Хочешь не хочешь

ХОЧЕШЬ НЕ ХОЧЕШЬ

ПОЧЕМУ ОН ЗА МНОЙ БЕГАЕТ

Шел дождь. И вчера он шел. И позавчера..

Давно в Ленинграде ранней весной не было таких упрямых дождей.

Ира и Толя брели по мокрой улице. Впереди Толя с запрокинутым вверх лицом, потому что все время обращается к взрослым; позади — Ира с низко опущенной головой, потому что несет, как куклу, живого котенка и все время разговаривает с ним.

Котенок серый, чистый и совершенно домашний — он умеет лежать на руках лапами вверх..

У перекрестка они встретили какую-то женщину. Толя что-то ей сказал. Женщина что-то Толе ответила, ни единого слова нельзя было расслышать: слишком громко гремел трамвай. Но это не имеет никакого значения. Все было ясно и так: мальчик просил… Женщина кивала головой, разводила руками, даже прикладывала их к груди, давая понять, что у нее там есть сердце. А разговор ни к чему не привел, и Толя с Ирой пошли дальше.

Блестел асфальт, грязь на мостовой великолепно блестела, и рельсы, и провода.

Уже начало темнеть, когда дождь успокоился. Правда, падали еще длинные острые каплищи. Они падали стремительно и красиво. Так, наверно, падали бы новые гвозди, если их аккуратно сверху бросать.

Ира и Толя шли по мокрым улицам, и этому не видно было конца.

Им сегодня просто не везло. А может быть, случайно встречались такие люди, которые не хотели понять, что невозможно оставить на улице без защиты такое маленькое живое существо.

Толя шел рядом с Ирой и молчал.

А о чем, собственно, говорить? Они обо всем уже переговорили. Даже прекнуть было некого. Ирина мама имела право говорить то, что она всегда говорит насчет кошек, потому что они с Ирой на самом деле живут в чересчур большой коммунальной квартире; а его собственная мама тоже имела право кричать то, что она кричала, потому что действительно получился «кошмар» и «сплошное безобразие». Что стоило этой змее немного воздержаться! Или, по крайней мере, пусть бы залезла в его, в Толину, кровать, а то взяла и полезла в мамину!

Первый раз в жизни Толя проклинал змею. Дело в том, что он любит змей. Он изучает их!

А теперь? Даже неизвестно, что делать и вообще как быть?

Толя приподнял грустные покатые плечи и опустил овальное лицо. Оно у него до того овально и вытянуто, что даже глаза выглядят как нули. Из-за этого выражение лица — плаксивое.

Кто знает, может быть, ему и хочется плакать?

Зато у Иры вид деловой (и вполне понятно: она занята делом). Она несет котенка.

А Толя просто шел и размышлял: какая обида, что это случилось позавчера, и как жаль, что мама решила пораньше лечь спать… Она откинула одеяло и увидела, что там уже спит змея.

Что было!!!

— Никогда! — кричала Толина мама. — Никогда в моем доме больше не будет гадов!.. И червей!.. И чет-ве-ро-но-гих тоже!!!

В результате пострадала ни в чем не виноватая черепаха, которую пришлось срочно выселить вместе со змеей. Да, пришлось! Хотя всем ясно, что черепахе никогда в постель не забраться, даже если бы ей и взбрело в голову. В лучшем случае она может заползти под шкаф. А сколько она ест? Ерунду она ест и совершенно не пищит!

Несмотря на все эти качества, черепаха была выселена. Но Толя умный человек. Размышляя таким грустным образом, он в то же время надежды не терял. Он решил: если этого котенка, которого кто-то себе завел, а потом бросил, у нас не возьмут, — надо будет пристроить его где-нибудь хотя бы дней на пять. И все будет в порядке, потому что мамино «никогда!» никогда не длится больше недели…

Навстречу им шла очень симпатичная женщина с ребенком на руках. Она тоже заметила Толю с Ирой и улыбнулась им. Потом остановилась. Ей определенно нравился котенок! И женщина сказала нежно:

— Смотри, какая кисочка!

Ребенок заметушился, задрыгал ногами и с визгом счастья вцепился котенку в живот.

Толя с большим трудом отобрал у него котенка. И очень быстро ушел.

Симпатичная женщина, наверное, удивилась. Честно говоря, Ира тоже. Когда она нагнала Толю, он вернул ей котенка и весьма иронически сказал:

— Я не знал, что ты так туго соображаешь…

— А что такое!

— Ничего, его бы там просто замучили. Ведь пацан ничего еще не понимает…

— Это верно, — сразу согласилась Ира, — ты прав.

И они пошли дальше по блестящим, чистым улицам. Они останавливали еще каких-то людей, но Ире и Толе по-прежнему ие везло.

Один человек оказался приезжим, а пожилая женщина, которая все же выслушала их, никак не могла котенка взять: она торопилась в больницу к сестре, и ей вообще было не до того…

А котенок чувствовал себя хорошо. Время от времени он легонько притрагивался лапками к Ирочкиному подбородку или хватал фарфоровыми острыми зубами голубую пластмассовую пуговку под ее воротничком.

В конце концов они остановили человека, который не стал разводить руками, пожимать плечами, не стал говорить фальшивым голосом, что он обязательно котенка бы взял, но у него и без того своих два кота. Этот человек даже не давал им советов, мол, «бросьте его к чертовой бабушке», а самое главное — не притворялся, что безумно торопится.

Когда Толя произнес столько раз уже произнесенную им просьбу, человек спросил:

— Откуда у тебя этот котенок?

— Ниоткуда… Мы шли с ней, — Толя пальцем показал на Иру, — мы шли с ней в наш двор и увидели вот его, — Толя не спеша притронулся к котенку. — Мы увидели, что он ходит и мяукает. Я нагнулся к нему и сказал одно слово, и вдруг он почему-то сразу за мной побежал.

— А что ты ему сказал?

— Ничего особенного—я сказал ему «кисонька».

— Понятно, — сказал человек.

— Да, — подтвердил Толя. — Больше я ему ничего не говорил, а он с тех пор все время за мной бегает, конечно, когда мы его отпускаем на землю. Мы думаем: а вдруг он узнает свой дом и вернется туда, но нет — он не хочет. Он только за мной бегает.

— Это правда, — сказала Ира. — Он правду говорит, я сама видела — бегает…

— Понятно, — сказал человек и внимательно посмотрел на Толю.

Толя осторожно улыбнулся.

Ему показалось, что этот человек, возможно, им поможет, и в то же время боялся долго молчать, а то и он, как все до него, возьмет и уйдет.

И Толя заговорил. Он говорил что попало — лишь бы не молчать.

— Вы знаете… я не знаю. Нет, я хотел сказать, что я знаю животных и все равно не могу понять… Вот скажите, пожалуйста, как вы думаете: почему он за мной бегает?

— А сам ты не догадываешься?

— Нет, — сказал Толя как можно убедительнее, — никак не могу догадаться, почему?

Человек нахмурился. Посмотрел на Толю, на Иру и опять на Толю. Улыбнулся, погрозил Толе пальцем и вдруг… взял котенка, быстрым движением запихнул его во внутренний карман пиджака и сказал:

— Ладно!

Сначала они не поверили.

А когда поверили, то не пошли, а помчались домой, хотя оба очень были усталые.

Дома, конечно, им обоим влетело — влетело за опоздание, но ни одна из мам про котенка до сих пор ничего не знает. Ира и Толя решили смолчать. Не хватало еще, чтобы тебя дополнительно ругали за то, что уже кончилось, и кончилось так хорошо!

УДАЧЛИВЫЙ ВОРОБЕЙ

Когда из гнезда вываливается птенец, виноват в этом обычно бывает он сам: слишком рано начал вертеться. Но если, падая, он не свернул себе шею, а потом не был замечен кошкой, — значит, жизнь его началась с больших удач.

Такой удачливый воробей и выпал из гнезда на школьный двор и стал причиной многих неожиданных событий.

Ни шеи, ни крыла птенец себе не сломал — он упал в шапку, лежавшую под стеной. А шапка лежала под стеной потому, что хозяин ее в это время играл в футбол... а кошка не успела заметить птенца потому, что в это время мимо проходили девочки.

— Почему у него нет хвоста? — спросила одна.

— Его нельзя оставить тут, — сказала другая. Это была Ира. Она наклонилась над птенцом, и тот сразу разинул клюв.

— Давай возьмем его с собой, — сказала Ира.

Первая девочка пожала плечами и ушла.

Ира принесла птенца домой.

Ирина мама не слишком обрадовалась этому. Скажем прямо — совсем не обрадовалась.

— Конечно, — сказала она, — ты права, такого маленького нельзя было оставить одного, но...

Сказав «но», Ирина мама задумчиво и грустно обвела взглядом небольшую чистую комнату и спросила:

— Но что теперь будет с нашими книгами?

— А что с ними может быть — воробьи бумагу не едят!

— Не притворяйся, пожалуйста!

Ира рассмеялась, потом очень серьезно сказала:

— Когда он научится летать, я его сразу выпущу.

Пока птенец жил в глубокой коробке из-под торта, в доме было тихо и чисто: Ира вдруг сделалась внимательной и терпеливой; правда, мама не могла понять — куда все девается, когда Ира садится за уроки?

Однажды этот как-то слишком быстро выросший воробей, все еще без хвоста, но уже весь в пуху и перьях, вспорхнул на край коробки из-под торта, вызывающе крикнул «чив!» и тут же ринулся в полет. При этом его совершенно не интересовало, куда он летит и что может встретиться на пути. Так он разбил два стакана и одно блюдце, а сам очутился на полу.

Ира вернула его на место, но первый полет ничему птенца не научил. Он тут же полетел в другом направлении. На этот раз четыреста граммов постного масла побежало с подоконника по стене на пол.

Ни звон разбитых стаканов, ни шум опрокинутой бутылки никакого впечатления на птенца не произвели.

В панике была Ирина мама. Она лихорадочно убирала все, что льется, бьется и падает. Она так и сказала, что нет ничего опаснее в доме, чем воробей, который учится летать!

А ему что? Ему — ничего! Нашкодит, притихнет на минутку, опасливо повертит большой головой и снова подает голос.

Между прочим, одним-единственным «чив» птенец умел и спросить, и потребовать, и выругаться. Ира очень хорошо понимала его.

С этих пор в доме началась другая жизнь. Было много смеха.

Бывали и слезы. Но самое плохое — выспаться было нельзя.

Покинув однажды картонное гнездо, птенец больше туда не вернулся. Теперь он засыпал где хотел: на шкафу, на крышке чайника, на книжной полке.

Вставал он, ясное дело, «с птицами». Пока потягивался, пока зевал, люди могли еще спать, но потом он задавал себе вопрос: «Чив-чив?» — и немедленно сам себе отвечал таким же в точности «чив-чивом».

С каждым днем голос у птенца становился громче, крылья уверенней, а сам он — нахальнее. Если люди не просыпались от его болтовни, он их будил. Он начинал летать над кроватями.

В конце концов садился кому-нибудь на голову. Ира потом засыпала на уроках, а ее мама — на работе. И конечно, за это и за все другие безобразия, которые он творил, доставалось Ире: будто это она летала над кроватями и не давала выспаться, будто она скакала чернильными лапками по белому покрывалу, будто она смахнула бюстик Пушкина с этажерки, — невозможно перечислить всего, за что ей доставалось.

Однажды мама спросила:

— Когда наконец ты его выпустишь? Он уже отлично летает!

Ира погрустнела, но быстро нашлась:

— Когда установится хорошая погода.

Ленинградцы сразу поймут, что означает такой ответ, — это все равно что сказать: «После дождичка в четверг!» Потому что в Ленинграде сегодня солнце — завтра дождь… и послезавтра дождь, и еще целую неделю дождь. В конце концов появляется солнце — на день, на два... и дождь начинается снова.

Что и говорить, это был выдающийся воробей, на которого трудно было сердиться и которому продолжало везти: он не разбился об оконное стекло, не утонул в холодном супе и не задохнулся в шкафу.

Ире птенец доверял полностью. Движенья у нее были осторожные и легкие, а главное — она никогда не пыталась его ловить: просто поднимала руку ладонью вверх, и воробей прилетал немедля.

Обедал он, конечно, только с нею, забравшись лапами в тарелку. Мог сесть на вилку по дороге ко рту. А чаще садился Ире на плечо и оттуда — с высоты — смотрел, что сегодня на второе: рассыпчатая каша или опять картофельное пюре, после которого не отчистишь клюва?

За едой-то он и хулиганил больше всего. Хотя... если рассказать, как он с Ирой готовил уроки… Воробей, например, не считал, что попрыгать по страницам учебника достаточно. Ему необходимо было взглянуть и на следующую страницу. Для этого он слезал с книги, очень вдумчиво брал клювом за утолок верхний лист, медленно приподнимал его, а потом — раз! — и туда с головой. Крутится там, топчется, а как вылезет, тут же начинает чиститься — можно подумать, что между страницами шел ремонт и беднягу вымазали всего. И с одного бока чистит перья, и с другого, и пух под мышками, и каждое перо на спине, и даже пуховые штанишки — ну, словом, чистюля и недотрога.

Если нечаянно прикоснешься к нему — надувался медленно и сердито, пока все, что на нем растет, не встанет дыбом. Тогда, цепко стоя на тонких лапках, маленький этот воробей отряхивался, как собака, вылезшая из воды, после чего распушенные перышки оседали на свои места, и воробей снова был как воробей.

Много солнечных дней успело наступить и уйти, а воробей все жил и жил в доме, где его любили.

Но самая большая удача пришла к нему в то утро, когда весенний ветер распахнул окно...

И он улетел.