видеть, что Он не из тех, чрез кого действуют, но сам действует: "ибо кто из человеков знает", говорит (апостол), "что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия" (1Кор.2:11). Дух человека, т.е. душа, не имеет нужды в постороннем воздействии, чтобы знать свое; это всякому известно; следовательно и Дух Святый – чтобы знать Божие: потому и говорит, что Дух Святый знает тайны Божии так же, как душа человеческая свои тайны. Если же в этом случае Он не побуждается к действию (кем-нибудь другим), то зная глубины Божии и действуя без постороннего влияния в раздаянии даров апостолам, Он тем более сам не находится в зависимости. Кроме того скажу и то, что я говорил прежде. Что именно? То, что если бы Дух был меньше и не единосущен (Отцу и Сыну), то не было бы никакого утешения в словах, что действует один и тот же Дух. Получивший что-нибудь от царя имеет великое утешение в том, что (царь) сам дал ему; а получивший от раба может еще более печалиться, что ему принес это посторонний. Таким образом и отсюда ясно, что Дух Святый не рабского, а царского существа: Апостол утешает коринфян как словами: "служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же", так и вышесказанными: "Дары различны, но Дух один и тот же", и последующими: "все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно". Не будем же, говорит, унывать, скорбеть и говорить: почему я то получил, а этого не получил? Не будем требовать отчета от Святого Духа. Если ты знаешь, что Он подает по своему промышлению, и сознаешь, что, по тому же промышлению, Он подает в известной мере, то будь доволен и радуйся тому, что получил; не огорчайся тем, чего не получил, но еще воздавай благодарность за то, что не получил выше сил своих.

5. Если же касательно духовных (благ) не должно быть слишком пытливым, то тем более касательно вещественных должно оставаться спокойным и не исследовать, почему такой-то богат, а такой-то беден. Не всякий богат от Бога, но многие и от неправды, грабительства и любостяжания. Разве Тот, кто повелел не собирать богатства, подаст то, чего не велел приобретать? А чтобы еще более заградить уста возражающих, обратимся к древним временам, когда богатство давалось от Бога. Отвечай мне: почему Авраам был богат, а Иаков нуждался даже в хлебе? Не был ли последний так же праведен, как и первый? Не равно ли о троих говорил Господь: "Я Бог Авраама, Исаака и Иакова" (Исх.3:6)? Почему же один был богат, а другой трудился, как наемник? Почему даже Исав – нечестивец и братоненавистник – был богат, а он (Иаков) был рабом столь долгое время? Почему опять Исаак жил всегда спокойно, а Иаков в трудах и бедствиях, вследстие чего и говорил: "малы и несчастны дни жизни моей" (Быт.47:9)? Почему Давнд, пророк и царь, постоянно жил в трудах, а Соломон, сын его, сорок лет прожил спокойнее всех людей, наслаждаясь глубоким миром, честью н удовольствиями всякого рода? Почему из пророков иной больше, а иной меньше терпел скорби? Потому, что каждому свое было полезно.

Потому в отношении каждого следует сказать: "судьбы Твои - бездна великая" (Пс.35:7). Если же мужей великих и дивных Бог назидал не одинаковым образом, но иного бедностью, другого богатством, иного спокойствием, другого скорбью, то тем более ныне надобно то же думать. Вместе с тем надобно помнить и то, что многое случается не по Его намерению, а от нашей злобы. Не говори же: почему один богат, несмотря на то, что порочен, а другой беден, несмотря на то, что праведен? Очень легко можно дать на это ответ и сказать: праведник не терпит никакого вреда от бедности, напротив еще более прославляется, а злой человек ведется богатством к мучению, если не переменится: и еще прежде наказания богатство часто бывало для него причиной многих зол и ввергало его в бесчисленные пропасти. Бог же попускает это, с одной стороны, в знак свободы (человеческой) воли, с другой – для научения прочих не бесноваться и не гоняться за деньгами. А что, скажешь, если человек порочный богат и не терпит ничего худого? Если он добродетелен и богат, это справедливо; а если порочен, то что нам сказать? То, что и в таком случае он жалок: богатство, присоединяясь к пороку, увеличивает зло. А если он добродетелен и беден? Это нисколько не вредит ему. А если порочен и беден? Значит, он терпит это справедливо и по достоинству, и даже с пользой для себя. Но такой-то, скажешь, получил богатство от предков и расточает его на блудниц и тунеядцев и не терпит ничего худого. Что ты говоришь? Он блудодействует, а ты говоришь, что он не терпит ничего худого? Он пьянствует, а ты думаешь, что он наслаждаетея? Он проживается на дела непотребные, а ты считаешь его достойным подражания? Что может быть хуже человека, погубляющего свою душу? Если у кого-нибудь искажено и изуродовано тело, то ты считаешь его достойным безмерных слез; а видя, что вся душа его искажена, ты считаешь его даже блаженным? Но он, скажешь, не чувствует этого? Потому-то самому он еще более жалок, подобно сумасшедшим. Кто знает, что он болен, тот конечно будет искать врача и примет лекарство; а кто не сознает своей болезни, тот не может и освободиться от нее. И, скажи мне, такого-то ты считаешь блаженным? Впрочем это нисколько не удивительно; люди большей частью неопытны в любомудрии. Оттого мы и подвергаемся крайнему осуждению, наказываемся и не бываем свободны от мучения, оттого у нас непрестанные неудовольствия, огорчения и беспокойства, что мы, оставляя указанную нам Богом жизнь беспечальную, т.е. жизнь добродетельную, пролагаем себе другой путь – обогащения и любостяжания, исполненный бесчисленных зол: мы поступаем так же, как если бы кто, не понимая красоты телесной, но полагая все достоинство в одежде и навешенных украшениях, оставил без внимания женщину благоразумную и красивую от природы, а некрасивую, безобразную и уродливую, но только одетую в красивые одежды, взял бы себе в жены. Подобным же образом поступают ныне многие и касательно добродетели и порока: к гнусному по природе (пороку) прилепляются за внешние его украшения, а от прекрасной и благообразной (добродетели) отвращаются за непокрытую ее красоту, за которую тем более надлежало бы возлюбить ее.

6. Стыжусь, что между несмысленными язычниками есть люди, любомудрствующие так, если не на деле, то по крайней мере в мыслях, и знающие скоротечность настоящего, а у нас некоторые и этого не знают, даже имеют превратнос суждение, и притом тогда, как Писание непрестанно повторяет нам: "тот, в глазах которого презрен отверженный, но который боящихся Господа славит" (Пс.14:4); "страх Господень все превосходит" (Сир.25:14); "бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека" (Еккл.12:13); "не ревнуй злодеям" (Пс.36:1); "не бойся, когда богатеет человек" (Пс.48:17); "всякая плоть - трава, и вся красота ее - как цвет полевой" (Ис.40:6). Слыша это и тому подобное каждый день, мы однако прилепляемся к земле. Как дети еще не совсем выучившиеся азбуке, когда приказывают им называть буквы не по порядку, часто называют одни вместо других, и тем возбуждают большой смех, так и вы, когда исчисляем вам все по порядку, кое-как еще следите, а когда спросим вас порознь, какую вещь надобно поставить на первом месте, какую на втором, и так далее, то вы не знаете, что сказать, и становитесь смешными. Подлинно, не крайне ли смешно, скажи мне, что люди, ожидающие бессмертия и благ, которых "не видел глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку" (1Кор.3:9), гоняются за благами здешними и считают их достойными состязания? Если ты еще имеешь нужду учиться тому, что богатство не представляет ничего великого, что настоящее есть тень и сон, что оно рассеивается и разлетается, подобно дыму, то стой вне святилища и оставайся в преддверии, потому что ты еще не достоин войти в горние царские чертоги. Если ты еще не умеешь рассудить, что (настоящее) по существу своему непостоянно и скоропреходяще, то как ты сможешь презирать его? А если скажешь, что умеешь, то перестань исследовать и спрашивать, почему такой-то богат, а такой-то беден. Спрашивать об этом значит делать то же, как если бы ты ходил и спрашивал, почему такой-то бел, а такой-то черен, или почему у такого-то нос загнутый, а у такого-то тупой. Как в подобных вещах нам безразлично, так ли это, или иначе, – так должно быть и в том, беден ли кто или богат, и даже гораздо менее в последнем, нежели в первом. Все зависит от способа употребления: хотя бы ты был беден, ты можешь жить благодушно, если будешь любомудр: хотя бы ты был богат, ты несчастнее всех, если чуждаешься добродетели. Нам важно то, что добродетельно; а без этого все прочее совершенно бесполезно. Оттого и происходят эти частые вопросы, что многие считают бесполезное для них полезным, а о полезном нисколько не заботятся. Полезное для нас – это добродетель и любомудрие. Но вы слишком далеки от них; оттого у вас и смятение помыслов, многие волны и буря, потому что кто удаляется от горней славы и любви к небу, тот обращается к благам настоящим и делается их рабом и пленником. Отчего же. скажешь, мы стремимся к ним? Оттого, что не слишком стремимся к благам небесным. А отчего это происходит? От нерадения. А нерадение откуда? От невнимательности. А невнимательность откуда? От неразумения, оттого, что останавливаемся на благах настоящих и не хотим тщательно исследовать существо вещей. Отчего же опять это происходит? Оттого, что не читаем Писаний, не беседуем с святыми мужами, а ищем общества людей порочных. Потому, чтобы не было этого всегда, чтобы волны, подхватывая нас одна за другою, не увлекли в море зол, не потопили и не погубили совершенно, восстанем, пока есть время, и, утвердившись на скале, т.е. на догматах и слове Божием, будем взирать на бурю настоящей жизни. Таким образом мы и сами избавимся от нее и, спасая других, подвергающихся кораблекрушению, удостоимся будущих благ, благодатию и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

БЕСЕДА 30

Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, – так и Христос" (1Кор.12:12).

1. Утешив (коринфян) тем, что всякое дарование есть дар благодати, что все подается одним и тем же Духом и подается на пользу, что (Дух) открывается и в меньших дарованиях, и вместе заградив им уста тем убеждением, что должно покоряться власти Духа, – "все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно", и потому не должно быть слишком пытливым, – (апостол) утешает их еще иным общеизвестным сравнением, обращаясь к природе, как он обыкновенно делает. Так, беседуя о волосах мужей и жен, он между прочим употребил такой же способ учения и сказал: "не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него, но если жена растит волосы, для нее это честь?" (1Кор.11:14). Рассуждая об идольских жертвах и запрещая касаться их, также употребил сравнение, заимствованное из языческих обычаев, напомнив об олимпийских играх и сказав: "бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду" (1Кор.9:24); кроме того указывал и на примеры пастырей, воинов и земледельцев. Точно так и здесь приводит общеизвестное сравнение, которым старается доказать, что никто (из христиан) не унижен пред другими, – как ни странно и ни трудно было доказывать это, – и которое могло убедить даже самых простых людей, то есть сравнение с телом. Человека малодушного и получившего меньше других ничто так не утешает и не располагает оставить скорбь, как убеждение, что он не унижен пред другими. Потому (апостол) и доказывает это: "ибо как", говорит, "тело одно, но имеет многие члены". Видишь ли его глубокую мудрость? Он доказывает, что одно и то же есть единое и многое. Раскрывая еще более этот предмет, присовокупляет: "и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело". Не сказал: многие члены принадлежат одному телу, но: "составляют одно тело" многое, и многие члены его есть одно. Если же многое есть единое и единое многое, то где различие, где преимущество, где унижение? "И все", говорит, "составляют одно": не просто одно, но, будучи рассматриваемы собственно в отношении к составу тела, все они – одно; а когда они рассматриваются порознь, тогда – различие, и притом различие во всех их. Ни один из них не может сам по себе составить тела, и каждый одинаково недостаточен к тому, чтобы составить тело, а необходимо для этого их соединение; когда многие сделаются единым, тогда и составляется одно тело. Выражая это, он и говорит: "все члены тела, хотя их и много, составляют одно тело". Не сказал: высшие и низшие, но: "хотя их и много", что относится ко всем вообще. Как же они могут быть одно? Когда, оставив различие их, как членов, будешь рассматривать их по отношению к телу. Что глаз, то же и нога, в том отношении, что они – члены и составляют тело; в этом между ними нет никакого различия. Не можешь сказать, что один какой-нибудь член составляет тело сам по себе, а другой нет; в этом отношении они все равны, и все – одно тело.

Сказав и ясно доказав это по общему всем здравому смыслу, (апостол) присовокупляет: "так и Христос". Надлежало бы сказать: так и Церковь, – это именно следовало из предыдущего, – но он не сказал так, а вместо Церкви наименовал Христа, употребив выражение более возвышенное и более пристыдив слушателя. Смысл слов его следующий: так и тело Христово, которое есть Церковь. Как тело и голова составляют одного человека, так и Церковь и Христос, говорит, есть одно; потому и именует вместо Церкви Христа, разумея здесь тело Его. Как наше тело есть нечто единое, хотя состоит из многих членов, так и в Церкви все мы составляем нечто единое; хотя она состоит из многих членов, но эти многие суть одно тело. Таким образом, успокоив и ободрив общеизвестным примером того, кто считал себя униженным, (апостол) оставляет обыкновенные предметы и переходит к другому предмету – духовному, который мог доставить еще больше утешения и ясно показать равенство чести (у членов Церкви). Какому же? "Ибо все мы одним Духом", говорит, "крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные" (ст.13). Смысл слов его следующий: один Дух составил из нас одно тело и возродил нас, потому что не иным Духом крещен один, а иным другой. И не только крестивший нас (Дух) есть един, но и то, во что Он крестил, то есть для чего крестил, есть едино, так как мы крестились не для того, чтобы составлять различные тела, но чтобы все мы в точности составляли одно тело в отношении друг к другу, то есть крестились для того, чтобы всем нам быть одним телом.

2. Таким образом и составивший нас един, и то, во что он составил нас, едино. И не сказал (апостол): чтобы мы принадлежали одному телу, но: "мы все в одно тело": он всегда старается употреблять самые точные выражения. Хорошо также сказал: мы все, включив и себя самого. И я, апостол, не имею, говорит, пред тобой никакого преимущества в этом отношении; и ты тело так, как я, и я так, как ты, и все мы имеем одну и ту же Главу и родились одинаковым рождением, потому и составляем одно и то же тело. Но что я указываю, говорит, на иудеев? И язычников, которые были так далеки от нас, Бог привел в состав единого тела. Потому, сказав: "все мы", он не останавливается на этом, но прибавляет: "Иудеи или Еллины, рабы или свободные". Если же мы, бывшие прежде столь далекими друг от друга, соединились и стали едино, то тем более после соединения нам не следует скорбеть и унывать, так как уже нет места различию. Если Он удостоил одного и того же и язычников и иудеев, и рабов и свободных, то, удостоив, станет ли разделять нас, тогда как самое сообщение дарований служит к совершеннейшему единению? "И все напоены одним Духом. Тело же не из одного члена, но из многих" (ст.13-14). Т.е. все мы приступаем к одному и тому же таинству, вкушаем от одной и той же трапезы. Почему же он не сказал: мы питаемся одним и тем же телом и пьем одну и ту же кровь? Потому что, наименовав Духа, он означил то и другое, и кровь н плоть; чрез то и другое мы напояемся единым Духом. Впрочем, мне кажется, что он говорит здесь о том наитии Духа, которое совершается над нами при крещении, еще прежде таинства причащения. Напоены – сказал он потому, что это переносное выражение весьма прилично настоящему предмету, как будто бы он говорил о растениях и саде, что все дерева орошаются одним и тем же источником, одной и той же водой. Так точно и мы все, говорит, напояемся одним и тем же Духом, сподобляемся одной и той же благодати. Итак, если единый Дух составил нас, и в едино тело соединил всех нас, – а это означают слова: "крестились в одно тело", – и одну трапезу даровал, и одно и то же орошение сообщил всем, – а это означают слова: "напоены одним Духом", – а столь далеких между собой соединил вместе и многие только тогда составляют тело, когда становятся едино, то о каком твердишь ты различии? Если же скажешь, что членов много и они различны, то знай, что это самое и удивительно и составляет особенность тела, а именно, что в нем многое и различное составляет одно; а если бы не было множества, то не было бы так удивительно и чудно, что тело одно; или лучше, тогда не было бы и тела. Впрочем, это (апостол) объясняет после, а теперь пока обращается к самым членам и говорит: "если нога скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу?" (ст.15-16). Если бы то, что один меньше, а другой больше, препятствовало входить в состав тела, то не стало бы и всего тела. Потому не говори: я не тело, потому что я меньше других: и нога занимает низшее место, но и она в составе тела. Быть или не быть в составе тела зависит не от положения в том или другом месте, – это производит только различие в месте, – но от слития или раздела; быть или не быть телом зависит от соединения с ним или несоединения. И заметь мудрость (Павла), с какой он представляет ваши члены произносящими эти слова. Как выше он говорил: "это приложил я к себе и Аполлосу" (4:6), так и здесь, чтобы сделать речь свою еще более кроткой и удобоприемлемой, представляет говорящими самые члены, чтобы (читатели), слыша ответ себе от самой природы, обличаясь самым опытом и общим здравым смыслом, не могли более противоречить. Хотя бы, говорит, и вы говорили то же самое и сколько бы ни возражали, вы не можете быть вне тела, потому что как закон природы, так и еще более сила благодати все соблюдает и сохраняет. И смотри, как он избегает излишества: говорит не о всех членах. а только о двух, и притом крайних, о самом высшем – глазе, и самом низшем – ногах. Кроме того представляет ногу говорящей не с глазом, но с рукой, которая немного выше ее, а ухо – с глазом. Как мы обыкновенно завидуем не тем, которые слишком превосходят нас, а тем, которые немного выше нас, так и он делает свое сравнение. "Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние?" (ст.17). Так как он указал на различие членов, упомянул о ногах, руках, глазах и ушах, и тем подал мысль о низшем и высшем достоинстве, то, смотри, как опять утешает и показывает, что это полезно, что оттого преимущественно и бывает тело телом, что члены у него многие и различные. Если бы они все были одно, то и не составили бы тела; потому он и говорит: А "если бы все были один член, то где тело?" (ст.19). Впрочем это говорит он после; а теперь выражает нечто еще большее, именно, что в таком случае не только не было бы тела, но не было бы и прочих членов: "если все слух", говорит, "то где обоняние?"

3. Далее, так как (слушатели) еще могли смущаться, он и здесь делает то же, что сделал выше. Как там, утешив указанием на пользу, совершенно заградил им уста, сказав: "все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно" (ст.11), так и здесь, доказав, что все устроено так с пользою, он опять приписывает все воле Божией и говорит: "но Бог расположил члены, каждый в [составе] тела, как Ему было угодно" (ст.18). Как о Духе сказал: "как Ему угодно", так и здесь: "как Ему было угодно". Поэтому не спрашивай, почему так, и почему не так. Хотя бы мы могли представить тысячи причин, мы ничем не можем столько же сильно доказать, что это хорошо, сколько словами: как восхотел высочайший Художник, так и сделалось, потому что Он хочет так, как полезно. Если же не должно быть слишком пытливым касательно членов в нашем теле, то тем более – в Церкви. И заметь мудрость (апостола): он указывает не на различие членов по природе или по деятельности, а на различие по местному положению: "но", говорит, "Бог расположил члены, каждый в [составе] тела, как Ему было угодно". Хорошо он сказал: каждый, выразив пользу всех их. Ты не можешь сказать, что такой-то член устроил Господь, а такой-то нет; но каждый поставлен так по Его воле; и ноге полезно быть на таком именно месте, а не одной только голове; и если бы (какой-нибудь член) переменил положение, оставил свое место и перешел на другое, то хотя по-видимому занял бы лучшее место, но погубил бы и расстроил все; он потерял бы свое место и не достигнул бы чужого. "Если бы все были один член, то где тело? Но теперь членов много, а тело одно" (ст.19-20). Довольно заградив уста указанием на распоряжение Божие, он опять представляет суждения; вообще он не употребляет постоянно того или другого, но меняет и разнообразит речь свою. Кто только заграждает уста, тот смущает слушателя; а кто приучает его требовать на все объяснения, тот вредит его вере. Потому Павел постоянно делает то и другое, чтобы они и не ослабевали в вере и не смущались; заградив уста, опять предлагает объяснение. И посмотри на его искусство в состязании и превосходство его победы: из чего они заключали о неравенстве чести, – т.е. что между ними было большое различие, – из того самого он доказывает, что они имеют равную честь. А как? Вот как: "если бы все были один член, то где тело?" Смысл этих слов следующий: если бы не было между вами великого различия, то вы не были бы телом; не будучи телом, вы не были бы едино; а не будучи едино, вы не имели бы равной чести: если бы вы все имели равную честь, то не были бы телом; не будучи телом, вы не были бы едино; а не будучи едино, как вы имели бы равную честь? Теперь же, так как вы все имеете не одно дарование, то и составляете тело; а будучи телом, вы все составляете едино и ничем не различаетесь друг от друга в том отношении, что составляете тело. Следовательно, это именно различие и производит равенство чести. Потому он и присовокупляет: "но теперь членов много, а тело одно". Представляя себе это, оставим и мы всякую зависть; не будем ни завидовать тем, которые имеют больше дарований, ни презирать тех, которые имеют меньше. Так угодно было Богу; не будем же противиться. Если же ты еще смущаешься, то подумай, что другой часто не в состоянии исполнить твоего дела, и потому, хотя ты меньше его, но в этом отношении превосходишь его; а он, хотя и больше тебя, но в этом отношении меньше, и таким образом вы равны. И в теле члены, по-видимому, маловажные совершают немаловажные действия, но часто причиняют погибель и важным, если будут отделены от них. Что, например, в теле маловажнее волос? Но если уничтожишь их на бровях и ресницах, то отнимешь все благообразие у лица, и глаз уже не будет так красив; хотя потеря не важная, но от ней теряется все благообразие, и не только благообразие, но в большой степени и употребление глаз. Члены наши имеют каждый и свою частную деятельность и общую; равно и красота их есть и частная и общая; и тогда как они по-видимому разделены между собою, на самом деле тесно соединены, так что с повреждением одного повреждается и другой. Смотри: пусть будут у кого-нибудь глаза светлые, щеки улыбающиеся, уста розовые, нос прямой, брови стройные; но, если повредишь что-нибудь из этого, то исказишь общую красоту всего; все будет безобразным, и казавшееся прежде прекрасным представится отвратительным. Если например исказишь только край носа, то во всем произведешь великое безобразие, хотя искажен один только член; и с рукой, если оторвешь хотя ноготь одного пальца, произойдет то же самое.

4. А если желаешь видеть это на деятельности (членов), то отними один палец, и увидишь, что и прочие будут менее деятельны и не так будут исполнять свое назначение. Если же повреждение члена есть общее безобразие и сохранение есть общая красота, то не будем превозноситься и завидовать ближним. Важный член бывает красив и благообразен чрез член маловажный, и глаз украшается бровями; потому тот воюет против самого себя, кто воюет против брата, потому что не только ему вредит, но не малый ущерб наносит и себе самому. Итак, чтобы этого не было, будем заботиться как о себе самих, так и о ближних; подобие тела приложим и ныне к Церкви, и будем пещись о всех, как о собственных членах. И в Церкви есть многие и различные члены, и одни из них важнее, другие маловажнее; так, есть лики девственниц, есть общества вдовиц, есть братства сияющих в целомудренном браке, и много степеней добродетели. Также и в делах милосердия: один раздает все, другие довольствуются только необходимым и сверх того ничего не ищут, иные подают от избытка; но все они взаимно украшают друг друга. Если больший станет унижать меньшего, то всего больше повредит себе самому; так, если дева станет поносить брачную, то не мало потеряет мзды своей; и раздавший все, если станет поносить не сделавшего этого, много потеряет заслуг своих.

Но что я говорю о девах, вдовицах и людях нестяжательных? Что уничиженнее просящих милостыни? Однако и они приносят в Церкви великую пользу, находясь постоянно при дверях храма и составляя великое украшение, так что без них не была бы совершенна полнота Церкви. Это видели и апостолы, и потому в самом начале постановили правила как о всем прочем, так и о вдовицах, и прилагали о них такое попечение, что поставили (для служения) им семь диаконов. Когда я исчисляю членов Церкви, то, называя епископов, пресвитеров, диаконов, девственниц н воздержных, призываю также и вдовиц, потому что и они исполняют не маловажную службу. Ты приходишь (в церковь), когда захочешь; а они день и ночь здесь присутствуют и поют, делая не для одной только милостыни, потому что если бы они только этого хотели, то могли бы ходить на торжище и просить на перекрестках; но они имеют не мало и благочестия. Посмотри, в какой они печи бедности, и между тем ты не услышишь. чтобы они когда-нибудь роптали, или выражали огорчение, как делают многие из богатых; иные из них часто бывают голодные, другие постоянно зябнут от холода, и однако проводят жизнь в благодарении и славословии. Подашь ли им овол, они благодарят и высказывают подавшему тысячи благожеланий; не дашь ли ничего, они не огорчаются, но и тогда благословляют и сохраняют любовь, довольствуясь насущным пропитанием. Но, скажешь, они терпят по необходимости, хотя бы и не хотели этого. Почему так, скажи мне? Для чего произнес ты эти горькие слова? Разве нет постыдных ремесл, прибыльных для стариков и для старух? Разве они не могли бы, если бы не хотели вести честную жизнь, получать н оттуда пропитание с великим избытком? Разве не видишь, сколько в этом возрасте людей, развращающих и пособствующих разврату, или имеющих другие подобные занятия, которые доставляют им пропитание и даже роскошь? Но они не таковы, а готовы скорее умереть с голода, нежели посрамить свою жизнь и потерять спасение; они сидят целый день, предлагая тебе средство к спасению. Не так успешно врач, простирая руку и прилагая железо, очищает гнилые раны, как нищий, протягивая руку и получая милостыню, изглаждает струпы язв; и, что особенно удивительно, он без боли и страданий совершает это превосходное врачевание. Не менее нас, сидящих пред народом и поучающих вас полезному, поучает и он своим молчанием и видом, сидя у дверей церковных. Мы каждый день внушаем вам: не высокомудрствуй, человек; скоротечно п непостоянно естество человеческое; юность спешит обратиться в старость, красота в безобразие, сила в немощь, честь в бесчестие, здоровье в болезнь, слава в посрамление, богатство в бедность; все наше подобно быстрому потоку, который не может нигде остановиться, но быстро стремится вниз.

5. То же самое и еще больше того внушают и они своим видом и примером, и внушение их есть самое ясное. Сколько сидящих теперь вне (храма) красовались в юности и совершали великие дела? Сколько из этих безобразных превосходили многих и крепостью тела н красотой лица? Не сомневайтесь и не смейтесь: жизнь исполнена множества таких примеров. Если многие из бедных и низких часто делались царями, то что удивительного, если иные из великих и славных стали низкими и бедными? Первое гораздо более удивительно, а последнее весьма обыкновенно. Потому следует не сомневаться в том, что некоторые из них отличались искусствами, воинскими делами или богатством, но жалеть о них с великим состраданием и опасаться самим за себя, чтобы и нам не потерпеть когда-нибудь того же; ведь и мы – люди и подлежим той же скоротечной перемене. Но, может быть, кто-нибудь из неразумных и склонных к смешливости станет недоумевать и смеяться над вами, и скажет: когда ты перестанешь говорить о бедных и нищих, предсказывать нам несчастья, проповедовать нищету и стараться сделать нас нищими? Нет, не нищими стараюсь я сделать вас, когда говорю это; но стараюсь доставить вам небесное богатство, подобно как напоминающий здоровому о больных и описывающий их страдания говорит это не для того, чтобы сделать его больным, но чтобы сохранить его здоровье и страхом их несчастий предохранить его от беспечности. Для вас бедность кажется чем-то страшным и ужасным даже по одному названию; но потому мы и бедны, что боимся бедности, хотя бы имели тысячи талантов. Не тот беден, кто не имеет ничего, но тот, кто страшится бедности, подобно как и между несчастными мы оплакиваем и называем жалкими не тех, которые терпят великие бедствия, но тех, которые не умеют переносить даже невеликих; напротив, кто умеет переносить их, тот достоин похвал и венцов. А что это так, скажи, кого мы хвалим из ратоборствующих: тех ли, которые, получая множество ударов, не унывают и стоят с поднятой головой, или тех, которые обращаются в бегство при первых ударах? Не тех ли мы увенчиваем, как доблестных и мужественных, а над этими не смеемся ли, как над робкими и трусливыми? Так же будем поступать и в делах житейских: того, кто переносит все легко, подобно мужественному и все претерпевшему подвижнику (Иову), будем увенчивать, а того, кто трепещет и боится несчастий и еще прежде, нежели получит удар, умирает от страха, будем оплакивать. И в ратоборствах, если кто прежде, нежели поднимет свою руку, и едва только увидит поднятую руку противника, обращается в бегство, хотя еще не получил удара, то такой подвергается осмеянию, как слабый, изнеженный и неискусный в подобных подвигах. То же самое бывает и с теми, которые боятся бедности и не могут вынести даже одного ее ожидания. Следовательно, не мы делаем вас несчастными, а вы сами себя. Как не посмеяться над тобой диаволу, когда он видит, что ты еще прежде удара боишься опасности и трепещешь? Или лучше сказать, если для тебя так страшно опасение, то он даже не почтет нужным поражать тебя, но, предоставив обладать богатством, одним опасением потерять его сделает тебя мягче всякого воска. Мы, так сказать, уж от природы таковы, что, испытав что-нибудь, чего боимся, потом считаем это не так страшным, как раньше, до опыта. Потому, чтобы ты не приобрел и этой добродетели, диавол держит тебя в сильном страхе, истощая тебя, как воск на огне, опасением бедности прежде, нежели ты испытаешь ее на деле. Подлинно мягче всякого воска и несчастнее по жизни самого Каина тот, кто боится за то, что приобрел любостяжанием, скорбит о том, чего не имеет, и трясется над тем, что имеет, заключив у себя богатство, как неблагодарного раба, и сам будучи осаждаем разнообразными и постыдными страстями. Постыдное пожелание, разнообразный страх, беспокойство и трепет обуревают его со всех сторон, и он уподобляется кораблю, отовсюду гонимому противными ветрами и подвергающемуся частым треволнениям. Гораздо лучше было бы такому человеку умереть, нежели терпеть непрестанную бурю, подобно как и Каину лучше было бы умереть, нежели непрестанно трепетать.

Итак, чтобы и нам не потерпеть того же, будем противиться козням диавола, расторгать его сети, притуплять острие тяжкого копья его и заграждать ему всякий доступ к нам. Если ты будешь презирать любостяжание, то он не будет иметь места, где бы поразить тебя, не будет иметь возможности приступить к тебе, потому что ты исторгнул корень зла; а когда нет корня, то не произрастет и дурной плод. Мы постоянно говорим и не перестанем говорить это; а имеют ли слова наши какой-нибудь успех, это покажет тот день, который откроется огнем, обнажит дела каждого и обнаружит, у кого светильники светлы и у кого не таковы. Тогда откроется, у кого есть елей и у кого нет. Впрочем, да не останется никто тогда чуждым этого утешения, но да окажутся все богатыми человеколюбием и, имея светлые светильники, войдут вместе с Женихом! Нет ничего страшнее и прискорбнее слов, которые услышат тогда от Жениха отходящие отсюда без щедрой милостыни: "не знаю вас" (Мф.25:12). Да не услышим мы этого, но да услышим сладчайшие и вожделеннейшие слова: "приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира" (Мф.25:34). Таким образом мы станем жить блаженной жизнью и удостоимся всех благ, превосходящих самый ум человеческий, которых и да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь. ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

БЕСЕДА 33

"Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится" (1Кор.13:4).

1. Доказав, что без любви нет большой пользы ни от веры, ни от знания, ни от пророчества, ни от дара языков, ни от дара исцелений, ни от других даров, ни даже от совершенной жизни и мученичества, (апостол) описывает, как и необходимо было, беспримерную красоту ее, украшая ее изображение, как бы какими-нибудь красками, различными родами добродетели и тщательно соединяя все его части. Потому, возлюбленный, будь внимателен к сказанному и вникни в каждое слово с великим тщанием, чтобы видеть и совершенство предмета и искусство живописца. Смотри, с чего он начал, и что поставил первой причиной всех благ. Что же именно? Долготерпение; оно – корень всякого любомудрия; потому и Премудрый говорит: "у терпеливого человека много разума, а раздражительный выказывает глупость" (Притч.14:29); и далее, сравнивая эту добродетель с крепким городом, говорит, что она крепче его. Это – несокрушимое оружие, непоколебимый столп, легко отражающий все нападения. Как искра, упавшая в море, не причиняет ему никакого вреда, но сама тотчас потухает, так все неожиданное, поражая долготерпеливую душу, скоро исчезает, а ее не возмущает. Долготерпение тверже всего; укажешь ли на войско, на деньги, на коней, на стены, на оружие, и на что бы то ни было, ничто не может сравниться с долготерпением. Кто обладает чем-нибудь подобным, тот часто бывает побежден гневом, падает, подобно слабому ребенку, и все наполняет шумом и смятением; а долготерпеливый, как бы пребывая в пристани, наслаждается глубоким спокойствием; причинишь ли ему вред, не подвинешь этого камня; нанесешь ли ему обиду, не потрясешь этого столпа; нанесешь ли ему удары, не сокрушишь этого адаманта; потому он и называется долготерпеливым (μακρόθυμος), что имеет как бы долгую и великую душу, а долгое называется и великим. Между тем эта добродетель рождается от любви, и тем, которые приобрели ее и пользуются ею, доставляет великую пользу. Не говори мне, что люди потерянные, делая (долготерпеливому) зло и не претерпевая за то зла, становятся хуже; это происходит не от его долготерпения, а от тех самих, которые пользуются им не так, как должно. Потому не говори мне о них, а вспомни о людях более кротких, которые получают оттого великую пользу; когда они, делая зло, не претерпевают за то зла, то, удивляясь терпению страждущего, получают величайший урок любомудрия. Впрочем, (апостол) не останавливается на этом, но присовокупляет еще другие совершенства любви: она, говорит, милосердствует. Так как есть люди, которые употребляют долготерпение не на собственное любомудрие, а на мщение тем, кто оскорбляет их, терзаясь внутри себя самих, то он говорит, что любовь не имеет и этого недостатка; потому и присовокупляет: милосердствует. Любящие не для того поступают кротко с пламенеющими гневом, чтобы усилить пламень гнева, но чтобы укротить его и погасить, и не только мужественным терпением, но и угождением и увещанием врачуют рану и исцеляют язву гнева. Не завидует. Случается, что иной терпелив, но завистлив, отчего добродетель его теряет свое совершенство. Но любовь далека и от этого. Не превозносится, т. е. не поступает безрассудно. Она делает любящего благоразумным, степенным и основательным. Безрассудство свойственно людям, любящим постыдно; а любящий истинной любовью совершенно свободен от этого; когда нет в сердце гнева, то не может быть и безрассудства и дерзости; любовь, пребывая в душе, как бы какой-нибудь искусный земледелец, не допускает вырастать ни одному из этих терний. Не гордится. Мы видим, что многие гордятся самыми своими добродетелями, т. е. тем, что они не завистливы, не злы, не малодушны, не безрассудны; эти пороки соединены не только с богатством и бедностью, но и с самыми добрыми по природе качествами; а любовь совершенно очищает все. Заметь: долготерпеливый не всегда еще милосерд; если же он не будет милосердым, то его доброе качество становится пороком и может обратиться в памятозлобие; но любовь, доставляя врачество, т. е. милосердие, сохраняет добродетель чистой. Также милосердый часто бывает легкомыслен; но любовь исправляет и этот недостаток. "Любовь", говорит, "не превозносится, не гордится". Милосердый и долготерпеливый часто бывает гордым; но любовь истребляет и этот порок.

2. Смотри, как (апостол) представляет в похвалу ее не только то, что она имеет, но и то, чего не имеет: она, говорит, с одной стороны производит добродетели, с другой уничтожает пороки, или, лучше, не допускает им и зародиться. Не сказал: хотя у ней бывает зависть, но она побеждает зависть, или: хотя бывает гордость, но она укрощает эту страсть, а: "не завидует, не превозносится, не гордится"; и что особенно удивительно, она без усилий делает добро, без борьбы и сопротивления воздвигает трофей. Кто имеет ее, того она не заставляет трудиться, чтобы достигнуть венца, но без труда доставляет ему награду, потому что, где нет страсти, противоборствующей добродетельному расположению, там какой может быть труд? "Не бесчинствует" (ст.5). Что я говорю, продолжает (апостол), что она не гордится? Она так далека от этой страсти, что, и терпя крайние бедствия за любимого, не считает этого бесчестием. Не сказал опять, что хотя терпит бесчестие, но мужественно переносит его, а что даже нисколько не чувствует бесчестия. Если сребролюбцы, терпя всякого рода неприятности для своего прибытка, не только не стыдятся, но еще радуются, то тем более имеющий достохвальную любовь для блага любимых не откажется ни от чего подобного, и не только не откажется, но даже и не стыдится, когда терпит что-нибудь. Впрочем, чтобы нам не приводить в пример порочного дела, посмотрим в этом отношении на Христа, и увидим истину сказанного. Господь наш Иисус Христос подвергался оплеванию и бичеванию от жалких рабов, и не только не считал этого бесчестием, но еще радовался и вменял в славу; разбойника и человекоубийцу Он вместе с Собой прежде других ввел в рай, беседовал с блудницей, притом в присутствии всех обвинителей своих, и не считал этого постыдным, а даже позволил ей целовать Свои ноги, орошать слезами Свое тело и отирать волосами, и все это пред глазами врагов и противников, потому что любовь не бесчинствует. Поэтому и отцы, хотя бы они были мудрее и красноречивее всех, не стыдятся лепетать вместе с детьми, и никто из взирающих на это не осуждает их, а, напротив, это кажется настолько хорошим делом, что даже удостоивается похвалы; если опять дети бывают порочны, то они терпеливо стараются исправить их, наблюдают за ними, удерживают их от дурных поступков и не стыдятся, потому что любовь не бесчинствует, но как бы какими золотыми крыльями прикрывает все проступки любимых. Так и Ионафан любил Давида, а потому, выслушав слова отца: "сыне девок" блудниц, женовоспитанный[1] (1Цар.20:30), не устыдился, хотя слова исполнены великой укоризны; они именно означают следующее: сын блудниц, неистово пристрастных к мужчинам и предающихся всем проходящим, изнеженный, слабый, не имеющий в себе ничего мужеского и живущий к бесчестию своему и родившей тебя матери. Что же? Огорчился ли он этим, устыдился ли и отстал ли от любимого? Совсем напротив, даже хвалился своей любовью; хотя (Саул) был тогда царем, Ионафан – сыном царя, а Давид – беглецом и скитальцем, но при всем этом он не стыдился своей любви, потому что любовь не бесчинствует. Подлинно, в ней достойно удивления то, что она не только не допускает скорбеть и огорчаться в случае обиды, но еще побуждает радоваться; потому и Ионафан после всего того, как бы получив венец, пошел и обнял Давида, потому что любовь не знает бесчестия и даже хвалится тем, чего другой стыдится. Для нее стыд – не уметь любить, или любя не подвергаться опасностям и не терпеть всего за любимых. Впрочем, когда я говорю: все, то не подумай, будто разумею и вредное, например, если бы кто стал помогать юноше в (преступной) любви к женщине, или просил бы сделать что-нибудь другое вредное. Такой человек не любит, как я доказал вам прежде примером египтянки. Тот только любит, кто любимому желает полезного; а кто не ищет добра, тот, хотя бы тысячу раз говорил, что любит, враждебнее всех врагов. Так некогда и Ревекка, будучи сильно привязана к сыну, решилась даже на воровство, не стыдилась и не опасалась быть обличенной, – а предстояла немалая опасность, – но даже, когда сын возражал ей, сказала: "на мне пусть будет проклятие твое, сын мой" (Быт.27:13).

3. Видишь ли в жене апостольскую душу? Как Павел, – если можно сравнивать малое с великим, – желал подвергнуться анафеме за иудеев, так и она решалась даже подвергнуться проклятию, только бы сын ее получил благословение. Благо она предоставляла ему, – так как сама не могла участвовать с ним в благословении, – а зло готова была принять на одну себя, и притом радовалась, спешила, тогда как угрожала опасность, и огорчалась медленностью дела, опасаясь, чтобы Исав, предварив Иакова, не сделал напрасным мудрое ее распоряжение. Потому и выражается кратко, побуждает юношу и, не опровергая слов его, высказывает мысль, достаточную для его убеждения; не сказала: ты напрасно говоришь это и напрасно боишься, отец твой стар и не имеет зрения, – но что? "На мне пусть будет проклятие твое, сын мой"; только не расстраивай дела, не выпускай добычи, не теряй сокровища. И сам Иаков не был ли работником в продолжение двух семилетий у своего родственника? Не подвергался ли кроме рабства еще осмеянию после обмана? Что же? Чувствовал ли он осмеяние, считал ли бесчестием для себя, что он, будучи свободным, происходя от свободных родителей и получив благородное воспитание, был рабом у своих родственников, тогда как это особенно и бывает оскорбительно, если кто терпит поношение от близких? Нет, – и причиной тому была любовь, которая даже делала для него долгое время кратким: "они показались", говорит (Писание), "ему за несколько дней" (Быт.29:20). Так он был далек от того, чтобы оскорбляться и стыдиться своего рабства! Потому справедливо говорит блаженный Павел: "любовь не бесчинствует: не ищет своего, не раздражается". Сказав: не бесчинствует, он показывает и то, каким образом она не терпит бесчестия. Каким же? Она не ищет своего. Любимый составляет для нее все, и она вменяет себе в бесчестие, когда не может избавить его от бесчестия, так что, если можно собственным бесчестием помочь любимому, то не считает и этого бесчестием для себя: любимый для него – то же, что сам он. Любовь такова, что любящий и любимый составляют уже не два отдельных лица, а одного человека, чего не может сделать ничто, кроме любви. Потому не ищи своего, чтобы тебе найти свое; кто ищет своего, тот не находит своего. Потому и Павел говорил: "никто не ищи своего, но каждый пользы другого" (1Кор.10:24). Польза каждого заключается в пользе ближнего, а польза ближнего в его пользе. Как закопавший собственное золото в доме ближнего, если не захочет сходить поискать и откопать его там, никогда не увидит его, так и здесь, кто не хочет в пользе ближнего искать собственной пользы, тот не получит венцов.

Бог устроил так для того, чтобы мы были привязаны друг к другу. Когда кто побуждает ленивое дитя следовать за братом, а оно не хочет делать этого само собой, то дает в руки брату что-нибудь любимое и приятное для дитяти, чтобы оно, желая получить это, следовало за ним, что действительно и бывает, – так и здесь полезное для каждого Бог даровал ближнему, чтобы мы имели общение друг с другом и не разделялись. Если хочешь, можешь видеть это и на нас – проповедующих: полезное для меня заключается в тебе, а полезное для тебя – во мне; например для тебя полезно знать угодное Богу; но это вверено мне, чтобы ты от меня получал это, а потому ты принужден прибегать ко мне; а для меня полезно, чтобы ты сделался лучшим, – я получу за то великую награду, – но это зависит от тебя: потому я имею нужду следить за тобой, чтобы ты сделался лучшим и таким образом я получил бы от тебя полезное для меня. Потому и Павел говорил: "ибо кто наша надежда? Не и вы ли?" (1Фес.2:19). И еще: вы "наша надежда, и радость, и венец похвалы" моей (ст.19). Итак, радостью Павла были ученики, а они радовались его радостью; потому он и плакал, когда видел погибающих. С другой стороны их польза заключалась в Павле; потому он и говорил: "за надежду Израилеву обложен я этими узами" (Деян.28:20). И еще: "посему я все терплю ради избранных, дабы и они получили спасение" (2Тим.2:10). То же можно видеть и в делах житейских: ни "жена", говорит (апостол), "не властна над своим телом", ни муж, но жена мужа, и муж жены (1Кор.7:4). Так и мы, когда хотим связать несколько людей между собой, делаем то же: не позволяем никому распоряжаться собой, но, составив из них цепь, заставляем одного зависеть от другого, а другого от третьего. Не то же ли можешь видеть и в правительстве? Судья садится судить не для себя самого, а для пользы ближнего; подчиненные угождением, послушанием и всеми другими способами доставляют пользу начальству; воины для нас берут оружие, потому что за нас подвергаются опасностям; а мы трудимся для них, потому что от нас они получают содержание.

4. Если ты скажешь, что каждый поступает так, ища собственной пользы, то и я говорю то же, – только собственная польза достигается посредством чужой. Если бы воин не сражался за тех, которые доставляют ему содержание, то никто не оказывал бы ему этой услуги; и наоборот, если бы они не доставляли содержания воину, то никто не стал бы защищать их. Видишь ли, как любовь простирается на все и устрояет все? Но не поленись рассмотреть всю эту золотую цепь. Сказав: "не ищет своего", (апостол) опять говорит о благах, происходящих от любви. Какие же это блага? "Не раздражается, не мыслит зла". Смотри опять, как она не только истребляет пороки, но даже не дозволяет им получить начало. Не сказал: хотя раздражается, но преодолевает раздражение, а: "не раздражается": не сказал также: не делает зла, но: "не мыслит"; не только не совершает, но даже и не замышляет ничего худого против любимого. И действительно, как она может делать зло, или раздражаться, когда не допускает даже худой мысли? А здесь и есть источник любви. "Не радуется неправде" (ст.6), то есть, не радуется, когда другие терпят зло; и не только это, но есть в ней и гораздо большее: "а сорадуется истине", то есть, радуется о тех, которые благоустроены в жизни, как говорит Павел: "радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими" (Рим.12:15). Потому она и не завидует, потому и не гордится: блага других она признает своими. Видишь ли, как любовь делает питомца своего почти ангелом? Если он не имеет гнева, чист от зависти и свободен от всякой пагубной страсти, то очевидно, что он уже выше природы человеческой и достиг бесстрастия ангелов. Впрочем (Павел) не довольствуется этим, но находит сказать еще нечто большее; важнейшее он всегда излагает после. Любовь, говорит, "все покрывает" (1Кор.13:7), по своему долготерпению и кротости, что бы ни случилось прискорбное и тяжкое, хотя бы то были обиды, хотя бы побои, хотя бы смерть, или что-нибудь подобное. Это также можно усмотреть из примера блаженного Давида. Что может быть тяжелее, как видеть сына, возмутившегося, ищущего властн и жаждущего крови своего отца? Но блаженный (Давид) перенес и это, не хотел даже произнести укоризненного слова против отцеубийцы, а, предоставив все прочее военачальникам, повелел сохранить его жизнь: так крепко было у него основание любви! Потому и (говорит апостол): "все покрывает". Этими словами он выражает силу любви, а дальнейшими доброту ее: "всего", говорит, " надеется, всему верит, все переносит". Что значит: "всего надеется"? Не отчаиваясь ожидает от любимого человека всего доброго, и хотя бы он был худ, не перестает исправлять его, пещись и заботиться. "Всему верит": не просто надеется, но с уверенностью, потому что сильно любит; и хотя бы сверх чаяния не происходило добра, и даже любимый становился бы еще хуже, она переносит и это: все, говорит, переносит. "Любовь никогда не перестает" (ст.8). Видишь ли, чем он завершил и что особенно превосходно в этом даре? Что именно значит: "никогда не перестает"? Не прекращается, не ослабевает оттого, что терпит, потому что любит все. Кто любит, тот никогда не может ненавидеть, что бы ни случилось: в этом величайшее благо любви. Таков был Павел; потому он и говорил: "не возбужу ли ревность в сродниках моих по плоти" (Рим.11:14), и не переставал надеяться; и Тимофея увещевал так: "рабу же Господа не должно ссориться, но быть приветливым ко всем, учительным, незлобивым, с кротостью наставлять противников, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины" (2Тим.2:24-25). Как, скажешь, неужели не должно ненавидеть даже врагов и язычников? Должно ненавидеть, но не их, а их учение, не человека, а порочную жизнь и развращенную волю. Человек есть дело Божие, а заблуждение – дело диавола. Потому не смешивай Божьего с диавольским. Иудеи хулили, гнали, оскорбляли Христа и говорили о Нем много злого, но ненавидел ли их Павел, который любил Христа более всех? Нет; напротив, он любил их и делал все для них; то он говорил: "желание моего сердца и молитва к Богу" о них "во спасение" (Рим.10:1); то: "я желал бы сам быть отлученным от Христа" за них (Рим.9:3). Так и Иезекииль, видя погибель их, говорил: "о, Господи Боже! неужели Ты погубишь весь остаток Израиля?" (Иез.9:8). И Моисей также говорил: "прости им грех их" (Исх.32:32). Почему же Давид говорит: "мне ли не возненавидеть ненавидящих Тебя, Господи, и не возгнушаться восстающими на Тебя? Полною ненавистью ненавижу их: враги они мне" (Пс.138:21-22). Не все в псалмах Давидовых сказано самим Давидом; так в них говорится: "живу у шатров Кидарских" (Пс.119:5); и еще: "при реках Вавилона, там сидели мы и плакали" (Пс.136:1), – между тем он сам не видал ни Вавилона, ни селений Кидарских. С другой стороны, от нас (христиан) требуется ныне высшее любомудрие; так, когда ученики просили, чтобы сошел огонь, как во время Илии, то Христос сказал: "не знаете, какого вы духа" (Лк.9:55).

5. Тогда иудеям заповедано было ненавидеть не только нечестие, но и самих нечестивых, чтобы дружба с ними не послужила им поводом к беззаконию; потому им запрещено было вступать в родственные связи с язычниками и смешиваться с ними, и со всех сторон поставлены были между ними преграды; но теперь, когда (Бог) привел нас к высшему любомудрию и поставил выше подобной опасности, то заповедует входить в общение и беседовать с ними, потому что нам от них нет вреда, а им от нас бывает польза. Что же, скажешь, делать? Должно не ненавидеть, а оказывать милость; ведь, если ты будешь ненавидеть, то как можешь обратить заблуждающегося, как будешь молиться за неверного? А что надобно молиться за него, о том, послушай, как говорит Павел: "итак прежде всего прошу совершать молитвы, прошения, моления, благодарения за всех человеков" (1Тим.2:1); но тогда не все были верующими, как всякому известно. И далее: "за царей и за всех начальствующих" (ст.2); но они были нечестивые и беззаконные, как тоже известно. Потом, показывая причину, почему нужно молиться, присовокупляет: "ибо это хорошо и угодно Спасителю нашему Богу, Который хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины" (ст.3-4). Потому же, когда случится язычнице-жене быть в супружестве с верующим, он не расторгал брака; между тем что ближе мужа к жене? "Будут", говорит (Писание), "одна плоть" (Быт.2:24), и оттого бывает между ними великая любовь и горячая привязанность. Если мы станем ненавидеть нечестивых и беззаконных, то, простираясь далее, будем ненавидеть и грешников; а идя таким путем, мало-по-малу отделимся от большей части братий, или, лучше, от всех, потому что нет никого без греха. Если должно ненавидеть врагов Божиих, то должно ненавидеть не только нечестивых, но и грешников; а в таком случае мы будем хуже зверей, отвращаясь от всех и надмеваясь гордостью, подобно фарисею. Но Павел заповедал не так, – а как? "Вразумляйте бесчинных, утешайте малодушных, поддерживайте слабых, будьте долготерпеливы ко всем" (1Фес.5:14). Как же, скажешь, он говорит: "если же кто не послушает слова нашего в сем послании, того имейте на замечании и не сообщайтесь с ним" (2Фес.3:14)? Правда, это сказано о братиях; но не просто, а тоже с кротостью; не оставляй без внимания и последующего, прибавь и то, что сказано далее. А именно, сказав: "не сообщайтесь", он присовокупил: "но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата" (ст.15).

Видишь ли, как он повелевает ненавидеть худое (дело), а не человека? Дело диавола – отторгать нас друг от друга; он сильно старается истребить любовь, чтобы пресечь путь к исправлению, и удержать его в заблуждении, а тебя во вражде, и таким образом заградить ему путь ко спасению. Если врач будет ненавидеть и убегать больного, а больной отвращаться от врача, то может ли больной выздороветь, когда он не будет призывать врача, и врач не будет приходить к нему? Почему же, скажи мне, ты отвращаешься и убегаешь от него? Потому ли, что он нечестив? Но потому и надобно приходить и врачевать, чтобы восстановить больного. Хотя бы он страдал неисцельной болезнью, тебе повелено делать свое дело. Иуда также одержим был неисцельной болезнью, но Бог не переставал врачевать его; потому и ты не ослабевай. Хотя бы при всем старании ты не мог освободить его от нечестия, все же ты получишь награду, как бы освободил его, и расположишь его удивляться твоей кротости, и таким образом всячески прославится Бог. Хотя бы ты творил чудеса, хотя бы воскрешал мертвых, хотя бы делал что-нибудь другое подобное, язычники никогда не будут удивляться тебе столько, сколько видя тебя кротким, добрым и обходительным; а это немаловажное дело, потому что таким образом многие могут наконец отстать от порока. Ничто не может привлекать так, как любовь. Из-за другого, то есть знамений и чудес, могут завидовать тебе, а из-за нее (любви) станут удивляться и любить, любя же примут мало-по-малу и истину. Впрочем, если (язычник) и нескоро сделается верующим, ты не удивляйся, не спеши, не требуй всего вдруг, но пусть он пока хвалит, любит, а потом мало-по-малу дойдет и до этого. Но чтобы ты видел ясно, насколько это важно, послушай, как сам Павел оправдывался, представ пред неверным судьей: "почитаю себя счастливым", говорил он, "что сегодня могу защищаться перед тобою" (Деян.26:2), говорил не из лести, – нет, – но желая достигнуть пользы кротостью; и отчасти достиг, пленил судью тот, кто был подсудимым, и эту победу провозгласил сам плененный, сказав громким голосом в присутствии всех: "ты немного не убеждаешь меня сделаться христианином" (Деян.26:28).

6. Что же Павел? Он еще более распростирает сеть и говорит: "молил бы я Бога, чтобы не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались такими, как я, кроме этих уз" (ст.29). Что говоришь ты, Павел: кроме уз? Какое же ты будешь иметь дерзновение, если стыдишься их, избегаешь, и притом пред таким множеством народа? Не хвалишься ли ты ими везде в посланиях, называя себя узником и везде указывая нам на эти узы, как на диадему? Почему же ныне уклоняешься от уз? Не уклоняюсь, говорит, и не стыжусь, но снисхожу к слабости других, потому что они еще не могут принять того, чем я хвалюсь; а я научился у Владыки моего не приставлять заплаты новой к одежде старой (Мф.9:16); потому я и сказал так. Они еще худо понимают наше учение и враждуют против креста; следовательно, если я приложу еще узы, то ненависть их еще более увеличится; потому я и отделил их, чтобы сделать удобоприемлемым учение. Для них кажется позорным делом быть связанным, потому что они еще не вкусили нашей славы; потому надобно быть снисходительным. Когда они научатся любомудрствовать, тогда познают красоту цепей и славу уз. Беседуя с другими, он называет страдания даром благодати: "вам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него" (Флп.1:29); а в настоящем случае надлежало желать только того, чтобы слушатели не стыдились креста; потому он и простирается вперед постепенно. Когда кто-нибудь вводит другого в царские чертоги, то не показывает ему внутренних комнат прежде, нежели он рассмотрит передние и внешние, потому что иначе не покажутся ему (чертоги) удивительными, если он, простираясь внутрь, не узнает всего. Так и мы будем обращаться с язычниками, снисходительно, с любовью; она – великая наставница; она может и отклонить от заблуждения, и исправлять нравы, и приводить к любомудрию, и из камней делать людей. Если ты хочешь знать силу ее, то представь человека робкого, боязливого и трепещущего пред тенью, или гневливого, грубого и похожего более на зверя, нежели на человека, или похотливого, сластолюбивого и преданного всем порокам, и отдай его в руки любви, введи его в это училище, и скоро увидишь, как этот боязливый и робкий сделается мужественным, великодушным и отважным на все; и, что всего удивительнее, это произойдет не потому, чтобы изменилось существо его, но потому, что любовь обнаруживает свою силу в самой робкой душе; здесь бывает то же, как если бы кто, сделав меч не из железа, а из свинца, и не изменяя существа свинца, довел его до возможности делать то же, что и железо. Смотри: Иаков был человек скромный, сидел дома, не знал трудов и опасностей, проводил жизнь спокойную и беззаботную и, как девица в тереме, так и он большей частью оставался хранить дом свой, а от торжища, от всякого шума и всего, бывающего на торжище, удалялся и постоянно жил вдали от хлопот и беспокойств. Что же? Когда огонь любви воспламенил его, этого скромного и не выходившего из своего дома человека, то, смотри, как он сделался смел и трудолюбив; послушай об этом не от меня, а от самого патриарха. Укоряя тестя, он говорит: "вот, двадцать лет я был у тебя" (Быт.31:38). И в каком положении был он двадцать лет? "Я томился", присовокупляет он, "днем от жара, а ночью от стужи, и сон мой убегал от глаз моих" (ст.40). Таков был муж скромный, не выходивший из своего дома и проводивший прежде спокойную жизнь. А что он был робок, видно из того, что он, ожидая свидания с Исавом, смертельно боялся. Потом, смотри, как тот же боязливый сделался от любви отважнее льва: став впереди всех, как бы какой-нибудь оплот, он готов был первый встретить жестокого и дышащего, как он думал, убийством человека, и собственным телом защитить жен своих; кого боялся и страшился, с тем первый хотел ратоборствовать, потому что любовь к женам была сильнее страха. Видишь ли, как робкий вдруг сделался отважным не потому, чтобы переменил нрав свой, но потому, что был укреплен любовью? Он был робок и после, как видно из того. что он переходил с места на место. Впрочем пусть никто не думает, что это сказано в укоризну праведнику; робость – не порок; она происходит от природы, предосудительно лишь делать что-нибудь непристойное по робости. Можно и робкому по природе сделаться мужественным по благочестию. Каков был Моисей? Не убоялся ли он одного египтянина, не убежал ли и не удалился ли за пределы (Египта)? Между тем этот беглец, не перенесший угрозы одного человека, после того, как вкусил сладость любви, смело и без всякого принуждения готов был погибнуть с возлюбленными: "прости им", говорил он, оставиши "грех их, а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал" (Исх.32:32). С другой стороны, что любовь делает жестокого кротким и невоздержного целомудренным, на это нет нужды приводить и примеров; это всем известно. Хотя бы кто был свирепее всякого зверя, от любви он делается смиреннее всякого агнца. Кто например был свирепее и неистовее Саула? Но когда дочь его отпустила врага его, он не сказал ей даже грубого слова; убивший за Давида почти всех священников, узнав, как дочь выпустила его из дома, не оскорбил ее даже словом, тогда как хитрость употреблена была против него самого; это потому, что он был удержан сильнейшей уздой – любовью (к дочери). Делая кроткими, любовь точно также делает людей и целомудренными; кто любит свою жену так, как должно любить, тот, хотя бы был крайне сластолюбив, из любви к ней не станет смотреть на другую: "крепка", говорит (Писание), "как смерть, любовь" (Песн.8:6). Следовательно, распутство происходит не от чего иного, как от недостатка любви. Итак, если любовь есть виновница всякой добродетели, то будем насаждать ее со всем тщанием в душах своих, чтобы она принесла нам многие блага, и чтобы нам постоянно собирать обильные плоды ее, всегда цветущие и никогда не увядающие; тогда достигнем и вечных благ, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[1] Греч. υιε κορασιων αυτομολουντων="сыне девок перебежчиц" – слово "женовоспитанный" отсутствует; здесь просматривается намек на похищение жен-иноплеменниц коленом Вениаминовым (Суд.21). В синод. пер. "сыне негодный и непокорный"

БЕСЕДА 34

"Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится" (1Кор.13:8).

1. Доказав превосходство любви тем, что в ней имеют нужду и дарования и житейские подвиги, исчислив все ее совершенства и показав, что она есть основание истинного любомудрия, (апостол) еще с иной – третьей – стороны показывает ее достоинство. Он делает это как для убеждения считавших себя униженными, что они могут получить самое главное знамение и иметь нисколько не менее тех, которые получили дарования, и даже гораздо более их, если имеют любовь, так и для смирения имевших великие дарования и тем гордившихся и для внушения им, что они не имеют ничего, если не имеют любви. Таким образом они должны были бы любить друг друга, как скоро уничтожились между ними зависть и гордость, а любя друг друга, они далеко отогнали бы от себя эти страсти, потому что "любовь не завидует, не гордится". Так он оградил их со всех сторон несокрушимой стеной и разнообразными побуждениями к единодушию, которое истребляет все болезни и само оттого приобретает большую силу. Потому он и привел множество доказательств, которые могли утешить их в скорби: тот же, говорит, Дух дает, и дает на пользу, и разделяет как Ему угодно, и разделяет по благодати, а не по долгу; хотя ты получил мало, но и ты входишь в состав тела и также пользуешься великой честью; получивший больше имеет нужду в тебе, получившем меньше; а величайшее дарование и превосходнейший путь есть любовь.

Этими словами он хотел соединить их друг с другом двояким образом, – той мыслью, что при любви они не ниже других, и той, что прибегающие к ней и содержащие ее в себе уже не подвергаются никаким слабостям человеческим, как потому, что имеют корень дарований, так и потому, что уже не могут завидовать другим, хотя бы сами не имели ничего; кто однажды пленен любовью, тот чужд зависти. Потому, показывая им, какие блага они получают от любви, и изображая плоды ее, он самыми похвалами ей облегчает их болезни; каждое слово его служит достаточным лекарством для исцеления их ран. Так: "долготерпит", говорит он, против имеющих распри друг с другом; "милосердствует" – против несогласных и тайно враждующих между собой; "не завидует" – против завидующих имеющим больше их; "не превозносится" – против разделившихся; "не гордится" – против тщеславных; "не бесчинствует" – против не хотящих снисходить к другим: "не ищет своего" – против презирающих других; "не раздражается, не мыслит зла" – против оскорбляющихся обидами; "не радуется неправде, а сорадуется истине" – опять против завидующих; "все любит" – против огорчающихся наветами; "всего надеется" – против отчаивающихся; "все терпит, никогда не перестает" – против тех, которые легко впадают во вражду. Когда таким образом со всех сторон и со всей силой он показал величие любви, тогда делает то же с другой важнейшей стороны, превозносит ее достоинство посредством другого сравнения и говорит: "хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут". Если эти два дара были ниспосланы для веры, то с распространением ее повсюду употребление их уже излишне. Но любовь друг к другу не прекратится, а еще более будет возрастать и здесь и в будущем веке, и тогда еще более, нежели теперь. Здесь многое ослабляет любовь, – деньги, (житейские) дела, телесные страсти, душевные болезни; а там не будет ничего такого. Впрочем, в том, что упразднятся пророчества и языки, нет ничего удивительного; а что упразднится знание, это кажется странным, а он именно и присовокупил: "и знание упразднится". Как? Неужели мы тогда будем жить в неведении? Нет, тогда-то в особенности и должно увеличиться знание, как и он сказал: "тогда познаю, подобно как я познан" (ст.12). Потому, чтобы ты не подумал, что и оно упразднится подобно пророчествам и языкам, он, после слов: "и знание упразднится", не остановился, но показал и способ упразднения, тотчас присовокупив: "отчасти знаем, и отчасти пророчествуем". "Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится" (ст.9-10). Следовательно, упразднится не знание, а неполнота знания, потому что мы будем знать не только это, но и гораздо большее. Так, – поясню это примером, – теперь мы знаем, что Бог существует везде, но как, не знаем; знаем, что Он сотворил все существующее из ничего, а каким образом, не знаем; знаем, что Он родился от Девы, а как, не знаем. Тогда же узнаем об этом более и яснее. Потом он показывает и то, какое различие (между тем и другим знанием), и что (теперь) недостает не мало: "когда", говорит, "я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое" (ст.11). И далее объясняет то же другим примером: "теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло" (ст.12).

2. Далее, так как тусклое стекло все же несколько представляет видимый предмет, он присовокупляет: "гадательно", чтобы показать, что настоящее знание в высшей степени неполно. "Тогда же лицом к лицу", – не потому, будто Бог имеет лицо, но чтобы выразить яснее и удобопонятнее. Видишь ли, как возрастут все наши познания? "Теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан". Видишь ли, как он двояким образом смиряет гордость их, – тем, что знание неполно, и тем, что даже и такое знание они имеют не сами от себя? Не я, говорит, познал Его, но Он сам познал меня. Как Он сам наперед познал меня теперь и сам снизошел ко мне, так и я достигну до Него тогда гораздо больше, нежели теперь. Сидящий во мраке, прежде нежели увидит солнце, не сам приходит к прекрасным лучам его, но они являют ему себя, когда засияют; а когда он примет сияние их, тогда уже и сам стремится к свету. Такой же смысл в словах: "подобно как я познан", – не тот, будто мы познаем Его так, как Он нас, но как Он сам снизошел к нам ныне, так и мы достигнем до Него тогда, узнаем многое такое, что ныне сокровенно, и сподобимся блаженнейшей беседы и премудрости. Если же Павел, знавший столько, был младенцем, то представь, каково (будущее знание); если (настоящее есть) тусклое стекло и гадание, то пойми отсюда, каково самое лицо. Чтобы хотя немного объяснить тебе это различие и ввести в душу твою хотя некоторый луч разумения этого предмета, припомни теперь, когда воссияла благодать, о временах подзаконных. До благодати тогдашнее казалось чем-то великим и удивительным; но после благодати, послушай, что говорит о том Павел: "то прославленное даже не оказывается славным с сей стороны, по причине преимущественной славы" (2Кор.3:10). Но чтобы сказанное мной сделалось еще более ясным, возьмем какое-нибудь одно из тогдашних священнодействий, и ты увидишь различие; представим, если хочешь, пасху ветхозаветную и новозаветную, и ты поймешь преимущество (последней пред первой). Иудеи совершали ее, но совершали как бы в зеркале и гадании; неизреченных же тайн они даже и на уме никогда не имели, и не знали, что прообразовали их действия; они видели закланного агнца, кровь бессловесного и помазанные ею двери; а что воплотившийся Сын Божий будет заклан, избавит всю вселенную, даст в снедь грекам и варварам Кровь Свою, отверзет для всех небо, предложит тамошние блага человеческому роду, вознесет окровавленную плоть выше неба и неба небес и вообще выше всех горних воинств – ангелов, архангелов и прочих сил, и посадит ее на самом царском престоле одесную Отца в сиянии неизреченной славы, – этого никто из них и даже никто из других людей не знал тогда и не мог представить в уме своем. Но что говорят люди, дерзкие на все? Говорят, будто слова: "теперь знаю я отчасти", сказаны (апостолом) о делах домостроительства; а о Боге будто бы имел он совершенное знание. Как же он называет себя младенцем, как – видящим в зеркале и гадании, если он имел полное знание? Почему он приписывает такое знание исключительно Духу и никакой другой сотворенной силе, когда говорит: "ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия" (1Кор.2:11)? И Христос также приписывает это Себе одному, когда говорит: "это не то, чтобы кто видел Отца, кроме Того, Кто есть от Бога; Он видел Отца" (Ин.6:46), называя видением самое ясное н совершенное знание. И как знающий существо (Божие) может не знать дел домостроительства Его? Ведь знание первого выше последнего. Следовательно, скажут, мы не знаем Бога? Нет, мы знаем, что Он есть, но не знаем, что такое Он по существу Своему. Чтобы тебе убедиться, что слова: "теперь знаю я отчасти", (апостол) сказал не о делах домостроительства, выслушай, что далее он присовокупил: "а тогда познаю, подобно как я познан"; а он познан не делами домостроительства, но Богом. Итак, пусть никто не считает этого преступления маловажным и незначительным, но двойным, тройным и многократным, потому что безрассудно не только то, что они хвалятся знанием, свойственным одному Духу н единородному Сыну Божию, но и то, что они считают себя достигшими всего посредством собственных умствований, тогда как и Павел не мог даже этого разумения отчасти иметь без откровения свыше; и не могут они указать, чтобы в Писании где-нибудь было сказано нам об этом. Впрочем, оставим их безумие и перейдем к последующим словам о любви. Не довольствуясь вышесказанным, (апостол) присовокупляет: "а теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше" (ст.13).

3. Вера и надежда прекращаются, когда являются блага, составляющие предмет веры и надежды. Павел объяснил это, когда сказал: "надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо если кто видит, то чего ему и надеяться?" (Рим.8:24). И еще: "вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом"[1] (Евр.11:1). Потому они прекращаются, когда те являются; а любовь тогда особенно и возрастает и делается сильнейшей. Вот новая похвала любви. Не довольствуясь прежде сказанным, (апостол) старается найти в ней еще нечто иное. Смотри: он сказал. что любовь есть великий дар и превосходнейший путь к дарам; сказал, что без нее дарования не приносят большой пользы; начертал ее образ обильно; а теперь хочет иначе возвысить ее и показать величие ее тем, что она не прекращается. "А теперь", говорит, "пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше". Почему же любовь больше? Потому, что те проходят. Если же такова сила любви, то он справедливо далее присовокупляет: гонитесь за любовью (14:1); нужно гнаться и сильно стремиться к ней: так она улетает от нас, и столько препятствий стремлению к ней! Потому нам нужны великие усилия, чтобы достигнуть ее. Чтобы выразить это, Павел не сказал: ищите любви, но: гонитесь за ней, побуждая нас и воспламеняя к ее достижению. И Бог от начала принимал множество мер, чтобы насадить ее в нас. Он даровал всем нам одну главу – Адама. Для чего все мы не происходим из земли? Для чего не (происходим) совершенными, как он? Для того, чтобы рождение, воспитание и происхождение друг от друга привязывали нас друг к другу. Потому Он не сотворил и жены из земли. Так как единства природы было бы недостаточно для побуждения нас к единодушию, если бы мы не имели одного прародителя, то Он сделал и это. Если мы ныне, разделяясь одними только местами, чуждаемся друг друга, то тем более было бы так, если бы род наш имел два начала. Потому Он и соединил как бы одной главой все тело человеческого рода. И так как в начале, по-видимому, было два лица, то смотри, как Он опять соединил их и совокупил в одно посредством брака: "потому", сказал Бог, "оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть" (Быт.2:24). Не сказал: жена, но: человек, потому что в нем привязанность бывает сильнее; а сильнейшей сделал ее для того, чтобы силой этой любви превосходнейшее существо преклонить и привязать к слабейшему. Так как надлежало установить и брак, то Он сделал жене мужем того, от кого она произошла. Для Бога все ниже любви. Если и при этом первый человек скоро впал в такое безумие и диавол посеял такую вражду и зависть, то чего не сделалось бы, если бы они происходили не от одного корня? Далее, устраивая, чтобы один повиновался, а другой повелевал, – так как равенство чести часто производит вражду, – Он учредил не народное правление, но царское, и подобно как в войске, такой же порядок можно видеть в каждом доме. Муж занимает место царя; жена – место правителя и военачальника; дети получили власть третьей степени; затем власть четвертой степени принадлежит рабам, – потому что и они имеют власть над низшими, и часто который-нибудь один бывает поставлен над всеми, заменяя господина, будучи, впрочем сам рабом; потом и между ними опять есть еще другие степени власти: иная у жен, иная у детей, и у самих детей также различные, сообразно с возрастом и полом, потому что и у детей женский пол имеет власть неодинаковую (с мужским). Везде Бог устроил степени и разнообразие власти, чтобы все пребывало в единодушии и великом согласии. Потому и прежде размножения рода нашего, когда были только два первых человека, Он повелел одному начальствовать, а другой подчинятъся. Чтобы (первый) не стал презирать и не отверг (последней), как низшей, смотри, как Бог почтил и соединил ее с ним еще прежде сотворения: "сотворим ему помощника" (Быт.2:18), сказал Он, выражая, что она сотворена для его пользы, и таким образом соединяя его с тою, которая для него сотворена, так как мы бываем особенно расположены к тому, что сделано для нас. Чтобы опять не стала превозноситься она, как назначенная в помощь ему, и не расторгла этих уз, Бог сотворил ее из ребра его, внушая, что она есть часть целого тела. А чтобы и муж не стал превозноситься этим, дальнейшее Он не предоставил ему одному, как принадлежало ему одному предыдущее, но сделал противное тому, устроив деторождение, в котором хотя отдал предпочтение мужу, однако не все предоставил ему.

4. Видишь ли, сколько Бог устроил уз любви? Во всем этом заключаются естественные залоги единодушия. Подлинно, к нему приводит единство природы, – так как "всякое животное любит подобное себе" (Сир.13:19), – происхождение жены от мужа, и детей от них обоих. Отсюда происходят многие роды любви: одного мы любим как отца, другого как деда, одну как мать, другую как кормилицу, одного опять как сына, внука, или правнука, другую как дочь, или внуку, одного как брата, другого как племянника, одну как сестру, другую как племянницу. Впрочем для чего исчислять все виды родства? (Бог) употребил и другое побуждение к любви: запретив браки между родственниками, Он обратил нас к чужим, а их расположил к нам. Так как они не соединены с нами естественным родством, то Он соединил иначе – посредством брака, совокупляя посредством одной невесты целые дома и сводя целые роды с родами. Не бери в жены, сказал Он, сестры твоей, ни сестры отца, ни иной девицы, имеющей с тобою такое родство, которое препятствует браку, – перечислив поименно виды подобного родства (Лев.18). Довольно для любви твоей к ним того, что ты родился из одной с ними утробы, или связан с ними другим образом. Для чего же и стеснять широту любви? Для чего более надлежащего усиливать расположение к любви здесь, тогда как можешь получить иной повод к любви, взяв жену из чужих и с нею ряд родственников, – мать, отца, братьев и их ближних? Видишь ли, сколь многими способами (Бог) соединил нас? Но Он не удовольствовался и этим, а устроил еще, что мы имеем нужду друг в друге, чтобы и таким образом соединить нас, так как нужда особенно производит общение. Для того Он не попустил, чтобы все находилось всюду, чтобы и этим заставить одних иметь общение с другими. Устроив так, что мы имели нужду друг в друге, Он сделал также и сношения удобными. Если бы этого не было, то опять возникли бы неприятности и затруднения; если бы например имеющий нужду во враче, плотнике или другом ремесленнике должен был совершать далекое путешествие, то все погибло бы. Потому Он и устроил города, и собрал всех вместе. А чтобы и к живущим далеко мы могли отправиться удобно, Он распростер между (городами) море и послал быстрые ветры, сделав таким образом сообщения удобными. В начале же Он поселил всех в одном месте и рассеял не прежде, как первые люди, получившие этот дар, злоупотребили согласием. Так Он соединил нас всеми способами – и природой, и родством, и языком, и местом! Он не хотел, чтобы мы лишились рая, – ведь, если бы хотел, то не поселил бы в нем первозданного человека, – но виновен в том нарушивший заповедь; не хотел также, чтобы мы были разноязычными, – а иначе сделал бы это в начале, – но тогда "на всей земле был один язык и одно наречие" (Быт.11:1). Поэтому и когда надлежало истребить живущих на земле, Он даже тогда не создал нас из другого вещества и не переселил (на небо) праведника, но, оставив его среди потопа, как бы какую искру вселенной, опять возжег род наш от блаженного Ноя. В начале Он установил одну власть, поставив мужа над женой; но когда род наш пришел в великое расстройство, то Он учредил и другие (власти) – господ, правителей; и это также для любви. Злоба развращала и погубляла род наш, – потому Он посадил среди городов судей, как бы каких врачей, чтобы они, истребляя злобу, как бы какую заразу любви, собирали всех в одно. А чтобы не только в городах, но и в каждом доме было великое согласие, Он почтил мужа властью и преимуществом, а жену вооружил страстью, и между обоими поставил дар чадородия, употребив кроме того и другие связи любви. Не все Он предоставил мужу, и не все – жене, но все разделил между обоими, вручив ей дом, а ему торжище, предоставив ему снискивать пропитание, – он именно возделывает землю, – а ей устраивать одежду, – именно пряжа и ткание дело жены, ей дал Он искусство прясть. Но да погибнет сребролюбие, нарушающее такой порядок! Изнеженность многих обратила и мужей к пряже и дала им в руки ткацкие челноки, уток и кросна. Впрочем и при этом сияет промышление божественного домостроительства. И жена весьма нам нужна в других вещах необходимейших, и низшие нужны нам для поддержания нашей жизни: потребность эта такова, что хотя бы кто был богаче всех людей, однако не может чуждаться общения с другими и не нуждаться в беднейшем. Не только бедные имеют нужду в богатых, но и богатые в бедных, и первые даже более в последних, нежели последние в первых.

5. Чтобы тебе видеть это яснее, построим, если угодно, два города, один состоящий из богатых, а другой – из бедных; пусть в городе богатых не будет ни одного бедного, а в городе бедных ни одного богатого человека; отделим тщательно один от другого и посмотрим, который из них более будет в состоянии удовлетворить себе. Если найдем, что город бедных может сделать это, то очевидно, что богатые более будут нуждаться в них. В городе богатых не будет ни одного ремесленника, ни строителя, ни плотника, ни сапожника, ни хлебопекаря, ни земледельца, ни кузнеца, ни веревочника, – ни одного из подобных людей. Да и кто из богатых захочет когда-нибудь приняться за такие дела, если и сами занимающиеся ими, когда разбогатеют, не переносят трудностей таких работ? Как же будет существовать этот город? За деньги, скажешь, богатые купят все это у бедных? Следовательно, они не удовлетворяют сами себе, если нуждаются в бедных. Как они будут строить дома? Или купят и их? Но это невозможно по существу дела. Потому необходимо пригласить сюда ремесленников и нарушить закон, который мы постановили вначале, когда населяли город; помните, мы сказали, чтобы не было в нем ни одного бедного. Но вот нужда, против нашей воли, призвала и поселила их здесь. Отсюда видно, что городу невозможно существовать без бедных; и если город будет продолжать не принимать никакого из них, то он уже не будет городом и погибнет. Итак, он не удовлетворит себе, если не соберет у себя бедных, как бы каких спасителей. Посмотрим теперь на город бедных, будет ли и он так нуждаться, лишившись богатых. Но наперед определим богатство и объясним, в чем оно состоит. Что же такое – богатство? Золото, серебро, драгоценные камни, шелковые, пурпуровые и золотые одежды. Объяснив, что такое богатство, извергнем его из города бедных, если хотим устроить чисто город бедных; пусть здесь даже во сне не видится золото и золотые одежды, а если хочешь, то и серебро и серебряные вещи. Что же, скажи мне, в нужде ли будут жить обитатели этого города? Нет. Нужно ли построить дом, для этого требуется не серебро, золото и жемчуг, но искусство и руки, и не просто руки, а мозолистые, пальцы заскорузлые, великая сила, дерево и камни; нужно ли выткать одежду, для этого опять требуется не золото и серебро, но руки, искусство и способные к работе женщины; нужно ли копать и возделывать землю, для этого также кто нужен – богатые или бедные? Очевидно, что бедные. Если надобно будет ковать железо, или делать что-нибудь другое подобное, для этого особенно требуется нам такой народ. Когда же нам могут быть нужны богатые? Уж не тогда ли, когда бы потребовалось разрушить город? Подлинно, если с их появлением эти любомудрые люди, – любомудрыми я называю тех, которые не ищут ничего лишнего, – впадут в страсть к золоту и жемчугу, предадутся праздности и роскоши, то они погубят все. Если же, скажешь, богатство бесполезно, то для чего оно дано Богом? А откуда известно, что богатство от Бога? Писание, скажешь, говорит: "Мое серебро и Мое золото", и кому хочу, дам его (Агг.2:8). Здесь, если бы не было стыдно, я засмеялся бы громким смехом, в посмеяние говорящих это; как малые дети, сидящие за царской трапезой, вместе с такой пищей кладут в рот все, что случится, так и они, вместе с словами божественных Писаний, приводят и свои вымыслы. Я знаю, что слова: "Мое серебро и Мое золото" сказаны пророком; но слова: и кому хочу, дам его не прибавлены, а привнесены этими невеждами. А для чего они сказаны, я объясню вам. Пророк Аггей часто обещал иудеям, что, по возвращении их из Вавилона, храм будет восстановлен в прежнем виде, но некоторые не верили словам его и считали почти невозможным, чтобы дом (Божий) опять явился таким же из пепла и праха; потому он, чтобы уничтожить их неверие, говорит им от лица Божия как бы так: чего вы страшитесь? Почему не веруете? "Мое серебро и Мое золото"; Я не имею нужды занимать у других, чтобы украсить дом Свой. В подтверждение этого он присовокупил: "слава сего последнего храма будет больше, нежели прежнего" (Агг.2:10). Итак, не будем вплетать паутинных тканей в царскую одежду: ведь если тот, кто был бы обличен в примешивании к багрянице негодных нитей, подвергся бы жестокой казни, то тем более в предметах духовных подобный поступок есть немаловажный грех. Но что я говорю о прибавлении и убавлении? От одной точки и от одного неправильного чтения (Писания) часто рождались многие нелепые мысли.

6. Откуда же, скажешь, богатые? Ведь сказано: "бедность и богатство – от Господа" (Сир.11:14). Но спросим возражающих нам: всякое ли богатство и всякая ли бедность от Господа? Кто может сказать это? Мы видим, что многие собирают великое богатство хищением, гробокопательством, чародейством и другими подобными способами, и, владея им, даже недостойны жизни. Что же, отвечай мне, можно ли сказать, что это богатство от Бога? Нет. Откуда же? От греха. Блудница, оскверняя свое тело, обогащается; благообразный юноша, часто продавая красоту свою, постыдно приобретает золото; гробокопатель, разрывая могилы, собирает неправедное богатство; также – и вор, подкапывая стены. Итак всякое ли богатство от Бога? Что же, спросишь, скажем мы на упомянутое изречение? Наперед выслушай, что бывает и бедность не от Бога, а потом обратимся к упомянутому изречению. Когда какой-нибудь невоздержный юноша растратит богатство на блудниц, на чародеев, или на какие-нибудь другие подобные прихоти, и сделается бедным, то не явно ли, что это произошло не от Бога, но от собственного его невоздержания? Также, если кто сделается бедным от праздности, если кто впадет в нищету от безрассудства, или от того, что предпринимал дела опасные и беззаконные, то не совершенно ли явно, что никто из них и им подобных не введен в эту бедность Богом? Итак, Писание говорит ложь? Да не будет! Но заблуждаются те, которые не исследуют всего написанного с надлежащим тщанием. Ведь если известно, что Писание не ложно, и если доказано, что не всякое богатство от Бога, то недоумение происходит от вины невнимательных читателей. Здесь, освободив Писание от нареканий, нам следовало бы остановиться, чтобы тем наказать вас за небрежение к Писанию; но так как я весьма жалею вас и не могу долго видеть вас в смущении и беспокойстве, то теперь же предложу и разрешение, объяснив наперед, кто сказал упомянутые слова, когда и кому. Бог не одинаково беседует со всеми, подобно как и мы не одинаково говорим с детьми и с людьми взрослыми. Когда же это сказано, кем и кому? Соломоном, в Ветхом Завете, иудеям, не знавшим ничего, кроме предметов чувственных, и по ним судившим о силе Божией. Они говорили: "Может ли Он дать и хлеб?" (Пс.77:20). И еще: "какое знамение" покажешь нам? "Отцы наши ели манну в пустыне" (Ин.6:30-31). "Их бог – чрево" (Флп.3:19). Таким образом они судили о Боге; потому (Премудрый) говорит им, что для Него возможно и это, – делать и богатыми и бедными, не потому, будто Он непременно делает это, но может делать, когда хочет. Так (пророк) говорит: "запретит Он морю, и оно высыхает, и все реки иссякают" (Наум.1:4); но этого никогда не было. Как же пророк говорит об этом? Не как о бывающем всегда, но как о том, что Он может сделать. Какую же Он посылает бедность и какое богатство? Вспомни патриарха и узнаешь, какое богатство посылается Богом. Он сделал богатым Авраама и после него Иова, как этот последний сам говорит: "неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?" (Иов.2:10). И богатство Иакова происходило отсюда. Бывает от Него и бедность, достойная одобрения, которую некогда Он предлагал богатому в следующих словах: "если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и приходи и следуй за Мною" (Мф.19:21); также – ученикам, когда давал им следующую заповедь: "не берите с собою ни золота, ни серебра, ни двух одежд" (Мф.10:9-10). Итак, не говори, что Он дает всякое богатство; известно, что оно собирается и убийствами, и хищением, и множеством других способов. Но возвратимся к прежнему вопросу. Если богатые нисколько не полезны нам, то для чего они и существуют? Что сказать на это? То, что бесполезны те богатые, которые такими способами сами сделали себя богатыми, а обогащенные Богом весьма полезны. Это можешь узнать из самых дел их. Авраам владел богатством на пользу всех странников и имевших нужду. Когда пришли к нему три, как думал он, человека, то он заколол тельца и замесил три меры пшеничной муки; вспомни, как он, сидя у ворот во время полудня, щедро и усердно разделял со всеми свое имущество, предлагая кроме имущества и телесное служение, и притом в такой старости; он был пристанищем странников и терпевших нужду, и не считал своим ничего, даже собственного сына, – по повелению Божию, отдал и его; отдал вместе с сыном и себя и весь дом, когда поспешал спасти племянника; притом делал это не для приобретения имущества, но единственно по человеколюбию, так как, когда спасенные им сделали его распорядителем добычи, он отказался от всего, "даже нитки и ремня от обуви" (Быт.14:23).

7. Таков же был блаженный Иов. "Двери мои", говорит он, "я отворял прохожему" (Иов. 31:32); "я был глазами слепому и ногами хромому; отцом был я для нищих" (29:15-16); и "странник не ночевал на улице" (31:32); "отказывал ли я нуждающимся в их просьбе?" (ст.16) "позволял ли немощному выходить из моих дверей с пустой пазухой?"[2] (31:34). И гораздо больше этого, – чтобы нам теперь не исчислять всего, – он постоянно делал, употребляя все свое богатство на нуждающихся. А не хочешь ли посмотреть на тех, которые сделались богатыми не от Бога, и узнать, как они пользовались богатством? Посмотри на (богача, упомянутого) с Лазарем, даже не уделявшего крупиц; посмотри на Ахаава, присвоившего виноградник; посмотри на Гиезия; посмотри на всех подобных людей. Приобретающие праведно, получив (богатство) от Бога, употребляют его согласно с заповедями Божиими; а оскорбляющие Бога в приобретении делают то же и в употреблении, расточая его на блудниц и праздных нахлебников, или закапывая и запирая, а не уделяя ничего бедному. Почему же, скажешь, Бог попускает таким людям делаться богатыми? Потому, что Он долготерпелив и хочет привести нас к покаянию; потому, что Он уготовал геенну и назначил день, в который будет судить вселенную. Если бы Он тотчас наказывал обогащающихся неправедно, то Закхей не имел бы времени раскаяться и отдать вчетверо больше того, что похитил, с приложением половины собственного имущества; Матфей не мог бы перемениться и сделаться апостолом, если бы не имел надлежащего времени, и многие другие подобные. Потому Он долготерпит, призывая всех к покаянию. Если же они не захотят (покаяться) и будут продолжать то же, то о них сказал Павел, что они "по упорству твоему и нераскаянному сердцу", собирают себе гнев "на день гнева и откровения праведного суда от Бога" (Рим.2:5). Чтобы нам избежать этого гнева, будем собирать богатство небесное и искать бедности, достойной одобрения. Тогда мы получим и будущие блага, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[1] Здесь синодальный текст совсем не выражает той мысли, которая содержится в оригинале. Славянский перевод: "есть же вера уповаемых извещение, вещей обличение невидимых" – значительно ближе, но тоже не совсем точен. Вообще это место очень трудно для перевода. Гр. ελεγχος, переданное в слав. как "обличение", Златоуст понимает в смысле "отвержение", в противоположность υποστασις – слав. "извещение". В целом мысль можно перефразировать так: "действие веры состоит в утверждении вещей ожидаемых и устранении невидимого", т. е. превращении в видимое

[2] Перев. проф.Юнгерова

БЕСЕДА 35

"Достигайте любви; ревнуйте о дарах духовных, особенно же о том, чтобы пророчествовать" (1Кор.14:1).

1. Обстоятельно показав (коринфянам) все достоинство любви, (апостол) наконец убеждает их ревностно стремиться к ней; потому и говорит: достигайте (διώκετε). Гонящийся за чем-нибудь видит только то, чего старается достигнуть, устремляет к тому все внимание и не отстает, пока не достигнет. Когда он не может достигнуть сам собой, то старается остановить бегущего при помощи находящихся впереди его, с великим усердием убеждая находящихся вблизи задержать бегущего и задержав не выпускать, пока он сам не достигнет до него. Так же будем поступать и мы: если не достигаем до любви, то будем просить находящихся близко к ней задержать ее, пока мы не приблизимся к ней; а когда достигнем, то постараемся не опускать ее, чтобы она опять не убежала от нас. Она часто удаляется от нас, потому что мы обращаемся с ней не надлежащим образом и предпочитаем ей все другое. Потому надобно употреблять все меры, чтобы крепко держать ее. Если будет так, то мы без большого или, лучше, без всякого труда, а напротив с радостью и торжеством, будем идти по узкому пути добродетели. Потому (апостол) и говорит: держитесь ея. Далее, чтобы не подумали, будто он вел речь о любви для того, чтобы унизить дарования, присовокупляет: "ревнуйте о дарах духовных, особенно же о том, чтобы пророчествовать". "Ибо кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу; потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом; а кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение" (ст.2-3). Здесь он сравнивает дарования, и поставляет ниже других дар языков, доказывая, что он и не совсем бесполезен, и не очень полезен сам по себе. Коринфяне много превозносились им и считали его великим дарованием, – считали великим потому, что апостолы получили его прежде всего и с такой торжественностью. Но это не делало его превосходнее других. Почему апостолы получили его прежде всего? Потому что должны были ходить повсюду. Как во время столпотворения один язык разделился на многие, так тогда многие языки часто принадлежали одному человеку, и один и тот же говорил на персидском, на римском, на индийском и на многих других языках, по внушению Духа. Такое дарование называлось даром языков, потому что (владевший им) мог говорить вместе на многих языках. Смотри же, как (апостол) и уничижает его и возвышает; словами: "ибо кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу; потому что никто не понимает его", уничижает, показывая, что это дарование не очень полезно; а далее словами: "он тайны говорит духом", опять возвышает, чтобы оно не показалось излишним, бесполезным и напрасно данным. "А кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение". Видишь ли, с какой стороны он доказывает превосходство этого дарования? Со стороны его общеполезности. И везде он предпочитает то, что приносит пользу многим. А те, скажи мне, разве не людям говорили? Но не с таким назиданием, увещанием и утешением.

Иметь вдохновение от Духа одинаково свойственно обоим, и пророчествующему и говорящему языками; но первый, т. е. пророчествующий, имеет преимущество пред последним в том, что он еще полезен слушателям. Говорящих языками не слышали не имевшие этого дарования. Что же? Неужели они не назидали никого? Да, говорит, только самих себя. Потому (апостол) и присовокупляет: "кто говорит на незнакомом языке, тот назидает себя" (ст.4). Каким же образом, если он не знает, что говорит? Но здесь (апостол) беседует о тех, которые знали, что говорили, знали сами, но не могли передать другим. "А кто пророчествует, тот назидает церковь". Какое различие между одним и церковью, такое же различие между первым и последним. Видишь ли мудрость (апостола), как он не обращает этого дара в ничто, а показывает, что он, хотя приносит пользу, но малую, и достаточен только для обладающего им? Потом, чтобы не подумали, будто он по зависти к ним унижает языки, – а дар этот имели многие, – он отклоняет их подозрение и говорит: "желаю, чтобы вы все говорили языками; но лучше, чтобы вы пророчествовали. Ибо пророчествующий превосходнее того, кто говорит языками, разве он притом будет и изъяснять, чтобы церковь получила назидание" (ст.5). Выражения: лучше и превосходнее означают не противоположность, но преимущество.

2. Отсюда также видно, что он не порицает дарования, но руководит слушателей к лучшему, показывая и свое попеченис о них, и свою душу, чуждую всякой зависти. Не сказал: двое или трое; но – "желаю, чтобы вы все говорили языками", и не только этого желаю, но и того, чтобы вы пророчествовали, и последнего более, нежели первого, "ибо пророчествующий превосходнее". Когда уже объяснил и доказал предмет, тогда и объявляет свое желание, впрочем не просто, но с прибавлением: "разве он притом будет и изъяснять"; если он будет способен и к этому, т. е. к истолкованию, тогда, говорит, он делается равным пророку, потому что тогда многие получают пользу. Надобно особенно заметить, как он во всем ищет ее (пользы) прежде всего. "Теперь, если я приду к вам, братия, и стану говорить на незнакомых языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, илипознанием, или пророчеством, или учением?" (ст.6)? Но что, продолжает он, говорить о других? Пусть говорящим языками будет Павел: и тогда не будет никакой пользы слушателям. Говорит это с целью показать, что он ищет полезного для них, и что он не питает вражды к имеющим этот дар, если не отказывается признать его бесполезным даже в собственном своем лице. Неприятное он всегда прилагает к собственному лицу, как и в начале послания сказал: "кто Павел? Кто Аполлос? Кто Кифа?" (1Кор.3:5). То же делает и здесь: и я, говорит, не принесу вам пользы, "когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением". Смысл слов его следующий: если я не скажу вам чего-нибудь такого, что может быть для вас удобопонятным и ясным, а только покажу, что я имею дар языков, то, выслушав языки, вы отойдете, не получив никакой пользы. "И бездушные вещи, издающие звук, свирель или гусли, если не производят раздельных тонов, как распознать то, что играют на свирели или на гуслях?" (ст.7). Какая польза от слов, которых вы не понимаете? И что я говорю, продолжает он, что это бесполезно у нас, что полезно только ясное и понятное для слушателей? То же можно видеть и на бездушных музыкальных инструментах: если например будешь дуть в свирель, или ударять в гусли без надлежащего ритма и гармонии, но смешанно и как попало, то не доставишь удовольствия никому из слушателей, потому что и от нечленораздельных (инструментов) требуется некоторая ясность, и если будешь ударять в гусли или дуть в свирель неискуссно, то не сделаешь ничего. Если же от бездушных (предметов) мы требуем такой ясности, стройности и раздельности, если бессмысленным звукам мы стараемся и усиливаемся придать великий смысл, то тем более требуется осмысленность от одушевленных и разумных людей и духовных дарований. "И если труба будет издавать неопределенный звук, кто станет готовиться к сражению?" (ст.8). От вещей не необходимых (апостол) переходит к необходимейшим и полезнейшим и говорит, что можно видеть то же не только на гуслях, но и на трубе. И от нее бывают стройные звуки, указывающие то на войну, то на что-нибудь другое, то призывающие к нападению, то – к отступлению; и кто не знает этого, тот подвергается крайней опасности. Чтобы объяснить это и указать эту опасность, он и говорит: "кто станет готовиться к сражению?" А кто не делает этого, тот погубляет все. Как же, скажете вы, это относится к нам? К вам это особенно и относится: потому он и присовокупляет: "так если и вы языком произносите невразумительныеслова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер" (ст.9), т. е. не скажете ничего, будете говорить ни для кого. Везде он доказывает бесполезность (дара языков). Но, скажешь, если он бесполезен, то для чего и дан был? Для того, чтобы он был полезен получившему его; а чтобы он был полезен и другим, для того нужно было соединять с ним истолкование. Все это говорит (апостол), желая соединить их друг с другом, чтобы один, не имеющий дара истолкования, призывал на помощь другого, имеющего такой дар, и посредством него делал полезным свой дар. Потому он везде и доказывает несовершенство дара, чтобы хотя таким образом соединить их между собой; и кто думает, что этот дар достаточен для него самого, тот не столько возвышает, сколько унижает его, не устраивая, чтобы он сиял светло при помощи истолкования. Хорош и необходим этот дар, но тогда, когда кто-нибудь объяснит сказанное. И палец – необходимый член, но если отделишь его от прочих, то он будет не столько полезен; необходима и труба, но если она попусту издает звуки, то бывает даже тягостна. Не проявится искусство, если не будет материала; не обработается и материал, если ему не будет сообщена форма. Поставь же голос на место материала, а ясность на место формы, без которой не может быть никакой пользы от материала. "Сколько, например, различных слов в мире, и ни одного из них нет без значения" (ст.10), т. е. столько языков, столько наречий, скифов, фракиан, римлян, персов, мавров, индийцев, египтян, и многих других народов! "Но если я не разумею значения слов, то я для говорящего чужестранец" (ст.11).

3. Не думай, говорит, будто это случается только с нами; то же бывает и со всеми. Таким образом, говоря это, я не порицаю языка, но показываю, что он бесполезен для меня, пока бывает не ясен. Потом, чтобы обличение не было тяжким, он уравнивает вину: буду, говорит, "для говорящего чужестранец, и говорящий для меня чужестранец", не по свойству языка, но по причине нашего незнания. Видишь ли, как он мало-по-малу довел речь до существенного? Так он обыкновенно делает: заимствует примеры издалека и оканчивает тем, что собственно относится к предмету. Сказав о свирели и гуслях, в примере которых было много недостаточного и ненужного, он перешел к трубе, (инструменту) полезнейшему, а потом наконец и к самому языку. Так и прежде, когда доказывал, что апостолам не запрещено получать (содержание от учеников), он начал с земледельцев, пастырей и воинов, а потом обратил речь на ближайшее к предмету, на ветхозаветных священников. Заметь, как он везде старается показать, что самый дар не заслуживает порицания, а переносит вину на получивших его; не сказал: буду чужестранец, но: "для говорящего чужестранец"; и далее не сказал: говорящий чужестранец, но: "говорящий для меня чужестранец". Что же, скажешь, должно делать? Должно не только не порицать, но и увещевать и поучать, как и он сам поступает. Он именно, обличив, укорив и показав бесполезность дара, наконец предлагает совет и говорит: "так и вы, ревнуя о дарах духовных, старайтесь обогатиться ими к назиданию церкви" (ст.12). Видишь ли всегдашнюю его цель, как он постоянно и во всем ищет в виду одно, – нужду многих, пользу церкви, поставляя это как бы каким правилом? И не сказал: чтобы вам получить дарования, но: чтобы "обогатиться", т. е. чтобы иметь их в великом изобилии. Я, говорит, не только далек от желания, чтобы вы не имели их, я напротив желаю, чтобы вы имели их в избытке, если только вы будете употреблять их на общую пользу. А как может быть это, он объясняет далее: "А потому", говорит, "говорящий на незнакомом языке, молись о даре истолкования. Ибо когда я молюсь на незнакомом языке, то хотя дух мой и молится, но ум мой остается без плода. Что же делать? Стану молиться духом, стану молиться и умом; буду петь духом, буду петь и умом" (ст.13-15). Здесь (апостол) показывает, что от них зависит получить дарование: "пусть молится", говорит, т. е. пусть приложит то, что в его власти. Если усердно будешь просить, то получишь. Итак проси, чтобы тебе иметь не один только дар языков, но и дар истолкования, чтобы тебе быть полезным для всех, а не заключить дара в одном себе. "Ибо когда", говорит, "я молюсь на незнакомом языке, то хотя дух мой и молится, но ум мой остается без плода".

Видишь ли, как (апостол) мало-по-малу доводит речь до того, что такой человек бесполезен не только для других, но и для самого себя, так как и его ум остается без плода? Если бы кто говорил только на персидском языке, или на каком-либо другом иностранном, н не знал, что говорит, то он был бы чужестранцем и для себя самого, а не только для других, потому что не разумел бы силы слов. В древности было много таких, которые вместе с даром языков имели дар молитвы; они молились, язык их произносил молитву на персидском или римском наречии, но ум не разумел произносимого. Потому он и говорит: "я молюсь на незнакомом языке, то дух мой молится", т. е. дарование, данное мне и приводящее язык в движение, "но ум мой остается без плода". Что же лучше и полезнее, и как нужно поступать или чего просить у Бога? Того, чтобы молиться и духом, т. е. дарованием, и умом. Потому он и говорит: "стану молиться духом, стану молиться и умом; буду петь духом, буду петь и умом". И здесь он выражает то же, т. е. чтобы и язык говорил, и ум не оставался неведущим сказанного. Если же этого не будет, то может произойти и другое замешательство: "ибо если", говорит, "ты будешь благословлять духом, то стоящий на месте простолюдина[1] как скажет: "аминь" при твоем благодарении? Ибо он не понимает, что ты говоришь. Ты хорошо благодаришь, но другой не назидается" (ст.16-17). Смотри, как неуклонно и здесь он идет к своей цели, везде имея в виду назидание церкви. Невеждой он называет простолюдина и доказывает, что и он терпит немаловажный вред, когда не может сказать: аминь. Смысл слов его следующий: если ты будешь благословлять на языке иностранном, не зная, что говоришь, и не умея истолковать, то простолюдин не может отвечать: аминь; не слыша окончательных слов: во веки веков, он не скажет: аминь. Потом он опять смягчает речь, чтобы не показалось, будто он слишком унижает дар (языков), и как выше говорил, что (такой человек) говорит тайны, говорит Богу, себя назидает, молится духом, предлагая в этом немалое утешение, так и здесь говорит: ты хорошо благодаришь, – так как говоришь по внушению Духа, – но тот, кто ничего не слышит и не понимает сказанного, стоит, не получая большой пользы.

4. После того, как (апостол) против имеющих дар языков сказал, что в этом нет ничего великого, далее, чтобы не подумали, будто он унижает их потому, что сам лишен его, смотри, что он говорит: "Благодарю Бога: я более всех вас говорю языками" (ст.18). То же он делает и в других случаях. Так, намереваясь низложить тщеславные притязания иудейства н показать, что оно уже ничтожно, он наперед изъясняет, что и сам имел (эти притязания) и притом в высшей степени, а потом называет их тщетой: "если", говорит, "кто другой думает надеяться на плоть, то более я, обрезанный в восьмой день, из рода Израилева, колена Вениаминова, Еврей от Евреев, по учению фарисей, по ревности – гонитель Церкви Божией, по правде законной – непорочный" (Флп.3:4-6). Затем, когда доказал, что сам имел все эти преимущества, говорит: "но что для меня было преимуществом, то ради Христа я почел тщетою" (ст.7). Так он поступает и здесь: "я более всех вас", говорит, "говорю языками"; потому не превозноситесь, как будто вы одни имеете этот дар; и я имею его, и притом гораздо больше вас. "Но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить" (1Кор.14:19). Что значит. "сказать умом моим, чтобы и других наставить"? Говорить то, что понимаю, что могу истолковать и другим, говорить с сознанием и поучать слушателей. "Нежели тьму слов на незнакомом языке". Почему? "Чтобы и других наставить", говорит. Первое доставляет только показную славу, а последнее – великую пользу. Везде он ищет одного – общей пользы. Хотя дар языков был необыкновенным, а дар пророчества обыкновенным, древним, и принадлежал уже многим, между тем как тот стал известен тогда в первый раз, однако (Павел) считал его не очеиь желательным для себя, и даже не пользовался им, не потому, чтобы не имел его, но потому, что искал более полезного. Он был чужд всякого тщеславия и имел в виду только одно, как бы сделать лучшими слушателей. Потому он и мог видеть полезное и для себя и для других, что был свободен от тщеславия; а кто поработил себя этой страсти, тот не может видеть полезного не только для других, но и для себя. Таков был Симон, который, руководясь тщеславием, не видел полезного и для себя (Деян.8); таковы были иудеи, которые потому же предали диаволу собственное спасение.

Отсюда произошли идолы, и внешние (языческие) мудрецы, побуждаемые тем же безумием, впали в нелепые учения. И посмотри, как превратна эта страсть; по ее побуждению одни из них делались бедными, другие собирали богатство. Власть ее такова, что она выражает силу свою даже в вещах противоположных: один тщеславится целомудрием, другой напротив распутством, один – правдой, другой – неправдой, невоздержанием и постом, кротостью и дерзостью, богатством и бедностью. Некоторые из внешних, и имея возможность брать (с других), не брали для того, чтобы им удивлялись. Но апостолы были не таковы: они были чисты от тщеславия и доказали это своими делами. Когда называли их богами и готовы были принести им в жертву увенчанных волов, они не только остановили это, но и разодрали свои одежды (Деян.14). Когда они исцелили хромого и все удивлялись им, они сказали: "что смотрите на нас, как будто бы мы своею силою или благочестием сделали то, что он ходит?" (Деян.3:12). Те избирали бедность между людьми, удивлявшимися бедности; а они – между людьми, презиравшими бедность и прославлявшими богатство, и тем, что получали, продовольствовали нуждавшихся. Так они все делали не из тщеславия, но по человеколюбию! А те, напротив, во всем, равно и с имуществом, поступали, как враги и губители всей природы. Один, как безумный и сумасшедший, напрасно и без пользы потопил в море все свое имущество: другой оставил невозделанным все свое поле. Так они все делали из честолюбия! Но не так поступали апостолы: они и принимали предлагаемое, и раздавали это бедным с такой щедростью, что сами непрестанно терпели голод. Если бы они искали славы, то не поступали бы так, не принимали бы и не раздавали бы, опасаясь, чтобы не навлечь на себя какого-нибудь подозрения. Ведь, кто бросает свое из тщеславия, тот тем более не возьмет чужого, чтобы не показаться имеющим нужду в других и не навлечь на себя подозрения. Они же, как видишь, и служили и сами просили для нуждавшихся. Так они были любвеобильнее всех отцов! Посмотри, как и заповеди их соразмерны и чужды тщеславия: "имея", говорит (апостол), "пропитание и одежду, будем довольны тем" (1Тим.6:8), не так, как тот Синоплянин (Диоген), который без всякой нужды одевался в рубище и жил в бочке, удивлял многих, но пользы не принес никому. А Павел не делал ничего подобного, потому что не руководился честолюбием, но и одевался со всей благопристойностью, и жил всегда в доме, и был совершен в других добродетелях, которые упомянутый киник презирал, проводя жизнь распутную, поступая бесстыдно пред всеми и увлекаясь безумной страстью тщеславия. В самом деле, если бы кто спросил, для чего он жил в бочке, то не нашел бы никакой другой причины, кроме одного тщеславия.

5. Павел давал даже плату за дом, в котором жил в Риме (Деян.28:30). Если он переносил гораздо труднейшее, то тем более мог бы также (жить вне дома). Но он не искал славы, этого дикого зверя, злого демона, язвы вселенной, ядовитой ехидны. Как ехидна расторгает зубами чрево матери, так и эта страсть терзает питающего ее. Где же найти лекарство против этой разнообразной болезни? Нужно помышлять о тех, которые преодолели ее, и, взирая на пример их, согласно с тем устроять собственную жизнь. И патриарх Авраам... Но пусть никто не обвиняет нас в тождесловии за то, что о нем мы вспоминаем часто и при всяком случае. Это особенно и делает его удивительным, а не подражающих ему лишает всякого оправдания. Если бы мы показали некоторую часть добродетели в одном, и часть в другом (человеке) добродетельном, то иной сказал бы, что добродетель неудобоисполнима, так как не легко одному совершить все то вообще, что по частям совершил каждый из святых. Но когда находится один и тот же имеющий все, то какое получат оправдание те, которые после закона и благодати не могут сравниться с жившими прежде закона и благодати? Как же этот патриарх преодолел и победил этого зверя, когда имел распрю с племянником? Будучи обделен и не получив лучшей части, он не скорбел; а вы знаете, что в таких случаях стыд бывает хуже убытка для малодушных, особенно когда человек бывает господином всего, как был тогда он (Авраам), и когда сам, наперед оказав честь, не будет взаимно удостоен чести. Но ничто из всего этого не оскорбило его: получив худшую часть, он остался доволен и, будучи обижен старший младшим, дядя племянником, не вознегодовал и не огорчился, а напротив по прежнему оказывал ему любовь и попечение. Опять, одержав победу в великой и страшной войне и силой прогнав варваров, он не торжествовал победы и не поставил трофея, потому что хотел только спасти (других), а не показать (себя). Опять, когда он принимал странников, и тогда не тщеславился, но сам выходил им на встречу и кланялся, не как благодетельствующий, но как благодетельствуемый, называл пришельцев господами, не зная, кто они, и заставлял жену служить им. И прежде того в Египте, оказавпшсь столь удивительным, получив обратно жену свою и удостоившись такой чести, он ни перед кем не хвалился. Туземцы называли его царем, а он заплатил им даже за могилу (Быт.23). Также, когда он посылал избрать невесту своему сыну, то не приказывал говорить о себе чего-нибудь великого и славного, а просто – привести невесту. Не хочешь ли посмотреть и на живших во времена благодати и видеть, как они были чужды этой страсти даже тогда, когда великая слава учения их распространилась повсюду?

Посмотри на того самого (апостола), которого слова мы слушаем, как он постоянно все приписывает Богу, как он часто вспоминает о грехах своих, а о подвигах никогда; если же бывает принужден сделать это в назидание ученикам, то называет это дело безумием, уступает первенство Петру, не стыдится работать у Прискиллы и Акилы и везде старается показать себя смиренным, не величаясь на торжище и не окружая себя толпами народа, но помещаясь в ряду незнатных. Потому он и говорил: "в личном присутствии слаб" (2Кор.10:10), т. е. не важен и чужд всякого великолепия; и еще: "молим Бога, чтобы вы не делали никакого зла, не длятого, чтобы нам показаться, чем должны быть" (2Кор.13:7). И что удивительного, если он презирает эту (земную) славу? Если он презирает вышнюю славу, царство и геенну, для угождения Христу, – а он именно желает отлучен быти от Христа для славы Христовой, и хотя говорит, что желает подвергнуться этому за Иудеев, но говорит так, чтобы кто-нибудь из безумных не подумал, что данные им обетования он присвояет себе, – если, говорю, он был готов презреть это, то удивительно ли, что он презирает славу человеческую? Но нынешних (людей) губит все, не только желание славы, но и противное тому: оскорбление и опасение бесчестия; если кто станет хвалить тебя, ты надмеваешься, а если станет порицать, ты падаешь духом. Как слабые тела терпят вред и от незначителыных причин, так и низкие души; их губит не только бедность, но и богатство, не только печаль, но и радость, и даже приятное более, нежели печальное, потому что бедность заставляет быть воздержным, а богатство часто доводит до великого зла. И как одержимые горячкой бывают недовольны всем, так и испорченные души от всего терпят вред.

6. Зная это, не будем избегать бедности и удивляться богатству, но будем устроять душу свою так, чтобы она была готова ко всему. Кто строит дом, тот заботится не о том, чтобы на него не лился дождь и не падали (солнечные) лучи, – это и невозможно, – но чтобы он мог вынести все. И кто строит корабль, тот заботится и старается не о том, чтобы его не поражали волны и не касалась морская буря, – это и невозможно, – но чтобы стены корабля были способны вынести все. И кто укрепляет тело, тот также старается не о том, чтобы не было воздушных перемен, но чтобы тело легко переносило все это. Точно так будем поступать и с душой, будем стараться не о том, чтобы избегать бедности, или сделаться богатыми, но чтобы принимать то и другое безопасно для себя самих. Не заботясь о них, будем уготовлять душу пригодной и к богатству и к бедности. Ведь хотя бы и не случилось ничего свойственного людям, – что бывает слишком редко, – и в таком случае не ищущий богатства и умеющий легко переносить все гораздо лучше, чем живущий всегда в богатстве. Почему? Во-первых, такой (человек) имеет опору спокойствия внутри себя, а не вне; как воин, полагающийся на крепость тела и воинское искусство, лучше того, который надеется только на силу оружия, так и огражденный добродетелью лучше того, кто надеется на деньги. Во-вторых, богатый, хотя бы и не впал в бедность, не может быть спокойным, потому что богатство причиняет много бурь и беспокойств. А добродетель напротив доставляет только радость и спокойствие; она делает человека недоступным для коварных врагов, богатство же напротив делает его доступным и удобопреклонным. Из животных олени и зайцы легче всех могут быть уловляемы по своей природной боязливости, а кабан, бык и лев не легко попадают в руки охотников; то же можно видеть на богатых и на живущих в добровольной бедности; последний подобен льву и быку, а первый – оленю и зайцу. Кого в самом деле не боится богатый? Уж не разбойников ли? Не властителей ли? Не завистников ли? Не клеветников ли? Но что я говорю о разбойниках и клеветниках, когда он с подозрением смотрит на самих домашних? И что я говорю (о том времени), когда он еще жив? Даже и по смерти он не свободен от козней хищников; и самая смерть не может доставить ему безопасности, но и мертвого его грабят злодеи. Так опасно богатство! Не только подкапываются жилища, но разрываются и могилы и гробницы. Что же может быть хуже того, если самая смерть не доставляет ему безопасности, но даже лишившись жизни несчастное тело его не освобождается от житейских зол, если злодеи восстают даже против пыли и праха, и притом с большей жестокостью, нежели при его жизни? Тогда, входя в кладовую и разламывая сундуки, они по крайней мере не касались тела и не брали столько, чтобы обнажить самое тело; а теперь нечистые руки гробокопателей не воздерживаются и от этого, но сдвигают с места (и тело), переворачивают его и посмеиваются над ним с великой жестокостью. Когда оно бывает предано земле, то они, лишив его и покрова земли и одежд, оставляют его брошенным в таком виде. Кто же враждебнее богатства, которое при жизни губит душу, а по смерти подвергает поруганию тело и не дает ему покоя в земле, чего не лишены даже осужденные и тяжкие преступники? И с преступниками, наказав их смертью, законодателн ничего более не делают; а их богатство и по смерти подвергает жесточайшему наказанию – быть обнаженными к лишенными погребения: ужасное и жалкое зрелище! Подлинно, участь их тяжелее участи тех, которые подвергаются тому же по определению и гневу судей; последние, пробыв не погребенными один или два дня, предаются земле; а первые, когда бывают преданы земле, тогда именно и обнажаются и подвергаются поруганию. Если воры уходят, не взяв самого гроба, то и этим он обязан не богатству, а бедности; она сохраняет его, так что, если бы мы и гроб покрыли богатством, или устроили бы его не из камня, а из золота, то лишились бы и его. Так неверно богатство! Оно не столько принадлежит имеющим его, сколько занимающимся хищничеством. Потому напрасно было бы доказывать, что невозможно удержать богатство, тогда как имеющие его не находят безопасности даже в день смерти. С умершим кто не примиряется, хотя бы то был зверь, демон, или кто бы ни был? Достаточно одного взгляда на умершего, чтобы тронуться человеку железному и безжалостному; когда кто смотрит на мертвого, хотя бы в нем видел врага и неприятеля, то плачет вместе с ближайшими его друзьями; гнев погасает вместе с жизнью и вместо его является соболезнование; при выносе и погребении никто не различит врага и неврага: так все почитают общую природу и установленные для нее законы! Но богатство, будучи чуждо этого, внушает гнев против имеющих его и делает врагами умершего людей, нисколько не обиженных им, потому что обнажать мертвое тело свойственно жестоким врагам и неприятелям. Природа примиряет с ним тогда и врагов; а богатство вооружает против него и тех, которые не могут ни в чем обвинить его и терзают тело, совершенно уединенное. Многое здесь могло бы склонить на милость, и то самое, что оно мертво, неподвижно, готово обратиться в землю и тление и беспомощно; но ничто подобное не трогает злодеев, преданных преступной страсти. Страсть корыстолюбия, как бы какой жестокий тиран, настоятельно требует от них исполнения своих бесчеловечных повелений и, обращая их в зверей, ведет к гробницам. Нападая на умерших, как дикие звери, они не отказались бы и от тел, если бы (телесные) члены могли принести им пользу. Такие-то плоды мы получаем от богатства: по смерти подвергаемся поруганию и лишаемся могилы, которой удостоиваются даже тяжкие преступники! Неужели после этого, скажи мне, мы будем еще любить такого врага? Нет, братие, нет, увещеваю вас, побежим от него, не оглядываясь назад; если оно и само придет в наши руки, не будем удерживать его у себя, но свяжем его руками бедных; эти узы гораздо лучше могут удержать его; из этих хранилищ оно никогда не убежит, и неверное сделается наконец верным, тихим и кротким, чрез подаяние милостыни. Итак, когда оно придет к нам, будем употреблять его на это дело; если же не придет, не будем искать, изнурять себя и считать блаженными имеющих его. Какое это блаженство? Разве назовешь блаженными занимающихся борьбой с дикими зверями за то, что такие борцы, заключив у себя дорого стоющих животных, стерегут их, между тем как сами не смеют приступить и прикоснуться к ним, боятся их и трепещут. Нечто подобное испытывают и богатые, заключив богатство в своих хранилищах, как дикого зверя. и каждый день получая от него тысячи ран, только не так, как от зверей. Звери, когда бывают выпущены, тогда и причиняют вред встречающимся с ними; а богатство, когда бывает заперто и хранимо, тогда и погубляет приобретших и хранящих его. Сделаем же этого дикого зверя кротким. А он будет кроток, когда мы не станем запирать его, но будем передавать его в руки всех нуждающихся. Таким образом мы получим от него величайшие блага, и настоящую жизнь будем проводить безмятежно и с доброю надеждою, и в будущий день предстанем с дерзновением, которого да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

[1]Гр. του ιδιωτου – невежды

БЕСЕДА 36

Братия! не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни (1Кор.14:20).

1. После многих объяснений и доказательств (апостол) справедливо употребляет теперь речь более сильную, соединенную с великим обличением, и приводит пример, сообразный с предметом. Дети недоумевают и изумляются при виде малых вещей, а при весьма великих не приходят в такое удивление. Подобным образом и имевшие дар языков, который был последним из всех, думали, что они имеют все; потому он и говорит: не дети бывайте, т.е. не будьте неразумными там, где следует быть разумными, но будьте простыми детьми там, где неправда, где тщеславие, где гордость. Кто младенец на злое, тому должно быть и мудрым; как мудрость со злобой не была бы мудростью, так и простота с неразумием не была бы простотой; в простоте надобно избегать неразумия, и в мудрости — злобы. Как лекарства более надлежащего горькие или сладкие не приносят пользы, так и простота и мудрость сами по себе. Потому и Христос, повелевая соединять то и другое, сказал: будьте мудры, как змии, и просты, как голуби (Мф.10:16). Что же значит — младенствоватъ злобою? Даже и не знать, что такое зло; такими быть он желал им, когда говорил: есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние (1Кор.5:1). Не сказал: допускается, но: слышится. Вы верно, говорит, знаете это, потому что слышали о том некогда. Он хотел, чтобы они были и мужами и детьми, детьми на злое, а мужами по мудрости, и муж тогда будет мужем, когда вместе с тем будет младенцем; а пока он не будет младенцем на злое, то не будет и мужем, потому что злой не может быть совершенным, а бывает неразумным. Иными языками и иными устами буду говорить народу сему; но и тогда не послушают Меня, говорит Господь (1Кор.14:21). В законе нигде этого не написано; но он, как я сказал прежде, всегда называет законом все ветхозаветное Писание, и пророческие и исторические книги. Приведенное свидетельство он заимствует из пророка Исаии, чтобы опять ограничить славу дара (языков), для пользы слушателей; и здесь впрочем, говорит о нем с похвалой. Слова но и тогда показывают, что чудо было достаточно для того, чтобы тронуть их; если же они не убедились, то это их вина. Для чего же Бог сделал это, если они не хотели убедиться? Чтобы сделать со своей стороны все нужное. Доказав пророчеством, что упомянутое знамение не очень полезно, (апостол) продолжает: итак языки суть знамение не для верующих, а для неверующих; пророчество же не для неверующих, а для верующих. Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие, то не скажут ли, что вы беснуетесь? Но когда все пророчествуют, и войдет кто неверующий или незнающий, то он всеми обличается, всеми судится. И таким образом тайны сердца его обнаруживаются, и он падет ниц, поклонится Богу и скажет: "истинно с вами Бог" (ст. 22-25). Сказанное здесь может возбудить в ком-нибудь большое недоумение. Если языки служат знамением для неверных, то как он говорит: если неверные увидят вас говорящими на языках, то скажут, что вы беснуетесь? И если пророчество не для неверных, но для верующих, то как получат от него пользу и неверные? Но когда, говорит, все пророчествуют, и войдет кто неверующий или незнающий, то он всеми обличается, всеми судится. И не только этот, но, кроме того, и другой здесь рождается вопрос: языки опять, по-видимому, больше пророчества, потому что если языки служат знамением для неверных, а пророчество для верных, то дар, обращающий и делающий своими чужих, больше дара, назидающего своих. Что же означают сказанные слова? Они не затруднительны, не темны и не противоречат предыдущему, но весьма согласны с ним, если мы вникнем. Пророчество полезно для тех и других, а языки нет.