Истории с Небес

-- Эй, хозяин, не сердись, не сердись, -- закричал во все горло не на шутку перепуганный клуракан. -- Я пошутил, только пошутил!

-- Хороши шуточки! Вот и верь тебе после этого, жулик! Где это видано -- эль шибает в голову хуже виски! Что ты в него подсыпал, поганец?!

-- Ничего! Клянусь, ничего! Я его только заколдовал! Это была шутка!

-- Заколдовал... -- Мэтт был так поражен, что даже перестал сердиться. До этого дня он ни разу не встречался с подобными существами, и даже подумать не мог, что эта забавная красноносая фитюлька способна на такое. Глядя на клуракана с внезапно проснувшимся уважением, Мэтт осторожно посадил его обратно на стол и спросил:

-- А ты что угодно можешь так заколдовать?

Клуракан, почувствовав, что буря прошла стороной, обрел былую самоуверенность. Он не спеша одернул свою уже изрядно помятую курточку и только потом ответил:

-- Ну, вообще-то, нет. Воду так не заколдуешь. А вот любое пиво или вино -- это можно. Когда наступают сухие времена, и глоточек пива -- и то трудно раздобыть, это заклинание бывает очень кстати.

-- Еще бы! -- протянул восхищенный Мэтт, вспомнив свои собственные сухие времена. Но тут ему в голову пришла новая мысль, и он спросил, пристально глядя клуракану прямо в глаза:

-- Это все здорово. Вот только скажи мне -- для чего ты сделал это сейчас? Не для того ли, чтобы обыграть меня, а?

Клуракан смущенно заерзал на месте, но все же ответил:

-- Если честно, то да. Очень уж мне хотелось тебя обыграть. Но теперь, клянусь, я не буду делать ничего подобного -- или пусть я помру от жажды!

Такой страшной клятве Мэтт не мог не поверить. К тому же, клуракан говорил с таким жаром и выглядел так искренне раскаявшимся, что ему поверил бы кто угодно.

И эта славная парочка, примирившись и позабыв взаимные обиды, вновь уселась за стол и продолжила состязание. Кружка за кружкой исчезали в их глотках, потом они очень душевно спели все песни, какие вспомнили, пуская слезу в самых грустных местах. Кувшин они опростали, пришлось идти в погреб за добавкой. Потом Мэтт вдруг обнаружил, что жалуется клуракану на жизнь, обвиняя весь мир в черной неблагодарности. Клуракан сочувственно поддакивал, не забывая, однако, следить, чтобы эль в кружках не переводился. Увидев, что и этот кувшин опустел, он снова послал Мэтта в погреб. Выпив еще три кружки, Мэтт почувствовал, что все тело его наполняется туманом, мягким и теплым. Как во сне, он вновь наполнил кружки, выпил, и провалился в черную бездну.

Из забытья Мэтта вывел ехидный голосок клуракана:

-- Ну что, хозяин, и кто из нас фитюлька? Быстро же ты сдался -- у меня-то хмеля ни в одном глазу! Твое здоровье!

Послышалось бульканье и сопение, и Мэтт, с трудом оторвав физиономию от стола, мутными глазами уставился на клуракана, который, наклонив кувшин, с удовольствием допивал из него остатки эля. Голова у Мэтта раскалывалась, перед глазами плавали зеленые круги.

-- Водички!.. -- слабым, умоляющим голосом простонал Мэтт. Клуракан тут же оторвался от кувшина, с жалостью посмотрел на Мэтта и побежал за водой. Через минуту он вернулся с ковшиком, полным чистой, прохладной воды из колодца, и сказал, протягивая его Мэтту:

-- Давай-ка, хозяин, соберись с силами и доползи до постели! Я бы рад тебе помочь, да ростом маловат.

Мэтт, фыркая и постанывая, огромными глотками влил себе в пасть сколько смог воды, а остатки вылил на голову. Взглянув на клуракана слегка прояснившимися глазами, он проговорил:

-- Да... Ну и горазд ты, братец, пить... Что же, ты выиграл, и выиграл честно. А теперь я пошел спать.

И он, кряхтя, выбрался из-за стола и по стеночке отправился в свою комнатушку. Там он, не раздеваясь, упал на кровать и тут же заснул тяжелым пьяным сном.

