Помоги проекту - поделись книгой:
Владимир Успенский
Зоя Космодемьянская
Партизанка Таня
(Вместо предисловия)
Шестого декабря 1941 года началось долгожданное контрнаступление советских войск под Москвой. Гитлеровцев отбросили прочь от нашей столицы. Враг сопротивлялся отчаянно, пытаясь удерживать каждый дом, превратив в огневые точки кирпичные постройки, погреба и подвалы. Ко всему прочему, страшно было захватчикам покинуть укрытия, оказаться на морозе, в поле или в лесу. В легких шинелишках-то! А холода действительно стояли лютые. Лопались не только стволы деревьев, трескались даже сухие кладбищенские кресты.
Вьюга заметала воронки и трупы. Над сугробами возвышались остовы печей, закопченные кирпичные трубы. Стлался дым новых и новых пожаров, оседали гарь и копоть, покрывая снег грязным серым налетом. Медленно, по нескольку километров в сутки, откатывался на запад огненный вал войны.
Военный корреспондент «Правды» Петр Александрович Лидов получил задание редакции написать о том, как будет освобожден Можайск. Этого события ждали с особым волнением. Ведь Можайск — древний русский город на подступах к столице. Там рядом Бородино — поле нашей воинской славы.
Намерзшийся и уставший за день, Лидов с трудом нашел место для ночлега. В дом, а вернее — небольшую крестьянскую избу, уцелевшую недалеко от шоссе, народу набилось мною. Здесь обрели пристанище погорельцы. Вповалку спали на полу бойцы в новых белых полушубках. На печи ютилась хозяйка с детишками. Неровно, то вспыхивая, то почти угасая, светила, потрескивая, лампа, заправленная бензином с солью.
Отыскав местечко в углу, Петр Александрович съел кусок твердой семипалатинской колбасы с сухарем и сразу лег спать, вытянувшись на истертой соломе. Подушку заменяла полевая сумка.
Неподалеку погромыхивала канонада. На улице завывал ветер. А в избе тепло, вроде бы даже уютно. Да и то сказать: не каждую ночь фронтовому человеку доводится провести в обжитом, натопленном помещении.
Но вот потянуло вдруг холодом. Кто-то крикнул: «Дверь закрывай!» Возле Лидова устало опустился старик в большой косматой шапке. Снял рукавицы. Лицо морщинистое, продубленное морозом. Покряхтывая, устраивался поудобней.
— Не толкайся, дед, — сказал разбуженный им красноармеец.
— Прости. Погреться зашел, до костей проняло.
— Далеко путь держишь, отец? — спросил Лидов.
— К родственникам. В нашей деревне большой бой был. Ну и подчистую, сам понимаешь… Ни кола ни двора. Только и осталось, что на себе было. Такого насмотрелся, что не приведи господь!
— Война… Бери, закуривай.
— Я войну знаю, сам на двух побывал. А тут зверство самое настоящее. В Петрищеве девчонку повесили, совсем еще молодую девушку…
Лидов подвинулся ближе к старику.
— Где, говоришь? Что за девушка?
— В Петрищеве, это точно. А кто она, сказать не берусь. Народ толкует — партизанка. Сперва шибко пытали, старались чего-то выведать. Ей петлю на шею, а она речь держала…
Слушая старика, Петр Александрович задумался.
Совершенно особый случай! И его долг — долг журналиста, военного корреспондента, — выяснить подробности, разобраться во всем.
Не дождавшись рассвета, Лидок отправился в путь по заметенным прифронтовым дорогам.
Добраться до Петрищева было тогда нелегко. От шоссе до затерянной среди лесов деревни пять километров. Проселок не расчищался. Ни грузовая машина, и тем более «эмка» не могли пробиться через сугробы. Только на собственных ногах или на лошади. Первый раз Петр Александрович пришел в деревню пешком примерно через неделю после того, как фашисты бежали из Петрищева. Пришел ли один или со своими товарищами-корреспондентами, сказать трудно. Ведь Лидов бывал потом в этой деревне несколько раз. Вместе с ним бывали здесь и правдист Михаил Калашников, и Сергей Любимов, написавший потом очерк для «Комсомольской правды». Почти всегда с Лидовым приезжал фотокорреспондент «Правды» Сергей Струнников.
Все оказалось гораздо сложнее, чем предполагал Петр Александрович, направляясь в Петрищево. Бесспорным являлся лишь сам факт: в этой деревне гитлеровцы повесили девушку, объявив, что она партизанка и поджигательница домов. Ее истязали, допрашивали сначала в одной, затем в другой избе, — имелись свидетели. Она была измучена, едва держалась на ногах, но все же гордо и смело встретила смерть, призывая людей бороться с фашистами, истреблять их. Крестьяне, согнанные к месту казни, были потрясены ее мужеством…
Больше месяца тело девушки раскачивалось на виселице посреди деревни. Гитлеровцы не разрешали снимать его. Пусть висит для устрашения. Чтобы неповадно, дескать, было гражданским лицам выступать против покорителей-оккупантов.
В новогоднюю ночь перепившиеся солдаты надругались над трупом, изуродовали штыками. Затем, опасаясь расплаты (приближалась Красная Армия), виселицу спилили. На краю деревни, между школой и опушкой леса, среди кустов была вырыта яма. Туда и бросили окоченевший труп, не прикрыв даже лица. И засыпали комьями мерзлой земли. Вскоре могилу занесло снегом.
Вот, пожалуй, и все достоверные сведения. Даже дату, когда фашисты схватили девушку, никто не мог назвать. В мрачные дни оккупации люди утратили счет ночам и дням. Ни радио, ни газет, никакой связи с внешним миром… Если у кого были календари, то прятали или уничтожали их, чтобы не попались на глаза гитлеровцам: ведь в календарях — портреты руководителей партии и правительства. Кое-кто отсчитывал время, делая узелки на веревочке или зарубки на дверных косяках. Немудрено было сбиться, Ну и записей, разумеется, никто не делал. Люди, которых расспрашивал Лидов, сходились в одном: казнили девушку в самом начале зимы. Перед этим была метель, а ночь выдалась морозной и звездной. И утро казни было тоже холодное. Попробуй-ка определиться по таким данным, тем более что зима вообще была ранняя и крутая. Морозы ударили в первой половине ноября, и тогда же плотно лег снег.
Установить время — нужно и важно, однако несравненно важнее было узнать, кто эта девушка, откуда она? А сделать это в ту пору было очень непросто. С конца лета, с осени в западной части Подмосковья осело довольно много беженцев, незнакомых местным жителям. А некоторые из местных, наоборот, эвакуировались. Половина населенных пунктов, если не больше, была сожжена, разрушена. В одном только Можайском районе было полностью уничтожено сорок селений, а еще в пятидесяти деревнях случайно уцелело по два-три дома. Лишившись крова, семьи искали приюта где угодно, переполняя сохранившиеся постройки. Люди замерзали в сугробах, на дорогах и пепелищах. Да ведь и фронт находился рядом, угрожающе напоминая о себе приглушенным грохотом орудийных залпов, и еще неизвестно было, отодвинется ли война дальше или вновь накатятся немцы. Сотни, тысячи красноармейцев и командиров ежедневно гибли в боях, получали тяжелые ранения. Их не успевали увозить в тыл… Как же в таких условиях выяснить фамилию партизанки?
Лидов вполне мог бы ограничиться краткой информацией. В таком-то селе, дескать, с особой яркостью проявился звериный характер фашистских вояк. Советские бойцы отомстят за гибель юной патриотки… Получилось бы волнующе, броско. Ведь Петр Александрович слыл мастером информации, любил этот своеобразный газетный жанр, в его записях остались такие строки: «Информация — это черный хлеб газеты. Трудный, но необходимый». Однако Лидов поступил по-другому, взялся за необычное для начального периода войны кропотливое расследование.
Имя девушки всплыло в первый же день, когда Петр Александрович прошел в Петрищеве по домам, потолковал с людьми. Несколько женщин сказали, что это, дескать, Маруся Гавшина, секретарь Верейского райкома комсомола. Очень похожа… Другие говорили, что нет: Маруся, мол, человек известный, проводила в Петрищеве подписку на заем, выступала с докладом. Сходство имеется, но это не она. Маруся взрослее, осанистее. Жители советовали навести справки в районе. Верея — не дальний край. Это верно, однако Лидов знал, что в Верее еще немцы.
Хозяйка дома, в котором партизанка провела свою последнюю ночь, Прасковья Яковлевна Кулик, успела, разумеется, тайком перемолвиться с девушкой несколькими фразами. Та неохотно отвечала на вопросы. Сказала только, что она из Москвы, что зовут ее Таня. Это было незадолго до казни, когда партизанка уже знала, что наступающее утро будет для нее последним.
Жители недальнего совхоза Головково, после пожаров перебравшиеся в Петрищево, в свою очередь, утверждали, что девушку повесили не здесь, а у них в совхозе. Потом ее сняли и увезли. Не верить жителям из Головкова вроде не было оснований, они видели казнь собственными глазами, правда, издалека. Но зачем же понадобилось фашистам одну и ту же партизанку казнить в двух местах? Или это были разные девушки?..
Заниматься расследованием того, что произошло в Головкове, Петр Александрович и его товарищи не имели ни возможности, ни времени. Там и начинать-то было не с чего. Показания свидетелей противоречивы… Может, просто легенда, родившаяся из слухов, разнесшихся после того, как казнили партизанку в Петрищеве?!
