Помоги проекту - поделись книгой:
— Через три дня отдашь рубль. Остальные одиннадцать — по частям. Понял? Револьвер я тебе продаю за двенадцать рублей.
— За двенадцать?!
В непостижимой величине этой суммы таились ужасные, опасные и стыдные возможности — Сергей это почувствовал обжигающе ясно. Но только мгновение для него это было ясно. Тотчас же все заслонило страстное желание остаться наедине с тяжестью, которая оттягивала ему брюки, запустить пальцы в карман и гладить, и трогать, и давить коротенький ствол, пузатый барабан и ласково выгнутую теплую рукоятку.
— А сейчас давай сюда сорок копеек, которые у тебя есть.
Сергей вытащил деньги.
— Значит, — робко сказал он, — я тебе теперь должен одиннадцать рублей шестьдесят копеек?
— Двенадцать рублей ты мне должен. Двенадцать! — Парень даже развел от удивления руками. — Сорок копеек — это задаток. Какой же ты купец, если не знаешь, что надо давать задаток? Тебя мать дома как зовет? «Мой козлик», «моя птичка»?
Сергей смутился.
— Да нет, — стыдливо махнул он рукой. — Ласточка, звездочка… Женщина же она…
— Ласточка?! — восторженно заикнулась и радостно заржала темная личность. — Звездочка?! — Парень указывал на Сергея серым бородавчатым пальцем и радостно ржал: — Ласточка! Звездочка! Видал, Кудюк, ласточку? — Гришка, враждебно рассматривавший Сергея, презрительно плюнул. — Вот она!
— Да нет же, — пытался объяснить Сергей, — она не в этом смысле…
— Так вот, пора учиться жить, Ласточка-Звездочка. Не маленький уже. Двенадцать рублей ты мне должен, а не одиннадцать шестьдесят. Сорок копеек — задаток.
И началась для Сергея страшная кабала. Он не успевал собрать деньги в сроки, назначенные темной личностью. Темная личность накидывала проценты, и долг все рос и рос. У Сергея на переменах отбирали деньги, бутерброды, перочинные ножички, гоняли с мелкими поручениями. Школа сделалась отвратительной…
Как раскрылась вся история, Сергей уже не помнил. В памяти его остались только обширный, накрытый праздничной скатертью обеденный стол, в центре которого торжественно, изобличающе лежит маленький револьвер, и отец, скрипящий новыми полуботинками, и его вопросы:
— Ты знаешь, что за хранение оружия полагается тюрьма?
— Ты хотел, чтобы нас с матерью забрали в тюрьму?
— Откуда в тебе столько холодного, жестокого эгоизма?
— Ты знаешь, как нам с матерью достаются деньги?
Запомнилась бледная, настороженно следящая за отцом мать, их ночной, не очень понятный спор.
Мать. Мальчик ни в чем не виноват. Он слишком мягок и добр…
Отец. Мягок! Добр! Церковные добродетели! Сейчас за доброту сечь надо, как за воровство. Мы живем в мире…
Мать. Мне был бы противен мир, где за доброту надо сечь… Доброта и порядочность…
Отец. Знаю, знаю. Все знаю. Но с мальчишкой нужно быть пожестче — это в его же интересах.
Мать. Лучше подумай: почему мальчик в самый трудный момент не обратился за помощью к тебе, человеку, который должен быть самым близким ему?
И еще через одно искушение прошел во втором классе Сергей.
Второклассники готовились к вступлению в октябрята. По этому поводу в школу пришел корреспондент областной детской газеты «Костер». Это был маленький, нетерпеливо-подвижный человек с лицом, заслоненным толстенными увеличительными стеклами больших очков.
— Вот наш класс, — сказала ему сверхпедагогично жеманным и холодным тоном (так она разговаривает при завуче) Мария Федоровна.
— Прекрасные ребята, — поспешно, словно подталкивая Марию Федоровну, согласился корреспондент.
— У него стекла в очках пуленепробиваемые, — шепнул Гриня Сергею.
— Зачем?
— Как зачем! Он же корреспондент! А если в него шпион выстрелит?
— А где у него тогда пистолет? — усомнился Сергей.
— Думаешь, он дурак, у всех на виду его носит?
Сергей стал присматриваться (он-то уже знал, как револьвер оттопыривает карман) к пиджачным и брючным карманам корреспондента, а тот все поторапливал Марию Федоровну:
— Отличная стенная газета! Прекрасно оформленный плакат!
Должно быть, у него была своя какая-то цель, и он ждал, когда учительница закончит рассказывать. И, как только Мария Федоровна отпустила его, корреспондент ринулся к классу. Он именно ринулся, засуетился и стал похож на затейника с районной детской площадки.
— Ну как, ребята, — спросил он, — вы дружно живете?
— Дружно! — вразнобой, довольные нежданным срывом урока, загудели ребята.
— А девочек не бьете?
— Не-ет!
— А учиться интересно?
— Интересно!
— Вот видите, как хорошо! А кто у вас лучше всех рисует?
В классе на минуту замялись. Иванников сказал:
— Рязанов.
И сразу остальные подхватили:
— Рязанов!
— Сережка!
— Ласточка-Звездочка!
Это крикнул Петька Назаров, всеми признанная сволочь. Сергей грозно обернулся к нему.
— А где Рязанов?
— Поднимись, Сергей, — сказала Мария Федоровна, — с тобой разговаривают.
Сергей, безобразно краснея, поднялся и уставился на парту. О том, что он рисует неплохо, в классе было давно известно, но заветный титул «лучше всех» ему выдали вот так, сразу, с легкой руки Вани Иванникова.
— Ты чего ж смущаешься, герой? — спросил корреспондент. — Ты же герой?
Сергей потупился еще больше.
— Он у вас что? — обратил к классу замаскированное мощными очками лицо корреспондент. — Всегда такой стеснительный? Как красная девица? Ты красная девица? — спросил он у Сергея.
В классе радостно засмеялись. Хохотал Гриня Годин, фыркал Ваня Иванников, и Сергей начал сердиться и освобождаться от своего смущения.
— Никакая я не красная девица!
— Вот и хорошо, — подхватил корреспондент, — я так и знал. Ты — будущий тракторист.
— Никакой я не тракторист.
— А кто же ты? Кем ты будешь, когда вырастешь?
Вопрос был дурацкий, и Сергей сразу бы перестал уважать корреспондента, если бы не его пуленепробиваемые стекла и не подозрительно оттопыренный правый брючный карман.
— Полярником? — подсказывал корреспондент. — Инженером?
— Моряком он будет, — опять вмешался Иванников.
— Моряком?
Сергей молча кивнул. Он не собирался быть моряком, он вообще никем еще не собирался быть. Но надо же что-то отвечать, когда тебя вот так берут за горло.
— А твой сосед?
— Летчиком, — рявкнул класс, уже усвоивший правила игры.
— Летчиком, — робко кивнул струсивший Гриня.
— Ну вот и отлично! — Корреспондент обрадовался: должно быть, сделал свое дело. Он еще зачем-то спросил у Марии Федоровны, где работают родители Сергея и Грини, и попросил ее отпустить Сергея с урока. Потом корреспондент затащил Сергея в пустую комнату за учительской, где в холоде и пыли мерзли рулоны географических карт, литографий с картин великих художников и горы других наглядных пособий, дал ему лист бумаги и, погладив по голове, попросил:
— Нарисуй мне, мой юный художник, знаешь что? Корабль и над ним самолет…
Газета с рисунком Сергея появилась в школе дня через три. Ее прямо посреди урока принесла в класс сама завуч первой ступени Лидия Михайловна. Она поздравила Сергея и Гриню и пожелала Сергею «развивать и совершенствовать дальше свой талант». Рисунок был помещен на самой интересной и самой почетной, по мнению Сергея, четвертой странице. Он не понравился Сергею. Он не нравился ему еще тогда, когда он в спешке — корреспондент торопил — кое-как набрасывал контуры немыслимого броненосца, который теперь, почти переламываясь пополам, будто его взорвала невидимая торпеда, плыл над красочным заголовком большой шарады. Не понравилась Сергею и надуманная подпись под рисунком: «Сережа Рязанов и Гриня Годин — настоящие друзья, они хорошо учатся, помогают друг другу и мечтают о больших дорогах в морском и воздушном океанах. «Я буду моряком», — твердо говорит Сережа. «А я — летчиком», — заявляет Гриня. Ребятам можно верить».
Во-первых, не такие уж они с Гриней друзья. Только что на одной парте сидят. А во-вторых, ничего такого он «твердо» не заявлял.
Но уже через минуту Сергей стал меньше бояться, что ребята его засмеют, и даже стал лучше думать о своем рисунке.
— Не правда ли, дети, — сказала Мария Федоровна, — эта картинка Сергею удалась? — Мария Федоровна прижала «Костер» подбородком к груди и указывала на рисунок тупым концом ученической ручки — так она обычно демонстрировала наглядные пособия. — Самолет над кораблем и вовсе неплохо получился.
— В газете плохой рисунок не напечатают, — вдруг решительно сказал Гриня.
— Да, — кивнула Мария Федоровна, — теперь Гриня и Сергей должны учиться еще лучше. Да и все ребята тоже. Теперь на вас большая ответственность лежит.
Понравился рисунок и дома. Мать, правда, почти не взглянула на газету. Она смотрела на Сергея и улыбалась.
— Да ты не на меня смотри! Да ты не так смотришь! — кричал на нее раздосадованный и уязвленный Сергей. — Ты, ма, ничего не понимаешь!
— Ну, я смотрю, смотрю, — улыбалась мама и переводила взгляд на газету. Но все равно она смотрела
Зато отец сразу все понял и оценил. Он смотрел на рисунок именно
За один день слава просто навалилась на Сергея.
Сволочь Петька Назаров даже подобострастно спросил у него:
— А тебя не просили еще что-нибудь для газеты нарисовать? Они могут попросить.
Сергей смутился. Эта мысль не приходила ему в голову.
— Да, — неопределенно сказал он, — понимаешь… Но вообще…
— А хочешь, — сказал Петька, — давай дружить? Хочешь, сядем вместе? Хочешь, пойдем после уроков ко мне домой? У меня есть две рапиры. Я тебе покажу свои книжки.
И Сергей неожиданно для себя сказал:
— Ладно, давай.
Ему не хотелось садиться к Петьке — тот недавно грозился доложить о револьвере, — не хотелось обижать коротышку Гриню, но что-то его уже понесло.
— Знаешь, Гриня, — сказал он Годину, — я пересяду к Петьке Назарову. — И, чтобы как-то оправдаться, пояснил: — Я ненадолго, ладно? На десять дней. Он мне покажет свои рапиры.
Сергей пересел к Петьке и после уроков пошел к нему смотреть рапиры. Он честно старался вызвать в себе дружбу к Петьке, но никакой дружбы не получалось. И в Петькиной квартире все, начиная от бабки, черной от платка до ботинок, кончая спортивными рапирами, скрещенными над Петькиной кроватью, Сергею не понравилось.
Петька влез в ботинках на кровать, снял одну рапиру, спрыгнул, согнул левую руку кренделем над головой и стал старательно колоть воздух, притопывая правой ногой.
— Вот так это делают, — сказал он.
Сергей засмеялся. Рука, согнутая дурацким балетным кренделем! Разве настоящие мушкетеры унизили бы себя такой немужской позой?!
— Пусть это будет шпага д'Артаньяна, — уклончиво сказал он.
Поделиться книгой: