Творения, том 2, книга 1

В эту книгу может смотреть одинаково и простой человек и мудрец, и бедный и богатый; и куда бы кто ни шел, лишь взглянет на небо - и получит достаточное наставление от этого взгляда. И сам пророк, намекая на это, и показывая, что творение издает голос, внятный и для варваров, и для еллинов, и для всех вообще людей, так сказал: "нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их" (Псал. 18:4). Это значит: нет народа, нет языка, который не мог бы понять этого голоса; но таков звук (небес), что может быть слышим всеми людьми; и таков звук не только неба, но и дня и ночи. Как же это - дня и ночи? Небо и красотой и величием, и всем прочим изумляет зрителей и заставляет удивляться Создавшему его: но день и ночь - что такое могут показать нам? Ничего такого, - конечно; зато другое, что не меньше того - стройность, порядок самый строгий. Когда подумаешь, как они разделили между собой весь год и как бы на весах размерили длину всего времени, то удивишься Установившему этот порядок. Как брат и сестра [3], с великой любовью разделившие между собой отцовское наследство, и ни в какой малости не обидевшие друг друга, так и день и ночь со всей точностью разделили между собой год в такой равной мере, и хранят свои пределы и никогда не выгоняют друг друга. Никогда после стольких уже поколений, день не бывал долог зимой, равно как и летом ночь никогда не бывала долгой, но в течение такого продолжительного времени один ничего не захватил у другой более, ни малейшей частицы, ни получаса, ни мгновения ока.

Поэтому и псалмопевец, изумившись их равенству, воскликнул так: "ночь ночи открывает знание" (Псал. 18:3). И ты, если умеешь любомудрствовать об этом, удивишься Тому, Кто от начала установил эти неподвижные пределы. Пусть услышат надменные и высокоумные, и не хотящие другим уступить первенства. День уступает ночи, и не входит в чужие пределы; а ты, пользуясь всегда честью, и не хочешь поделиться ей с братьями?! Посмотри и еще на премудрость Законодателя. Он постановил, чтобы ночь была долгая зимой, когда семена еще довольно нежные, нуждаются в большой прохладе, и не выносят слишком жаркого луча; когда же они возрастут, то вместе с ними опять начинает увеличиваться день, и, наконец, бывает он самый долгий, когда плод уже станет созревать. Впрочем, это полезно не семенам только, но и телам (человеческим). Как зимой и мореход, и кормчий, и путешественник, и воин, и земледелец, будучи связаны холодом, сидят большей частью дома, и зимнее время есть время досуга; то Бог и сделал, что большая часть времени тратится на ночь, чтобы день не был слишком долог тогда, когда люди ничего не могут делать. А что сказать о стройном порядке годичных времен, как и они, подобно девам в хороводе, весьма стройно идут одно за другим кругом, и не перестают постепенно и тихо переходить через средние к противоположным! Поэтому и лето принимает нас не от зимы, и зима не тотчас от него, но в середине поставлена весна, чтобы, переводя нас неприметно и мало-помалу, безвредно приводить к лету уплотнившиеся тела наши. Так как внезапные переходы к противоположному состоянию причиняют болезнь и крайний вред, то Бог и устроил, чтобы от зимы принимала нас весна, от весны лето, от лета осень, и потом передавала зиме, чтобы для нас были безвредны и постепенные переходы из противоположных времен года через средние. Кто же будет столько жалок и несчастен, что, видя небо, видя также море и землю, видя и такое точное благорасположение годичных времен и неизменный порядок дня и ночи, будет думать, что это произошло само собой, а не поклонится Тому, Кто устроил все это с надлежащей премудростью? Скажу еще и более того: не только величие и красота, но и самый образ сотворения указывает на всесодержащего Бога. Поелику мы не были при том, как Он вначале творил и создавал вселенную, а если бы и были, то не знали бы, как она происходила, потому что ее устроила невидимая сила; то Он сделал для нас наилучшим учителем самый образ сотворения, устроив все сотворенное выше естественного порядка. Быть может, сказанное мной несколько темно: так нужно еще сказать об этом пояснее. Все согласятся, что по естественному порядку вода должна носиться поверх земли, а не земля на водах, потому что земля, будучи густа, жестка, упруга и плотна, легко может держать на себе воду, а вода, будучи жидка и удобоподвижна, мягка и текуча, и уступчива всяким напорам, не могла бы поддерживать ни одного тела, даже и самого легкого; часто она, при впадении малого камешка, уступает и дает ему место, и пропускает его в глубину. Поэтому, когда увидишь, что носится поверх воды не малый камешек, но вся земля, и не погружается; то подивись силе, так сверхъестественно чудодействующей. А откуда это видно, что земля носится поверх воды? Пророк говорит об этом так: "ибо Он основал ее на морях и на реках утвердил ее" (Псал. 23:2); и опять: "утвердил землю на водах" (Псал. 135:6). Что говоришь? Малого камешка вода не может снести на своей поверхности, а носит такую землю, и горы, и холмы, и города, и растения, и людей, и бессловесных - и (земля) не погружается. Что говорю - не погружается? Как она, будучи столь долгое время омываема снизу водой, не расплылась, и вся не превратилась в грязь? И деревья, пробыв несколько времени в воде, загнивают и разрушаются; и что говорю - деревья? Что может быть крепче железа? Но и оно часто слабеет, когда постоянно остается в воде: и весьма естественно, потому что и оно имеет происхождение от земли. Вот почему многие беглые слуги, когда убегут в оковах и цепях, пришедши к протокам воды, и положив в нее скованные ноги, и сделав через то железо мягче, ударяют его камнем и так легко ломают. Так от воды и железо умягчается, и деревья гниют, и камни разрушаются, а такая громада земли столько времени лежит на водах - и не погрузилась, не разрушилась, не погибла!

4. Кто же не изумится и не удивится этому, и не скажет смело, что это дела не природы, но сверхъестественного Промысла? Поэтому некто говорит: "повесил землю ни на чем" (Иов. 26:7); а другой некто: "в Его руке глубины земли" (Псал. 94:4), и: "основал ее на морях" (Псал. 23:2). Эти слова, по-видимому, противоречащие, а на самом деле весьма согласны между собой. Сказавший; "основал ее на морях", выразил тоже самое, что и сказавший: "повесил землю ни на чем"; потому что стоять на водах то же, что и висеть ни на чем. Где же поэтому земля висит и стоит? Послушай, что говорит тот же (пророк): в "в Его руке глубины земли", - не то, что у Бога есть руки, но чтобы ты знал, что та самая сила Его, которая промышляет обо всем, поддерживает и носит тело земли. Но ты не убеждаешься словами? Тогда поверь тому, что видишь, - так как и на другой стихии можно заметить это же чудное явление. Огонь по своей природе стремится вверх, всегда рвется и летит на высоту, и, хоть бы тысячу раз его нудили и заставляли, не устремится вниз. Сколько бы раз ни брали мы горящий факел и ни наклоняли его вниз верхушкой, - однако, не можем заставить пламя склониться вниз, напротив и тогда оно бежит вверх и снизу стремится на высоту. Но с солнцем Бог сделал совершенно противное: обратил лучи его к земле и заставил свет стремиться вниз, как бы говоря ему этим положением: смотри вниз, и свети людям; для них ты и сотворено. И пламя свечи не позволило бы сделать этого с собой, а столь великая и чудная звезда склоняется вниз, и смотрит к земле, в противоположность огню, - по силе Повелевшего. Хочешь, скажу и другое, тому же подобное? Хребет видимого неба со всех сторон окружают воды - и не стекают, не спадают, хотя не таково свойство вод: напротив, они легко стекают во впадины; если же тело будет выпуклое, они со всех сторон сбегают, и ни малая часть их не устоит на такой форме. Но вот чудо это случилось с небесами; и на это самое опять указывая, пророк говорит: "хвалите Его, небеса небес и воды, которые превыше небес" (Псал. 148:4). И вода не погасила солнца, и солнце, столько времени ходя внизу, не высушило лежащей наверху воды. Хочешь, сведем тебя опять на землю, и покажем еще чудо. Не видишь ли этого моря кипящего волнами и порывистыми ветрами? Но это море пространное и великое, и бушующее, ограждается слабым песком. И заметь премудрость Божью: (Бог) не дал морю быть тихим и покойным, чтобы ты не подумал, что это благоустройство в нем от природы; нет, оставаясь в пределах своих, оно ревет и бушует, сильно шумит и воздымает волны на несказанную высоту; когда же дойдет до берегов и увидит песок, ослабев приходит опять в себя, научая тебя тем и другим, что, если оно пребывает в собственных пределах, так это дело не природы, но силы Правящего им. Поэтому и сделал он стену слабую, и не накидал на эти берега ни дерев, ни камней, ни гор, чтобы им не приписал ты благоустройства этой стихии. Об этом некогда и сам Он говорил иудеям с упреком: "Меня ли вы не боитесь, Я положил песок границею морю, которого не перейдет" (Иер. 5:22)? Но удивительно не то только, что Бог создал мир великим и чудным, и что утвердил его превыше естественного порядка, но также и то, что составил его из противоположных стихий - теплой и холодной, сухой и влажной, - из огня и воды, из земли и воздуха: и эти противоположные стихии, из которых составлена вселенная, враждуя одна против другой, не истребили, однако же, друг друга, - и огонь не напал и не пожег всего, и вода не набежала и не потопила вселенную. С нашими телами, однако, бывает это, и - при умножении желчи рождается лихорадка, и всему организму причиняется вред; при избытке мокроты появляются многие болезни, и повреждают организм. Но с этой вселенной ничего такого не случается: напротив - каждая стихия, будучи удерживаемая волей Творца, как бы какой уздой и цепью, хранит свои пределы, и борьба их бывает причиной мира для вселенной. Не ясно ли и для слепца, и не понятно ли для самых неразумных, что это создано и поддерживается каким-то Промыслом? Кто же на столько глуп и бесчувствен, что, видя такую массу тел, такую красоту, такой состав, непрерывную борьбу, противоборство и устойчивость таких стихий, - не размыслит сам с собой и НЕ скажет: если бы не было какого-либо Промысла, поддерживающего эту массу тел и не попускающего вселенной распасться, она не могла бы существовать более и продолжаться? Такой порядок времен года, такое согласие дня и ночи, породы столь многих бессловесных животных, и растений, и семян, и трав - все идут своим путем, и ничто до настоящего дня не пропало и не погибло совершенно.

5. Впрочем, надлежало бы сказать не только об этом, но и о многом другом, что еще важнее этого и глубже: надлежало бы полюбомудрствовать и о самом творении; но, отложив это до следующего дня, постараемся сказанное удержать тщательно и передать другим. Знаю, что слух ваш не привык к глубоким мыслям; но, если будем несколько бдительны, то и себя приучим к таким мыслям, и для других легко сделаемся учителями. А пока вот что нужно сказать любви вашей: как Бог прославил нас таким созданием, так и мы прославим его чистотой жизни. "Небеса проповедуют славу Божью" одним только видом своим: так и мы возвестим славу Божью, изумляя всех не только словами, но и молчанием, и светлостью своей жизни: "так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного" (Матф. 5:16). В самом деле, когда неверный увидит тебя - верного сокрушенным, скромным, добронравным, - изумится и скажет: истинно велик Бог христианский! Каких устроил людей, - какими из каких сделал! Ангелов сделал из людей! Обидит ли кто, не бранят; ударит ли кто, не сердится; оскорбит ли кто, молятся об оскорбителе; врага не имеют, злопамятства не знают, пустословить не умеют, лгать не научились, не любят преступать клятву и даже клясться, но скорее решатся на отсечение языка, чем выпустить из уст какую-либо клятву. Вот что дадим повод им говорить о нас, изгоним дурную привычку клясться, и окажем Богу хоть такую же честь, какую оказываем лучшим своим одеждам. Как же это не странно, что имеющие лучшую перед прочими одежду не хотят беспрестанно употреблять ее, а имя Божье влачат везде без разбора и как попало! Нет; прошу и умоляю, не будем так пренебрегать своим спасением, но усердие, какое сначала показали мы об этой заповеди, доведем до конца. И я непрерывное делаю увещание о клятвах не потому, чтобы обвинял вас в беспечности, но потому, что вижу, что большая часть вами уже исполнена; и я спешу и ускоряю, чтобы все было довершено и окончено. Так делают и зрители: больше поощряют тех, кои близки к наградам. Не ослабеем же и мы, потому что и мы приблизились к полному исправлению, и трудность была только вначале. Когда же большая часть привычки отсечена теперь, и остается уже малая часть, то нет нужды в каком-либо труде, а требуется от нас только небольшая осмотрительность и небольшая тщательность, чтобы, сами исправившись, мы могли сделаться учителями и для других, с дерзновением увидеть святую пасху и с великим удовольствием вкусить радость, вдвое и втрое большую обыкновенной. В самом деле, не так радостно для нас освободиться от трудов и подвигов поста, как - исправившись, встретить тот священный праздник, со светлым венцом, с венцом никогда неувядающим. Но дабы ускорить исправление, сделай, что скажу. Напиши на стене дома твоего, и на стене сердца твоего тот "летит свиток" (который видел пророк Захарии 5:1), и представляй, что он летит на пагубу, и размышляй о нем непрестанно; и если увидишь, что другой клянется, удержи его, останови, и позаботься о своих слугах. Если мы будем стараться не только о том, как бы самим нам исправиться, но и о том, как бы и других привести к этому, то скоро и сами придем к концу, - потому что, взявшись учить других, мы будем краснеть и стыдиться, если сами окажемся не исполняющими того, что заповедуем другим. Не нужно больше слов; об этом много говорено было и прежде, да и теперь сказано только для напоминания. Бог же, Который более нас печется о душах, да совершит нас и в этом и во всяком добре, чтобы, принесши всякий плод правды, сподобиться нам царствия небесного, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу, со Святым Духом, во веки веков. Аминь.

[1] Т. е. ходить в присутственные места до обеда. Так было, например, в Афинах.

[2] См. Бес. VIII, 4.

[3] Τινες αδελφαί - "некие сестры", так как в греч. подлиннике и день и ночь - слова женского рода.

О СТАТУЯХ

БЕСЕДА ДЕСЯТАЯ.

Похвала тем, которые, вкусив пищи, пришли слушать (беседу); учение о естестве мира, также против боготворящих тварь, и об избежании клятв.

РАДУЮСЬ и сорадуюсь всем вам, что недавнее увещание наше о не постящихся и из-за этого остающихся (дома), вы исполнили на деле. Сегодня, думаю, здесь присутствуют и многие из вкусивших уже пищи, и они наполняют это почтенное собрание; думаю так потому, что собрание у нас стало блистательнее и стечение слушателей многочисленнее. Не напрасно, значит, расточили мы недавно о них много слов, умоляя вашу любовь - увлекать их к матери (Церкви) и убеждать, что можно и после принятия пищи телесной участвовать в пище духовной. И когда, скажите мне, возлюбленные, поступили вы лучше? В прошедшее ли собрание, когда после трапезы обратились ко сну, или ныне, когда после трапезы сошлись на слушание божественных заповедей? Тогда ли, когда проводили время на площади и участвовали в собраниях, не имеющих в себе ничего хорошего, или ныне, когда стоите вместе с вашими братьями и слушаете слова пророческие? Не пищу принимать стыдно, возлюбленные, но что? - Приняв ее, оставаться дома и лишать себя этого священного торжества. Оставаясь дома, ты пробудешь в бездействии и праздности, а, пришедши сюда, отрясешь всякий сон и всякую леность; отбросив же не только леность, но и всякую унылость, будешь ты лучше и благодушнее чувствовать себя во всех приключениях. И что говорить о другом? Стань только подле постящегося, и сейчас почувствуешь его благоухание. Постящийся есть духовное миро, - он и глазами, и языком, и всем обнаруживает благоустройство души. Сказал я это не в осуждение принявших пищу, но - чтобы показать пользу поста.

Постом же называю не воздержание только от яств, но, еще более этого, воздержание от грехов. И, вкусивший пищу, но пришедший сюда с должной скромностью, немного отстал от постящегося, так же как и постившийся, но без усердия и внимания слушающий поучение, немного получит пользы от поста. Вкушающий и участвующий в священном собрании с должным усердием - гораздо лучше того, кто не вкушает и остается дома, потому что неядение отнюдь не может принести нам столько пользы, сколько доставляет пользы и добра участие в духовном учении. Да и в каком другом месте ты услышишь то, о чем любомудрствуешь здесь? Пойдешь ли в суд? Там распри и споры. В думу? Там забота о делах городских. В дом? там со всех сторон давит попечение о делах частных. В собрания и сходбища на площади? И там все земное и тленное: собирающиеся там рассуждают или о предметах купли, или о податях, или о роскошном столе, или продаже полей, или о других сделках, или о завещаниях, или о наследствах, или о других подобных вещах. Войдешь ли даже в царские дворцы? И там опять то же услышишь, - все рассуждают о деньгах, о власти, о славе, здесь уважаемой, а о духовном ни о чем. Здесь же все напротив: здесь мы рассуждаем о небе и вещах небесных, о душе, о нашей жизни, о том, для чего живем здесь столько времени, куда отходим отсюда, и что ожидает нас после, почему у нас тело из персти, что такое жизнь настоящая и что - будущая; словом, ни о чем земном, а все о духовном; и, таким образом, получив великую подмогу к спасению, выходим мы отсюда с доброй надеждой.

2. Посему, так как не напрасно бросили мы семена, но, как я просил вас, вы уловили всех, отставших от вас; то вот и мы вознаградим вас и, напомнив вам немногое из прежде сказанного, доскажем и остальное. О чем же говорено было прежде? Мы рассуждали, как и каким образом Бог устраивал дела наши, когда еще не было дано Писание, и говорили, что Он поучал род наш через природу, распростерши и предложив среди всех небо - эту величайшую книгу, назидательную и для простых и для мудрых, и для бедных и для богатых, и для скифов и для варваров, и вообще для всех живущих на земле, - книгу, которая гораздо важнее множества других изучаемых (книг). Многое сказали мы и о ночи и о дне, и о порядке и о согласии, в точности соблюдаемых ими; многое и о числе времен года и их равенстве. Как день, за весь год, и на полчаса не бывает больше ночи; так и эти (времена года) разделили между собой все дни поровну. Впрочем, как и прежде я сказал, на Творца указывает не величие только и красота твари, но и самый состав ее и устройство сверхъестественного порядка. По естественному порядку следовало бы воде носиться поверх земли; но теперь видим напротив, что земля на водах держится. По естественному порядку, огонь должен бы стремиться кверху; но теперь видим напротив, что лучи солнечные стремятся вниз - к земле; что есть "воды превыше небес" - и не разливаются; что солнце течет ниже - и не погашается водами, да и само не уничтожает этой влаги. Еще сказали мы, что вселенная состоит из четырех стихий, противоположных и противоборствующих друг другу, и, однако, ни одна из них не истребила другой, хотя они губительны друг для друга. Отсюда очевидно, что какая-то невидимая сила обуздывает их, и - узами для них служит воля Божия. Об этом-то хочу сегодня поговорить поболее; только и вы стойте бодро и слушайте меня со вниманием. А чтобы чудо сделалось яснее, учение об этом начну с вашего тела. Тело наше, этот сокращенный и малый (мир), состоит из четырех стихий: теплой - именно крови, сухой - желчи желтоватой, влажной - слизи и холодной - желчи черной. Да не подумает кто-либо, что нам неприлично такое рассуждение: "духовный судит обо всем, а о нем судить никто не может" (1 Кор. 2:15). И Павел, беседуя с нами о воскресении, коснулся соображений о предметах земледельческих и сказал: "то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет" (1 Кор. 15:36). Если же этот блаженный говорил о предметах земледелия, то да не упрекают и нас, что мы касаемся медицинских мнений; ведь у нас теперь слово о творении Божьем, и нам необходимо изложение этих мнений. Итак - наше тело, сказал я, состоит из четырех стихий; и если одна нарушит согласие с целым, то от такого расстройства происходит смерть: например, когда разольется желчь, рождается горячка, и если она усилится через меру, то причиняет немедленную смерть. Опять, когда преобладает холодная стихия, происходят параличи, судороги, апоплексические удары и другие бесчисленные болезни. И вообще, всякого рода болезни происходят от преизбытка этих стихий, когда, т. е. одна, перешедши за свои пределы, берет перевес над другими и нарушает всякую соразмерность.

Спроси же того, кто говорит, что все (в мире) произошло случайно и существует само собой, (спроси): если это малое тело, и при помощи лекарств и врачебного искусства, при внутреннем управлении им со стороны души, при великом любомудрии и других бесчисленных пособиях, не может всегда оставаться в благосостоянии, но часто от происходящего в нем расстройства гибнет и разрушается – то, как бы столь великий мир, имеющий в себе такие массы тел и состоящий из тех же стихий, как бы он пробыл столько времени не расстроенным, если бы не был храним Провидением? Нельзя и подумать, чтобы, если даже наше тело, оберегаемое и извне и изнутри, с трудом поддерживает свое существование, - столь великий мир, будучи оставлен без всякого промышления, во столько лет не терпел ничего такого, что терпит наше тело. Как это, скажи мне, ни одна из этих стихий не вышла из своих пределов и не истребила все прочие? Кто соединил их вначале? Кто связал? Кто обуздал? Кто удерживает их столько времени? Если бы еще мир был тело простое и однородное, то сказанное нами было бы не так невозможно; но когда такая борьба стихий была от начала, то, кто так безумен, что станет думать, будто они сошлись сами с собой и никто не соединял их, и, сошедшись, так остаются? Если и мы, озлобившись друг на друга не по природе, а по произволению, не можем примириться сами собой, пока останемся врагами и питаем неудовольствие друг против друга, но имеем нужду в постороннем, чтобы он свел нас, сведши соединил и убедил жить в согласии и впредь не расходиться: то как же стихии, не имеющие ни смысла, ни чувства, враждебные и противные друг другу по природе, могли бы сойтись и соединиться и быть вместе друг с другом, если бы не было какой-то неизреченной силы, которая и соединила их, и, соединив, постоянно удерживает в этом союзе?