Таинственная, необъяснимая история в совхозе Головково оставалась долгие годы нераскрытой. Теперь многое известно. В этой книге, в частности, будет рассказано и о том, что произошло там. А в январе 1942 года правдисты Петр Лидов, Сергей Струнников к военкор «Комсомольской правды» Сергей Любимов по крупицам собирали сведения в Петрищеве.
21 января советские войска выбили гитлеровцев из Вереи. Вместе с наступавшими частями в город вошли работники районного комитета партии, доселе укрывавшиеся в окрестных лесах. И в тот же день в Верею приехали Лидов с Любимовым. Секретарь райкома партии сказал, что Маруся Гавшина жива и здорова, она была в партизанском отряде и уже возвратилась в город. Райкому известно о девушке, повешенной в Петрищеве. Она ночевала в одной из партизанских землянок, называла себя Таней. Предположительно — комсомолка из московского истребительного полка.
С помощью редакции Петр Александрович добился разрешения познакомиться с секретными документами воинской части, которая занималась в Москве подготовкой и переброской через линию фронта разведывательных, истребительных, диверсионных групп. Нашел в списках несколько Татьян, не вернувшихся с заданий, взял фотографии. Может быть, одна из этих девушек и погибла в Петрищеве? Но все они вроде бы старше…
Для того чтобы не осталось никаких сомнений, требовалось вскрыть захоронение. Это было необходимо. Даже если девушка не будет опознана по снимкам, можно сфотографировать казненную, поместить фото в газете, которая разойдется по всей стране. Кто-нибудь да откликнется.
24 января были собраны местные жители. С их помощью разыскали среди кустов занесенную снегом могилу. Несколько человек взялись за ломы и лопаты. Словно бы окаменевшие комья поддавались с трудом.
То, что увидели — потрясло всех. В тонкую шею юной девушки врезалась веревка. Разметались густые темные волосы. Лицо красивое, не искаженное предсмертной гримасой. Промерзшее тело, прикрытое изодранной кофтой, изувечено чем-то острым. Очищенная от земляного крошева, от снега, девушка казалась вырубленной из хрупкого льда. Вот такой, хрустально-чистой, почти прозрачной, осталась она в памяти Лядова. Года через полтора Петр Александрович запишет в дневнике, что ему довелось видеть разные портреты казненной героини. Одни художники добились близкого сходства с оригиналом, другие за сходством не гнались, а старались постичь и выразить на полотне внутреннюю сущность партизанки, ее порыв, ее идею. И эти к другие портреты хороши, пока на них смотришь. Но стоило закрыть глаза — и девушка представлялась ему именно такой, какой видел в первый и последний раз, на снегу у разрытой могилы.
А опознанию вскрытие не помогло. Ни на одну из Татьян, заброшенных в тыл врага, девушка не была похожа. Корреспонденты решили: какое бы имя ни носила казненная, факт остается фактом — она совершила подвиг, и об этом подвиге должен знать народ. Надо, не теряя времени, браться за перо.
27 января 1942 года сразу в двух газетах, в «Правде» и в «Комсомольской правде» появились очерки о партизанке — Петра Лидова и Сергея Любимова. С фотографиями Сергея Струнникова.
Очерк Лидова «Таня» написан был просто, с тем сдержанным скрытым волнением, которое обязательно вызывает ответное чувство. Очерк перепечатали многие республиканские, областные, городские газеты и, конечно, военные. Его передавали по радио, размножили отдельной листовкой. В редакцию хлынул поток писем. Читатели делились своими мыслями и переживаниями, просили Лидова продолжать поиск. Даже давали советы, как лучше искать. Петр Александрович, просматривая почту, надеялся: кто-нибудь назовет имя юной героини. Но в письмах его не было.
И все-таки оно прозвучало!
В Тимирязевский райком комсомола города Москвы пришел взволнованный паренек, назвавшийся Шурой Космодемьянским. Он утверждал, что на снимке его сестра — Зоя! Но о ней почему-то написано, как о Тане. И вообще, известны ли какие-нибудь подробности? В райкоме сказали, что они знают только то, о чем напечатано в газете. Но постараются выяснить.
На другой день в «Комсомольскую правду» явилась целая делегация, человек пять. Они сообщили, что девушка на снегу, с петлей на шее, их одноклассница из 201-й школы — Зоя Космодемьянская. Ее узнали многие, в том числе учительница Вера Сергеевна Новоселова. Мама Зои тоже работает в школе, но ей пока не показывают газету. Вдруг какая-нибудь ошибка?!
Нет, ошибки не было. Сергей Любимов тотчас связался с Петром Лидовым. А тяжелую миссию — сообщить матери о гибели Зои, приняли на себя работники райкома комсомола и Тимирязевского роно.
