Творения, том 10, книга 1

БЕСЕДА 6

"И когда я приходил к вам, братия, приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого" (1Кор.2:1-2).

1. Ничто не может сравниться в деятельности с душею Павла, или лучше, не с его душею, – так как он не сам достиг этого, – но с благодатью, которая действовала в нем и побеждала все. И сказанного прежде достаточно было для низложения гордости превозносившихся своею мудростью; достаточно было даже и части сказанного. Но чтобы победа была славнее, он продолжает свою речь, попирая уже поверженных противников. Смотри: привел пророчество: погублю премудрость премудрых: показал премудрость Божию в том, что Бог кажущимся безумием низложил внешнюю мудрость; объяснил, что немудрое Божие премудрее человек; указал, что Бог не только научил чрез людей неученых, но и призвал также неученых; а теперь он доказывает, что и самый предмет проповеди и способ проповедания могли бы иных смутить, однако не смутили. Не только, говорит, ученики – люди простые, но и я проповедающий. "И я, братие", – опять называет их братиями, чтобы смягчить суровость речи, – "приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова". Но, скажи мне, если бы ты захотел придти с высоким словом, мог ли бы? Я, говорит, если бы и хотел, не мог бы: а Христос, если бы восхотел, мог бы (послать); но Он не восхотел, чтобы победа сделалась славнее. Потому и выше, доказывая, что делом Христа и Его волею было, чтобы слово проповедовалось с такой простотой, он говорил: "ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать, не в премудрости слова" (1Кор.1:17). А воля Христа много важнее, несравненно важнее воли Павла. Таким образом, говорит, не высоким словом и не помощью красноречия я возвещаю свидетельство Божие. Не сказал: проповедь, но: свидетельство Божие, что также могло не нравиться, так как он везде проповедовал о смерти; потому и присовокупил: "ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого". Говорит это потому, что он был совершенно чужд внешней мудрости, как и выше сказал: "приходил не в превосходстве слова". Нет сомнения, что ему можно было иметь и это; тот, чьи одежды воскрешали мертвых и тень исцеляла болезни, тем более мог душой своей усвоить красноречие. Последнее свойственно и ученикам, а первое выше всякого искусства. Следовательно, кто знал то, что выше искусства, тот тем более мог знать низшее. Но Христос не попустил этого, потому что это не было полезно. Потому Павел справедливо говорит: "ибо я рассудил быть незнающим ничего", так как и я желаю того же, чего Христос. Мне кажется, что апостол беседует с нимн (коринфянами) гораздо проще, нежели с другими, для того, чтобы низложить гордость их. Итак слова: "ибо я рассудил быть незнающим ничего" сказаны в противоположность внешней мудрости. Я пришел к вам, говорит он, не сплетать силлогизмы и софизмы, или говорить что-либо подобное, но только возвестить, что Христос распят. Те (мудрецы) говорят много и ведут длинные речи о бесчисленных предметах, составляя суждения и умозаключения и сплетая тысячи софизмов: а я пришел к вам говорить не о чем другом, как только о том, что Христос распят, и всех их превзошел, что и служит неизреченным знамением силы Проповедуемого. "И был я у вас в немощи и в страхе и в великом трепете" (1Кор.2:3). Вот еще другое важное обстоятельство. Не только верующие – люди простые, не только проповедующий – человек простой, не только способ учения исполнен простоты, не только самый предмет проповеди может смущать, так как предмет этот – крест и смерть; но вместе с тем были и друтие препятствия, именно опасности и козни, ежедневный страх и гонения. Немощью он часто называет гонения, как например "и немощи плоти моей вы не презрели" (Гал.4:13-14); и еще: "если должно мне хвалиться, то буду хвалиться немощью моею" (2Кор.11:30). О какой немощи? Языческий "правитель царя Ареты стерег город Дамаск, чтобы схватить меня" (ст.32). И еще: "посему я благодушествую в немощах", а в каких, объясняет далее: "в обидах, в нуждах, в притеснениях" (2Кор.12:10). То же говорит и теперь; сказав: "И был я у вас в немощи", он не останавливается на этом, но, чтобы показать. что под немощью он разумеет опасности, присовокупляет: "и в страхе и в великом трепете". Что это? Неужели и Павел боялся опасностей? Да, боялся и сильно боялся. Ведь он был хотя и Павел, а все же человек. И это не вина Павла, но слабость (человеческой) природы, а вместе и похвала его воле, если он, даже боясь смерти и ран, под влиянием страха не делал ничего недостойного. Потому те, которые говорят, что он не боялся ран, не только не делают ему чести, но и много унижают его достоинство. Если бы он не боялся, то какая твердость, или какое любомудрие было бы в перенесении бедствий? А я потому и удивляюсь ему, что он, хотя боялся, и не просто боялся, а трепетал бедствий, однако всегда подвизался со славой и ни при какой опасности не ослабевал, очищая вселенную и везде, на земле и на море, посеевая семена проповеди. "И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости" (ст.4), т.е. чуждо внешней мудрости. Если же проповедь не имела в себе ничего софистического, и призываемые были люди простые, и проповедующий таков же, и кроме того были гонение, страх и трепет, то, скажи мне, каким образом одержана победа? Божественной силой. Потому, сказав: "слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости", присовокупляет: "но в явлении Духа и силы".

2. Видишь ли, как "немудрое Божие премудрее и немощное Божие сильнее человеков" (1Кор.1:25)? Простые проповедники, будучи стесняемы и гонимы, победили гонителей. Почему? Не потому ли, что они внушали веру Духом? Это и значит явление (Духа). Кто, скажи мне, не уверует, видя воскресение мертвых и изгнание бесов? Но так как есть ложные силы, каковы волшебные, то апостол устраняет и эту мысль; не просто говорит: силы, но наперед – Духа, а потом – силы; этим выражает, что все сделанное совершено Духом. Таким образом для проповеди служит не унижением то, что она возвещается без помощи мудрости, но напротив величайшим украшением. Это особенно и доказывает, что она божественна и имеет высшее небесное происхождение. Потому он и присовокупляет: "чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией" (ст.5). Видишь ли, как ясно он представляет великую пользу простоты и великий вред мудрости? Последняя унижала крест, а первая возвещала силу Божию; последняя производила то, что люди не познавали должного и хвалились самими собой, а первая располагала принять истину и хвалиться Богом; мудрость внушала многим считать учение (апостольское) человеческим, а простота ясно выражала, что оно божественно и низошло с неба. Когда доказательство составляется из мудрых слов, тогда часто и недостойные, будучи сильнее в слове, одерживают верх над достойнейшими, и ложь заступает место истины. Здесь же не так: Святый Дух не входит в нечистую душу, а вошедши не может быть побежден, хотя бы против него восстала вся сила красноречия, так как доказательство посредством дел и знамений гораздо яснее доказательства посредством слов. Но, может быть, кто скажет: если проповедь должна побеждать и не имеет нужды в силе слова, да не упразднится крест, то почему ныне прекратились знамения? Почему? Ты не веришь и думаешь, что их не было и при апостолах, или в самом деле хочешь знать, когда говоришь это? Если не веришь, то я остановлюсь прежде на этом. Если тогда не было знамений, то каким образом апостолы, будучи гонимы, притесняемы, подвергаясь страху и узам, будучи общими всех врагами и ненавистными для всех, не имея в себе ничего привлекательного, ни красноречия, ни знатности, ни богатства, ни известностп по городу, по народу, по происхождению, или по искусству, и ничего другого подобного, но имея все противное тому, неученость, незнатность, бедность, простоту и уничижение, и притом восставая против целых народов и возвещая такие истины, – как они производили убеждение? Правила их были не легки, догматы опасны, а слушатели, которых надлежало убеждать, преданы были сластолюбию, пьянству и великому нечестию. Как же они убедили, скажи мне? Как приобрели доверие? Если они, как я и прежде говорил, убедили без знамений, то это есть еще большее знамение. Итак из того, что теперь нет знамений, не заключай, что их не было и тогда. Тогда полезно было им быть, а теперь полезно не быть. Впрочем из того, что теперь убеждение производится одним словом, не следует, будто теперь проповедь зависит от мудрости. Как первоначальные сеятели слова были простые и неученые и ничего не говорили от себя, но что приняли от Бога, то и преподали вселенной, так и мы теперь предлагаем не свое, но что приняли от них, то и возвещаем всем. И теперь мы убеждаем не умозаключениями, но свидетельствами божественных Писаний, и тогдашними знамениями внушаем верить возвещаемому. Впрочем и апостолы убеждали тогда не одними знамениями, но и беседами; только слова их получали более силы от знамений и свидетельств ветхозаветного Писания, а не от искусства красноречия. Как же, скажешь, знамения тогда были полезны, а теперь стали бесполезны? Предположим, – я обращаюсь к язычнику и потому называю предположением то, что несомненно будет, – предположим и пусть неверный хотя на несколько времени допустит, например, что Христос придет. Итак, когда придет Христос и все ангелы с Ним; когда Он явится, как Бог, и все покорится Ему, – тогда не уверует ли в Него и язычник? Конечно, он и поклонится Ему и назовет Его Богом, хотя бы он был человек крайне упорный.

3. Кто, видя небеса отверстые, Христа грядущего на облаках, и все воинство горних сил вокруг Него, текущие реки огненные и всех предстоящих Ему с трепетом, не поклонится Ему и не признает Его Богом? Но, скажи мне, заменит ли это поклонение и признание для язычника веру? Нет. Почему? Потому, что это – не вера; это – следствие необходимости величественного зрелища; не собственное решение, но величие созерцаемого увлекает в этом случае душу. Следовательно, чем яснее и разительнее знамения, тем менее бывает вера, потому знамения теперь и не совершаются. Чтобы убедиться в истине этого, послушай, что говорит Христос Фоме: "блаженны невидевшие и уверовавшие" (Ин.20:29). Следовательно, чем очевиднее знамение, тем менее достоинство веры. То же самое было бы, если бы и теперь совершались знамения. Что тогда (по пришествии Христовом) мы уже не будем познавать Его верою, это объяснил Павел в словах: "ибо мы ходим верою, а не видением" (2Кор.5:7). Как тогда вера не вменится тебе по причине очевидности предмета, так и теперь она не вменялась бы, если бы совершались такие же знамения, какие были прежде. Ведь вера бывает тогда, когда принимаем то, чего никаким образом, никакими рассуждениями невозможно постигнуть. Так, Бог угрожает геенной, но она невидима; если бы она была видима, то опять было бы то же. Впрочем, если ты хочешь знамений, то можешь и теперь видеть их, хотя и не такого рода, именно исполнение бесчисленных пророчеств о множестве событий, обращение вселенной, любомудрие язычников, изменение грубых нравов, преуспеяние благочестия. Что это, скажешь, за пророчества? Ведь все эти предсказания написаны уже после событий? Когда же, скажи мне, где, кем и за сколько лет? За пятьдесят, или за сто? Значит, за сто лет совершенно не было ничего написано. Как же вселенная сохранила догматы и все прочее, когда одной памяти для этого недостаточно? Откуда узнали, что Петр был распят? Откуда последующим пришло на мысль предсказывать, например, что евангелие будет проповедано по всей вселенной, что иудейское царство прекратится и более не восстанет? Полагавшие душу свою за проповедь как могли бы допустить, чтобы проповедь их подвергалась искажению? Как стали бы верить писателям, после того как знамения уже прекратились? И как писания проникли бы в страну варваров и индийцев и до самых пределов океана, если бы сами писатели не были достоверными? Какие же это писатели? Когда писали они, где и для чего? Не для того ли, чтобы приобресть себе славу? Но почему они надписывали свои книги именами других? Не для того ли, чтобы придать твердость учению? Но истинно оно, или ложно? Если они признавали его ложным, то не стоило и заниматься им; если же признавали его истинным, то не было нужды в тех вымыслах, о которых ты говоришь. С другой стороны эти предсказания таковы, что даже до настоящего времени ничто не могло изменить предсказанного. Так, разрушение Иерусалима совершилось за много лет. Есть и другие предсказания, которые со времени произнесения их будут иметь силу до Его пришествия, как можешь видеть, если хочешь, из следующего, например: "Я с вами во все дни до скончания века" (Мф.28:20); "на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее" (16:18); "проповедано будет сие Евангелие всем народам" (24:14); "где ни будет проповедано Евангелие сие, сказано будет и о том, что она сделала" (26:13), и другие весьма многие. Отчего эти предсказания оказываются истинными, если они были вымышлены? Отчего не одолели Церкви врата адовы? Отчего Христос всегда пребывает с нами? Ведь, если бы Он не был с нами, то Церковь не одержала бы победы. Отчего евангелие распространилось по всей вселенной? Древность книг наших могут засвидетельствовать даже те, которые говорили против нас, как-то: последователн Цельса и бывшего после него Ватанеота (Порфирия), – они конечно опровергали не то, что было написано после них, – а также и вся вселенная, которая единогласно приняла это учение. Если бы не благодать Духа, то не было бы такого единодушного принятия его от концов до концов земли, но виновники вымыслов были бы скоро обличены, и не совершились бы столь великие дела при помощи вымыслов и лжи. А теперь не видишь ли, как вся вселенная обратилась, заблуждение истреблено, любомудрие иноков сияет светлее солнца? Не видишь ли сонмов девственниц, благочестия между варварами и всех, смиряющихся под одним игом (Христовым)? Это не в наших только книгах предсказано, но еще издревле пророками; а их предсказаний ты конечно не можешь отвергать, потому что их книги есть и у врагов и, по усердию некоторых язычников, переведены на греческий язык. Они содержат в себе много пророчеств и указаний на то, что имеющий придти есть Бог.

4. Почему же ныне не все веруют? Потому, что дела наши не хороши, и причиною этому мы сами; обращаю слово к нам самим. И тогда обращались к вере не одними только знамениями, но многие из обращающихся привлекаемы были и жизнью (верующих). "Так", говорится, "да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного" (Мф.5:16). Тогда у всех "было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее, и каждому давалось, в чем кто имел нужду" (Деян.4:32,35), и жили они жизнью ангельской. Если бы то же было и теперь, то мы обратили бы всю вселенную и без знамений. Потому желающие спастись пусть внимают Писаниям; здесь они найдут и такие и еще высшие добродетели. И сами учители изобиловали ими, проводя жизнь в голоде, жажде и наготе. Мы хотим жить в роскоши, в неге и удовольствиях; они же не так жили, но говорили: "даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся" (1Кор.4:11). Один из них путешествовал от Иерусалима до Иллирии, другой в страну индийцев, третий в страну мавров, иной в другие части вселенной; а мы не решаемся даже выйти из отечества, ищем роскоши, великолепных жилищ и всякого другого богатства. Кто из нас когда-нибудь терпел голод за слово Божие? Кто был в пустыне? Кто предпринимал далекое путешествие? Кто из учителей, живя трудами рук своих, помогал еще другим? Кто подвергался ежедневной смерти? Потому нерадивы и окружающие нас. Воины и военачальники, когда переносят голод, жажду, смерть и все бедствия, тогда побеждают и холод, и опасности, и все, как львы, и совершают дела доблестные; а потом, если, оставив такое любомудрие, предавшись неге, пристрастившись к земным благам и занявпшсь куплей и продажей, будут побеждаемы врагами, то было бы совершенно безумно искать причину этой перемены. Так и мы должны рассуждать о нас самих и бывших прежде нас: мы сделались изнеженнее всех, прилепившись к настоящей жизни. Если и найдется человек, имеющий в себе хотя несколько древнего любомудрия, то он, оставляя город и торжища, не желая обращаться с людьми и исправлять других, удаляется в горы; и если кто спросит его о причине удаления, то он дает ответ неуважительный: я, говорит, удаляюсь для того, чтобы не погубить себя и не сделаться неспособным к добродетели. Но не лучше ли было бы тебе быть не столь добродетельным и доставлять пользу другим, нежели пребывать на высоте и с презрением взирать на погибель братий? Если же одни нерадят о добродетели, а другие, пекущиеся о ней, удаляются из строя, то как мы будем побеждать врагов наших? Кто убедился бы, если бы теперь и были знамения? Кто из язычников стал бы слушать нас, когда нечестие так распространяется? Праведная жизнь наша для многих бывает убедительнее знамений. Люди бесстыдные и злые могут взирать на знамения с мыслями коварными; а чистая жизнь может с великой силой заградить уста самого диавола. Говорю это и начальникам и подчиненным, а прежде всех себе самому, чтобы мы проводили жизнь достохвальную, исправили себя и презирали все настоящее. Будем презирать имущество, но не геенну; будем презирать славу, но не спасение; будем здесь трудиться и терпеть, чтобы там не подвергнуться мучению. Так будем ратоборствовать с язычниками; так будем увлекать их в плен, который превосходнее свободы. Впрочем это часто и непрестанно говорится нами, только редко исполняется. Но исполняется, или нет, – наш долг непрестанно напоминать об этом, так как, если иные, для оболыцения других, говорят столько увлекательных речей, то тем более ведущим к истине не следует утомляться, возвещая полезное. Если вводящие в заблуждение употребляют столько усилий к достижению своей цели, расточают имущество, прибегают к искусству красноречия, подвергаются опасностям и сами являются впереди всех, то тем более нам, отклоняющим от заблуждения, должно терпеть и опасности, и смерть, и все, чтобы, доставив пользу и себе и другим и оставшись непобедимыми от врагов наших, сподобиться обетованных благ, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

БЕСЕДА 7

"Мудрость же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей" (1Кор.2:6-7).

1. Для больных глазами мрак кажется лучше света; потому они любят находиться более в темных жилищах. То же произошло и с духовной премудростью: премудрость Божия язычникам казалась безумием, а их мудрость, которая действительно есть безумие, почиталась ими мудростью. С ними случилось тоже, как если бы кто, зная искусство кормчего, обещался переплыть беспредельное море без корабля и парусов и старался бы умствованиями своими доказать, что это возможно, а другой, совершенно неопытный, севши на корабль и вверив себя кормчему и мореплавателям, совершил бы таким образом плавание безопасно. Кажущееся неведение последнего было бы мудрее мудрости первого. Умение править рулем, конечно, прекрасно; но когда оно обещает слишком много, то становится безумием; таково же и всякое знание, не удерживающееся в своих пределах.

Так и внешняя мудрость была бы мудростью, если бы приняла Духа; но так как она все присвояла себе и думала, что не имеет нужды в высшей помощи, то сделалась безумием, хотя и казалась мудростью. Потому Павел, наперед обличив ее самыми делами, потом назвал ее безумием, а премудрость Божию наперед назвал безумием, согласно с мнением язычников, потом же доказывает, что она есть истинная мудрость, – а после доказательств уж весьма легко посрамлять противников, – и говорит: премудрость же глаголем в совершенных. Если я, почитаемый безумным и проповедником безумия, победил мудрых, то победившая мудрость есть не безумие, но совершеннейшая мудрость и настолько превосходнее внешней мудрости, что та кажется безумием. Назвав ее сначала так, как называли ее тогда язычники, и доказав превосходство ее самыми делами, а их обличив в крайнем безумии, он потом называет ее свойственным ей именем и говорит: "Мудрость же мы проповедуем между совершенными". Мудростью он называет проповедь и способ спасения посредством креста; совершенными же называет верующих. Действительно совершенны те, которые знают, что все человеческое весьма немощно, презирают все это и уверены, что оно не служит им ни к чему; а таковы верующие. "Но мудрость не века сего". К чему в самом деле полезна внешняя мудрость, которая ограничивается здешним миром и далее его не простирается, даже и здесь не может принести никакой пользы обладающим ею? Властями века он называет здесь не бесов, как думают некоторые, но людей, облеченных отличиями и властью и почитающих ее чем-то весьма важным, философов, риторов и писателей, которые тоже часто обладали властью и бывали народными вождями. Властями же века сего называет их потому, что власть их не простирается далее настоящего века: потому и присовокупляет: преходящих, и таким образом доказывает ничтожность внешней мудрости как самым ее свойством, так и свойством тех, которые обладают ею. Доказав, что она ложна и безумна, что она не может открыть ничего, что она бессильна, теперь он показывает, что она и кратковременна. "Но проповедуем премудрость Божию, тайную". Какую тайну? Христос говорил: "что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях" (Мф.10:27). Почему же Павел называет ее тайною? Потому, что ни ангел, ни архангел, и никакая другая сотворенная сила не знала ее прежде, нежели она открылась. Потому апостол и говорит: "дабы ныне соделалась известною через Церковь начальствам и властям на небесах многоразличная премудрость Божия" (Еф.3:10). Бог так почтил нас, что и они услышали ее вместе с нами; и мы в отношении к друзьям считаем знаком нашей дружбы с ними то, когда никому прежде них не открываем тайны. Пусть внимают те, которые хвалятся проповедью, без разбора предлагают всем жемчуг учения, бросают святыню псам и свиньям, и притом с излишними мудрованиями. Тайна не допускает прикрас, но какова есть, такою точно и возвещается; она не будет уже тайною божественною и неповрежденною, если ты прпбавишь к ней что-нибудь от себя. Тайною она называется и потому, что мы созерцаем в ней не то, что видим, но одно видим, а другому веруем. Таково свойство наших таинств. Иначе смотрю на них я, иначе неверный. Слышу я, что Христос распят, и удивляюсь Его человеколюбию; слышит неверный, и считает это бессилием. Слышу я, что Христос сделался рабом, и удивляюсь Его промышлению; слышит неверный, и считает это бесчестием. Слышу я, что Христос умер, и изумляюсь Его могуществу, как Он, подвергшись смерти, не был удержан ею, но еще разрушил смерть; слышит неверный, и приписывает это Его немощи. Слыша о воскресении, он называет это басней; а я, удостоверяясь в том самыми событиями, поклоняюсь домостроительству Божию. Слыша о крещении, он представляет одну воду; а я вижу не только видимое, но и невидимое очищение души, совершаемое Духом. Он думает, что у меня только омыто тело; а я верую, что и душа стала чистою и святою, и представляю гроб, воскресение, освящение, оправдание, искупление, усыновление, наследие, небесное царствие, дарование Духа, так как я взираю на видимое не простым зрением, но очами духовными. Говорится о теле Христовом, и иначе разумею сказанное я, иначе неверный.

2. Дети, видя книгу, не понимают значения написанного и не разумеют того, что видят, то же бывает и со всяким человеком безграмотным; между тем знающий грамоту найдет в написанном смысл, целые жизнеописания и повествования; также, получивши письмо, безграмотный увидит только бумагу и чернила, а грамотный услышит голос отсутствующего, будет беседовать с ним, и сам посредством письма ответит ему, что угодно. То же бывает и с таинствами: неверные, слыша о них, как будто не слышат; а верующие, будучи научены Духом, разумеют силу сокровенного. Потому Павел говорит, что и ныне "закрыто благовествование": "для погибающих", говорит, "закрыто" (2Кор.4:3). С другой стороны, словом тайна он выражает, что проповедь есть нечто необычайное; так обыкновенно Писание называет то, что бывает сверх чаяния и превышает человеческое разумение. Потому и в другом месте говорится: "тайна моя и мне и моим"[1]; и опять Павел говорит: "говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся" (1Кор.15:51). Хотя она проповедуется везде, но, несмотря на то, она – тайна. Нам и заповедано говорить с кровлей то, что мы слышали на ухо (Мф.10:27), и повелено не давать "святыни псам", и не бросать "жемчуга перед свиньями" (7:6), потому что одни – люди душевные и не разумеют, другие имеют покрывало на сердце своем и не видят. Следовательно тем более тайна то, что хотя и проповедуется везде, но не постигается не имеющими здравого разумения, и открывается не с помощью мудрости, но Духом Святым, сколько мы можем вместить. Потому не погрешит тот, кто и вследствие этого назовет ее недоведомою тайной, – ведь и нам верующим не дано полное и совершенное ведение, как говорит Павел: "отчасти знаем, и отчасти пророчествуем. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу" (1Кор.13:9,12). Потому он и говорит: "проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей". Сокровенную, т.е. такую, которой прежде нас не знал никто из горних сил, или которой и ныне многие не знают. Это и выражают слова: "которую предназначил к славе нашей"; а в другом месте говорит: "к славе Его" (Еф.1:12), потому что Бог почитает наше спасение Своей славой, также и Своим богатством, хотя Сам есть сокровище благ и ни в ком не нуждается, чтобы быть богатым. Предназначил, говорит, выражая этим попечение Божие о нас. Обыкновенно те почитаются наиболее пекущимися о нас и любящими нас, которые издавна расположены делать нам добро, как поступают и родители с детьми: они хотя отдают им имущество впоследствии, но бывают расположены к тому за долгое время и с самого начала. Так и Павел старается здесь показать, что Бог любил нас издревле и всегда, даже и тогда, когда мы еще не существовали; если бы Он не любил нас, то не предназначил бы нам богатства. Потому не думай о минувшей вражде, – любовь древнее ее. Слова: прежде веков – означают вечность, подобно тому, как и в другом месте говорится: "Сущий прежде веков" (Пс.54:20). Также доказано будет, что и Сын вечен, потому что о Нем говорится: "чрез Которого и веки сотворил" (Евр.1:2); это значит, что Он существует прежде веков, потому что Творец, без сомнения, существует прежде тварей. "Которой никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы" (1Кор.2:8). Но если они распяли по неразумию, то, значит, они не виновны? И еще: если они не разумели, то почему Христос говорил им: "и знаете Меня, и знаете, откуда Я" (Ин.7:28)? Писание говорит о Пилате, что он не уразумел; вероятно и Ирод также не уразумел. Их и можно назвать князьями века сего. Если же кто скажет, что здесь говорится об иудеях и священниках, тот не погрешит; и им сказал Христос: "вы не знаете ни Меня, ни Отца Моего" (Ин.8:19). Как же Он выше сказал: "и знаете Меня, и знаете, откуда Я"? Впрочем какой смысл того и другого изречения, об этом уже сказано при изъяснении Евангелия; а потому, чтобы часто не повторять одного и того же, туда отсылаем желающих.

3. Что же? Прощен ли иудеям грех их касательно креста, по слову Христову: "прости им" (Лк.23:34)? Если они покаялись, то прощен. И Павел, воздвигший множество рук на Стефана и гнавший Церковь, сделался защитником Церкви.

Так прощен был грех и тем из них, которые захотели покаяться, о чем и Павел говорит: "итак спрашиваю: неужели они преткнулись, чтобы совсем пасть? Никак".. И опять: "неужели Бог отверг народ Свой? Никак". Затем в доказательство того, что и для них не закрыто покаяние, приводит собственное обращение: "ибо и я Израильтянин" (Рим.11:11,1-2). Слово: "не познали", мне кажется, сказано здесь не относительно Христа, но относительно дела домостроительства Божия, т.е. они не разумели того, что значили смерть и крест. И здесь Христос не сказал: не знают Меня, но: "не знают что делают" (Лк.23:34), т.е., не разумеют совершающегося домостроительства и таинства. Они не понимали, что крест так просияет, что им совершится спасение вселенной и примирение Бога с людьми, что город их будет взят и что они подвергнутся крайним бедствиям. Премудростью Павел называет и Христа, и крест, и проповедь. Но не напрасно он называет здесь Христа Господом славы. Так как крест казался знаком бесславия, то он показывает, что в кресте великая слава. Большая нужна была мудрость, чтобы не только познать Бога, но и уразуметь такое домостроительство Божие; внешняя же мудрость была препятствием не только к первому, но и к последнему. "Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его" (1Кор.2:9).

Где это написано? Так говорится и тогда, когда что-нибудь изображено не словами, а самыми действиями, как например в повествованиях, или когда выражена та же мысль, хотя и не теми же словами, как здесь; например слова: "они увидят то, о чем не было говорено им, и узнают то, чего не слыхали" (Ис.52,15) – означают то же, что и слова: "не видел того глаз, не слышало ухо". Таким образом апостол или это выражает, или, может быть, действительно было написано в книгах, но самые книги утратились. В самом деле, многие книги потеряны н только немногие сохранились, еще во время первого пленения. Это видно из книги Паралипоменон. Так апостол говорит, что "все пророки, от Самуила и после него, предвозвестили" о Нем (Деян.3:24); но этого не видно, между тем Павел, как сведущий в законе и говоривший по внушению Духа, вероятно, знал все в точностп. Но что я говорю о пленении? Многие книги были потеряны еще прежде пленения, когда иудеи впали в крайнее нечестие. Это видно из конца четвертой книги Царств, где говорится, что Второзаконие едва было найдено где-то в нечистом месте (4Цар.22:8). Притом есть много пророчеств различного значения, которые понятны только мудрейшим и в которых можно находить многое, неясное для других. Что же? Ужели глаз не видал того, что уготовал Бог? Точно не видал: кто из людей видел имевшее быть домостроительство Божие? Ужели и ухо не слыхало и на сердце человеку не входило? Так ли это? Если пророки предвозвестнли, то как ухо не слыхало и на сердце человеку не входило? Точно не входило. Апостол говорит не о пророках только, но о всем естестве человеческом. Как? Ужели и пророки не слыхали? Они слышали, но пророческий слух их не был слухом человеческим; они слышали не как люди, но как пророки. Потому и говорит Исаия: "пробуждает[2] ухо Мое, чтобы Я слушал" (50:4), разумея приложение, даруемое Духом. Отсюда видно, что прежде, нежели они услышали, человеку и на сердце не входило, так как после дарования Духа сердце пророков было не сердцем человеческим, но сердцем духовным, как и сам Павел говорит: "мы имеем ум Христов" (1Кор.2:16). Смысл слов его следующий: прежде, нежели нам дарован Дух и открыты недоведомые тайны, не разумел их никто ни из нас, ни из пророков. И могло ли быть иначе, если не знали их даже ангелы? Что же после этого говорить о князьях века сего, если никто из людей и даже горние силы не знали этого? Чего? Того, что кажущимся безумием проповеди будет побеждена вселенная, обращены народы, совершено примирение Бога с людьми и дарованы нам столь великие блага. Как же мы познали это? "А нам", говорит, "Бог открыл это Духом Своим" (ст.10). Не внешней мудростью, которой, как презренной рабе, не дозволено входить внутрь и проникать в тайны Господни.

