Анна Ахматова. 1915 г.В сущности никто не знает, в какую эпоху он живет. Так и мы не знали в начале десятых годов, что жили накануне первой европейской войны и Октябрьской революции.
Анна Ахматова, Из «Записных книжек»
Анна Ахматова. Худ. Д. Бушен. 1914 г.ГОСТЬВсё как раньше: в окна столовойБьется мелкий метельный снег,И сама я не стала новой,А ко мне приходил человек.Я спросила: «Чего же ты хочешь?»Он сказал: «Быть с тобой в аду».Я смеялась: «Ах, напророчишьНам обоим, пожалуй, беду».Но, поднявши руку сухую,Он слегка потрогал цветы:«Расскажи, как тебя целуют,Расскажи, как целуешь ты».И глаза, глядевшие тускло,Не сводил с моего кольца.Ни один не двинулся мускулПросветленно-злого лица.О, я знаю, его отрада —Напряженно и страстно знать,Что ему ничего не надо,Что мне не в чем ему отказать.1 января 1914* * *После ветра и мороза былоЛюбо мне погреться у огня.Там за сердцем я не уследила,И его украли у меня.Новогодний праздник длится пышно,Влажны стебли новогодних роз,А в груди моей уже не слышноТрепетания стрекоз.Ах! не трудно угадать мне вора,Я его узнала по глазам.Только страшно так, что скоро, скороОн вернет свою добычу сам.Январь 1914* * *Смеркается, и в небе темно-синем,Где так недавно храм ЕрусалимскийТаинственным сиял великолепьем,Лишь две звезды над путаницей веток,И снег летит откуда-то не сверху,А словно подымается с земли,Ленивый, ласковый и осторожный.Мне странною в тот день была прогулка.Когда я вышла, ослепил меняПрозрачный отблеск на вещах и лицах,Как будто всюду лепестки лежалиТех желто-розовых некрупных роз,Название которых я забыла.Безветренный, сухой, морозный воздухТак каждый звук лелеял и хранил,Что мнилось мне: молчанья не бывает.И на мосту, сквозь ржавую решеткуПросовывая руки в рукавичках,Кормили дети пестрых жадных уток,Что кувыркались в проруби чернильной.И я подумала: не может быть,Чтоб я когда-нибудь забыла это.И если трудный путь мне предстоит,Вот легкий груз, который мне под силуС собою взять, чтоб в старости, в болезни,Быть может, в нищете – припоминатьЗакат неистовый, и полнотуДушевных сил, и прелесть милой жизни.1914-1916 – <Июнь> 1940* * *В последний раз мы встретились тогдаНа набережной, где всегда встречались.Была в Неве высокая вода,И наводненья в городе боялись.Он говорил о лете и о том,Что быть поэтом женщине – нелепость.Как я запомнила высокий царский домИ Петропавловскую крепость! —Затем что воздух был совсем не нашА как подарок Божий – так чудесен.И в этот час была мне отданаПоследняя из всех безумных песен.Январь 1914* * *Как ты можешь смотреть на Неву,Как ты смеешь всходить на мосты?..Я недаром печальной слывуС той поры, как привиделся ты.Черных ангелов крылья острыСкоро будет последний суд,И малиновые костры,Словно розы, в снегу цветут.Начало 1914 года, ПетербургРАЗЛУКАВечерний и наклонныйПередо мною путь.Вчера еще, влюбленный,Молил: «Не позабудь».А нынче только ветрыДа крики пастухов,Взволнованные кедрыУ чистых родников.Февраль 1914* * *Углем наметил на левом бокуМесто, куда стрелять,Чтоб выпустить птицу – мою тоскуВ пустынную ночь опять.Милый! не дрогнет твоя рука.И мне недолго терпеть.Вылетит птица – моя тоска,Сядет на ветку и станет петь.Чтоб тот, кто спокоен в своем дому,Раскрывши окно, сказал:«Голос знакомый, а слов не пойму», —И опустил глаза.31 января 1914, Петербург* * *Чернеет дорога приморского сада,Желты и свежи фонари.Я очень спокойная. Только не надоСо мною о нем говорить.Ты милый и верный, мы будем друзьями…Гулять, целоваться, стареть…И легкие месяцы будут над нами,Как снежные звезды, лететь.<Март> 1914* * *«Где, высокая, твой цыганенок,Тот, что плакал под черным платком,Где твой маленький первый ребенок,Что ты знаешь, что помнишь о нем?»«Доля матери – светлая пытка,Я достойна ее не была.В белый рай растворилась калитка,Магдалина сыночка взяла.Каждый день мой – веселый, хороший,Заблудилась я в длинной весне,Только руки тоскуют по ноше,Только плач его слышу во сне.Станет сердце тревожным и томным,И не помню тогда ничего,Все брожу я по комнатам темным,Все ищу колыбельку его».11 апреля 1914, Петербург* * *Не убил, не проклял, не предал,Только больше не смотрит в глаза.И стыд свой темный поведалВ тихой комнате образам.Весь согнулся, и голос глуше,Белых рук движенья верней…Ах! когда-нибудь он задушит,Задушит меня во сне.<26 апреля> 1914* * *Мне не надо счастья малого,Мужа к милой провожуИ довольного, усталогоСпать ребенка уложу.Снова мне в прохладной горницеБогородицу молить…Трудно, трудно жить затворницей,Да трудней веселой быть.Только б сон приснился пламенный,Как войду в нагорный храм,Пятиглавый, белый, каменный,По запомненным тропам.Май 1914, Петербург* * *Не в лесу мы, довольно аукать, —Я насмешек таких не люблю…Что же ты не приходишь баюкатьУязвленную совесть мою?У тебя заботы другие,У тебя другая жена…И глядит мне в глаза сухиеПетербургская весна.Трудным кашлем, вечерним жаромНаградит по заслугам, убьет.На Неве под млеющим паромНачинается ледоход.Весна 1914, Петербург
С. Судейкин. Силуэт работы Е. Кругликовой* * *<Сергею Судейкину>
Спокоен ход простых суровых дней,Покорно все приемлю превращенья.В сокровищнице памяти моейТвои слова, улыбки и движенья.Весна 1914, Петербург* * *<Сергею Судейкину>…
это тот, кто сам мне подал цитруВ тихий час земных чудес,Это тот, кто на твою палитруБросил радугу с небес.1914<?>
Рисунок С. СудейкинаГеоргий Чулков заметил Ахматову на выставке «Мир искусства» ранней осенью 1910 года. Она стояла перед картинами Судейкина… Позднее Анна Андреевна скажет о живописи Сергея Судейкина, что это радуга, самим Творцом брошенная на его палитру. Определение очень точное. Вот как характеризует творчество Судейкина 10-х годов искусствовед С. Маковский, в ту пору главный редактор и владелец журнала «Аполлон»:
«Не отнимешь русскости и у Судейкина – своевольного, эфемерного, кипучего, изобретательного и противоречивого Судейкина, словно из рога изобилия забрасывающего выставки „Мира искусства“ своими пасторалями, аллегориями, каруселями, бумажными балеринами, пастушками, овечками, амурами, фарфоровыми уродцами, игрушечными пряностями и витринными безделушками, оживленными куклами всех видов и раскрасок из фейных королевств Андерсена и Гофмана, из зачарованного мира детских воспоминаний и смежного с ним мира, где все невозможное кажется бывшим и все бывшее невозможным. Не только русский поэт, но и москвич типичный, с примесью пестрой азиатчины, этот неутомимый фантаст, играющий в куклы, так далек от современности и вместе с тем такой ей близкий, мыслимый только в нашу эпоху, противоречивую и хаотическую, ни во что не верующую и поверившую всем сказкам красоты».
Известное стихотворение Ахматовой, где лирическая героиня представлена в облике канатной плясуньи – «Как мой китайский зонтик красен, натерты мелом башмачки…» (ноябрь 1911 г.), видимо, написано по мотивам известной картины Судейкина «Карусель» (1910).
В эмиграции этот «неутомимый фантаст» станет модным театральным художником, впрочем, и в России он продавался дороже и чаще своих собратьев по цеху, его рисунки и гравюры охотно печатали и дорогие столичные иллюстрированные журналы.
УЕДИНЕНИЕТак много камней брошено в меня,Что ни один из них уже не страшен,И стройной башней стала западня,Высокою среди высоких башен.Строителей ее благодарю,Пусть их забота и печаль минует.Отсюда раньше вижу я зарю,Здесь солнца луч последний торжествует.И часто в окна комнаты моейВлетают ветры северных морей,И голубь ест из рук моих пшеницу…А недописанную мной страницу,Божественно спокойна и легка,Допишет Музы смуглая рука.6 июня 1914, Слепнево* * *Ты мог бы мне сниться и реже,Ведь часто встречаемся мы,Но грустен, взволнован и неженТы только в святилище тьмы,И слаще хвалы серафимаМне губ твоих милая лесть…О, там ты не путаешь имяМое. Не вздыхаешь, как здесь.<29 июня> 1914ПОБЕГО. А. Кузьминой-Караваевой
«Нам бы только до взморья добраться,Дорогая моя!» – «Молчи…»И по лестнице стали спускаться,Задыхаясь, искали ключи.Мимо зданий, где мы когда-тоТанцевали, пили вино,Мимо белых колонн Сената,Туда, где темно, темно.«Что ты делаешь, ты безумный!»«Нет, я только тебя люблю!Этот ветер – широкий и шумный,Будет весело кораблю!»Горло тесно ужасом сжато,Нас в потемках принял челнок…Крепкий запах морского канатаЗадрожавшие ноздри обжег.«Скажи, ты знаешь наверно:Я не сплю? Так бывает во сне…»Только весла плескались мерноПо тяжелой невской волне.А черное небо светало,Нас окликнул кто-то с моста,Я руками обеими сжалаНа груди цепочку креста.Обессиленную, на руках ты,Словно девочку, внес меня,Чтоб на палубе белой яхтыВстретить свет нетленного дня.Июнь 1914, Слепнево«Побег» написан Ахматовой для альбома молоденькой родственницы Гумилева Ольги Кузьминой-Караваевой.
Не исключено, что сюжет этого стихотворения связан с трагической историей шхуны «Святая Анна», отправившейся в полярное путешествие в августе 1912 года прямо от причала в центре Петербурга – у Николаевского моста. Капитан «Святой Анны», сын начальника Морского главного штаба Георгий Львович Брусилов, учился в Морском кадетском корпусе одновременно со старшим братом Гумилева Митей. Экспедиция «Святой Анны», которая должна была доказать, что Северный морской путь может стать торговым, коммерчески выгодным, бесследно затерялась в белом безмолвии Арктики. Однако в течение нескольких лет была надежда, что дрейфующие льды вынесут «Святую Анну» к берегам Шпицбергена. Имя ее капитана Георгия Брусилова, героя Цусимы, не сходило с первых полос русской прессы, а у барышень был особый резон интересоваться судьбой «Святой Анны». Дело в том, что в экспедиции была женщина. И не какая-то дама полусвета, а молоденькая девушка из хорошей генеральской семьи, приятельница кузин Георгия Львовича. Вообще-то двадцатилетняя Ерминия Жданко должна была доплыть с брусиловцами лишь до Архангельска, но она только что окончила курсы сестер милосердия, и когда выяснилось, что команда «Святой Анны» осталась без судового врача, отказалось, как было договорено с рдными, сойти на берег. Однако русским барышням, особенно провинциальным, в мужественном поступке генеральской дочки виделось что-то исключительно романтическое: побег, любовное приключение – почти по Игорю Северянину:
Я вскочила в Стокгольме на летучую яхту,На крылатую яхту из березы карельской.Капитан, мой любовник, встал с рассветом на вахту,Закружился пропеллер душной ночью апрельской.
Автограф стихотворения «Моей сестре»Сестра Ия, она летом 1914 года жила вместе с матерью на даче под Киевом.
МОЕЙ СЕСТРЕПодошла я к сосновому лесу.Жар велик, да и путь не короткий.Отодвинул дверную завесу,Вышел седенький, светлый и кроткий.Поглядел на меня прозорливецИ промолвил: «Христова невеста!Не завидуй удаче счастливиц,Там тебе уготовано место.Позабудь о родительском доме,Уподобься небесному крину.Будешь, хворая, спать на соломеИ блаженную примешь кончину».Верно, слышал святитель из кельи,Как я пела обратной дорогойО моем несказанном весельи,И дивяся, и радуясь много.<8> июля 1914, Дарница – Слепнево* * *Лучше б мне частушки задорно выкликать,А тебе на хриплой гармонике играть!И уйдя, обнявшись, на ночь за овсы,Потерять бы ленту из тугой косы.Лучше б мне ребеночка твоего качать,А тебе полтинник в сутки выручать,И ходить на кладбище в поминальный деньДа смотреть на белую Божию сирень.<8> июля 1914, Дарница* * *Древний город словно вымер,Странен мой приезд.Над рекой своей ВладимирПоднял черный крест.Липы шумные и вязыПо садам темны,Звезд иглистые алмазыК Богу взнесены.Путь мой жертвенный и славныйЗдесь окончу я,И со мной лишь ты, мне равный,Да любовь моя.<8> июля 1914, Киев – Слепнево* * *Справа Днепр, а слева клены,Высь небес тепла.В день прохладный и зеленыйЯ сюда пришла.Без котомки, без ребенка,Даже без клюки,Был со мной лишь голос звонкийЛасковой тоски.Не спеша летали пчелкиПо большим цветам,И дивились богомолкиСиним куполам.<8> июля 1914<?>, Киев…Все считают меня украинкой. Во-первых, оттого, что фамилия моего отца Горенко, во-вторых, оттого, что я родилась в Одессе и кончила Фундуклеевскую гимназию, в-третьих, и главным образом, потому, что Н. С. Гумилев написал: «Из города Киева из логова Змиева я взял не жену, а колдунью…» (1910). А в Киеве я жила меньше, чем в Ташкенте (1941—1944, во время эвакуации). Одну зиму, когда кончала Фундуклеевскую гимназию, и две зимы, когда была на Высших женских курсах.
Анна Ахматова, Из «Записных книжек»В общем и целом формально Ахматова как бы и права, однако обстоятельства складывались так, что и после возвращения в Царское Село она продолжала часто ездить в Киев – и летом, и зимой, на Рождество; там жили ее родные: мать, брат, тетка… И стихов о Киеве у нее куда больше, чем, скажем, о Москве. Голос памяти возвратит ее в Киев и в сентябре 1921 года; именно здесь, а не в Петербурге, она как бы отслужит панихиду об убиенном Гумилеве:
Гулом полны алтари и склепы,И за Днепр широкий звон летит.Так тяжелый колокол МазепыНад Софийской площадью гудит.Все грозней бушует, непреклонный,Словно здесь еретиков казнят…21 сентября 1921* * *На Казанском или на ВолковомВремя землю пришло покупать.Ах! под небом северным шелковымТак легко, так прохладно спать.Новый мост еще не достроят,Не вернется еще зима,Как руки мои покроетПарчовая бахрома.Ничьего не вспугну веселья,Никого к себе не зову.Мне одной справлять новосельеВ свежевыкопанном рву.8 июля 1914, Слепнево* * *Н В. Н.[17]
Целый год ты со мной неразлучен,А как прежде и весел и юн!Неужели же ты не измученСмутной песней затравленных струн, —Тех, что прежде, тугие, звенели,А теперь только стонут слегка,И моя их терзает без целиВосковая, сухая рука…Верно, мало для счастия надоТем, кто нежен и любит светло,Что ни ревность, ни гнев, ни досадаМолодое не тронут чело.Тихий, тихий, и ласки не просит,Только долго глядит на меняИ с улыбкой блаженной выноситСтрашный бред моего забытья.<13 июля> 1914, СлепневоНиколай Недоброво был эстет, поэт, интеллектуал, по образованию филолог, по убеждению классик и даже классицист. Он и красив был какой-то особенной не современной красотой. Один из его современников вспоминал:
«О, как великолепен был тогда Недоброво!.. Он был безукоризненно красив… У него была стройная, словно точеная фигурка, впрочем, вполне достаточного, почти хорошего среднего роста. Лицо, руки – все гармонировало, как в античных скульптурах».
Николай Владимирович, по натуре скорее просвещенный дилетант и коллекционер, чем «труженик пера», женившись на богатой и красивой женщине, освободил себя от необходимости зарабатывать деньги литературным трудом. Правда, в ранней юности, будучи студентом, он сделал попытку примкнуть к группе молодых литераторов, которые считали литературу делом, профессией, а не средством самоусовершенствования. Но те вмиг распознали в нем чужака. В мемуарах поэта и критика Вл. Пста зафиксирован такой эпизод. В доме поэта Сергея Городецкого зашла как-то речь о необходимости создания поэтического кружка, по примеру художников, организовавших «Мир искусства»; идея такого кружка принадлежала Недоброво, но когда он ушел, хозяин заявил:
«Недоброво нам в кружке не нужен. Он производит впечатление, что вот-вот начнет собирать табакерки и будет говорить только о художественном качестве уников из своего собрания и ничем во всем мире не интересоваться. В тридцать лет будет сюсюкающим стариком».
Сюсюкающим стариком в тридцать лет Недоброво не стал. Ему было 33, когда он опубликовал статью о поэзии Анны Ахматовой, которую Анна Андреевна до конца жизни считала лучшей из всего написанного о ее творчестве, ценила и некоторые из его лирических стихотворений, может быть, даже и увлеклась, не слишком, а слегка, и так же легко разлюбила. И когда Павел Лукницкий, узнав от нее же, что стихотворение «Есть в близости людей заветная черта…» обращено к Николаю Владимировичу Недоброво, попросил сделать прозаический к ним комментарий, Анна Андреевна ответила как бы притчей: «Недоброво собирал коллекцию кружев. Я их не видела. Не хотела видеть».
* * *Тяжела ты, любовная память!Мне в дыму твоем петь и гореть,А другим – это только пламя,Чтоб остывшую душу греть.Чтобы греть пресыщённое тело,Им надобны слезы мои…Для того ль я, Господи, пела,Для того ль причастилась любви!Дай мне выпить такой отравы,Чтобы сделалась я немой,И мою бесславную славуОсиянным забвением смой.18 июля 1914, Слепнево* * *За то, что я грех прославляла,Отступника жадно хваля,Я с неба ночного упалаНа эти сухие поля.И встала. И к дому чужомуПошла, притворилась своей,И терпкую злую истомуПринесла с июльских полей.И матерью стала ребенку,Женою тому, кто пел.Но гневно и хрипло вдогонкуМне горний ветер свистел.1914Анна Ахматова – Николаю Гумилеву17 июля 1914. Слепнево
Милый Коля, мама переслала мне сюда твое письмо. Сегодня уже неделя, как я в Слепневе.
Становится скучно, погода испортилась, и я предчувствую раннюю осень. Целые дни лежу у себя на диване, изредка читаю, но чаще пишу стихи. Посылаю тебе одно сегодня, оно кажется имеет право существовать. Думаю, что нам будет очень трудно с деньгами осенью. У меня ничего нет, у тебя, наверно, тоже. С «Аполлона» получишь пустяки. А нам уже в августе будут нужны несколько сот рублей. Хорошо, если с «Четок» что-нибудь получим. Меня это все очень тревожит. Пожалуйста не забудь, что заложены вещи. Если возможно, выкупи их и дай кому-нибудь спрятать.
Будет ли Чуковский читать свою статью об акмеизме как лекцию? Ведь он и это может. С недобрым чувством жду июльскую «Русскую мысль». Вероятнее всего, там свершит надо мною страшную казнь Valиre. Но думаю о горчайшем, уже перенесенном, и смиряюсь.
Пиши, Коля, и стихи присылай. Будь здоров, милый!
Целую
Твоя Анна
Левушка здоров и все умеет говорить
…Я не касаюсь тех особенных, исключительных отношений, той непонятной связи, ничего общего не имеющей ни с влюбленностью, ни с брачными отношениями, где я называюсь «тот другой» («И как преступен он, суровый»), который «положит посох, улыбнется и просто скажет: „Мы пришли“. Для обсуждения этого рода отношений действительно еще не настало время. Но чувство именно этого порядка заставило меня в течение нескольких лет (1925—1930) заниматься собиранием и обработкой материалов по наследию Г<умиле>ва.
Этого не делали ни друзья (Лозинский), ни вдова, ни сын, когда вырос, ни так называемые ученики (Георгий Иванов). Три раза в одни сутки я видела Н<иколая> С<тепановича> во сне, и он просил меня об этом (1924. Казанская, 2).
Анна Ахматова, Из «Записных книжек»* * *Подошла. Я волненья не выдал,Равнодушно глядя в окно.Села, словно фарфоровый идол,В позе, выбранной ею давно.Быть веселой – привычное дело,Быть внимательной – это трудней…Или томная лень одолелаПосле мартовских пряных ночей?Утомительный гул разговоров,Желтой люстры безжизненный знойИ мельканье искусных проборовНад приподнятой легкой рукой.Улыбнулся опять собеседникИ с надеждой глядит на нее…Мой счастливый, богатый наследник,Ты прочти завещанье мое.19 июля 1914, Слепнево* * *Я не любви твоей прошу.Она теперь в надежном месте…Поверь, что я твоей невестеРевнивых писем не пишу.Но мудрые прими советы:Дай ей читать мои стихи,Дай ей хранить мои портреты —Ведь так любезны женихи!А этим дурочкам нужнейСознанье полное победы,Чем дружбы светлые беседыИ память первых нежных дней…Когда же счастия грошиТы проживешь с подругой милойИ для пресыщенной душиВсе станет сразу так постыло —В мою торжественную ночьНе приходи. Тебя не знаю.И чем могла б тебе помочь?От счастья я не исцеляю.20 июля 1914, СлепневоБЕЛЫЙ ДОММорозное солнце. С парадаИдут и идут войска.Я полдню январскому рада,И тревога моя легка.Здесь помню каждую веткуИ каждый силуэт.Сквозь инея белую сеткуМалиновый каплет свет.Здесь дом был почти что белый,Стеклянное крыльцо.Столько раз рукой помертвелойЯ держала звонок-кольцо.Столько раз… Играйте, солдаты,А я мой дом отыщу,Узнаю по крыше покатой,По вечному плющу.Но кто его отодвинул,В чужие унес городаИли из памяти вынулНавсегда дорогу туда…Волынки вдали замирают,Снег летит, как вишневый цвет…И, видно, никто не знает,Что белого дома нет.Июль 1914, Слепнево* * *Бесшумно ходили по дому,Не ждdали уже ничего.Меня привезли к больному,И я не узнала его.Он сказал: «Теперь слава Богу, —И еще задумчивей стал. —Давно мне пора в дорогу,Я только тебя поджидал.Так меня ты в бреду тревожишь,Все слова твои берегу.Скажи: ты простить не можешь?»И я сказала: «Могу».Казалось, стены сиялиОт пола до потолка.На шелковом одеялеСухая лежала рука.А закинутый профиль хищныйСтал так страшно тяжел и груб,И было дыханья не слышноУ искусанных темных губ.Но вдруг последняя силаВ синих глазах ожила:«Хорошо, что ты отпустила,Не всегда ты доброй была».И стало лицо моложе,Я опять узнала егоИ сказала: «Господи Боже,Прими раба Твоего».Июль 1914, Слепнево* * *Был блаженной моей колыбельюТемный город у грозной рекиИ торжественной брачной постелью,Над которой держали венкиМолодые твои серафимы, —Город, горькой любовью любимый.Солеёю молений моихБыл ты, строгий, спокойный, туманный.Там впервые предстал мне жених,Указавши мой путь осиянный,И печальная Муза моя,Как слепую, водила меня.Июль 1914, Слепнево
Тверь, Общий вид…Лето я проводила в бывшей Тверской губернии, в пятнадцати верстах от Бежецка. Это неживописное место: распаханные ровными квадратами на холмистой местности поля, мельницы, трясины, осушенные болота, «воротца», хлеба, хлеба… Там я написала очень многие стихи «Четок» и «Белой стаи»…
Я носила тогда зеленое малахитовое ожерелье и чепчик из тонких кружев. В моей комнате (на север) висела большая икона – Христос в темнице. Узкий диван был таким твердым, что я просыпалась ночью и долго сидела, чтобы отдохнуть… Над диваном висел небольшой портрет Николая I: не как у снобов в Петербурге – почти как экзотика, а просто, серьезно по-онегински («Царей портреты на стене»). В шкафу остатки старой библиотеки, даже «Северные цветы», и барон Брамбеус, и Руссо. Там я встретила войну 1914 года.
Анна Ахматова, Из «Записных книжек»ТОТ АВГУСТ, КАК ЖЕЛТОЕ ПЛАМЯ
Марк Шагал. На носилках. 1914 г.ИЮЛЬ 1914