Чтобы официально подтвердить факт казни и фамилию казненной, была создана специальная комиссия, выехавшая в Петрищево. Вот документ, который был составлен после проверки всех известных к тому времени фактов:
АКТ
Мы, нижеподписавшиеся члены комиссии в составе: т. Владимирова — от ЦК ВЛКСМ, т. Шелепина — от МК ВЛКСМ, старшего лейтенанта т. Клейменова — от Красной Армии, т. Муравьева — от Верейского РК ВКП(б), т. Березина — от Грибцовского сельсовета, тт. Седовой, Ворониной, Кулик — от жителей села Петрищево, — составили 4 февраля 1942 года настоящий акт по осмотру и опознанию неизвестной гражданки, повешенной в селе Петрищево Грибцовского сельсовета Верейского района Московской области.
Нами установлено следующее:
1. При опросе очевидцев — граждан села Петрищево — Седовой В. Н., Седовой М. И., Ворониной А. П., Кулик П. Я., Кулик В. А. установлено, что в первых числах декабря месяца 1941 г. в домах граждан села Петрищево Седовой М. И., Ворониной А. П., Кулик В. А. производился обыск, допрос и зверское издевательство немецких солдат и офицеров над неизвестной советской девушкой.
После обыска, допроса и зверских надругательств над ней она была на другой день повешена в центре села Петрищево на перекрестке дорог.
Граждане села Петрищево — Седова В. Н., Седова М. И., Воронина А. П. Кулик П. Я, Кулик В. А., а также преподаватель языка и литературы тов. Новоселова В. С. и ученик Белокунь В. И. по предъявленным разведотделом штаба Западного фронта фотографиям опознали, что повешенной была комсомолка Космодемьянская Зоя Анатольевна.
2. Комиссия произвела раскопку могилы, где похоронена Космодемьянская Зоя Анатольевна. Осмотр трупа подтвердил показания вышеуказанных товарищей, еще раз подтвердил, что повешенной является тов. Космодемьянская 3. А.
3. Комиссия на основании показаний очевидцев обыска, допроса и казни установила, что комсомолка Космодемьянская 3. А. вела себя как истинная патриотка социалистической Родины и погибла смертью героя.
Обращаясь к местному населению, собранному немецким командованием на казнь, она произносила слова призыва к беспощадной борьбе с немецкими оккупантами…
Протокол опроса очевидцев — жителей села Петрищеве, документы — паспорт и комсомольский билет тов. Космодемьянской Зои прилагаются.
К работе комиссии были привлечены т. Новоселова Б. С. — преподаватель языка и литературы школы № 201 и ученик 10-го класса этой школы т. Белокунь В. И., знавшие Зою Космодемьянскую в течение нескольких лет.
О чем и составили настоящий акт
Подписи:
1. Владимиров.
2. Шелепин.
3. Клейменов.
4. Муравьев.
5. Березин.
6. Седова.
7. Воронина.
8. Кулик.
Через несколько дней, 13 февраля, к месту казни выехала мать Зои, Любовь Тимофеевна. Вот что пишет она в своих воспоминаниях:
«Плохо помню, как это было. Помню только, что асфальтированная дорога к Петрищеву не подходит и машину почти пять километров тащили волоком. В село мы пришли замерзшие, оледенелые. Меня привели в какую-то избу, но отогреться я не могла: холод был внутри. Потом мы пошли к Зоиной могиле. Девочку уже вырыли, и я увидела ее.
Она лежала, вытянув руки вдоль тела, запрокинув голову, с веревкой на шее. Лицо ее, совсем спокойное, было все избито, на щеке — темный след удара. Все тело исколото штыком, на груди — запекшаяся кровь. Я стояла на коленях подле нее и смотрела… Отвела прядь волос с ее чистого лба — и опять поразило меня спокойствие этого истерзанного, избитого лица. Я не могла оторваться от нее, не могла отвести глаз.
И вдруг ко мне подошла девушка в красноармейской шинели. Она мягко, но настойчиво взяла меня за руку и подняла.
— Пойдемте в избу, — сказала она.
— Нет.
— Пойдемте. Я была с Зоей в одном отряде. Я вам расскажу…»
Звали девушку Клавой, фамилия Милорадова. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 февраля 1942 года Зое Анатольевне Космодемьянской было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. А еще через два дня в «Правде» появился новый очерк Лидова, с нетерпением ожидавшийся читателями. Он назывался «Кто была Таня».
О Зое Космодемьянской узнала вся страна. Подвиг ее вдохновлял молодых бойцов.
Продолжавшаяся война бросала журналиста Лидова то на один, то на другой фронт. Он был участником и летописцем многих сражений. В качестве стрелка-радиста летал бомбить крупный город в глубине фашистской Германии. Бывал у партизан. С группой смельчаков Петр Александрович проник в захваченную гитлеровцами столицу Белоруссии, где работал до войны. Написал о том, как живут и борются с врагами минчане. Очерк «В оккупированном Минске» вызвал растерянность в фашистском гарнизоне, недовольство в Берлине. Как же так, по улицам города, в котором установлен строгий режим, полностью господствует «новый порядок», прямо среди дня разгуливает и даже беседует с жителями специальный корреспондент «Правды», имеющий звание майора.
Многое довелось пережить Петру Александровичу Лидову, но мысленно он никогда не расставался с Зоей Космодемьянской, продолжая собирать сведения о ее жизни и подвиге. «Я хочу знать всю правду о Тане, — писал он в 1942 году в многотиражной газете «Правдист», — и всю правду рассказать другим… Я в ответе за память об этой девушке перед людьми».
Он хотел после войны сесть за стол, изложить на бумаге то, что было увидено, пережито, прочувствовано. Любовь Тимофеевна Космодемьянская вспоминает его слова: «Я непременно напишу книгу о Зое. Большую, хорошую книгу». Увы, не написал.
В июне 1944 года Петр Лидов со своим постоянным спутником Сергеем Струнниковым приехал на военный аэродром под Полтавой, где базировались американские «летающие крепости». Они, эти «крепости», поднимались с далеких западных аэродромов, бомбили военные объекты фашистов и их союзников, а добраться назад не могли, не хватало горючего. Поэтому садились на наших аэродромах, заправлялись, брали бомбы и улетали на новое задание. Это были трудные и опасные «челночные» рейсы. Лидов хотел воздать должное американским летчикам.
И вдруг — сигнал тревоги! В воздухе — четыре «юнкерса». Появление вражеских бомбардировщиков здесь, далеко от линии фронта, оказалось совершенно неожиданным. Американцы даже не замаскировали свои машины. Экипажи бросились в укрытия. И пулеметчики, коим надлежало отбивать вражескую атаку, поспешили следом. «Юнкерсы» могли целиться спокойно, без помех.
Запылали три огромные «крепости». А фашисты начали новый заход. Со снижением, чтобы бить точнее. И тут Лидов не выдержал, кинулся к крупнокалиберному пулемету. Рядом — верный друг Струнников. И Александр Кузнецов — военный корреспондент «Известий».
Длинной очередью ударил Лидов по головной машине. «Юнкерс» задымил, клюнул носом и огненным факелом понесся на аэродром. Упал он неподалеку от пулемета. И грянул сильный взрыв.
Другие «Юнкерсы» повернули на запад, поспешно освобождаясь от оставшихся бомб. Из блиндажей выскочили американцы, подбежали к разбитому пулемету. Все три журналиста, отразившие вражеский налет, были мертвы… На могиле, в которой схоронили Лидова, Струнникова и Кузнецова, американские летчики установили пропеллер «летающей крепости».
Да, Петр Александрович Лидов создал бы очень интересную книгу о Зое Космодемьянской, но он навечно остался на той войне, где осталась и Зоя. А продолжить поиски, подробно рассказать о героине довелось другим.
Автор этой книги многие годы собирал материал о Зое и ее боевых друзьях, изучал документы, сопоставлял факты, разыскивал свидетелей минувших событий. И, разумеется, в той или иной форме использовал то, что было опубликовано ранее: от очерков П. А. Лидова до воспоминаний Л. Т. Космодемьянской.
Хорошо быть молодым!
Когда-то в этих местах на Тамбовщине шумели обширные лиственные леса. Их давно уж свели под пашню. Раскинулись там поля, изрезанные оврагами, с редкими березками да ясенями в низинах. Возле домов — старые ветлы, кусты сирени. Плотно заселились благодатные эти края. Память о дремучих лесах сохранили лишь некоторые названия. В том числе — Осиновые Гаи, большое село, насчитывавшее после революции около пяти тысяч жителей. А 13 сентября 1923 года население здесь увеличилось еще на одного человека. Родилась девочка. Темноволосая, с прозрачными синими глазами. Назвали ее Зоей.
Было бы неверно сказать, что событие это осталось в селе незамеченным. Наоборот. Отец и мать девочки, ее дед и бабка были хорошо известны жителям Осиновых Гаев, пользовались уважением, привлекали к себе особое внимание. Кто мог не знать волостного писаря, от которого многое зависело в жизни крестьян?! Тем более, если это человек начитанный, бойкий, заядлый спорщик, к тому же хорош собой, отец шестерых детей, да еще и женатый на одной из первейших в селе красавиц, строгой неулыбчивой Марфе Михайловне. Таков был дед Зои — Тимофей Семенович Чуриков.
Наследникам своим волостной писарь старался дать то, в чем самого обделила судьба, — образование. Дочь Любу отвез в город Кирсанов, определил в женскую гимназию. Окончив там полный курс, Любовь Тимофеевна вернулась в Осиновые Гаи, начала работать учительницей. И получалось это у нее хорошо.