На следующее утро Мэтт проснулся чуть живой. Кряхтя и чертыхаясь, он сел на кровати и принялся вспоминать, что же вчера было. Мэтт не раз слыхал от знающих людей, что все пьяницы рано или поздно начинают видеть чертенят, и теперь гадал, был клуракан на самом деле, или он, что называется, допился. Самое ужасное -- он никак не мог решить, что хуже. Наконец, Мэтт почувствовал, что без глоточка пива решить этот вопрос он не в силах. С большим трудом он поднялся и потихонечку, стараясь не делать резких движений, поплелся в погреб. Открыв дверь, он застыл на пороге, разинув рот.

Посреди погреба лежала перевернутая вверх дном большая кадушка, а вокруг нее, как вокруг стола, сидела развеселая компания маленьких старичков в красных колпачках. Было их полдюжины, и каждый держал в руке стакан с вином. По запаху Мэтт тут же определил, что это старый портвейн, гордость его погреба. Завидев Мэтта, старички оборвали удалую песню, которую распевали, и радостно замахали ему ручонками, как старому другу, приглашая присоединиться к своей компании. Обалдевший Мэтт стоял на пороге, словно пустил там корни, и подумывал, не сошел ли он с ума, но тут один из старичков поднялся на ноги, и Мэтт узнал в нем своего победителя.

-- Доброе утро, хозяин! -- приветливо сказал клуракан. -- Позволь представить тебе моих старых друзей. Я пригласил их, пользуясь своим новым правом принимать и угощать гостей. Надеюсь, ты помнишь наш вчерашний уговор и не возражаешь?

-- Да... -- пролепетал Мэтт. -- То есть, нет... То есть, не возражаю...

-- Вот и чудесно, хозяин, я знал, что ты человек, на слово которого можно положиться! Не желаешь ли присоединиться к нам? Мы будем очень рады!

-- Я... Нет... Спасибо...

-- Ну, что же, если передумаешь -- всегда пожалуйста. С таким славным человеком, как ты, и клуракану выпить приятно! А если тебе что-нибудь здесь понадобится -- не стесняйся, заходи, ты нам не помешаешь!

-- Да... я вот... пивка налить...

Клуракан сделал вежливый приглашающий жест рукой, и Мэтт, опасливо поглядывая на теплую компанию, бочком пробрался к первой попавшейся бочке, нацедил пива и поспешил убраться восвояси. Едва он закрыл за собой дверь, как услышал, что клураканы вновь затянули песню, еще разухабистей прежней, время от времени прерывавшуюся звонким хохотом. Веселье продолжалось как ни в чем не бывало.

Мэтт на полусогнутых ногах добрался до кухни, упал на стул и принялся жадно глотать пиво прямо из кувшина. Немного утолив жажду, он вытер пот со лба и жалобно проговорил:

-- Господи!..

Ополовинив кувшин, он пробормотал:

-- По крайней мере, теперь я уверен, что они мне не чудятся... Как он вчера сказал? Твоего погреба нам ненадолго хватит? Да...

Отпив еще немного, он перевел дух и сказал, уже спокойней:

-- Что же, проиграл -- плати! Никто еще не говорил про Мэтта, что он не держит слова!

Когда же у кувшина показалось дно, Мэтт улыбнулся, ударил себя кулаком по колену и заявил:

-- А этот клуракан славный парень! Веселый такой, и пить умеет. Да и другие, верно, не хуже. Одно слово -- настоящие ирландцы!

И, примирившись с тем, что все равно нельзя было изменить, Мэтт принялся готовить себе завтрак. Из погреба до него порой долетали обрывки песен и тоненький клураканий хохот, и тогда лицо Мэтта омрачалось -- но вскоре прояснялось вновь. А один раз он даже поймал себя на том, что напевает вместе с клураканами славную песенку, любимую им больше других.

С тех пор все так и шло. Что ни день -- у клураканов был праздник. Мэтт поначалу не принимал их приглашений вместе выпить и посидеть -- очень уж нелегко ему было видеть, как его выпивка исчезает в их бездонных глотках. Но потом он перестал об этом думать, и целыми днями просиживал вместе с клураканами за столом-кадушкой, потягивая пивко, распевая песни и радуясь, что теперь он может пить в такой душевной компании. У Мэтта никогда не было друзей, разделявших его любовь к спиртному, и он быстро сдружился с клураканами, понимавшими его, как никто другой. Клураканы тоже очень привязались к Мэтту. Так в веселых пирушках проходили день за днем и неделя за неделей.

Как-то поздним утром Мэтт, едва продрав глаза, пошел в погреб проведать своих новых друзей. Вчерашняя попойка по размаху превосходила все предыдущие, и Мэтт, не выдержав, первым отправился спать, покинув веселье в самом разгаре. Мэтта теперь непросто было чем-то удивить, но, едва войдя в погреб он охнул -- до того потрясающая картина предстала его взору.

По всему погребу в самых невероятных местах и позах валялись мертвецки пьяные клураканы. Один лежал на кадушке, держа в объятьях пустую винную бутылку. Другой громогласно храпел, уткнувшись лицом прямо в пивную кружку. На полу, раскинув руки-ноги во все стороны, лежали еще трое. И, наконец, старый знакомец Мэтта удобно устроился прямо под открытым краном пивного бочонка, да так и заснул, и теперь плавал в огромной луже, благоухающей пивом.

Первым делом Мэтт ринулся закрывать кран бочки, но было уже поздно -все пиво давно вытекло. Потом он выловил клуракана из пивной лужи, ужасаясь при мысли, что тот утонул, -- но нет, он посапывал, живехонький. Когда Мэтт встряхнул его, он пробормотал: "Славное пивко!", пару раз причмокнул и снова заснул сном младенца. Мэтт встряхнул его еще разок, посильнее, и клуракан, выпучив заплывшие глаза, уставился на него:

-- А? Что? -- завопил он во всю глотку, а потом, узнав Мэтта, добавил плаксиво, -- Ой, хозяин, голова раскалывается, не тряси меня!

Другие клураканы проснулись от его воплей и, ошарашено оглядываясь по сторонам, пытались подняться. Со всех сторон доносились жалобные стоны, охи и ахи -- наконец-то Мэтту представилась возможность узреть клураканье похмелье! Честно говоря, зрелище было душераздирающее, и Мэтт, горя желанием хоть чем-то помочь страдальцам, принес ведерко воды и бестолково засуетился вокруг клураканов, умоляя их выпить хоть глоточек. Но воду клураканы с отвращением отвергли.

-- Пивка бы! Пивка, хозяин! -- постанывали они, умоляюще глядя на Мэтта. Тот, схватив кувшин, кинулся выполнять их просьбу. Открыв кран одной бочки Мэтт чертыхнулся -- пустая! -- и поспешил к другой. Та тоже оказалась пустой. Похолодев, Мэтт бросился к третьей, потом -- к четвертой, пятой... Нигде ни капли.

-- Неужто все пиво вышло? -- пробормотал, не веря своим глазам, Мэтт.

-- Ладно, хозяин, не пивка -- так винца! Ну его, это пиво! -- застонали клураканы еще жалобней.

Мэтт начал обшаривать полки в поисках вина. Страшное подозрение закралось в его сердце. Он осматривал и ощупывал полку за полкой -- но тщетно. Нигде ничего.

Убедившись, что страшное подозрение полностью оправдалось, Мэтт рухнул на пол прямо там, где стоял, и закрыл лицо руками. Клураканы, не сообразив, что означает этот полный отчаянья жест, снова загомонили:

-- Эй, хозяин, если нет вина, то дай виски, или наливки, или бренди, или джина -- ну хоть чего-нибудь!

Мэтт медленно отнял руки от лица и клураканы смущенно умолкли -- таким они его еще не видели. В глазах Мэтта была жуткая тоска, по щекам катились крупные, как горох, слезы.

-- Боюсь, мои маленькие друзья, -- тихо проговорил Мэтт, -- мне нечего вам дать. Ничего не осталось, погреб пуст.

И, помолчав, добавил:

-- Придется вам искать новое пристанище. Веселые времена кончились -денег у меня почти нет, придется продать этот постоялый двор, чтобы на старости лет не остаться без куска хлеба. Поищите себе нового хозяина, я на это больше не гожусь.

И удрученный Мэтт снова закрыл лицо. Перед ним проносились призраки нищей старости, когда ему негде будет взять даже маленькую кружечку пива. Одинокий, всеми покинутый, страдающий от жажды -- вот каким он будет отныне.

Притихшие клураканы грустно и виновато смотрели на Мэтта, не решаясь произнести ни слова. Им хотелось утешить его, но они не знали, как это сделать. Они и представить себе не могли, что их веселый праздник для кого-то кончится так печально. Наконец, один из клураканов -- наш старый знакомец, победивший Мэтта в состязании -- с решительным видом встал, прокашлялся и заговорил, как никогда серьезно:

-- Хозяин, никуда мы отсюда не уйдем! Ты, видать, невысокого о нас мнения -- мол, попировали, а как угощение кончилось, так и убрались восвояси. А тебя бросили, в одиночестве и нищете. Ну уж дудки! Ты славный человек: щедрый, добрый, умеешь держать слово. Мы от тебя не видели ничего, кроме хорошего, мало того -- мы твои друзья, и это для нас большая честь. Ты ничего не жалел для нас, и мы долго пили за твой счет. Ну, что же, теперь настала твоя очередь пить за наш!

Остальные клураканы, выслушав эту речь, одобрительно загомонили. "Верно говорит! Молодец, парень!" -- неслось со всех сторон. Клуракан важно раскланялся и сел, ожидая, что ответит Мэтт.

Тот, растроганный и благодарный, грустно улыбнулся и сказал:

-- Мои дорогие друзья, спасибо вам на добром слове! Ваши намеренья прекрасны и благородны, но по силам ли они вам? Разве у вас есть деньги?

Тут клураканы расхохотались. Мэтт непонимающе смотрел на них, не в силах уразуметь причину такого веселья. Нахохотавшись вволю, клураканы вытолкнули вперед того же самого оратора, и тот, все еще посмеиваясь, начал такую речь:

-- Эх, хозяин, ты все еще не понял, с кем имеешь дело! Есть ли у нас деньги? Да каждый из нас знает не меньше десятка кладов, таких богатых, что одного хватит, чтобы напоить всю Ирландию! Ты забыл, что я говорил тебе в самый первый день? Ведь я обещал тебе показать один из них, если ты выиграешь! Теперь вспоминаешь?

Да, Мэтт действительно вспомнил. А клуракан продолжал:

-- Сейчас мы быстренько наведаемся к ближайшему кладу и притащим его сюда. А ты во весь дух беги к купцам, и заказывай у них вино и джин, виски и бренди, и, конечно, добрый эль! Да побольше -- нужно достойно отпраздновать такой прекрасный день! И не бойся -- если деньги выйдут, мы принесем еще! С нами не пропадешь!

Мэтт снова заплакал, но теперь уже от радости, и кинулся обнимать своих славных и верных друзей. От всей души поблагодарив клураканов, он последовал их совету и поспешил к купцам.

Вернулся Мэтт уже под вечер. Купцы, обрадованные таким большим заказом, обещали прислать все завтра поутру. Когда Мэтт вошел в погреб, у него захватило дух -- вдоль стены рядком стояла дюжина потемневших от времени глиняных горшков, и каждый из них был доверху набит золотыми монетами! А рядом, гордые и довольные собой, сидели маленькие старички в красных колпачках.

С тех пор Мэтт и клураканы зажили еще лучше и веселее, чем раньше. Ни в чем они себе не отказывали, ни в чем не знали недостатка. Каждый вечер в погребе вокруг кадушки собиралась милейшая компания, звучали песни и пронзительный клураканий хохот. И если вы найдете неподалеку от Голвея маленький постоялый двор -- зайдите и убедитесь, что все, здесь рассказанное -- чистая правда!

История о гибели юного Конрада

I.

Юный Конрад был отпрыском одной из знатнейших семей Кента. С самого детства был он одержим мечтой повидать землю скоттов, лежащую на севере. Каждого встречного рыцаря, монаха, бродячего певца расспрашивал он о той земле. Перед его мысленным взором вставали суровые горы, бурные водопады, тихие печальные озера и унылые пустоши Скоттии. Про скоттов говорили, что они народ угрюмый и негостеприимный, чуждающийся пришельцев с юга, но это не охлаждало желания Конрада, ибо он мало верил тем рассказам.

Едва Конраду исполнилось семнадцать лет, как он испросил у отца дозволения повидать мир. Получив благословение, а также доброго коня и доспехи, Конрад ранним майским утром покинул родительский дом в сопровождении двух оруженосцев -- старого Томаса, ходившего в походы еще с отцом Конрада, и юного Уильяма, своего ровесника. Едва выехав за пределы отцовских владений, Конрад, как и следовало ожидать, повернул на север.

Долго ехал он по цветущим английским землям, встречая всюду самый лучший прием, ибо лицом был прекрасен, нравом -- скромен, а в кошельке его радостно звенело немало золотых. Конь под Конрадом был мышиной масти, статный и горячий, покрытый голубой шелковой попоной с золотым шитьем. Сам всадник был также облачен во все голубое с золотом, а у пояса его висел добрый меч, вовсе не игрушечный -- несмотря на юные года, Конрад был уже мужественным и закаленным воином. Следом за ним оруженосцы везли копье и бело-синий щит с золотым грифоном.