3. Не видишь ли, как это тело, по выходе из него души, разлагается, истлевает и гибнет, и каждая из его стихий возвращается в прежнее свое состояние? То же самое случилось бы и с миром, если бы сила, постоянно им управляющая, оставила его без своего промышления. Если и корабль без кормчего не держится, но скоро утопает – то, как бы устоять столько времени миру без Управляющего им? Короче сказать: представь, что мир есть корабль, киль его - земля, паруса - небо, плаватели - люди, лежащая внизу бездна - море. Как же в течение столь долгого времени не произошло кораблекрушения? Пусти корабль хотя на один день без кормчего и матросов, и увидишь, что он тотчас потонет; а мир ничего такого не потерпел, хотя существует уже пять тысяч, и даже еще гораздо более лет? Да, что говорить о корабле? Пусть кто построит небольшой шалаш в винограднике, и, по собрании плода, оставит его пустым: он часто не простоит и двух дней, но скоро разрушится и упадет. Если же и шалаш не может стоять, когда никто не оберегает его; то как бы могло столько времени стоять невредимо без Промысла столь великое, прекрасное и удивительное создание, - и законы дня и ночи, и круговращения времен, и какое-то разнообразное и многоразличное течение природы на земле, и на море, и на воздухе, и на небе, и в растениях, и в животных, летающих, плавающих, ходящих, пресмыкающихся, и в превосходнейшем из всех их - роде человеческом? Вместе с этим представь себе луга, сады, разнородные цветы, всякие травы, их употребление, благоухание, виды, положение, имена одни, дерева плодовитые и бесплодные, свойство металлов, животных морских, земных, плавающих, летающих в воздухе, горы, холмы, луга, луг дольний и луг горний (ибо и на земле луг, и на небе луг), различные цветы звезд; внизу розы, вверху радуга. Хочешь ли, покажу тебе и луг с птицами? Посмотри на разноцветные и превосходящие всякую живопись перья павлина, и на порфировидных птиц [1]. Подумай о красоте неба, сколько времени оно существует и не постарело, но так сияет и блестит, как будто только сегодня созданное; (подумай) о силе земли, как утроба ее столько времени рождает и не истощается. Подумай об источниках, как они изобилуют водой, и не иссякли, хотя беспрерывно, день и ночь, текут с тех пор, как созданы; подумай о море, как оно, принимая в себя столько рек, не преступило за пределы. Но долго ли нам гнаться за недостижимым? О каждом из вышеупомянутых творений должно сказать: "как многочисленны дела Твои, Господи! Все сделал Ты премудро" (Псал. 103:24)! Но как хитро отвечают неверующие, когда мы станем показывать им величие и красоту природы, обилие и избыток во всем! Это-то самое, говорят, и есть главная вина, т. е. что Бог сотворил мир столь прекрасным и великим, потому что, если бы Бог не сотворил его прекрасным и великим, мы и не боготворили бы его, теперь же, поражаясь его величием и удивляясь его красоте, мы думаем, что он есть Бог. Пустые речи! Не величие и не красота мира причиной их нечестия, но их безумие; этому доказательством мы, которые никогда до этого не доходили. Почему мы не обоготворили его? Разве не такими же глазами смотрим на него? Разве не так же наслаждаемся природой, как и они? Разве не такую же имеют душу? Не такое же тело? Разве не по той же ходим земле? Отчего же красота и величие (природы) не заставили нас думать так же, как думают они? Впрочем, не из этого только, но из другого еще видно, что они обоготворили его не ради красоты, но по собственному безумию: за что, в самом деле, обоготворили они обезьяну, крокодила, собаку, эти самые ничтожные из животных? Поистине, "осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели" (Римл. 1:21-22). Но не этим только будем опровергать их: скажем и еще нечто более.

4. Бог, провидя это искони, по Своей премудрости, отнял у них и этот предлог (неверия). Для этого он создал мир не только удивительным и великим, но и тленным и скоропреходящим, и положил на нем много признаков несовершенства: Он с целым миром сделал то же, что сделал с апостолами. Что же он сделал с апостолами? Так как они творили много знамений и чудес великих и удивительных, то Бог попустил им терпеть непрерывно бичевания, гонения, узы и телесные немощи, быть в непрестанных скорбях, чтобы величие их знамений не расположило людей почитать их за богов. Поэтому, даровав им столь великую благодать, Он оставил тело их смертным, а у многих и болезненным; и не освободил их от немощей, дабы показать их настоящую природу. Не мои это слова, а самого Павла, который говорил: "если захочу хвалиться, не буду неразумен, потому что скажу истину; но я удерживаюсь, чтобы кто не подумал о мне более, нежели сколько во мне видит или слышит от меня" (2 Кор. 12:6), и опять: "сокровище сие мы носим в глиняных сосудах" (2 Кор. 4:7). Что значит: в скудельных сосудах? Значит: в этом теле, смертном и тленном; потому что как скудельный сосуд делается из глины при помощи огня, так точно и тело святых апостолов, будучи перстным и испытав действие духовного огня, стало скудельным сосудом. Для чего же это было, для чего Бог заключил столь великое сокровище и обилие дарований в смертном и тленном теле? "Чтобы преизбыточная сила была приписываема Богу, а не нам" (2 Кор. 4:7). В самом деле, когда увидишь, что апостолы воскрешают мертвых, а сами немоществуют и не в состоянии освободиться от недугов, то ясно уразумеешь, что воскресение мертвого совершилось не силой воскресившего, но действием Духа. А что они часто немоществовали, послушай, что говорит Павел о Тимофее: "употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов" (1 Тим. 5:23); и опять о другом: "Трофима же я оставил больного в Милите" (2 Тим. 4:20); и в послании к Филиппийцам: "Епафродит болен при смерти" (Фил. 2:27). Если же и при всем этом их приняли за богов и хотели принести им жертву, говоря: "боги в образе человеческом сошли к нам" (Деян. 14:11); то без этого до какого только не дошли бы нечестия, видя тогдашние чудеса? Итак, как у апостолов, по причине величия их знамений, Бог оставил природу немощную и попустил им подвергаться непрестанным искушениям, чтобы их не сочли за богов, - так и в природе сделал Он нечто подобное тому. Он создал ее прекрасной и великой, а вместе и тленной, как учит о том и другом Писание. Так, описывая красоту небес, пророк говорит: "небеса проповедуют славу Божью" (Псал. 18:1), и еще: "Он распростер небеса, как тонкую ткань, и раскинул их, как шатер для жилья" (Ис. 40:22); и опять: содержащий круг неба восседает над кругом земли [2]. А другой, показывая, что мир, сколь ни прекрасен и велик, однако же, тленен, говорит так: "в начале Ты, основал землю, и небеса - дело Твоих рук; они погибнут, а Ты пребудешь; и все они, как риза, обветшают, и, как одежду, Ты переменишь их, и изменятся" (Пс. 101:26-27). И в другом месте о солнце Давид говорит: "выходит, как жених из брачного чертога своего, радуется, как исполин, пробежать поприще" (Пс. 18:6). Видишь ли, как он изобразил тебе красоту и величие этой звезды? Как бы жених, появившись из какого чертога, солнце разливает лучи свои с востока, украшая небо, как бы шафранным покровом, обливая облака розовым цветом и, беспрепятственно протекая во весь день, не останавливается ничем в своем течении. Видишь ли красоту его? Видишь ли его величие? Посмотри же теперь и на признак его несовершенства. Чтобы и это показать, один мудрый сказал: "что светлее солнца? но и оно затмевается" (Сир. 17:30). Впрочем, не из этого только можно видеть несовершенство его, но и из сгущения облаков. Часто случается, что когда подойдет под него облако, оно (солнце), сколько ни испускает лучей и сколько ни усиливается разорвать облако, не может сделать этого, когда именно облако слишком густо и не дает ему разорвать себя. Скажут: оно питает семена? Но не одно оно питает, а имеет для этого нужду в земле, в росе, дождях, ветрах и благосостоянии времен годичных: и если все это не сойдется вместе, то и действие солнца будет бесполезно.

Но Богу не свойственно нуждаться в посторонней помощи для совершения того, что захочет Он сделать: напротив Богу более всего свойственно - не нуждаться ни в чем. Семена из земли Он извел не так (как солнце), но только повелел - и все произросло. И вот, чтобы ты знал, что не сами стихии, но повеление Божье творит все, что и самые стихии оно же вызвало из небытия, - Бог и иудеям, без всякой сторонней помощи, ниспослал манну: "хлеб небесный дал им" (Псал. 77:24). И что говорить, что солнце имеет нужду в других стихиях для сообщения зрелости и крепости плодам, когда и само оно нуждается во многом, для своего существования, и само для себя недостаточно? Чтобы ходить, ему нужно небо, как бы подостланный какой пол; чтобы светить, нужна ему чистота и тонкость воздуха, так что, если воздух чрезмерно сгустится, то и солнце не может показать света своего; и чтобы не быть ему нестерпимым для всех и не сжечь всего, опять нужна для него прохлада и роса. Итак, если другие стихии и одолевают солнце и восполняют его недостатки (одолевают, например, облака, стены и некоторые другие тела, закрывающие свет его; восполняют его недостатки, например, роса, источники и прохлада воздуха), - то, как оно может быть Богом? Богу свойственно не нуждаться ни в чем, и ничего не требовать ни от кого, но самому сообщать все блага всем, и никем не быть останавливаемым, как и говорят о Нем Павел и пророк Исаия. Один из пророков от лица Божьего так говорит: "не наполняю ли Я небо и землю? говорит Господь" (Иерем. 23:24); и еще: "разве Я - Бог только вблизи, а не Бог и вдали" (Иерем. 23:23). Также и Давид: "Ты - Господь мой; блага мои Тебе не нужны" (Псал. 15:2). А Павел, объясняя вседовольство Божье и доказывая, что Богу в особенности свойственно, во-первых, ни в чем не иметь нужды и, во-вторых, давать всем все, говорит так: "Бог, сотворивший мир и все, что в нем, не требует ничто, Сам давая всему жизнь и дыхание и все" (Деян. 17:24-25).

5. Можно бы рассмотреть и прочие стихии, небо, воздух, землю, море, и показать их несовершенство и то, как каждая из них имеет нужду в другой, а без того гибнет и разрушается. И земля, например, если бы покинули ее источники и влага, наносимая на нее из моря и рек, тотчас погибла бы от засухи. Так и прочие стихии имеют нужду в других, например, воздух в солнце, а солнце в воздухе. Но чтобы не сделать слова слишком продолжительным, удовольствуемся и тем, что в сказанном мы дали желающим достаточные основания для размышления. Ибо, если солнце, более всякого творения удивительное, оказалось так несовершенным и недостаточным, - тем паче прочие части мира таковы. Посему я, как и сказал, дав усердным основание для размышления, сам опять стану беседовать с вами от Писания и доказывать, что не одно солнце, но и весь этот мир тленен. Если стихии взаимно вредят друг другу, если, например, слишком сильный холод ослабляет силу солнца, а усилившаяся теплота опять уничтожает холод и вообще все они производят одна в другой и претерпевают одна от другой противоположные свойства и состояния, - то очевидно, это служит доказательством великой тленности и того, что все видимое есть тело. Но так как это учение превышает нашу простоту, то поведем вас на сладкий источник Писания и успокоим слух ваш. Не о небе и земле, в частности, скажем вам, но укажем на апостола, который обо всей вообще твари внушает нам это же самое и ясно говорит о том, что вся тварь ныне рабствует тлению, (разъясняя также), для чего рабствует, когда освободится от него, и в какое перейдет состояние. Сказав: "нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас", он присовокупил: "ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божьих: потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде" (Римл, 8:18-20). Смысл слов такой: тварь сделалась тленной; это и значит: "покорилась суете". А сделалась тварь тленной потому, что так повелел Бог; а Бог повелел так для рода нашего. Как она должна была питать человека тленного, то и самой надлежало ей быть такой же; потому что телам тленным не следовало обитать в природе нетленной. Впрочем, говорит апостол, она не останется такой, но "сама тварь освобождена будет от рабства тлению" (Римл. 8:21); потом, желая показать, когда это будет и через кого, присовокупил: "в свободу славы детей Божьих". Когда, говорит, мы воскреснем и получим тела нетленные, тогда и тело неба и земли и всей твари будет нетленным и неразрушимым. Посему, когда увидишь солнце восходящим, подивись Создателю; когда же увидишь его скрывающимся и исчезающим, познай несовершенство природы его, и не покланяйся ему, как Богу. Для этого-то Бог не только положил на природе стихий знак их несовершенства, но и соизволил рабам своим - человекам повелевать ими, чтобы, если по виду их не узнаешь их рабства, то от повелевающих ими ты научился, что все они подобные тебе рабы. И вот Иисус Навин говорит: "стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою" (Иис. Нав. 10:12). Еще и пророк Исаия, при царе Езекии, заставил его идти назад (Ис. 38:8); и Моисей повелевал воздуху, и морю, и земле, и камням; Елисей переменил естество воды (4 Цар. 2:22); три отрока одолели огонь. Видишь, как и в том и другом Бог показал Свое о нас попечение: красотой стихий ведя нас к познанию Его божества, а несовершенством удерживая от поклонения им?

6. За все это прославим Его - Промыслителя нашего, не словами только, но и делами; будем вести себя сколько возможно лучше - как во всем прочем, так и в воздержании от клятв. Не всякий грех несет одинаковое наказание, но, от чего легче воздержаться, за то и наказываемся больше. На это указывает и Соломон, когда говорит: "не спускают вору, если он крадет, чтобы насытить душу свою, когда он голоден. Кто же прелюбодействует, тот губит душу свою" (Притч. Солом. 6:30,32), т. е. тяжко грешит вор, но не так тяжко, как прелюбодей. Тот в защиту свою может привести хоть и неосновательную причину - нужду от бедности; а этот, не влекомый никакой нуждой, от одного безумия, впадает в бездну греха. То же надобно сказать и о клянущихся: и они не могут представить никакого извинения, кроме своей небрежности. Знаю, что кажусь я уже скучным и обременительным, досаждая непрерывным повторением этого увещания: однако не отстаю, чтобы вы, устыдившись хоть моего нестыдения, отстали от дурной привычки к клятвам. Если и судья немилосердный и жестокий (Лук. 18:2 и сл.), устыдясь неотступных просьб вдовицы, переменил нрав свой, - тем более сделаете это вы, особенно когда увещевающий вас делает это не для себя, но для вашего спасения; а по правде сказать, это и для себя я делаю, потому что ваши добродетели считаю моими заслугами. Желал бы я, чтобы, сколько я теперь тружусь и забочусь о вашем спасении, столько же и вы пеклись о своей душе: тогда дело это, без сомнения, пришло бы к концу. И что говорить много? Если бы не было ни геенны, ни наказания ослушникам, ни награды послушным, а только я, пришедши к вам, попросил бы вас об этом, как о милости: неужели бы вы не послушались? Неужели бы не исполнили просьбы просящего такой небольшой милости? Но у вас просит милости Сам Бог, и не для Себя получающего, но для вас же дарующих: кто же будет так неблагодарен, так жалок и несчастен, что не окажет милости Богу - просящему, и особенно, когда оказавший милость сам же и воспользуется ей? Подумайте же об этом, и возвратившись отсюда домой, говорите обо всем сказанном, и исправляйте всячески невнимательных, чтобы получить нам награду и за свои и за чужие добродетели, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.

[1] У Элиана в De Animalibus III, 42 упоминается птица Porphyrion, которая отличалась даже большей красотой, чем павлин.

[2] Окружи небо окружением славы - Сир. 43:13.

О СТАТУЯХ

БЕСЕДА ОДИННАДЦАТАЯ.

Благодарение Бога за освобождение от бедствий, ожидаемых вследствие возмущения, и воспоминание о том, что тогда случилось; также против унижающих наше тело, о сотворении человека вообще, и наконец - о воздержании от клятв.

КОГДА подумаю о прошедшей буре и о настоящем спокойствии, то не перестаю говорить: благословен Бог, "творящий и претворяющий" (Амос. 5:8), "сотворивый свет из тьмы" (Иов. 37:15), "низводит в преисподнюю и возводит" (1 Цар. 2:6), "наказывает, но мы не умираем" (2 Кор. 6:9); и хочу, чтобы это же и вы говорили всегда и не переставали (говорить): потому что, если Он облагодетельствовал нас на деле, то заслуживали бы мы какого-нибудь извинения, когда бы не воздали Ему даже словами? Посему, увещеваю вас никогда не переставайте благодарить Его: если мы будем признательны за прежние (благодеяния), то, очевидно, получим и другие большие. Итак, будем непрестанно говорить: благословен Бог, давший и нам безбоязненно предложить вам обычную трапезу, и вам без страха внимать словам нашим. Благословен Бог, что мы стекаемся сюда, уже не избегая внешней опасности, но, желая слушать (поучение); сходимся друг с другом уже не с робостью, трепетом и опасением, но с великой смелостью и отбросив всякую боязнь. А в предшествующие дни мы были ничем не лучше обуреваемых на море и ежеминутно ожидающих кораблекрушения; всякий день были поражаемы, возмущаемы и колеблемы бесчисленными слухами со всех сторон; всякий день разведывали и спрашивали: кто пришел из столицы? Какие принес вести? Правду или ложь говорит он? Мы проводили ночи без сна, и, смотря на город, оплакивали его, как готовый тотчас погибнуть. Поэтому и мы в эти предшествующие дни молчали, оттого, что город наш совсем опустел и все переселились из него в пустыни, а оставшиеся были покрыты облаком печали. Душа, совершенно объятая печалью, бывает вовсе не способна слушать. Поэтому и друзья Иова, пришедши и увидев несчастья этого дома и самого праведника сидящим на гноище и покрытым ранами, разорвали свои одежды, восстенали, и сидели в молчании, показывая тем, что скорбящим сначала более всего приятно спокойствие и молчание: да и страдания (Иова) были выше утешения (Иов. 2:13). Поэтому и иудеи, приставленные к глине и деланию кирпичей, увидев пришедшего Моисея, не могли внимать словам его от малодушия и скорби своей (Исх. 5:21). И что удивительного, если было так с людьми малодушными, когда видим, что и ученики (Христовы) подверглись той же немощи? После Тайной Вечери, когда Христос беседовал с ними наедине, ученики сначала то и дело спрашивали Его: "куда Ты идешь" (Иоан. 13:36); но когда Он сказал им о бедствиях, имевших немного спустя постигнуть их, о бранях, гонениях, о ненависти ото всех, о бичах, темницах, судилищах, ссылках, - тогда душа их, подавляемая, как бы самым тяжким бременем, страхом сказанных бедствий и унынием от угрожающих зол, сделалась наконец безмолвной. Потому Христос, увидев их смущение, укорил их за это и сказал: "иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь? Но от того, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше" (Иоан. 16:5-6). Поэтому и мы сначала молчали, выжидая настоящего случая, так как если и намеревающийся просить кого-нибудь, хоть и справедливую просьбу предложить хочет, выжидает, однако, удобного случая, чтобы найти того, от кого зависит исполнение просьбы, кротким и в добром расположении духа, и при помощи благоприятного случая получить милость; то, тем более, проповеднику нужно искать удобного времени, чтобы преподать наставление слушателю, когда он находится в добром расположении и свободен от всякой заботы и уныния. Так именно и мы сделали.

2. И вот теперь, когда вы прогнали от себя уныние, мы и хотим напомнить вам о прежнем, чтобы слово наше было яснее для вас. Что сказали мы о природе, т. е., что Бог сотворил ее не только прекрасной, удивительной и великой, но вместе и слабой и тленной, и положил на ней многие признаки этого, устраивая то и другое для нашей пользы, именно, красотой твари возбуждая в нас удивление Создателю, а несовершенством предохраняя от обоготворения твари, - то же самое можно видеть и на нашем теле. И о нем многие, как из врагов истины, так и из единомышленных нам, спрашивают: почему оно сотворено тленным и смертным?

Многие из язычников и еретиков говорят даже, что оно и сотворено не Богом: оно не стоит того, чтобы сотворил его Бог, говорят они, указывая на нечистоты, пот, слезы, труды, изнурения, и все прочие несовершенства тела. Но я, если речь уже зашла об этом, скажу, во-первых, вот что: не говори мне об этом падшем, уничтоженном, осужденном человеке; но если хочешь знать, каким Бог сотворил тело наше вначале, то пойдем в рай и посмотрим на человека первосозданного. То тело не было такое смертное и тленное; но как светло блестит золотая статуя, только что вышедшая из горнила, так и тело то было свободно от всякого тления: его ни труд не тяготил, ни пот не изнурял, ни заботы не мучили, ни скорби не осаждали, и никакое подобное страдание не удручало. Когда же человек не сумел воспользоваться благополучием, но оскорбил своего Благодетеля, поверил более демону-обольстителю, нежели Промыслителю Богу, возвеличившему его, понадеялся быть Богом и возмечтал о своем достоинстве более надлежащего, тогда-то, тогда Бог, желая вразумить его уже самым опытом, сделал его тленным и смертным, и связал множеством этих нужд, не по ненависти и не по отвращению, но из заботливости о нем, - чтобы остановить в самом начале злую и пагубную эту гордость и не дать ей пойти далее, но самым опытом научить человека, что он смертен и тленен, и через это заставить его - никогда не думать и не мечтать о себе так. Дьявол сказал (первым людям): "будете, как боги" (Быт. 3:5). Чтобы вырвать эту мысль с корнем, Бог сделал тело человека слабым и болезненным, самой природой научая его - никогда не иметь такой мысли. Справедливость этого весьма ясно видна и из того, что случилось с человеком: он осужден на это наказание уже после того пожелания (быть Богом). И заметь, как Бог премудр: Он не дал умереть (Адаму) первым, но попустил претерпеть смерть сыну его, чтобы он, увидев перед глазами у себя тело тлеющее и разрушающееся, получил от этого зрелища великий урок любомудрия, познал, что (с ним) сделалось, и, хорошо вразумленный этим, отошел отсюда.

Итак, это, как я сказал, весьма ясно видно уже из случившегося (с Адамом); но не менее ясно и из того, что сказано будет затем. Если и при всем том, что тело наше связано такой нуждой, что все умирают, истлевают, сгнивают и обращаются в прах перед глазами всех, так что языческие философы сделали одно известное определение породы людей (на вопрос: что такое человек, они сказали: он есть животное разумное, смертное); если, при таком всеобщем признании, некоторые дерзнули обессмертить себя во мнении народа, и тогда как глаза свидетельствуют о смерти, захотели называться богами и почтены были такими: то, до какого нечестия не дошли бы многие из людей, когда бы смерть наперед не убеждала всех в смертности и тленности их природы? Послушай, что говорит пророк об одном иноплеменном царе, который дошел вот до какого неистовства: "выше звезд Божьих вознесу престол мой", сказал он, "буду подобен Всевышнему" (Иса. 14:13-14). Посмеиваясь над ним и указывая на смерть его, (пророк) говорит: "под тобой подстилается червь, и черви - покров твой" (Иса. 14:11), т. е. ты ли, человек, которого ожидает такой конец, дерзнул так мечтать о себе? И о другом царе, именно о тирском, который так же помышлял и хотел называться Богом, сказано: "скажешь ли тогда перед твоим убийцею: "я бог", тогда как в руке поражающего тебя ты будешь человек, а не бог" (Иезек. 28:9). Итак, Бог сотворил таким тело наше для того, чтобы с самого начала и совершенно истребить основание идолослужения. И удивительно ли, что это случилось с телом, когда и в душе можно видеть нечто подобное? Смертной, правда, Бог не сделал ее, а допустил ей быть бессмертной: зато подверг ее забывчивости, неведению, унынию и заботам, и это сделал для того, чтобы она, увидев благородство своей природы, не помыслила о своем достоинстве более надлежащего. Ведь если и при всем этом некоторые дерзнули сказать, что душа имеет сущность божескую, то, до какого безумия не дошли бы они, когда были бы свободны от этих недостатков? Впрочем, что я сказал о природе, то же скажу и о теле, т. е. что одинаково удивляюсь Богу и потому, что Он сделал тело тленным, и потому, что в тленности его обнаружил собственную силу и премудрость. Что мог Он создать его и из лучшего вещества, это показал в теле небесном и солнечном: создавший эти тела мог бы таким же создать и тело (человеческое); но причина, почему оно создано слабым, заключается в вышесказанном основании. И это нисколько не унижает дивного величия Создателя, но еще более возвышает его: несовершенство вещества особенно и показывает великость и совершенство искусства Того, Кто праху и пеплу сообщил такую гармонию и такие чувства, столь различные и разнообразные и способные так любомудрствовать!

3. Итак, чем более низким представляется тебе вещество (тела), тем более удивляйся величию искусства (Божия). И ваятелю удивляюсь я не столько тогда, когда он делает прекрасную статую из золота, сколько тогда, когда он из распадающейся глины, силой искусства, может образовать удивительную и невообразимую красоту художественного произведения: там и вещество несколько помогает художнику, а здесь проявляется чистое искусство. Если хочешь знать, какова премудрость Создавшего нас, подумай, что делается из глины: что же другое, кроме кирпича или черепицы? И, однако, великий художник - Бог из этого вещества, из которого делается только кирпич и черепица, мог устроить глаз, столько прекрасный, что удивляются ему все смотрящие, и сообщить ему такую силу, что он простирается взором на столь великую высоту в воздух, и при помощи небольшого зрачка обнимает столь великие тела, и горы, и леса, и холмы, и моря, и небо. Не говори мне о слезах и гнойной влаге: это произошло из-за твоего греха; но подумай о его красоте, о способности видеть, и о том, как он, проходя такое пространство воздуха, не утомляется и не ослабевает. Ноги, и немного прошедши, устают и ослабевают, а глаз, пробегая такую высоту и такую широту, не чувствует никакого изнеможения. Как он из всех членов для нас самый необходимый, то Бог не попустил ему утомляться от труда, чтобы его служение нам было свободно и беспрепятственно. Впрочем, в состоянии ли какое слово изобразить все совершенство этого члена? И что говорит о зрачке и силе зрения? Если рассмотришь только ресницы глаза, - этот, по-видимому, самый ничтожный из всех членов: и в них увидишь великую премудрость Зиждителя - Бога. Как ости на колосьях, выдавшись вперед на подобие копий, отгоняют птиц и не дают им садиться на плод и ломать еще очень слабый стебель; так и на глазах волоски ресниц выдаются как бы ости и копья, отражают от глаз пыль, сор и все, что беспокоит извне, и предохраняют веки от повреждения. Увидишь и в бровях не меньше того премудрости. Кто не изумится их положению? Они и не слишком выставляются вперед, чтобы не затмевать глаза, и не углублены внутрь более надлежащего; но, выдаваясь сверху, наподобие кровельного навеса на доме, принимают на себя стекающий с головы пот, и не дают вредить глазам. Поэтому-то и волосы у них сплотнились между собой: этой плотностью они удерживают стекающую влагу, и весьма искусно прикрывая глаза, придают им и великое благообразие. И не этому только удивляться можно, но и другому, что не меньше того. Для чего, скажи мне, волосы на голове растут и стригутся, а на бровях - нет? Ведь и это сделано не без причины и не случайно, но для того, чтобы они, спустившись вниз, не затмевали глаз, как это иногда бывает у людей, пришедших в глубокую старость. А кто может постигнуть всю премудрость, являемую в устройстве мозга? Во-первых, Бог создал его мягким, так как он дает истоки всем чувствам; потом, чтобы он не повредился (по нежности) собственной природы, оградил его со всех сторон костями; далее, чтобы, касаясь костей, он не терпел от их жесткости, протянул между ними перепонку, и не одну только, но две, одну внизу под переднею частью головы, а другую вверху вокруг мозгового вещества, и при том первую гораздо тверже последней. Это сделал Бог, как по вышесказанной причине, так и для того, чтобы удары, наносимые в голову, не мозг принимал первый, но наперед встречали бы их эти перепонки, и таким образом уничтожали всякий вред и сохраняли мозг неприкосновенным. И то, что покрывающая его кость не сплошная и цельная, но со всех сторон имеет множество швов, - и это опять служит для мозга не маловажным предохранительным средством: с одной стороны, накопляющиеся около него испарения, легко могут через эти швы выходить наружу, и, таким образом, не сдавливают его; с другой стороны, если и будет откуда-либо нанесен удар, то повреждение произойдет не повсеместное. Если бы эта кость была цельная и сплошная, то и нанесенный в одну часть ее удар повредил бы ее всю; но теперь, когда она разделяется на многие части, этого быть не может. Если и случится одной части получить ушиб, то повреждается только та кость, которая лежит близ этой части, а прочие все остаются невредимыми, потому что общность удара разъединяется раздельностью костей и не может простираться на близлежащие части. Вот для чего Бог устроил мозговой покров из многих костей! И как строящий дом полагает наверху кровлю и черепицы, так и Бог положил вверху на голове эти кости, и повелел вырасти волосам, чтобы служить для головы как бы вместо колпака. То же самое Он сделал и с сердцем. Так как сердце у нас главнейший из членов и ему вручено начало всей нашей жизни, в случае же его поражения бывает смерть; то Бог оградил его со всех сторон плотными и твердыми костями, - спереди выпуклой грудью, а сзади плечными лопатками. И с ним сделал то же, что с перепонками (около мозга): чтобы оно, находясь в постоянном биении и трепетании во время гнева и других подобных движений и ударов об окружающие его жесткие кости, не терпело боли от этого трения, Бог протянул тут множество перепонок; и подложил еще легкое, как бы мягкую постель для движений его, дабы оно, ударяясь об нее без боли, не терпело никакого вреда. Но что и говорить о голове и сердце, когда, если рассмотришь и самые ногти, откроешь и в них великую премудрость Божью, - в их виде, свойствах и положении. Можно бы еще сказать и о том, почему у нас не все пальцы равны, и о многом другом, что важнее этого: но для внимательных и из сказанного довольно сияет премудрость создавшего нас Бога. Посему, предоставив трудолюбивым исследовать эти части с точностью, обращусь к другому возражению.

4. Многие, кроме вышесказанного, вот что еще возражают: что это такое? Если человек есть царь бессловесных, то почему многие из животных превосходят его и силой, и легкостью, и быстротой? Быстрее человека - конь, терпеливее - вол, легче - орел, сильнее - лев. Что же сказать нам на это? То, что отсюда-то особенно можем мы познать премудрость Божью и ту честь, которой Он удостоил нас. Конь быстрее человека, - правда; но человек может совершать путь гораздо скорее коня. Конь, как он ни быстр и силен, едва пробежит в день двести стадий; а человек, впрягая попеременно несколько лошадей, может проехать и две тысячи стадий. Таким образом, что тому быстрота, то этому дает ум и искусство, притом с великим избытком. У человека не так крепки ноги, как у коня: зато ноги коня служат ему не меньше своих. Ни одно из бессловесных животных не может подчинить себе другого на свою службу, а человек подчиняет всех их, и при помощи разнообразного искусства, данного ему от Бога, заставляет каждое из животных выполнять наиболее пригодное для него служение. Если бы ноги у людей были так же крепки, как у лошадей, то они были бы негодны для другого, - для того чтобы ходить по местам неудобопроходимым, подниматься на высоты, влезать на деревья: копыто, как известно, мешает такой ходьбе. Поэтому, хотя ноги у людей и слабее, зато они способнее к большему числу полезных движений, и нисколько не терпят от своей слабости, получая услугу от силы коня, а способностью к разнообразному хождению еще превосходят последнего. Далее, у орла - легкие крылья; но у меня есть ум и искусство, посредством которых могу заманивать и ловить всех птиц. Если же хочешь видеть и мое крыло, у меня есть оно гораздо легче орлиного, поднимается не на десять или на двадцать стадий, и не до неба, но выше самого неба и превыше неба, где Христос сидит одесную Бога. Бессловесные на теле у себя имеют оружие, - например, вол - рога, кабан - зубы, лев - когти; а у меня Бог устроил не в теле, но вне тела, дабы показать, что человек есть кроткое животное, и что ему не всегда нужно это оружие. В самом деле, часто я слагаю его, нередко и вооружаюсь им. Поэтому, чтобы мне быть свободным и несвязанным, и не иметь надобности постоянно носить оружие, Бог создал его отдельным от моей природы. Мы превосходим бессловесных не только разумной душой, но и по телу имеем преимущество перед ними. И тело Бог создал сообразным с благородством души и способным выполнять ее веления; создал не просто каким-нибудь, но таким, каким ему нужно быть для служения разумной душе, так что если бы оно не было таким, действия души встретили бы сильные препятствия. Это и видно во время болезней: когда состояние тела хоть немного уклонится от надлежащего своего устройства, например, если мозг сделается горячее или холоднее, то многие из душевных действий останавливаются. Итак, и на теле можно видеть Промысел Божий, - не только из того, что Он вначале сотворил его лучшим нынешнего, и что и нынешнее устроено так к благу, но и из того, что Он опять воскресит его к гораздо большей славе. Если же хочешь узнать и с иной стороны, какую премудрость Бог явил в устройстве тела, - я скажу то, чему, кажется, постоянно и больше всего удивлялся апостол Павел. Что ж это такое? То, что члены тела превосходят друг друга не одним и тем же, но одни красотой, другие силой. Например, глаз красив, но ноги крепче его; важна голова, но она не может сказать ногам: не имею в вас нужды (1 Кор. 12:21). Это же можно видеть и между бессловесными; это же - и во всей жизни. Царь имеет нужду в подданных, подданные в царе, как голова в ногах. И между бессловесными, опять, одни сильнее, другие красивее; одни забавляют нас, другие питают, иные одевают: забавляет павлин, питают куры и свиньи, одевают овцы и козы, трудятся с нами вол и осел. Есть еще такие, которые ничего подобного не доставляют нам; зато упражняют наши силы, например, дикие звери укрепляют мужество охотников, страхом вразумляют род наш и делают более осторожным, да еще с тел своих вносят не малую дань на врачевание наше. Итак, если кто скажет тебе: что ты за владыка бессловесных, когда боишься льва? Скажи ему, что вначале так не было, когда я был в благоволении у Бога и жил в раю, но как я оскорбил Господа, то и сделался подвластен рабам, впрочем, и ныне не совсем подвластен, но обладаю некоторым искусством, с помощью которого и одолеваю зверей. Так бывает и в знатных домах: когда дети, хотя и благородные, не достигли еще совершеннолетия, то боятся многих и из рабов; а когда притом сделают проступок, боязнь их еще более увеличивается. Это надобно сказать и о змеях и скорпионах и ехиднах, т. е. что они страшны нам из-за греха.

5. Такое разнообразие можно видеть не только в нашем теле, не только в различных состояниях жизни, и не только в бессловесных животных, но и в деревьях. И между ними увидишь, что самое малое имеет иногда преимущество перед большим; и не во всех их есть все, - дабы все они были нам необходимы и из них мы видели многообразную премудрость Господа. Не вини же Бога за тленность твоего тела, но за это еще более благоговей перед Ним и удивляйся Его премудрости и промышлению: премудрости, что в таком тленном теле Он мог выказать такую гармонию; промышлению, что сделал тело тленным для блага души, дабы смирить гордость и низложить высокоумие ее. Почему же, скажешь, Бог не сотворил человека таким вначале? Против этого Сам Он ответствует тебе самыми делами и как бы так говорит самым событием: я призвал тебя к большей славе, но ты сделал себя недостойным дара, потеряв рай; впрочем и после этого Я не презрю тебя, но исправлю твой грех и возведу тебя на небо; для того я попустил тебе столько времени подвергаться гниению и тлению, чтобы в течение долгого времени тверд стал у тебя урок смиренномудрия, и ты никогда не возымел прежней мысли. Итак, за все это возблагодарим человеколюбивого Бога, и за попечение Его о нас воздадим Ему воздаянием полезным для нас же; позаботимся усердно исполнить заповедь, о которой я постоянно беседую с вами. Да и не перестану (беседовать), пока вы не исправитесь; так как не о том забочусь, чтобы только говорить мало или много, но чтобы говорить дотоле, пока не склоню вас. Иудеям Бог говорил через пророка: "вы поститесь для ссор и распрей, зачем" (Ис. 58:4); а вам скажет через нас: если вы в клятвах и клятвопреступлениях поститесь, то для чего поститесь? И как мы воззрим на священную пасху? Как примем святую жертву? Как приобщимся чудных тайн тем языком, которым попрали закон Божий, тем языком, которым осквернили душу? Если и за царскую порфиру никто не дерзнет взяться нечистыми руками, как же мы примем тело Господне языком нечистым? Клятва - от лукавого, а жертва - Господня. "Что общего у света с тьмой? Какое согласие с Велиаром" (2 Кор. 6:14-15)? Знаю хорошо, что вы старались отстать от этого греха, но как каждому из нас самому по себе не легко сделать это, то составим братства и товарищества; и как бедные, когда хотят устроить пир и каждый из них сам по себе не может угостить всех, собираются вместе и в складчину делают пир, так поступим и мы: поодиночке мы беспечны, так составим братства, станем делать друг другу советы, увещания, убеждения, укоризны, напоминания, угрозы, дабы при усердии каждого из нас исправиться всем нам. Как мы лучше видим чужие недостатки, нежели свои, то и будем предостерегать других, а им поручим наблюдать за нами; и совершим это прекрасное состязание, чтобы, так преодолев злую привычку, с дерзновением достигнуть нам этого святого праздника, и с доброй надеждой и благой совестью приобщиться святой жертвы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.

О СТАТУЯХ

БЕСЕДА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Благодарение Богу за прощение виновных против царя; учение о естестве мира, также о том, что Бог, сотворив человека, дал ему естественный закон, - и о самом тщательном воздержании от клятв.

И ВЧЕРА я сказал: "благословен Бог", и сегодня скажу опять это же самое. Хотя бедствия и прошли, но да не проходит памятование о бедствиях, не для того, чтобы нам скорбеть, но чтобы благодарить. Если останется памятование о бедствиях, то никогда не станут и самые бедствия. И к чему будут бедствия, когда и памятование о них умудряет нас? Поэтому как Бог не попустил нам потонуть в наступивших скорбях, так и мы не дадим себе расслабиться по миновании их. Ободрил Он нас тогда в унынии, возблагодарим же Его теперь в радости; утешил Он нас в печали и не предал, не предадим же и мы сами себя в счастье и не впадем в беспечность. "Вспоминай", говорит (премудрый), "о времени голода и во дни богатства" (Сирах. 18:25). Будем же и мы помнить время искушения в день спокойствия; да и с грехами сделаем то же самое. Если ты согрешишь и Бог простит тебе грехи: прими прощение и поблагодари (Бога), но о грехе не забывай - не для того, чтобы тебе мучить себя мыслью (о грехе), но чтобы научить душу не предаваться легкомысленной веселости и не впадать в те же грехи. Так поступил и Павел, - сказав: "признал меня верным, определив на служение", он прибавил: "который прежде был хулитель и гонитель и обидчик" (1 Тим. 1:12-13). Пусть, говорит, сделается явной жизнь раба, чтобы открылось человеколюбие Владыки: хотя и получил я прощение грехов, но воспоминания о них не оставляю. И через это не только открылось человеколюбие Владыки, но и Павел сделался славнее. Когда ты узнаешь, каков он был прежде, то будешь удивляться ему сильнее; когда увидишь, из кого и кем он стал, то почтишь его более; и если сам ты много согрешил, то, начиная переменяться, получишь от этого примера добрую надежду: так как он, кроме вышесказанного, утешает и ободряет впадших в отчаяние. Это же будет и с нашим городом: все случившееся и доказывает вашу добродетель, так как вы покаянием могли отклонить столь великий гнев, и возвещает о человеколюбии Бога, Который ради малого обращения отвел такую тучу, и ободряет всех отчаивающихся, научая их нашими событиями, что, кто смотрит горе - к Божьей помощи, тот не может потонуть, хотя бы его со всех сторон обнимали тысячи волн. Видел ли кто, слышал ли кто когда-нибудь о бедствиях, подобных нашим? Ежедневно ожидали мы, что город наш, вместе с жителями, будет истреблен до основания; но, когда дьявол надеялся потопить нашу ладью, тогда-то Бог и сделал полнейшую тишину. Не забудем же великости бедствий, чтобы помнить и величие благодеяний, оказанных Богом. Незнающий свойства болезни не узнает и искусства врача. Расскажем это и нашим детям, и передадим в роды родов, чтобы знали все, как дьявол усиливался истребить и самое место города, и как Бог перед глазами всех восстановил этот падший и низверженный город, и не попустил ему потерпеть ни малейшего вреда, но с великой скоростью и разогнал страх, и устранил опасность. На прошедшей неделе мы все ожидали расхищения наших имений, нашествия воинов, и воображали себе множество других бедствий; но вот, все это прошло, подобно облаку и тени мимолетной, и наказаны мы только ожиданием бедствий или - лучше сказать - не наказаны, а научены и сделались лучшими, оттого, что Бог смягчил сердце царево. Будем же говорить всегда и каждый день: "благословен Бог"; станем с большим усердием приходить в собрание и притекать к Церкви, от которой получили столько пользы. Знаете, куда вначале вы прибегли, куда стеклись, откуда пришло к нам спасение. Будем же держаться за этот священный якорь, и как он не выдал нас во время опасностей, так и мы не оставим его во время спокойствия, но останемся при нем неотлучно, ежедневно будем составлять собрания, творить молитвы, слушать слово Божье, и свободное время, которое употребляли на разведыванье, расспрашивание и беганье около приходивших из столицы, и на заботу об угрожавших бедствиях, - все это время станем употреблять на слушание божественных заповедей, а не на занятия неуместные и бесполезные, чтобы опять не подвергнуться нам тому же смятению.

2. В три прошедшие дня мы рассматривали один способ богопознания и окончили его объяснением - как "небеса проповедуют славу Божью" (Псал. 18:2), и что значит изречение Павла: "ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы" (Римл. 1:20); и показали, как прославляется Создатель сотворением мира, как - небом, землей и морем. Сегодня, полюбомудрствовав немного опять о том же предмете, перейдем к другому. Бог не только сотворил мир, но сотворенному даровал и способность действовать, так, впрочем, что и не весь оставил его без движения, и не всему повелел двигаться. Небо стоит неподвижно, как говорит пророк: "Он распростер небеса, как тонкую ткань, и раскинул их, как шатер для жилья" (Иса. 40:22); а солнце, с прочими звездами, бежит ежедневно. Земля, опять, стоит твердо, а воды текут постоянно, и не только воды, но и облака и дожди, частые и сменяющие друг друга в свое время. И хотя природа дождей одна, но происходящее из них различно: в винограде дождь бывает вином, в маслине - маслом, а в других растениях превращается в их соки. Утроба земли одна, но различно приводит все в зрелость - иное медленнее, другое скорее. Кто не изумится и не удивится этому? Впрочем, не то только удивительно, что Бог устроил природу различной и разнообразной, но и то, что предложил ее всем вообще, и богатым и бедным, и грешным и праведным, как сказал Христос: "повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" (Матф. 5:45), - наполнил ее бесчисленным множеством животных и, дав им врожденные наклонности, повелел нам одним подражать, а других избегать. Например, муравей трудолюбив и работает неутомимо: поэтому, если будешь внимателен, получишь от этого животного весьма важное наставление - не предаваться неге и не бегать от забот и трудов. Потому и Писание к нему отсылает ленивца, говоря: "пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым" (Притч. 6:6). Не хочешь, говорит, понять из Писания, что трудиться доброе дело, и что не трудящийся не должен и есть; не хочешь выслушать этого от учителей: научись же от бессловесных. Так поступаем мы и у себя дома: когда старшие и считающиеся лучшими сделают какой-либо проступок, мы часто велим им смотреть на рачительных детей, и говорим: посмотри, он меньше тебя, а как прилежен и заботлив!

Так и ты прими от муравья величайший урок трудолюбия, и подивись твоему Господу, не в том только, что Он создал солнце и небо, но и в том, что создал и муравья: это животное хоть и малое, но представляет собой великое доказательство премудрости Божьей. Поразмысли же, как оно умно, и подивись, как Бог в таком малом теле мог поместить такую неутомимую охоту к трудолюбию. Итак, у муравья учись трудолюбию, а у пчелы любви - и к чистоте, и к труду, и к ближним. Она каждодневно трудится и работает не столько для себя, сколько для нас: и христианину более всего свойственно искать пользы не себе, но другим. Как пчела облетает все луга, чтобы приготовить трапезу другому, так делай и ты, человек: если накопил ты денег, употреби их на других; если у тебя есть слова назидания, не закопай их, но предложи нуждающимся; если - другой какой избыток, будь полезен имеющим нужду в плодах трудов твоих. Не видишь ли, что пчела уважается более других животных не за то, что трудится, но за то особенно, что трудится для других? Ведь и паук трудится и хлопочет, растягивает по стенам тонкие ткани, выше всякого искусства женского, но его не уважают, потому что работа его для нас совершенно бесполезна: таковы те, которые трудятся и хлопочут только для себя. Подражай незлобию голубя, подражай любви осла и вола к своему господину, подражай беззаботности птиц: можно, многим можно воспользоваться от бессловесных к исправлению нравов. И Христос учит нас примером этих животных: "будьте мудры", говорит: "как змии, и просты, как голуби" (Матф. 10:16); и опять: "взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их" (Матф. 6:26). И пророк, стыдя неблагодарных иудеев, говорит: "вол знает владетеля своего, и осел - ясли господина своего; а Израиль не знает Меня" (Иса. 1:3); и опять: "и горлица, и ласточка, и журавль наблюдают время, когда им прилететь; а народ Мой не знает определения Господня" (Иерем. 8:7). От этих и подобных им животных учись делать добро, а от противоположных им научайся убегать порока. Как пчела любит делать добро, так аспид - вредить; отринь же злобу, чтобы не услышать тебе: "яд аспидов под устами их" (Пс. 139:4). Собака, затем, бесстыдна: возненавидь и это зло. Лисица хитра и коварна: не подражай этому пороку. Но, как пчела, летая по лугам, не все уносит с собой, но, выбирая полезное, прочее оставляет, так сделай и ты: рассмотрев породу бессловесных, бери себе, что есть в них полезного, и, какие у них добрые качества от природы, те усовершенствуй ты в себе свободной волей; тем-то ты и почтен от Бога, что Он дал тебе возможность - естественное у бессловесных добро совершать по свободному изволению, дабы получил ты за это и награду. Они делают добро не по свободе и не по рассуждению, а по влечению только природы; например, пчела делает мед, наученная этому не разумом и размышлением, но природой. Ведь если бы это не было делом природы и наследственной способностью всего рода (пчел), то, без сомнения, некоторые из них не знали бы этого искусства; между тем, с самого сотворения мира до настоящего дня, никто не видал таких пчел, которые бы не делали ничего и не составляли меда. Естественное - общее всему роду, а что от свободы, то - не всеобщее; потому что для совершения этого нужен труд.

3. Итак, взяв все наилучшее, обладай им: ты - царь бессловесных, а цари в избытке имеют у себя то, что ни есть наилучшего у подданных, золото ли, серебро ли, драгоценные ли камни, или великолепные одежды. И смотря на природу, удивляйся своему Господу. Если же что-либо из видимого превышает тебя и не можешь ты найти цели, прославь Создателя и за то, что мудрость создания превосходит твое разумение. Не говори: для чего это? К чему это? Всякая вещь полезна, хотя мы и не знаем цели. Как, вошедши в лечебницу и увидев множество приготовленных инструментов, ты удивляешься их разнообразию, хоть и не знаешь их употребления; так сделай и в отношении к природе: видя множество животных, трав, растений и других вещей, которых употребления не знаешь, подивись их разнообразию, и изумись великому художнику Богу за то, что Он и не все открыл тебе, и не все оставил сокровенным. Не все оставил Он сокровенным, чтобы ты не сказал, будто существующее оставлено без Промысла; не все сделал тебе известным, чтобы великое знание не надмило тебя гордостью. Так и первого человека злой демон низверг обещанием большего знания, а лишил того, какое у него было. Поэтому и Премудрый советует так: "Через меру трудного для тебя не ищи, и, что свыше сил твоих, того не испытывай. Что заповедано тебе, о том размышляй" (Сир. 3:21-22); потому что большая часть дел Божьих сокровенна. И далее: "тебе открыто очень много из человеческого знания" (Сир. 3:23). А это сказал он в утешение тому, кто скорбит и сетует, что не все он знает; и то, говорит, что дано тебе знать, гораздо выше твоего разума; и это узнал ты не сам собой, а наученный от Бога. Будь же доволен данным богатством, и не ищи большего, поблагодари за то, что получил; не ропщи из-за того, чего не получил; прославляй (Бога) за то, что знаешь, и не соблазняйся из-за того, чего не знаешь. То и другое Бог устроил на пользу; одно открыл, а другое скрыл - для твоего спасения. Итак, один способ богопознания, из рассматривания природы, может, как я сказал, занять нас на много дней. Впрочем, чтобы рассмотреть с точностью устройство и одного человека (с точностью, говорю, возможной для нас, а не с совершенной точностью: ибо, хотя мы сказали о многих свойствах вещей, но есть гораздо более и других непостижимых, которые знает создавший Бог, а мы не знаем всех их); итак, чтобы с точностью рассмотреть все устройство человека и открыть премудрость в каждом члене, разделение и положение нервов, жил, артерий, и устройство всего прочего, для этого раскрытия не достало бы нам и целого года. Посему окончим здесь это рассуждение, и, дав случай трудолюбивым и любознательным на основании сказанного рассмотреть и прочие части природы, обратим слово к другому предмету, который также может показать божественное промышление. Какой же это - другой предмет? Тот, что Бог, вначале созидая человека, даровал ему естественный закон. Что такое естественный закон? Бог запечатлел в нас совесть, и познание добра и зла сделал врожденным. Нам не нужно учиться, что блуд есть зло, а целомудрие - добро; мы знаем это от начала. И для удостоверения, что мы знаем это от начала, Законодатель давая впоследствии законы, и сказав: "не убей" (Исх. 20:13), не прибавил, что убийство есть зло, а сказал просто: "не убей"; Он только запретил грех, а не учил о нем. Почему же, сказав: "не убей", Он не прибавил, что убийство есть зло? Потому что совесть предварительно научила нас этому, и Он говорит об этом как уже со знающими и разумеющими. Но когда говорит о другой заповеди, не открытой нам совестью, тогда не только запрещает, но и прилагает и причину. Так, полагая закон о субботе, и говоря: "в день седьмой не делай никакого дела", Он присовокупил и причину покоя. Какую? "почил в день седьмой Бог от всех дел Своих, которые делал" (Исх. 20:10-11; Быт. 2:2); и еще: "ты был рабом в Египте" (Второз. 24:18). Почему же, скажи мне, к заповеди о субботе он присовокупил и причину, а касательно убийства не сделал ничего такого? Потому, что та не из первоначальных и не открыта нам совестью, но есть заповедь частная и временная - поэтому она и отменена впоследствии, - а заповеди необходимые и составляющие основание нашей жизни суть: "не убей, не укради, не прелюбодействуй". Поэтому он не прилагает к ним причины и не вводит учения, но довольствуется простым запрещением.

4. Впрочем, не из этого только, но и из другого попытаюсь доказать вам, что человек от природы получил познание добра. Адам сделал первый грех, и после этого греха тотчас скрылся. Если бы он не знал, что сделал что-то злое, то для чего бы стал скрываться? Еще не было ни письмен, ни закона, ни Моисея: как же он узнал грех и скрывается; и не только скрывается, но, еще будучи обвиняемым, пытается сложить вину на другого, и говорит: "жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел" (Быт. 3:12)? И эта опять слагает вину на другого, на змия. Посмотри же на премудрость Божью. Когда Адам сказал: "голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся" (Быт. 3:10), Бог не тотчас обличил его в деле и не сказал: почему ты вкусил от древа? - но как? "Кто сказал тебе", говорит Он, "что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть" (Быт. 3:11)? Бог и не умолчал, и не обличил его прямо: не умолчал, чтобы вызвать его к признанию в грехе; не обличил прямо, чтобы не все было делом Божьим и человек не лишился прощения, которое даруется нам за раскаяние. Потому Бог и не высказал прямо причины, от которой произошло познание (греха), но начинает речь в виде вопроса, оставляя человеку возможность дойти до признания. То же самое можно видеть опять на Каине и Авеле. Они первые принесли Богу начатки трудов своих. Мы хотим доказать примером не только зла, но и добра, что человек (по природе) знает то и другое. Человек знает, что грех есть зло, - это показал Адам; а что он знает также, что добродетель есть добро, это опять показал Авель. Он принес свою жертву не по чьему-либо наставлению, и не по внушению закона, который говорил бы тогда о начатках, но наученный сам собой и совестью. Не свожу речи далее, но занимаюсь первыми людьми, когда еще не было ни письмен, ни закона, ни пророков, ни судей, но один Адам с детьми, - для того, чтобы ты узнал, что познание добра и зла первоначально вложено в природу человека. Откуда бы иначе узнал Авель, что доброе дело - приносить жертву, доброе дело - почитать Бога и благодарить за все? Что же, скажешь, Каин разве не принес жертвы? Принес и он: но не так (как Авель). И отсюда опять открывается познание, внушаемое совестью: Каин, когда по зависти вознамерился убить почтенного (Богом) брата, скрывает это коварное намерение, и что говорит? "Пойдем на поле" (Быт. 4:8). С виду одно - личина дружелюбия; а в мысли другое - намерение братоубийства. Если бы Каин не знал, что это намерение - злое: для чего бы стал скрывать его? И по совершении убийства, когда Бог спрашивал его: "где Авель, брат твой"? - он опять говорит: "не знаю; разве я сторож брату моему" (Быт. 4:9)? Почему же он не признается? Не ясно ли, что он сильно осуждает сам себя? Как отец его скрылся, так и он не признается; а после обличения сам же говорит: "наказание мое больше, нежели снести можно" (Быт. 4:13). Но язычник не принимает этого; побеседуем же и с ним, и, что сделали мы относительно природы, сразившись с язычниками не только Писанием, но и умозаключениями, то же будем делать теперь и касательно совести. И Павел также, сражаясь с ними, употребил этот способ доказательства. Что же говорят они? Нет у нас, говорят, врожденного закона в совести; Бог не положил его в природе. С чего же, скажи мне, с чего их законодатели написали законы о браке, об убийствах, о завещаниях, о залогах, о не притеснении ближних и о многом другом? Нынешние законодатели, может быть, научились от предшественников, эти от прежних, а эти опять от древнейших: но от кого научились те, которые вначале и первые издали у них законы? Не ясно ли, что от совести? Ведь они не могут сказать о себе, что были с Моисеем, - что слушали пророков: как этому быть, когда они язычники? Отсюда очевидно, что на основании закона, дарованного Богом человеку вначале, при сотворении, на основании его они и постановили законы и изобрели искусства и все прочее. И искусства так же изобретены, т. е. первые люди дошли до них по внушению природы. Так произошли и судилища, так установлены и наказания; о чем говорит и Павел. Многие из язычников хотели спорить, и говорили: как Бог будет судить людей, живших прежде Моисея? Не послал еще Он законодателя, не дал закона, не послал ни пророка, ни апостола, ни евангелиста: как же будет взыскивать с них? Поэтому Павел, желая показать, что они имели врожденный закон и хорошо знали что должно делать, сказал вот что: "ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах". Как это - без письмен? "о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую) в день, когда, по благовествованию моему, Бог будет судить тайные дела человеков через Иисуса Христа" (Римл. 2:14-16).И еще: "те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся" (Римл. 2:12). Что значит " вне закона и погибнут "? Значит не закон осудит их, а мысли и совесть. А если бы они не имели закона в совести, то им не следовало бы за грехи погибать: как же иначе, если они "не имея закона, согрешили"? Но словом – "не имея закона" апостол выражает не то, будто они вовсе не имели закона, но - что не имели закона письменного, закон же естественный имели. И еще: "слава и честь и мир всякому, делающему доброе, во-первых, Иудею, потом и Еллину" (Римл. 2:10).

5. Так говорит (апостол), рассуждая о прежних временах, протекших до пришествия Христова. Еллином называет здесь не идолослужителя, но поклоняющегося единому Богу, только не связанного иудейскими обрядами, т. е. субботами, обрезанием и разными очищениями, а живущего весьма мудро и благочестиво. И опять, рассуждая о том же, говорит: "скорбь и теснота всякой душе человека, делающего злое, во-первых, Иудея, потом и Еллина" (Римл. 2:9). И здесь еллином он называет человека, свободного от соблюдения иудейских обрядов. Если же такой человек ни закона не слыхал, ни с иудеями не обращался, то почему постигнет его ярость, и гнев, и скорбь за дела худые? Потому, что он имел совесть, которая внутри говорила ему, наставляла и учила его всему. Из чего это видно? Из того, что он сам наказывал других за преступления, издавал законы, учреждал судилища. Это самое показывая, Павел сказал о людях порочных: "они знают праведный суд Божий, что делающие такие дела достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют" (Римл. 1:32). А из чего, скажешь, узнали они, что воля Божья такова, чтобы живущие нечестиво наказываемы были смертью? Из чего? Из того, почему они сами осуждали других согрешающих. В самом деле, если ты не почитаешь злом убийство, то, поймав убийцу, не казни его своим судом; если не почитаешь злом прелюбодеяние, то, когда попадется прелюбодей, оставь его без наказания. Если же ты против чужих грехов и пишешь законы, и определяешь наказания, и бываешь строгим судьей, то, какое можешь получить извинение в собственных твоих грехах, говоря, будто ты не знал, что должно делать? И ты прелюбодействовал, и он: почему же его наказываешь, а себя считаешь достойным прощения? Если бы ты не знал, что прелюбодеяние есть зло, не надлежало бы наказывать и другого; если же другого наказываешь, а себя считаешь неподлежащим наказанию, то согласно ли с разумом об одинаковых грехах произносить неодинаковый приговор? За это самое обвиняя, Павел сказал: "неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие дела и сам делая то же" (Римл. 2:3). Нет, это не так. Тем судом, говорит, какой ты произнес на другого, и тебя Бог осудит тогда: ведь, конечно, не ты только справедлив, а Бог - несправедлив! Если же ты не оставляешь без внимания проступков другого, то как оставит Бог? Если ты исправляешь грехи других, то, как Бог не будет исправлять тебя? Если же Он не тотчас посылает на тебя наказание, не надмевайся этим, но тем более страшись. Так повелел и Павел: "или пренебрегаешь богатство благости, кротости и долготерпения Божия, не разумея, что благость Божия ведет тебя к покаянию" (Римл 2:4). Не для того, говорит он, Бог долго терпит, чтобы ты сделался хуже, но чтобы раскаялся; если же не хочешь, - Его долготерпение послужит основанием к большому наказанию твоей нераскаянности. И это самое, показывая, апостол сказал: "но, по упорству твоему и нераскаянному сердцу, ты сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога, Который воздаст каждому по делам его" (Римл 2:5-6). Итак, поелику Бог воздаст каждому по делам, и вложил в нас естественный закон, а потом дал и писанный, для того, чтобы за грехи наказывать, а за добродетели увенчать; то будем устраивать дела свои с великой тщательностью, как готовящиеся предстать некогда перед страшное судилище, зная, что не получим никакого прощения, если, при законе естественном и писанном, после такого наставления и непрерывного увещания, вознерадим о своем спасении.

6. Хочу опять поговорить с вами о клятвах, но стыжусь. Не тяжело мне говорить вам день и ночь одно и то же, но боюсь, чтобы, проследив за вами столь много дней, не обвинить мне вас в великой беспечности тем, что нужно вам постоянно напоминать о таком легком деле. Да не только стыжусь, но и боюсь за вас, потому что непрерывное наставление внимательным полезно и спасительно, а нерадивым вредно и опасно. Чем чаще слышит кто, тем большее навлекает на себя наказание, если не исполняет слышанного. За это-то упрекая иудеев, Бог и сказал: "посылал к ним рабов Моих, пророков, посылал с раннего утра, но они не слушали" (Иер. 29:19). Правда, мы делаем это ради великого попечения (о вас); но боимся, чтобы это увещание и этот совет не восстали против всех вас в тот страшный день (суда), потому что, если и самое дело легко, и напоминают о нем непрестанно, то, что можем мы сказать в свое оправдание? И какой ответ избавит нас от наказания? Скажи мне: если ты дашь кому взаймы денег, не напоминаешь ли об этом займе должнику всякий раз, как с ним встретишься? Так поступи и здесь: каждый из вас пусть считает ближнего должником себе, обязанным вместо денег исполнять эту заповедь, и при встрече с ним пусть напоминает ему об уплате долга, зная, что не малая угрожает нам опасность, если нерадим о братьях. Поэтому и не перестаю говорить одно и то же: боюсь я, чтобы не услышать в тот день: "лукавый раб и ленивый, надлежало тебе отдать серебро мое торгующим" (Матф. 25:26-27). Вот я и отдавал его не раз и не два, но многократно; ваше уже дело представить и прибыль; а прибыль от слушания есть исполнение (слышанного) на деле, потому что отдаваемое - Господне. Итак, примем не с небрежением, но тщательно сохраним этот залог, чтобы возвратить его в тот день с великой прибылью. Если ты не склонишь и других к той же добродетели, то услышишь тот же голос, какой услышал закопавший талант в земле. Но дай Бог услышать вам не этот, а другой голос, который обратил Христос к сделавшему прибыль: "хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю" (Матф. 25:21). И мы услышим этот голос, если окажем такое же, как он, усердие; а такое усердие окажем мы, если исполним то, о чем говорю. Вышедши отсюда, пока у вас еще живо слышанное, увещевайте друг друга, и как расстаетесь все вы с пожеланием здравия, так и уходи каждый домой с увещанием и говоря ближнему: помни и смотри, как бы тебе соблюсти эту заповедь; тогда мы, конечно, будем иметь успех. Если и друзья отпустят тебя с таким советом, и жена, когда будешь ты дома, станет напоминать о том же, и, когда будете одни, с вами неотлучно будет слово наше - мы скоро бросим эту дурную привычку. Знаю, что вы удивляетесь, почему я так забочусь об этой заповеди; но исполните, что приказано, и тогда скажу причину. Теперь пока вот что скажу: заповедь эта - закон божественный, и преступать ее не безопасно. Если же увижу, что она исполнена, скажу вам и другую причину, не меньшую первой, чтобы вы знали, что я справедливо так забочусь об этом законе. Но время уже окончить слово молитвой. Скажем же все совокупно: Боже, не хотящий смерти грешника, но чтобы обратиться и живым быть ему (Иез.3:11), сподоби нас исполнить и эту и все прочие заповеди, и таким образом предстать престолу Христа Твоего, дабы, получив великое дерзновение, наследовать нам царствие во славу Твою: ибо Тебе подобает слава, с единородным Твоим Сыном и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

О СТАТУЯХ

БЕСЕДА ТРИНАДЦАТАЯ.

Еще благодарение Богу за прекращение печали и воспоминание о тех, которые по случаю мятежа схвачены и наказаны; потом еще исследование о сотворении человека и о том, что он получил естественный закон; и о совершенном воздержании от клятв.

С ТОГО же начала и тем же вступлением, которыми начал я вчера и третьего дня, начну и сегодня; скажу и ныне: благословен Бог! Какою видели мы прошедшую среду, и какою видим теперь настоящую? Какой мрак был тогда, и какая тишина теперь? В тот день в городе происходило ужасное то судилище, потрясало сердца всех, и день делало ничем не лучше ночи, не потому, чтобы потухнул свет, но потому, что уныние и страх помрачили ваши глаза. Поэтому, чтобы получить нам еще большее удовольствие, хочу рассказать немногое из того, что тогда случилось. Притом нахожу рассказ об этом полезным и для вас и для всех потомков; ведь и спасшимся от кораблекрушения приятно вспомнить о волнах, о буре и ветрах, когда приплывут они в пристань; и впавшим в болезнь весело, после болезни, рассказывать другим о лихорадках, которые едва не довели их до смерти. В самом деле, когда пройдут несчастия, рассказ о них имеет приятность, потому что душа тогда уже не боится, напротив, вкушает еще большее удовольствие, и воспоминание о прошедших несчастиях всегда дает лучше видеть настоящее благополучие.

Когда большая часть города от страха и грозы той переселилась в пустыню и пещеры, и в места сокровенные, потому что страх отовсюду гнал их; когда в домах не стало женщин и на площади не было мужчин, а едва показывались двое или трое идущие по ней друг с другом, и то как будто бродящие мертвецы: тогда ходили мы в судилище, чтобы видеть конец дела, и увидев там собранными остатки города, более всего подивились тому, что, несмотря на множество стоявших у дверей, была глубочайшая тишина, как будто не было никого; все смотрели друг на друга, и никто не смел ни спросить стоявшего подле, ни выслушать что от него. Каждый подозревал ближнего, потому что многие уже, сверх всякого чаяния, схвачены были на самой площади и содержались внутри судилища; и все мы вместе взирали на небо, в безмолвии воздевали руки, ожидая высшей помощи и умоляя Бога, да поможет Он подсудимым, да смягчит сердца судей и приговор сделает милостивым. И как видящие с земли погибающих от кораблекрушения придти к ним, подать руку и спасти от погибели не могут, будучи удерживаемы волнами, а только издали с берега простирают руки, и со слезами умоляют Бога помочь утопающим; так и здесь все в безмолвии мысленно призывали Бога, умоляя, чтобы Он простер руку к подсудимым, как бы погибающим в волнах, и не допустил ладье потонуть и приговору судей разразиться полнейшим кораблекрушением. Так было пред дверьми. Когда же вошли мы во внутренность двора, увидели еще другое, более того ужасное, - воинов, которые, вооруженные мечами и палицами, охраняли тишину вокруг заседающих внутри судей. Так как все близкие к подсудимым - жены и матери, и дочери, и отцы, стояли пред дверьми судилища, то, чтобы, когда приходилось кого отводить на смерть, никто, будучи поражен зрелищем несчастия, не произвел какого-либо шума и беспорядка, воины пугали всех издали, наперед поражая страхом их сердце.

Но вот что всего трогательнее: мать и сестра одного из допрашиваемых на суде сидели в самом преддверии судилища, распростершись на земле и представляя из себя общее зрелище для всех предстоящих, закрывая лица, и сохраняя стыдливость настолько, насколько позволяла лишь крайность несчастия; не было при них ни служанки, ни соседки, ни приятельницы, ни другой какой сродницы, но одни, в бедных одеждах, среди такого множества воинов трепетали, повергшись на земле у самых дверей; страдали больнее самих подсудимых, слыша голос палачей, звук ударов, вопли бичуемых, страшную угрозу судей, и из-за каждого наказываемого терпели более жестокие мучения, нежели сами наказываемые. Так как в показаниях других заключалась опасность улики в виновности (подсудимых); то они (мать и дочь) лишь только примечали, что кто-нибудь ударами понуждается указать на виновных и издает плачевные вопли, взирая на небо, молили Бога дать ему силу и терпение, чтобы безопасности близких им не погубила слабость других, не могших вынести жестокой боли от ударов. И здесь опять было то же, что с застигнутыми бурею. Как те, лишь только увидят натиск волны издали поднимающийся и мало помалу возрастающий, и грозящий потопить судно, еще раньше, нежели волна приблизится, почти умирают от страха; так и эти, лишь только слышали разносившиеся голоса и вопли, боясь, чтобы изнемогшие в пытках, быв понуждаемы делать показания, не оговорили кого из их сродников, видели пред глазами у себя тысячи смертей. И можно было видеть пытки внутри (судилища) и пытки вне его; тех (подсудимых) мучили палачи, а этих (жен и сестер) сила природы и сердечное сочувствие; и внутри был плач, и вне плач: внутри (плач) виновных, вне - их родных. Впрочем, не только эти, но и сами судьи плакали в душе, и страдали сильнее всех, будучи вынуждены производить такое горестное дело.

2. А я, сидя там и смотря на то, что и жены, и девы, не выходившие из дома, теперь сделались предметом общего зрелища для всех, и почивавшие на мягких постелях лежали на земле, и пользовавшиеся услугами стольких служанок, евнухов и всякою другою роскошью теперь, лишась всего этого, припадают к ногам всех, умоляя, чтобы каждый помог подсудимым по мере сил своих, и чтобы от всех была как бы общая складчина милости, - (видя это) я припомнил изречение Соломона: ”суета сует, все суета” (Еккл. 1:2). Да, увидел я исполнившимся на самом деле, как это, так и другое изречение, которое гласит, что ”всякая плоть - трава, и вся красота ее - как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет”

(Ис. 40:6-7). Тогда обличилось бессилие и богатства, и благородства, и знатности, и заступничества друзей, и родства, и всего житейского, - потому что сделанный грех и проступок ниспроверг всю эту помощь. И как мать воробьев, когда похищены будут дети ее, прилетев и нашедши гнездо пустым, не может вырвать похищенных своих птенцов, но, летая около рук птицелова, выражает тем свою печаль; так делали тогда и жены те, когда дети были похищены у них из домов и, как бы в сетях и тенетах, содержались внутри (судилища): они не могли подойти и исхитить узников, но выражали свою скорбь тем, что, распростершись у самых дверей, плакали и вздыхали, и старались быть близ стражи. Это-то видя тогда, я привел себе на мысль будущее страшное судилище, и сказал себе: если теперь, когда судят люди, ни мать, ни сестра, ни отец, ни другой кто, хотя сами и невиновны в учиненных буйствах, не могут освободить подсудимых, - кто же на страшном судилище Христовом защитит нас судимых? Кто осмелится подать голос? Кто освободит влекомых на нестерпимые мучения? Подсудимые были хоть и первыми в городе и цветом благородства, однако рады были бы, если бы кто, взяв у них все, даже, если нужно, и самую свободу, дал им только пользоваться настоящею жизнью. А когда день уже окончился и настал глубочайший вечер, и ожидаем был окончательный приговор, тогда все были еще в большем смятении и молили Бога, чтобы случилось какое-нибудь замедление и остановка, и чтобы судьям внушил Он представить на усмотрение царя то, что было дознано по следствию; может быть, думали, будет какая-нибудь польза от этой отсрочки. И были воссылаемы к человеколюбцу Богу общие от народа молитвы, чтобы Он спас остатки города и не допустил совсем разрушиться ему до основания, и не видно было ни одного, кто бы без слез взывал об этом. И однако ничто из всего этого не тронуло тогда судей, слушавших внутри дело; они имели в виду одно только, - чтобы произвести строгое расследование преступления. Наконец, наложив на виновных оковы и заключив их в железо, отсылали в темницу чрез площадь, и это - людей, которые, содержа коней, управляли общественными играми, считали за собою тысячи других важнейших должностей; затем налагали запрещение на их именье, и на дверях всех их виднелись печати. И жены их, изгоняемые из отеческих домов, все на деле испытывали то же, что жена Иова: они переходили из дома в дом, с места на место, ища пристанища. Да и это было для них не легко, потому что каждый опасался и страшился принять и призреть кого-либо из родственников виновных. При всем том, - пострадавшие были довольны всем этим, потому что не потеряли еще жизни. Ни потеря денег, ни бесчестие, ни такой позор, ни другое что подобное не печалило их: величина несчастия и то, что они потерпели еще менее, нежели как ожидали, расположили душу их к любомудрию. И тогда узнали они, как нетрудна, легка и удобоисполнима для нас добродетель, и что тяжелою кажется она только от нашей беспечности. Эти люди, которые прежде не перенесли бы благодушно небольшой траты денег, теперь, когда были объяты большим страхом, и потеряв уже все свое имение, были в таком расположении, как будто нашли сокровище, потому что не потеряли жизни. Так, если бы в нас было чувство будущей геенны, и мы имели в уме своем те нестерпимые мучения; то, хотя бы отдали мы за законы Божии и имение, и душу, и тело, - не скорбели бы, зная, что приобретаем большее, - избавление от будущих страданий. Может быть, достаточно уже размягчила сердце ваше печальная картина рассказанного, но не тяготитесь. Так как хочу я вдаться в более тонкие мысли и имею нужду в уме более мягком; то и сделал это с намерением, - чтобы, страшным рассказом заставив ум ваш отбросить всю беспечность и, отвлекши его от всего житейского, с большим удобством внедрить в глубину вашей души силу слова.

3. И прежде своей беседой мы достаточно доказали, что в нас лежит естественный закон добра и зла; но, чтобы доказательство было нам яснее, займемся и теперь опять тем же предметом слова. Что Бог при самом сотворении человека создал его знающим то и другое - это показывают люди. Так все мы, когда грешим, стыдимся и подчиненных; и часто господин, идя к развратной женщине и увидев кого-нибудь из более скромных слуг, застыдившись, сходит с этой негодной дороги. Опять, когда другие бранят нас худыми словами, мы называем это обидою и сделавших ее влечем в суд, хотя и сами терпим от этого неприятности. Итак знаем мы, что такое порок и что добродетель.

То же самое и Христос показывая, и объясняя, что Он заповедует не что-либо новое или превышающее нашу природу, но то, что искони уже вложил в нашу совесть, по изречении многих тех блаженств, сказал так: ”во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними” (Мф. 7:12). Не нужно, говорит, многих слов, ни пространных законов, ни разнообразного наставления: воля твоя да будет законом. Хочешь ты получать благодеяния? Облагодетельствуй другого. Хочешь, чтобы тебя хвалили? Похвали другого. Хочешь, чтобы тебя миловали? Помилуй ближнего. Хочешь, чтобы тебя любили? Полюби сам. Хочешь пользоваться первенством? Уступи его прежде другому. Сам будь судьею, сам будь законодателем твоей жизни. И опять: ”что ненавистно тебе самому, того не делай никому” (Тов. 4:15). Это изречение ведет к удалению от греха, а предыдущее к совершению добродетели. ”Что ненавистно тебе самому, того не делай никому”. Не любишь терпеть обиды? Не обижай другого. Не любишь, чтобы тебе завидовали? И сам не завидуй другому. Не любишь, чтобы тебя обманывали? И сам не обманывай другого. Да и во всех вообще случаях, станем только держаться этих двух изречений - и не будем иметь нужды еще в другом наставлении. Знание добродетели вложил Бог в нашу природу, но приведение в дело и исполнение предоставил нашей свободе. Сказанное, может быть, не ясно; так постараюсь сделать его более ясным. Чтобы знать, что целомудрие - добро, для этого нам не нужно рассуждений или наставлений, потому что мы сами по природе имеем это знание, и не требуется ни усилий, ни забот, чтобы разыскать и найти, хорошо ли и полезно ли целомудрие, - напротив, все мы общим голосом признаем это, и никто не сомневается насчет этой добродетели. Так и блуд почитаем злом; и здесь также не нужны нам ни усилия, ни учение, чтобы узнать преступность этого греха; но все мы от природы научены этим суждениям, и хвалим добродетель, хотя и не делаем ее, равно как ненавидим грех, хотя и делаем его. И со стороны Бога величайшим благодеянием было то, что Он нашу совесть и волю расположил любить добродетель, а против греха враждовать, еще до совершения их на деле. Итак, как сказал я, знание о той и о другом положено в совести всех людей, и мы не нуждаемся ни в каком учителе, чтобы узнать о них; но самое исполнение предоставлено уже свободе, старательности и трудам нашим. Почему так? Потому что, если бы (Бог) все сделал даром природы, мы остались бы без венцов и без наград; и как бессловесные за те совершенства, которыми обладают они по природе, не могут получать ни награды, ни одобрения, так и мы не получили бы ничего этого. Совершенства естественные служат к похвале и чести не обладающих, а Того, Кто дал их. Вот почему Бог не предоставил всего природе. С другой стороны, не допустил Он и свободе взять на себя все бремя и знания и исполнения, чтобы она не ужаснулась труда добродетели: напротив, совесть предписывает ей, что делать, а к исполнению этого она сама привносит от себя труды. Так, что целомудрие есть добро, мы знаем без всякого труда: это знание от природы, но соблюсти целомудрие мы не могли бы, если бы не употребляли усилий, не обуздывали похоти, и не предпринимали великого труда; это уже не дано нам от природы, как знание, но требует с нашей стороны усердия и старания. Впрочем, не этим только (Бог) облегчил для нас тяжесть, но еще и другим способом, - допустив, чтобы и из самых совершенств некоторые были у нас естественными. Так, всем нам естественно негодовать вместе с обижаемыми (мы сейчас же становимся врагами обидевших, хотя сами и ничего не потерпели), радоваться с получающими защиту и помощь, скорбеть о несчастьях других, и услаждаться взаимною любовью. Обстоятельства, правда, производят между нами неприязнь; но вообще, мы имеем любовь друг к другу. И указывая на это, один мудрый сказал: ”всякое животное любит подобное себе, и всякий человек — ближнего своего” (Сир. 14:19).

4. Много и других учителей, кроме совести, приставил к нам Бог, как то: родителей к детям, господ к рабам, мужей к женам, наставников к ученикам, законодателей и судей к подначальным, друзей к друзьям. Часто даже и от врагов мы получаем пользы не менее, чем от друзей: когда они укоряют нас в проступках, то побуждают нас, и против воли, к исправлению от них. А столько учителей приставил к нам Бог для того, чтобы нам было легко найти и сделать полезное, так как многие, побуждая нас к этому, не дают нам уклониться от полезного. Если мы пренебрежем родителями, то, убоявшись начальников, наверняка будем скромнее; если и их презрим и будем грешить, то никак не сможем избегнуть упрека совести; если и ее не уважим и не послушаем, то, опасаясь общественного мнения, станем лучшими; если и этого не устыдимся, то врожденный страх пред законами может образумить нас и против воли. Так молодых людей берут на свое попечение и направляют учители и отцы, а возрастных - законодатели и начальники; рабы, как более склонные к беспечности, понуждаются к надлежащей деятельности, кроме сказанных лиц, еще и господами, а жены мужьями; и вообще, у нашего рода много со всех сторон оград, чтобы не увлекаться легко и не впадать в грех. Но сверх всего этого, учат нас и болезни, и несчастные обстоятельства: так, и бедность удерживает, и потеря вразумляет, и опасность смиряет, и многое другое тому подобное. Не страшит тебя ни отец, ни учитель, ни начальник, ни законодатель, ни судия? Не пристыжает тебя друг? Не уязвляет тебя враг? Не вразумляет господин? Не научает муж? Не исправляет тебя совесть? А вот приходит телесная болезнь, и нередко исправляет все; также и потеря делает дерзкого скромным. Еще же важнее то, что великую приносят нам пользу, не только наши собственные, но и чужие несчастия; даже когда сами ничего не терпим, а только видим, что другие наказываются, мы вразумляемся не меньше их. Это бывает и с добрыми делами: как от того, когда злые наказываются, другие делаются лучшими, так и тем, когда добрые делают что-либо хорошее, многие увлекаются к соревнованию им. Так случилось и с избежанием клятв. Многие, видя, что другие бросили эту дурную привычку, стали подражать их усердию и сами одолели этот грех. Поэтому мы тем усерднее опять беремся за то же увещание. Никто не говори мне, что многие исправились; не это требуется, но чтобы все (исправились). Пока не увижу этого, не могу успокоиться. Пастырь (Мф. 18:12-13) имел сто овец, но когда заблудилась одна, он не довольствовался целостью девяноста девяти, пока не нашел заблудшей и не привел опять в стадо. Не видишь ли, что это бывает и с телом? Если ударим обо что и сломим один ноготь, все тело болит с этим членом. Поэтому не говори, что неисправившихся осталось лишь немного, но смотри на то, что эти немногие, не исправившись сами, портят много и других. И один блудник был между коринфянами, однако Павел так стенал, как будто весь город погибал; и весьма справедливо: он знал, что если этот не вразумится, болезнь быстро пойдет своим путем и постигнет других всех. Недавно видел я в судилище знатных мужей связанными и потом ведомыми по площади; и когда некоторые удивлялись чрезмерности этого бесчестия, - "нечему удивляться", говорили другие, "где суд, там не помогает знатность". Следовательно, тем более не поможет знатность там, где будет нечестие!

5. Размышлением об этом станем же возбуждать себя, потому что, если вы со своей стороны не приложите старания, все наши труды будут напрасны. Почему так? Потому что дело учительства не таково, как прочие искусства. Серебряных дел мастер, каким вычеканит сосуд и поставит, таким найдет его и пришедши на другой день. И медник, и мраморщик, и всякий художник, каким оставят свое произведение, таким и найдут опять. Но у нас не так, а совсем напротив; потому что образуем не бездушные сосуды, но разумные души. Поэтому и находим вас не такими, какими оставляем, но после того, как здесь мы с большим трудом настроим вас, исправим, сделаем более усердными, - по выходе отсюда вас со всех сторон окружает множество всяких дел и опять развращает, и причиняет нам еще большее затруднение. Посему прошу и молю, подайте руку содействия нам, и, сколько я здесь стараюсь о вашем исправлении, столько же и вы, выйдя отсюда, покажите заботливости о своем спасении. Если бы возможно было мне за вас делать доброе, а вам получать награду за добрые дела! Я и не беспокоил бы вас так. Но что делать? Это невозможно: (Господь) воздаст каждому по делам его. И вот, как мать, видя дитя в горячке, став при нем, когда оно мучится и горит, со слезами говорит нередко к больному дитяти: о, если бы возможно было мне, чадо, взять на себя твою горячку и на саму себя перенести этот жар; так и я говорю теперь: о, если бы возможно было мне за всех вас потрудиться и сделать добро! Но этого нельзя, нельзя; а каждому необходимо самому дать отчет в своих делах, и не видано, чтобы один наказываем был за другого. Поэтому скорблю и плачу, что когда в тот день вы будете осуждаемы, я не буду в состоянии помочь вам, да и нет у меня такого дерзновения к Богу. А если бы и было у меня дерзновение, - так я не святее Моисея и не праведнее Самуила, о которых, хотя они достигли столь высокой добродетели, Бог сказал, что не могут нисколько пособить иудеям, потому что сам народ предался великой беспечности (Иер. 15:1). Итак, поскольку мы за свои дела и наказываемся и спасаемся, то постараемся, умоляю, исполнить, вместе со всеми прочими, и эту заповедь, чтобы, отошедши отсюда с доброй надеждой, получить нам обещанные блага по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

О СТАТУЯХ

БЕСЕДА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Когда весь народ освободился от беспокойства и стал благодушен, некоторые снова возмутили город, выдумывая ужасные слухи, и были изобличены: посему и сказана эта беседа, с увещанием о клятвах, для чего приведена история об Ионафане, Сауле и Иеффае, и показано, сколько от одной клятвы бывает клятвопреступлений.

НЕ МАЛО дьявол возмутил вчера наш город, не мало и Бог опять утешил нас сегодня, - так что и каждому из нас благовременно сказать пророческие слова: “При умножении скорбей моих в сердце моем, утешения Твои услаждают душу мою” (Пс. 93:19). Впрочем, Бог показал Свое попечение о нас не только тем, что утешил, но и тем, что попустил нам быть возмущенными: никогда я не переставал говорить, и сегодня скажу, что не только прекращение бедствий, но и попущение их бывает по благоволению Божию. Когда (Бог) увидит, что мы склоняемся к беспечности, удаляемся от единения с Ним и ни мало не заботимся о духовном, Он несколько оставляет нас, чтобы мы, вразумившись этим, с большим усердием обратились к Нему. И чему дивишься, что Он делает это с нами, беспечными, когда и Павел той же причине приписывал искушения, и свои, и учеников своих? Посылая к Коринфянам второе послание, он так говорит: “Ибо мы не хотим оставить вас, братия, в неведении о скорби нашей, бывшей с нами в Асии, потому что мы отягчены были чрезмерно и сверх силы, так что не надеялись остаться в живых. Но сами в себе имели приговор к смерти” (2 Кор. 1:8-9). Эти изречения значат: нас постигли столь великие опасности, что мы отчаялись в жизни, и уже не надеялись ни на какую счастливую перемену, но только ожидали смерти (таков смысл слов: “Сами в себе имели приговор к смерти”): однако же, после такой безнадежности, Бог прекратил бурю, отвел тучу и исторг нас из самых врат смерти. Показывая потом, что и допущение до такой опасности было делом великой попечительности, (Павел) упоминает о пользе от искушений; она состояла в том, чтобы постоянно взирать к Богу, а не высокомудрствовать и не превозноситься. Поэтому, сказав, что “сами в себе имели приговор к смерти”, - он указал и причину. Какая же это причина? “Надеяться не на самих себя, но на Бога, воскрешающего мертвых” (ст. 9). Искушения, когда мы спим и падаем духом, обыкновенно пробуждают, и восстановляют, и делают нас благочестивее. Поэтому, когда увидишь, возлюбленный, что искушение то прекращается, то опять настает, не падай духом, не приходи в отчаяние, но имей благие надежды, размышляя с собою так, что Бог предает нас в руки врагов не по ненависти и не по отвращению, но чтобы сделать нас более усердными и более близкими к Нему. Не станем же (ни) унывать, ни отчаиваться в перемене на лучшее, но будем ожидать самого скорого мира, и, предоставив Богу прекращение всех овладевших нами смятений, сами возьмемся опять за свое дело, и предложим обычное поучение. Я хочу опять побеседовать с вами о том же предмете, чтобы вырвать с корнем из души вашей злую привычку к клятвам.

Для этого необходимо снова прибегнуть к той же просьбе. Недавно просил я вас, чтобы каждый, взяв усеченную и еще каплющую теплой кровью главу Иоаннову, так и пошел отсюда домой, и думал, что видит ее пред собою, издающую голос и говорящую: возненавидите моего убийцу - клятву. Чего не сделало обличение, то сделала клятва; чего не мог тиранский гнев, то совершила необходимость исполнить клятву. Тиран, когда обличаем был всенародно в слух всех, благодушно перенес обличение; а как связал себя клятвою, тогда отсек блаженную ту главу. Этого же самого и теперь прошу, и не перестану просить, чтобы мы, куда ни пойдем, уходили с этою главою, и всем показывали ее, вопиющую и осуждающую клятвы. И хотя бы мы были крайне беспечны и нерадивы, но видя, как очи этой главы страшно смотрят на нас и грозят клянущимся, - сдерживаемые этим страхом сильнее всякой узды, легко можем обуздывать и отвращать язык от наклонности к клятвам. Клятва имеет в себе не то одно зло, что, будет ли соблюдена или нарушена, подвергает наказанию связанных ею (чего не бывает ни с одним из прочих грехов), - но и другое, не меньшее. Что же это такое? То, что давшие клятву часто, при всем желании и старании, не могут не нарушить ее. И, во-первых, кто часто клянется добровольно и против воли, бессознательно и с сознанием, по делу, и шутя, а нередко увлекаясь гневом и многими другими страстями, тот неизбежно нарушает клятву. И этому никто не будет противоречить: так ясно и очевидно, что часто клянущийся по необходимости бывает клятвопреступником. Во-вторых, пусть он и не сделал этого по увлечению, невольно и без сознания: но по самому существу дела принужден будет непременно нарушить клятву с сознанием и произвольно. Так, часто бывает, что, когда мы обедаем дома, и кто-нибудь из слуг провинится, жена поклянется высечь его; а муж в свою очередь поклянется в противном, будет стоять наперекор и не уступать: здесь что бы (муж и жена) ни сделали, неизбежно будет клятвопреступление. Как бы они ни желали и ни старались, уже не могут исполнить клятву; но, что бы ни произошло, один из них впадет к клятвопреступление, или даже, наверное, оба; а как это, я сейчас скажу, потому что это-то и удивительно. Поклявшийся высечь слугу или служанку и потом удержанный от этого, и сам нарушает клятву, потому что не делает того, в чем клялся, и того, кто удержит его и воспрепятствует исполнить клятву, делает он виновным в клятвопреступлении, потому что одинаково виновны, как нарушающие клятву, так и поставляющие других в необходимость нарушить ее. Впрочем, это видеть можно не только в домах, но и на площадях, и особенно в боях, когда бьющиеся клянутся друг перед другом - один, что он побьет, другой, что не даст себя побить; один, что стащит одежду, другой, что не позволит этого; один, что взыщет деньги, другой, что не отдаст; и много других, одну другой противоположных, клятв делают в подобных ссорах. Кто не видал этого и в мастерских и школах? Бывает, мастер поклянется, что не позволят ученику есть и пить, пока тот не окончит данного ему дела; то же нередко делает и наставник с юношей и госпожа с служанкой. И вот, как настанет вечер, а дело не кончено, неизбежно бывает - или неисправным умереть с голоду, или поклявшимся - нарушить клятву. Лукавый демон, всегда злоумышляющий против нашего счастья (ведь, тут и стоит он, подслушивая, когда налагают на себя клятвы), давших клятву повергает в беспечность, или делает другое затруднение, чтобы, когда дело не сделается, последовали и побои, и оскорбления, и клятвопреступления, и тысячи других зол. Как дети, с большим усилием тянущие в разные стороны длинную и сгнившую веревку, все падают навзничь, когда веревка перервется, и одни повреждают голову, другие - другую часть тела; так и клянущиеся друг перед другом в противном, когда клятва по неизбежным обстоятельствам будет нарушена, впадают (обе стороны) в бездну клятвопреступления: одни потому самому, что нарушили клятву, другие потому, что прочим подали повод к клятвопреступлению.

2. А чтобы это видно было не только из того, что бывает каждодневно в домах и на площадях, но из самого Писания, расскажу вам одну древнюю историю, близкую к сказанному. Когда на иудеев напали однажды неприятели, и Иоанафан (а это был сын Саулов) одних побил, а других обратил в бегство, - Саул, отец его, желая еще более возбудить войско против остальных и отступить не прежде, как победив всех, сделал противное тому, чего желал, поклявшись, что никто не вкусит хлеба до вечера, - до окончательного поражения врагов его. Что может быть безумнее этого? Надлежало бы утрудившимся и весьма утомленным воинам дать покой, и, когда бы они подкрепились, выслать их против неприятеля; а он поступил с ними жесточе, чем сами враги, наложением клятвы предав их жесточайшему голоду. Опасно клясться и за себя одного, потому что мы много зависим от обстоятельств, но связать волю других насильно нашими клятвами еще опаснее, особенно, когда кто клянется не за одного, двух или трех, а за бесчисленное множество, что Саул сделал тогда так неосмотрительно. Не подумал он ни о том, что из такого бесчисленного множества легко, быть может, хотя один кто-либо преступит клятву, ни о том, что воины, и притом сражающиеся, далеки от любомудрия и не умеют обуздывать чрева, особенно после большого труда. Но все это выпустив из виду, он за целое войско поклялся, как за одного раба, которого можно бы легко удержать. Этим он широко отворил дверь дьяволу, который из этой клятвы в краткое время сплел не два только, не три или четыре, но гораздо более клятвопреступлений. Как если мы совсем не станем клясться, то заграждаем ему всякий вход; так, и произнеся хоть одну клятву, доставляем ему великую свободу устроить тысячу клятвопреступлений. И как сплетающие веревки, если есть у них кому держать за начальный конец, успешнее производят все плетенье, а если некому подержать, не могут взяться и за начало; так и дьявол: когда, сплетая вервия наших грехов, не получит начала от нашего языка, не может и приняться; а лишь только сделаем начало, он, когда мы языком, как рукою, держимся за клятву, с великою свободою выказывает свое лукавое искусство, из одной клятвы слагая и сплетая бесчисленное множество клятвопреступлений, что и теперь сделал он с Саулом. Смотри, какая сеть быстро делается из одной клятвы. Войско проходило чрез дубраву, где был пчельник, и “был там на поляне мед. И вошел народ в лес, говоря: вот, течет мед” (1 Цар. 14:25-26). Видишь ли, какая пропасть? Трапеза устроена без приготовления, чтобы и удобство приступить к ней, и приятность пищи, и надежда скрыть дело - вызвали воинов к нарушению клятвы. Между тем и голод, и труд, и время (вся земля, сказано, обедаше, 1 Цар. 14:25), все влекло тогда к преступлению. И самый вид сотов возбуждал их, расслабляя крепость духа; а приятность и готовность трапезы, равно как и трудность быть уличенными в этом тайном деле, были в состоянии поколебать всякое мужество. Если бы это было мясо, которое надлежало бы варить и жарить, оно не так бы соблазнило их душу, потому что для сварения (варки) и приготовления его к столу они должны бы остановиться, замедлить и подвергнуться опасности быть застигнутыми. Но теперь ничего такого не было; только мед, для (употребления) коего не требовалось никакого подобного труда, но довольно было обмакнуть конец пальца, чтобы вкусить этой пищи, и скрыться. Однако воины воздержали желание и не сказали про себя: какое же нам дело? Разве из нас кто поклялся в этом? Он будет наказан за необдуманную клятву: зачем он клялся? Нет, ничего такого они не подумали, но с великим опасением прошли мимо и устояли, не смотря на то, что столько было для них обольщений: говоря: “Вот, течет мед”и выходили люди говоря (1 Цар. 14:26). Что это - говоря? Они разговаривали между собою, чтобы беседою облегчить скорбь свою.

3. Что же? Если весь народ устоял, то ничего и не случилось более, клятва соблюдена? Нет, не соблюдена, а нарушена. Как и каким образом? Сейчас услышите - и узнаете все лукавство дьявола. “Ионафан же не слышал, когда отец его заклинал народ, и, протянув конец палки, которая была в руке его, обмокнул ее в сот медовый и обратил рукою к устам своим, и просветлели глаза его” (1 Цар. 14:27). Смотри, кого увлек дьявол к нарушению клятвы, - не кого-либо из воинов, а самого сына поклявшегося: он не только хотел устроить клятвопреступление, но замышлял и детоубийство, подготовлял это издалека, и силился вооружить саму природу против себя; и, что сделал некогда с Иеффаем, то же надеялся сделать и теперь. И тот, дав Богу обет заклать первого вышедшего на встречу ему после победы на войне, впал в детоубийство, потому что, как первая встретила его дочь, он и принес ее в жертву, а Бог не остановил этого.

Знаю, что из-за этой жертвы многие из неверных обвиняют нас в жестокости и бесчеловечии; но я могу сказать, что попущение этой жертвы есть доказательство великой попечительности и человеколюбия (Божия), и что, заботясь о нашем роде, Бог не остановил этого заклания. Если бы Он, после того обета и обречения, остановил жертву, многие и после Иеффая, в надежде, что Бог не примет, стали бы делать множество таких обетов и таким путем доходили бы до детоубийства. Но теперь, попустив детоубийству совершиться на деле, Он отвел от него всех людей последующего времени. И что это правда, так - после заклания дочери Иеффая, дабы это событие всегда было памятно и несчастие не предалось забвению, у иудеев стало законом, чтобы девы, сходясь в известное время, сорок дней оплакивали сделанное убийство, и плачем этим возобновляя память о жертве, вразумляли всех потомков и научали, что оно сделано не по воле Божией. Иначе Бог и не попустил бы девам скорбеть и плакать. И что говорю это не по догадке, показало последствие. После этой жертвы никто уже не давал подобного обета Богу. Для того Он этой жертвы не остановил, а ту, которую сам заповедал, - жертву Исаака, остановил, чтобы тем и другим показать, что не услаждается Он такими жертвами. Но злой демон усиливался и теперь сделать такое же ужасное дело: потому-то Ионафана и увлек к нарушению (клятвы). Если бы кто из воинов преступил закон, в этом, казалось ему, не было бы большого зла; ненасытимый человеческими бедствиями и никогда недовольный нашими несчастиями, он не придавал важности тому, если бы совершил простое убийство: напротив полагал, что не сделает ничего великого, если не осквернит руки царевой детоубийством. И что говорю о детоубийстве? Нечистый этот задумал изобрести и еще более ужасное убийство; если бы (Ионафан) согрешил с сознанием и был умерщвлен, произошло бы только детоубийство; но теперь, согрешив по неведению (ведь он и не слышал), и потом быв умерщвлен, оп причинил бы отцу двойную скорбь, потому что этот заклал бы сына и сына нисколько невиновного. Но обратимся к остальному содержанию нашей истории. После того, как Ионафан вкусил, “просветлели глаза его”, - сказано. И здесь обличает (Писание) великое неразумие царя, показывая, что голод почти ослепил всех воинов и на глаза их навел великую тьму. Потом, говорит, один из воинов, увидя (Ионафана), сказал: “И сказал ему один из народа, говоря: отец твой заклял народ, сказав: "проклят, кто сегодня вкусит пищи"; от этого народ истомился. И сказал Ионафан: смутил отец мой землю” (1 Цар. 14:28-29). Что значит “смутил”? смути? Погубил, испортил всех. И вот, когда клятва была нарушена, все молчали, и никто не смел указать на виновного; это также было не малое преступление, - потому что участвуют в грехе не только нарушающие клятву, но и те, которые, зная это, прикрывают.

4. Но посмотрим, что далее. “И сказал Саул: пойдем [в погоню] за Филистимлянами ночью и оберем их до рассвета и не оставим у них ни одного человека. Священник же сказал: приступим здесь к Богу” (1 Цар. 14:36). В древности Бог был вождем во время браней, и без его соизволения никогда не осмеливались (евреи) начинать сражение: война была у них делом благочестия. Если они когда и побеждаемы были, то не от слабости телесной, но от грехов были побеждаемы; а когда и побеждали, то не силою и мужеством, но по благоволению свыше побеждали. И победа и поражение были для них школою и училищем добродетели, и не только для них, но и для врагов их; потому что и для этих явно было, что война с иудеями решалась не оружием, но жизнью и делами воюющих. Зная это и понимая, как непобедим этот народ, и как трудно одолеть его оружием и воинскими хитростями, а можно разве пленить только грехом, мадианитяне нарядили благообразных девиц и, поставив их пред войском (еврейским), увлекали воинов к разврату, чтобы чрез прелюбодеяние отнять у них помощь Божию, что и случилось. Как впали они в грех, то стали для всех удобопобедимыми, и кого не могли одолеть ни оружие, ни кони, ни воины, никакие хитрости воинские, тех связал грех и предал врагам; щиты и копья, и стрелы - все это было бессильно, а красота лица и похотливость души победили этих храбрецов. Поэтому некто увещевает так: “Не засматривайся на чужую красоту… Не выходи навстречу развратной женщине” (Сир. 10: 8,3): “ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый” (Притч. 5:3-4). Блудница любить не умеет, а только коварствует; в ее лобзании - яд, в устах - губительная отрава. Если же это и не тотчас обнаруживается, должно тем более избегать ее, что она прикрыла гибель, носит смерть сокровенную, и не дает усмотреть ее в начале. Итак, кто ищет удовольствия и жизни приятной, тот беги сообщества развратных женщин, потому что они вносят в душу своих поклонников тысячи войн и смятений, возбуждая их всем - и словами и делами - к браням и ссорам. И как самые жестокие враги, так и они все делают и ведут к тому, чтобы повергнуть их в бесславие, в нищету и в крайние бедствия. Как звероловы, раскинув сети, стараются заманить диких животных, чтобы заколоть их; так и эти женщины, раскинув всюду сети любострастия, и глазами, и телодвижениями, и словами завлекают и опутывают своих любовников, и отстают не прежде, как выпив и самую кровь их, а после сами же нападают на них, смеются над их глупостью и много издеваются над ними. И действительно, такой человек достоин не сожаления, а смеха и поругания, так как оказывается глупее женщины, и женщины непотребной. Поэтому и мудрец тот еще увещевает так: “Пей воду из твоего водоема и текущую из твоего колодезя” (Притч. 5:15); и опять: “Пусть беседует с тобою лань любви и жребя твоих наслаждений” (ст.19). Вот что говорит он о жене, живущей в законном браке: зачем оставляешь помощницу и бежишь к наветнице? Зачем отвращаешься от сообщницы в жизни и угождаешь той, которая расстраивает твою жизнь? Эта - твой член и тело, а та - меч острый. Посему, возлюбленные, бегайте прелюбодеяния, и ради настоящих зол, и ради будущего наказания. Быть может кому покажется, что мы уклонились от предмета, но это не уклонение. Мы не просто хотим читать вам истории, но с тем, чтобы исправить каждую из возмущающих вас страстей. Поэтому и делаем частые увещания, предлагая вам разнообразную беседу. Как в таком многолюдстве конечно и болезни разнообразны, и врачевать предстоит не одну только рану, но и многие и различные; то и врачевство учения должно быть разнообразно. Возвратимся же к тому, от чего уклонились мы, чтобы сказать это. “Священник же сказал: приступим здесь к Богу. И вопросил Саул Бога: идти ли мне [в погоню] за Филистимлянами? предашь ли их в руки Израиля? Но Он не отвечал ему в тот день” (1 Цар. 14:36-37). Посмотри на кротость и благость человеколюбивого Бога: не послал молнии, не потряс земли, но, как поступают друзья с друзьями в случае оскорбления, так и Господь поступил с рабом. Он только умолчал, и этим молчанием выразил и высказал ему весь гнев. Сознал это Саул и сказал: “Тогда сказал Саул: пусть подойдут сюда все начальники народа и разведают и узнают, на ком грех ныне? ибо, - жив Господь, спасший Израиля, - если окажется и на Ионафане, сыне моем, то и он умрет непременно” (1 Цар. 14:38-39). Видишь ли опрометчивость? Царь видел, что первая клятва нарушена, и не вразумляется этим, а прибавляет еще и другую. Посмотри и на коварство дьявола. Он знал, что сын, если будет уличен и привлечен к суду, самым видом может тотчас тронуть отца и смягчить гнев царя: поэтому опять поспешил связать душу Саула другой клятвой, чтобы держать его как бы на двойной цепи, и не давать ему быть властным в собственной воле, но со всех сторон нудить его к беззаконному убийству. Еще не был открыт виновный, а Саул уже сделал решение; еще не знал он преступника, а осудил; отец сделался палачом, и, прежде расследования, произнес обвинительный приговор: что может быть безрассуднее этого?

5. Итак, когда Саул сказал это, народ еще более убоялся, и были все в трепете и сильном страхе; а дьявол радовался, приведши всех в смятение. “Но никто, - сказано, - не отвечал ему из всего народа. И сказал [Саул] всем Израильтянам: вы станете в рабство, а я и сын мой Ионафан станем в рабство”[1] (1 Цар. 14:39-40). Это значит: раздражая против себя Бога тем, что не выдаете виновного, вы ничего другого не сделаете, как только предадите себя врагам и из свободных станете рабами. А вот и другая несообразность от клятвы: следовало бы, если он хотел отыскать виновного, ничем таким не грозить и не привязывать наказания к клятве, чтобы воины, будучи свободны от страха, скорее обнаружили виновного; а он, от гнева и сильного неистовства, с прежним безрассудством опять сделал противное тому, чего хотел. Что много говорить? Он предоставил дело жребию - и Саул и Ионафан метают жребий. “Тогда сказал Саул: бросьте жребий между мною и между Ионафаном, сыном моим. и пал жребий на Ионафана. И сказал Саул Ионафану: расскажи мне, что сделал ты? И рассказал ему Ионафан и сказал: я отведал концом палки, которая в руке моей, немного меду; и вот, я должен умереть”(1 Цар. 14:42-43). Кого бы не тронули, кого бы не привели в жалость слова эти? Подумай, какую же бурю Саул терпел, когда раздиралась его внутренность и открывалась пропасть с той и с другой стороны: однако он и этим не вразумился, но что говорит? “Пусть то и то сделает мне Бог, и еще больше сделает; ты, Ионафан, должен сегодня умереть!” (ст.44). Вот еще третья клятва, и не просто третья, но с большим сокращением времени; он не сказал просто: “умрешь”, но – “сегодня. Спешил, очевидно, спешил дьявол понуждать и увлекать его к этому беззаконному убийству: потому не допускает и дать отсрочку приговору, чтобы замедлением как-нибудь не было исправлено зло. “Но народ сказал Саулу: Ионафану ли умереть, который доставил столь великое спасение Израилю? Да не будет этого! Жив Господь, и волос не упадет с головы его на землю, ибо с Богом он действовал ныне” (ст.45). Вот и народ поклялся в другой раз, и поклялся в противном царю. Теперь припомните веревку, которую тянут дети, - как обрывается она, и тянущих роняет навзничь. Поклялся Саул, не раз и не два, но многократно; вопреки ему поклялся народ, и заспорил: неизбежно клятве быть нарушенною, потому что нельзя же всем им выполнить свои клятвы.

И не говори мне о конце этого дела, а подумай, сколько здесь зарождалось бедствий и как дьявол подготовлял несчастное дело и возмущение Авессаломово. Если бы царь захотел настоять и выдержать клятву, весь народ восстал бы и произошло ужаснейшее возмущение; опять, если бы сын, для своего спасения, захотел предаться войску, он тотчас сделался бы отцеубийцею. Видишь, как от одной клятвы произошли бы и возмущение, и детоубийство, и отцеубийство, и междоусобная война и брань, и убийства, и кровопролитие, и тысячи трупов! Если бы произошло сражение, то, может быть, и Саул, и Ионафан были бы убиты, пало бы много и воинов; и таким образом ничья клятва не пришла бы в исполнение. Посему не смотри на то, что этого не случилось, а подумай о том, что самое существо дела принуждало к этому, только народ одержал верх. Теперь исчислим, сколько произошло клятвопреступлений. Первая клятва Саула нарушена сыном; вторая и третья об умерщвлении сына - самим Саулом. Народ, по-видимому, выполнил свою клятву: но, если обсудить дело с точностью, то и народ весь подлежит вине клятвопреступления, потому что, не выдав отцу сына, принудил отца Ионафанова нарушить клятву. Видишь, сколько людей одна клятва повергла в клятвопреступление, волею или неволею! Сколько причинила бедствий! Сколько произвела убийств!

6. Начиная беседу, я обещал доказать, что в случае противоположных клятв неизбежно клятвопреступление; но раскрытие истории доказало гораздо более, нежели я предполагал: она представила не одного, не двух и не трех человек, но целый народ; не одну, не две и не три клятвы нарушенных, но гораздо более. Можно бы рассказать и другую историю, и показать из нее, как одна клятва произвела несчастие еще более жестокое и великое: в самом деле, одна клятва причинила и пленение городов, жен и детей, и опустошение огнем, и нашествие варваров, и осквернение святыни, и бесчисленное множество других более ужасных бедствий всем иудеям. Но вижу, что слово становится пространным: поэтому прекратив, здесь передачу этой истории, прошу вас, вместе с повествованием о главе Иоанновой, рассказывать друг другу и об умерщвлении Ионафана, и о погибели целого народа, хотя не совершившихся на деле, однако долженствовавших быть по силе клятвы; - напоминать об этом (во избежание клятв) и дома, и на площади, и женам, и друзьям, и соседям, и всем вообще людям, и не думать, будто достаточное для нас оправдание, если сошлемся на привычку. Что это только отговорка и предлог, и грех происходит не от привычки, а от беспечности, постараюсь вам доказать тем, что уже случилось.

Закрыл царь городские бани и не позволил никому мыться и никто не осмелился преступить закон, ни жаловаться на такое распоряжение, ни ссылаться на привычку; но, хотя находящиеся в болезни, и мужчины и женщины, и дети, и старцы, и многие, едва освободившиеся от болезней рождения, жены, все часто нуждаются в этом врачевстве, однако, волею и неволею, покоряются повелению, и не ссылаются ни на немощь тела, ни на силу привычки, ни на то, что наказываются за чужую вину, ни на другое что-либо подобное, но охотно несут это наказание, потому что ожидали большего бедствия, и молятся каждый день, чтобы на этом остановился царский гнев. Видишь, что где страх, там привычка легко бросается, хотя бы она была весьма долговременная и сильная! Не мыться, ведь, тяжело: как ни любомудрствуй, тело выказывает немощь свою, когда от любомудрия душевного не получает никакой пользы для своего здоровья. А не клясться - дело весьма легкое, и не причинит никакого вреда ни телам, ни душам, но доставит еще много пользы, великую безопасность, обильное богатство. Как же не странно - по повелению царя переносить самую тяжелую вещь, а когда Бог заповедует не тяжкое и не трудное дело, но совершенно легкое и удобное, показывать небрежность и презорство, и ссылаться на привычку? Не будем, умоляю вас, не будем до такой степени нерадивы о своем спасении, но убоимся Бога, как боимся человека. Знаю, что вы ужаснулись, слыша это: но ужаснее не воздавать Богу даже и такой чести (как людям), и, исполняя строго царские законы, попирать божественные, нисшедшие с небес, и заботу о них почитать излишнею. Какое же, наконец, будет нам извинение, какое прощение, когда и после такого увещания остаемся в том же грехе? Это увещание начал я с самым началом несчастья, постигшего наш город; и вот, оно готово кончиться, а мы не исполнили еще и одной заповеди. Как же мы будем просить избавления от постигших нас зол, не могши исполнить и одной заповеди? Как станем ожидать счастливой перемены? Как будем молиться? Какими устами призывать Бога? Если исполним закон, получим великое удовольствие, когда царь умилостивится над городом; но если останемся в беззаконии, отвсюду будет нам стыд и позор, что хотя Бог прекратил опасность, мы остались при той же беспечности. О, если бы возможно было мне обнажить души многоклянущихся и выставить им пред глаза раны и язвы, которые они каждодневно получают от клятв! Тогда нам не нужно было бы предлагать увещание или совет, потому что вид этих ран, сильнее всякого слова, мог бы и крепко привязанных к этой злой привычке отвести от греха. Но если и невозможно глазам, то разуму возможно представить позор их души, и показать, как она загнила и повреждена. “Ибо, - сказано, - как раб, постоянно подвергающийся наказанию, не избавляется от ран, так и клянущийся непрестанно именем Святаго не очистится от греха” (Сир. 24:10). Невозможно, невозможно, чтобы уста, привыкшие клясться, не нарушали часто клятвы. Поэтому молю всех изринуть из души эту гибельную и злую привычку, и украситься иным венцом. И как везде поют о нашем городе, что он первый из всех во вселенной украсился именем христиан; так дайте всем говорить, что Антиохия, одна между всеми городами во вселенной, изгнала клятвы из своих пределов. Кроме того, если это случится, она не только сама увенчается, но и в других городах возбудит ревность к тому же. И как имя христиан, начавшись отселе, как из некоего источника, распространилось по всей вселенной, так и это доброе дело, получив здесь корень и начало, сделает вашими учениками всех людей, населяющих землю, так что будет вам двойная и тройная награда - и за собственные добрые дела, и за научение других. Это будет для вас блистательнее всякой диадемы; это сделает ваш город матерью градов не на земле только, но и на небе, это защитит нас и в тот день, и доставит нам венец правды, который да получим все мы по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Св. Духом, слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[1] Здесь Септуагинта и слав. перев. не согласуются с Синодальным переводом. – ред.

О СТАТУЯХ

БЕСЕДА ПЯТНАДЦАТАЯ.

Еще о бедствии антиохийского народа; также о том, что страх везде полезен и плач благотворнее смеха; и на слова (Писания): “Знай, что ты посреди сетей идешь”, - и о том, что клясться хуже, чем убивать.

НАДЛЕЖАЛО бы и сегодня, и в предшедшую субботу, предложить слово о посте, и никто да не думает, что это сказано неблаговременно. В дни поста, конечно, не нужно увещание и убеждение к нему, так как самое наступление этих дней возбуждает и самых беспечных к подвигу поста. Но поелику многие, готовясь вступить в пост, как раз пред этим самым и предаются особенно объедению и пьянству, как будто чреву их предстоит подвергнуться какой-нибудь продолжительной осаде, и опять, окончив пост, как будто освободясь от продолжительного голода и из жестокого заключения, с великим бесстыдством спешат к трапезам, как бы стараясь безмерным пресыщением опять уничтожить происшедшую от поста пользу; то необходимо было и тогда, и теперь предложить слово о воздержании.

Однако, и прежде не сказали мы ничего такого, и теперь не скажем: страх от настоящего бедствия, и без всякого увещания и совета, в состоянии образумить души всех. Кто так жалок и неразумен, что станет упиваться в такую бурю? Кто так бесчувствен, что, когда город так волнуется и угрожает такое кораблекрушение, не будет бодрствовать и трезвиться, и не исправится этим несчастием лучше всякого совета и увещания? Слово не может сделать столько, сколько делает страх: и это самое можно доказать тем, что случилось ныне. Сколько потратили мы слов, увещевая многих из беспечных и уговаривая оставить зрелища и происходящие от них непотребства? И - они не оставляли, но постоянно до сего дня сходились на беззаконные позорища плясунов, и дьявольское сборище поставили против собрания церкви Божией, и - на здешние псалмопения раздавались тамошние крики, несшиеся с великою силою. Но вот ныне, когда мы молчим и ничего не говорим об этом, они сами закрыли место пляски, и конское ристалище опустело. Перед этим, многие из наших уходили к ним, а ныне все оттуда устремились в церковь, и воспевают нашего Бога.

Видишь, какая польза произошла от страха! Если бы страх не был благом, то ни отцы не приставляли бы надзирателей к детям, ни законодатели начальников к городам. Что ужаснее геенны? Но нет ничего полезнее страха ее, потому что страх геенны приносит нам венец царствия. Где страх, там нет зависти; где страх, там не мучит сребролюбие; где страх, там погашен гнев, усмирена злая похоть, искоренена всякая безумная страсть. И как в доме воина, постоянно вооруженного, не посмеет появиться ни разбойник, ни вор, ни другой подобный злодей; так, когда и страх объемлет души наши, ни одна из низких страстей не может легко войти в нас, но все удаляются и бегут, гонимые отвсюду силою страха. И не эту одну пользу получаем мы от страха, но и другую, гораздо большую этой: он не только отгоняет от нас злые страсти, но и с великим удобством вводит всякую добродетель. Где страх, там и заботливость о милостыне, и усердие к молитве, и слезы теплые и непрерывные, и стенания, выражающие великое сокрушение. Ничто так не истребляет греха, а добродетели не способствует расти и процветать, как непрестанный страх. Поэтому, кто не живет в страхе, тому невозможно быть добродетельным; равно как и живущему в страхе невозможно грешить. Не будем же, возлюбленные, скорбеть и отчаиваться из-за настоящего бедствия, но подивимся изобретательности Божией премудрости. Чем дьявол надеялся разрушить наш город, тем Бог восстановил и исправил его. Дьявол внушил некоторым нечестивым людям поругаться даже над царскими статуями, чтобы разрушить и самое основание города; а Бог это самое происшествие употребил к большему нашему вразумлению, страхом ожидаемой казни изгнав всякую беспечность. И из того самого, что демон устроил, вышло противное тому, чего хотел он: город у нас с каждым днем очищается, и переулки, и перекрестки, и площади свободны стали от блудных и соблазнительных песен; и куда бы кто ни посмотрел, везде молитвы, и славословия, и слезы вместо бесчинного смеха, и любомудрые речи вместо слов срамных; и весь город сделался у нас церковью, потому что закрылись мастерские, и все проводят целый день в молитвах, и единогласно с великим усердием призывают Бога. Какое слово могло бы когда-либо сделать это? Какое увещание? Какой совет? Какая продолжительность времени?

2. Будем за это благодарить, а не роптать и негодовать. Что страх есть благо, видно уже и из сказанного. Но послушай и Соломона, который так любомудрствует о нем, - Соломона, который жил во всякой роскоши и наслаждался великим спокойствием. Что же говорит он? “Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира” (Еккл. 7:2). Что говоришь ты (премудрый), объясни мне? Лучше идти туда, где плач и слезы, стенания, и скорбь, и уныние, нежели туда, где пляски, и кимвалы, и смех, и веселье, и пресыщение, и пьянство? Да, говорит. Почему, скажи мне, и для чего? Потому что там зарождается наглость, а здесь скромность. Кто побывает на пире у человека, который богаче его, тот уже не с прежним удовольствием будет смотреть на свой дом, но со скукой возвратится к жене, со скукой сядет за стол и в тягость будет и слугам, и детям, и всем домашним, оттого, что из-за чужого богатства яснее увидит свою бедность. И худо не это только, но и то, что он часто завидует пригласившему его на пир; и вообще возвращается домой, не получив ничего доброго. Но о плачущих ничего такого сказать нельзя; напротив, (у них) много любомудрия, много скромности. Как только войдет кто в преддверие дома, в котором есть умерший, и увидит мертвеца лежащего безгласным, и жену, рвущую на себе волосы, терзающую ланиты, ломающую руки, тотчас поражается, делается печален, и каждый из сидящих там ни о чем другом не говорит с ближним, как о том, что мы ничто, и что греховность наша - не сказанна. Что может быть разумнее этих слов, которыми мы и бедность своей природы признаем, и нечестие наше обличаем, и настоящее считаем за ничто, произнося, другими, правда, словами, но в той же силе, это чудное и исполненное мудрости, изречение Соломона: “Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, - все суета!” (Еккл. 1:2). Вошедший в дом плачущих тотчас и сам плачет по отшедшем, хотя бы был и враг ему. Видишь, сколько этот дом лучше того? Там он, будучи и другом, завидует; здесь, и будучи врагом, плачет; а этого-то больше всего и хочет Бог, чтобы мы не злорадствовали оскорбившим. Впрочем, не эти только блага можно получить там, но и другие, не меньшие этих; потому что каждый воспоминает там и о своих грехах, и о страшном судилище, и о тех наказаниях, и о суде; и, хотя бы потерпел он от других тысячу зол, и имел домашние неприятности, однако выходит оттуда с врачевством против всех их. Подумав, что, спустя немного, подвергнется тому же и сам он, и все надмевающиеся, что все настоящее, приятное и горькое, кратковременно, он возвращается домой без всякой печали и зависти, с облегченною и окрыленною душой; и таким образом сделается добрее ко всем, снисходительнее, благосклоннее и благоразумнее, - оттого, что страх будущего проник в его душу и истребил все терния. Все это сознавая, и сказал Соломон: “Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира” (Еккл. 7:2). Там рождается беспечность, здесь - беспокойство; там небрежение, здесь - страх, научающий нас всякой добродетели. Если бы страх не был благом, Христос не изрек бы многих и пространных наставлений о тамошнем наказании и мучении. Страх есть не иное что, как стена и ограда, и столп необоримый; а нам и нужно великое ограждение, потому что отвсюду множество засад, как тот же самый Соломон, увещевая, опять сказал: “Знай, что ты посреди сетей идешь и по зубцам городских стен проходишь” (познавай, яко посреде сетей минуеши, и по забралом града ходиши) (Сир. 10:18). О, сколько добра заключает в себе и это изречение! Не меньше, чем и предыдущее!

Напишем же его каждый в уме своем, будем всегда носить в памяти - и не скоро согрешим. Напишем, но наперед изучим его со всем тщанием. Он не сказал: "смотри", “что ты посреди сетей идешь”, но – “знай” (познавай). Почему же сказал: познавай? Сеть, говорит, прикрыта: в том ведь и состоит особенность сети, что опасность не является открыто, и гибель не явна, но сокрыта со всех сторон; поэтому и говорит: познавай. Нужна тебе великая осмотрительность и тщательная осторожность, потому что как дети прикрывают сеть землею, так и дьявол - грехи житейскими удовольствиями. Но познавай, тщательно исследуя, и, если представится прибыль, не смотри только на прибыль, но исследуй тщательно, не скрывается ли грех и смерть в этой прибыли, и если увидишь это, беги прочь. Опять, когда представится наслаждение и удовольствие, не смотри только на удовольствие, но тщательно разведай, не скрылось ли в глубине удовольствия какое беззаконие, и если найдешь, удались. Советует ли кто, льстит ли, услуживает ли, обещает ли почести, или что-нибудь другое, все будем исследовать тщательно и осматривать со всех сторон, нет ли нам какого вреда, нет ли какой опасности от совета, почести, или услуги; не будем увлекаться скоро и необдуманно. Если бы была только одна или две сети, легко было бы остеречься; но послушай, как говорит Соломон, чтобы показать их многочисленность: “Знай, что ты посреди сетей идешь”. Не сказал: "подле сетей ходишь", но – “посреди сетей”. С обеих сторон у нас пропасти, с обеих сторон козни. Пришел иной на площадь, увидел врага - и воспламенился от одного этого взгляда; увидел друга, пользующегося хорошим мнением - и поревновал; увидел бедного - и презрел, возгнушался; увидел богатого - и позавидовал; увидел кого-нибудь обижаемым - и огорчился; увидел обижающего - и вознегодовал; увидел красивую женщину - и пленился. Видишь, возлюбленный, сколько сетей; поэтому и сказал (премудрый): “Знай, что ты посреди сетей идешь”. И дома - сети, и за столом - сети, и в собраниях - сети. Нередко иной по доверчивости скажет необдуманно между друзьями какое-нибудь слово, которого не следовало бы произносить, и причинит такую беду, что разрушит целый дом.

3. Итак, будем рассматривать дела внимательно со всех сторон. Часто и жена бывает сетью для невнимательных, часто - дети, часто - друзья, часто - соседи. Для чего же, скажете, столько сетей? Для того, чтобы мы не стремились долу, но искали горнего. И птиц уловить не легко, пока они летают высоко в воздухе: так и ты, пока будешь стремиться к горнему, не легко будешь уловлен сетью или другою какою хитростью. Дьявол - это птицелов: будь же выше силков его. Взошедший на высоту не станет дивиться житейскому. Когда взойдем мы на вершину горы, нам представляется малым и город, и стены, а люди, ходящие по земле, кажутся как муравьи. Так, когда и ты взойдешь к высоким помыслам любомудрия, ничто на земле не в состоянии будет поразить тебя; но, поелику смотришь ты на небесное, то все будет казаться тебе малым - и богатство, и слава, и могущество, и честь, и все другое тому подобное. Так и Павлу все казалось малым, и блеск настоящей жизни - бесполезнее трупов. Поэтому он и восклицал так: “Для меня мир распят” (Гал. 6:14); поэтому и нас увещевает он, говоря: “О горнем помышляйте” (Кол. 3:2). Горнем? О каком горнем говоришь, скажи мне. О том ли, где солнце, где луна? Нет, говорит. О каком же? Где ангелы, архангелы, херувимы, серафимы? Нет, говорит. Так о каком же? “Где Христос сидит одесную Бога” (Кол. 3:1). Поверим же этому, и будем непрестанно размышлять о том, что, как птичке, попавшей в сеть, нет пользы от крыльев, и напрасно, и тщетно бьет она ими; так и тебе нет пользы от разума, если ты попал под власть злой похоти: сколько бы ни бился, ты - в плену. Для того крылья у птиц, чтобы избегать сетей; для того у людей разум, чтобы избегать грехов. Какое же будем иметь извинение, какое оправдание, когда мы неразумнее бессловесных?

Воробей, раз пойманный в сеть, и из нее улетевший, и лань, попавшая в тенета и потом убежавшая, не легко попадутся в них опять, потому что опыт для того и другой бывает учителем осторожности; а мы, и часто быв уловлены одним и тем же (грехом), впадаем в него же; и, наделенные разумом, не подражаем предусмотрительности и осторожности бессловесных. Сколько раз, наприм., увидя женщину, терпели мы тысячу бед, - возвращались домой с возбужденною похотью, и мучились в течение многих дней; однако не вразумляемся, но, едва уврачевали прежнюю рану, опять впадаем в тот же (грех), уловляемся тою же (похотью), и за краткое удовольствие глаз терпим постоянную и продолжительную скорбь. Но если мы научимся постоянно повторять себе это изречение, то избегнем всех бед. Величайшая сеть - красота женская; или вернее, не красота женская, а сладострастный взгляд. Мы осуждаем вовсе не вещи, а себя и свою беспечность; и не говорим: не будь женщин, но - не будь блудодеяний; не говорим: не будь красоты, но - не будь прелюбодеяния; не говорим: не будь чрева, но - да не будет пресыщения; потому что не чрево рождает пресыщение, а наша беспечность. Не говорим, будто все зло от того, что едим и пьем: не от этого оно, а от нашей беспечности и жадности. Дьявол не ел и не пил - и пал; а Павел ел и пил - и взошел на небо. Сколько, слышу я, говорят: если бы не было бедности! Заградим уста тех, которые ропщут так, потому что говорить это - богохульство. Итак, скажем им: да не будет малодушия; бедность же вносит бесчисленные блага в жизнь нашу; без бедности и богатство бесполезно. Не будем же обвинять ни этого, ни той: бедность и богатство суть оружия, и приведут оба к добродетели, если мы захотим. И как храбрый воин, какое бы не взял оружие, выкажет свою силу; так слабый и робкий затрудняется всяким. А чтобы узнать, что это правда, вспомни Иова, который был и богачом, и бедняком, владел тем и другим оружием, и тем и другим победил. Когда он богат был, говорил: “Двери мои я отворял прохожему”; когда же стал беден, говорил: “Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!”(Иов. 31:32,1:21). Когда богат был, показал много страннолюбия; когда сделался бедным, - много терпения. И ты богат? - покажи великое милосердие; стал беден? - великое терпение и благодушие. Ни богатство, ни бедность не составляют сами по себе зла; но делаются оба таковыми по изволению пользующихся ими.

4. Итак, приучим себя не иметь таких суждений о вещах, и станем винить не дела Божии, но злую волю человеческую. Малодушному и богатство не может принести пользы, великодушному и бедность никогда не повредит.

Познаем же сети, и будем ходить дальше от них; познаем стремнины, и не будем приближаться к ним. Мы будем совершенно безопасны, если станем избегать не только грехов, но и того, что, хоть и кажется безразличным, однако бывает для нас преткновением ко греху. Так, например, смех и шуточные слова не кажутся явным грехом, а ведут к явному греху: часто от смеха рождаются скверные слова, от скверных слов еще более скверные дела; часто от слов и смеха ругательство и оскорбление, от ругательства и оскорбления удары и раны, от ран и ударов смертельные поражения и убийства. Итак, если желаешь себе добра, убегай не только скверных слов и скверных дел, - не только ударов, ран и убийств, но даже и безвременного смеха, даже и шуточных слов; потому что они бывают корнем последующих зол. Поэтому Павел говорит: “Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших. Также сквернословие и пустословие и смехотворство не приличны [вам]” (Еф. 4:29, 5:4); потому что оно, хоть само по себе и кажется незначительным, но бывает для нас причиною великих зол. Опять, роскошество не представляется явным и открытым грехом, но порождает нам много зол - пьянство, неистовство, любостяжание, хищничество. Человек, преданный роскоши и тратящий много, несущий для чрева тяжелые службы, часто вынуждается и красть, и похищать чужое, и захватывать лишнее, и делать насилия. Посему, если избежишь роскошества, то отнимешь повод и к любостяжанию, и к хищничеству, и к пьянству, и к тысяче зол, - заранее отсечешь корень греха. Поэтому и Павел сказал: “Сластолюбивая (вдовица) заживо умерла”(1 Тим. 5:6). Опять, ходить на зрелища, и смотреть на конские ристалища, и играть в кости - для многих не кажется преступлением, но все это вводит в жизнь тысячу зол. Пребывание на зрелищах порождает прелюбодеяние, невоздержность и всякое бесстыдство; от смотренья на конские ристалища заводят споры, брани, удары, обиды, вражды постоянные; любовь к игре часто бывает причиною злословия, убытка, гнева, брани и тысячи других, еще более тяжких, зол. Будем же избегать не только грехов, но и того, что, хоть кажется безразличным, однако мало помалу увлекает нас к этим грехам. Идущий подле стремнины, если и не упадет, так содрогается, и часто от этого содрогания низвергается и падает; так и тот, кто не удаляется от грехов, но ходит близ них, будет жить в страхе, и часто впадать в них. Наприм., засматривающийся на чужую красоту, если и не совершил блуда, так уже возымел похоть и сделался, по суду Христову, прелюбодеем; а часто этою похотью увлекается он в грех и на деле. Будем же держаться вдали от грехов. Хочешь быть целомудренным? Бегай не только блуда, но и нескромного взгляда. Хочешь быть далеким от скверных слов? Избегай не только скверных слов, но и беспорядочного смеха и всякой похоти. Хочешь быть дальше от убийств? Бегай ругательств. Хочешь стать далеко от пьянства? Избегай увеселений и роскошных столов, и с корнем вырви этот порок. Большая сеть - необузданность языка; ей нужна и великая узда. Поэтому и сказал некто: “Опутал себя словами уст твоих, пойман словами уст твоих” (Притч. 6:2).

5. Итак, прежде всех других членов умерим этот (язык), обуздаем его, и изгоним из уст ругательства, и брани, и сквернословие, и злоречие, и злую привычку к клятвам. Слово опять привело нас к тому же увещанию. Хотя вчера я обещал вашей любви не говорить более об этой заповеди; потому что о ней уже довольно говорено было во все предыдущие дни: но что делать? Пока не увижу вас исправившимися, не могу удержаться от увещания. Так и Павел, сказав Галатам: “Впрочем никто не отягощай меня” (Гал. 6:17), снова потом является вместе с ними и беседует. Таково сердце у отцов, - хоть и скажут, что отстанут, но не отстают, пока не увидят детей исправившимися. Слышали вы, что пророк сегодня сказал нам о клятве? “И опять поднял я глаза мои, - говорит, - и увидел: вот летит свиток (в греч. тексте серп). И сказал Он мне: что видишь ты? Я отвечал: вижу летящий свиток; длина его двадцать локтей, а ширина его десять локтей. …Это проклятие… и оно войдет, - говорит, - в дом татя и в дом клянущегося Моим именем ложно, и пребудет в доме его, и истребит его, и дерева его, и камни его” (Зах. 5:1-4). Что означают эти слова, и для чего казнь, поражающая клянущихся, представляется в образе серпа, и серпа летящего? Для того, чтобы видел ты, что невозможно избежать суда и уклониться от наказания: от меча летящего иной, может быть, и уклонится; но от серпа, упавшего на шею и ставшего вместо веревки, не убежит никто; а когда будут у него еще и крылья, то какая, наконец, надежда на спасение? Но для чего ж он скончает (разрушит) “и дерева его, и камни его” клянущегося? Для того, чтобы казнь эта послужила к вразумлению других. Так как клянущийся, по смерти, необходимо будет сокрыт в земле, то разрушенный и обращенный в развалины дом его своим видом будет внушать всем проходящим и видящим не покушаться на то же, чтобы и не потерпеть того же; будет всегдашним обличителем греха умершего. Не так поражает меч, как клятва; не так убивает меч, как удар клятвы. Поклявшийся, хоть и кажется живым, получил уже рану и умер. Как взявший веревку [1], еще прежде нежели выйдет из города, и придет к пропасти [2], и увидит пред собою палача, уже умирает при самом выходе из дверей судилища; так то же бывает и с клянущимися. Будем размышлять об этом, и не станем принуждать братьев к клятве. Что ты делаешь, человек? Заставляешь клясться пред священною трапезою, и там, где лежит Христос закланный, закалаешь брата своего? Разбойники убивают на дорогах, а ты убиваешь сына пред лицом матери - и совершаешь убийство преступнее Каинова! Тот умертвил своего брата в пустыне, и - временною смертью; а ты наносишь брату смерть среди церкви, и - смерть вечную! Ужели для того устроена церковь, чтобы нам клясться? Нет, - для того, чтобы молиться. Ужели для того стоит трапеза, чтобы мы заставляли (других) клясться? Нет, для того стоит она, чтобы разрешили мы грехи, а не вязали.

Но если ты (не стыдишься) ничего другого, так постыдись этой самой книги, которую подаешь для клятвы; раскрой Евангелие, которое, держа в руках, заставляешь ты другого клясться, и, услышав, что Христос говорит там о клятвах, вострепещи и удержись. Что же Он говорит там о клятвах? “А Я говорю вам: не клянись вовсе” (Мф. 5:34). А ты этот закон, запрещающий клятву, делаешь клятвою? О, дерзость! О, безумие! Ты делаешь то же, как если бы кто самого законодателя, воспрещающего убийство, заставил быть помощником в убийстве. Не так стенаю и плачу я, когда слышу, что иных убивают на дорогах, как стенаю и плачу, и содрогаюсь, когда вижу, что кто-нибудь подходит к этой трапезе, полагает на нее руки, прикасается к Евангелию - и клянется. На счет денег ты сомневаешься, скажи мне, и убиваешь душу? Приобретешь ли ты столько, сколько делаешь вреда душе - и своей и ближнего? Если веришь, что этот человек правдив, не налагай на него обязательства клятвы; а если знаешь, что он лжив, не заставляй его совершить клятвопреступление. Но это для того, говоришь, чтобы мне быть вполне спокойным. Нет, когда ты не заставишь клясться, тогда-то и будешь вполне спокоен; а теперь, возвратившись домой, ты постоянно будешь угрызаем совестью, размышляя так: не напрасно ли я заставил его поклясться? Не совершил ли он клятвопреступления? Не стал ли я причиною греха? Но если ты не заставишь (другого) поклясться, то, возвратившись домой, получишь большое утешение, благодаря Бога, и говоря: слава Богу, что я воздержался, и не заставил поклясться напрасно и без нужды. Пусть гибнет золото, пусть пропадают деньги, только бы иметь нам полную уверенность, более всего, в том, что мы и сами не приступили закона, и другого не заставили это сделать. Подумай, ради чего ты не заставил другого поклясться, и этого будет довольно для твоего успокоения и утешения. Часто мы, во время ссоры, подвергаясь оскорблению, великодушно переносим, и говорим оскорбившему: что мне делать с тобой? Мне мешает такой-то, твой покровитель; он связывает мне руки. И этого бывает довольно для нашего утешения. Так и ты, когда думаешь заставить кого поклясться, воздержи себя, останови, и скажи тому, кто должен бы поклясться: что мне делать с тобой? Бог повелел не принуждать к клятвам; Он теперь удерживает меня. Этого довольно и для чести Законодателя, и для твоей безопасности, и для устрашения того, кто должен бы дать клятву. Когда увидит он, что мы так боимся принуждать к клятвам других, - тем более сам устрашится поклясться опрометчиво. И ты, сказав эти слова, возвратишься домой с великим спокойствием. Послушай Бога в заповедях, чтобы и Он услышал тебя в молитвах. Слова эти запишутся на небе, станут за тебя в день суда и загладят множество грехов. И будем так рассуждать не о клятве только, но и о всех делах. Когда захотим сделать что-либо доброе ради Бога, а оно причиняет некоторый ущерб, будем смотреть не только на ущерб от этого дела, но и на пользу, которую получим от того, что сделаем его для Бога. Например: оскорбил тебя кто - перенеси благодушно; а перенесешь благодушно, когда будешь думать не об обиде только, но и о достоинстве Повелевшего переносить - и перенесешь с кротостью. Подал ты милостыню - думай не о расходе, но и о прибыли от этого расхода. Потерпел ты потерю денег - благодари, и смотри не на одну скорбь от потери денег, но и на пользу от благодарения. Если мы так настроим себя, - никакое из случающихся с нами бедствий не опечалит нас, но мы еще получим пользу от того, что кажется прискорбным, - и потеря денег будет для нас приятнее и вожделеннее богатства, печаль - удовольствия и радости, и оскорбление - чести; все невзгоды послужат к нашей пользе; мы и здесь будем наслаждаться великим спокойствием, и там достигнем царствия небесного, которого да удостоимся все по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава и честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[1] Т. е., преступник, которого с веревкою на шее ведут на место казни.

[2] Т. е., в которую он будет брошен палачом.

О СТАТУЯХ

БЕСЕДА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

Настоящая беседа сказана была после того, как градоначальник, получив известие о волнении народа и о том, что все помышляют о бегстве, пришел в церковь и утешил (народ); также о том, что не должно клясться, и на слова апостола: “Павел, узник Иисуса Христа” (Флм. 1).

ГРАДОНАЧАЛЬНИКА я похвалил за попечительность, что он, увидя город в волнении и всех помышляющими о бегстве, пришедши (в церковь), утешал вас и внушил вам благие надежды; а за вас постыдился и покраснел, оттого, что, после столь многих и продолжительных поучений, вам понадобилось стороннее утешение. Я желал, чтобы земля разверзалась подо мною и поглотила меня, когда слушал я, как он говорил к вам, и то успокаивал, то порицал этот безвременный и неразумный страх. Не вам бы следовало учиться у него, но вы бы должны быть учителями для всех неверных. Павел не позволил и судиться у неверных (1 Кор. 6:1), а тебе понадобились внешние учителя после такого наставления отцов, и несколько беглых и негодных людей взволновали и обратили в бегство такой город. Какими же глазами будем смотреть на неверных, когда мы так робки и боязливы? Каким языком будем говорить к ним и убеждать их не бояться наступающих бедствий, когда мы по этой тревоге стали боязливее всякого зайца? Что ж делать? говорят; мы люди. Поэтому-то самому и не следует смущаться, что мы люди, а не бессловесные твари. Эти боятся всякого шума и стука, потому что у них нет смысла, могущего прогнать боязнь; а ты почтен разумом и смыслом: как же ниспадаешь до их низкого состояния? Пришел сюда кто-то, возвестил о приближения воинов? Не смущайся, но оставя его, преклони колена, призови своего Господа, восстенай горько - и (Господь) отклонит беду. Ты получил неверный слух о приближении войска, и уже вообразил себя в опасности лишиться настоящей жизни; а вот блаженный Иов, слыша, как вестники, один за другим, приходили и объявляли о несчастиях, и, наконец сказали о невыносимой потере детей, не восстенал, не зарыдал, но обратился к молитве и возблагодарил Господа. Ему и ты подражай; и когда придет кто и скажет, что воины окружили город и хотят разграбить имения, прибегни к своему Господу и скажи: “Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!” (Иов. 1:21). Его (Иова) не устрашило самое бедствие; а тебя пугает один слух! Какого же будем достойны уважения, когда, будучи обязаны не бояться и смерти, так пугаемся ложного слуха? Кто смущается, тот строит себе страх, которого нет, и тревогу, которой не видно; а кто тверд и спокоен в душе, тот уничтожает и настоящий страх. Не видишь ли, как кормчие, когда море бушует, облака сгущаются, громы разражаются и все на корабле находятся в смущении, - сами сидят у кормила, без смущения и тревоги занимаются своим делом и смотрят, как бы отвратить приближающуюся бурю? Им и ты подражай, и, взявшись за священный якорь - надежду на Бога, будь неподвижен и непоколебим. “А всякий, кто слушает сии слова Мои, - сказал (Господь), - и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое” (Мф. 7:26-27). Видишь ли, что падать и низвергаться дело безумное? А мы не только похожи стали на этого безумца, но пали жальче и его. Его дом упал после (разлития) рек, после того, как пошел дождь и подули ветры; а мы обрушились и потеряли весь плод любомудрия, когда еще дожди не упали на нас, реки не приступили, ветры не налегли на нас, - прежде чем испытали несчастие, - от одного слуха. Каково, думаете, теперь у меня на душе? Как мне укрыться? Как спрятаться? Как я должен краснеть? Если бы отцы [1] силою не понудили меня, я не встал бы и не заговорил бы, омрачен будучи печалью о вашем малодушии. Но и теперь еще не могу придти в себя: так гнев и печаль овладели моей душою! Да и кто бы не стал досадовать, кто бы не стал негодовать, когда, после такого наставления, понадобились учители внешние, чтобы утешить вас и убедить к великодушному перенесению настоящего страха? Молитесь же, чтобы нам дано было слово во отверзение уст наших, и чтобы могли мы отогнать эту печаль и несколько воспрянуть духом: стыд из-за вашего малодушия сильно поразил нашу душу.

2. О многом недавно говорил я к вашей любви: и о сетях, отвсюду расставленных нам, и о страхе и печали, и о плаче и весельи, и о серпе, летящем на дома клянущихся. Из всего этого многого запомните в особенности то, что сказано о серпе летящем и упадающем на дом клянущегося, разрушающем камни и дерево, и истребляющим все. А с этим помните и то, что клясться с Евангелием в руках, и свидетелем клятвы делать тот самый закон, который запрещает клятву, крайне безумно, - и что лучше потерпеть ущерб в деньгах, чем заставить ближних клясться, потому что этим оказывается великая честь Богу. Когда ты скажешь Богу: ради Тебя я не заставил клясться такого-то, учинившего воровство и злодейство, - за эту честь Он воздаст тебе великую награду и в настоящей жизни и в будущей. Это и другим говорите, и сами соблюдайте. Знаю, что здесь (в церкви) мы бываем более благоговейны и вовсе отлагаем эту злую привычку; но нужно нам не только здесь вести себя благоразумно, а с этим благоговением выходить и отсюда, - туда, где особенно в нем нуждаемся. И почерпающие воду не у источника только наполняют сосуды водою, и не опоражнивают их, уходя домой; но дома-то именно ставят их с осторожностью, чтобы они не опрокинулись и не сделался напрасным их труд. Будем и мы подражать им и, пришедши домой, станем тщательно хранить сказанное. Ежели вы здесь будете наполнены, а домой придите пустыми, не удержав слышанного в сосудах ума вашего, - для вас не будет никакой пользы от наполнения здесь. Покажи мне борца не на месте учения, но на месте состязания: покажи и благоговение не во время слушания, но во время деятельности. Ты хвалишь, что говорится теперь? Когда тебе придется клясться, тогда припомни все это. Если вы скоро исполните эту заповедь, я преподам наставление и о других важнейших предметах. Вот уже другой год беседую я с вашею любовью, а не успел изъяснить вам и ста стихов из Писания. А причина та, что мы должны учить вас тому, что вы можете сделать дома и сами собою, и что большая часть наставления употребляется на нравоучение. Но этому бы не следовало быть так: улучшению нравов вы должны бы учиться дома, сами собою, а нам предоставить изъяснение мыслей и учений Писания. Если же бы и понадобилось вам послушать (об этом) и от нас, то потребовалось бы на это не более одного дня, потому что такой предмет не разнообразен, не труден и не требует доказательства. Когда говорит Бог, тогда не время умствовать. Бог сказал: “Не клянись” (Мф. 5:34): не требуй же от меня доказательств. Это закон царский; Постановивший этот закон знает основание закона: Он не возбранил бы, не запретил бы, если бы это не было полезно. Цари издают законы часто и не все полезные, потому что они люди и не могут так легко найти полезное, как Бог; однако мы, не смотря на это, повинуемся. Женимся ли мы, делаем ли завещания, хотим ли купить рабов, или дома, или поля, или сделать что-нибудь другое: все это делаем не по своему произволу, но как они постановили; мы не вполне властны распоряжаться и нашими делами по своей воле, но во всем подчиняемся их постановлениям, а если сделаем что вопреки их воле, то сделанное бывает без силы и пользы. Вот какую честь воздаем мы человеческим законам! А Божии законы неужели будем так попирать, скажи мне? И какого это достойно извинения, какого прощения? (Бог) сказал: : “Не клянись”; не постановляй же противного Ему закона своими делами, чтобы тебе безопасно все и делать и говорить.

3. Но довольно об этом; а теперь мы предложим вам одно изречение из нынешнего чтения, и тем закончим слово. “Павел, узник Иисуса Христа, - говорит (апостол), - и Тимофей брат” (Флм. 1). Велико это наименование Павла, - имя не по власти и чести, но по оковам и узам; истинно велико. Многое и другое делает его знаменитым - восхищение до третьего неба, вознесение в рай, слышание неизреченных слов (2 Кор. 12:2-4); но он не указал ничего из этого, а вместо всего упоминает об узах, потому что они более, чем все другое, сделали его знаменитым и славным. Почему же? Потому, что то - дары человеколюбия Господа, а это - знак твердости и терпения раба; любящие же, обыкновенно, хвалятся более тем, что они терпят за любимых, нежели благодеяниями, какие получают от них. Не так царь любуется диадемою, как (Павел) красовался оковами; и весьма справедливо. Диадема доставляет только украшение увенчанной главе; а узы - и украшение гораздо большее, и еще - безопасность. Царский венец часто бывал предателем облеченной в него главы, привлекал множество злоумышленников, и возбуждал страсть к тирании, а во время сражений это украшение так опасно, что его скрывают и слагают. Цари на войне переменяют и одежду, и уже прямо становятся в ряды сражающихся: столько предательства бывает от венца! А узы ничего такого не делают носящим их, но все наоборот. Когда наступает война и брань с демонами и вражескими силами, - узник, ограждаясь узами, отражает их нападения. Из светских начальников многие не только тогда, когда начальствуют, но и когда сложат начальство, называются еще по нему: такой-то, говорят, бывший консул, такой-то бывший градоначальник. А апостол, вместо всего этого, говорит: “Павел, узник”; - и весьма справедливо. Те степени начальства не составляют верного доказательства добродетели душевной, потому что покупаются деньгами и при помощи ласкательства друзей; а эта власть от уз есть доказательство любомудрия душевного и величайшее свидетельство любви ко Христу. Те скоро теряются, а у этой власти нет преемника. Вот, сколько уже протекло времени с тех пор доныне, а имя этого узника делалось все более и более славным. Все консулы, сколько их ни было в прежние времена, преданы забвению, даже по имени неизвестны народу; а имя этого узника - блаженного Павла велико и здесь, велико и в стране варваров, велико и у скифов и индийцев; дойди до самых пределов вселенной, и там услышишь это имя, и куда бы кто ни пришел, везде увидит, что имя Павла у всех носится на устах. Да и удивительно ли, что это так на суше и на море, когда и на небе имя Павла велико у ангелов, у архангелов, у горних сил, и у Царя их - Бога? Какие же это, скажешь, были узы, что они доставили такую славу связанному (ими)? Разве не из железа они были сделаны? Правда, они были сделаны из железа; но в них проявлялась великая благодать Духа, потому что они были носимы за Христа. О чудо! Рабы связаны, Господь распят, а проповедь с каждым днем распространяется, и то, что, кажется, должно бы ее остановить, ускорило ее; и крест и узы, которые казались предметом отвращения, теперь соделались знамениями спасения, и это железо стало для нас дороже всякого золота, не по своей природе, но по этой именно причине и основанию. Но вижу, что отсюда рождается у нас некоторый вопрос. Если будете внимать с усердием, - я и вопрос скажу, и решение предложу. Какой же это вопрос? Тот же Павел, пришедши однажды к Фесту, и в беседе с ним опровергая обвинения, взведенные на него иудеями, и рассказывая, как он видел Иисуса, как слышал блаженный Его голос, как чрез слепоту прозрел, как пал и восстал, как вошел в Дамаск пленником, связанным без уз, - сказав также о пророках и законе, и показав, что и они предсказали все это, пленил судью и почти убедил его перейти на свою сторону.

4. Таковы души святых: когда они подвергнутся опасностям, не о том заботятся, как бы им избавиться от опасностей, но все употребляют к тому, чтобы уловить преследователей, как это случилось и тогда. Вошел (Павел), чтобы самому оправдаться, а вышел, пленив судью. И это засвидетельствовал сам судья, говоря: “Ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином” (Деян. 26:28). Этому надлежало бы быть и сегодня; надлежало бы и этому начальнику подивиться вашему великодушию, любомудрию, совершенному спокойствию, и уйти отсюда с уроком от вашего поведения; подивиться собранию, похвалить собравшихся, и узнать на самом деле, какое различие между язычниками и христианами. Но (возвратимся к предмету): когда, как сказал я, Павел пленил своего судью, и этот сказал: “Ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином”,- Павел отвечал так: “Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались христианами (такими, как я), кроме этих уз” (Деян. 26:29). Что говоришь, Павел? В послании к Ефесянам ты говоришь: “Итак я, узник в Господе, умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны” (Еф. 4:1), а беседуя с Тимофеем: “(по благовествованию моему-ст.8), за которое я страдаю даже до уз, как злодей” (2 Тим. 2: 8-9), и опять (беседуя) с Филимоном: “Павел, узник Иисуса Христа” (Флм. 1), состязаясь с иудеями, говоришь: “За надежду Израилеву обложен я этими узами” (Деян. 28:20), а писав к Филиппийцам, говорил ты: “И большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостью, безбоязненно проповедывать слово Божие” (Флп. 1:14), - везде рассказываешь об узах, везде выставляешь на вид оковы и хвалишься ими; а пришедши в судилище, где бы всего более надлежало показать дерзновение, ты изменил любомудрию, и говоришь судье: “Молил бы я Бога, чтобы” быть тебе христианином, “кроме этих уз”. Если узы - благо, и такое благо, что доставляют и другим дерзновение говорить в защиту благочестия, как это самое ты высказал словами: “Большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостью, безбоязненно проповедывать слово Божие” (Флп. 1:14), - почему же ты не хвалишься ими пред судьею, но делаешь противное? Не представляется ли в сказанном нами недоумение? Но я сейчас же дам решение. Павел сделал это не по робости и не по страху, но по великой мудрости и благоразумию духовному; а как это, вот я и скажу. Он беседовал с язычником, неверным и не знающим нашего учения: поэтому не хотел убеждать его указанием на вещи трудные, но, как говорил он о себе – “для чуждых закона - как чуждый закона ” (1 Кор. 9:21), так поступил и здесь. Если, говорит (апостол), услышит (судья) о узах и скорбях, тотчас убежит, потому что не знает силы уз. Пусть прежде уверует, пусть вкусит проповеди: тогда и сам устремится к этим узам. Я слышал слово Господа моего, что “никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани, ибо вновь пришитое отдерет от старого, и дыра будет еще хуже. Не вливают также вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают” (Мф. 9:16-17). Душа этого человека есть риза ветхая и мех ветхий: она не обновлена верою, не возрождена благодатью Духа, еще немощна и земна, думает о житейском, привязана к блеску мирскому, любит настоящую славу. Если в самом начале он услышит, что, сделавшись христианином, он потом сделается узником и отягчен будет оковами, то, устыдясь, и покраснев, убежит от проповеди. Вот почему (Павел) сказал: “Кроме этих уз”, - не порицая самые узы, - да не будет! - но снисходя к немощи судьи; сам же он так любит и лобызает их, как любящая наряды женщина свои золотые ожерелья.

Откуда это видно? “Ныне радуюсь в страданиях моих за вас, - говорит он, - и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело Его” (Кол. 1:24); и опять: “потому что вам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него” (Флп. 1:29); и опять: “и не сим только, но хвалимся и скорбями” (Рим. 5:3). Если же он радуется и хвалится скорбями, и называет их даром благодати, то очевидно, что он по той причине говорил так, беседуя с судьею. И в другом месте, будучи опять поставлен в необходимость хвалиться, он доказывает тоже самое так: “Я гораздо охотнее буду хвалиться, - говорит, - своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова” (2 Кор. 12:9-10). И опять: “Если должно мне хвалиться, то буду хвалиться немощью моею” (2 Кор. 11:30). И еще в одном месте, сравнивая себя с другими, и чрез это сравнение показывая нам (свое) превосходство, говорит так: “Христовы служители? (в безумии говорю:) я больше” (ст.23). И, чтобы показать это превосходство, он не сказал о себе, что воскрешал мертвых, изгонял демонов, очищал прокаженных и сделал что-либо другое подобное, - но что? Сказал, что он претерпел тысячи бедствий. В самом деле, сказав: “Я больше”, - он указал на множество искушений, говоря так: “Безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти. От Иудеев пять раз дано мне было по сорока [ударов] без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине [морской]” (2 Кор. 11:23-25), - и все прочее. Так Павел везде хвалится скорбями и чрезвычайно славится ими! И весьма справедливо: потому что тем особенно и доказывается сила Христова, что этими-то средствами апостолы и победили (мир): узами, скорбями, ранами и крайними бедствиями. И Христос предвозвестил два эти (состояния) - скорбь и покой, подвиги и венцы, труды и награды, наслаждения и горести; но горести предоставил настоящей жизни, а наслаждения отложил до века будущего, показывая, что Он не обманывает людей, и желая этим порядком облегчить самую тяжесть бедствий. Кто обманывает, тот сначала предлагает наслаждения, и потом подвергает горестям; например: торгующие людьми, уводя и похищая малых детей, не обещают им раны и побои, или что-либо подобное, но дают пряники, закуски и прочее такое, чем обыкновенно услаждается детский возраст; чтобы они, обольстившись этим, и отдав свою свободу, впали в крайнее бедствие. Таким же способом птицеловы и рыбаки заманивают свою добычу, предлагая наперед обыкновенную и приятную для нее пищу, и этою пищею прикрывая сеть. Так обманщикам более всего свойственно предлагать прежде приятное, а после наводить горе: истинно заботливые и попечительные поступают совершенно напротив. Отцы поступают иначе, чем торгующие людьми: посылая детей в училище, они приставляют к ним надзирателей, грозят наказаниями, внушают страх, и когда дети проведут так первый возраст, тогда им, достигшим уже совершеннолетия, передают почести, и власть, и удовольствия, и все свое богатство.

5. Так поступил и Бог: не по обычаю торгующих людьми, но по примеру заботливых отцов, Он наперед подверг нас горестям, предав настоящим скорбям, как надзирателям и учителям, чтобы мы, наставленные и вразумленные ими, показав полное терпение, научились всякому любомудрию, и таким образом, достигши совершенного возраста, наследовали царство небесное; наперед он делает нас способными распоряжаться даруемым богатством, и потом уже вручает самое богатство. И если бы Он этого не сделал, то дарование богатства было бы не даром, а наказанием и мукой. Неразумный и расточительный отрок, получив родительское наследство, от этого самого погибает, потому что у него нет столько благоразумия, сколько бы нужно для управления имуществом; напротив, если будет благоразумен, скромен, целомудрен и умерен, если употребляет отцовское имущество на нужды, тогда он становится еще более знаменитым и славным. Так должно быть и с нами. Когда мы приобретем духовное благоразумие, когда все “придем…в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова” (Еф. 4:13), тогда Бог даст нам все, что обещал; а теперь, как малых детей, учит Он нас, ободряя и утешая. И не эта одна польза от того, что скорби предшествуют (блаженству); есть и другая, не меньшая этой. Кто наперед наслаждается, а после наслаждения ожидает мучения, тот, вследствие ожидания будущих бедствий, не ощущает и настоящего наслаждения; а кто прежде терпит горести и после них надеется наслаждаться весельем, тот ни во что ставит и настоящие неприятности, в надежде будущих благ. Так Бог определил наперед быть бедствиям, не только для безопасности, но и для удовольствия и утешения нашего, чтобы мы, будучи облегчаемы надеждою на будущее, нисколько не чувствовали настоящего. Указывая на это самое, и Павел говорит: “Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое” (2 Кор. 4:17-18). Он назвал скорбь легкою, не по собственной природе бедствий, но по ожиданию будущих благ. Как купец не чувствует тягости плавания, будучи облегчаем надеждою на прибыль, и борец мужественно переносит удары в голову, имея в виду венец; так и мы, взирая на небо и небесные блага, мужественно перенесем все, какие ни постигнут нас, бедствия, укрепляясь доброю надеждою не будущее. Итак, с этим изречением [2] и выйдем отсюда: оно и просто и кратко, но заключает в себе великий урок любомудрия. Кто в печали и скорби, тот находит здесь достаточное утешение; кто в наслаждении и роскоши, тот - великое вразумление. Когда, возлежа за трапезой, вспомнишь это изречение, то скоро уклонишься от пьянства и пресыщения, узнав из этого изречения, что нам должно подвизаться, - и скажешь самому себе: Павел в узах и темницах, а я в упоении и за роскошною трапезою; какое же будет мне прощение? Это изречение полезно и для жен. Любящие наряды и расточительные, обвешивающие себя со всех сторон золотом, вспомнив об этих узах (Павловых), возненавидят, я уверен, и с презрением бросят те украшения, и прибегнут к этим оковам, - потому что те украшения часто были причиною многих зол, вносили в дом тысячи браней, порождали и зависть, и зложелательство, и ненависть, а эти (оковы) разрешили грехи вселенной, устрашили демонов и дьявола обратили в бегство. С ними Павел, и в темнице, убедил темничного стража, с ними привлек к себе Агриппу, с ними приобрел множество учеников. Потому и сказал он: “(по благовествованию моему-ст.8), за которое я страдаю даже до уз, как злодей” (2 Тим. 2:9). Как невозможно связать луча солнечного, ни запереть в доме, так невозможно - и слова проповеди. И еще того более: учитель был связан, а слово летало; он жил в темнице; а учение, как бы на крыльях, обтекало всю вселенную.

6. Итак, зная это, не станем упадать духом в несчастиях, но тогда-то особенно и будем более возмогать и укрепляться, потому что “от скорби происходит терпение” (Рим. 5:3). Не станем скорбеть, когда постигают бедствия; но будем за все благодарить Бога. Мы провели уже вторую неделю поста; но не на это будем смотреть, потому что провести пост значит не то, чтобы провести только время, но чтобы провести его в добрых делах. Подумаем о том, сделались ли мы рачительнее, исправили ли какой-нибудь из своих недостаток, омыли ли грехи. Во время четыредесятницы, обыкновенно, все спрашивают о том, сколько недель кто постился; и можно слышать от одних, что они постились две, от других, что - три, а от иных что - все недели. Но что пользы, когда мы проведем пост без добрых дел? Если скажет иной: постился всю четыредесятницу, - ты скажи: я имел врага и примирился, имел привычку злословить и оставил ее, имел привычку клясться и оставил эту дурную привычку. Для мореходцев нет никакой пользы в том, что они переплывут большое пространство моря, но полезно для них, когда приплывут с грузом и со многими товарами. И для нас нет никакой пользы от поста, когда мы проведем его просто, как-нибудь и суетно. Если мы постимся, воздерживаясь только от пищи, то, по прошествии сорока дней, проходит и пост. А если воздерживаемся от грехов, то, и по прошествии этого поста, он еще продолжается, и будет нам постоянная от него польза, и, еще прежде царствия небесного, он здесь воздаст нам не мало наград. Как живущий во грехе, и прежде геенны, наказывается угрызением совести; так богатеющий добрыми делами, и прежде царствия, наслаждается величайшею радостью, питаясь благими надеждами. Поэтому Христос говорит: “Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас” (Ин. 16:22). Кратко изречение, но в нем много утешения. Что бы это значило: “радости вашей никто не отнимет у вас”? У тебя есть деньги? Радость о богатстве многие могут взять у тебя - и вор, разламывающий стену, и раб, уносящий вверенное ему, и царь, отбирающий имение в казну, и завистливый человек, вводящий клевету. Имеешь ты власть? Многие могут взять у тебя радость о ней. Когда прекратится начальствование, прекратится и удовольствие; да и во время самого начальствования много встречается дел трудных и соединенных с заботами; они уменьшают твою радость. Пользуешься крепостью тела? Постигла тебя болезнь - и расстроила радость о ней. Ты красив и благообразен? Пришла старость - и сокрушила и унесла эту радость. Станешь наслаждаться роскошною трапезою? С наступлением вечера окончится и радость пиршества. Так всякая мирская вещь легко повреждается и не может доставить нам прочного удовольствия; но благочестие и доблесть душевная - совсем другое дело. Если подашь милостыню, - никто не может отнять у тебя этого доброго дела. Пусть нападут со всех сторон войска, цари, тысячи клеветников и злоумышленников: они не могут отнять приобретения, сокрытого на небе; нет, радость эта остается навсегда. “Он расточил, - говорит, - роздал нищим; правда его пребывает во веки” (Пс. 111: 9). И весьма справедливо, - потому что она хранится в небесных сокровищницах, где вор не подкапывает, разбойник не отнимает, моль не съедает (Мф. 6:20). Если будешь совершать постоянные и прилежные молитвы, - никто не может похитить плода их, потому что этот плод утвердился корнем в небесах, безопасен от всякого повреждения и остается не доступен. Если, потерпев зло, сделаешь добро; если терпеливо перенесешь злословие; если, быв поруган, станешь благословлять: эти добрые дела останутся на всегда, и “радости” о них “никто не отнимет”, но всякий раз, как вспомнишь о них, будешь радоваться, веселиться и вкушать великое удовольствие. То же самое будет, если мы успеем в том, чтобы избегать клятв и заставим язык наш воздерживаться от этой гибельной привычки: доброе это дело сделается в короткое время, а радость от него будет постоянна и непрерывна. Впрочем, вы должны быть и для других учителями и руководителями; должны брать, наставлять и руководить - ближние друзей, рабы сорабов, и юноши сверстников. Если бы кто-нибудь обещал тебе по одному червонцу за исправление каждого человека, не употребил ли бы ты всего старания, не просиживал ли бы с ним по целым дням, убеждая и увещевая его? Но вот, Бог обещает тебе в награду за эти труды не один, не десять, не двадцать, не сто, не тысячу червонцев, даже и не всю землю, но дает тебе то, что больше всего мира, царство небесное, и не одно это царство, но и другое кроме его. Что же это такое? “Если извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь как Мои уста”, - говорит Он (Иер. 15:19). Что может сравниться с этим по чести и благонадежности? Какое же для нас извинение и прощение, когда мы, после столь великого обещания, не заботимся о спасении ближнего? Когда ты увидишь слепца, падающего в пропасть, то простираешь руку, и считаешь недостойным оставить без помощи погибающего; а видя, как ежедневно все братья падают стремглав в дурную привычку клясться, не смеешь сказать слова? Но ты сказал раз, и (ближний) не послушал? Так скажи и в другой, и в третий, и сколько бы ни было, пока не убедишь. Бог говорит к нам каждый день, а мы не слушаем, и Он не перестает говорить; и ты подражай этой попечительности о ближнем. Для того мы и живем вместе, населяем города и собираемся в церквах, чтобы “бремена друг друга” носить (Гал. 6:2), чтобы исправлять друг друга от грехов. Как люди, живущие в одной лавке, хотя и разные продают товары, но все доходы складывают в общую кассу: так будем делать и мы. Какое кто может сделать добро ближнему, не ленись и не отрицайся: да будет и между вами такая продажа и уплата духовная, чтобы нам, все сложив в общее (место), и приобретши великое богатство, и составив великое сокровище, всем вместе получить царство небесное, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым слава Отцу, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[1] Т. е., пресвитеры антиохийские.

[2] Т. е., "Павел юзник Иисус Христов".

О СТАТУЯХ

БЕСЕДА СЕМНАДЦАТАЯ.

На начальников, Еллевиха вождя и Кесария магистра, посланных императором Феодосием для расследования о виновных в низвержении статуй.

БЛАГОВРЕМЕННО воспели мы сегодня все вместе: “Благословен Господь Бог, Бог Израилев, един творящий чудеса!” (Пс. 71:18). Подлинно, чудные и дивные совершились дела: целый город и столь многочисленный народ, который сейчас готов был погрузиться и потонуть, и погибнуть совершенно, в одно мгновение (Господь) избавил совсем от кораблекрушения. Возблагодарим же Его не только за то, что прекратил бурю, но и за то, что допустил ей быть; не только за то, что избавил нас от кораблекрушения, но и за то, что попустил впасть нам в такое беспокойство и нависнуть над нами крайней опасности. Так и Павел повелел благодарить за все. А когда он сказал: “За все благодарите” (1 Фес. 5:18), то этим выразил (благодарите) не только по прекращении бедствий, но и в продолжение их, потому что “любящим Бога … все содействует ко благу” (Рим. 8:28). Возблагодарим Его за прекращение испытаний, и не забудем о них никогда; будем пребывать в молитвах, в непрестанных молениях, в великом благоговении. Когда только что загорелся ужасный огонь этих бедствий, я говорил, что не время тогда учения, а время молитв: это же и теперь, когда погас этот огонь, говорю, что теперь-то особенно, более чем прежде, время молитв, теперь-то особенно время слез и сокрушения, и скорби душевной, великой тщательности и великой осторожности. Тогда самое свойство скорбей и против воли обуздывало нас, заставляло быть скромными и вело к большой осмотрительности. А теперь, как снята узда и прошла туча, можно опасаться, чтобы мы не впали в беспечность, не сделались опять небрежнее от спокойствия, чтобы и о нас не сказал кто: “Когда Он убивал их, они искали Его и обращались, и с раннего утра прибегали к Богу” (Пс. 77:34). Потому и Моисей увещевал иудеев так: “И когда будешь есть и насыщаться, …берегись, чтобы ты не забыл Господа, Бога твоего” (Втор. 6:11-12). Теперь-то и откроется ваша искренность, если вы постоянно сохраните ту же богобоязливость. Тогда многие приписывали вашу ревность страху и приключившимся бедствиям; а теперь доброе дело будет вполне ваше, если вы продолжите показывать ту же ревность. И отроку никто не удивляется, что он, пока находится под руководством грозного надзирателя, живет скромно и кротко, но все приписывают скромность этого отрока страху, внушаемому надзирателем. Когда же он, и сложив с себя эту неволю, остается при той же скромности, тогда все ему самому приписывают скромность его и в прежнем возрасте. Это же сделаем и мы: пребудем в том же благонравии, чтобы получить нам от Бога великую похвалу и за прежнюю ревность. Бесчисленных ожидали мы бедствий, (ожидали), что будут расхищены имущества всех, сожжены дома и с жителями, город взят будет из среды вселенные, и все остатки его погибнут, что по земле его пройдет плуг; но вот, все это остановилось только на ожидании и не перешло в дело! И чудно не только то, что Бог прекратил такую опасность, но и то, что Он и нас весьма облагодетельствовал, и город наш украсил, и сделал (нас) чрез это испытание и несчастие более достойными хвалы: а как это, сейчас скажу.

Когда посланные царем для исследования о случившемся здесь открыли страшное то судилище, и призывали всех к ответам в учиненном преступлении, и все ожидали разных смертей, - тогда иноки, обитающие на вершине гор, выказали свое любомудрие. Прожив безвыходно столько лет в своих пещерах, они, никем не призванные, никем не наученные, как только увидели, что город облегло такое облако, оставили свои кущи и пещеры и стеклись со всех сторон, как сошедшие с неба ангелы; и стал тогда город подобен небу, потому что везде появлялись эти святые и одним своим видом утешали скорбящих и располагали к совершенному презрению несчастия. В самом деле, кто бы, увидя их, не посмеялся над смертью, не пренебрег жизнью? Но, сверх этого, удивительно было еще то, что они (иноки), пришедши к самым начальникам, говорили смело за виновных, готовы были все пролить кровь и положить головы свои, только бы исхитить узников от угрожавших бедствий, и сказали, что не отступят, пока судьи или не пощадят граждан, или не пошлют их самих к царю вместе с обвиняемыми. "Государь нашей земли, говорили они, боголюбив, предан вере, живет в благочестии: поэтому мы непременно умилостивим его; не допустим и не позволим вам обагрить меч кровью, ни отсечь кому-либо голову. Если же вы не остановитесь, то и мы непременно умрем с ними. Преступление велико - в этом сознаемся и мы - однако виновность дела не превышает человеколюбия царева". Говорят, что один из них [1] сказал и другое, исполненное любомудрия, слово: "низверженные статуи опять воздвигнуты и приняли свой вид, и дело поправлено весьма скоро: а вы, если умертвите образ Божий, как можете поправить сделанное, как воскресить погибших, и возвратить души в тела?" Много иноки говорили с начальниками и о суде.