Вскоре после Октября в селе вместо двух создалось два десятка начальных школ. Преподавателей, разумеется, не хватало, брались за это дело люди, сами едва освоившие грамоту. Крестьяне-то понимали, что к чему, из какого источника лучше черпать: каждый старался, чтобы его ребятишки попали в ученье к Любови Тимофеевне, а еще лучше к ее ровеснику и дружку с детства, за которого она вышла замуж, — к Анатолию Петровичу Космодемьянскому. Они двое — наиболее образованные в сельской округе. Даже самые рьяные борцы с церковью, которых коробила «религиозная» фамилия Анатолия Петровича, не могли не ценить его ум и способности.
Космодемьянский выделялся не только широкими познаниями, по и твердым характером, казался старше своих лет. Успел прослужить в Красной Армии во время гражданской войны. Заведовал библиотекой, избой-читальней, ставшей центром просвещения в родном селе. Он мог смеяться искренне, весело, заразительно, однако чаще всего был суховат, сдержан, немногословен. Создал драматический кружок и руководил им. В пьесе А. Островского «Бедность не порок» замечательно исполнял роль Любима Торцова, задавая тон всем «артистам», в том числе и жене Любе, игравшей Любовь Гордеевну.
Вот что писала она впоследствии о своем муже: «Анатолий Петрович умел справиться с любым делом. Это признавали все. Старший сын в семье, рано потерявший отца, он сам пахал, сеял, убирал хлеб… Односельчане очень любили и уважали Анатолия Петровича, доверяли ему, советовались с ним по семейным и иным делам, а уж если надо было выбрать надежного человека в ревизионную комиссию — проверить работу кооперации или кредитного товарищества, неизменно говорили: «Анатолия Петровича! Его не проведешь, он во всем разберется!»
Еще одно привлекало к нему людей: он был на редкость правдив и прямодушен. Если кто-нибудь приходил к нему за советом и он видел, что человек этот не прав, не задумываясь, говорил:
— Неправильно ты поступил, я на твою сторону не стану.
— Анатолий Петрович никогда душой не покривит, — нередко слышала я от самых разных людей».
Зоя с раннего возраста была очень привязана к отцу, старалась находиться рядом с ним, даже когда был занят, не мог разговаривать с ней. Много общего угадывалось между ними. Серьезность, развитое чувство ответственности.
А как ему было не развиться, этому чувству, если Зое, когда ей еще не исполнилось и двух лет, начали повторять: «Ты старшая. Ты большая. Ты должна присматривать за малышом». А так называемый «малыш» Шура родился богатырем, был криклив, требователен, капризен. Ростом он скоро догнал и перегнал сестру, но она оставалась для него не только товарищем по играм и развлечениям, но и незыблемым авторитетом. Если Зоя что-то сказала, лучше не противоречить. Такой характер: все равно добьется своего. Возражать бесполезно. Коренастый, крепкий Шура вздыхал, но подчинялся своей худенькой, хрупкой и непреклонной сестре.
От раннего детства, прошедшего в Осиновых Гаях, остались у Зои лишь отрывочные, несвязные воспоминания. Вернее даже — ощущения. Вот она и отец едут на возу с сеном. От пряного запаха увядших цветов чуть кружится голова. Воз высокий, и когда он покачивается, Зое немножко страшно — как бы не упасть. Она тесней прижимается к отцу.
Гибкой лентой тянется среди зеленых полей дорога. Такой простор — глазам не охватить! И ведь это лишь то, что видно с воза! А дальше, за горизонтом, там как? Есть ли у нее конец, у этой красивой родной земли?!
Дома встречают их мама с Шурой. Братишка подпрыгивает от нетерпения, столько у него новостей, столько надо рассказать Зое! Бабушка, ласково улыбаясь, выкладывает на стол свежий хлеб с подрумяненной корочкой, которая так приятно похрустывает на зубах. Мама уже подоила корову, наливает всем парное молоко. Разве может быть что-нибудь вкуснее, если проведешь целый день на воздухе, на лугу, помогая взрослым!
А как чудесно отдыхать в сарае, на душистом сене! Зое кажется, что плывет над лугом в волнах теплого воздуха, а вокруг цветы, цветы… Белые, розовые, синие… Но чу! На окраине села заиграл гармонист, высокие девичьи голоса завели песню… Отец поправляет под головой Зои подушку, она обнимает его большую, сильную руку и засыпает счастливая и спокойная.
Ощущение светлой радости — вот что сохранилось в ней от далекого детства. А сколько ей было тогда, до отъезда из Осиновых Гаев? Лет пять или шесть…
В 1929 году семья Космодемьянских покинула дорогие привычные места и отправилась в далекое путешествие, в Сибирь. Мама объясняла потом детям: захотелось, мол, ей и Анатолию Петровичу людей посмотреть, мир повидать. Но пытливая Зоя со временем начала догадываться о другом. Отец ее был активнейшим пропагандистом ленинских идей, ленинских норм жизни. С этим и выступал перед крестьянами (Анатолий Петрович знал наизусть многие речи Ленина, вырезал из газет, из журналов снимки Владимира Ильича и составил из них целый альбом: а ведь в ту пору фотографии Ленина появлялись редко, не говоря уж о портретах, их просто не было). Но вот после смерти Владимира Ильича начала быстро и круто меняться обстановка. Другие люди пришли к руководству в районе, в селе. На Космодемьянских посматривали недоброжелательно. Ишь ты, мол: не из бедняков, образованные, чего от них ждать?!
Наверно, правильно поступили Анатолий Петрович и Любовь Тимофеевна, покинув село. Да ведь и правда, интересно было и мир посмотреть, особенно детям. Впервые долго-долго ехали они на подводе до железнодорожной станции, впервые увидели огромный, черный, дымящийся и пыхтящий паровоз, впервые оказались в стремительно несущемся, покачивающемся вагоне. И не на час, не на день в вагоне-то, на целых семь суток.
Подвижному, избалованному бабушками Шуре быстро надоедало глядеть в окно, тесно ему было в небольшом вагонном пространстве, он уставал, капризничал. Мама вынуждена была заниматься с ним, развлекать его. А Зоя и отец с рассвета и до позднего вечера не отрывались от окна, уж они-то пересчитали все станции, все горы, все реки от Волги и до Енисея. И лесостепь увидели, и тайгу. О каждом городе, где стоял поезд, отец рассказывал Зое что-нибудь интересное. Как и когда закладывался, что было тут в дни революции. Вот здесь родился и вырос Владимир Ильич. Здесь, возле Омска, красноармейцы под руководством геройского командарма Тухачевского разгромили главные силы белого адмирала Колчака.
Зоя, разумеется, запомнила далеко не все, о чем говорил отец, но осталось у нее восхищение, удивление увиденным и зародилось горделивое чувство: все это наше, русское, советское! Огромность-то какая! А отец улыбался: это лишь малая часть могучей и многообразной России. Если брать с запада на восток — проехали меньше половины. А ведь есть еще север, есть юг… Воистину необъятна наша держава! И эти просторы за окном, и красота природы, и слова отца — все спаянно, слитно воспринималось Зоей. И осталось в ней навсегда. Действительно: то, что проникает в душу в самом начале жизни, никогда не сотрется потом. Песни, спетые в детстве, не забываются.
С поезда Космодемьянские сошли в городе Канске Красноярского края. Дома тут были деревянные, из больших, почерневших от времени бревен. Тротуары дощатые. И совсем никакой зелени, лишь редкие кустики в палисадниках. Зоя, вольно разгуливавшая, бывало, по простору Осиновых Гаев, в первый же день заблудилась среди однообразных улочек, оказалась в милиции, где ее и разыскал взволнованный Анатолий Петрович. Зоя распивала чай с милиционерами, спокойно и обстоятельно рассказывая о том, откуда приехали, какое впечатление произвела на нее дорога. Да еще и поторапливала собеседников: поскорее узнайте, где мок родителя и брат Шура. Он ведь скучает без меня…
В Канске семья задержалась недолго. По Сибири велика была нужда в образованных людях. Космодемьянских сразу же направили учительствовать в село Шиткино.
Привыкшие к степной открытости, к многолюдью к тесноте, Космодемьянские оказались в совершенно новой для себя обстановке. Помещение для школы? Пожалуйста, просторный дом. Для учителей изба-пятистенка, занимай хоть половину, хоть всю. Дрова? Вон поленница на опушке, сухая сосна, коли да топи хоть с утра до вечера, если не лень. Леса много.
Тайга отовсюду подступала к селу. Настоящая, глухая тайга. С одной стороны стеной стояли пушистые пихты. С другой — старые, величавые, оплывшие смолой сосны. Над морем зелени высились могучие кедры, любоваться которыми одно удовольствие. И чего только не было под густым пологом леса, особенно на склонах оврагов, на берегах ручейков! Малина, черника, черемуха! А грибов просто невероятное количество, местные жители выбирали только самые лучшие.
Очень интересная началась жизнь. Прямо перед домом — быстрая бурная река. Сразу за сараем — развесистые кедры с большими шишками, а потом малинник с крупными, вкусными ягодами. Рядом-то рядом, но детям одним бегать туда было нельзя: заходили поживиться ягодой лакомки-медведи. Настоящие. Кто знает, что у них на уме. Из-за них «по большую малину» ходили только группами, не забывая прихватить ружье. Но Зоя все-таки бегала и одна. Наберет кружку, и скорее домой.