4. Видишь ли, какое различие между той и другой мудростью? Одна научила нас тому, чего не знали ангелы; а внешняя сделала противное: не только не научила, но еще служила к тому препятствием и, когда уже все совершилось, затмевала события и уничижала крест. Таким образом Павел воздает нам честь, показывая, что мы не только научились, и притом вместе с ангелами, но и научились от самого Духа. Далее, показывая важность знания, говорит, что если бы нам не открыл этого Дух, знающий тайны Божии, то мы и не познали бы. Так Бог благоволил хранить это дело в тайне. Потому мы имели нужду в таком учителе, который бы знал это ясно. "Ибо Дух", говорит, "все испытует[3], и глубины Божии. Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия. Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога" (ст.10-12). Здесь слово испытует означает не незнание, а точное знание; такое же выражение он употребляет и о Боге, когда говорит: испытаяй же сердца весть, что есть мудрование Духа (Рим.8:27). Сказав о совершенном знании Духа, показав, что оно равно знанию Божию, как знание человеческое равно самому себе, и доказав, что мы познали все от Него, и не иначе, как от Него, он продолжает: "что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святаго, соображая духовное с духовным" (ст.13). Видишь ли, как он возвеличил нас достоинством Учителя? Мы настолько мудрее язычников, насколько Платон отстоит от Святого Духа. Они имеют своими учителями риторов, а мы – Святого Духа. Что значит: "соображая духовное с духовным"? Если касательно духовного встречается какое-либо недоумение, то мы приводим и объяснения от предметов духовных; например: я говорю, что Христос воскрес, что Он родился от Девы, и для объяснения привожу свидетельства и прообразования, пребывание Ионы внутри кита и последующее освобождение, рождение бесплодными женами, Саррой, Ревеккой и другими, произрастение дерев в раю, тогда как еще не были брошены семена, не проливались дожди, не были проведены борозды. Будущие события были начертаны и прообразованы, как бы в тени, прежними, чтобы уверовали в них после их исполнения. Показываю и еще, как человек произошел из земли, как без всякого совокупления жена произошла от одного мужа, как самая земля произошла из ничего, как везде и во всем достаточно было могущества Создателя. Так я объясняю духовное духовным и нигде не прибегаю к внешней мудрости, к рассуждениям и умозаключениям. Языческие мудрецы напрягают и терзают слабый разум свой, и никак не могут объяснить того, о чем говорят, но еще делают противное, приводят в большее замешательство, увеличивают мрак и недоумение. Потому апостол и говорит: "соображая духовное с духовным". Видишь ли, как он доказывает, что внешняя мудрость излишня, и не только излишня, но даже враждебна и вредна? Это выразил он, когда сказал: "чтобы не упразднить креста Христова" (1Кор.1:17), и: "чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой" (2:5). А теперь доказывает, что те, которые надеются и во всем полагаются на нее, не могут познать ничего полезного. "Душевный человек не принимает того, что от Духа" (ст.14). Потому прежде всего надобно отвергнуть ее (внешнюю мудрость). Как, скажешь, неужели внешняя мудрость достойна отвержения? Ведь и она – дело Божие. А откуда это видно? Нет, не Бог создал ее, но ты изобрел; мудростью же здесь апостол называет чрезмерную пытливость и излишнее красноречие. А если скажешь, что он говорит здесь о разуме человеческом, то и в таком случае твоя вина. Ты сам унижаешь его, употребляя во зло, во вред себе и на противление Богу, и требуя от него того, чего он не имеет. Ты хвалишься им и восстаешь против Бога, – поэтому Бог и обличил его бессилие. Так и сила телесная – добро; но когда Каин употребил ее не так, как должно, то Бог навел на него расслабление и трясение. Вино также – добро; но когда иудеи стали неумеренно употреблять его, то священникам Бог совершенно запретил его употребление. Так, когда и ты стал употреблять мудрость на противление Богу и приписал ей большую силу, нежели какую она имеет, то Он, отклоняя тебя от человеческого упования, показал ее бессилие. Душевный человек – тот, кто все подчиняет холодным умствованиям и не считает нужной для себя высшую помощь; а это – безумие. Бог даровал нам разум для того, чтобы он познавал и принимал сообщаемое от Бога, а не для того, чтобы он считал самого себя достаточным для себя. Прекрасны и полезны – глаза; но если бы они захотели видеть без света, то красота и собственная сила их нисколько не принесли бы им пользы, но еще причинили бы вред. Так и душа, если захочет видеть без Духа, то сама себе послужит препятствием. Как же, скажешь, прежде она видела сама собою? Никогда она не видела сама, но имела пред собой творения, как бы книгу. Когда же люди, не восхотев идти путем, заповеданным от Бога, и из красоты видимого познавать Творца, вручили скипетр знания умствованиям, то впали в бессилие и пучину нечестия, допустили бездну зол и стали утверждать, что из ничего не бывает ничего, а все произошло из несозданного вещества, откуда и родились бесчисленные ереси. В самых странных нелепостях они соглашались между собой, а в том, что представляли себе несколько здраво, хотя как бы в тени, разногласили друг с другом, и оказались в том и другом случае смешными. Что из ничего не бывает ничего, это они почти все единогласно утверждали и писали, и притом с большим усердием: так диавол опутал их нелепостями! А о предметах полезных, в которых они, по-видимому, уразумевали нечто как бы в гадании, они спорили между собой, как, например, о том, что душа бессмертна, что добродетель не имеет нужды ни в чем внешнем, что люди бывают добрыми или злыми не по необходимости и не по определению судьбы.

5. Видишь ли злоухищрение диавола? Когда он видел, что люди говорят нечто нечестивое, то устроял всеобщее в том согласие, а когда видел, что они утверждают нечто здравое, то возбуждал одних против других, – для того, чтобы нелепое, будучи утверждаемо общим согласием, не уничтожалось, а доброе, будучи понимаемо различно, истреблялось. Смотри, как душа всегда бессильна и недостаточна сама по себе. И это устроено не напрасно. Если она, будучи такой, думает не иметь нужды ни в ком и уклоняется от Бога, то до какого не дошла бы она безумия, если бы не была такой? Если она, получив тело смертное, хотела достигнуть слишком многого, по ложному обещанию диавола: "будете как боги" (Быт.3:5), то какому не подверглась бы она падению, если бы в начале получила тело бессмертное? Она и после этого, нечистыми устами манихеев, называла себя нерожденной и происшедшей из существа Божия; по той же болезни (гордости) она выдумала богов, признаваемых язычниками. Потому-то, мне кажется, и добродетель Бог сделал трудной для нее, чтобы обуздать ее и научить смирению. А что это справедливо, покажем из примера израильтян, заключая от малого к великому. Когда израильтяне вели жизнь безбедную и наслаждались спокойствием, то впадали в нечестие, не умея пользоваться своим благоденствием. Что же Бог? Он дал им множество законов, чтобы обуздать их своеволие. Эти законы не вели к добродетели, а только служили для них как бы уздой, не позволявшей им предаваться праздности: вот, послушай, что говорит о них пророк: "я дал им повеления[4] недобрые". Что значит: недобрые? Не много способствующие добродетели; потому и прибавляет: "постановления, от которых они не могли быть живы" (Иез.20:25). "Душевный человек не принимает того, что от Духа". Справедливо: как телесными глазами никто не может видеть того, что находится на небесах, так и душа сама по себе (не может постигать) предметов духовных. И что я говорю: на небесах? Даже и всего того, что находится на земле. Так, взирая издали на четырехугольную башню, мы думаем, что она круглая; а такая мысль есть обман зрения. Подобным образом, если кто по одному умозаключению станет судить о предметах отдаленных, то последует великий смех; он не только не скажет, каковы они на самом деле, но и почтет их противоположными тому, каковы они действительно. Потому апостол и присовокупляет: "потому что он почитает это безумием". Это происходит не от свойства предметов, но от слабости того, кто очами души не может обнять их величия. Далее прибавляет и причину: "не может разуметь, потому что о сем [надобно] судить духовно", т.е. возвещаемое им требует веры и не может быть постигнуто разумом, потому что величие этого далеко превосходит наш слабый разум. Потому он говорит далее: "но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может" (ст.15). Видящий видит все и даже то, что относится к невидящему; а что к нему относится, того не видит никто из невидящих. Так и здесь: мы знаем и свое и все то, что относится к неверным, а они нашего не знают. Мы знаем, каково свойство предметов настоящих и каково достоинство будущих, что будет с миром впоследствии, какое понесут наказание грешники и чем будут наслаждаться праведники; знаем, что блага настоящие не имеют никакого достоинства, и обличаем их ничтожность, – судить значит вместе и обличать, – а будущие вечны и неизменны. Духовный знает все это, и то, какое понесет наказание человек душевный в жизни будущей, и то, чем будет наслаждаться верующий, переселившись отсюда; а душевный не знает ничего такого. Потому, для объяснения сказанного, апостол присовокупляет: "ибо кто познал ум Господень, чтобы мог судить его? А мы имеем ум Христов" (ст.16), т.е. мы знаем то, что в уме Христовом, чего Он хочет и что Он открыл нам. Так как апостол выше сказал, что Дух открыл нам, то, чтобы кто не отверг Сына, присовокупляет, что и Христос открыл, выражая не то, будто мы знаем все, что знает Христос, но что все наше знание не есть человеческое, и потому подверженное сомнению, но есть знание ума Христова и духовное.

6. Ум, который мы на этот счет имеем, есть Христов, т.е. знание, которое мы имеем о предметах веры, есть знание духовное, а потому действительно никто о нас судить не может, так как человек душевный не может знать предметов божественных. Потому апостол и сказал: кто бо разуме ум Господень, утверждая, что наш ум на счет этих предметов есть Его ум. И слова: иже изъяснит и – он прибавил не напрасно, но соответственно вышесказанным словам: духовный ни от единого востязуется. Если никто не может узнать ума Божия, то тем более учить и исправлять его; это и означают слова: иже изъяснит и. Видишь ли, как разнообразно он опровергает внешнюю мудрость и показывает, что духовный человек знает и больше и лучше? Так как вышеприведенные причины: "чтобы никакая плоть не хвалилась"; "Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых"; "чтобы не упразднить креста Христова" – для неверных могли казаться не слишком убедительными, сильными, необходимыми и полезными, то он приводит наконец главнейшую причину, т.е. что мы только таким образом можем видеть и познавать предметы высокие, таинственные и находящиеся выше нас: а разум оказался недостаточным потому, что посредством мирской мудрости мы не можем постигнуть того, что выше нас. Не очевидно ли, как полезно принимать учение от Духа? Такое учение есть и самое легкое и самое ясное. "А мы имеем ум Христов", т.е. духовный, божественный, не имеющий в себе ничего человеческого; не Платоново, или Пифагорово, но свое Христос сообщил нашему разуму. Устыдимся же, возлюбленные, и будем проводить жизнь добродетельную. Сам Христос знаком великой дружбы представляет то, что Он открыл нам тайны: "Я уже", говорит, "не называю вас рабами, но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего", т.е. вверил вам (Ин.15:14-15). Если же и одно только доверие служит знаком дружбы, то подумай, какую любовь выразил Он, вверив нам тайны не на словах только, но и сообщив их нам на самом деле. Устыдимся же; и если не слишком устрашает нас геенна, то пусть будет для нас страшнее геенны – оказаться непризнательными и неблагодарными к такому другу и благодетелю. Будем делать все не как наемные рабы, а как сыны и свободные – из любви к отцу, и перестанем прилепляться к миру, чтобы посрамить язычников. Желая теперь состязаться с ними, я опасаюеь, чтобы, опровергая их словами и истиною учения, не подвергнуться нам великому осмеянию в рассуждении нашей жизни, так как они, находясь в заблуждении и ничему нашему не веруя, соблюдают любомудрие, а мы совсем напротив. Впрочем стану говорить: может быть, стараясь опровергнуть их, мы постараемся оказаться лучше их и по самой жизни. Прежде я говорил, что апостолам не пришло бы на мысль проповедовать то, что они проповедали, если бы они не имели благодати Божией, и что они не только не совершили бы, но и не предприняли бы столь великого дела. Будем говорить и теперь об этом же предмете и покажем, что им невозможно было бы предпринять и даже помыслить о том, если бы с ними не было Христа, не потому только, что они слабые выступали против сильных, немногие – против многих, бедные – против богатых, неученые. – против мудрых, но и потому, что велика была сила предрассудков. Вы знаете, что у людей нет ничего сильнее давней привычки, и следовательно, если бы их было и не двенадцать человек, если бы они были и не столь уничиженны, но хотя бы на их стороне была другая такая же вселенная и число людей, равное противникам и даже гораздо большее, и тогда это было бы трудно.

Тем помогала привычка, а их затрудняло нововведение. Ничто так не возмущает душу, как введение чего-нибудь нового и необычайного, хотя бы это служило к пользе, особенно если это касается богослужения и богопочтения. Как сильно было это препятствие, я объясню после; а наперед скажу, что со стороны иудеев было еще другое препятствие. У язычников апостолы ниспровергли богов и все их учение; но с иудеями рассуждали не так: из учения их многое отвергали, а Богу Законодателю повелевали поклоняться; заповедуя почитать Законодателя, они говорили: не во всем повинуйся закону, данному от Него, как-то: касательно хранения субботы, обрезания, приношения жертв и другого подобного. Таким образом здесь не только жертвы были препятствием, но и то, что они, заповедуя поклоняться Богу, повелевали оставить многие из Его законов. У язычников же велика была сила привычки.

7. Если бы апостолы вышли против людей, коснеющих в привычке только в течение десяти лет, не говорю в течение столь долгого времени, против людей немногих, не говорю против всей вселенной, то и в таком случае совершить перемену было бы трудно. А тогда преданы были заблуждению философы и риторы, отцы и деды, прадеды и дальнейшие предки, земля и море, горы и долины, все племена варваров и все народы язычников, мудрые и неученые, начальники и подчиненные, жены и мужи, юноши и старцы, господа и рабы, земледельцы и ремесленники, все жители городов и селений. Слыша проповедь, они могли бы сказать: что это значит? Неужели все жители вселенной находятся в заблуждении, и софисты, и риторы, и философы, и писатели, и настоящие и прежде бывшие, последователи Пифагора и Платона, военачальники, сановники и цари, древние жители городов и их основатели, варвары и эллины? Неужели двенадцать рыбарей, скинотворцев и мытарей мудрее всех их? Кто мог бы допустить это? Однако они не говорили этого и не думали, но согласились и признали, что мудрее всех были апостолы, которые поэтому всех и победили. А как велика сила привычки, можешь видеть из того, что она часто действовала сильнее заповедей Божиих. Что я говорю: заповедей? Даже благодеяний Божиих. Так иудеи, получая манну, желали чеснока; пользуясь свободой, вспоминали о рабстве и часто жалели о Египте по привычке. Так велика сила привычки! Если хочешь видеть это и из примеров от внешних, то о Платоне говорят, что он, хотя признал учение о богах заблуждением, однако участвовал в празднествах и во всем прочем, потому что не мог преодолеть привычки и научился тому из примера учителя. И этот (Сократ), будучи подозреваем в некоторых нововведениях, не только не достиг желаемого, но и лишился жизни, хотя и говорил в свое оправдание. Сколько и теперь мы виднм людей, которые коснеют в нечестии по предрассудку и, будучи обвиняемы в язычестве, не могут сказать ничего основательного, а только ссылаются на отцов, дедов и прадедов! Потому-то некоторые из внешних (языческих писателей) называли привычку второй природой. Но привычка в предметах веры бывает еще сильнее; люди ничего не переменяют с таким трудом, как богопочтение. Вместе с привычкою, не малым препятствием был и стыд – учиться в глубокой старости, и притом от людей, почитаемых неразумными. И удивительно ли, что так бывает с душой, когда привычка имеет великую силу и над телом? При апостолах было еще другое, сильнейшее препятствие: им нужно было не только изменить столь древнюю и давнюю привычку, но притом изменить с опасностями. Они не просто от одной привычки склоняли к другой, но от привычки безопасной – к тому, что было сопряжено с опасностями. Верующий тотчас должен был лишиться имущества, подвергнуться изгнанию, удалиться из отечества, терпеть крайние бедствия, быть ненавидимым всеми, сделаться общим врагом и для своих и для чужих. Если бы они обращали от нововведения к прежним обычаям, то и это дело было бы трудно; но склоняя от обычаев к нововведению, и притом с такими бедствиями, представь, какие они встречали препятствия. Между тем, кроме сказанного, им предстояло еще другое, не меньшее препятствие, затруднявшее дело перемены. Кроме привычки и опасностей, самые заповеди их были более трудны, а то, от чего отклоняли они, было легко и удобно. Они призывали от прелюбодеяния к целомудрию, от пьянства к посту, от смеха к слезам и сокрушению, от любостяжания к нестяжательности, от пристрастия к жизни к смерти, от спокойствия к опасностям, и во всем требовали крайнего воздержания. "Сквернословие", говорили они, "и пустословие и смехотворство не приличны вам" (Еф.5:4), и говорили это тем, которые ничего другого не знали, как только предаваться пьянству и пресыщению, которых празднества состояли не в чем другом, как только в сквернословии, смехотворстве и всяких непристойностях. Таким образом учение (апостолов) было тягостно не только потому, что требовало любомудрия, но и потому, что предлагаемо было людям, воспитанным в своеволии, бесстыдстве, пустословии и порочных весельях. Кто из привыкших к такой жизни не изумился бы, слыша: "кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня", и: "не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее" (Мф.10:38,34)? Кто не усомнился бы и не отошел бы прочь, слыша: кто не отречется дома и отечества и имения, не достоин Меня (Лк.14:26,33)? Однако слышавшие не только не изумлялись и не отходили прочь, но прибегали и устремлялись на дела трудные и с ревностью принимали заповедуемое. Кто из тогдашних не удалился бы, слыша, что за всякое слово праздное мы отдадим ответ (Мф.12:36), "что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею" (5:28), что гневающийся напрасно, ввержен будет в геенну (5:22)? Однако все прибегали, а многие даже превосходили заповеданное. Что же привлекало их? Не явно ли, сила Того, кого апостолы проповедовали? Если бы было не так, а было бы напротив, если бы они были на месте тех, а те на месте их, то легко ли было бы привлечь противящихся? Нельзя сказать.

8. Таким образом все доказывает, что здесь действовала божественная сила. Иначе как, скажи мне, убедили бы оня людей изнеженных и сластолюбивых вести жизнь суровую и строгую? Таковы-то были заповеди апостолов. Посмотрим, не было ли привлекательно их учение? И оно было таково, что могло отвратить неверных. Проповедуя, что говорили они? Говорили, что должно поклоняться Распятому и почитать Богом Того, который родился от жены иудеянки. Кто поверил бы им, если бы не содействовала этому сила божественная? О том, что Христос распят и погребен, все знали; а того, что Он воскрес и вознесся, не видал никто, кроме апостолов. Но они, скажешь, воспламеняли людей обещаниями и увлекали обольстительными словами? Это самое, даже без всего вышесказанного, особенно и доказывает, что наше учение не ложно. Все неприятное предстояло здесь, а приятное было обещаемо после воскресения. Это самое, повторю опять, и доказывает божественность нашей проповеди. Почему никто из верующих не говорил: я не принимаю и не могу снести этого; неприятным ты угрожаешь мне здесь, а приятное обещаешь по воскресении? Откуда известно еще, что будет воскресение? Кто из отшедших возвращался сюда? Кто из умерших воскресал? Кто из них сказал, что будет по отшествии отсюда? Верующие ничего такого не думали, но и полагали души свои за Распятого. Таким образом это самое особенно и служит доказательством великой силы, что людей, никогда ничего подобного не слышавших, апостолы внезапно убеждали в столь великих истинах и делали готовыми испытывать неприятное на деле, а приятное иметь только в надежде. Если бы они обманывали, то поступали бы напротив: приятное обещали бы здесь, а о неприятном, как настоящем, так и будущем, умалчивали бы. Так именно поступают обманщики и обольстители: они не представляют ничего сурового, неприятного и тягостного, а все напротив; в этом и состоит обман. Но многие, скажешь, по неразумию поверили сказанному? Что ты говоришь? Пока они были язычниками, до тех пор не были неразумными, а когда обратились к нам, то стали неразумными? Но апостолы взяли и привели к вере не других людей и не из другой вселенной. Притом эти люди держались язычества безопасно, а принятие нашего учения сопряжено было для них с опасностями. Следовательно, если они держались язычества с разумным убеждением, то, живя в нем столь долгое время, не отступили бы от него, тем более, что отступить от него было не безопасно. Нет, они по самому существу вещей разумели, что язычество смешно и нелепо, и потому, несмотря на угрожавшую им смерть, отступали от своих обычаев и прибегали к новому учению, видя, что последнее согласно с природой, а первое противно природе. Но веровавшими, скажешь, были рабы, женщины, кормилицы, старухи и евнухи? Нет, не из таких только людей составилась наша Церковь, как известно всем; если бы и из таких, то это и делает особенно чудной проповедь, что рыбари, люди самые необразованные, могли внезапно убеждать к принятию такого учения, которого никак не мог изобрести Платон с своими последователями. Если бы они убеждали только мудрых, это еще не было бы удивительно; а если слуг, старух и евнухов они приводили к такому любомудрию, что делали их подобными ангелам, то в этом заключается величайшее доказательство их божественного вдохновения. Если бы они преподавали что-нибудь маловажное, то убеждение таких людей можно было бы приводить в доказательство низости учения; а если они любомудрствовалп о предметах важных и высоких, даже превышающих человеческую природу и доступных для ума высокого, то чем менее разумными представишь убеждавшихся, тем более мудрыми и исполненными благодати Божией окажутся убеждавшие. Но, скажешь, они убеждали величием обещаний? А это самое, скажи мне, неужели не удивляет тебя, что они убеждали людей ожидать наград и воздаяний после смерти? Меня это приводит в изумление. Но и это, скажешь, происходило от неразумия? От какого же неразумия, скажи мне? Что душа бессмертна, что после здешней жизни ожидает нас нелицеприятный суд, и мы отдадим Богу, знающему самое сокровенное, отчет и в словах, и в делах, и в помышлениях, и увидим наказание злых и награждение добрых, – такие убеждения означают не неразумие, но великое любомудрие.

9. Это самое, чтобы презирать блага настоящие, высоко ценить добродетель, ожидать наград не здесь, а простираться надеждами гораздо далее, иметь душу столь твердую и исполненную веры, чтобы ни от какого настоящего бедствия не ослабевать в надеждах на будущее, это, скажи мне, не есть ли знак великого любомудрия? Хочешь ли видеть силу самых обетований и предсказаний и истину прошедшего и будущего? Посмотри на золотую цепь (истин), разнообразно сплетенную от начала. (Христос) возвещал ученикам о Себе самом, о Церкви и будущих событиях, и, возвещая, совершал чудеса. Исполнение сказанного Им служит доказательством истинности и чудес Его и будущих обетований. Чтобы это было яснее, представлю примеры. Христос воскресил Лазаря, одним словом возвратив ему жизнь. Он же сказал: "врата ада не одолеют" Церкви (Мф.16:18); также: "всякий, кто оставит отца, или мать получит во сто крат и наследует жизнь вечную" (Мф.19:29). Здесь одно чудо – воскресение Лазаря, и два предсказания, из которых одно исполняется теперь, а другое исполнится в будущем. Смотри же, как все это взаимно подтверждается. Кто не стал бы верить, что Лазарь воскрес, тот должен поверить этому чуду по предсказанию касательно Церкви: ведь сказанное о ней за столько времени сбылось и исполнилось впоследствии: врата ада действительно не одолели Церкви. Потому ясно, что изрекший истину в предсказании совершил и чудо, а совершивший чудо и исполнивший сказанное изрек истину и в предсказании будущего, т.е. что презирающий настоящие блага "получит во сто крат и наследует жизнь вечную". В том, что уже совершилось и было сказано, заключается великий залог истинности и того, что имеет исполниться в будущем. Таким образом, заимствуя все это и подобное тому из Евангелий, будем говорить им (язычникам) и заграждать им уста. Если же кто скажет: отчего еще не совсем уничтожилось (языческое) заблуждение? – на это мы ответим: виновны в том вы сами, действующие против своего спасения; а Бог все устроил так, чтобы не осталось даже и следов нечестия. Повторим теперь кратко сказанное. Что естественнее: слабым ли побеждать сильных, или напротив? Предлагающим легкое, илп трудное? Склоняющим к делу опасному, или безопасному? Вводящим что-либо новое, или подтверждающим прежние обычаи? Ведущим на путь неудобный, или удобный? Отвергающим отеческие предания, или внушающим нечуждое? Обещающим все приятное по отшествии отсюда, или обольщающим надеждами в жизни настоящей? Немногим (побеждать) многих, или многим – немногих? Но, скажешь, и вы обещаете нечто здесь. Что же мы обещаем здесь? Отпущение грехов и очищение "банею возрождения" (Тит.3:5). Но и крещение доставляет больше благ в будущем; и Павел говорит: "ибо вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге. Когда же явится жизнь ваша, тогда и вы явитесь с Ним во славе" (Кол.3:3). Если же оно и здесь доставляет блага, как и действительно доставляет, то это особенно и чудно, что людей, совершивших бесчисленное множество грехов, каких никто другой не совершал, апостолы могли убедить, что все их нечистоты омоются, и они уже не будут давать никакого отчета в грехах своих. Подлинно, это особенно и удивительно, что люди грубые убедились принять такую веру, питать благие надежды в будущем, свергнуть прежнее бремя грехов с великим усердием и немедленно приступить к подвигам добродетели, не прилепляться ни к чему чувственному, сделаться выше всего плотского и принять дары духовные, – что перс и сармат, мавр и индиец познали чистоту души, силу и неизреченное человеколюбие Божие, любомудрие веры, наитие Святого Духа, учение о воскресении тел и жизни вечной. О всем этом и многом другом подобном рыбари научили любомудрствовать племена варварские, просветив их таинством крещения. Будем же тщательно сохранять все это и говорить им (язычиикам), а вместе доказывать им это и собственной жизнью, чтобы нам и самим спастись и их обратить к прославлению Бога, Которому слава во веки. Аминь.

[1] Эта фраза отмечена как цитата, но откуда она взята, – неясно

[2] Гр. "προσεθηκεν" = "приложил"

[3] В рус.пер. "проницает"

[4] Гр. "εγω εδωκα αυτοις προσταγματα". В синод.пер. "попустил им учреждения..." (т.е. ошибочно понимая под этим языческие обычаи)

БЕСЕДА 8

"И я не мог говорить с вами, братия, как с духовными, но как с плотскими, как с младенцами во Христе. Я питал вас молоком, а не [твердою] пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах, потому что вы еще плотские" (1Кор.3:1-3).

1. Обличив внешнюю (языческую) мудрость и низложив всю происходящую от нее гордость, апостол переходит к другому предмету. Они (коринфяне) могли сказать: если бы мы проповедовали учение Платона, или Пифагора, или другого какого-либо философа, то ты справедливо мог бы так много говорить против нас; если же мы проповедуем о предметах духовных, то для чего ты опровергаешь внешнюю мудрость? Как он на это отвечает – послушай: "И я не мог говорить с вами, братия, как с духовными". Если бы вы, говорит, были даже совершенны в предметах духовных, то и тогда не надлежало бы вам превозноситься, так как вы проповедуете не свое, не то, до чего вы сами достигли; а теперь вы и этого не знаете, как должно знать; вы только еще ученики, и притом последние из всех. Потому, если вы гордитесь внешней мудростью, то она, как уже и доказано, не только не значит ничего, но и препятствует нам в познании предметов духовных; если же гордитесь духовным (знанием), то и в этом вы еще весьма несовершенны и стоите между последними. Потому, говорит, "И я не мог говорить с вами, братия, как с духовными". Не сказал: я не говорил, – чтобы не подумали, что это происходило от зависти, но низлагает их высокомерие двояким образом: во-первых, тем, что они не знают предметов духовных совершенно, и во-вторых, тем, что они самн причиною этого незнания; к этому присовокупляет, в-третьих, что они и теперь еще не могут (знать их). Если они не могли – вначале, то это, может быть, зависело от сущности самых предметов, хотя и такого оправдания, как он доказал, представить они не могут: не потому, говорит, они не приняли высоких истин, что не могли принять, а потому, что они плотяны. Впрочем, вначале это было еще не так предосудительно; а не достигнуть знания предметов совершенных в течение столь долгого времени – это уже знак крайней беспечности. В том же апостол обличает и евреев, но не с такой силой. Те, говорит он, были такими по причине прискорбных обстоятельств, а эти по своим порочным наклонностям; но то и другое не одно и то же. Тем он говорит такие же истины для назидания, а этим – для их возбуждения; этим говорит: "вы и теперь не в силах", а тем: "посему, оставив начатки учения Христова, поспешим к совершенству"; и еще: "мы надеемся, что вы в лучшем [состоянии] и держитесь спасения, хотя и говорим так" (Евр.6:1,9). Но как он называет плотскими людей, которые получили столько (даров) Духа и которых он в начале послания превозносил такими похвалами? Точно также, как были плотскими те, которым говорит Господь: "отойдите от Меня, не знаю вас, делающие беззаконие" (Мф.7:23), хотя они изгоняли бесов, воскрешали мертвых и изрекали пророчества. Следовательно и тот, кто совершал знамения, может быть плотским. Так Бог действовал и чрез Валаама, открывал будущее и фараону и Навуходоносору, и Каиафа пророчествовал, сам не зная, что говорил, и другие некоторые изгоняли бесов Его именем, хотя сами не были с Ним, – потому что все это бывает не для совершающих, а для других. Часто это совершалось и чрез недостойных. И удивительно ли, что это бывает чрез людей недостойных для других, если и чрез святых (Бог действует для других)? Так Павел говорит: "Павел ли, или Аполлос, или Кифа, или жизнь, или смерть, – все ваше" (1Кор.3:22); и еще: "Он поставил одних Апостолами, других пророками, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения" (Еф.4:11-12). Если бы этого не было, то все беспрепятственно впадали бы в погибель. Случается, что начальники бывают злы и невоздержны, а подчиненные добры и воздержны, миряне живут благочестиво, а священники порочно; и если бы благодать всегда искала достойных, то не было бы ни крещения, ни совершения тела Христова, ни приношений. Но теперь Бог действует и чрез недостойных, и благодать крещения нисколько не терпит вреда от жизни священника; иначе и приемлющий терпел бы вред. Хотя это бывает редко, однако бывает. Говорю это для того, чтобы кто-нибудь из предстоящих, наблюдая за жизнью священника, не соблазнялся касательно совершаемых им таинств. Человек ничего не привносит в них от себя, но все – дело силы Божией; Бог действует на вас в таинствах. "И я не мог говорить с вами, братия, как с духовными, но как с плотскими. Я питал вас молоком, а не [твердою] пищею, ибо вы были еще не в силах". Чтобы не подумали, что он из честолюбия сказал вышеприведенные слова: "но духовный судит о всем", и еще: "о нем судить никто не может", и еще: "мы имеем ум Христов", и чтобы низложить гордость их, Павел, смотри, что говорит: я не потому, говорит, умалчивал, чтобы не мог сказать вам ничего больше, но потому, что вы плотские. Но ниже еще можете ныне.

2. Почему апостол не сказал: не хотите, но: не можете? Последнее он поставил вместо первого, так как они не могли потому, что не хотели, а это и служит для них обвинением, для учителя же оправданием. Если бы они не могли по природе, то можно было бы извинить их; но так как они не могли по своей воле, то им нет прощения. Далее он высказывает и признак, почему они плотские: "ибо если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы? и не по человеческому ли [обычаю] поступаете?" (ст.3). Он мог бы укорять их и в прелюбодеянии и в невоздержании, но особенно указывает на тот грех, который теперь старается искоренить. Если же зависть делает плотскими, то всем нам должно возрыдать, облечься во вретище и посыпать пеплом. Кто в самом деле чист от этой страсти, если только могу по себе заключать о других? Если зависть делает плотскими и препятствует быть духовными даже таким людям, которые пророчествовали и совершали другие чудные дела, то что будет с нами, которые и не имеем такой благодати и предаемся не только этому, но и другим важнейшим грехам? Отсюда мы научаемся, как справедливо сказал Христос, что "делающий злое не идет к свету" (Ин.3:20), что нечистая жизнь препятствует познанию высоких истин, не позволяя разуму проявлять свою мыслительность. Как невозможно, чтобы заблуждающийся, но живущий хорошо, навсегда остался в заблуждении, так, напротив, ведущему жизнь порочную не легко возвыситься до познания наших догматов; но должно очиститься от всех страстей желающему постигнуть истину. Кто очистится от них, тот избавится и от заблуждения и познает истину. Не думай, что для этого тебе довольно только не быть корыстолюбивым и не прелюбодействовать; нет, кто ищет истины, в том должны соединиться все добродетели. Потому и говорит Петр: "истинно познаю, что Бог нелицеприятен, но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему", т.е. такого человека Бог призывает и привлекает к истине (Деян.10:34-35). Павел не был ли ревностнее всех в гонении и преследовании (верующих)? Но так как он проводил жизнь безукоризненную и поступал так не по страсти человеческой, то и был принят и превзошел всех. Если же кто скажет: почему такой-то язычник, добрый, милостивый и человеколюбивый остается в заблуждении? – на это я отвечаю: потому, что он имеет другую страсть, тщеславие, или душевную леность, или нерадение о собственном спасении, и думает, что все с ним бывает просто и случайно. Делающим правду Павел называет того, кто во всем безупречен по правде, предписанной законом (Флп.3:6), и (в другом месте говорит): "благодарю Бога, Которому служу от прародителей с чистою совестью" (2Тим.1:3). Но почему, скажешь, люди нечистые удостоились слышать проповедь? Потому, что они сами желали того и усердно желали. Бог привлекает к Себе и заблуждающихся, если они очищают себя от страстей; не отвергает и тех, которые сами приходят к Нему. Так многие из предков наших приняли благочестие. "Ибо если между вами зависть и споры". Здесь он обращается к подчиненным; в предыдущих словах он обличал начальников и говорил, что мудрость красноречия не имеет никакого достоинства, а теперь обличает подчиненных и говорит: "ибо когда один говорит: "я Павлов", а другой: "я Аполлосов", то не плотские ли вы?" (1Кор.3:4)? Показывает, что это не только не принесло им никакой пользы, или приобретения, но и воспрепятствовало получению высшего. Это именно произвела зависть; зависть сделала их плотскими; а когда они сделались плотскими, то помешала слушать о высших предметах. "Кто Павел, кто Аполлос?" (ст.5). Объяснив и доказав свою мысль, он уже открыто приступает к обличению, и поставляет свое имя, чтобы смягчить суровость речи и не оскорбить их своими словами. Ведь если Павел – ничто, и не огорчается этим, то тем более они не должны огорчаться. Так он успокаивает их двояким образом: и представляя в пример самого себя, и их не лишая всего, как ничего не сделавших; он уступает им нечто, хотя и немногое, а именно, сказав: "Кто Павел, кто Аполлос?", присовокупляет: "они только служители, через которых вы уверовали". Это, конечно, само по себе важно и достойно великих наград, но в сравнении с первообразом и источником благ – ничто, потому что не тот благодетель, кто служит при раздаянии благ, а тот, кто сообщает и дарует их. Не сказал: благовестники, но: служители, что означает более. Они не просто благовествовали, но и служили нам; первое требует слова, а последнее заключает в себе и дело. Если и Христос – только служитель благ, а не сам виновник и источник их, – что свойственно Ему, как Сыну, – то ясно, как надобно судить об этом деле.

3. В каком же смысле апостол называет Христа "служителем для обрезанных" (Рим.15:8)? Там он говорит о домостроительстве Его по плоти и не в том смысле, в каком мы теперь говорим; там под словом служитель разумеется исполнитель, а не то, что Он не от Себя самого сообщает блага. Не сказал: приведшие вас к вере, но: "через которых вы уверовали", чтобы опять и верующим воздать должное и показать, кто – служители. Если же (учители) служили другим, то могут ли они присвоять себе какие-либо достоинства? Впрочем, заметь, он нигде не осуждает их как присвояющих себе, но говорит против приписывающих им это; причина разделения заключалась в народе, так что если бы он не производил смятения, то и те перестали бы. Таким образом апостол поступил вдвойне мудро: искоренил грех там, где следовало, и в других не возбудил к себе негодования и не подал им повода к словопрениям. "Поскольку каждому дал Господь". И это малое дело зависело не от них самих, а от Бога, даровавшего им. Но неужели мы, могли бы они сказать, не должны любить служащих нам? Так, говорит он, но надобно знать, до какой степени; дело их не от них самих, а от Бога, даровавшего им: "Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог" (1Кор.3:6), т.е. я первый посеял слово; а чтобы семена не засохли от искушений, Аполлос прибавил нечто с своей стороны; но все было делом Божиим. "Посему и насаждающий и поливающий есть ничто, а [все] Бог возращающий" (ст.7). Видишь ли, как он смягчает речь свою, чтобы они не ожесточились, если бы он сказал: кто такой-то и такой-то? То и другое неприятно, т.е. сказать ли: кто такой-то и такой-то, или сказать: "и насаждающий и поливающий есть ничто". Чем же он смягчает эти слова? Тем, что принимает уничижение на свое лицо: "кто Павел, кто Аполлос?", и тем, что все относит к Богу, даровавшему все: сказав, что он насадил и что насаждающий есть ничто, присовокупляет: "но возращающий Бог". Не останавливается и на этом, но для той же цели присовокупляет еще следующее: "насаждающий же и поливающий суть одно" (ст.8). Вместе с тем он этим внушает, чтобы они не превозносились друг пред другом. Одно называет их в том отношении, что они ничего не могут без возращающего Бога. Этими словами он не дозволяет и много трудившимся превозноситься пред теми, которые совершили менее, и последним завидовать первым. Но чтобы не подать повода к нерадению той мыслью, что все, и много и мало трудящиеся, суть одно, он далее, смотри, как предупреждает это: "но каждый", говорит, "получит свою награду по своему труду". Как бы так говорит: не бойся, когда я говорю, что они суть одно; они одно по отношению к делу Божию, но не одно по трудам своим, а "каждый получит свою награду". Внушив то, что хотел, он потом еще более смягчает речь и с любовью говорит им приятное столько, сколько можно. "Ибо мы соработники у Бога, [а] вы Божия нива, Божие строение" (ст.9). Видишь ли, как он и им (учителям) приписывает не малое дело, доказав наперед, что все принадлежит Богу? Он всегда увещевал повиноваться предстоятелям; потому не слишком уничижает и учителей. "Вы Божия нива". Сказав: "я насадил", он продолжает метафору. Если же вы – Божия нива, то вам следует носить имя не возделывающих, но Божие, так как нива называется именем не земледельца, а господина ее. "Вы Божие строение". Также и строение принадлежит не строителю, а господину. Если же вы – строение, то вам не должно распадаться на части; иначе не будет и строения. Если вы – нива, то вам не должно разделяться, но ограждаться одним оплотом единомыслия. "Я, по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание" (ст.10). Здесь, называя себя мудрым, он не превозносит самого себя, но представляет им пример и показывает, что мудрому свойственно полагать одно основание. И, смотри, как он и здесь соблюдает скромность. Назвав себя мудрым, он не приписал этого себе, но наперед всего себя предал Богу, и тогда уже так назвал себя: по благодати, говорит, Божией, данной мне. Вместе с тем он внушает, что все – Божие, и что благодать в том особенно и состоит, чтобы не разделяться, но утверждаться на одном основании. "А другой строит на [нем]; но каждый смотри, как строит". Здесь, мне кажется, он обращает их к подвигам в жизни, после того, как соединил их и сделал единым. "Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос" (ст.11). Не может, пока он (истинный) строитель; а если положит, то он уже и не строитель.

4. Видишь, как он доказывает предложенную мысль и общежитейскими соображениями. Слова его означают следующее: я возвестил Христа, дал вам основание; смотрите, как вы строите на нем, не с тщеславием ли, не с целью ли – отклонять от Него учеников и привлекать к людям? Не будем же увлекаться ересями: "никто не может положить другого основания, кроме положенного". Будем строить на этом основании и держаться на нем, как ветвь на виноградной лозе, и пусть не будет никакого разделения между нами и Христом, потому что если отделимся от Него, то немедленно погибнем. Ветвь втягивает в себя сок потому, что соединена с лозой, и здание стоит потому, что связано; а что отрывается, то погибает, потому что ни на чем не держится. Потому будем не просто держаться Христа, но прилепляться к Нему: если отделимся, погибнем. "Удаляющие себя от Тебя гибнут", говорит Писание (Пс.72:27). Будем же прилепляться к Нему, и прилепляться делами, потому что "исполняющий", говорит Он, "заповеди мои, во Мне пребывает" (Ин.14:20-21). Он внушает нам единение с Ним многими сравнениями. Смотри: Он глава, мы тело; между главою и телом может ли быть какое-либо расстояние? Он основание, мы здание; Он лоза, мы ветви; Он жених, мы невеста; Он пастырь, мы овцы; Он путь, мы идущие; мы храм, Он обитатель; Он первенец, мы братия; Он наследник, мы сонаследники; Он жизнь, мы живущие; Он воскресение, мы воскресающие; Он свет, мы просвещаемые. Все это означает единение и не допускает никакого разделения, даже малейшего, так как кто отделился немного, тот потом отделится и много. Так тело, получив хотя малую рану от меча, портится; здание, расщелившись хотя немного, разрушается; и ветвь, отломившись от корня хотя немного, делается негодной. Таким образом, это малое есть уже не малое, но почти все. Потому, когда мы погрешим в чем-нибудь малом, или почувствуем леность, не будем презирать этого малого, потому что, будучи оставлено в небрежении, оно скоро сделается великим. Так одежда, если начнет раздираться и будет оставлена в небрежении, вся раздирается; и кровля, если обнажится от нескольких черепиц и будет оставлена в небрежении, разрушает весь дом. Итак, представляя себе это, никогда не будем пренебрегать малыми грехами, чтобы не впасть в великие; если же по небрежению впадем даже в бездну зол, то и тогда не будем отчаиваться, чтобы не потерять ясности ума. Оттуда уже не легко выйти тому, кто не бодрствует над собою тщательно, не только по причине глубины этой бездны, но и по самому положению. Грех – это бездна, которая увлекает в глубину и гнетет. Как упавшие в колодезь не скоро могут выйти оттуда и имеют нужду в других, которые бы вытащили их, так точно и тот, кто впал в глубину грехов. Спустим же к ним вервие и извлечем их оттуда; или лучше сказать, не в других только здесь нужда, но и в нас самих, чтобы и сами мы препоясали себя и поднялись не настолько, насколько ниспали, но, если хотим, и гораздо выше. Сам Бог – помощник, потому что Он не хочет смерти грешника, но "чтобы он обратился и был жив" (Иез.18:23). Итак никто не отчаивайся, никто не подвергайся этой болезни нечестивых, которым этот грех свойствен: "Когда достигнет, сказано, нечестивый до глубины зол, нерадит" (Притч.18:3).

Таким образом не от множества грехов происходит отчаяние, но от нечестивого настроения души. Поэтому, хотя бы ты впал во все роды пороков, скажи самому себе: Бог человеколюбив и желает нашего спасения: "Если", говорит Он, "будут грехи ваши, как багряное, - как снег убелю" (Ис.1:18), т.е. изменю в противное состояние. Не будем же отчаиваться; не столь опасно пасть, как упавши лежать; не столь страшно быть раненным, как, будучи раненным, не желать исцеления, потому что "кто может сказать: "я очистил мое сердце, я чист от греха моего"?" (Притч.20:9). Говорю это не для того, чтобы сделать вас более беспечными, но чтобы удержать вас от отчаяния.

5. Хочешь ли знать, как благ наш Владыка? К Нему пришел мытарь, виновный в бесчисленных пороках, и, сказав только: "будь милостив ко мне грешнику!", ушел оправданным (Лк.18:13). И чрез пророка Бог говорит: "за грех Я слегка опечалил его, и увидел, что он опечалился, и ходил смущенный, и исцелил пути его" (Ис.57:17-18). Что может сравниться с таким человеколюбием? Потому только, говорит, что он опечалился, Я простил грехи его. А мы не делаем и этого, и тем особенно прогневляем Бога. Он, умилостивляющийся малым, когда не видит и этого, справедливо гневается и подвергает нас великому наказанию, потому что мы обнаруживаем крайнее небрежение. Кто когда-нибудь скорбел о грехах? Кто воздыхал? Кто бил в перси свои? Кто сокрушался? Я не знаю никого. Люди непрестанно плачут об умерших рабах, о потере имущества, а погубляя каждый день душу свою, даже и не думают о том. Как же ты можешь умилостивить Бога, если даже и не знаешь, что ты согрешил? Правда, говоришь ты, я грешен; но это говоришь одним языком; говори же и сердцем и вместе с тем воздыхай, чтобы тебе постоянно быть в добром настроении. Ведь если бы мы скорбели о грехах, если бы воздыхали о прегрешениях, то ничто другое не печалило бы нас, потому что эта скорбь отгоняет всякую печаль. Таким образом, от исповедания грехов мы получили бы и другую пользу, ту, что не стали бы падать духом в горестных обстоятельствах настоящей жизни, ни надмеваться в радостных; а чрез это много умилостивили бы Бога; между тем теперь делами своими оскорбляем Его. Скажи мне: если бы твой раб, претерпевая много зла от своих товарищей, не обращал никакого внимания на других, а заботился бы только о том, чтобы не прогневать господина, то не мог ли бы он этим одним утолить гнев твой? Напротив, если бы он нисколько не заботился о проступках своих пред тобой, а заботился бы только об отношениях своих к товарищам, то не подверг ли бы ты его еще большему наказанию? Так поступает и Бог: когда мы пренебрегаем гневом Его, тогда Он являет на нас сильнейший гнев; а когда бываем внимательны, тогда смягчает, или, лучше, прекращает гнев свой. Он желает, чтобы мы сами себя наказывали за грехи, и тогда Он уже не наказывает. Для того Он и угрожает наказанием, чтобы страхом истребить в нас нерадение; и когда мы страшимся одной угрозы, то Он уже не попускает нам испытать ее на самом деле. Смотри, что говорит Он Иеремии: "не видишь ли, что они делают? Дети собирают дрова, а отцы разводят огонь, и женщины месят тесто" (Иер.7:17-18). Боюсь, чтобы и о нас не было сказано того же: не видишь ли, что они делают? Никто не ищет ничего Христова, а все – своего. Сыновья их предаются распутству, отцы их – любостяжанию и хищению, жены их – житейской суете, не только не удерживая мужей своих, но и поощряя их. Стань на торжище, спроси уходящих и приходящих, и увидишь, что никто не заботится о предметах духовных, а все гоняются за плотскими. Доколе мы не пробудимся? Доколе будем объяты глубоким сном? Неужели мы еще не насытились злом? Впрочем и без слов самый опыт достаточно может научить нас, что все настоящее низко и ничтожно. Люди, занимавшиеся внешнею (языческою) мудростью и не знавшие ничего будущего, уразумев совершенное ничтожество вещей настоящих, удалялись от них. Как же можешь получить прощение ты, пресмыкающийся по земле и не презирающий малого и преходящего для великого и вечного, ты, который слышал от самого Бога, открывшего и внушившего тебе это, и получил от Него такие обетования? Что эти вещи не стоят привязанности, доказательством тому служат те, которые оставляли их без надежды благ больших. В самом деле, какого ожидая богатства, они избирали бедность? Никакого; они очень хорошо знали, что такая бедность лучше богатства. Какой жизни надеясь, они оставляли роскошь и предавались строгому житию? Никакой; они, познав свойство вещей, уразумели, что отсюда великая польза и для душевного любомудрия и для телесного здоровья. Итак, представляя себе это и непрестанно помышляя о благах будущих, перестанем прилепляться к настоящим, чтобы нам сподобиться тех будущих благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 9

"Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, – каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем сам спасется, но так, как бы из огня" (1Кор.3:12-15).

1. Здесь представляется нам вопрос не маловажный, но касающийся предмета самого необходимого и исследуемый всеми людьми: будет ли иметь конец огонь геенский? Христос открыл нам, что этот огонь не имеет конца: "червь их не умирает и огонь не угасает" (Мк.9:46). Вижу, что вы содрогаетесь, слыша это; но что делать? Бог повелевает непрестанно возвещать это: "укажи", говорит, "народу Моему" (Ис.58:1). Мы поставлены на служение слова, и потому нужно говорить и неприятное слушателям; хотя и вопреки желанию, а нужно. Впрочем, если хотите, это не будет для вас неприятно. Если делаешь добро, говорит (апостол), не бойся (Рим.13:3). Следовательно вы можете слушать нас не только без страха, но и с удовольствием. Итак, Христос открыл, что геенский огонь не имеет конца; и Павел утверждает, что мучение будет нескончаемое, когда говорит, что грешники "подвергнутся наказанию, вечной погибели" (2Фес.1:9); и еще: не обманывайтесь: "ни блудники, ни прелюбодеи, ни малакии Царства Божия не наследуют" (1Кор.6:9-10). И к евреям он говорит: "старайтесь иметь мир со всеми и святость, без которой никто не увидит Господа" (Евр.12:14). Также Христос на слова: "мы Твоим именем многие чудеса творили", скажет: "отойдите от Меня делающие беззаконие: не знаю вас" (Мф.7:22-23). И девы, для которых затворились двери, уже не могли войти; и о тех, которые не питали Его, Он говорит: "пойдут в муку вечную" (Мф.25:46).

Не говори мне: где же справедливость, если мучение не будет иметь конца? Когда Бог делает что-либо, повинуйся Его определениям и не подчиняй их умствованиям человеческим. Притом разве это несправедливо, если человек, получивший сначала тысячи благ, а потом совершивший достойное наказания и не сделавшийся лучше ни от угроз, ни от благодеяний, подвергается наказанию? Если ты требуешь справедливости, то по закону правды нам следовало еще в начале тотчас же погибнуть; а лучше, и тогда это было бы не по одному закону правды, но было бы действием и человеколюбия, если бы мы и это потерпели. Кто оскорбляет человека, не причинившего ему никакого зла, тот по закону правды подлежит наказанию; если же кто своего благодетеля, не обязанного ему ничем, но оказавшего ему бесчисленные благодеяния, единственного виновника его бытия и притом Бога, вдохнувшего в него душу, даровавшего тысячи благ и хотевшего возвести его на небо, если такого (благодетеля), после таких благодеяний, не только оскорбляет, но и каждый день огорчает своими делами, то какого прощения он будет достоин? Не видишь ли, как (Бог) наказал Адама за один грех? Он, скажешь, дал ему рай и удостоил его своего великого благоволения? Но не одно и то же – грешить, наслаждаясь благоденствием, или – проводя жизнь в великой скорби. То и тяжко, что ты грешишь, находясь не в раю, а среди бесчисленных бедствий настоящей жизни, и не вразумляешься несчастьями; это подобно тому, как если бы кто делал зло, будучи связанным. (Бог) обещал тебе блага больше рая; еще не дал их, чтобы ты не обленился во время подвигов, но и не умолчал о них, чтобы ты не ослабевал в трудах своих. Адам, совершив один грех, навлек на себя смерть; а мы каждый день совершаем тысячи грехов. Если же он, совершив один грех, навлек на себя столько зла и ввел смерть в мир, то чему не подвергнемся мы, постоянно живущие во грехах, хотя и ожидающие неба вместо рая? Тяжко это слово и прискорбно для слушателя. Знаю это по чувству, которое сам испытываю: сердце мое смущается и содрогается, и чем более удостоверяюсь в несомненности геенны, тем более трепещу и объемлюсь страхом. Но нужно говорить об этом, чтобы нам не впасть в геенну. Не рай, не древа и растения получил ты, а небо и блага небесные. Если же получивший меныпее осужден и ничто не могло оправдать его, то тем более мы, призванные к высшему и согрешающие больше его, подвергнемся нестерпимым мучениям. Представь, сколько времени род наш за один грех остается под владычеством смерти. Прошло уже пять тысяч и более лет, а смерть еще не прекратилась за один грех. Притом мы не можем сказать, что Адам слушал пророков, что он видел наказания, постигшие других за грехи, что он мог оттого придти в страх и вразумиться этими примерами; он был тогда первый и единственный, однако же наказан. Ничего такого не можешь представить ты, который делаешься хуже после таких примеров, который удостоился таких даров Духа, и допускаешь не один, не два и не три, а бесчисленное множество грехов. Не смотри на то, что грех совершается в краткое время и не думай, что потому и наказание будет кратковременное. Не видишь ли, как люди, совершившие воровство или прелюбодеяние один раз и в одну минуту, часто проводят целую жизнь в темницах и рудокопнях, подвергаясь непрестанному голоду и бесчисленным родам смерти? И однако никто не оправдывал их и не говорил, что так как грех совершен ими в краткое время, то и наказание должно продолжаться соответственное греху время.

2. Но, скажешь, так поступают люди, а Бог человеколюбив? Во-первых, и люди так поступают не по жестокости, а по человеколюбию; и Бог так наказывает потому, что Он человеколюбив; по величию милости Его велико и наказание Его. Следовательно, когда ты говоришь, что Бог человеколюбив, то тем более доказываешь справедливость наказания. если мы грешим против такого (Существа). Потому и Павел говорил: "страшно впасть в руки Бога живаго" (Евр.10:31). Вникните, увещеваю вас, в силу этих слов; может быть, вы получите отсюда некоторое утешение. Кто из людей может наказывать так, как наказывал Бог, устроивший потоп и истребление человеческого рода, а немного после одождивший с неба огонь и до основания истребивший всех (жителей Содома)? Какое человеческое наказание может сравниться с таким наказанием? Не видишь ли и здесь почти бесконечное наказание? Прошло четыре тысячи лет, а наказание содомлян доселе остается в силе. Как велико человеколюбие Божие, так и наказание Его. Притом, если бы Бог заповедал что-либо трудное и невозможное, то иной мог бы сослаться на трудность Его заповедей; если же Он заповедует весьма легкое, то что мы можем сказать, не заботясь и об этом? Разве ты не можешь поститься и сохранять девство? Можешь, если захочешь, в чем обличают нас те, которые исполняли это; но Бог не употребил против нас всей строгости, не повелел и не заповедал этого, а предоставил воле слушателей; ты можешь быть целомудренным и в браке, можешь воздерживаться и от пьянства. Разве ты не можешь раздать всего имущества? Можешь, как показывают сделавшие это; но Бог не заповедал и этого, а повелел не похищать чужого и из имущества своего уделять нуждающимся. Если кто скажет, что он не может довольствоваться одной женой, тот оболыцает и обманывает себя, в чем обличают его те, которые сохраняют целомудрие и без жены. Разве ты не можешь не злословить, не можешь не клясться? Напротив, труднее делать это, нежели не делать. Какое же мы имеем оправдание, когда не исполняем столь легкого и удобного? Не можем представить никакого. Из всего сказанного очевидно, что мучение будет вечно. Но некоторым кажется, что изречение Павла противоречит этому; потому обратимся к его объяснению. Сказав: "у кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон", он присовокупил: "впрочем сам спасется, но так, как бы из огня". Что сказать об этом? Рассмотрим, во-первых, что такое основание, что золото, что драгоценные камни, что сено и солома. Основанием он сам ясно назвал Христа: "основания иного", говорит, "никто не может положить, кроме положенного, которое есть Иисус Христос"; а здание, мне кажется, означает дела. Правда, некоторые утверждают, что здесь говорится об учителях и учениках, и о нечестивых ересях; но смысл речи не допускает этого. Ведь, если так, то как же дело погибнет, а назидающий спасется как бы из огня? Виновнику тем более надлежало бы погибнуть, а здесь большему наказанию окажется подвергшимся тот, кто был назидаем. Если учитель был виновником зла, то он и достоин большего наказания: как же он спасется? Если же он не виновен, а ученики сделались такими по собственному развращению, то хорошо назидавший вовсе не заслуживает наказания или какого-нибудь вреда: как же говорится, что он потерпит урон? Отсюда видно, что здесь идет речь о делах. Намереваясь говорить о кровосмеснике, апостол заранее и еще задолго делает к тому вступление. Он, обыкновенно, рассуждая о каком-либо предмете, в этом самом рассуждении наперед намекает на другой предмет, к которому намеревается перейти. Например, укоряя коринфян за то, что они не дожидаются друг друга на вечерях, он сделал вступление к речи о таинствах. Так и здесь, намереваясь говорить о кровосмеснике и сказав об основании, присовокупил: "разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог" (ст.16-17). Этими словами он уже устрашал и потрясал душу кровосмесника. "Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы". После веры нужно назидание; потому, и в другом месте он говорит: "утешайте друг друга сими словами" (1Фес.4:18). В назидании участвуют вместе и художник и ученик; потому он и говорит: "но каждый смотри, как строит".

3. Если бы это было сказано о вере, то было бы сказано неосновательно. В вере должны быть все равны, потому что вера одна; а в делах жизни не все одинаковы. Вера не бывает ни хуже, ни лучше, но одинакова у всех истинно верующих; а в жизни одни ревностнее, другие беспечнее, одни исправнее, другие небрежнее, одни делают больше, другие меньше, одни грешат тяжелее, другие легче. Потому апостол и сказал: "золото, серебро, драгоценные камни, дрова, сено, солома. Каждого дело обнаружится". Здесь Он говорит о делах. "У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон". Если бы это было сказано об учениках и учителях, то учителям не надлежало бы терпеть наказания, если ученики не слушали их. Потому Он и говорит: "каждый получит свою награду по своему труду", не по окончанию дела, а по труду. Что ему нужды, если слушатели не внимали? И отсюда также видно, что здесь говорится о делах. А смысл слов следующий: кто при правой вере ведет худую жизнь, того вера не защитит от наказания, когда дело будет гореть. Сгорит, значит – не перенесет силы огня. Если бы кто с золотым оружием переходил огненную реку, то перешел бы ее со славою; а если напротив кто станет переходит ее с сеном. тот не только не будет иметь успеха, но и погубит самого себя: так бывает и с делами. Говоря это, апостол разумеет не действительное сожжение людей, но желает внушить сильнейший страх и показать, что живущий порочно находится в опасности. Потому и говорит: "потерпит урон": вот первое наказание. "Сам спасется, но так, как бы из огня": вот и другое. Эти слова означают следующее: он сам не погибнет так, как дела, не обратится в ничто, но останется в огне. Это апостол и называет спасением; потому не просто сказал: спасется, а прибавил: "как бы из огня". Так и мы обыкновенно говорим: в огне сохраняются – о таких вещах, которые не сгорают и не вдруг обращаются в пепел. Потому, слыша об огне, не думай, что сожигаемые обратятся в ничто. Не удивляйся и тому, что апостол называет такое мучение спасением; он нередко о предметах неприятных употребляет хорошие выражения, а о предметах приятных – нехорошие. Например, слово плен обозначает дурной предмет; но Павел употребляет его по хорошему, говоря: "пленяем всякое помышление в послушание Христу" (2Кор.10:5). Также, говоря о худом, употребляет хорошее выражение в следующих словах: "грех царствовал" (Рим.5:21); между тем слово царствование скорее хорошо звучит. Так и здесь, сказав: спасется, он выражает не что иное, как продолжение наказания, и как бы так говорит: сам же будет мучиться непрестанно. Далее говорит: "разве не знаете, что вы храм Божий?". Сказав прежде о разделявших Церковь, он теперь касается кровосмесника, намекая, хотя неясно и неопределенно, на его развратную жизнь и показывая великость его греха из дарованной ему благодати. Также и других вразумляет тем самым, что они уже получили. Таким образом он направляет к одной цели и будущее и настоящее, и прискорбное и приятное; будущее: "ибо день покажет, потому что в огне открывается"; настоящее: "разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог". Видишь ли, какова сила речи? Впрочем доколе не открыто лицо (обличаемого), дотоле обличение не так тяжко, потому что все разделяют страх укоризны. Того покарает Бог, т.е. предаст погибели. Здесь апостол не проклинает, а предсказывает. Храм бо Божий, говорит, свят есть, и присовокупляет: а этот храм – вы. Никто не обольщай самого себя. И это (относится) к нему, так как он считал себя чем-то важным и хвалился мудростью. А чтобы не поразить его слишком много, апостол, приведши его в страх и трепет, опять предлагает общее обличение и говорит: "если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым" (ст.18). Обличает с великой силой, как уже довольно вразумивший их. Хотя бы кто был богат, хотя бы благороден, он будет презреннее презренных, если впадет во власть греха. Как царь, если делается рабом варваров, бывает несчастнее всех, так действует и грех. Грех есть варвар, который, однажды пленив душу, не щадит ее, но мучит ее на погибель подпавших власти его.

4. Подлинно, ничто так не безрассудно, ничто так не бессмысленно, глупо и нагло, как грех. Куда он ни вторгнется, все низвращает, расстраивает и губит; он безобразен на вид, несносен и отвратителен. Если бы какой живописец захотел изобразить его, то, мне кажется, не погрешил бы, изобразив его в виде женщины звероподобной, варварской, дышущей огнем, безобразной и черной, как внешние (языческие) поэты изображают Сцилл. Грех тысячью рук обхватывает наши мысли, вторгается неожиданно и терзает все, подобно псам, кусающим внезапно. Впрочем, для чего нам живописное изображение, когда мы можем представить (самих людей), подобных ему? Кого же наперед изобразить вам? Не корыстолюбца ли и грабителя? Действительно, что может быть бесстыднее глаз его? Что бессовестнее его и более похоже на псов? Не так нагло приступает пес, как он, когда похищает имущество других. Что сквернее рук его? Что гнуснее уст его, которые пожирают все и не насыщаются? Не принимай лица и глаз его за человеческие: не так глядят человеческие глаза. Он не смотрит на людей, как на людей, не смотрит на небо, как на небо, не устремляет взоров к Господу, но во всем видит деньги. Человеческие глаза, видя удрученных бедностью, обыкновенно проливают слезы; а глаза грабителя, видя бедных, выражают зверство. Человеческие глаза не смотрят на чужое, не желают принадлежащего другим, но еще другим раздают свое; а глаза корыстолюбца не успокаиваются дотоле, пока не похитят у других всего, потому что смотрят не по-человечески, но по-зверскн. Человеческие глаза не могут видеть своего тела обнаженным, – ведь для них оно свое и тогда, когда по наружности принадлежит другим, – а глаза корыстолюбца не насыщаются дотоле, пока не обнажат кого-либо совершенно и не скроют всего у себя дома, или, лучше сказать, не насыщаются никогда. Потому руки таких людей можно назвать не только зверскими, но еще гораздо свирепейшими и опаснейшими, чем у зверей. Медведи и волки, насытившись, отступают от пищи, а те не насыщаются никогда. Между тем Бог дал нам руки для того, чтобы мы помогали другим, а не вредили им. Если же мы станем употреблять их на последнее, то лучше было бы отсечь их и оставаться без них. Ты скорбишь, когда дикий зверь растерзает овцу; а когда сам делаешь тоже с своим единоплеменником, то и не считаешь этого дела ужасным? Что же ты за человек? Разве ты не знаешь, что человеческим мы называем то дело, которое исполнено милосердия и человеколюбия, а дело грубое и жестокое называем бесчеловечным? Таким образом характер человека мы изображаем делами милосердия, а характер зверя – делами противными тому, и часто говорим: ужели он человек, а не зверь и не пес? Людям свойственно облегчать бедность, а не увеличивать ее. У людей корыстолюбивых и уста – уста зверские, или еще хуже нх; они произносят слова, которые своей ядовитостью гораздо скорее, нежели зубы зверей, причиняют смерть. И если бы исчислять все, то ясно видно было бы, как бесчеловечие делает людей зверями. А кто испытает душу таких людей, тот назовет их не только зверями, но даже демонами. Они исполнены крайней жестокости и вражды к ближним: нет в них ни желания царствия, ни страха геенны, ни стыда пред людьмп, ни милосердия, ни сострадания, но бесстыдство, наглость и презрение ко всему будущему; вещания Божии о (будущих) мучениях кажутся им басней, угрозы – посмешищем. Такова душа корыстолюбца! Если же они внутри демоны, а извне звери и даже хуже зверей, то за кого, скажи мне, мы будем считать их? Что они хуже зверей, это видно из следующего: звери таковы по природе, а они, получив от природы кротость, вопреки природе стараются усвоить себе свойства зверей. Сами демоны делают своими споспешниками людей неблагонамеренных, так как если бы последние не были их споспешниками, то большая часть их козней против нас оставалась бы без успеха; а те стараются притеснять и содействующих им в неправедных делах их. Притом демон враждует против человека, а не против подобных ему демонов; а корыстолюбец старается всячески причинить зло и ближнему и родному, не стыдясь самой природы. Знаю, что многие негодуют на меня за эти слова; но я не сержусь на них, а жалею и плачу, что они находятся в таком состоянии. Если бы они захотели даже бить меня, и это я с удовольствием перенес бы, только бы они оставили свое зверство. И не я только, но и пророк вместе со мной исключает таких из числа людей: "человек", говорит, "который в чести и неразумен, подобен животным" (Пс.48:21). Постараемся же быть людьми: будем взирать на небо, "облекаться в образ" (Создавшего нас) (Кол.3:10) и не унижать себя самих, чтобы нам сподобиться и будущих благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 10

"Никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом" (1Кор.3:18-19).

1. Приступив к обличению кровосмесника еще заранее, как я выше сказал, сделав это прикровенно и в кратких словах, и пробудив совесть его, апостол опять обращается к опровержению внешней (языческой) мудрости и к обличению тех, которые, гордясь ею, разделяли Церковь, чтобы, присовокупив то, что еще оставалось сказать, и совершенно окончив этот предмет, со всей силой направить речь против кровосмесника, которого он касался и прежде. Слова: "никто не обольщай самого себя" направлены особенно против него, чтобы вразумить и устрашить его; также на него особенно делается намек в слове: тростие, и в словах: не знаете ли, что вы – храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Обыкновенно два побуждения более всего удерживают нас от греха: когда мы представляем следующее за грехом наказание, и когда размышляем о собственном достоинстве. Так и апостол речью о сене и тростии устрашает, а указанием на наше достоинство пристыжает, исправляя первым более нечувствительных, а последним – более кротких. "Никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным". Как он повелевает быть мертвым для мира (Кол.2:20), и эта мертвенность не только не вредит, но еще приносит пользу, делаясь источником жизни, так теперь повелевает быть безумным для мира, указывая нам в этом истинную мудрость. Безумным для мира бывает тот, кто презирает внешнюю мудрость и убежден, что она нисколько не содействует ему к принятию веры. Потому, как нищета по Боге ведет к богатству, смирение – к величию, презрение (земной) славы – к славе, так и это безумие делает человека мудрее всех, потому что у нас все бывает напротив. И для чего он не сказал: пусть оставит мудрость, но: буй да бывает? Для того, чтобы как можно более унизить внешнюю ученость. Не одно ведь и то же сказать: оставь свою мудрость, или – будь безумным. С другой стороны, он научает нас не стыдиться нашей неучености, представляя все внешнее достойным осмеяния. Он не стыдится названий, потому что полагается на силу дел. Как крест, вещь по-видимому поносная, сделался источником бесчисленных благ, причиной и виновником неизреченной славы, так и кажущееся безумие делается для нас виною мудрости. Как тот, кто худо научился чему-нибудь, если не оставит всего, не изгладит из души своей и не представит ее чистою для желающего вновь учить его, не познает ясно здравого учения, так и при внешней мудрости, если не оставишь всего, не очистишь ума своего и не предашь себя вере, подобно простолюдину, то не познаешь ничего доброго надлежащим образом. Так и имеющие слабое зрение, если, закрыв глаза, не вверят себя другим, а будут руководиться своим испорченным зрением, будут блуждать гораздо более тех, которые совершенно ничего не видят.

А как можно, скажешь, оставить внешнюю мудрость? Не принимая ее учения. Повелев таким образом оставить эту мудрость, апостол приводит и причину, – следующую: премудрость бо мира сего буйство у Бога есть. Она не только не помогает, но еще служит препятствием; следовательно надобно оставить ее, как вредную. Видишь ли, как победоносно он опроверг ее, доказав, что она не только бесполезна, но еще приносит нам вред? Впрочем, он не довольствуется собственными доказательствами, а приводит еще свидетельство: писано бо есть, говорит: "уловляет мудрых в лукавстве их" (ст.19). В лукавстве, т.е. уловляя их собственным их оружием. Так как они употребляли мудрость свою на то, чтобы обходиться без Бога, то Он чрез нее именно и доказал им, что они имеют великую нужду в Боге. Как и каким образом? Они чрез нее сделались безумными; следовательно чрез нее и уловлены. Думая обходиться без Бога, они пришли в такое бедственное состояние, что оказались хуже рыбарей и неученых, и в них же стали нуждаться. Потому он и говорит: в лукавстве их уловил их. Слова: погублю премудрость – выражают совершенную ее бесполезность; а слова: запинаяй премудрым в лукавстве их – показывают силу Божию.

2. Далее апостол показывает и способ, каким Бог уловил их, присовокупляя другое свидетельство: "Господь знает умствования мудрецов, что они суетны" (ст.20). А когда беспредельная Премудрость произносит о них такой суд и представляет их такими, то какого другого требовать доказательства крайнего их безумия? Человеческие суждения часто погрешают, а суд Божий всегда праведен и нелицеприятен. Воздав таким образом славу суду Божию, он с большой силой обращается к поучаемым и говорит: "итак никто не хвались человеками, ибо все ваше" (ст.21). Опять повторяет прежнее и показывает, что они не должны гордиться и духовными дарованиями, потому что ничего не имеют от себя самих. Итак, если внешняя мудрость вредна, а духовные дарования ваши не от вас, то чем вы можете хвалиться? Касательно внешней мудрости он говорит: никтоже себе да прельщает, потому что она служила им ко вреду; а здесь, где дело идет о предмете полезном, говорит: никтоже да хвалится, и смягчает речь свою следующими словами: "ибо все ваше: Павел ли, или Аполлос, или Кифа, или мир, или жизнь, или смерть, или настоящее, или будущее, - все ваше; вы же – Христовы, а Христос – Божий" (ст.21-23). Так как он сильно тронул их, то опять ободряет. И выше он говорил: "ибо мы соработники у Бога" (3:9), и многим другим утешал их; и здесь говорит: "все ваше", чтобы низложить гордость учителей н показать, что они не только ничем не обязали учеников своих, но еще сами обязаны им благодарностью, потому что для них сделались учителями и получили благодать. А так как и ученики могли хвалиться, то он уврачевал и их болезнь словами: "поскольку каждому дал Господь", и: "возрастил Бог" (3:5-6), чтобы и те не гордились, как подающие, и эти не превозносились, услышав: вся ваша суть. Ведь хотя все и для вас, но все от Бога. Заметь, как он доселе продолжает ставить свое имя и имя Петра. А что значит: или смерть? Учители, хотя бы умирали, умирают для вас, подвергаясь опасностям для вашего спасения. Видишь ли, как он опять низлагает гордость учеников п превозносит учителей? Он беседует с ними, как бы с благородными детьми, имеющими пестунов и долженствующими наследовать все. Также можно сказать, что для нас и смерть Адамова, чтобы мы вразумились, и смерть Христова, чтобы мы спаслись. Вы же Христовы, Христос же Божий: Иначе мы – Христовы, иначе Христос – Божий, и иначе мир – наш. Мы – Христовы, как творение Его; Христос – Божий, как истинный Сын Его, а не как творение и не так, как мир – наш. Таким образом здесь, хотя выражение одно, но смысл различный. Мир – наш, как созданный для нас; Христос – Божий, потому что имеет виновником Своим Бога, как Отца; а мы – Христовы, как сотворенные Им. Если же, говорит, учители – ваши, то для чего вы поступаете напротив, называя себя именами их, а – не Христа и Бога? "Итак каждый должен разуметь нас, как служителей Христовых и домостроителей таин Божиих" (4:1). Низложив гордость их, смотри, как он опять ободряет их словами: "как служителей Христовых". Потому не называйтесь именем исполнителей и служителей, оставляя Господа. Строителями назвал (учителей) для того, чтобы показать, что не всем должно присвоять это дело, но кому следует и кто достоин быть домоправителем. А еже прочее, ищется в строителех, да верен кто обрящется (ст.2), т.е. чтобы не присвоял себе того, что принадлежит Господу, и не приписывал себе вместо Господа, а поступал бы, как домоправитель. Дело домоправителя – хорошо распоряжаться вверенным ему, не называть своим принадлежащего Господу, а напротив свое приписывать Господу. Каждый, владеющий даром слова или имуществом, представляя это, т.е. что это вверено ему Господом, а не его собственность. пусть не удерживает у себя и не присвояет себе, но приписывает Богу, даровавшему все. Хочешь ли видеть верных домоправителей? Послушай, что говорит Петр: "что смотрите на нас, как будто бы мы своею силою или благочестием сделали то, что он ходит?" (Деян.3:12). Также Корнилию он сказал: "я тоже человек" (Деян.10:26); и Христу: "вот, мы оставили все и последовали за Тобою" (Мф.19:27). Равно и Павел, сказав: "я более всех их потрудился: не я, впрочем, а благодать Божия, которая со мною" (1Кор.15:10). И в другом месте, обращаясь к ним же, сказал: "что ты имеешь, чего бы не получил?" (1Кор.4:7). Ты ничего не имеешь своего, ни богатства, ни дара слова, ни самой души, – и она от Господа.

3. Потому, когда потребует нужда, отдай и душу свою. Если же ты любишь ее и не хочешь отдать, когда тебе повелевается, то ты уже неверный домоправитель. Можно ли противиться, когда повелевает Бог? Я вот что скажу: потому особенно я и удивляюсь человеколюбию Божию, что Бог, имея возможность взять у тебя все против твоей воли, не хочет делать этого без твоей воли, чтобы ты заслужил награду. Напрнмер, Он может взять твою душу без твоей воли, но хочет, чтобы ты отдал ее по своей воле, говоря с Павлом: "я каждый день умираю" (1Кор.15:31). Он может лишить тебя почестей без твоей воли и сделать тебя уничиженным, но хочет, чтобы это было по твоей воле, чтобы ты получил воздаяние. Он может сделать тебя бедным против твоей воли, но хочет, чтобы ты сделался таким добровольно, чтобы даровать тебе венцы. Видишь ли Божие человеколюбие и наше ослепление?

Достиг ли ты высокой степени достоинства и получил власть церковную? Не высокомудрствуй; не ты достиг этой чести, а Бог облек тебя ею; береги ее, как чужую; не злоупотребляй ею и не употребляй на то, на что не следует; не гордись и не присвояй себе, но считай себя бедным и бесславным. Если бы тебе поручено было хранить царскую порфиру, то ты, конечно, не стал бы злоупотреблять этой одеждой и портить ее, но с великим тщанием хранил бы ее для вручившего тебе. Получил ли ты дар слова? Не гордись и не надмевайся: это не твой дар; не будь непризнателен за дары Господни, но разделяй их с подобными тебе рабами, не превозносись ими, как своими, и не жалей разделять их с другими. Имеешь ли детей? Ты получил их от Бога; если так будешь думать, то имея будешь благодарить, и потеряв не будешь скорбеть. Таков был Иов, который говорил: "Господь дал, Господь и взял" (Иов.1:21). Все мы получили от Христа; от Него имеем и самое бытие, и жизнь, и дыхание, и свет, и воздух, и землю. Если бы Он лишил нас чего-нибудь из этого, то мы погибли бы и истлели, так как мы – пришельцы и странники. Выражение: мое и твое – только пустые слова, а на деле не то. Например, если ты назовешь своим дом, это – пустое слово, не соответствующее предмету, так как Творцу принадлежат и воздух, и земля, и вещество, и ты сам, построивший его, и все прочее. Если же он в твоем употреблении, то и это не верно, не только по причине угрожающей смерти, но и, прежде смерти, по причине непостоянства вещей. Представляя это непрестанно, будем любомудрыми, и сделаем два весьма важных приобретения: будем благодарными и при получении и при потере, и не станем раболепствовать предметам преходящими не принадлежащими нам. Лишает ли нас Бог имущества, Он берет Свое; лишает ли тебя чести, славы, тела, души, или сына твоего, Он берет не твоего сына, а Своего раба, – не ты ведь, а Он сотворил его; ты только содействовал появлению его, а все сделал Бог. Будем же благодарны, что мы удостоились содействовать делу Его. Но что? Ты хотел бы навсегда удержать? Это свойственно неблагодарному и незнающему, что у него все чужое, а не свое. Как расстающиеся благодушно знают, что находящееся у них не принадлежит им, так скорбящие (при лишении) присвояют себе принадлежащее Царю. Если мы сами – не свои, то как прочее – наше? Мы в двух отношениях принадлежим Богу – и по сотворению, и по вере. Так Давид говорит: "состав мой от Тебя произошел" (Пс.38:7). Также Павел: "ибо мы Им живем и движемся и существуем" (Деян.17:28); и, рассуждая о вере, говорит: "и вы не свои, ибо вы куплены [дорогою] ценою" (1Кор.6,19-20). Все – Божие. Потому, когда Он требует и хочет взять обратно, то не будем противоречить, подобно неблагодарным рабам, и присвоять себе принадлежащее Владыке. Душа твоя – не твоя: как же имущество – твое? И как ты тратишь не свое на то, на что не должно? Разве ты не знаешь, что мы будем осуждены за то, что худо употребляли данное нам? Что не наше, а Владычне, то нам следует употреблять на подобных нам рабов. За то и богач был осужден, что не делал этого, равно и те, которые не напитали Господа. Не говори же: я издерживаю свое и наслаждаюсь своим; это не твое, а чужое. Говорю: чужое, потому что ты сам так хочешь; Бог желает, чтобы то, что вручено тебе для братий, сделалось твоим; чужое делается твоим, когда ты употребляешь его на других; а когда невоздержно употребляешь на себя, тогда твое делается чужим. Ты не имеешь сострадания и говоришь, что по праву употребляешь свое только для своего наслаждения; потому я и говорю, что оно – чужое. Все твое есть общее – для тебя и твоего ближнего, как общее – солнце, и воздух, и земля, и все прочее. Как в теле есть деятельность всего тела и каждого члена порознь, и когда какой-нибудь член действует отдельно, то теряет и собственную деятельность, так бывает и с имуществом.

4. Скажу яснее: пища телесная, назначаемая вообще для всех членов, если достанется одному члену, то делается чужою и для него. Она не может свариться и питать, – оттого делается чужою и для него. А сделавшись общею, она становится собственностью и его и всех членов. Тоже и с имуществом: если ты один будешь пользоваться им, то потерпишь вред и ты, потому что не получишь награды; если же будешь разделять его с другими, тогда оно более будет твоим, тогда и получишь от него пользу. Не видишь ли, как руки служат, рот разжевывает, а желудок принимает пищу; и желудок не говорит: я принял, потому и должен удержать все у себя? Не говори того же и ты об имуществе. Кто принимает, тот должен и давать. Как для желудка было бы пороком – удерживать пищу у себя, а не распределять, потому что это повредило бы всему телу, так и для богатых порок – удерживать свое имущество у себя, потому что это губит и их самих и других. Также глаз один принимает свет, но не удерживает его у себя, а освещает все тело, потому что ему неестественно удерживать его у себя, пока он остается глазом. Ноздри ощущают благовоние, но не удерживают его у себя, а передают мозгу, сообщают благовоние и желудку и доставляют усладу всему человеку. Ноги одни ходят, но не себя только переставляют, а переносят и все тело. Так и ты не удерживай один того, что тебе вверено, потому что таким образом повредишь всем, а более всех самому себе. И не на членах только (телесных) можно видеть это. Кузнец, если не захочет ни с кем делиться своим искусством, то нанесет вред и себе и другим искусствам. Также сапожник, земледелец, хлебник и всякий, занимающийся каким-нибудь необходимым ремеслом, если не захочет сообщать другим произведений своего искусства, повредит не только другим, но вместе с другими и себе. И что я говорю о богатых? Даже бедные, если бы стали подражать вашему, корыстолюбцы и богачи, пороку, то причинили бы вам великий вред, скоро сделали бы и вас бедными, или, лучше сказать, погубили бы, если бы не захотели сообщить своего нуждающимся, например, земледелец – изделия рук своих, мореплаватель – приобретений от мореплавания, воин – воинской доблести. Устыдитесь же, если не другого чего, то хотя этого, и подражайте их любомудрию. Ты не хочешь уделять никому из своего богатства? Не бери же и сам ничего у других. А если будет так, то все придет в расстройство, потому что давать и принимать есть источник многих благ, и в сеянии, и в учении, и в искусствах. Если бы кто захотел удержать у себя свое искусство, то погубил бы и себя и всю жизнь извратил бы. Земледелец, если бы стал хранить семена у себя дома, закопав их, произвел бы страшный голод. Так и богач, если сделает тоже с имуществом, прежде бедных погубит себя самого, навлечет на свою голову страшный пламень геенны. Учители, хотя бы имели много учеников, сообщают каждому свое знание: так и ты старайся приобрести многих облагодетельствованных. Пусть все говорят о тебе: он такого-то избавил от бедности, такого-то от опасности, такой-то погиб бы, если бы, по милости Божией, не получил его помощи, такого-то он исцелил от болезни, другого освободил от клеветы, странника принял в дом, нагого одел. Такие отзывы лучше неисчетного богатства и многих сокровищ; они привлекают всех гораздо более, нежели золотые одежды, лошади и рабы. Последнее представляется несносным и делает человека ненавистным, как общего врага; а первое провозглашает его общим отцом и благодетелем, и, что всего важнее, такие благодеяния всегда сопровождаются благоволением Божиим. Пусть один говорит о тебе: он помог мне выдать дочь мою замуж; другой: он постарался вывести сына моего в люди; третий: он спас от несчастья; четвертый: он избавил от опасностей. Такие слова лучше золотых венцов, это – как бы бесчисленные проповедники твоего человеколюбия в городе; такие слова гораздо приятнее и сладостнее голоса вестников, предшествующих повелителям, именно слова: спаситель, благодетель, покровитель, каковые названия свойственны Богу, а не: корыстолюбец, гордец, ненасытный, скряга. Будем же, увещеваю, домогаться не этих последних названий, а противоположных. Ведь если такие отзывы еще на земле делают человека столь славным и знаменитым, то, когда они будут написаны на небе и Бог провозгласит их в день будущий, представь, какой ты насладишься честью, какой славой, – которой и да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 11

"Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или другие люди; я и сам не сужу о себе. Ибо [хотя] я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь; судия же мне Господь" (1 Кор.4:3-4).

1. Не знаю, каким образом между другими родами зла вошло в природу человеческую зло испытания и неуместного осуждения ближних, которое и Христос обличал, когда говорил: "не судите, да не судимы будете" (Мф.7:1). Оно не доставляет даже никакого удовольствия, как другие грехи, а ведет только к неприятностям и наказанию. Между тем мы, будучи сами виновны в бесчисленных грехах и имея в глазах своих как бы бревно, тщательно разбираем грехи ближнего, которые не более сучка (Мф.7:3). Так было и у коринфян. Мужей благочестивых и богоугодных они осмеивали и отвергали за неученость их, а виновных в бесчисленных пороках уважали за их красноречие. Принимая на себя роль судей, они с дерзостью произносили приговоры: такой-то достоин, такой-то лучше такого-то, этот выше того, а тот ниже этого; вместо того, чтобы оплакивать свои грехи, судили о других, и таким образом возбуждали великую борьбу. Для уврачевания этой болезни Павел, смотри, как мудро вразумляет их. Сказав: "от домостроителей же требуется, чтобы каждый оказался верным" (1Кор.4:2), и этими словами, по-видимому, дозволив им суднть и исследовать жизнь каждого, – отчего и происходили смятения, – он хочет освободить их от такой страсти и говорит: "Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы", опять сводя речь на свое лицо. Что значит: "для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или другие люди". Недостойно меня, говорит, быть судимым вами; что я говорю: вами? – и другим кем бы то ни было. Не подумайте, что Павел по гордости говорит, что никто из людей не достоин произносить о нем суд. Во-первых, он не для себя говорит это, а для того, чтобы других исцелить от их болезни; во-вторых, он не остановился на коринфянах, но не приписал и себе права суждения, сказав, что такое суждение выше его собственного разумения: но "я и сам", присовокупляет он, "не сужу о себе". Притом надобно смотреть, с каким расположением он сказал это; он часто употреблял высокие выражения, но не из гордости или тщеславия, а с мудрой предусмотрительностью; так точно и теперь в этих словах он не превозносит самого себя, но смиряет других и старается показать достоинство святых. А что он был один из числа весьма смиренных, послушай, что говорит он, представляя свидетельство о себе врагов своих: "в личном присутствии слаб, и речь его незначительна" (2Кор.10:10); и в другом месте: "а после всех явился и мне, как некоему извергу" (1Кор.15:8). И однако этот смиренный, в случае нужды, смотри, на какую высоту возводил понятия учеников, не гордости научая их, но внушая им здравомыслие. Беседуя с теми же коринфянами, он говорит: "если же вами будет судим мир, то неужели вы недостойны судить маловажные дела?" (1Кор.6:2). Христианину следует удаляться как от гордости, так и от льстивости и неблагородного образа мыслей. Кто говорит, например, что имущество он не вменяет ни во что и все настоящее считает тенью, сновидением и детскими игрушками, того мы не обвиняем в гордости, – иначе мы должны были бы обвинять в гордости и Соломона, который, любомудрствуя об этом, говорит: "суета сует, – все суета" (Еккл.1:2). Но не будем называть любомудрие именем гордости. Презирать блага настоящие – это не гордость, а великодушие, хотя не отвергают их и цари, и начальники, и вельможи. Бедный по любомудрию часто презирает их; но мы не назовем его за это гордым; подобно как человека, слишком привязанного к ним, не назовем умеренным и смиренномудрым, а слабым, малодушным и пристрастным. Сына, который бы не думал о принадлежащем отцу его, а занимался свойственным рабу, мы не назвали бы смиренномудрым, а осудили бы как человека с неблагородными и рабскими чувствами: а того, который бы презирал рабское и дорожил отеческим, мы превознесли бы похвалами. Считать себя лучше подобных себе людей – это гордость, а произносить истинное суждение о вещах – это не гордость, но любомудрие.

2. Таким образом Павел не превозносит себя, но смиряет других, вразумляет превозносящихся и научает их смиренномудрию, когда говорит: "для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или другие люди". Видишь ли, как он врачует их? Слыша, что он на (суд) всех равно не обращает внимания и всех считает недостойными судить его, никто из них не мог скорбеть и говорить, что он только один отвергнут. Если бы он сказал: от вас только, и остановился бы, то они могли бы огорчиться, как отверженные, а присовокупив: "или другие люди", он облегчил удар, признав вместе с ними и других недостойными. Далее смягчает и это, присовокупляя: "я и сам не сужу о себе". Видишь, как слова его происходят не от гордости: я и сам, говорит, не в состоянии произносить суд. А так как и эти слова могли быть приписаны чрезмерной гордости, то для отклонения такого мнения говорит: "но тем не оправдываюсь". Как, неужели не должно осуждать себя и за грехи свои? Должно и даже очень, когда мы грешим; но Павел не о том говорит. "Ибо я ничего", говорит, "не знаю за собою". За какой грех он стал бы осуждать себя, если он не знает за собою ничего? И несмотря на то, говорит, "но тем не оправдываюсь". Что же скажем мы, которые имеем совесть, пораженную бесчисленными ранами, и не знаем за собой ничего доброго, но все противное тому? А почему он не оправдан, если не знает за собой ничего? Потому, что и ему случалось допускать некоторые прегрешения, без собственного сознания этих прегрешений. Отсюда можешь заключать, как тщателен будущий суд. Таким образом он считал других недостойными судить о нем не потому, что признавал себя безукоризненным, но желая заградить уста безрассудно делавшим это. В другом месте, когда обстоятельства требовали, он запрещает осуждать ближних даже в случае явных грехов.

"А ты что осуждаешь брата твоего? Или и ты, что унижаешь брата твоего?" (Рим.14:10). Тебе, человек, заповедано не других осуждать, а смотреть за самим собою: для чего же ты присвояешь дело Владыки? Судить – Его дело, а не твое. Потому и продолжает: "посему не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога" (1Кор.4:5). Как, неужели и учители не должны делать этого? Должны в случае явных грехов, при исповеди, в надлежащее время, и притом со скорбью и сокрушением, а не с гордостью и тщеславием, как делали коринфяне. Апостол говорит здесь не об исповедуемых грехах, а о предпочтении такого-то такому-то и о сравнивании их жизни. Судить об этом безошибочно может один только Тот, который будет судить сокровенные наши помышления и определять, какие из них достойны большего, какие меньшего наказания, или награждения; а мы судим по внешности. Если я, говорит, не могу точно знать, в чем я сам грешен, то как почту себя достойным произносить приговор о других? Не зная с точностью своих собственных дел, как я могу судить о делах других? Если же таков был Павел, то тем более мы. А говорил он это не для того, чтобы показать свою безукоризненность, но чтобы показать, что если бы даже был между ними кто-нибудь непричастный никакому греху, и тот был бы недостоин судить о жизни других, и что если он, ничего не знающий за собою, не считает себя невинным, то тем более не могут считать себя такими они, знающие за собою множество грехов. Заградив уста делавшим такие суждения, он потом с прискорбием обращает гнев свой на кровосмесника. Как при наступлении бури наперед появляются мрачные облака, потом, когда прогремит гром и все небо сделается как бы одним облаком, внезапно низвергается на землю дождь, так и он поступает здесь. Он мог бы с великим негодованием прямо обратиться к кровосмеснпку, но не делает этого, а наперед низлагает надменность его устрашающими словами, потому что и допущен был им сугубый грех, прелюбодеяние и, что еще хуже прелюбодеяния, нераскаянность во грехе. Он скорбит не столько о согрешении, сколько о нераскаянности грешника: "чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в нечистоте, блудодеянии и непотребстве, какое делали" (2Кор.12:21). Покаявшийся после греха достоин не скорби, а ублажения, как вступивший в лик праведников. "Говори ты", говорит пророк, "беззакония твои первым[1], чтобы оправдаться" (Ис.43:26). А кто после греха не стыдится, тот достоин сожаления не столько потому, что он пал, сколько потому, что упавши лежит.

3. Если же не каяться в грехах тяжело, то гордиться грехами какого достойно наказания? Если превозносящийся своими добродетелями нечист, то превозносящийся своими пороками какое получит прощение? Таков был кровосмесник, – так душа его загрубела и ожесточилась во грехе; потому (апостол) нашел необходимым наперед низложить его гордость, и обличает его не прежде всех, чтобы он не сделался еще более бесстыдным, как обличаемый прежде других, и не после всех, чтобы он не стал считать (своего преступления) маловажным, но, предварительно виушив ему большой страх вразумлением других и потрясши душу его обличением, направленным против других, потом уже обращается к нему. Эти самые слова: "ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь", также: "судия же мне Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения", – сказаны не случайно, а касаются его же и его сообщников, которые унижали святых. Что из того, говорит, если некоторые по внешностп кажутся добродетельными и удивительными? Не по внешности только судит этот Судия, но обнаруживает и сокровенное. Таким образом по двум или, лучше, по трем причинам, суд наш не бывает правым: во-первых, потому, что, хотя бы мы ничего не знали за собою, мы однакож повинны пред судом Обличающего наши грехи с точностью; во-вторых, потому, что большая часть дел остается для нас неоткрытой и неизвестной; в-третьих, потому, что многие из действий других кажутся нам добрыми, но совершаются не с добрым намерением. Для чего вы говорите, что такой-то и такой-то не сделали никакого греха, или такой-то лучше такого-то? Этого нельзя сказать даже и о том, кто ничего не знает за собою; Кто видит сокровенное, Тот только произносит суд правый. Вот и я "ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь", т.е. не свободен от вины и осуждения. Не говорит: я не в числе праведников, но: я не чист от греха. И в другом месте говорит: "умерший оправдался[2] от греха", т.е. освободился (Рим.6:7). Мы совершаем много и добрых дел, но не с добрым намерением. Так мы многих хвалим, но не для того, чтобы показать их совершенства, а для того, чтобы чрез них унизить других. Дело само по себе доброе, – потому что хвалится человек добродетельный; но намерение дурное, – потому что происходит от сатанинского расположения; не из сорадования брату, но из желания повредить другому часто делают это. Еще: иной совершит тяжкий грех, а другой, желая погубить его, утверждает, что он не совершил ничего худого, и ободряет согрешившего, указывая на общее (свойство) природы; но часто не для того делает это, чтобы простить, а с намерением придать более беспечности. А часто обличает, но не для того, чтобы вразумить и исправить, а чтобы обнаружить и осмеять грех его. Таких намерений люди не знают, а "Испытующий сердца" (Пс.3:10) знает их в точности и откроет все это в свое время. Потому (апостол) и говорит: "Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения".

Если же мы и тогда, когда ничего не знаем за собою, не можем быть свободными от осуждения, и за самые добрые дела, когда совершаем их не с добрым намерением, подлежим наказанию, то представь, насколько неправы суды человеческие. Люди не могут видеть всего; это возможно только для одного недремлющего Ока; людей мы можем обмануть, но Его – никогда. Потому не говори: мрак и стены окружают меня: кто видит меня? "Создавший по одному сердца наши" (Пс.32:15) знает все, потому что "и тьма не затмит от" Него (Пс.138:12). Впрочем, справедливо говорит грешник, что мрак и стены окружают его. Если бы не было мрака в душе его, то он яе отверг бы страха Божия и не предавался бы бесстыдству, так как прежде, нежели помрачится главенствующая часть (душа), грех не смеет войти. Потому не говори: кто видит меня? Есть Тот, Который "проникает до души и духа, составов и мозгов" (Евр.4:12), хотя сам ты не видишь себя, не можешь рассеять облака и, как бы окруженный со всех сторон стеною, не в состоянии воззреть на небо.

4. Мы представим тебе, какой угодно, грех, и ты увидишь, что действительно так бывает. Как воры и подкапыватели стен, намереваясь похитить что-нибудь драгоценное, исполняют это, погасив светильник, так порочный помысл поступает и с грешниками. В нас есть умственный светильник, постоянно горящий. Если дух прелюбодеяния, устремившись с великой силою, погасит свет его, то немедленно помрачает и преодолевает душу и тотчас расхищает все, в ней находящееся. Когда овладевает душой порочное пожелание, тогда разумное око ее, помрачившись, подобно как телесные очи помрачаются облаком и тьмой, не может видеть ничего, ни пропасти, ни геенны, ни страха, и она, будучи, наконец, не в состоянии противиться силе пожелания, делается удобопреклонной ко греху; пред очами ее как бы воздвигается непроницаемая стена, которая не позволяет лучу правды просветить разум ее, потому что порочные помыслы, порождаемые пожеланием, со всех сторон окружают ее. Тогда представляется человеку блудница, беспрестанно появляющаяся пред его глазамн, в его разуме и мыслях; и как слепые, хотя бы стояли среди полудня под открытым небом, не могут видеть света, потому что закрыты глаза их, так и он, хотя бы оглашали его со всех сторон бесчисленные спасительные догматы, будучи наперед охвачен в душе своей этой страстью, заграждает слух свой для всех внушений. Это хорошо знают те, которые испытали это. Но вам пусть не придется узнать это на опыте. И не один только этот грех, но и всякая порочная страсть производит то же самое.

Обратим, если угодно, речь нашу от блудницы к деньгам; здесь мы увидим густой и непроницаемый мрак. Там, где бывает одна любовница, заключенная в одном месте, страсть не так сильна; а когда везде представляются деньги, в мастерских серебряных и золотых вещей, в гостиницах, в богатых домах, тогда страсть действует сильно. Когда больной этой страстью видит детей, гуляющих на торжище, лошадей, украшенных золотом, людей, одетых в драгоценные одежды, тогда в душе его разливается великий мрак. Но что говорить о домах и мастерских? Такие люди, я думаю, когда увидят богатство, изображенное на картине, и тогда возмущаются, досадуют и беснуются: так мрак везде окружает их! Если они обратят взор на изображение царя, то не удивляются ни красоте камней, ни золотой н пурпуровой одежде, а мучатся страстью; и как несчастный любовник, увидев изображение любимой женщины, не может оторваться от бездушной картины, так и они, видя бездушное изображение богатства, страдают так же, и еще тем более, чем сильнейшей преданы страсти; им остается или сидеть дома, или, вышедши на торжище, получать тысячи ран и с ними возвращаться домой, потому что слишком много предметов, поражающих их глаза. Как тот не вндит ничего другого, кроме женщины, так и они не видят на пути ни бедных, ни всего другого, от чего могли бы получить утешение, а устремляют глаза только на богатых и, взирая на них, собирают великий и сильный огонь в свою душу. Подлинно, это – огонь, жестоко поядающий подвергшегося ему; и если бы не было ни геенны, ни будущего наказания, то в самой настоящей жизни было бы наказанием – постоянно страдать и не видеть конца своим страданиям. Одно это могло бы удерживать от такой болезни; и нет ничего хуже безумной страсти, которая заставляет прилепляться даже к вещам, приносящим одну горечь и никакой пользы. Потому увещеваю вас истреблять страсть в самом ее начале. Как приключившаяся горячка вначале не слишком возбуждает в больных жажду, а когда огонь ее возрастет и усилится, тогда производит неутолимую жажду, и если кто подаст им питья, то не утоляет, но еще более усиливает пламень, – так бывает и с этой страстью: если вначале, когда она вторгается в нашу душу, мы не остановим ее и не заключим двери, то войдя она причиняет неисцельную болезнь в принявших ее. Все ведь, и доброе и злое, чем долее остается в нас, тем становится сильнее.

5. То же можно видеть и во всем другом. Дерево, недавно посаженное в землю, исторгается легко, а укоренившееся в течение долгого времени – не легко, но с великим трудом; здание, недавно построенное, легко разрушается, если кто станет разрушать его, а долго стоявшее представляет много затруднений для желающих разрушить его; и зверь, долго обитавший в каком-нибудь месте, не легко выгоняется оттуда. Потому увещеваю тех, которыми еще не овладела страсть, не предаваться ей, потому что легче воздержаться, нежели, предавшись, освободиться от нее; а тем, в которых она поселилась и произвела вред, обещаю надежду совершенного исцеления благодатью Божией, если они захотят принять врачевание. Если они представят себе людей, впавших в болезнь страсти, и потом освободившихся от нее, то получат добрую надежду на исцеление от болезни. Кто же впадал в эту болезнь и скоро освобождался от нее? Закхей (упоминаемый в Евангелии). Кто более мытаря пристрастен к деньгам? Но он внезапно сделался любомудрым и погасил в себе весь огонь (страсти) (Лк.19:8). Также апостол Матфей: и он был мытарь и постоянно проводил жизнь в делах корыстолюбия; но внезапно оставил это пагубное занятие, истребил в себе жажду (корысти) и обратился к стяжанию духовному (Мф.9:9). Представляя их и подобных им людей, не предавайся отчаянию. Если захочешь, то и ты можешь скоро исцелиться. Если угодно, мы по примеру врачей предпишем тебе и подробные правила, как поступать. Прежде всего надобно не падать духом и не отчаиваться в своем спасении; потом – взирать не на одни только примеры людей исправившихся, но и погибших от страстей. Вспоминая о Закхее и Матфее, надобно представлять и Иуду, и Гиезия, и Ахара, и Ахаава, и Ананию, и Сапфиру, чтобы примерами первых предохранить себя от отчаяния, а примерами последних истребить в себе нерадение и не допустить душу – оставаться невнимательной к предлагаемым увещаниям, но расположить себя – говорить то же, что говорили приступившие к Петру иудеи: что сотворим, да спасемся (Деян.2:37), и услышать, что нужно делать. Что же нужно делать? Нужно знать, что вещи ничтожны, что богатство есть беглый и неблагодарный раб, что оно подвергает бесчисленным бедствиям владеющих им, и тому подобные истины постоянно повторять себе. Как врачи, для утешения больных, требующих себе холодного питья, уверяют их, что оно будет подано, упоминают об источнике, о сосуде, о потребном для того времени и о многом другом, – потому что если отказать вдруг, то они могут придти в гнев и бешенство, – так будем поступать и мы с корыстолюбцами. Если они скажут: мы хотим обогатиться, – не будем тотчас же говорить, что богатство есть зло, но согласимся и скажем, что и мы желаем им того же, но желаем в надлежащее время, – богатства истинного, доставляющего радости вечные, собираемого для них самих, а не для других и часто для врагов: обратим их внимание на правила любомудрия и скажем, что мы запрещаем не обогащаться, но обогащаться дурными способами; можно обогащаться, но без корыстолюбия, без грабительства и насилия, без худой молвы. Располагая их к себе такими словами, не будем еще говорить им о геенне, потому что больной сначала не может переносить этих напоминаний; а будем в рассуждениях своих касаться более предметов настоящих и говорить: для чего ты хочешь обогащаться несправедливо? Для того ли, чтобы другим собрать золото и серебро, а себе – бесчисленные укоризны и проклятия? Для того ли, чтобы ограбленный тобою терзался и мучился, имея нужду в необходимом, везде порицал тебя и при наступлении ночи ходил по площадям и всем переулкам, недоумевая и не зная, как провести ночь? И может ли он спать, когда терпит беспокойство от желудка, мучится бессонницей, терзается голодом, страдает часто от холода и дождя? Ты, вымывшись в бане, облекаешься в мягкие одежды и возвращаешься с радостью и весельем, поспешая к приготовленному роскошному ужину; а он, непрестанно гонимый холодом и голодом, ходит по всем нлощадям с поникшей головой, протягивая руки и даже от страха не смея напомнить сытому и покоящемуся о необходимой пище, а часто и отходит, осыпанный укоризнами. Потому, когда ты возвратишься домой, когда возляжешь на ложе, когда в доме твоем будет устроено блистательное освещение и приготовлена роскошная трапеза, вспомни об этом бедном и несчастном, который подобно псам ходит по переулкам во мраке и грязи, и возвращается оттуда часто не домой, не к жене, не на ложе, а на кучу сена, подобно псам, лающим во всю ночь. Ты, если увидишь одну малую каплю, упавшую с кровли, то поднимаешь весь дом, гоняешь слуг, приводишь все в движение; а он, лежа в рубище на сене и в грязи, переносит страшный холод.

6. Какой зверь не будет поражен этими обстоятельствами? Кто так жесток и бесчеловечен, что и при этом не преклонится на милость? Но есть люди, дошедшие до такой жестокости, что говорят: они страдают достойно. Вместо того, чтобы жалеть, плакать и облегчать несчастья, они безжалостно и бесчеловечно обвиняют их же самих. Хотел бы я спросить: почему они, скажи мне, страдают достойно? Потому ли, что хотят есть, а не голодать? Нет, скажешь, но потому, что они проводят жизнь в праздности. А ты разве не проводишь времени в праздности и забавах? Или часто не предаешься такой деятельности, которая хуже всякого бездействия, занимаясь грабительством, насилием и любостяжанием? Лучше было бы, если бы и ты предавался такой же праздности, потому что такая праздность гораздо лучше любостяжания. Между тем ты нападаешь на чужие несчастья; не только проводишь время в праздности, не только предаешься деятельности, которая хуже бездействия, но еще обвиняешь несчастных. Будем же рассказывать им о чужих несчастьях, о преждевременных сиротствах, о заключенных в темницах, обижаемых в судилищах, о подвергающих опасности жизнь свою, о неожиданном вдовстве жен и внезапной нищете богачей, и этими страшными событиями трогать их душу. Рассказами о других мы внушим им бояться того же и за себя. Когда они услышат, что сын такого-то корыстолюбца и грабителя и жена такого-то, сделавшего множество несправедливостей, по смерти его, потерпели тысячи бедствий, потому что обиженные им приступили к жене и детям н сделали со всех сторон общее нападение на дом его, тогда всякий из них, хотя бы был самый нечувствительный, ожидая и себе таких же бедствий, опасаясь того же и за своих домашних, сделается благоразумнее. Жизнь наша исполнена подобных случаев, и у нас не будет недостатка в способах такого вразумления. Впрочем, сообщая все это, будем говорнть не в виде увещания или совета, чтобы слова наши не показались неприятными, но в виде рассказа; от других предметов всегда будем склонять наш разговор также к этому предмету и как можно чаще предлагать такие рассказы, не позволяя останавливаться ни на чем, кроме следующего: как дом такого-то, бывший прежде богатым и знатным, пал; как он запустел до того, что все, бывшее в нем, перешло в руки других; сколько судебных следствий, сколько дел ежедневно открывается по его имуществу; сколько рабов его одни сделались нищими, другие умерли в темнице. Все это будем рассказывать, выражая сожаление о покойнике и свое презрение к благам настоящим, чтобы и страхом и сожалением поразить жестокую душу их. Когда же увидим, что они тронуты этими рассказами, тогда наконец будем говорить с ними и о геенне: впрочем не как бы желая устрашить их, но выражая сожаление о других, скажем: что говорить о настоящем? – жизнь наша здесь не оканчивается; в будущем постигнет таких людей еще жесточайшее наказание, река огненная, червь ядовитый, мрак нескончаемый, мучения вечные. Вразумляя их такими рассказами, мы исправим и их и себя самих, скоро исцелим их от болезни и сами заслужим в день будущего суда похвалу от Бога, как говорит Павел: и "тогда каждому будет похвала от Бога" (1Кор.4:5). Похвала от людей ненадежна и часто проистекает не из доброго намерения; а похвала от Бога остается навсегда и сияет светло, потому что когда воздает похвалу ведущий все прежде исполнения и непричастный никакой страсти, тогда добродетель обнаруживается с несомненностью. Зная это, будем поступать так, чтобы нам заслужить похвалу от Бога и получить величайшие блага, которых и да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[1] Гр. "τας ανομιας σου πρωτος" – в синод.перев. эти слова пропущены.

[2] В рус.пер. так и читается: "освободился"

БЕСЕДА 12

"Это, братия, приложил я к себе и Аполлосу ради вас, чтобы вы научились от нас не мудрствовать сверх того, что написано" (1Кор.4:6).

1. Пока нужно было употреблять речь обличительную, (апостол) говорил прикровенно и беседовал с коринфянами так, как будто бы дело касалось его самого, – чтобы осуждающие, представляя достоинство лиц осуждаемых, не могли от обличений придти в гнев; а когда нужно было смягчить укоризну, тогда он оставляет переносную речь и, разоблачив прикровенное, показывает лица, скрывавшиеся под именами Павла и Аполлоса. Потому и говорит: "это, братия, приложил я к себе и Аполлосу". Как поступают с больными, когда например больное дитя упрямится и не хочет принимать лекарств, предлагаемых врачами, тогда ухаживающие за ним приглашают отца или наставника и просят их взять из рук врача лекарство и поднести к дитяти, чтобы оно из страха к ним приняло и успокоилось, – так и Павел, обличая коринфян за других, как осуждаемых, так и чрезмерно превозносимых, не открыл самых лиц их, но употребил в речи имя свое и Аполлосово, чтобы из уважения к этим именам они приняли врачевание; а когда приняли, тогда наконец и открыл, о ком идет речь. Это – не притворство, а снисхождение и предусмотрительность. Если бы он прямо сказал: вы осуждаете святых и достопочтенных мужей, то они оскорбились бы и не стали бы слушать; а теперь, когда он сказал: "для меня очень мало значит, как судите обо мне вы", и еще: "кто Павел? кто Аполлос?", то они скорее могли принять внушение. Потому он и сказал: "это, братия, приложил я к себе и Аполлосу ради вас, чтобы вы научились от нас не мудрствовать сверх того, что написано", выражая этим, что если бы он прямо стал говорить о тех мужах, то они не научились бы тому, чему следовало научиться, и не приняли бы вразумления, оскорбившись сказанным. А теперь, из уважения к Павлу и его спутнику, они скоро приняли обличение. Что значит: не мудрствовать сверх того, что написано? В Писании сказано: "ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?" И еще: "не судите, да не судимы будете" (Мф.5:3,1). Если мы соединены между собой и составляем одно, то мы не должны восставать друг против друга. Также сказано: "кто унижает себя, тот возвысится" (Мф.23:12); и еще: "кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою" (Мк.10:43-44). Вот что написано! "Чтобы вы не превозносились один перед другим" (1Кор.4:6). Здесь он, оставив учителей, опять обличает учеников, потому что последние превозносили первых. Притом учители не скоро приняли бы такое внушение, потому что искали внешней славы и были ослеплены этой страстью; а ученики, не получая славы, но воздавая ее другим, скорее могли принять вразумление и были способнее своих начальников исцелиться от болезни. Действительно, и это – от гордости, когда кто, не имея ничего у себя, превозносится другим. Как превозносящийся чужим богатством делает это от гордости, так и превозносящийся чужой славой. Потому справедливо (апостол) называет это гордостью.

Когда в теле один член делается выше других, то это не что иное, как болезненная опухоль, так как один член не иначе может подняться выше другого, как от воспаления. Так и в теле Церкви кто гордится и превозносится, тот находится в болезненном состоянии, потому что он поднимается выше общего соразмерного положения, и следовательно подвергается болезненной опухоли. В теле это бывает тогда, когда накопляется какая-нибудь излишняя и вредная влага вместо обыкновенных питательных соков. Так и в душе рождается гордость, когда в нас входят чуждые помыслы. Видишь, как точно он выразился, сказав: не превозноситесь. Гордость есть как бы воспалительная опухоль, наполненная вредными соками. Впрочем, говоря это, он не запрещает оказывать почтение, но осуждает почтение, соединенное со вредом. Ты хочешь оказать почтение такому-то? Не препятствую; но только бы без вреда другому. Не для того нам даны учители, чтобы мы восставали друг против друга, но чтобы все соединялись друг с другом. Военачальник поставляется над войском для того, чтобы из отдельных членов составить одно тело; если же он станет производить в войске разделение, то он более враг, нежели военачальник. "Ибо кто отличает тебя? Что ты имеешь, чего бы не получил?" (ст.7). Здесь, оставив подчиненных, он обращается к начальникам. А смысл слов его следующий: откуда известно, что ты достоин похвалы? Разве был суд? Разве произведено испытание, исследование, точное дознание? Ты не можешь сказать этого. Если же люди так рассудили, то суд не верен. Положим даже, что ты достоин похвалы, что ты действительно имеешь дарования и суд человеческий не ложен; и тогда тебе не следует высокомудрствовать. Ты ничего не имеешь от себя, но все получил от Бога. Почему представляешь себя имеющим то, чего не имеешь? А что ты имеешь, то же имеют и другие с тобою. Следовательно, ты получил не только то или другое, но все, что имеешь.

2. Достоинства твои не от тебя, но от благодати Божией. Укажешь ли на веру, – она от призвания; укажешь ли на отпущение грехов, на дарования, на способность учительства, на добродетели, – все ты получил оттуда. Что же, скажи мне, ты имеешь такого, чего бы не получил, а достиг сам собою? Не можешь указать ни на что. Ты получил, и потому превозносишься? Поэтому следовало бы смиряться, так как данное принадлежит не тебе, но давшему. Если ты получил, то получил от Него; если получил от Него, то получил не свое; если получил не свое, то почему превозносишься, как бы имея все от себя самого? Потому (апостол) и присовокупил: А если получил, что хвалишься, как будто не получил (ст.7)? Таким образом последовательно доказав свою мысль, он далее показывает, что еще многого недостает им, и говорит: если бы даже вы получили все, и тогда никак не следовало бы хвалиться, потому что все это не ваше; но вы теперь еще многого не имеете. И в начале он намекал на это, когда говорил: "я не мог говорить с вами, как с духовными" (3:1), и еще: "я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого" (2:2); а здесь с укоризною внушает им это и говорит: "вы уже пресытились, вы уже обогатились" (ст.8), т.е. ни в чем более не нуждаетесь, сделались совершенными, достигли самой вершины, почитаете себя не требующими ничьего содействия – ни апостолов, ни учителей. "Вы уже пресытились". Не напрасно он употребляет слово: уже, но самым временем доказывает, как неосновательпо и безрассудно их мнение. Он иронически говорит им: так скоро вы дошли до конца! Это не могло быть по самому времени; совершенство – в будущем; довольствоваться малым, это – знак слабой души; при малом считать себя богатым свойственно душе болезненной и жалкой; благочестие ненасытимо; при начатках считать себя получившим все и только еще в начале дела – достигшим конца свойственно детскому рассудку. Последующими словами он укоряет их еще более. Именно, сказав: "Вы уже пресытились", продолжает: "вы уже обогатились, вы стали царствовать без нас. О, если бы вы и в самом деле царствовали, чтобы и нам с вами царствовать!" (ст.8). Эти слова исполнены великой укоризны. Потому он и привел их в заключение после многих обличений. Вразумление тогда более уважается и скорее принимается, когда после обличений приводятся укоризны. Это может тронуть самую бесстыдную душу и поразить ее больше прямого обличения, и вместе с тем облегчить происходящую от обличения скорбь и досаду. Слова укоризны заключают в себе то удивительное свойство, что они производят вдруг два противоположных действия: наносят удар тяжелее прямого обличения и располагают обличаемого, несмотря на тягчайшее поражение, к большему терпению. Без нас воцаристеся. Сильная укоризна и учителям и ученикам! Здесь показывается и бесстыдство их и великое безумие. Смысл слов его следующий: в трудах у нас с вами все общее, а к наградам и венцам вы – первые. Впрочем, говорит, я не скорблю об этом; потому и присовокупляет: "о, если бы вы и в самом деле царствовали!" А чтобы и эти слова не показались иронией, продолжает: "чтобы и нам с вами царствовать". Тогда, говорит, и мы получили бы эти блага. Видишь ли, как он в одно и то же время выражает и укоризну, и попечение, и любомудрие? Посмотри, как он низлагает и гордость их последующими словами: "ибо я думаю, что нам, посланникам, Бог судил быть последними, как бы приговоренными к смерти" (ст.9). Опять великое обличение и укоризна заключаются в слове: нам. Но он не остановился на этом слове, а указал и на свое достоинство, чтобы сильнее вразумить их; нам, говорит, посланникам (αποστόλους). Тех, которые претерпели множество бедствий, посеяли проповедь благочестия, обратили вас к такому любомудрию, тех "Бог судил быть как бы приговоренными к смерти". Сказав: чтобы и нам с вами царствовать, он смягчил силу речи; но, чтобы не сделать им послабления, опять продолжает речь еще более укоризненную и говорит: "ибо я думаю, что нам, посланникам, Бог судил быть последними[1], как бы приговоренными к смерти". Я вижу, говорит, и из ваших слов следует, что мы всех презреннее и осуждены терпеть постоянные бедствия; а вы уже мечтаете о царствии, о почестях и наградах. Желая еще более показать нелепость такого мнения и обличнть крайнюю его неосновательность, не сказал просто: мы стали последними, но: "Бог судил нам быть последними". Не остановился и на слове: последними, а присовокупил: "приговоренными к смерти", чтобы и самый неразумный мог видеть, как неосновательна мысль, заключающаяся в этих словах, как он огорчается ими и сильно укоряет их.

3. Посмотри на мудрость Павла. Чем он при настоящем случае выражает свое превосходство, важность и величие, тем самым обличает их, называя себя осужденным на смерть. Вот что значит делать все в надлежащее время! Выражение – "приговоренные к смерти" (επιθανατους) означает здесь осужденных на смерть и достойных всякого рода смерти. "Потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков" (ст.9). Что значит: позор быхом миру? Не в каком-нибудь углу, говорит, и не в малой части вселенной мы подвергаемся этому, но везде и при всех. А что значит: "для Ангелов"? Иначе сказать: можно быть зрелищем для людей, но не для ангелов, когда совершаемое маловажно; а наши, говорит, подвиги таковы, что они достойны быть зрелищем и для ангелов. Смотри: чем по-видимому он унижает себя, тем же более возвышает; и чем они превозносились, тем же и доказывает их ничтожество. Быть безумным казалось хуже, нежели быть мудрым, также быть немощным – нежели быть крепким, быть бесчестным – нежели быть славным и знаменитым; и однако последнее он приписывает им, а первое усвояет себе, и тем доказывает, что первое лучше последнего, потому что обращает на себя взоры не только людей, но и сонмы ангелов. "Потому что наша брань не" с человеками только, но с бесплотными силами (Еф.6:12); потому н смотрит на нас великое множество зрителей. "Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе" (1Кор.4:10). Этими словами он опять укоряет их и показывает, что столь противоположным качествам невозможно соединиться в одно и столь различным предметам невозможно быть вместе. Как можно, говорит, чтобы вы были мудры, а мы безумны в Христовых делах? Мы подвергаемся биению, презрению, бесчестию, и почитаемся ни за что, а вы пользуетесь честью и от многих почитаетесь разумными и мудрыми; но возможно ли, чтобы проповедующие одинаковое учение имели противоположные качества? "Мы немощны, а вы крепки", т.е., нас гонят, преследуют, а вы наслаждаетесь спокойствием и великим уважением: но это несообразно с сущностью проповеди. "Вы в славе, а мы в бесчестии". Здесь он обращается к благородным и превозносившимся внешними достоинствами. "Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками" (ст.11-12), т.е. я говорю не о давно бывших обстоятельствах, но о происходящем с нами в настоящее время; мы нисколько не заботимся о вещах человеческих и о внешней славе, но обращаем наши взоры только к Богу. Точно так надобно всегда поступать и нам, потому что не ангелы только взирают на нас, но еще прежде них сам Заповедавший нам подвиги. Потому мы не имеем нужды в посторонних похвалах. Не довольствоваться Его вниманием, а обращаться за похвалами к подобным нам рабам, это значит оскорблять Его. Как борцы, действующие на малом зрелище, ищут большего, считая первое недостаточным для своего отличия, так и подвизающиеся в очах Божиих, а потом ищущие славы от людей, оставляя большее, домогаются меньшего, и тем навлекают на себя великое наказание. Оттого и низвратилось все, оттого и произошло смятение во всей вселенной, что мы все делаем, взирая на людей; в делах добрых считаем ни за что благоволение Божие, но ищем одобрения от подобных нам рабов, и в делах злых также не смотрим на Него, но боимся людей. Между тем люди вместе с нами предстанут на суд и нисколько не помогут нам; а Бог, на которого мы теперь не обращаем внимания, произнесет Свой приговор над нами. Мы знаем это, и однако не перестаем искать внимания людей: вот наш главный грех! Пред очами человеческими никто не решится прелюбодействовать, но, как бы сильно ни воспламеняла похоть, сила страсти побеждается стыдом человеческим; а пред очами Божиими не только совершают блуд и прелюбодеяние, но дерзали и дерзают и на другие грехи еще более тяжкие. Это уже одно разве не способно низвести на нас громы небесные? Но что я говорю о блуде и прелюбодеянии? Грехи гораздо более легкие делать пред людьми стыдимся, а пред Богом – нет. Оттого и произошло все зло, что в делах злых мы боимся не Бога, но людей; оттого мы и избегаем дел добрых, которые не кажутся таковыми людям, что взираем не на сущность вещей, но на мнения других.

4. Точно также мы поступаем касательно злых дел: не хорошее и не доброе само в себе, но кажущееся таким для людей, мы по привычке своей стараемся получить, как доброе, и таким образом совершенно развращаемся. Может быть, эти слова многим представляются неясными; потому необходимо пояснить их. Когда мы совершаем прелюбодеяние, – начнем с того, о чем уже было упомянуто, – тогда боимся больше людей, нежели Бога. Им мы подчиняем себя; их делаем нашими владыками; и многого такого, что этим владыкам кажется худым, на самом деле и не худо, мы избегаем по той же причине. Так, например, жить в бедности – многим кажется постыдным, и мы избегаем бедности, не потому, что она постыдна, и не потому, что мы убеждены в этом, но потому, что владыкам нашим она кажется постыдной и мы боимся их. Еще, подвергаться бесчестию и презрению и не иметь никакой власти – многим также кажется весьма постыдным и жалким. Этого мы также избегаем, не вникая в дело, а следуя мнению наших владык. И касательно противоположных предметов мы поступаем с таким же для себя вредом. Быть богатым, знатным, славным и знаменитым кажется благом, и мы домогаемся этого, опять также не вникая в сущность предметов, действительно ли хороши они, но повинуясь мнению наших владык. Народ – наш владыка; толпа – наш строгий господин и жестокий тиран. Даже не нужно ему приказывать, чтобы мы слушались его; для нас довольно только знать, чего он хочет, и мы повинуемся без его приказания: так мы преданы ему! Бог ежедневно угрожает и вразумляет, – и Его не слушают; а беспорядочная и грубая толпа не имеет нужды даже приказывать, довольно лишь сказать, что ей нравится, – и мы тотчас во всем повинуемся. Как же, скажешь, избавиться от этих владык? Если будешь поступать благоразумнее их, если будешь вникать в сущность вещей, если не будешь взирать на мнение людей, если прежде всего приучишь себя – в делах действительно постыдных бояться не людей, а недремлющего Ока, и в делах добрых ожидать венцов также от Него. Таким образом и во всем прочем мы не будем зависеть от людей. Кто, делая добро, не считает их достойными судить об его добродетелях, но довольствуется судом Божиим, тот не будет обращать на них внимания и в делах противоположных. Но как, скажешь, достигнуть этого? Размысли, что такое человек и что такое Бог, кого ты оставляешь и к кому прибегаешь, – и ты скоро всего достигнешь. Человек вместе с тобою подвержен тому же греху, тому же суду и наказанию; "человек подобен суете" (Пс.143:4), судит не верно и имеет нужду в высшем руководстве; человек – "прах и пепел" (Быт.18:27), и когда станет хвалить, то часто хвалит не истинно, или из угождения, или из ненависти, а когда станет обвинять или порицать, то делает и это по тем же побуждениям. Но Бог не так; напротив, нелицеприятен приговор Его и чист суд Его. Следовало бы поэтому всегда прибегать к Нему, и не только поэтому, но и потому, что сам Он создал, наделил тебя больше всех и любит тебя больше, чем ты сам себя. Для чего же мы, оставляя дивного Мздовоздаятеля, прибегаем к человеку, который есть ничто, судит неверно и действует неправо? Называет ли тебя кто-нибудь злым и порочным, тогда как ты совершенно не таков? Ты лучше жалей о нем, плачь о том, что он развратился, и не смотри на его суждение, потому что ослеплены очи души его; и об апостолах говорили то же, но они не обращали внимания на клеветников своих. Называет ли он тебя добрым и честным? Если ты действительно таков, то не делайся нерадивым от этого отзыва; если же не таков, то тем более не обращай внимания и принимай это за насмешку. Хочешь ли знать, как суждения людей неправы, бесполезны, смешны и похожи на суждения бесноватых и сумасшедших, или грудных детей? Послушай, что было когда-то. Скажу тебе о суждениях не простого народа, но людей, почитавшихся мудрейшими, древних законодателей. Кто из людей может быть мудрее человека, признанного достойным писать законы городам и народам? И однако эти мудрецы не считали прелюбодеяние делом порочным и достойным наказания; ни один из внешних (языческих) законов не наказывал за это и не призывал виновного в судилище, а если бы кто из-за этого стал призывать, то народ осмеял бы его и судья не принял бы. Гадание у них также не подвергалось преследованию и никто у них не был наказываем за это. Пьянство и чревоугодие не только не было пороком, но еще у многих считалось добродетелью; на воинских пиршествах много состязались в этом между собой, и те, которым особенно нужно было иметь здравый ум в здравом теле, они-то особенно и предавались пьянству, расслабляя тело и помрачая душу; а из законодателей никто не полагал наказание за это преступление.

5. Что может быть хуже такого безумия? А ты домогаешься похвал от людей с такими наклонностями и не скрываешься. Если бы даже все они удивлялись тебе, и тогда не следовало ли бы стыдиться и удаляться, слыша суждения и рукоплескания от людей столь развратных? Также и богохульство у законодателей не считалось делом предосудительным; никто из богохульников не был призываем в судилище и наказываем. Кто украдет одежду или отрежет карман, тому терзают бока и часто даже наказывают смертью; а кто хулит Бога, тот не осуждается внешними (языческими) законодателями. Если кто совершит прелюбодеяние с служанкой, имея свою жену, это считается совершенно ничтожным и пред законами и пред людьми.

Хочешь ли слышать и о многом другом, доказывающем их безумие? Иного они не наказывают, а иное сами предписывают законом. Что же такое? Они учреждают зрелища, приводят туда толпы блудниц и блудодействующих мальчиков, оскорбляющих самую природу, помещают весь народ на местах возвышенных, и таким образом как бы оживляют город и прославляют великих царей, которым удивляются при торжествах и победах. Что постыднее такой чести? Что неприятнее такого удовольствия? И от таких людей ты домогаешься похвал за дела свои? Неужели, скажи мне, ты хочешь слышать похвалы наравне с плясунами, развратниками, шутами и блудницами? Не знак ли это крайнего безумия? Хотел бы я сказать им: хорошо ли – извращать законы природы и допускать беззаконные связи? Без сомнения они ответят: не хорошо; и сами по-видимому наказывают это преступление. Для чего же ты выводишь на сцену людей развратных, и не только выводишь, но и награждаешь бесчисленными и невыразимыми подарками? В другом месте ты наказываешь дерзающих совершать эти дела, а здесь расточаешь на них деньги, как на общих благодетелей города, и питаешь их на счет общественных сумм. Но, скажешь, они считаются бесчестными. Для чего же ты воспитываешь их? Для чего чрез бесчестных хочешь воздавать честь царям? Для чего наносишь вред городу? Для чего издерживаешь на них такие суммы? Если они бесчестны, то следовало бы прогнать их, как бесчестных. Чем ты обыкновенно сопровождаешь бесчестие: похвалами, или порицанием? Конечно, порицанием. Почему же, презирая их, как бесчестных, ты бежишь смотреть на них, как на достойных чести, удивляешься им, восхищаешься и рукоплещешь? А что еще сказать о забавах на конских ристалищах и на звериных травлях? Они сопровождаются всякими бесчинствами, научают народ быть всегда жестоким, безжалостным и бесчеловечным, приучают смотреть на терзаемых людей, на проливаемую кровь и на буйство зверей, ничем не удержимое. Мудрые древние законодатели ввели все эти недуги, а граждане рукоплещут и удивляются. Впрочем, если хочешь, оставим эти дела, которые прямо и явно безнравственны, хотя и не считались такими у языческих законодателей; перейдем к постановлениям достоуважаемым, и увидим, как и к ним примешались злоупотребления по неразумению людей. Брак считается делом честным и у нас и у язычников; и действительно он честен, но при совершении браков делается много смешного, как сейчас услышите. Многие, следуя обычаю и жертвуя ему умом своим, даже не замечают нелепости всего этого, но еще обращаются к другим за наставлениями. Здесь бывают и хороводы, и кимвалы, и свирели, и бесстыдные речи, и срамные песни, и пьянство, и неприличные шутки, и всякое диавольское бесчинство. Знаю, что я могу показаться смешным, порицая это, и быть принят людьми за безумного, восставая на старые обычаи, так как велика сила привычки, как я говорил и прежде; но, несмотря на то, не перестану говорить об этом. Может быть, и вероятно будет, что если не все, то по крайней мере немногие выслушают нас, и согласятся лучше быть осмеянными вместе с нами, нежели вместе с другими смеяться над нами смехом, достойным слез, всякого порицания и наказания. В самом деле, не достойно ли крайнего осуждения, когда девица, всегда пребывавшая во внутреннем покое и научившаяся стыдливости с детского возраста, вдруг принуждается оставить всякий стыд, в начале брака научается бесстыдству и выводится на средину в круг людей бесчестных и безнравственных, блудников и развратников? Какое зло не посеется в душе невесты с того дня? Бесстыдство, дерзость, неуважительность, тщеславие; она захочет проводить также и все будущие дни. Оттого бывают жены небережливые и расточительные: оттого в них бесчисленное множество зол. Не говори мне об обычае. Если это – дело порочное, то пусть оно не бывает и однажды; если же – доброе, то пусть будет постоянно. Блуд, скажи мне, не есть ли дело порочное? Извиним ли мы, если он будет совершен хотя однажды? Отнюдь нет. Почему? Потому что, хотя бы он был совершен однажды, он всегда порок. Точно так и веселье невесты, если оно порочно, не должно быть и однажды; если же не порочно, то пусть будет постоянно.

6. Как, скажешь, ты позоришь брак? Да не будет! Не брак я осуждаю, но зло, прившедшее к браку, притирания, украшения и все прочие излишества. Подлинно, многие влюбятся в невесту в тот день еще прежде будущего ее супруга. Но, скажешь, многие будут и удивляться женской красоте ее. Чтож из этого? Если она целомудренна, то с трудом избегнет дурного подозрения; если же неблагоразумна, то скоро будет уловлена, по случаю беспутств того дня. Столько здесь бывает зла, и несмотря на то, если его не будет, то люди, которые не лучше животных, считают это позором и находят неприличным, чтобы невеста не являлась пред всеми и не представляла общего позорища для любопытных. Между тем следовало бы считать позорным, смешным и неприличным то, что бывает. Знаю и теперь, что за это будут осуждать меня, называть неразумным и смешным; но я перенесу насмешки, только бы произошла отсюда какая-нибудь польза. Да, я был бы достоин осмеяния, если бы, научая презирать мнения людей, сам прежде других впал в болезнь тщеславия. А вот что следует далее: не только днем, но и вечером мужчины пьянствуют и, одуревшие и разгорячившиеся от пьянства, приготовляются смотреть на красоту девичьего лица: и не в доме только пируют, но выходят и на площади, провожая ее в глубокую ночь с факелами, так чтобы все видели ее, и тем внушая не что иное, как то, что здесь надобно оставить всякий стыд. Не останавливаются и на этом, но ведут ее с срамными речами; такой обычай у многих обратился в закон. Бродяги, негодяи и развратники в бесчисленном множестве смело говорят все, что вздумают, как ей, так и будущему ее супругу; здесь ничего не делается скромно, но все с бесстыдством. Какой же добрый урок целомудрия получит невеста, видя и слыша все это? Бывает даже какое-то диавольское соревнование приглашенных – превзойти друг друга искусством позорного и срамного красноречия, которым они пристыжают присутствующих, и те из них уходят победителями, которые более других наговорили позорного и срамного. Знаю, что слова мои неприятны, тяжелы и несносны, потому что направлены как бы против приятностей жизни; но о том я и жалею, что неприятное стало считаться чем-то приятным. Не неприятно ли, скажи мне, подвергаться оскорблению, поруганию и бесчестию от всех вместе с своей невестой? Если кто один на площади скажет что-нибудь худое о твоей супруге, ты крайне огорчаешься и считаешь жизнь не в жизнь; а когда бесчинствуешь в присутствии целого города вместе с будущей супругой, то радуешься и восхищаешься. Не безумно ли это? Но таков, скажешь, обычай. Это-то особенно и достойно слез, что диавол ввел такой обычай. Так как брак – дело честное, служащее к продолжению человеческого рода и доставляющее много благ, то лукавый, снедаясь завистью и зная, что брак предохраняет от прелюбодеяния, вводит другим путем всякое прелюбодеяние. Действительно, многие девы в таких собраниях подвергались посрамлению; если же это бывает не всегда, то для диавола довольно и одних срамных речей и песен, чтобы опозорить невесту и обесславить жениха среди площади. Далее, так как все это бывает вечером, то, чтобы мрак не покрывал зла, зажигаются факелы, не допускающие скрыться бесстыдству. Что значит это великое скопище? Что – это пьянство? Что – эти свирели? Не очевидно ли, что они служат к тому, чтобы находящиеся в домах и погруженные в глубокий сон узнали об этом, пробудились от звуков свирели и, высунувшись за перила, были свидетелями этой комедии? Что сказать о самых песнях, которые исполнены крайней безнравственности, изображают безумную любовь, беззаконные связи, низвращения семейных уз и бесчисленные трагедии, беспрестанно повторяют названия любовника и влюбленного, влюбленной и любовницы? А что всего хуже, и девы, оставив всякий стыд, находятся при этом в честь невесты, или лучше к ее бесчестию, и подвергают опасности свое спасение, занимаясь среди развратных юношей бесчинными песнями, срамными речами, сатанинским веселием. И после этого ты спрашиваешь: отчего бывает распутство, отчего – прелюбодеяния, отчего – распадения браков? Но, скажешь, это делают не благородные и не честные девы. Что ты смеешься надо мною, зная сам прежде меня этот обычай? Если совершаемое здесь хорошо, то пусть и те делают то же самое; а если не хорошо, то бедные, потому только, что они бедны, разве также не девы, разве и им не следует хранить целомудрие? А ныне, когда дева пляшет среди общего собрания развратных юношей, не кажется ли она, скажи мне, бесчестнее блудницы? Если же скажешь, что это делают служанки, то и в таком случае я не могу не осуждать тебя, потому что это непозволительно и им.

7. Все зло происходит оттого, что мы нисколъко не заботимся о своих домашних; чтобы выразить презрение, довольно сказать, что он – раб, или она – служанка, хотя мы ежедневно слышим: "во Христе Иисусе нет раба, ни свободного" (Гал.4:28). Ты не оставляешь без своего попечения ни коня, ни осла, но употребляешь все меры, чтобы они не были дурными; почему же презираешь рабов, которые имеют одинаковую с тобою душу? И что я говорю о рабах, когда ты не заботишься и о сыновьях и о дочерях? Что же выходит? По необходимости скоро приходится испытывать скорбь, когда все они ведут себя беспорядочно; а нередко и состояние подвергается величайшему расстройству, потому что в толпе и шуме тратится много золота и драгоценностей. Потом после брака, если родится дитя, опять мы видим то же безумие, видим множество символических действий, достойных смеха. Когда нужно наречь имя младенцу, то, еще не называя его именем святого, как древние делали прежде всего, но засветив светильники и дав им различные названия, называют младенца именем того, который прогорит дольше всех, предполагая, что дитя оттого проживет долее. Потом, если с ним приключится смерть (как часто случается), то следует множество смешных действий, внушенных диаволом, который играет людьми, как неразумными детьми.

Говорить ли о перевязках, о погремушках, привешиваемых к руке, о красной пряже и о многом другом, доказывающем великое безумие, тогда как не следует возлагать на младенца ничего другого, кроме спасительного креста? Между тем ныне крест, обративший всю вселенную, поразивший диавола и ниспровергший всю силу его, остается в пренебрежении; а ткани, пряже и другим подобным привескам вверяется безопасность младенца. Сказать ли нечто еще более смешное? Никто пусть не укоряет нас в непристойности, если слово наше касается таких предметов. Кто хочет очистить гнилые наросты, тот не отказывается наперед запачкать свои руки. Что же это такое смешное? Это считается пустяком, – о чем я и жалею, – но доказывает нерассудительность и крайнее безумие. Женщины, кормилицы и служанки берут в бане грязь и, обмакнувши в нее палец, помазывают чело младенца; если кто спросит: что значит эта грязь, это брение? – то говорят: она предохраняет от дурного глаза, от зависти и ненависти. Увы! Грязи и брению приписывают такую способность и такую силу – разрушать всякие козни диавола! Не стыдно ли вам, скажите мне? Поймете ли вы когда-нибудь, как диавол с раннего возраста человека мало-по-малу раскидывает свои сети и употребляет свои хитрые уловки? Если грязь производит такия действия, то почему не помазываешь ею своего чела ты, достигший возмужалого возраста и имеющий у себя завистников более младенца? Почему не помазываешь грязью всего тела? Если она на челе имеет такую силу, то почему бы тебе не намазать грязью всего себя? Смешное и забавное внушение сатаны, впрочем не смеху только, но и геенне подвергающее обольщаемых! Если это делается у язычников, то нисколько не удивительно; а когда поклоняющиеся кресту, приобщающиеся неизреченных таинств и достигшие любомудрия держатся таких постыдных обычаев, это – достойно многих слез. Бог удостоил тебя духовного мира; а ты пачкаешь младенца грязью? Бог почтил тебя; а ты сам себя бесчестишь? Следовало бы изображать на челе крест, сообщающий непреоборимую безопасность; а ты, оставив его, впадаешь в сатанинское безумие? Если кому это кажется маловажным, тот пусть знает, что это ведет к великому злу, и что Павел не считал подобных предметов маловажными и не оставлял их без внимания. Что может быть, скажи мне, маловажнее, как покрывать человеку свою голову? Однако, смотри, какое он оказывает об этом попечение и с какой силой обличает (молящихся с покрытой головой), выражая, между прочим, что они "постыжают свою голову" (1Кор.11:4). Если же покрывающийся бесчестит свою голову, то помазывающий грязью не делает ли младенца отвратительным? Как он, скажи мне, подведет его к рукам священника? Как священник удостоит запечатлеть рукой чело его, которое ты помазал грязью? Нет, братие, не делайте этого; но с самого первого возраста ограждайте детей духовным оружием и научайте их запечатлевать рукой чело, а прежде, нежели они будут в состоянии делать это своею рукой, вы сами изображайте на них крест.

Говорить ли о других сатанинских предрассудках при беременности и родах, которые поддерживаются повивальными бабками на пагубу собственной их головы, о предрассудках при смерти и выносе каждого, о стонах и бессмысленных воплях, о безумных действиях на гробах и попечении о надгробных памятниках, о неблаговременном и смешном скоплении плачущих женщин, о предрассудках касательно дней, входов и выходов? И от них, скажи мне, ты ищешь прославления? Не крайне ли безумно – искать славы у людей, которые так неправы в своих мнениях и все делают зря, вместо того, чтобы постоянно прибегать к недремлющему Оку, делать и говорить все с мыслью об Его суде? Если будут хвалить нас люди, то не принесут нам никакой пользы; а если Ему будут угодны дела наши, то Он и здесь прославит нас и в будущий день удостоит неизреченных благ, которых и да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[1]В рус. перев. слово "последние" переставлено: "нам, последним посланникам". Греческий текст допускает оба чтения, но Златоуст имеет в виду так, как здесь

БЕСЕДА 13

"Мы безумны Христа ради" (необходимо опять отсюда начать слово), "а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии" (1Кор.4:10).

1. Высказав множество укоризн, которыя поражают больше всякого обличения, апостол говорит здесь о том же с свойственным ему достоинством. Сказав: "вы стали царствовать без нас", и: "Бог судил нам, последним быть как бы приговоренными к смерти", далее он показывает, каким образом они действительно осуждены на смерть, и говорит: "мы безумны, и немощны, и бесчестны, и терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками" (ст.10-12), что и было признаком истинных учителей и апостолов. Но коринфские учители хвалились противоположным: мудростью, славой, богатством, почестями. Потому, желая низложить гордость их и показать, что не только не следует хвалиться этим, но еще следует стыдиться, он наперед посмеивается над ними и говорит: "вы стали царствовать без нас". Я возвещаю, говорит он, что настоящее время не есть время почестей и славы, которыми вы наслаждаетесь, но гонений н скорбей, которые мы претерпеваем. Если же это несправедливо, а напротив настоящее время есть время воздаяний, – здесь он говорит иронически, – то вы, ученики, уже царствуете, как я вижу, а мы, учители и апостолы, которым следовало бы прежде всех получить награду, не только стали последними пред вами, но и осужденными на смерть, постоянно проводя жизнь в бесчестии, голоде и опасностях, претерпевая оскорбления, как безумные, и гонимые, и подвергаясь невыносимым бедствиям. Говорит это для того, чтобы такими внушениями убедить их, что они должны подражать апостолам, предпочитать опасности и скорби почестям и славе, потому что проповедь обещает не первое, а последнее. Впрочем говорит это не прямо, чтобы слова его не показались им слишком тяжкими, но как ему прилично было, так и делает это внушение. Если бы он стал говорить прямо, то сказал бы так: вы заблуждаетесь и обманываетесь и далеко отстали от апостольского учения, потому что апостолу и служителю Христову следует почитаться безумным и проводить жизнь в скорби и бесчестии, как происходит с нами; а вы живете напротив. Но в таком случае слова его скорее показались бы им пристрастными, как заключающие похвалу апостолам, и произвели бы в них еще большую дерзость, как обличаемых в нерадении, тщеславии и невоздержании. Потому он и употребляет не такой образ речи, а другой, более разительный, но не оскорбительный; продолжает речь ироническую и говорит: "а вы крепки; вы в славе". Если бы он не употребил иронии, то сказал бы так: нельзя называться одному безумным, другому мудрым. одному крепким, другому немощным; проповедь не требует ни того, ни другого. Если бы позволительно было называться одному так, а другому иначе, то проповедуемое вами, быть может, имело бы какое-нибудь основание; но теперь не позволительно ни почитаться мудрым или славным, ни быть свободным от опасностей. Если это несправедливо, то, значит, Бог предпочел вас нам, учеников учителям, претерпевшим бесчисленные бедствия. Если же этого никто сказать не может, то остается вам подражать нашему образу жизни. И пусть не подумает кто-нибудь, говорит, что я говорю только о прошедшем; нет, "даже доныне терпим голод и жажду, и наготу". Видишь ли, что такова должна быть вся жизнь христиан, а не один или два дня? Так и из борцов кто увенчан за победу в одной только борьбе, тот не удостоивается вновь венца, если падет (в другой борьбе). Мы терпим голод, говорит против невоздержных: и побои – против высокомерных; и скитаемся – против покоящихся; и наготу – против богатых; и трудимся – против лжеапостолов, которые не хотели ни трудиться, ни подвергаться опасностям, но заботились о собственных выгодах. А мы не так, говорит, но при внешних опасностях еще предаемся постоянным трудам: и, что еще выше, никто не может сказать, чтобы мы негодовали на это или обвиняли гонителей; напротив, мы воздаем оскорбителям нашим добром за зло. Ведь не то важно, чтобы страдать, – это общая участь всех, – но чтобы страдая не роптать и не досадовать.

2. Мы же не только не досадуем, говорит, но и радуемся. Доказательством служит то, что делающим зло мы воздаем добром. А что они действительно так поступали, послушай далее: укоряеми благословляем, гоними терпим, хулими молим: яко же отреби миру быхом (ст.12-13), т.е. "безумны Христа ради", потому что кто терпит зло, и не мстит и не гневается, тот у внешних (язычников) почитается безумным, бесчестным и слабым. А чтобы слова его не были слишком тяжкими для них, если бы он приписал свои страдания их городу, – что он говорит? Отреби, говорит, не вашему городу, но миру 6ыхом; и еще: всем попрание, не вам только, но всем. Как, беседуя о любви Христовой, он не упоминает о земле, о небе, о всех тварях, но указывает на крест, так и здесь, желая расположить их к себе, умалчивает о знамениях и говорит о своих страданиях за них. Подобным образом поступаем и мы: когда какие-нибудь люди обижают или презирают нас, мы обыкновенно представляем им то, что претерпели за них. "Всеми попираемы доныне" (ст.13). В заключение наносит сильный удар. Всем, не гонителям, говорит, но тем, за кого страдаем, т.е. и к ним я питаю великую благодарность. Вот слова души глубоко чувствующей, впрочем, не огорчающейся, но желающей тронуть других! Хотя он мог укорить их во многом, но вместо того приветствовал. Так и Христос повелевает нам кротко переносить обиды, чтобы и сами мы научились любомудрию и других лучше вразумляли, потому что не оскорбляющий, а молчаливо переносящий обиды скорее достигает этого. Видя затем, что нанес тяжкую рану, он тотчас же врачует ее, продолжая: "Не к постыжению вашему пишу сие, но вразумляю вас, как возлюбленных детей моих" (ст.14). Не для того, говорит, я сказываю вам это, чтобы пристыдить вас. О том, что уже сделано словами его, говорит, что он не делал; или лучше – говорит, что сделал это, но не с худым и ненавистным намерением; это – прекрасный способ врачевания – сказавши слово, оправдывать его намерением. А не говорить невозможно было, потому что иначе они осталпсь бы неисправленными; и сказавши оставить рану без врачевания, также было бы опасно; потому он после обличения оправдывается. Это не только не уничтожает действия врачества, но еще глубже внедряет его, и между тем, утоляет всю боль раны; слышащий, что это говорится не с огорчением, но с любовью, скорее принимает вразумление. Впрочем, и здесь великое обличение и укоризна. Говорит не как учитель, не как апостол, не как имеющий учеников, – что выражало бы достоинство, – но: "но вразумляю вас, как возлюбленных детей моих"; не просто: чада, но и: возлюбленная. Простите мне, говорит; если сказано что-нибудь неприятное, то это произошло от любви. Не сказал: обличаю, но: вразумляю. Кто не стал бы слушать отца, сетующего и предлагающего полезные советы? Потому сказал это не прежде, но когда уже нанес удар. Но, скажут, разве другие учители не любят нас? Я не говорю этого, но они не столько любят. Для краткости он не объяснил этого, но указал на это занятиями и названиями, употребив слова: наставник и отец. "Ибо, хотя у вас тысячи, говорит, наставников во Христе, но не много отцов" (ст.15). Здесь он указывает не на достоинство свое, но на преизбыток любви; не укоряет их, присовокупив: во Христе, но утешает, назвав не льстецами, но наставниками тех, которые принимают на себя заботы и труды; также выразил и свое попечение. Потому не сказал: не много учителей, но: не отцов. Таким образом он не хотел ни указывать им на свое достоинство, ни напоминать, как много они получили от него пользы, но согласившись, что и другие учители много потрудились для них, – а таково свойство наставника, – преизбыток любви усвояет себе, так как это свойство отца. И не говорит только, что никто так не любит их, как он, – это было бы недоказательно, – но указывает и на самое дело. Какое? "Я родил вас во Христе Иисусе благовествованием". Во Христе Иисусе: я, говорит, не приписываю этого себе самому. Опять намекает на тех, которые присвояли учение себе самим. "Ибо печать", говорит, "моего апостольства – вы" (1Кор.9:2); и еще: "я насадил" (3:6); а здесь: "я родил". Не сказал: я возвестил слово, но: "я родил", употребив выражение близкое к природе, так как он старался об одном, как бы выразить любовь, которую питал к ним. Те, приняв от меня, воспитали вас; а то, что вы стали верующими, произошло чрез меня. Сказав им: "как детей", и желая показать, что это не слово лести, он указывает на дело. "Посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу" (ст.16). О, какое дерзновение учителя! Каким верным он был образом (Христа), если и другим указывает на это! Впрочем, здесь он не превозносит себя, но показывает легкость добродетели.

3. Не говори: я не могу подражать тебе; ты – учитель, и великий учитель. Не такое расстояние между мной и вами, какое между мной и Христом, и однако я подражал Ему. Когда он пишет к ефесеям, то не предлагает в посредники себя самого, но прямо руководит всех их к Нему: "подражайте", говорит, "Богу" (Еф.5:1); а здесь, так как обращал речь свою к немощным, представляет посредствующим себя самого. С другой стороны показывает, что и таким образом можно подражать Христу. Кто подражает верному образу, тот подражает первообразу. Посмотрим же, как он подражал Христу. Это подражание не требует ни времени, ни искусства, но одного желания. Вошедши в мастерскую живописца, мы не в состоянии подражать его картине, хотя бы тысячу раз смотрели на нее; а Христу можно подражать даже по одному слуху. Итак, хотите ли, я покажу вам картину, изобразив пред вами жизнь Павла? Представьте картину, которая гораздо лучше царских изображений. Основание ее – не склеенные доски и не натянутое полотно, а дело Божие служит ей основанием; это – душа и тело. Душа есть творение Бога, а не людей; равно также и тело. Вы рукоплещете? Но теперь не время рукоплесканий, а после можете и рукоплескать и подражать. Таким образом основанием этой картины служит вещество общее для всех. Душа от души нисколько не отличается, как душа, но от желания зависит их различие. Как тело от тела нисколько не отличается, как тело, но оно одинаково у Павла и у всех других, и только подвиги делают одно чище другого, так надобно думать и о душе. Итак, представнм картину – душу Павла. Эта картина была прежде закоптевшая и покрытая паутинами, – ничего ведь нет хуже вражды против Бога, – но когда пришел Преобразующий все и увидел, что она имеет такой вид не по лености и нерадению, а по неведению и потому, что не имеет цветов благочестия, – он ведь имел ревность, но красок не имел, потому что имел ревность не по разуму, – то сообщил ей цвет истины, т.е. благодать, и тотчас же сделал ее царским изображением. Он, принявши краски и узнав то, чего не знал, не терял времени, но тотчас же стал превосходным художником. И во-первых, глава его явилась царской, когда он проповедовал Христа; затем и все тело стало таким же, по строгости жизни. Живописцы, заключившись у себя дома, исполняют свое дело с великим тщанием и безмолвием и никому не отворяют двери; а он, выставив картину среди вселенной, где все противились ему, возмущались и беспокоили его, довершал здесь это царское изображение, и не смотрел на препятствия. Потому и говорил: "мы сделались позорищем для мира" (1Кор.4:9), на земле и на море, для неба и всей вселенной, для мира чувственного и духовного, – и между тем живописал свою картину. Хотите ли видеть и прочие ее части, начиная с головы? Или хотите, чтобы мы начали исчисление снизу? Посмотри же на эту статую из золота, или еще драгоценнейшую золота и достойную стоять на небе, не спаянную оловом и не прикрепленную к одному месту, но пробегающую от Иерусалима до Иллирика, достигающую Испании и как бы на крыльях носящуюся по всей вселенной. Что может быть прекраснее этих ног, прошедших всю лежащую под солнцем землю? О красоте их и пророк предвозвестил, когда сказал: "как прекрасны ноги благовестника, возвещающего мир!" (Ис.52:7). Видишь ли, как прекрасны ноги его? Хочешь ли видеть грудь? Приди, я покажу тебе и ее, и ты увидишь, что она светлее прекрасных ног его и даже самой груди древнего законодателя. Моисей держал каменные скрижали, а он имел внутри самого Христа, носил в себе образ самого Царя и очистилища; потому был честнее херувимов. Не такой голос оттуда исходил, какой отсюда; там беседа касалась большей частью предметов чувственных, а язык Павла возвещал о предметах, превышающих небеса; от очистилища произносились вещания к одним только иудеям, а от него – к целой вселенной; там – чрез вещи бездушные, а здесь – чрез добродетельную душу.

4. Он был очистилищем, светлейшим неба, сияющим не разнообразием звезд и не лучами солнечными, но имеющим внутри себя самое Солнце правды, изливавшее оттуда лучи свои. На это (чувственное) небо иногда находит облако и потемняет его, а на грудь Павла не находила никогда никакая подобная непогода, или лучше, многие непогоды и часто находили на него, но не помрачали света его, а напротив этот свет блистал среди искушений и опасностей. Потому он, находясь сам в узах, восклицал: "для слова Божия нет уз" (2Тим.2:9). Так всегда язык его изливал лучи и ни страх, ни опасность не помрачали груди его.Эта грудь, по-видимому, была превосходнее ног его; но и они также превосходны, как ноги, и она – как грудь. Хочешь ли видеть, как прекрасен и желудок его? Послушай, что он сам говорит о нем: "если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего" (1Кор.8:13). Хорошее дело не есть мяса, не пить вина и не употреблять ничего такого, чем брат твой оскорбляется, соблазняется, или смущается. "Пища для чрева, и чрево для пищи" (1Кор.6:13). Что может быть и прекраснее этого желудка, приученного к такому воздержанию, хранившего всякое целомудрие, умевшего поститься, алкать и жаждать? Как хорошо обученный конь, управляемый золотой уздой, так и он выступал стройно, побеждая требования природы, потому что в нем выступал Христос. А при таком целомудрии, очевидно, исчезало и всякое другое зло. Хочешь ли видеть и руки его, каковы они ныне? Или хочешь видеть, как худы они были прежде? Прежде он входил в дома и влачил (в темницу) мужей и жен, как бы имея руки не человека, но какого-нибудь дикого зверя (Деян.8:3); а когда принял цветы истины и достиг духовной опытности, тогда эти руки были уже не человеческие, но духовные, имевшие на себе узы каждый день; они уже не наносили ударов никому и никогда, но сами тысячу раз подвергались ударам. Этих рук даже устыдилась некогда эхидна: они были уже не человеческие руки; поэтому она и не причинила им вреда (Деян.28:3-6). Хочешь ли видеть плечи его, столь же прекрасные, как и прочие члены? Послушай, что он сам говорит о них: "от Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударовбез одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской" (2Кор.11:24-25). Но чтобы и нам не погрузиться в беспредельную глубину и не слишком распространить речь свою, перечисляя все члены его порознь, оставим тело его и обратим взоры на другую красоту, – на красоту одежд его, которых боялись злые духи, и потому бежали от них, от которых исцелялись и болезни (Деян.19:12). Где ни являлся Павел, все уступало и покорялось ему, как бы победителю вселенной. Подобно тому, как получившие на войне множество ран, увидев оружие нанесшего им раны, трепещут, так и злые духи, увидев только полотенца его, отступали. Где теперь богатые и гордящиеся своим имуществом? Где исчисляющие свои достоинства и драгоценные одежды? Сравнив себя с Павлом, они увидят, что все их сокровища – грязь и помет. И что я говорю об одеждах и золотых вещах? Если бы кто предложил мне во власть целую вселенную, то один ноготь Павла я почел бы важнее такой власти, бедность его выше всякой роскоши, бесчестие – всякой чести, наготу – всякого богатства, заушение священной его главы – всякого удовольствия, брошенные в него камни – всякой диадемы. Будем и мы, возлюбленные, желать себе такого же венца; и хотя теперь нет гонения, однако будем приготовлять себя к тому. И он сделался славным мужем не от одних гонений: "порабощаю тело мое", говорил он (1Кор.9:27); а это можно делать и без гонений. Также "попечения о плоти", увещевал он, "не превращайте в похоти" (Рим.13:14); и еще: "имея пропитание и одежду, будем довольны тем" (1Тим.6:8); а для этого не нужно гонений. Богатых же он вразумляет так: "желающие обогащаться впадают в искушение" (1Тим.6:9). Потому если мы будем таким образом упражняться и подвизаться, то будем увенчаны и, хотя бы и не было гонения, получим за то великие награды; а если станем утучнять тело свое и проводить жизнь свойственную свиньям, то и во время мира впадем во многие грехи и подвергнемся стыду. Разве ты не знаешь, с кем у нас брань? С силами бестелесными (Еф.6:12). Как же мы одолеем их, будучи плотскими? Если сражающийся против людей имеет нужду в благоразумном воздержании, то тем более – против злых духов. Если же мы при своей тучности будем еще привязаны к богатству, то как одолеем этих противников? Богатство – это узы, тяжкие узы для неумеющих пользоваться им, это жестокий бесчеловечный тиран, направляющий все к погибели раболепствующих ему. Но, если мы захотим, то можем низвергнуть с престола тяжелую власть этого тирана и заставить его повиноваться нам, а не повелевать нами. Каким же образом? Если будем разделять свое богатство всем. Доколе оно находится наедине с нами, то, как бы какой разбойник в пустыне, причиняет всякого рода зло; а когда мы выводим его в общество людей, то оно уже не может повелевать нами, потому что тогда все со всех сторон обуздывают его.

5. Не то я говорю, чтобы иметь богатство было грешно, грех – не разделять его бедным и худо пользоваться им. Бог не сотворил ничего худого, но "все хорошо весьма" (Быт.1:31); следовательно и богатство – добро, но тогда, когда оно не завладевает имеющими его, когда оно избавляет ближних от бедности. Как свет не был бы добром, если бы не прогонял мрака, но еще увеличивал его, так и богатство я не назову добром, если оно не избавляет от бедности, но умножает бедность. Богат тот, кто не нуждается брать у других, но сам помогает другим; а кто старается брать у других, тот не богат, но беден. Таким образом не богатство есть зло, а бедственное настроение души, обращающее богатство в бедность. Такие люди несчастнее просящих (милостыню) в переулках, слепых и увечных; облекаясь в шелковые и светлые одежды, они презреннее одетых в рубища; выступая гордо на торжище, они беднее скитающихся по перекресткам, входящих во дворы и там вопиющих и просящих помощи. Эти последние прославляют Бога и изрекают слова милости и великого любомудрия; потому мы и оказываем им сострадание, простираем руку (помощи) и никогда не осуждаем. А недобрые богачи изрыгают слова жестокости и безчеловечия, любостяжания и сатанинских похотей; потому они для всех ненавистны и смешны. Посмотри, что у всех людей считается постыдным – от богатых ли брать, или от бедных? Конечно, от бедных. А это и делают богатые, которые никогда не пойдут к более богатым. Бедные же берут от богатых; нищий не станет просить у нищего, но у того, кто достаточнее его; а богатый требует от бедного. Притом, скажи мне, что почтеннее – брать ли от дающих добровольно и расположенных к тому, или требовать и вынуждать нежелающих? Конечно, не вынуждать нежелающих. А богатые поступают напротив. Бедные получают от дающих добровольно и расположенных к тому, богатые же от нежелающих и противящихся; а это и есть доказательство большой бедности (их самих). Если и на обед никто не решится идти, когда приглашающий не будет иметь расположения к приглашаемому, то хорошо ли брать имущество другого с принуждением? Не потому ли мы отвращаемся и убегаем от лающих псов, что они неотступно нападают на нас? То же делают и богатые. Разве почетнее, когда к потере имущества прпсоединяется еще страх? Это хуже всего. Потому употребляющий все меры к приобретению имущества не смешнее ли всех? Из страха мы часто и псам бросаем все, что имеем в руках. Притом что постыднее, скажи мне, просить ли одетому в рубище, или облеченному в шелковые одежды? Когда какой-нибудь богач держит у себя престарелых бедных, чтобы овладеть их имуществом, тогда как у них еще есть дети, то достоин ли он прощения? Если хотите, обратим внимание на самые слова, какие произносит богач, требуя себе чего-нибудь, и какие – бедные. Что же говорит бедный? Подающий милостыню, говорит он, никогда не оскудеет, потому что подает из Божьего достояния; Бог человеколюбив и воздаст больше. Все это – слова любомудрия, вразумления и совета; они внушают тебе взирать на Владыку и избавляют тебя от страха будущей бедности; вообще много назидательного всякий может заметить в словах нищих. А каковы речи богатых? Свойственные свиньям, собакам, волкам и другим животным. Одни из них рассуждают о трапезах, о блюдах, о сластях, о винах, о благовониях, об одеждах и всякого рода излишествах; другие – о процентах и закладах, о составлении заемных писем и уплате неисчетного множества долгов, получивших начало еще при отцах и дедах, об отнятии у одного – дома, у другого – поля, у иного – слуги и всего его имущества. Что сказать о духовных завещаниях, писанных не чернилами, а кровью? Представив неизбежную опасность, или сделав какие-нибудь обольстительные обещания тем, у кого видят несколько имущества, они убеждают устранить всех прямых наследников, часто угнетаемых бедностью, и вместо того вписать их самих. Не хуже ли это всякого неистовства и свирепости диких зверей? Потому, увещеваю вас, будем убегать всякого такого богатства, покрытого стыдом и убийствами, а приобретать богатство духовное, искать сокровищ небесных. Кто имеет эти сокровища, тот только богат, тот достаточен, тот владеет всеми здешними и тамошними благами. Кто хочет быть бедным по слову Божию, для того бывают отворены двери всех, – потому что человеку, не ищущему никаких стяжаний для Бога, всякий уделит от своего; а кто хочет получить неправедно хотя немногое, для того бывают заключены двери всех. Потому, чтобы нам иметь и здешние п тамошние блага, изберем сокровища непогибающие и богатство бессмертное, которого и да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа (с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

БЕСЕДА 14

"Для сего я послал к вам Тимофея, моего возлюбленного и верного в Господе сына, который напомнит вам о путях моих во Христе" (1Кор.4:17).

1. Посмотри и здесь, как доблестна душа (Павла), как она пламеннее и живее огня. Он хотел сам придти к коринфянам, находившимся в тяжкой болезни и смятении, потому что хорошо знал, как полезно было ученикам присутствие его и каким вредом сопровождалось его отсутствие. Первое он выразил в послании к филиппийцам, когда сказал: "не только в присутствии моем, но гораздо более ныне во время отсутствия моего, со страхом и трепетом совершайте свое спасение" (Флп.2:12); а последнее выражает в настоящем послании, словами: "как я не иду к вам, то некоторые у вас возгордились, но я скоро приду" (ст.18). Он хотел и спешил сам придти; но так как сделать это было еще невозможно, то вразумляет их обещанием своего прибытия, и кроме того отправлением ученика: "для сего", говорит, "я послал к вам Тимофея". Для сего. А почему? Потому что я пекусь о вас, как о детях, как родивший вас. Далее в послании описывает личность его: "моего возлюбленного и верного в Господе сына". Этими словами выражает свою любовь и вместе располагает их – с уважением принять его. Не просто: верно, но: о Господе, т.е. в делах Господних. Если быть верным в житейских делах – похвально, то тем более – в духовных. Если же он был сын его возлюбленный, то представь, как велика была любовь Павла, когда он решился разлучиться с ним для коринфян. Если он верен, то устроит дела безукоризненно. "Который напомнит вам". Не сказал: научит, чтобы они не огорчились, как бы долженствующие учиться у него; потому и в конце послания сказал о нем: "ибо он делает дело Господне, как и я" (1Кор.16:10), и потому никто пусть не унижает его. Между апостолами не было зависти, но одно они имели в виду – домостроительство Церкви; и хотя бы действовавший был менее других, они со всем усердием содействовали ему. Потому он не удовольствовался словами: воспомянет вам, но простирает далее слово, стараясь уничтожить в них зависть, так как Тимофей был молод, – почему и присовокупляет: пути моя. Не свои пути, но моя, т.е. распоряжения, опасности, обычаи, законы, учреждения, правила апостольские и все прочее. После того как сказал: наготуем и страждем и скитаемся, говорит: он напомнит вам и это все и законы Христовы, чтобы уничтожить ереси. Далее, устремляя слово свое выше, присовокупляет: яже о Христе; по обычаю своему приписывает все Владыке, и тем утверждает достоверность последующего; потому и продолжает: "как я учу везде во всякой церкви" (4:17). Ничего я не говорил вам нового; это подтвердят и все прочие церкви. О путях своих говорит, что они о Христе, выражая, что они не имеют в себе ничего человеческого, и что он совершает все при помощи свыше. Сказав это и вразумив их, он, желая приступить к обличению кровосмесника, опять изрекает слова, исполненные гнева, не потому, чтобы сам был в таком состоянии, но чтобы исправить их, и притом, оставив кровосмесника, обращает речь свою к другим, не удостаивая его даже слов своих, как и мы поступаем с слугами, которые слишком оскорбили нас. Сказав: послах к вам Тимофеа, и опасаясь, чтобы они оттого не сделались более беспечными, смотри, что он говорит: "как я не иду к вам, то некоторые у вас возгордились". Здесь касается и их и некоторых других, желая низложить их высокомерие. Действительно, предаваться гордости во время отсутствия учителя, это грех властолюбия. Обращая речь ко всем другим, смотри, как он пристыжает их; а обращаясь к виновным, выражается гораздо сильнее. Тем говорит: "всеми попираемый", и вразумляет их словами: "яне к постыжению вашему пишу сие": а этим говорит: "как я не иду к вам, то некоторые у вас возгордились", выражая, что гордость свойственна детскому рассудку, потому что и дети делаются более беспечными в отсутствие учителя. Таким образом открывается и то, что для исправления их достаточно его присутствия.

2. Как присутствие льва приводит в страх всех животных, так и присутствие Павла – развращающих Церковь. Потому он и продолжает: "но я скоро приду к вам, если угодно будет Господу" (ст.19). Но сказать одни эти слова значило бы употребить угрозу; а указать на самое дело, обещать, что он потребует с них отчета, это свойственно великой и мудрой душе; потому он и присовокупляет следующее: и уразумею не слово разгордевшихся, но силу. Гордость их была следствием не собственных их достоинств, но отсутствия учителя, что и было знаком низкого расположения их души. Потому сказав: "послал Тимофея", он не тотчас прибавил: приду, но наперед обличил их в гордости, а потом и сказал: приду. Если бы он сказал это прежде обличения, то это было бы скорее оправданием его в том, будто он сам не хочет придти, нежели угрозой, и самое обещание было бы не так несомненно; а теперь, сказав это после обличения, он сделал прибытие свое достоверным и страшным. И заметь, как он тверд и осмотрителен. Не просто говорит: приду, но: "если угодно будет Господу"; не назначает определенного времени, – так как он мог и замедлить, – чтобы неизвестностью поддержать в них бдительность; и чтобы с другой стороны они не сделались от того беспечными, присовокупляет: скоро. "И испытаю не слова возгордившихся, а силу". Не сказал: не посмотрю ни на мудрость, ни на мнения, но что? – не слово, и этим выражением то унизил, то возвысил. Доселе он обращает речь свою к другим, защищавшим кровосмесника; а если бы говорил к нему самому, то не сказал бы – силу, но – дела, которые у него были развратны. Почему же ты не ищешь слова? Не потому, что я скуден в слове, но потому, что наше дело в силе. Как на войне одерживают верх не много говорящие, но много делающие, так и здесь победа принадлежит не говорящим, но действующим. Ты гордишься, говорит, красноречием; если бы теперь было поприще и время риторов, то ты справедливо мог бы гордиться им; но так как теперь время апостолов, возвещающих истину и подтверждающих ее знамениями, то для чего ты гордишься делом излишним, ничего незначущим и не могущим принести в настоящем никакой пользы? Может ли красноречие послужить к воскрешению мертвого, к изгнанию злых духов, или к совершению какого-нибудь другого подобного чуда? А теперь нужно это, и чрез это утверждается наше дело. Потому и присовокупляет: "ибо Царство Божие не в слове, а в силе" (ст.20). Мы побеждаем, говорит, знамениями, а не красноречием, и величайшим доказательством того, что наше учение божественно и что мы возвещаем царствие небесное, представляем знамения, которые совершаем силой Духа. Таким образом, если превозносящиеся ныне хотят быть великими, то когда я прийду, пусть покажут, имеют ли они такую же силу, а не выставляют мне пышность красноречия, потому что это искусство не служит нам ни к чему. "Чего вы хотите? с жезлом придти к вам, или с любовью и Духом кротости?" (ст.21). Эти слова заключают в себе много страшного и много кроткого. Когда он говорил: испытаю, то еще удерживал себя; а теперь, когда говорит: "что хотите? С жезлом прийти к вам?" – он восходит на седалище учителя и оттуда говорит с полной властью. Что значит: с палицей? Для наказания, для мучения, т.е. чтобы умертвить, или ослепить, как поступил Петр с Сапфирой (Деян.5:9), или как он сам с волхвом Елимой (Деян.13:11). Здесь он уже говорит не сравнивая себя с ними, но властно. И во втором к ним послании он выражает то же самое, когда говорит: "вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне" (2Кор.13:8). "С жезлом ли придти, или с любовью?" А придти с палкой разве не было знаком любви? Да, было знаком любви; но сильно любящий не легко склоняется на наказание; потому он так и говорит. Потому, говоря о наказании, он не выразился: Духом кротости, но: жезлом, хотя и это было делом Духа, – так как есть Дух кротости и Дух крепости, – но он не желает называть Его таким образом, а приписывает Ему дела более кроткие. Потому и Бог, хотя посылает наказания, но чаще называется милосердым, долготерпеливым, богатым милостью и щедротами, а наказующим называется один или два раза, вообще очень редко п притом тогда, когда требует того необходимость. И посмотри на мудрость Павла: имея у себя власть, он предлагает им на выбор то и другое, и говорит: что хощете? – от вас это зависит. От нас зависит и то и другое, – попасть в геену, или получить царствие, – потому что так желает Бог. Вот, говорит Он, огонь и вода: "на что хочешь, прострешь руку твою" (Сир.15:16); и еще: "если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли; если же отречетесь, то меч пожрет вас" (Ис.1:19-20).

3. Но, может быть, скажет кто-нибудь: я хочу; и нет никого настолько безумного, чтобы не хотеть; но хотение не приносит мне достаточной пользы. Нет, оно принесет пользу, если ты будешь хотеть, как должно, и действовать сообразно с хотением; а теперь ты не совсем хочешь. Докажем это, если угодно, некоторыми примерами. Скажи мне: кто хочет жениться, тот довольствуется ли одним хотением? Отнюдь нет; он приглашает свах, просит друзей посмотреть вместе с ним невесту, собирает деньги. Также купец не сидит дома, довольствуясь одним хотением торговать, но и нанимает корабль, приглашает кормчих и гребцов, занимает серебро, разведывает о месте торговли и цене товаров. Не безрассудно ли в делах земных оказывать такое усердие, а для приобретения неба довольствоваться одним хотением, или, лучше, не иметь и хотения в надлежащей степени? Ведь кто хочет, как должно, тот принимается и за дела, ведущие к тому, чего он хочет. Когда голод принуждает тебя искать пищи, ты не ожидаешь, чтобы пища пришла к тебе сама собой, но употребляешь все меры к отысканию пищи; также в случае жажды, холода и всех подобных обстоятельств ты бываешь деятелен и готов позаботиться о теле. Поступай также и по отношению к царствию небесному, и непременно достигнешь его. Для того Бог и сотворил тебя с свободной волей, чтобы ты впоследствии не обвинял Бога, как бы связавшего тебя необходимостью. А ты тем именно и недоволен, что составляет честь твою? Я слышал многих, говоривших: для чего Бог сотворил меня самовластным в добродетели? Но как возвести на небо тебя дремлющего, спящего, преданного порокам, роскоши и чревоугодию? Ты и там не отстал бы от пороков. Если и теперь, когда положена угроза, ты не перестаешь грешить, то тогда, когда бы Он предназначил тебе в награду небо, оставил ли бы ты свою беспечность и не сделался ли бы гораздо хуже? Не можешь сказать и того, будто Бог показал блага, но не подал помощи к их достижению; напротив, Он обещал тебе великую помощь. Но, скажешь, добродетель трудна и тяжела, а порок сопровождается многими удовольствиями; последний путь широк и пространен, а первый тесен и прискорбен. А всегда ли, скажи мне, это было так? Было ли так в начале? И ты сам против воли говоришь о добродетелп то, что говоришь: так убедительна истина! Если бы пред тобой были два пути, один ведущий в пещь, а другой – в рай, и ведущий в пещь был широк, а ведущий в рай – тесен, который путь скорее избрал бы ты? Сколько бы ты ни старался возражать, но несомненной истине не можешь противоречить, как бы ни был бесстыден. Впрочем постараюсь из предметов, находящихся у нас под руками, доказать, что скорее тот путь достоин избрания, который имеет трудное начало, а не конец. Возьмем для примера, если хотите, искусства; в них начало исполнено труда, а конец – пользы. Но, скажешь, никто не примется за искусство без принуждения; молодой человек, сделавшийся господином себя самого скорее изберет – в начале предаваться удовольствиям, а в конце терпеть бесчисленные бедствия, нежели трудиться в начале, а потом собирать плоды трудов. Значит, такой выбор есть дело сиротливого мышления и детской беззаботности, а выбор противоположный – благоразумия и мужеской зрелости. Так и мы, если бы по уму не были детьми, то уподоблялись бы не безрассудному сироте, но сыну, руководимому отцом. Потому мы должны оставить детское суждение, а не слагать вину на самые предметы, и приставить к своей совести возницу, который бы не дозволял нам предаваться чревоугодию, а заставлял бы простираться вперед и подвизаться. Не нелепо ли – детей насильно принуждать заниматься предметами, имеющими трудное начало, и полезный конец, а самим нам вести себя противно тому в отношении к предметам духовным? Между тем в житейских делах совершенно неизвестно, будут ли они еще иметь хороший конец. Преждевременная смерть, бедность, клевета, перемена обстоятельств и многое другое подобное часто после многих трудов оставляют без плодов; а если трудящиеся и не лишаются всего, то собирают не большие плоды, потому что в настоящей жизни все подвержено разрушению. А мы и здесь стремимся не за пустыми и скоропреходящими вещами, и не боимся конца, но еще большая и несомненнейшая надежда остается нам по отшествии из настоящей жизни. Потому какое прощение, какое оправдание могут иметь те, которые не хотят трудиться для добродетели? Но, спросишь еще, для чего путь добродетели тесен? Как? В земные царские чертоги ты не позволяешь входить никому из прелюбодеев, пьяниц и развратников, а на небо хочешь открыть путь людям, преданным распутству, роскоши, пьянству, корыстолюбию и всем порокам? Достойно ли это какого-нибудь прощения?

4. Не то я говорю, скажешь ты, но почему не широк путь добродетели? Нет, если захотим, то и очень удобен. Что в самом деле удобнее, скажи мне, подкопать ли стену и, похитив чужую собственность, сидеть потом в темнице, или, довольствуясь своей собственностью, быть свободным от всякого страха? Но еще не все я сказал. Что удобнее, скажи мне, отнять ли у всех собственность и, насладившись этой малостью в течение краткого времени, страдать и мучиться вечно, или, пожив краткое время в праведной бедности, блаженствовать потом непрестанно? Мы пока не говорим, что полезнее, но что удобнее.

Что же лучше – видеть ли приятное сновидение, а на самом деле мучиться, или, увидев неприятное сновидение, на самом деле блаженствовать? Очевидно, что последнее. Почему же, скажи мне, ты называешь добродетель тяжкой? Тяжка она для нашей лености, а сама по себе легка и удобна, – о чем, послушай, как говорит Христос: "ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко" (Мф.11:30). Если ты не чувствуешь ее легкости, то, значит, ты не имеешь крепкого усердия. Как при усердии тяжелое бывает легким, так без него и легкое – тяжелым. Что может быть, скажи мне, приятнее и беструднее пищи из манны? Но иудеи роптали, употребляя такую пищу (Числ.11:6). Что мучительнее голода и других бедствий, которые терпел Павел? Но он восхищался, радовался и говорил: "ныне радуюсь во страданиях моих" (Кол.1:24). Что же тому причиной? Различие (душевного) расположения. Если ты настроишь душу свою, как должно, то почувствуешь легкость добродетели. Следовательно, скажешь ты, она бывает такой от расположения людей? Не от одного только расположения, но она такова и по существу своему. Если бы добродетель всегда была трудна, а порок всегда легок, то иной из падающих справедливо мог бы сказать, что последний легче первой; если же только в начале первая тяжела, а последний приятен, а после та и другой напротив, бесконечные же последствия первой приятны, а последнего – тяжки, то, скажи мне, что из них скорее можно избрать? Почему же многие не избирают удобного? Потому, что одни не веруют, а другие, хотя и веруют, но имеют развращенную волю и избирают удовольствие временное вместо вечного. Легко ли и это? Не легко, но они делают это по немощи души своей. Как больные горячкой требуют холодного питья не потому, что приятнее несколько времени чувствовать удовольствие, нежели постоянно быть в жару, но потому, что не могут воздержаться от безрассудного желания, – так и они. Между тем, если бы кто, предлагая им удовольствие, предлагал вместе н наказание, то и они не решились бы на это. Видишь ли, как не легок и порок? Если хочешь, объясни это самым делом. Что приятнее, скажи мне, и удобнее? Впрочем опять замечу, что мы будем судить о предметах не по желаниям многих людей, так как не суждениями больных, но здоровых надобно руководствоваться в этом случае, и, хотя бы ты представил мне тысячи людей, страдающих горячкой и желающих противного здоровью, несмотря на то, что после придется им терпеть мучение, я не одобрю их решения. Что же удобнее, скажи мне, желать ли большого богатства, или быть выше такого желания? Мне кажется, что последнее удобнее; если же ты не веришь, то обратимся к опыту. Представим, что один желает многого, а другой – ничего. Кто из них, скажи мне, лучше и почтеннее?

5. Впрочем оставим это; несомненно, что последний почтеннее первого; не об этом мы теперь ведем речь, но о том, кто из них живет удобнее и приятнее? Корыстолюбец не пользуется тем, что имеет, так как к чему он питает любовь, того не решится издержать, но скорее согласится рассечь себя самого и отдать тело свое, нежели золото; а презирающий богатство имеет по крайней мере то преимущество, что он просто и с полной свободой пользуется своей собственностью и ставит себя выше ей. Что же приятнее – свободно ли пользоваться своим имуществом, или, проводя жизнь под властью богатства, не сметь даже прикоснуться ни к чему из своей собственности? Это мне кажется подобным тому, как если бы два мужа, имеющие жен и сильно любящие их, были в различных к ним отношениях: один мог бы находиться вместе и беседовать с женой, а другой не смел бы даже подойти к ней близко. Скажу и еще нечто в доказательство, как приятна жизнь одного и неприятна другого. Корыстолюбец никогда не оставит своей страсти, не потому только, что невозможно завладеть имуществом всех, но и потому, что, сколько бы он ни имел, он считает себя неимеющим ничего; а презирающий богатство считает все излишним и не мучит свою душу беспредельными желаниями. Ничто не причиняет столько мучения, как желание, не получающее удовлетворения; это более всего и служит доказательством развращения воли. Желающий богатства и приобретший многое, как известно, считает себя как бы неимеющим ничего; что же может быть тревожнее такой болезни? И не только это дурно, но и то, что имея, он, по-видимому, не имеет того, что имеет, и страдает, как бы неимеющий; чем более он приобретает, тем более мучится; если получил сто талантов, скорбит, что не получил тысячи; если получил тысячу, досадует, что не десять тысяч; если получил десять тысяч, терзается, что не в десять раз более, – так что большее приобретение обращается для него в сильное приращение его мучений, потому что чем больше он получает. тем большего желает. Таким образом чем более он приобретает, тем становится беднее; ведь кто желает все большего, тот становится все беднее. Когда он имеет сто талантов, он еще не слишком беден, потому что желает тысячи; когда получит тысячу, то становится более бедным, потому что, по его мнению, нуждается уже не в тысяче, как прежде, а в десяти тысячах. Если же самое желание без удовлетворения ты назовешь удовольствием, то я скажу, что ты мне кажешься совершенно не знающим свойства удовольствия. Это не удовольствие, а мучение; объясним опять и это другими примерами. Когда мы чувствуем жажду и потом принимаем питье, то не потому ли получаем удовольствие, что утоляем жажду, и не потому ли питье доставляет нам удовольствие, что освобождает нас от великого мучения, т.е. от желания пить? Это очевидно для всякого. Если бы мы оставались всегда с этим желанием, то были бы в состоянии мучения не менее того богача, который видел Лазаря; для него было наказанием то, что он, сильно желая хотя малой капли воды, не получал ее ни от кого (Лк.16:24). Так и сребролюбцы, кажется мне, мучатся непрестанно, подобно этому богачу, просившему капли воды и не получившему ее; душа их горит в огне даже более, нежели его душа. Хорошо некто сравнил сребролюбцев с страдающими водяной болезнью. Как те, чем более имеют воды в своем теле, тем более чувствуют жажду, так и сребролюбцы, имея много, желают большего. А причиной то, что как у тех вода находится не в надлежащем месте, так и у них желание не в надлежащих пределах. Будем же избегать этой странной и опасной болезни, будем избегать этого корня зол, будем избегать этой настоящей геенны; ведь желание таких людей – это геенна. Раскрой душу того и другого, не презирающего богатство и презирающего, и ты увидишь, что первый подобен беснующимся, потому что не хочет ничего ни видеть, ни слышать, а последний подобен тихой пристани, не возмущаемой волнами, и есть друг всех, тогда как тот – враг всех. Если кто у него отнимет что-нибудь, он не печалится, а если кто опять даст ему что-нибудь, он не тщеславится, но сохраняет всегда какую-то свободу, сопровождающуюся совершенным спокойствием; тот принужден и льстить и лицемерить пред всеми, а он – ни перед кем. Если же сребролюбец и беден, и жалок, и неправдив. и лицемерен, и подвержен страху, наказанию и великому мучению, а презирающий богатство находится совершенно в противоположном состоянии, то не очевидно ли, что добродетель приятнее? Можно было бы доказать примерами и других пороков, что никакой порок не заключает в себе удовольствия, если бы мы выше не сказали многого. Итак, зная это, будем предпочитать добродетель, чтобы нам и здесь иметь удовольствие, и сподобиться будущих благ, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

БЕСЕДА 15

"Есть верный слух, что у вас [появилось] блудодеяние, и притом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников, что некто [вместо] [жены] имеет жену отца своего. И вы возгордились, вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды вас сделавший такое дело" (1Кор.5:1-2).

1. Когда апостол беседовал (с коринфянами) об их разделении, то не тотчас начал речь обличительную, но наперед говорил с ними кротко, а потом уже перешел к обличению, сказав: "ибо от [домашних] Хлоиных сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры" (1Кор.1:11). А здесь не так, но тотчас же высказывает обличение, и силу укоризны направляет, сколько возможно, против всех. Не говорит: почему такой-то предается прелюбодеянию? – но: "у вас [появилось] блудодеяние", чтобы они, считая себя совершенно свободными от обвинения, не остались невнимательными, но видели бы, что все их общество подлежит обличению и вся их церковь несвободна от обвинения, и оттого были бы ревностны в благочестии. Никто не скажет, говорит, что такой-то предался прелюбодеянию, но что в коринфской церкви совершилось преступление. Не говорит: дерзают на прелюбодеяние, но: "есть верный слух, какого не слышно даже у язычников". Он часто примером язычников укоряет верующих; так в послании к фессалоникийцам говорит: "чтобы каждый из вас умел соблюдать свой сосуд в святости и чести, а не в страсти похотения, как язычники" (1Фес.4:4-5): также к колоссянам и ефесеям: "чтобы вы более не поступали, как поступают прочие народы" (Еф.4:17). Если им непростительно грешить одинаково с язычниками, то превосходить язычников в этом отношении, скажи мне, как это считать? У них, говорит, не только не совершается что-нибудь подобное, но ниже именуется. Видишь ли, как он оценивает это преступление? Если они допускают такой род безнравственности, какого не только не делают, но и не знают неверные, то невыразима великость их греха. Слово: в вас употреблено здесь с особенной силой, т.е. у вас верующих, сподобившихся таких таинств, получивших неизреченные блага, призванных к небу. Видишь ли, какого негодования, какого гнева против всех исполнены его слова? Если бы он не чувствовал большого гнева, то и не обращал бы речи своей ко всем, а сказал бы так: я слышал, что такой-то предается прелюбодеянию; накажите его. Но теперь не так, а направляет речь против всех. Если бы они предварительно написали ему об этом, то он выразился бы таким образом; но так как они не только не писали, по еще прикрывали грех, то он употребляет более сильный образ речи. "Что некто имеет жену отца своего". Почему он не сказал: некто прелюбодействует с женой? Он ставил на вид нечто слишком постыдное; потому сказал об этом с некоторой стыдливостью, как объяснено нами выше, но вместе чрез это самое опять выразил важность преступления, показав, что у них совершается нечто такое, чего Павел не позволяет себе даже назвать прямо. Потому и далее он употребляет такой же образ речи: "сделавший", говорит, "такое дело"; опять стыдится и не позволяет себе сказать прямо, подобно тому, как и мы имеем обыкновение делать касательно слишком низких поступков. Не говорит: мачеху, но: жену отца, чтобы сильнее тронуть их. Когда самые названия достаточны для обличений, тогда он употребляет их, не прибавляя ничего другого. Не возражайте мне, говорит, что один только прелюбодействует; нет, это – грех общий всем. Потому и продолжает: "и вы возгордились". Не сказал: таким грехом, – это было бы безрассудно, – но учением его (грешника). Впрочем, не выразил этого ясно, но опустил посредствующую мысль, чтобы сильнее тронуть их. И посмотри на благоразумие Павла. Он наперед низложил внешнюю мудрость и показал, что она ничтожна сама по себе, хотя бы не соединена была с грехом, а потом уже говорит и о грехе. Если бы он доказал величие духовных дарований сравнительно с кровосмесником, который, может быть, отличался внешней мудростью, то не сделал бы ничего важного; но, низложив ее без отношения к греху и показав, что она ничтожна сама по себе, он доказал крайнюю ее негодность. Потому он наперед произнес о ней такое суждение, а потом уже стал говорить о грехе. Впрочем, он не удостоивает своей беседы его (кровосмесника), – чем выражает чрезмерное бесчестие его поступка, – но говорит другим, что им следовало бы плакать, рыдать и стыдиться; а вы, говорит, поступаете напротив; потому и присовокупляет: "и вы возгордились, вместо того, чтобы лучше плакать". О чем, скажут, нам плакать? О том, что нарекание навлечено на церковное общество. А для чего нам плакать? "Дабы изъят был из среды вас" таковый. Не называет его по имени здесь, или лучше – нигде, подобно тому, как мы обыкновенно делаем касательно предметов слишком постыдных. Не сказал: вы не отвергли его, но, как бы говоря о какой заразительной болезни, когда бывает нужно плакать и усердно молиться, выражается: "дабы изъят был"; следует и молиться, и употреблять все меры к тому, чтобы он был отлучен от вас. Не за то осуждает их, что они не уведомили его об этом, но за то, что они не плакали, "дабы изъят был", выражая, что и без учителя им следовало бы сделать это по причине важности преступления. "А я, отсутствуя телом, но присутствуя [у вас] духом" (1Кор.5:3).

2. Посмотри на ревность его: не позволяет дожидаться его прибытия и по принятии его наказать кровосмесника, но как бы желая прекратить какую-нибудь заразу, прежде нежели она проникла во все тело, старается обуздать его. Потому и продолжает: "уже решил, как бы находясь у вас". Сказал это не только для того, чтобы побудить их к исполнению приговора и не думать ни о каком другом решении дела, но и устрашить тем, что ему известно все, имеющее там происходить и обсуждаться. Это и означает выражение: быть духом, подобно как Елиссей говорил, что он был вместе с Гиезием: "разве сердце мое не сопутствовало тебе" (4Цар.5:26)? Вот какова сила духовного дарования: оно доставляет возможность быть вместе всем в одно время, и сообщает способность знать отдаленное! "Уже решил, как бы находясь у вас". Не дозволяет им помышлять о чем-нибудь другом; я уже положил, говорит, как бы находясь у вас; не представляйте мне отговорок и промедлений; ничего другого не должно быть. А чтобы власть его не показалась слишком великой и чтобы слова его не были приняты за выражение гордости, смотри, как он делает и их участниками суда. Сказав: решил, он продолжает: "сделавшего такое дело, в собрании вашем во имя Господа нашего Иисуса Христа, обще с моим духом, силою Господа нашего Иисуса Христа, предать сатане" (ст.3-5). Что значит: о имени Господа нашего Иисуса Христа? Значит – о Боге, руководствуясь не человеческим суждением. Некоторые читают это место так: "сделавшего такое дело во имя Господа нашего Иисуса Христа", и поставив здесь точку или запятую, продолжают читать далее: "в собрании вашем, обще с моим духом, предать сатане", давая этому чтению такой смысл: сделавшего такое дело во имя Христа предайте сатане, т.е. оскорбившего имя Христово, бывшего верным и называющегося таким именем и между тем дерзнувшего на такое дело, предайте такового сатане. Но мне кажется более истинным первое чтение. Какое? "В собрании вашем во имя Господа", т.е. самое имя соединяет вас; о нем и соберитесь. "И обще с моим духом". Опять представляет им себя, чтобы они, производя суд, как бы в его присутствии, осудили кровосмесника на отлучение, и чтобы никто не осмелился признавать его достойным прощения, имея в виду, что Павел узнает происходившее. Далее прибавляет более страшные слова: "силою Господа нашего Иисуса Христа", т.е. или то, что Христос может даровать им силу – предать такового диаволу, или то, что Он Сам вместе с ними произнесет против него приговор. Не говорит: отдать такового сатане, но: предать, отверзая ему двери покаяния и как бы передавая его учителю. И опять: такового; нигде не позволяет себе назвать его по имени. Во измождение плоти, подобно как было с блаженным Иовом, хотя не с одинаковой целью: там для славнейших венцов, а здесь для разрешения от грехов, чтобы сатана наказал его злокачественными ранами или другой какой-нибудь болезнью. В другом месте он говорит: судимся от Господа, терпя это (1Кор.11:32); а здесь, желая сильнее тронуть (грешника), предает его сатане, хотя и это зависит от воли Божией, чтобы наказана была плоть его. Так как пожелания рождаются от чревоугодия и от невоздержания плоти, то он и наказывает ее. "Чтобы дух был спасен в день Господа Иисуса", т.е. чтобы спасена была душа, не в том смысле, чтобы она спасалась одна, но разумея ту несомненную истину, что когда она спасется, тогда и тело непременно будет участвовать в спасении. Оно сделалось смертным за ее грех; потому, если она будет праведной, то и оно опять удостоится великой славы. Некоторые под духом здесь разумеют (духовное) дарование, которое погашается нашими грехами. Чтобы этого не было, говорит, пусть он будет наказан, чтобы исправившись он сподобился благодати и оказался сохранившим ее целой в тот день. Таким образом эти слова означают более попечение и врачевание, нежели простое поражение, или напрасное и тщетное наказание: ведь польза больше наказания; это – временное, а та – вечная. И не просто говорит: "Чтобы дух был спасен", но: в тот день. Прекрасно и благовременно напоминает им об этом дне, чтобы и они усерднее приступили к врачеванию, и он скорее принял врачество, видя, что эти слова происходят не от гнева, но от заботливости попечительного отца. Для того он и сказал "во измождение плоти": здесь он предписал законы диаволу и не позволил ему простираться далее пределов, подобно как об Иове Бог сказал: "только душу его сбереги" (Иов.2:6).

3. Высказав свое решение, выраженное кратко и без замедления, далее он опять обращается (к коринфянам) и употребляет обличение: "нечем вам хвалиться" (ст.6); показывает, что они, хвалясь им, были причиной его нераскаянности до настоящего времени. Затем объясняет, что он делает это для блага не одного только грешника, но и всех их: "разве не знаете", продолжает он, "что малая закваска квасит все тесто?". Хотя, говорит, грех – его, но, будучи оставлен без внимания, может заразить и все тело церкви, потому что, если первый согрешивший не будет предан наказанию, то скоро и другие впадут в тот же грех. Этими словами выражает, что им следует опасаться и заботиться о всей церкви, а не об одном только члене; для того и употребляет подобие закваски. Как закваска, говорит, хотя и небольшая, изменяет собой все тесто, так и он, если останется без обличения и грех его без наказания, то заразит и прочих. "Очистите старую закваску" (ст.7), т.е. этого грешника; или, лучше, не о нем только говорит, но намекает и на других, потому что не только прелюбодеяние есть старая закваска, но и всякий порок. Не сказал: очищайте, но: очистите, тщательно очистите, чтобы не было ни остатков, ни тени его. Словом – очистите выражает, что между ними есть пороки; а словами: "чтобы быть вам новым тестом, так как вы бесквасны", ясно показывает, что зло господствует не слишком во многих. Впрочем выражение: "так как вы бесквасны" – означает не то, чтобы они все были чистыми, но что им должно быть такими. "Ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас. Посему станем праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины" (ст.7-8). Так и Христос называет учение Свое закваской (Мф.13:33). Продолжая переносную речь, (Павел) напоминает им о древних событиях, о пасхе и опресноках, о благодеяниях тогдашних и нынешних, о страданиях и наказаниях.

Подлинно, настоящее время есть время праздника. Он сказал: "станем праздновать" не потому, чтобы тогда была пасха или пятидесятница, но чтобы показать, что для христиан всякое время есть время праздника, по преизбытку дарованных им благ. Какого в самом деле недостает блага? Для тебя Сын Божий соделался человеком, освободил тебя от смерти, призвал в царствие. Получив и получая такие блага, не должен ли ты праздновать во всю жизнь? Итак, никто пусть не скорбит в бедности, в болезни и в напастях; для нас всякое время есть время праздника. Потому Павел и говорит: "радуйтесь всегда в Господе"; радуйтесь, "и еще говорю: радуйтесь" (Флп.4:4). Во время праздников никто не одевается в нечистые одежды; так будем поступать и мы, потому что совершается брак, духовный брак. "Царство Небесное", говорит (Господь), "подобно человеку царю, который сделал брачный пир для сына своего" (Мф.22:2). А когда царь совершает брак, и брак своего сына, то что может быть более такого праздника? Потому никто пусть не входит одетым в рубище; говорим не об одеждах, а о нечистых делах. Если в то время, когда все были облечены в светлые одежды, один только, оказавшийся на браке в нечистой одежде, был изгнан с бесчестием, то подумай, какая тщательность и чистота требуются от входящих на этот брак. Впрочем, не для этого только он напоминает им об опресноках, но и желает показать сродство ветхого завета с новым и вместе объяснить, что после опресноков уже непозволительно возвращаться в Египет, а кто пожелает возвратиться, тот испытает то же, что те (израильтяне), так как бывшее с ними есть тень настоящего, хотя иудей бесстыдно отвергает это. Если спросишь его, то он не скажет ничего великого; или, лучше, наскажет много, но ничего не скажет такого, что говорим мы, потому что не знает истины. Он скажет, что египтян, удерживавших нас, Бог привел в такое положение, что они сами насильно стали гнать нас, хотя прежде удерживали, и не дали времени даже заквасить теста. Если же кто спросит меня, то услышит не о Египте и фараоне, но о свободе от демонского заблуждения и от диавольского мрака, не о Моисее, но о Сыне Божием, не о Чермном море, но о крещении, которое изобилует бесчисленными благами и в котором потопляется ветхий человек. Опять, если спросишь иудея. почему он всячески избегает закваски, то он и здесь будет молчать и не скажет причины, так как одно было у них прообразом будущего и имело свою причину в настоящем, а другое напротив было для того, чтобы удержать иудеев от пороков и чтобы они не остались навсегда при тени. Что значит, скажи мне, чтобы агнец был мужеского пола, непорочный, единолетний, и чтобы кость его не сокрушалась? Что значит повеление пригласить соседей, есть стоя, вечером, кровью помазать дом (Исх.12)? Ничего другого он не скажет на это, а только будет твердить о Египте. А я скажу, что значит кровь и что вечер, что значит, чтобы все ели вместе и стоя.

4. Наперед скажем, для чего (у иудеев) решительно изгоняется закваска. Что же это значит? Значит, что верующему надобно быть свободным от всякого порока. Как иудей погибает, если у него найдена старая закваска, так будет и с нами, если в нас будет найден порок. Ведь, если ходящих в тени постигает такое наказание, то нас не может не постигать гораздо большее. Если они так тщательно очищают свои домы от закваски, что осматривают даже мышиные норы, то тем более нам должно испытывать свою душу, чтобы извергнуть всякий нечистый помысл. Впрочем это делалось у них прежде, а теперь уже нет, – потому что везде есть закваска, где только есть иудей. Если в городах бывают опресноки, то это более шутка, нежели исполнение закона. Когда явилась истина, то прообразования уже не имеют места. Таким образом Павел и этим подобием весьма разительно отлучает кровосмесника от Церкви. Он не только, говорит, не приносит пользы своим присутствием, но и причиняет вред, заражая все тело. Когда гниение скрывается внутри и не видно, откуда происходит зловоние, тогда приписывают это всему телу. Потому апостол с особенной силой побуждает их очистить закваску: "чтобы быть вам", говорит, "новым тестом, так как вы бесквасны, ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас". Не сказал: умер, но употребил выражение, более близкое к предмету: заклан. Потому не ищи таких же опресноков, так как и Агнец у тебя не такой; не ищи такой же закваски, так как и опресноки твои не таковы. От закваски чувственной пресное делается квасным, и квасное уже не может сделаться пресным; а здесь может быть и наоборот. Впрочем он не выразил этого ясно.

И посмотри на мудрость его: в первом послании (к коринфянам) он не подает кровосмеснику надежды на возвращение, но повелевает ему проводить всю свою жизнь в покаянии, чтобы обещанием прещения не сделать его более нерадивым; не говорит: предайте его сатане, чтобы после покаяния он опять был принят в Церковь, но что? Да спасется в последний день. Указывает на это время, чтобы сделать его рачительным; а того, что намеревался даровать ему после покаяния, не открывает, подражая своему Владыке. Как Бог сказал: "еще три[1] дня и Ниневия будет разрушена" (Ион.3:4), и не прибавил: если же покается, то спасется, так и он не сказал: если же он надлежащим образом покается, то мы крепко будем любить его; но предоставляет ему самому сделать это дело, чтобы тогда и получить благодать. Если бы он сказал так в самом начале, то отогнал бы от него страх; потому он не только не говорит этого, но подобием закваски даже не оставляет ему надежды на возвращение, а отлучает его до будущего дня: очистите, говорит, "старую закваску"; и еще: чтобы "праздновать не со старою закваскою". Когда же он покаялся, то со всей готовностью опять вводит его (в общение с Церковью). Почему он называет закваску старою? Или потому, что действительно такова прежняя наша жизнь, или потому, что старое близко к разрушению, смрадно и отвратительно, каков и есть грех. Впрочем не всегда старое порицается и не всегда новое одобряется, но смотря по предмету. Так в одном месте говорит (Писание): "друг новый — то же, что вино новое: когда оно сделается старым, с удовольствием будешь пить его" (Сир.9:13), похваляя более старую дружбу, нежели новую. И еще: "воссел Ветхий днями" (Дан.7:9); здесь также ветхость принимается в знак чести и величайшей славы. А в других местах Писание поставляет ветхость в укоризну. Так как различные предметы сочетаются различно, то оно употребляет одни и те же выражения и о предметах добрых и о предметах дурных в различных смыслах. Смотри, в одном месте оно принимает ветхость в смысле неодобрительном: "одряхлели и уклонились от стезей своих" (Пс.17:46); и еще: "обветшало от всех врагов моих" (Пс.6:8); и еще: "состарившийся в злых днях" (Дан.13:52). Подобным образом и закваска часто принимается в смысле Царства Небесного (Мф.13:33), а между тем здесь отвергается; там – в одном отношении, а здесь – в другом.

5. Мне кажется, что речь о закваске в особенности относится к священникам, которые терпят внутри много старой закваски, не извергая из пределов, т.е. из Церкви, любостяжателей, хищников и всего, что отлучает от царствия небесного. Подлинно, любостяжание есть старая закваска, и куда оно ни попадет, в какой дом ни вторгнется, делает его нечистым. Хотя бы ты немногое приобрел неправедно, заквасишь этим все свое состояние. Потому часто немногое, приобретенное бесчестно, ниспровергало многое, накопленное честно. Нет ничего опаснее любостяжания; хотя бы ты к своему казнохранилищу приделывал ключи, двери, запоры, напрасно будешь все делать, если запер внутрь любостяжание, этого злейшего разбойника, который может отнять у тебя все. Как же, скажешь, многие любостяжатели не подвергаются этому? Непременно подвергнутся, хотя и не вдруг; а если избегнут теперь, то тем страшнее будет тогда; они соблюдаются для большего наказания. Притом, если они сами избегнут, то наследники их испытают это. Но, скажешь, справедливо ли это? И весьма справедливо. Получивший наследство, приобретенное неправедно, хотя сам и не похищал, но владеет чужой собственностью, знает это хорошо, и потому справедливо может пострадать. Если бы ты взял что-нибудь от грабителя, а потом ограбленный пришел бы к тебе и стал требовать свое обратно, то мог ли бы ты оправдываться тем, что не ты ограбил его? Отнюдь нет. Что отвечал бы ты, скажи мне, против обвинения? Что другой отнял? Но ты владеешь. Что другой ограбил? Но ты пользуешься. Это известно и из законов внешних (языческих), которые. не касаясь похитителей и грабителей, повелевают взыскивать с тех, у кого кто найдет свою собственность. Итак, если ты знаешь обиженных, то вознагради их и сделай так, как сделал Закхей, с великим избытком (Лк.19:8): а если не знаешь, то я укажу тебе другой путь и не лишу тебя врачества: раздай все бедным, и таким образом исправишь зло. Если же иные передали такое имущество детям и внукам, то они испытали вместо одного другое зло. Но что я говорю о том, что бывает здесь? Не будет говорено об этом в тот день, когда предстанут обнаженными те и другие, и ограбленные и грабители, или лучше сказать, не одинаково обнаженными. От имущества они будут одинаково обнажены, но одни из них будут покрыты грехами, нажитыми с имуществом. Что мы сделаем в тот день, когда обиженный и лишившийся всей своей собственности предстанет пред страшным судилищем, и никто не будет защищать тебя? Что ты скажешь Судие? Теперь ты можешь обмануть суд человеческий, а тогда того суда уже – нет; или лучше, не можешь и теперь, потому что и теперь тот суд – в силе. Бог видит все совершающееся и близок к обижаемым, даже и не призываемый (Пс.114:18). Пострадавший, хотя бы он был и недостоин того, чтобы мстить за него, непременно имеет Бога мстителем за себя, потому что причиненное ему зло неугодно Богу. Как же, скажешь, такой-то нечестивец благоденствует? Но не до конца. Послушай, что говорит пророк: "не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро увянут" (Пс.36:1-2). Где, скажи мне, хищник, переселившийся отсюда? Где его светлые надежды? Где громкое имя? Не все ли прошло? Не все ли, принадлежавшее ему, – тень и сновидение? Тоже будет и с каждым таким человеком, настоящим и будущим. Но не так бывает с святыми мужами, и об них нельзя сказать того же, т.е. что все, принадлежащее им, – тень, сновидение и мечта. Если хочешь, приведем в пример того, которого изречения пред нами, скинотворца, киликиянина, которого даже и отец неизвестен. Но возможно ли, скажешь, мне быть таким же? А ты решительно хочешь, твердо желаешь и стремишься быть таким же? Да, говоришь ты. Так иди же тем самым путем, которым шел он и другие вместе с ним. А каким они шли путем? Один говорит: "в голоде и жажде и в наготе" (2Кор.11:27); другой: "серебра и золота нет у меня" (Деян.3:6). Так они ничего не имели, и между тем всем обладали (2Кор.6:10).

6. Что может быть почтеннее этих слов? Что блаженнее и счастливее (такого состояния)? Другие хвалятся противным и говорят: я имею столько-то и столько-то талантов золота, множество десятин земли, домов и слуг; а он – тем, что ничего не имеет, и не стыдится своей бедности, как делают люди безрассудные, не скрывается, но даже хвалится. Где теперь богатые, считающие проценты и проценты на проценты, готовые отнять собственность у всех и никогда не насыщающиеся? Послушайте слов Петра, внушающих, что бедность есть мать богатства, что она, хотя не имеет ничего, но богаче облеченных в диадемы. Она, не имея ничего, воскрешала мертвых, исцеляла хромых, изгоняла бесов и делала то, чего не могли дать облеченные в багряницы и управлявшие великими и грозными войсками. Это – слова мужей, уже переселившихся на небо и достигших самого верха. Так, можно ничего не иметь и всем обладать, ничего не приобретать и всем владеть. А если мы будем стараться приобрести все, то лишимся всего. Может быть, эти слова кажутся загадкой, но они – не загадка. Как же, скажешь, не имеющий ничего обладает всем? Не скорее ли имеющий все? Нет, а совершенно напротив. Не имеющий ничего имеет в своей власти все, как и было с апостолами: во всей вселенной для них были открыты все домы, все принимали их с радостью, как друзей и родственников. Пришли они к порфиропродательнице, и она, как служанка, предложила им свою собственность (Деян.16:14-15); пришли к темничному стражу, и он открыл им весь дом свой (16:34); также и ко многим другим. Так они ничего не имели, и всем обладали! Они "ничего из имения своего не называли своим" (Деян.4:32), и потому все принадлежало им. Кто считает все общим, тот пользуется не только своей собственностью, но и собственностью других, как своей; а отделяющий себя и считающий себя господином только своей собственности не владеет и ею. Это будет яснее из примера. Кто решительно ничего не имеет, ни дома, ни трапезы, ни лишней одежды, но всего лишил себя для Бога, тот пользуется чужим, как своим, и от всех получит, чего захочет; таким образом не имеющий ничего обладает всем. А имеющий что-нибудь не владеет и этим, потому что имеющему никто ничего не даст, и его собственность скорее сделается жертвой разбойников, воров, клеветников, перемены обстоятельств и всего другого, нежели будет его собственностью. Павел протек всю вселенную, не имея у себя ничего, шел не к друзьям и не к знакомым, – так как в начале он был общим врагом всех, – и владел всем, когда приходил. Анания и Сапфира, желая удержать малую часть из своей собственности, лишились всего вместе с самой жизнью (Деян.5:1-9). Итак оставь свое, чтобы тебе пользоваться чужим, как своим. Впрочем не знаю, каким образом я дошел до такой крайности, беседуя с людьми, которые любят уделять хотя малую часть из своего имения.