Так они ехали, покуда не добрались до сумрачной Нортумбрии, где впервые почувствовали дыхание севера. Места вокруг становились все печальнее, города и селения -- малочисленней и беднее, люди -- суровее. Чувствовалось, что край этот часто тревожат войны. Оруженосцы Конрада стали изредка со вздохами вспоминать оставленные позади веселые земли, но юноша упорно ехал все дальше и дальше на север.

Наконец, маленький отряд приблизился к границе Скоттии и пересек ее. Поначалу край вокруг мало чем отличался от Нортумбрии, разве что был еще беднее и малолюднее, да народ говорил на чужом языке. Но по-английски почти все изъяснялись свободно, а Конрада принимали радушно. Стоило же Конраду заговорить о своей давней любви к Скоттии и желании увидеть своими глазами всю красоту здешних земель, как хозяева расцветали, наперебой рассказывали о самых красивых местах и провожали юношу улыбкой и благословением, не взяв за постой ни гроша. Многие просили Конрада погостить у них подольше, но он вежливо отказывался и ехал все дальше и дальше на север, ибо стремился к горам, считая их подлинным сердцем этой страны.

Чем дальше на север продвигался Конрад, тем чаще слышал рассказы о всяких чудесных и жутких тварях, живущих по соседству. Леса и горы, холмы и озера -- все здесь было густо заселено разным волшебным народом, уже давно редко попадавшимся в Англии. Были среди этих существ и добрые, но все больше -- коварные и злобные, ненавидящие род людской. Конрад не знал, стоит ли верить этим рассказам, привыкнув дома считать их суевериями простого народа, но здесь в них верили, казалось, совершенно все, и даже монахи. Решив, что рано или поздно прояснится, сколько в этих рассказах правды, Конрад слушал их вежливо, но сам ни о чем не расспрашивал.

II.

Июльским вечером, незадолго до заката, Конрад увидел далеко впереди, в лиловой дымке, горы. С каждым днем они становились все ближе и ближе, суровые очертания все больше заслоняли горизонт, пока не наступил день, когда Конрад и его спутники очутились прямо у их подножия. Со стесненным сердцем смотрел Конрад на каменные твердыни -- стесненным от радости, что наконец добрался до желанной страны, но и не только. Ибо в эту минуту в его душе родилось какое-то жуткое предчувствие. Но Конрад был молод, крепок духом, и, отогнав непрошеные мрачные мысли, твердой рукой направил коня на узкую горную тропу.

Здесь, в горах, стало сложнее найти гостеприимный очаг. Народ тут жил по большей части совсем нищий, и путешественникам часто приходилось довольствоваться овсяной лепешкой на ужин и охапкой соломы вместо постели. Горцы были суровы и немногословны, словно мрачная природа того края наложила на них свой отпечаток, но обычаи гостеприимства чтили свято, и вовсе не недостаток радушия был причиной такой скудости, а только бедность. Томас и Уильям все чаще принимались ворчать, мол, не пора ли поворачивать к дому, но Конраду нравились и горы, и люди, здесь живущие, и он и слышать не хотел о возвращении. Так, мало-помалу, они продвигались все дальше на север, пока однажды вечером не остановились на ночлег у бедного пастуха.

Из всех нищих хижин, что они повидали, эта была самой нищей, а хозяин ее был настолько угрюм и молчалив, что за весь вечер не произнес и десятка слов. На Конрада он смотрел редко, а когда все же поднимал на него взгляд, в глазах его было беспокойство, словно он хотел что-то сказать, но не решался. Наконец, утром, перед самым отъездом, когда Конрад уже вскочил на коня, пастух подошел к нему и сказал, глядя прямо в глаза:

-- Рыцарь, опасайся Бааван Ши!

-- Что это за Бааван Ши, и почему я должен опасаться? -- спросил удивленный юноша.

-- Это самая жуткая и кровожадная тварь на свете! -- ответил пастух.

Конрад понял, что пастух говорит об очередном сверхъестественном чудовище, а он уже немало наслушался всяких россказней о них и не хотел слушать новые. Поэтому он вежливо поблагодарил за предупреждение и попрощался. Отъехав немного, Конрад обернулся и увидел, что пастух с тревогой смотрит ему вслед. Ворон сел на можжевеловый куст возле хижины и хрипло насмешливо закаркал. И снова тень предчувствия омрачила сердце Конрада. Но он, подумав, что это -- последствия дурно проведенной в душной хижине ночи, не обратил на тоскливые мысли внимания и поспешил догнать своих оруженосцев.

III.

От хижины пастуха дорога полого шла вниз, пока не спустилась в узкую долину, зажатую между двух выщербленных временем скал. Солнечные лучи почти не достигали ее, она была сумрачна и прохладна. По дну долины бежал быстрый горный поток, шумевший и бурливший на перекатах. Кое-где росли чахлые от недостатка света деревья. Дорога, идущая вдоль реки, была каменистой, но довольно ровной.

Конрад ехал молча, опустив голову и прислушиваясь к цоканью копыт своего коня по камням. В голове его теснились жуткие образы Бааван Ши, порожденные разыгравшимся воображением. То чудовище представлялось ему огромным червем, то -- кошмарным трехглавым псом, то -- великаном с рогатой головой. Конрад начинал уже жалеть, что не расспросил пастуха об этом чудище поподробнее -- ведь явь, скорей всего, оказалась бы куда безобиднее вымыслов, мучающих его.

Внезапно Конрад остановил коня, знаком приказал остановиться оруженосцам и насторожился -- что-то было не так. Юноша прислушался, и ему показалось, что вокруг слишком тихо. Сейчас, когда смолкли шаги коней, тишину в долине не нарушал ни один звук, кроме шума бурлящей воды. Конрад огляделся по сторонам, посмотрел на небо -- ни птицы, ни другой живой твари не было видно вокруг. Даже ветра не было в долине. Тишина и безжизненность вызывали содрогание.

Оруженосцы, казалось, ничего не замечали, и Конрад тронул коня шагом, чтобы долгой остановкой не вызвать вопросов, на которые он не смог бы ответить. В этот миг тишину разрушил звук хлопающих крыльев -- то летел огромный черный ворон. Конраду на миг показалось, что тот самый, которого он видел у хижины пастуха, но потом он подумал, что такого просто не может быть. Ворон летел низко, кося в сторону людей черным глазом-бусиной, а пролетая над Конрадом хрипло и торжествующе каркнул. Пролетев еще немного, ворон сел на дорогу невдалеке от Конрада и вдруг исчез -- а на его месте появилась девушка в зеленом платье.

Конрад застыл, не веря своим глазам, Уильям за его спиной охнул, а Томас вполголоса выругался от неожиданности. Тем временем девушка грациозно подошла к Конраду и с легким поклоном проговорила, не обратив внимания на то, что Конрад и его спутники поспешно осенили себя крестным знамением:

-- Приветствую тебя, доблестный рыцарь!

IV.

Не в силах сразу ответить девушке, Конрад пораженно рассматривал ее. Она была высока и стройна; ярко-зеленое, очень длинное, богато расшитое золотыми цветами платье пышными складками охватывало ее тонкий стан. Голова девушки была непокрыта, и ее чудесные волосы, рядом с которыми и золото показалось бы тусклым, свободно ниспадали почти до самой земли. Лицо у нее было белее слоновой кости, а огромные глаза -- зеленее изумрудов. Нежные алые губки приветливо улыбались, и была она так очаровательна и мила, когда смотрела на Конрада, ожидая ответа, что юноша невольно залюбовался ею. Дар речи, наконец, вернулся к нему, и Конрад ответил, так вежливо, как только мог:

-- Привет и тебе, прекрасная дева, так напугавшая нас своим неожиданным появлением! Скажи, разве не ты только что была тем черным вороном?

Нимало не смутившись, девушка рассмеялась и ответила:

-- А, так вот почему ты и твои спутники осенили себя крестом! Я вижу, вы нездешние -- скотты так привыкли к разному волшебству, что таким пустяком их не удивишь! Да, ты прав, я умею оборачиваться в разных птиц, но, -добавила она, укоризненно глядя на Томаса, снова перекрестившегося, -- это вовсе не значит, что меня нужно бояться!

Конрад счел нужным вступиться за Томаса:

-- Не сердись на него, девица, к твоим речам и вправду нужно привыкнуть. Ты права, мы не здешние. Я -- Конрад из Кента, а это мои верные слуги. Могу ли я спросить о твоем имени?

-- Мое имя -- Морлана, -- ответила девушка, -- и я -- родная племянница феи Морганы, если ты слыхал о такой.

-- Моргана? -- пораженно воскликнул Конрад. -- Та самая Моргана, помогавшая Королю Артуру и его рыцарям?