Для семьи Космодемьянских время, проведенное в Шиткине (всего лишь год), было, наверно, самым хорошим, самым спокойным. Отец и мать подолгу были с детьми. Рано утром Любовь Тимофеевна и Анатолии Петрович отправлялись в школу вести уроки. Зоя оставалась хозяюшкой. Обязанности свои она знала твердо. Каша — в печке, молоко — в крынке: накормить Шуру и поесть самой. Следить, чтобы брат не перевернул все в комнате вверх дном. Главное, чтобы не залез на стол: упадет, расшибется. Ну и разные другие наставления, полученные от мамы.
Зоя старалась добросовестно выполнять то, что ей поручалось, но не всегда все складывалось как надо. За стремительным Шурой попробуй-ка угляди, особенно если приходили соседские ребятишки. Да и сама порой забывала о своих обязанностях, увлекалась игрой так, что к приходу мамы не успевала навести порядок. Войдет, бывало, Любовь Тимофеевна в квартиру и ахнет тихонько. Из стульев, из ящиков сооружен «дом», вся посуда на полу, вперемешку с тарелками красуются игрушки: старая кукла, лошадка на колесах с наполовину оторванной головой. Тут же сидит соседская девочка Манюшка и прижимает тряпку к расцарапанной щеке. А Зоя докладывает строго, почти по-военному: «Мы были умными, у нас все хорошо. Ничего не разбили и не пролили».
Действительно, разве не так: дети, оставленные почти на весь день, не только живы и здоровы, но и сыты, и изба цела, не сгорела — чего же еще надо? Маме оставалось только поблагодарить Зою, вернуть на свои места различные предметы, от табуреток до чугунков. Прибраться. И порадоваться тому, что день прошел без плохих происшествий.
Осенние и зимние вечера, долгие вечера, они проводили вместе — маленькой, но дружной семьей. Сперва каждый занимался своим делом. Любовь Тимофеевна и Анатолий Петрович проверяли тетради, готовились к урокам. Дети знали: папа и мама работают, а работа — это очень важно, и старались вести себя как можно тише, ничем не мешать взрослым. За окном выл ветер, бросая в стекла пригоршни снега, слышно было, как стонут деревья в тайге. Потрескивая, горели в печурке дрова. Было уютно, хорошо, тепло. Но главная радость, «настоящий вечер» — это ожидало детей впереди. Отец или мать, покончив с делами (а иногда сразу оба), подсаживались ближе к печке, и начинался долгий, спокойный разговор. Дети рассказывали, как они провели день, что нового узнали. Или слушали сказку. Любовь Тимофеевна знала много сказок: и про Василису Прекрасную, и про Ивана-царевича, и про Кузьму скоробогатого. Некоторые из них дети помнили дословно, а все же просили: еще! В устах мамы знакомые сказки каждый раз звучали ново, необыкновенно.
Последним подсаживался к печке отец. Насчет сказок он был не мастак, больше помалкивал. Если и рассказывал, то какие-нибудь случаи из жизни зверей или птиц. Например, о воробье, который много болтал, хорохорился, а на деле оказался трусишкой. Говорил-то Анатолий Петрович про зверюшек, про птах, а Зое казалось, что вроде бы про людей.
Летом 1930 года Космодемьянские приехали в Москву погостить у родственников. Пожили, нашли работу, решили остаться. Любовь Тимофеевна стала преподавать в начальной школе и поступила на заочное отделение педагогического института. Анатолию Петровичу нашлась должность в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Он тоже надеялся осуществить свою мечту, поступить в технический институт: усиленно готовился к этому.
Комнату Космодемьянским дали на Старом шоссе, — было такое в Москве. А поскольку это название еще не раз встретится в книге, скажем подробнее об этой уникальной улице. О «возрасте» свидетельствовало само название. Еще в петровские времена селились тут мастера-ремесленники, вывезенные из Амстердама (до сих пор сохранились Астрадамские проезды). Бывал тут и сам царь Петр (недавно были спилены последние липы, по преданию, посаженные им). До революции Петровской академией называлась нынешняя Тимирязевка, Петровской лесной дачей именовался массив Тимирязевского парка-заповедника. А единственной улицей, не только пролегавшей по краю леса, но и рассекавшей часть массива, как раз и было Старое шоссе, тянувшееся от опытных полей академии до шлагбаума на железной дороге Рижского направления — возле остановки Гражданская.
Сравнительно недалеко от центра Москвы (до стадиона «Динамо» рукой подать), среди крупных жилых районов — и вдруг эта тихая, мощенная булыжником улица, где и домов-то не видно среди деревьев. Впрочем, «дома» — слишком громко сказано, стояли там небольшие аккуратные дачки. В одной из них и поселились Космодемьянские. Теперь, естественно, все там застроено обычными зданиями, и обидно, что даже само название исчезло. Ныне это улица Вучетича, который жил неподалеку. Как будто не появлялось новых улиц, требовавших наименования, достойных носить фамилию известного скульптора…
Поделиться книгой: