Жизнь животных Том I Млекопитающие

Набив свои кладовые во рту и потом набрав в руки сколько можно, стадо спокойно удаляется. В случае же опасности все разбегаются стремглав по соседним деревьям. Вожак большими прыжками летит впереди, как бы указывая дорогу и особыми криками оповещая стадо, как нужно бежать, скоро или тихо. Убедившись, наконец, что опасность миновала, вожак снова занимает на дереве обсервационный пункт и сзывает стадо. Тогда все мартышки принимаются очищать свои шкуры от засевших в них во время бегства колючек и шипов. Эту услугу оказывают обыкновенно каждая друг другу; при этом, кстати, изгоняются и паразитные насекомые, исчезающие между зубами услужливого друга.

Возмущенные грабительством мартышек, туземцы стараются отгонять их от своих полей посредством заклинаний и охотно истребляют их всеми средствами. Но увертливые создания не так-то легко поддаются им. Случается, правда, что коварно раскинутая с приманкой сеть и опутает пару-другую мартышек. Но ведь это, ничто в сравнении со всей массой их, населяющей известную местность. Больше помогает огнестрельное оружие, тем более, что эти обезьяны безбоязненно подпускают к себе человека. Но стрелять их страшно тяжело.

Мне случилось застрелить одну мартышку, и с тех пор я дал слово более не убивать их: пораженная пулей, она молча стала вытирать, совершенно по-человечески, рукою кровь, которая текла из раны. Мне стало жаль ее, и чтобы скорее прикончить ее страдания, я поспешил прирезать ее ножом. С тех пор образ умирающей обезьяны всюду преследовал меня: мне казалось, что я убил человека.

От хищных зверей мартышки мало страдают; их спасает проворство. Разве только леопарду удается иногда поймать какое-нибудь зазевавшееся животное. От хищных же птиц они защищаются сообща.

Однажды хохлатый орлан (Spizaetos occipitalis), бесспорно, один из самых смелых хищников их отечества, бросился на молодую мартышку и хотел унести. Но та, заорав во все горло, уцепилась всеми четырьмя конечностями за ветку, так что ее и не оторвать. Между тем вопль ее всполошил все стадо, — и десятки товарок с гримасами и криками бросились на птицу. Последняя едва успела вырваться из рук разъяренных врагов, все-таки поплатившись многими перьями со спины и хвоста.

Наоборот, пресмыкающиеся, особенно змеи, наводят на мартышек панический ужас. Как известно, змеи часто прячутся в дуплах, но там же находятся птичьи гнезда с яйцами и птенцами, до которых мартышки большие охотницы. И вот, нашедши такое гнездо, мартышка сначала исследует его, нет ли поблизости змеи. Заглянув в дупло, она внимательно прислушивается и, если там не слышно ничего подозрительного, медленно и осторожно опускает вглубь лапу, все время опасаясь, не покажется ли оттуда голова страшной для нее змеи.

Что касается душевных качеств мартышек, то, насколько они проявляются в неволе, эти животные представляют большой интерес для наблюдателя. Они — хитры, рассудительны, склонны к воровству, но в то же время обнаруживают большую доброту, сострадание к несчастным и нежную любовь.

Во время моего пребывания на Голубом Ниле туземцы продали мне 5 только что пойманных мартышек. Я привязал их к борту судна. Они печально сидели кучкой, закрыв лицо руками и время от времени издавая заунывные звуки, словно совещались между собою о бегстве. На следующее утро четверо из них, действительно, бежали, развязав, по-видимому, друг другу веревки; пятый же товарищ, сидевший в стороне, был, видимо, забыт ими и оставлен в плену.

Пленник, после нескольких попыток освободиться, скоро свыкся с неволей и стал принимать пищу. К людям он относился сердито, но нежное сердце его видимо жаждало привязанности, и Коко, — как мы прозвали его, — обратил ее на птицу калао (Buceros), которую мы везли из его далекой родины. Вероятно, его подкупило добродушие птицы. Оба животных скоро так подружились, что все время проводили вместе, причем обезьянка пресерьезно искала в перьях своего друга паразитных насекомых. Дружба продолжалась и в Хартуме, но здесь калао околела. Скучающий Коко, получивший уже тогда свободу, хотел было тогда обратить свою благосклонность на гулявших по двору кошек, но те встретили его пощечинами, а раз даже сильно потрепали. Наконец, ему попалась одна обезьянка, мать которой была убита. При виде сироты обрадованный Коко чуть не задушил ее в своих объятиях: он прижимал ее к себе, любовно воркуя, и немедленно принялся за чистку шкурки сиротки. Затем последовали новые объятия, и скоро Коко привязался к сироте, словно родная мать; он приходил в ярость, когда у него отнимали обезьянку, и потом долго ходил печальный. К несчастью, его приемыш через несколько недель умер. Отчаяние Коко не имело границ. Он брал своего мертвого любимца на руки, ласкал и гладил его, нежно мурлыча, но видя, что обезьянка остается неподвижной, разражался жалобными воплями, надрывавшими душу. Мы были глубоко тронуты. Наконец, я велел отнять труп обезьянки и забросить его за забор. Тогда Коко, как безумный, кинулся за ним, принес его обратно и снова стал ласкать. После этого мы зарыли труп, но через полчаса исчез и Коко.

Горе родной матери по умершему детенышу бывает у мартышек так сильно, что она умирает от тоски.[233]

Испытал и я капризы, и воровские наклонности мартышек. Особенно памятна мне в этом отношении одна, привезенная мною на родину. Она начала с того, что привела мою мать в полное отчаяние, бросившись за курами, — и ничто потом не могло отучить ее от этого занятия. Гассан, — так звали нашу обезьянку, — скоро изучил расположение всего дома, начиная от чердака и кончая кладовыми, и таскал все, что ни попадалось, особенно любил он куриные яйца и сливки. Первое мать как-то заметила и побила его; на другой день он принес ей с уморительными ужимками целое яйцо, положил его перед ней, помурлыкал и убежал. Что касается до сливок или молока, то вороватая обезьяна сначала выпивала их на месте, в кладовой, но когда это заметили, стала хитрить: брала крынку молока и, утащив куда-нибудь, выпивала на свободе, а посуду бросала и разбивала. Когда же и за это побили ее, Гассан стал приносить матери целые крынки из-под молока, но пустые, что немало забавляло ее.

С людьми Гассан был любезен, но сохранил свою независимость и часто, хотя отвечал на зов, но не трогался с места, а когда его хватали силой, кусался или притворялся больным, даже умирающим. Из животных же он больше всего сошелся с самкой павиана, также привезенной мной домой. Она няньчила его, беседуя разнообразными горловыми звуками, гуляла с ним. Гассан платил ей полной взаимностью и послушанием, делясь с другом каждым лакомым кусочком. Однако, как только Гассан не хотел делиться, отношения их сейчас же менялись: павиан бросался на беднягу, как лютый зверь, силой раскрывал ему рот и вытаскивал пищу из защечных мешков, да вдобавок еще и колотил жертву своего насилия.

К несчастью, вторая холодная зима в Германии прекратила эту своеобразную дружбу: бедный Гассан зачах и скончался, всеми оплакиваемый в доме».[234]

Пехуель-Леше рассказывает о своей ручной мартышке следующее: «Она свободно бегала по дому и саду, резвилась, охотилась за бабочками и кузнечиками, сопровождала нас на прогулку, подобно собачке, а во время пути любила забавляться с встречавшимися людьми, пугая их притворными нападениями. С маленькими собачками она охотно возилась, больших же собак избегала, а если те нападали на нее, бесстрашно кидалась на них, теребила, кусала, царапала и этим приводила тех в такой ужас, что они убегали.

Однако она стесняла нас своей привычкой пачкать в комнатах, от чего никак нельзя было отучить ее. В других случаях она скоро научилась по первому приказанию влезать в клетку, запирала за собой дверцу и забиралась в свою корзинку. Из игрушек она любила мячики, куклы, пробки. Эти игрушки прятались ею в укромные уголки, а что поменьше, наполняло ее защечные мешки. Скоро моя жена, заметив это, стала каждый вечер опоражнивать эти своеобразные кладовые. Обезьянка сначала противилась, но потом беспрекословно возвращала свои сокровища. Ненужные вещи, вроде гвоздей, горошин, пробок и пр. оставлялись ей (нужно заметить, что набивание защечных мешков полезно для здоровья обезьян). Охотно рассматривала она и книжки с картинками, последовательно перелистывая их, причем узнавала всех знакомых ей животных и все пыталась первое время съесть изображенных там бабочек и кузнечиков.

Питалась она тем же, чем и мы, но бутербродов и молока не любила, зато чувствовала страшное пристрастие к луку и хлебу с горчицей, хотя, съедая их, и корчила каждый раз страшные гримасы. Табак возбуждал в ней страшное отвращение, вино же, пиво и фрукты очень нравились ей. Удивительно, что яиц она не ела и птичьих гнезд не разоряла; напротив, жила в ладу с синицами и мухоловками, гнездившимися у нас на балконе.

Встав поутру со своей постельки, Муйдо, — как мы прозвали нашего любимца, — бежал к спиртовой лампочке, чтобы не пропустить момента, когда зажигали ее. Зажженная спичка отдавалась ему, и он тушил ее, вертя между пальцами и ударяя по ней. Потом, с большим вниманием наблюдая кипение воды и горение пламени, он грелся. Когда его причесывали щеткой, ему очень нравилось. Напротив, мытье водой лица, а особенно купанье — не мог выносить.

Что касается людей, то к одним обезьяна чувствовала полную антипатию, не обращала на них внимания, сердилась и кусалась, когда те брали ее к себе; к другим же, наоборот, чувствовала большую симпатию; особенно любила возиться и шалить с детьми, причем не было случая, чтобы хоть раз оцарапала ребенка. Но больше всего привязалась обезьянка к моей жене. Когда та захворала, Муйдо очень грустил и по целым часам сидел у запертых дверей ее комнаты, жалобно прося пустить его. Когда же, спустя несколько недель, его пустили туда, он быстро вскочил на кровать больной, стал ласкаться, тихонько мурлыча, и нежно обнимать ее…[235]

К несчастью, покидая на время Европу, мы принуждены были оставить его у одних знакомых, которых он знал и любил. Но те почему-то передали обезьянку другим людям. Последние же стали дразнить и мучить его, и мы, возвратившись домой, не узнали своего любимца: он стал злым, раздражительным и недоверчивым. Продолжительный и внимательный уход несколько смягчил его нрав, но исправить его уже было невозможно. Впрочем, когда у нас родился ребенок, то Муйдо опять превратился в веселого, милого забавника и по целым часам любовно возился с ним, когда тот стал ползать. Однако скоро он стал обнаруживать при этом такую ревность к ребенку, что того не могла брать на руки ни няня, ни даже моя жена; только я один мог ласкать, в его присутствии, ребенка. Это скоро оказалось очень неприятным, и обезьянку, хотя и с большим сожалением, удалили…»

Из многих видов мартышек отметим следующие:[236] 1) зеленая обезьяна, или обуланж, а также ниснас арабов (Cercopithecas sabaeus), до 11/2; арш. длины, причем хвост занимает половину; верхняя часть тела покрыта светло-зелеными полосами, конечности и хвост — пепельно-серые, бакенбарды беловатые, лицо светло-бурое, морда, нос и брови черные; на западе Африки встречается близкий вид, может быть, только разновидность ее, C. griseoviridis; 2) Диана, или бородатая матрышка (C. diana), маленькое стройное животное, которое легко узнать по длинным бакенам и бороде; тело ее большей частью темно-серое, спина пурпурно-коричневая, а нижние части тела — белые; 3) Мона (C. mona), похожая на диану, но каштаново-бурого цвета с желтовато-белой грудью, без бороды. Длина ее — около 2 ф., хвост несколько больше; 4) Муйдо (C. cephus), живущая в Леанго, а также в Нижней Гвинее, голуболицая мартышка с роскошным мехом оливково-зеленого цвета с золотистым отливом; лицо — голубое, цвета кобальта; борода — ярко-желтая, хвост ржаво-красный. Вообще, это наиболее ярко и красиво окрашенная обезьяна. Любимое место обитания — болотистые прибрежные леса. Описание нравов мартышек, приведенное нами выше, относится главным образом к голуболицей мартышке; 5) Гусар[237] (C. ruber), красная восточноафриканская обезьяна, в противоположность предыдущим видам, одна из скучнейших и неприветливых мартышек. По росту она наполовину или на треть больше предыдущих, название получила от ржаво-красного, иногда золотисто-красного цвета шерсти на спине; лицо у нее черное, бакенбарды — белые, нижняя часть тела также белая. Водится по преимуществу в степных местностях. Нрав у нее неуживчивый: гусар во всех видит своих врагов, все ему надоедает, и самые невинные шутки принимаются за обиду. Простой взгляд сердит его, а хохот приводит в страшную ярость. В виду такого характера его что-то не видать в неволе.

6) Мангаб,[238] или черномазая обезьяна (C. fuliginosus) — некоторыми учеными выделяется в особый род, вследствие своих сильно выдающихся надглазных дуг. Туловище его достигает длины 2 ф. 2 д., хвост несколько меньше: сверху эта обезьяна черного цвета, снизу серого. Водится в Западной Африке; здесь же встречается и другая, похожая на нее обезьяна (C. albigena), которую Пехуель-Леше описывает так: «Мбукумбуку, — как называют его туземцы берега Лоанго, — живет в больших лесах группами в 2–3 штуки. Она не так подвижна, как другие мартышки, но также ловко лазает по деревьям, быстро бегает по земле и отлично плавает. Название свое получила от звука, который издается самцом…»

На нашем дворе жила ручная черномазая обезьяна, красивый самец, прозванный нами Арапомь; она обладала большими способностями, значительно развившимися от воспитания. У нее замечалось четыре сложных звука, которыми она выражала свои желания; особенно правильно издавала она два звука: один выражал желание пищи, другой издавался, когда выражалось желание устранить какое-нибудь препятствие с помощью людей. Между тем все другие наши обезьяны, за исключением горилл, никогда не кричали, чтобы позвать отсутствующих людей. Арапка был очень привязчив, но зато умел и ненавидеть: тогда он с быстротою молнии кидался на своего неприятеля, рвал у него платье, бил по щекам и больно кусался. Ловкостью он отличался изумительной: он умел развязывать сложный узел веревки, к которой был привязан, притом старался распутать непременно тот узел, которым веревка прикреплялась к его телу, чтобы она не волочилась за ним. Если же она где-нибудь запутывалась, Арапка внимательно рассматривал ее, и почти всегда ему удавалось распутать ее. Смешнее всего было на него смотреть, когда он старался разгадать что-либо непонятное для него, напр., когда мы производили астрономические наблюдения. Тогда он садился около нас на землю, ящик или бочку, принимая положение человека, о чем-нибудь серьезно размышляющего; подперев рукой подбородок или приложив указательный палец на губы и тихо мурлыча, он неустанно, с полным вниманием следил за нашей работой. Про ловкость и акробатическое искусство я уже не говорю: они снискали нашему Арапке общее расположение.

Под именем макаков (Macacus) известна не очень многочисленная группа обезьян, живущих в Юго-Восточной Азии.[239] Все они отличаются приземистым телосложением, не очень длинными конечностями, снабженными на больших пальцах плоскими ногтями (на прочих пальцах ногти в виде черепицы крыши), большими защечными мешками и большими седалищными мозолями. Хвост бывает разной длины: у одних видов очень большой, у других — почти вовсе незаметный. Морда мало выдается вперед, зато нос — выдающийся. Сближенные ноздри довольно малы. Волосы на голове у некоторых пород разделены как бы пробором, у некоторых почти голый череп украшен на темени пучком волос в роде хохла.

Наиболее известен из макаков — яванский макак[240], или моньет яванцев (Macacus cynomolgus), небольшое созданьице с телом в полтора фута и такой же длины хвостом, распространенное по всей Юго-Восточной Азии. Цвет шерсти — довольно неопределенный: на верхней части тела оливково-бурый с черным, на нижней — светло-серый; кисти, ступни и хвост черные. Пищу его составляют как плоды всевозможных деревьев, так и крабы и моллюски; поэтому стада макаков можно встретить и в лесу, и на берегу моря.

Путешественник Юнгхунь пишет: «Мы проходили через одну яванскую деревню, около которой находился небольшой фиговый лес, окруженный садами и полями. На полянке в лесу поставили несколько стульев. Придя сюда, сопровождавшие нас яванцы стали бить в кусок бамбукового ствола; в лесу зашумело, — и через несколько минут на полянке стали появляться серые обезьяны, большие и маленькие. Всего набралось штук до 100. Явившись на площадку, они, видимо, никого не боялись и были до того ручные, что брали из наших рук рис и пизаг, припасенные нами для угощения. Два очень больших бородатых самца особенно отличались своею смелостью, но в то же время бесцеремонно колотили и кусали попадавшихся им навстречу товарищей, да и между собою они, видимо, были не в ладах. Покормивши обезьян, мы возвратились в деревню, а обезьяны убежали в лес. Кто положил начало этому оригинальному обычаю кормления макак, — яванцы не могли объяснить…»

Похожий и по внешнему виду, и по характеру на мартышек, яванский макак также, подобно им, обыкновенен в наших зверинцах и также забавен и ловок, как мартышки. В зверинцах и цирках часто учат его разным акробатическим штукам. Содержание его в неволе — не затруднительно, так как макак ест то же, что и человек, начиная с простого хлеба: молоко, говядину, спиртные напитки… Не откажется и от зеленой ветки какого-нибудь дерева. Но чем разнообразнее его пища, тем он становится разборчивее; впрочем, при нужде он и опять возвращается к простому столу.

Что касается характера, то, подобно мартышкам, макаки способны на нежную привязанность как к человеку, так и к животным, только непостояннее их: сегодня добродушный и веселый, через минуту макак становится злым и сердитым. Впрочем, мягким обращением его всегда не трудно усмирить.

Другой макак, бундер (Macacus rhesus)[241] считается у индусов священным животным, подобно хульману. Туземцы не только не охотятся за ним, но открывают настеж перед ним свои дома и, по словам кап. Джонсона, оставляют на своих полях одну десятую часть жатвы; обезьяны спускаются с гор и забирают эту подать. Так поступают жители Бока. Вблизи же Биндрабуна, т. е. «обезьяньего леса», по словам того же Джонсона, существует более сотни садов, где специально разводят для бундеров любимые их плоды. Нечего и говорить, что в таких местах вороватость обезьян и страсть к грабежу превосходит всякое вероятие, — и они становятся невыносимо наглы.

Однажды жена одного важного английского чиновника, леди Баркер, давала в Симле парадный обед. Стол был уже совершенно накрыт и украшен цветами. Ожидали гостей, и хозяйка пошла переодеться. Слуги же, вместо того чтобы охранять комнаты, куда-то скрылись. Представьте же себе удивление хозяйки, когда она возвратилась в столовую: обширная комната была занята гостями, да только не теми, которых она ожидала; в столовой хозяйничала целая стая бундеров, влезших из соседнего сада через открытые окна. Можно себе представить гнев почтенной леди при виде ее ограбленного стола!

Те же бундеры сыграли с леди Баркер и другую шутку. У нее была маленькая собачка Фюри, не ладившая с обезьянами, и вот, в один прекрасный день одна из обезьян схватила собачку и, несмотря на ее жалобный вой, утащила на вершину дерева, откуда, помучив вдоволь, со всей силы швырнула вниз. Бедная Фюри тут же околела, а обезьяны, видимо, радовались своему мщению.

Рассказывают, как один хитрый англичанин, два года терпевший большие убытки от грабежа бундерами его плантаций, придумал следующий оригинальный способ избавиться от врагов. Загнав одну стаю обезьян на одиноко стоящее дерево, он срубил его и поймал множество детенышей, которых и взял себе в дом. А там им была ранее изготовлена смесь из сахара, меда и рвотного камня. Этою смесью и вымазали маленьких обезьянок, затем выпустили. Испуганные родители, потерявшие уже надежду видеть в целости своих детей, конечно, обрадовались и немедленно принялись за их чистку. Лизнув раз-другой шкурки, они замурлыкали от удовольствия: мазь, испачкавшая их детенышей, понравилась. Однако, увы! — удовольствие их скоро сменилось страшным страданием, когда начал действовать рвотный камень. С тех пор бундеры никогда более не решались приблизиться к жилищу коварного белого.

Родствен макакам магот[242], единственная обезьяна, встречающаяся в Европе на свободе. Магот (Innus ecaudatus), известный также под названием турецкой, варварской, или обыкновенной обезьяны; представляет из себя стройное животное с длинными тонкими конечностями. Морщинистое лицо его, украшенное густыми бакенбардами, уши, ноги и руки — телесного цвета, шерсть красновато-оливковая, в старости — черная; нижняя часть тела — более светлого, желтовато-серого цвета. Длина тела — фута полтора.

Родиной той обезьянки являются северные страны Африки — Алжир, Тунис и Марокко, где они водятся большими стадами в гористых местностях. Умный и хитрый, проворный и сильный, он при случае отлично умеет защищаться своими зубами. При сильном возбуждении он громко щелкает зубами, при сильном же испуге издает громкий, короткий крик. Щелканием зубов, а также гримасами он выражает и желание, и радость, и досаду, и отвращение. Говорят, что, подобно павианам, он пожирает насекомых и червей, для чего постоянно перекатывает камни. Пойманная добыча поднимается с земли, тщательно осматривается и, наконец, с одобрительной мимикой отправляется в рот. Утверждают, что маготы не брезгуют и скорпионами, которым предварительно вырывают жало.

На Гибралтаре, единственном месте Европы, маготы живут с незапамятных времен; по крайней мере, еще мавры, владевшие Пиренейским полуостровом до покорения его испанцами, уже хорошо знали их. Но они показываются редко, отчего их не всегда можно видеть; кроме того, по своей нежной натуре они боятся всякого изменения погоды и прячутся за скалы. Между тем это — очень живые создания. Питаются они плодами и листьями разных древесных пород, но предпочитают сладкие корни растущей там в изобилии карликовой пальмы. Для разнообразия же едят жуков и других насекомых. Число маготов очень невелико, несмотря на то, что они находятся под покровительством англичан и их никто не смеет преследовать, так что обезьянки свободно разгуливают по укреплениям, греются на солнце у пушек, лазают через брустверы. На запрос, посланный одному из офицеров английского гарнизона в Гибралтаре, был получен от капитана Шифарда следующий ответ: «Трудно определить с точностью, — пишет он 18 марта 1889 г., — количество находящихся на лицо обезьян. Вчера только я видел их в числе 12, но прошлым летом мне приходилось встречать их штук по 25, и я думаю, что теперь их всего штук 30. В это время года их можно не часто видеть, так как корму и воды не всегда вдоволь на верху скалы, и в летнюю жару недостаток пищи заставляет их спускаться ниже; тогда они причиняют садам серьезный вред. Около июня или июля прошлого года у обезьян было не менее 6 детенышей. Взрослые самцы довольно велики и достигают 3 фут. длины, самки же тоньше и слабее. Самый сильный самец держится в стороне от стада».

Эти новейшие наблюдения показывают, что еще преждевременно опасаться, как думают некоторые, совершенного уничтожения единственной, дико живущей в Европе породы обезьян.

Самый крупный и вместе непривлекательный представитель собакоголовых обезьян — павиан[243] (Cynocephalus), распространенный в гористых местностях (а отчасти в лесах) Африки, Аравии и Индии. Кроме того, павианы едва ли не единственные обезьяны, которые могут жить на высоте 3–4 тыс. футов выше океана, доходя даже до снеговой линии. Пищу их составляют преимущественно луковицы, корни, клубни, ягоды и мелкие животные, вроде кур, хотя в Вост. Африке павианы нападают даже на мелких антилоп. Подобно прочим обезьянам, это — величайшие грабители полей и садов, настоящие бичи местного населения.

Несимпатичной, даже отталкивающей наружности их вполне соответствует и их характер. «Все павианы, — говорит Шейтлин, — более или менее злы, свирепы, бесстыдны и коварны; взгляд их лукавый, душа — злобная. Зато они гораздо понятливее и умнее многих мелких обезьян. Особенно ярко проявляется у них свойственная всем вообще обезьянам способность к подражанию, так что они могли бы сделаться совсем похожими на людей, но никогда не достигают этого. Защищаются они упорно и с большим мужеством. В молодости павианы способны к приручению, но в старости, когда их ум и чувства притупляются, дурная натура берет свое: они опять становятся непослушными, царапаются, кусаются. Говорят, что на свободе они и умнее, и развитие, в неволе же — более кротки и понятливы. Это семейство, — заканчивает Шейтлин свою характеристику, — называют собакоголовыми, но хорошо бы было к собачьей голове прибавить им и собачий нрав!»

Нельзя не согласиться с приведенными словами. Правда, и у павианов есть хорошие качества, — они привязаны друг к другу, любят своих детенышей, а также кормящего их человека, — но безнравственность и порочность их совершенно затушевывают хорошие черты. Коварство у них соединяется с взрывами страшного, беспричинного гнева: одного неосторожного слова или насмешливой улыбки достаточно, чтобы привести их в бешенство, — и тогда павиан забывает даже того, кого любит.

Человека эти обезьяны обыкновенно избегают, но, в случае крайности, вступают в отчаянный бой с ним, также как с собаками, леопардами и даже львами. Боятся они только ядовитых змей, зато скорпионов пожирают с удовольствием, предварительно вырвав жало.

В сказаниях жителей Аравии павианы играют важную роль. Среди арабов распространено следующее предание. У берегов Красного моря был город Айла, населенный евреями. Последние однажды вздумали заняться в субботу рыбной ловлей и, осквернив таким образом день Господен, оскорбили Аллаха. Тщетно некоторые благочестивые люди противились этому грешному делу, их не послушались. Тогда праведники покинули город. Три дня спустя они вернулись и, найдя ворота запертыми, перелезли через стену. Там их ждало необычайное зрелище: вместо людей, весь город был полон павианами. Некоторые из обезьян подходили к пришельцам и, ласкаясь, грустно посматривали на них. Тогда праведникам пришла в голову мысль, не бывшие ли родственники перед ними. Послышались вопросы: «Скажи мне, павиан, не ты ли мой племянник Ибрагим или Ахмед или Муза?» И, к удивлению, павианы стали кивать головами в знак утверждения. Так, — прибавляет легенда, — и стало известно, что Аллах в гневе своем превратил нечестивцев в отвратительных обезьян.

Весьма многочисленный род павианов (Cynocephalus) заключает в себе несколько видов, как-то: бабуин (Cynocephalus babuin), чакма (C. porcarius), сфинкс (C. sphinx), гамадрил (C. hamadryas), мандрил (C. mormon), дрил (C. leucophaeus), черный павиан (C. niger), гелада (C. gelada), бородатая обезьяна (C. silenus)[244].

Мне удалось близко познакомиться, — к сожалению, только в неволе, — с бабуином, на которого похожи по внешности чакма и сфинкс. Гладкий, ровный мех его сверху — зеленовато-желто-оливковый, внизу — светлее, на щеках — желтовато-бурый. Лицо и уши черновато-серого цвета, верхние веки — беловатые, руки — буровато-серые, глаза — светло-коричневые. Средний рост самцов около 2 футов, при общей длине в 21/4 арш., третью часть которой занимает относительно тонкий хвост. Чакма — значительно больше, неуклюжее и темнее; сфинкс — меньше и приземистее, но сильнее. На лице последнего резко бросается в глаза утолщение скул; мех его — красновато-бурый, с зеленоватым оттенком. Образ жизни и нрав этих трех видов представляют очень много общего.

Бабуины распространены в Абиссинии, Кордофане и Средней Африке, где встречаются большими стадами на маисовых и просяных полях, которым они приносят сильный вред. Они очень смелы и хитры. Как только сторожа прогонят их, выждут их ухода и опять принимаются за грабеж. Не боятся они и охотников; впрочем, от ружейного дула держатся на почтительном расстоянии. Раненые животные уводятся своими товарищами. Вожаки зорко следят за малейшею опасностью, охраняя покой стада.[245] Несмотря на свой неуклюжий вид, это очень ловкие животные, смело взбирающиеся на величайшие деревья. По природе они храбры, но при встрече с европейцами чувствуют страх и, дотронувшись, мгновенно отскакивают с громким криком. Характерно также их волнение перед грозою или ливнем. В неволе бабуины скоро приручаются и остаются преданными своему хозяину, при чем самки добродушнее самцов, склонных к коварству.

Первый бабуин, живший у меня, привык ко мне в три дня и отлично исполнял обязанности сторожа, огрызаясь и бешено набрасываясь на всех незнакомых ему лиц. В гневе он поднимал хвост, становился на ноги, подпираясь одной рукой, а другой сердито стуча по земле, как рассерженный человек стучит о стол; только при этом Перро, — как звали нашу обезьяну, — не сжимал кулаков. Глаза его сверкали и искрились; он испускал пронзительный крик и бешено нападал на своего противника. Случалось, впрочем, что он принимал самый кроткий вид, протягивая с мольбой руки к тому человеку, которому хотел нанести вред. Но стоило тому протянуть руку, как Перро злобно кусал ее.[246]

Когда услуги его были не нужны, Перро сидел на заборе, свесив хвост и защищая циновкою голову от солнца. Между тем на дворе его длинный шевелящийся хвост соблазнял гулявших по двору страусов, — и какая-нибудь из этих птиц, считая его, вероятно, приманкой, клевала его. Тогда Перро, сбросив с себя циновку, вмиг хватал страуса за голову и тряс, что было мочи. Часто случалось, что он целую четверть часа после не мог успокоиться. Не удивительно, что он видеть потом не мог равнодушно страусов.

К молодым животным наш бабуин чувствовал нежную привязанность. Однажды, во время нашего пребывания в Египте, ему удалось стащить на глазах суки ее щенка. Тщетно собака бросалась на него, Перро не выпустил добычи. Щенок, видимо, пришелся ему по душе: он целыми часами возился с ним, лазал по заборам, по деревьям, оставляя его на этих опасных местах. Привязанность его к щенку была вполне искренна, но это не мешало, впрочем, съедать то, что приносили собачке; жадный Перро даже заботливо отстранял своего голодного питомца, пока сам пожирал его пищу. Когда я приказал возвратить щенка матери, Перро несколько дней сильно дулся на меня.

Во время моего вторичного пребывания в Восточном Судане у меня жило несколько павианов, которых мы научили разным фокусам, даже верховой езде на осле. На спину этого терпеливого животного они усаживались втроем-вчетвером. И комичную же картину представляли из себя эти всадники! Первый павиан нежно обнимал руками шею осла, ногами же судорожно вцеплялся в шерсть его, второй — обнимал руками первого, ногами же точно также вцеплялся в осла; также поступали и остальные.

Все наши павианы пристрастились к пиву из дурро и часто напивались до пьяна; пили они и красное вино, от водки же отказывались. Но раз мы силой влили им в рот по стаканчику водки. Обезьяны совершенно захмелели, стали корчить рожи, стали наглы, бесстыдны, одним словом, представляли самую отвратительную каррикатуру грубого, пьяного человека.

На другой день у бедных животных ужасно болела голова с похмелья; они делали страшные гримасы и, хватаясь за голову руками, испускали жалобные стоны. Похмелье так мучило их, что они отказывались от пищи, а от вина, которое обыкновенно с удовольствием пили, отворачивались с отвращением.

Все эти павианы были по природе храбрые животные и не раз обращали в бегство собак; даже жившая у нас ручная львица не внушала им страха. Тем забавнее было видеть непреодолимый страх их пред гадами и пресмыкающимися. Вид самой безвредной ящерицы или лягушки приводил их в ужас и обращал в дикое бегство. Тем не менее они не могли удержаться от жгучего желания взглянуть на страшное животное. Сколько раз я приносил им в жестяных коробках ядовитых змей! Они отлично знали, что заключалось в них, тем не менее постоянно с любопытством заглядывали в коробку, чтобы сейчас же в ужасе отскочить назад.[247]

Одного из этих павианов я привез домой, в Германию, и он своими шалостями доводил, что называется, до белого каления нашу дворовую собаку. Когда та, удобно растянувшись на зеленой траве, предавалась отдыху, Атила, — как звали павиана, — тихонько подкравшись, хватал ее за хвост и вдруг дергал со всей силы. Собака бешено вскакивала и бросалась на врага. Но тот, спокойно выждав приближение противника, перескакивал через него и снова хватал за хвост. Понятно, что собака окончательно выходила из себя, но ничего не помогало, и дело кончалось обыкновенно тем, что, поджав хвост, она убегала с жалобным воем от злорадствовавшего павиана.

Атила любил приемышей; между ними была и мартышка Гассан, о которой я говорил выше, как он обижал маленькую обезьянку, вытаскивая из ее рта пищу. Не довольствуясь, однако, одним любимцем, Атила крал везде, где только мог, щенят и котят и подолгу возился с ними. Однажды такой приемыш — котенок — оцарапал его. Атила внимательно осмотрел лапы любимца и, отыскавши когти, причинившие ему боль, без церемонии откусил их.

Обществом людей он очень дорожил, предпочитая, однако, мужчин женщинам, которым он всячески досаждал. Догадливость его доходила до того, что он умел отворять и затворять двери, открывал шкатулки и обворовывал дочиста, а, живя зимою в хлеву, снимал двери с петель, выпускал коз и свиней и позволял себе другие проказы. Ел он все съедобное, в особенности картофель, и, что удивительно, очень любил табак и табачный дым.

Привязанность его ко мне была безгранична: я мог делать с ним, что хотел, даже, случалось, наказывал его, а он сердился на других, напр., на присутствовавших в это время в комнате, вероятно, считая их виновниками своего наказания.

Когда Гассан умер, он сильно горевал и я, боясь за его участь, продал его в зверинец, где ему нашлась подходящая компания.

Из других представителей рода павианов следует упомянуть еще о гамадриле (Cynocephalus hamadrias),[248] живущем в горах Абиссинии и Южной Нубии, поблизости воды и растительности, еще лучше — полей. Эти оригинальные павианы, достигающие в длину до 11/2 арш., причем только 8 дюйм. приходится на хвост, украшены длинной мантией, длина волос которой доходит до 10–12 дюймов. Рано утром, в хорошую погоду, стадо гамадрилов медленно и спокойно отправляется вдоль отвесных скал, причем то сорвут растение, корень которого употребляется ими в пищу, то свернут с места камень, чтобы достать из-под него улиток или насекомых. К вечеру, нагулявшись и вволю насытившись, стадо направляется на ночлег, поблизости какого-нибудь поля.

Однажды мне пришлось увидеть стадо гамадрилов на гребне кряжа, довольно круто спускавшегося в обе стороны. Мне уже издалека бросились в глаза высокие фигуры старых самцов, но я принял их за обломки скал, на которых эти животные так похожи. Но отрывистый, громкий лай, который можно передать звуком «кук», сразу разубедил меня. Павианы повернули ко мне головы. Только детеныши продолжали беззаботно резвиться, да несколько самок не бросали своего любимого занятия — «искания» в шерсти самца. Но вот бывшие с нами борзые собаки с громким лаем бросились вперед. Тогда обезьяны поднялись на ноги, одна за другой двинулись вдоль хребта и скоро исчезли из наших глаз. Однако, обогнув долину, мы снова увидели их на узком карнизе скалы; просто невероятно было, как только они держались. Вспугнутое нашими выстрелами, все стадо принялось мычать, лаять и кричать ужасным образом, затем опять снялось с места. Однако при новом изгибе долины мы еще раз встретили его; павианы только что начали подниматься на противолежащие горы. Собаки кинулись на них. Тогда мы увидели редкое зрелище: при виде врагов, старые самцы, уже поднявшиеся было на гору, поспешно спустились вниз и стали громко рычать, раззевая свои страшные пасти, сердито колотя руками о землю и кидая на собак такие свирепые взгляды, что наши отважные животные с ужасом отступили. Однако мы успели снова науськать их; но гамадрилы почти все уже поднялись вверх, только один полугодовалый детеныш замешкался что-то. Собаки кинулись к нему; тот с пронзительным криком бросился на обломок скалы. Мы уже думали овладеть им. Но случилось другое. Величественно и гордо, не обращая на нас никакого внимания, один из самых сильных самцов спустился прямо к собакам и навел на тех прямо панический страх своими блестящими глазами, затем подошел к детенышу, обласкал его и, взяв на руки, направился обратно мимо собак, — и те были так сконфужены, что беспрепятственно пропустили его. Этот мужественный подвиг вселил и в нас такое уважение к гамадрилам, что мы не пытались даже разрядить по ним своих ружей.

На следующих охотах мне удалось еще лучше изучить этих обезьян, и не раз я удивлялся их необыкновенной живучести: если не удавалось попасть пулей в голову или грудь, они постоянно убегали; выстрелы же дробью не производили на них никакого действия.

Мандрил (Cynocephalus mormon)[249] представляет, без сомнения, безобразнейшую из обезьян, а в старости делается и совсем отвратительным во всех отношениях. Неуклюжее, но сильное тело его, снабженное безобразной головой с страшными зубами, покрыто жесткой шерстью едва ли не всех цветов радуги: верхние части темно-бурого цвета с оливковым оттенком; на груди — желтые волосы, на брюхе — белые, на боках — бурые; борода — ярко-лимонная; руки и уши — черные, нос и окружающие части лица — ярко-красные; наросты на щеках — василькового цвета с черными бороздками, зад — ярко-красный, а седалищные мозоли — красные и голубые. Старые самцы достигают длины до 11/2 арш., хвост — всего 3 см. Родственный дриль (C. leucophaeus), немного меньше ростом, покрыт сверху оливково-бурой шерстью, а снизу и по бокам — беловатой. Бакенбарды его желтоватые, лицо — черное, руки и ноги — медно-красные, седалищные мозоли — красные. Оба вида водятся на Гвинейском берегу Африки, но о жизни их мало известно. Рассказывают только, со слов туземцев, что эти обезьяны, не ограничиваясь истреблением хлеба на полях, грабят и деревни, причем будто бы обижают женщин и детей. Туземцы, говорят, боятся мандрилов более льва и не решаются выходить против них поодиночке.

Однако в неволе молоденький мандрил является милым, шаловливым зверьком, одаренным большой живостью, хотя и бесстыдным… Впрочем, все это скоро изменяется, и гнусная натура мандрила проявляется во всей полноте. «Гнев других обезьян, — выражается один англичанин, — сравнительно с яростью мандрила, все равно, что легкий ветерок пред ужасным тропическим ураганом, все уничтожающим на своем пути».

Черный, или хохлатый павиан (Cynopithecus niger)[250] отличается от прочих собакоголовых коротким хвостом и короткой, широкой, плоской мордой, с хохлом наверху. Все тело его покрыто длинной мягкой шерстью черного цвета. Величина — 2 ф., 2 д., а хвост немного больше 1 д. Родина его о. Целебес, где он водится на покрытых лесами горах, на высоте 1300 м, большими стаями; часто приходится слышать их неприятный крик, похожий на лай собак. С неволею этот павиан свыкается легко и часто забавляет зрителей своими шалостями; по отношению к другим, более мелким животным, он отличается властолюбием и не прочь помучить их, если только те смирны и покорны. Но мартышки, несмотря на свою величину, никогда не поддаются ему, ловко увертываясь от его рук.

Великан между павианами и, так сказать, лев между обезьянами, по крайней мере, по виду это — гелада абиссинцев (C. gelada)[251], с светло-бурой гривой, спускающейся с головы на спину; на груди — белые и черные полосы. Сходен с ним, но, может быть, составляет отдельный вид — токуро-зиндшеро, черного цвета, с ярко-красной грудью.

Пищу гелад составляют луковицы, которые они выкапывают из земли, орхидные, лилии, злаки, а также насекомые, черви и пр. Они нападают также и на поля, но, по уверению абиссинцев, только в отсутствие сторожа. Живут гелады огромными стадами, иногда в несколько сот голов. С живущими в той же Абиссинии другими обезьянами гелады ведут ожесточенные драки.

Гейглин оставил нам прекрасное описание образа жизни гелады — токуро-зиндшеро. «Как только, — говорит он, — после холодной ночи, солнце покажется над вершинами гор, гелады эти покидают свои ущелья, где они ночевали, тесно прижавшись друг к другу. Медленно, под руководством старого самца, поднимаются они на освещенную солнцем площадку и здесь отогреваются, подремывая на ярких лучах солнца. Самцы от скуки зевают, широко раскрывая рот, трут себе глаза и ворчат, когда порыв ветра приведет в беспорядок рыжеватые концы длинной гривы, в которую они прячутся, как в меховой воротник… Но вот общество оживляется, и стадо приходит в движение. По узкому выступу оно спускается в долину, все время внимательно осматриваясь. Наконец, все на месте. Старшие начинают искать пищу, матери чистят своих детей, а молодежь предается веселым играм… Но вот отрывистый лай караульщиков дает знать об опасности. Мгновенно все стадо группируется около своего предводителя; матери заботливо приближаются к своим детенышам, — и все общество не спеша направляется куда-нибудь на неприступную скалу, время от времени оглядываясь назад. Я пробовал было травить их собаками; те легко догоняли обезьян, но в драку вступать не решались, когда павианы принимали угрожающий вид, скаля свои страшные зубы… Часа в 4 пополудни они спускаются к водопою и здесь подходят к домашним животным и даже людям на несколько шагов. С наступлением темноты гелады обратно идут к ночлегу. Главные их враги — орлы, ягнятники и леопарды…»

Гораздо красивее — силен (C. silenus), бородатая обезьяна с львиным хвостом[252]. Длинная шерсть на верхней части тела — блестящего черного цвета, борода — белая; длина с хвостом — аршина 11/2. Водится она на о. Цейлон и на Малабарском берегу Индии, но об образе жизни ее мало известно. Силен питается почками и листьями и приносит большой вред садам, но малабарцы очень любят его за серьезный нрав и понятливость. «Белобородая обезьяна, — говорит Гейдт, — очень похожа на старого индейца с большой седой бородой. Живет она в лесах и отличается от других обезьян веселым нравом. Она может употреблять даже стеклянную посуду, не разбивая ее, хорошо знает, когда провинилась, а когда ее бьют, у ней показываются слезы на глазах».

Другой писатель уверяет, что в присутствие силена другие обезьяны ведут себя прилично, сознавая его превосходство над собой. По моему мнению, он также производит впечатление рассудительного существа, полного чувства собственного достоинства. Действия его рассчитаны, движения обдуманы. Большею частью он сидит, погруженный в раздумье, хотя его возбужденный взгляд ясно показывает, что он замечает все кругом. По натуре — силен, добродушен, зато в редкие минуты гнева делается страшным: глаза его, обыкновенно спокойные, сверкают тогда необыкновенным блеском, лицо принимает злобное выражение, и вся фигура говорит, что он вот-вот кинется в схватку. Но обыкновенно это — очень спокойная обезьяна, и потому в обезьяньем театре ее заставляют играть роль, какая вполне подходит к нему.

Семейство широконосых, или обезьян Нового Света (Platyrrhini) резко отличается от рассмотренных нами животных уже по внешнему виду. Тело их худощаво и снабжено в большинстве случаев цепким хвостом; большой палец передних конечностей не может быть противопоставлен другим пальцам, как этот же палец на задних конечностях; ногти — плоские; вместо 32 зубов — 36; ни защечных мешков, ни седалищных мозолей нет; морда не выдающаяся; носовая перемычка широкая; окраска шерсти никогда не бывает так пестра, как у обезьян Старого Света. По характеру широконосые обезьяны также отличаются от узконосых: они ленивее, скучнее и тупоумнее, хотя в то же время добродушнее и безвреднее. Отечество их — Южная Америка, начиная с 29° сев. ш. до 25° южн. ш. Широконосые[253] делятся на 2 подсемейства: 1) цепкохвостые (Cebidae), у которых хвост является хорошо развитым хватательным органом, как бы пятою рукою, и 2) мягкохвостые (Rithecidae), снабженные слабодействующим, мягким, пушистым хвостом. К первому подсемейству принадлежат роды: ревун (Mycetes), цепкие (Ateles), сапажу (Cebus); во втором подсемействе рассмотрим роды: лисьехвостые, или саки (Pithecia), прыгуны (Callithrix), саймиры (Chrisotrix) и ночные (Nуctipithecus).

На первом месте среди всех цепкохвостых следует поставить ревунов[254] (Mycetes). Это обыкновенно плотные, с высокой, пирамидальной головой и выдающейся мордой небольшие обезьяны, покрытые густой шерстью, которая, удлиняясь на подбородке, принимает форму бороды. Типическим признаком их служит также пузыревидно-вздутая подъязычная кость и длинный цепкий хвост. Любимым их местопребыванием являются пустые, высокие и сырые леса Южной Америки.

Ревунов два вида. Акуат, или рыжий ревун (M. seniculus) отличается рыжевато-бурою шерстью, имеющей посреди спины золотисто-желтый цвет; волосы короткие, жесткие, без подшерстка. Длиною он — 4 фута 5 д., из которых около половины приходится на долю хвоста; самка меньше ростом и темнее. Другой вид, карайя, или черный ревун (M. niger),[255] покрыт черной и более длинной шерстью; только у самки она желтовата на брюхе. Величина почти та же. Первый вид распространен по всей восточной половине Ю. Америки, второй — преимущественно в Парагвае.

Оба вида недаром получили название ревунов. «По приезде моем, — говорит Шомбургке, — мне часто приходилось слышать при восходе и закате солнца ужасный рев этих животных, доносившийся из дремучего леса. Однако выследить их долго не удавалось, Наконец, однажды утром, после продолжительных поисков, я наткнулся на целое общество их. Оно сидело на высоком дереве и задавало такой ужасный концерт, что издали казалось, будто все лесные звери вступили тут в смертельный бой: звуки напоминали то хрюканье свиньи, то рев ягуара, бросающегося на добычу, то страшное рычанье этого хищника, когда он чует врагов. Впрочем, это страшное общество способно было вызвать и улыбку у самого мрачного ипохондрика, если бы он видел, с каким серьезным выражением бородатые певуны смотрели друг на друга. Мне передавали, что у каждого стада есть свой запевала, который отличается от всего хора, состоящего из одних басов, своим высоким, пронзительным голосом…»[256]

Жизнь ревунов — довольно однообразна. Днем они рассаживаются по высоким деревьям, на ночь же спускаются на более низкие деревья и, спрятавшись в их густой листве, предаются сну.[257] Даже во время процесса питания движения их ленивы: медленно перелезают они с ветки на ветку, неторопливо срывая листья и почки и еще неторопливее поднося их ко рту, а насытившись, усаживаются, скорчившись на каком-нибудь суку, точно дремлющие дряхлые старики. Что делает один, то в точности повторяют и остальные. «Поистине удивительно, — говорит А. Гумбольдт, — до чего однообразны движения этих обезьян: каждый раз, когда нужно перейти на другое дерево, самец, идущий во главе стада, вешается за хвост и, повиснув таким образом на ветке, раскачивается до тех пор, пока не ухватится за ближайшую ветку соседнего дерева, — и все стадо в точности и в том же месте проделывает такие же движения».

Что замечательно у этих животных, так это их цепкий хвост, на котором они могут свободно висеть целыми часами, даже мертвые. Ревун пользуется этой «пятой рукой» при каждом движении: двигаясь вперед по какой-нибудь ветви, он до тех пор не выпускает ее из рук, пока его хвост не нащупает надежной точки опоры и не обовьется вокруг нее 2–3 раза. Слезая с дерева, он также держится хвостом за ветку, которую собирается покинуть, пока не найдет руками новой точки опоры, а, влезая на дерево, держится хвостом за нижнюю ветку, пока руками и ногами не ухватится за верхнюю. По-видимому — хвост у него сильнее рук.

Привыкнув к лазанью по деревьям, ревуны редко спускаются на землю и то только тогда, когда им нельзя напиться, свесившись с дерева. Воды они страшно боятся и плавать не умеют.

Любимое их занятие — концерты. «Вот стадо избрало себе исполинскую смоковницу, — рассказывает Гумбольдт, — густая листва ее защищает ревунов от солнца, а мощные горизонтальные ветви как нельзя лучше приспособлены для прогулок. Глава семьи избирает себе одну из ветвей, прочие располагаются поблизости, — и он, поджав хвост, начинает медленно, с важностью прогуливаться взад и вперед. Вскоре начинается его рев, сначала тихий, отрывистый, словно певец пробует силу своих легких; затем понемногу звуки растут, усиливаются и, наконец, сливаются в непрерывный рев. В это мгновение остальные, до сих пор бывшие молчаливыми слушателями, с воодушевлением подхватывают, присоединяя свои голоса к голосу запевалы, — и в тихом лесу около 10 секунд слышится ужасный концерт, Затем постепенно все затихают, оканчивая рев такими же отрывистыми звуками, какими начали, только не так продолжительными».

О рыжем ревуне, населяющем леса Гвианы, Капплер говорит: «Он живет небольшими стадами, состоящими не более как из 10 штук, среди которых находится вожак, старый самец, управляющий отвратительным концертом. Каждый раз, когда мне случалось близко наблюдать этих животных, на вершине дерева оказывался вожак. Время от времени он испускал ужасно хриплый крик вроде «роху! роху!» и, повторив его 5–6 раз, поднимал неимоверно громкий рев, к которому присоединялись и остальные ревуны. Рев был такой, что можно было опасаться оглохнуть… Трудно объяснить, что заставляет ревуна кричать. В колониях думают, что он ревет при наступлении прилива, но это предположение ошибочно, так как обезьяны эти кричат во всякое время дня. Весьма вероятно, что причиной рева являются какие-нибудь особенные явления в атмосфере… Ревун ленив и угрюм; он прыгает только тогда, когда его преследуют, обыкновенно же лазает медленно. Будучи пойман молодым, он скоро привыкает к человеку и домашним животным, но угрюмость не покидает его. Если человек, к которому он привязан, на время удалится от него, он начинает издавать хриплые звуки, в высшей степени неприятные. Неприятен также и запах, который имеют ревуны и по которому легко узнать в лесу о близости их».

Ленивый, неповоротливый ревун не любит без нужды покидать приютившее его дерево и потому совсем не грабит плантации или бахчей. Напротив, он сам служит предметом охоты, так как и мех его в большом ходу в Америке, и мясо считается очень вкусным даже европейцами, не только индейцами.

Самка ревуна мечет в год по одному детенышу[258] (от конца мая до начала августа), который, как и у обезьян Старого Света, первые недели висит на брюхе матери, уцепившись за нее руками и ногами, потом переходит на спину. Это — такое же скучное создание, как и взрослый ревун, только, благодаря большой выдающейся гортани, пожалуй, еще безобразнее. Тем не менее мать любит этого уродца и даже будучи смертельно ранена, не покидает его; впрочем, индейцы уверяют, что она довольно равнодушна к нему.

Другой род, Ateles — цепкие обезьяны справедливо получили за свою оригинальную фигуру название паукообразных. Действительно, голова у них маленькая, конечности необычайно длинные, тело худое, лицо безбородое, Отечеством их служит Южная Америка до 25° ю. ш., а местопребыванием — вершины самых высоких деревьев; живут стадами в 10–12 штук, иногда же — парами. Виды их мало отличаются друг от друга.

В Гвиане живут два вида: коата (Ateles paniscus)[259] и маримонда, или ару (A. beelzebuth). Первый — наиболее крупный представитель своего рода, до 4 ф. 5 д., из обезьян заменяет чамек (A. pentadactylus), около 2 ф. длины, с 2 фут. хвостом. Покрыт длинной черной шерстью и вместо большого пальца имеет короткий отросток. В Бразилии же представителем паукообразных обезьян является мирики (A. hypoxanthus), немного больше ростом чамека, покрыт густой, волнистой шерстью чалаго, которых более половины приходится на хвост. Покрыт грубой черной, слегка рыжеватой шерстью. Нрава добродушною.

В Квито, Панаме и Перу вышеназванный иногда — беловато-серо-желтого цвета. Но самая красивая из всего рода, бесспорно, золотолобая обезьяна (A. Bartletii), открытая младшим Бартлетом в Перу и названная в честь его. Густой длинный и мягкий мех ее наверху — черный, на нижней части тела — буровато-желтый; на лбу — золотисто-желтая полоса, бакенбарды — белые; нижняя сторона тела и хвоста, внутренняя поверхностей и наружняя сторона голеней задних ног буровато-желтые, немного светлее, нежели полоска на лбу, и местами испещрены отдельными черными полосами. Все голые части лица и рук — черно-бурые. Что же касается размеров тела, то, по-видимому, они близки к размерам тела других видов того же рода.

С жизнью цепкохвостых обезьян на свободе нас познакомили Гумбольдт, Макс-Вид и Шомбург. В Гвиане они встречаются лишь в низко лежащих лесах, небольшими стадами в 6 штук. Они отлично лазают по деревьям, причем им много помогает хвост; иногда случается видеть целое общество их, свесившееся на хвостах. На ровном месте походка их неровная, колеблющаяся; они как бы хромают. Находя вдоволь пищи в девственных местах, эти обезьяны не наносят ущерба полям, тем не менее их усердно преследуют частью из-за шкуры, частью из-за мяса. Тихий, по сравнению с ревунами, но все же довольно громкий голос выдает охотникам присутствие обезьян, которые, заметив своего врага, обращаются в бегство, с боязливой поспешностью протягивая вперед длинные конечности, хватаясь за ветки хвостом и таким образом быстро передвигаясь.

Коата, по словам Капплера, встречается только на возвышенных местах. Почти голое, узкое, красноватое лицо ее очень похоже на лицо старой индианки… Деятельным орудием хватания является у нее хвост, которым она пользуется, как рукой, и опирается на него при ходьбе и лазаний. На деревьях часто нельзя различить, где у нее ноги, где хвост; этих животных совершенно правильно прозвали паукообразными, так как они, вися между ветвями, очень похожи на громадных пауков. Питается коата исключительно растениями и никогда не ест несекомых. В неволе она быстро становится ручной, но менее забавна, чем капуцины. При этом замечено, что она, подобно гиббонам, пьет воду, черпая рукой.

Штейнен, описывая одно индийское поселение, говорит: «Часть скалы была занята шумным стадом животных. Коаты, большие черные обезьяны, с возрастающим беспокойством наблюдали за чужестранцами: с быстротой молнии бросилась одна из них на крышу дома, становилась на задние конечности, подняв хвост в виде вопросительного знака до самой головы, держа на плече толстую дубину, и протестовала, горячо размахивая другой рукой, ворчанием, быстрым щелканьем зубов, угрожающим лаем и гоготаньем против необычайного посещения, — она не знала, как лучше выразить свое неудовольствие по случаю нашей дерзости». Эту обезьяну купили, назвав Юруна, и она сопровождала экспедицию в дальнейшем плавании по реке. «Моя Юруна, — продолжает Штейнен, — посмирела от умеренного употребления плетки. Она сидит на привязи на краю лодки, ухватившись за что-нибудь хвостом и делая вид, что гребет. Довольно долго она с силой размахивает по воздуху обеими руками с самым деловым видом, то прижимая к груди воображаемые весла, то снова занося их. Если я мешаю ей, она с удивлением поворачивается ко мне своим старообразным лицом и, оскалив зубы, одним прыжком переносится на другой край лодки, где и продолжает прежнее занятие. По временам она нагибается к реке и черпает воду рукою». Однако за Юруной недолго пришлось наблюдать: она развязала веревку и убежала.

Вместо нее была куплена у индейцев другая коата, Суя, как прозвали ее, всего 2-х месяцев. Это был страшный черный чертенок, на морщинистом, старческом лице которого виднелись огромные усы и самые наглые обезьяньи глаза. Она тоже пьет воду, черпая ее рукою; лазает, прыгает без устали по тенту, а по вечерам ужасно кричит, если я не возьму ее к себе в гамак».

Один английский моряк привлекательно описывает бывшую у него коату, по названию Салли, кроткое веселое животное и, в противоположность другим обезьянам, глубоко честное. «Салли, — говорит он, — никогда ничего не похищала, кроме разве какого-нибудь плода или куска пирожного. Ела она, как благовоспитанное существо, и никогда ничего не брала с чужих тарелок за общим столом. Пищу ее составляли, главным образом, растительные вещества, плоды и белый хлеб, но по временам ее угощали и курицей.

Однажды офицеры корабля обильно накормили Салли миндалем, изюмом, разными фруктами и маринованными оливками. Обезьяну стала мучить после этого сильная жажда. Когда стали разносить водку с водой, Салли сунула морду в один из бокалов и почти опорожнила его, к большому удовольствию офицеров. Бедная обезьяна сильно страдала после этого целую ночь и потом не могла выносить и запаха водки. Даже сохраненные в водке вишни, составлявшие раньше для нее лакомство, теперь опротивели ей.

Холод она переносила хорошо, по-видимому, хотя и чувствовала озноб, особенно, когда корабль оказался вблизи берегов Ньюфаундленда. Однако и тут она нашла себе хорошее место. На корабле была выстроена для двух ньюфаундлендов конура, устланная соломой, — и вот Салли, заползши сюда, укладывалась тут, дружелюбно обняв руками обеих собак. Последние сделались ее лучшими любимцами».

Наконец, к цепкохвостым относятся и мохнатые обезьяны (Logothrix), названные так по своему меху, мягкому и волнистому. Они обитают в Перу, по берегам Америки и Ориноко. Голова у них большая, круглая, с маленькими ушами; ноги и руки — пятипалые. Эти обезьяны добродушны, питаются плодами и издают негромкий глухой вой. Из мохнатых известен пока один вид — барригудо, или аспидная обезьяна (Logothrix Humboldtii), по величине почти равная ревуну. Мягкие волосы удлиннены на хвосте, бедрах, плечах и брюхе, а на груди образуют настоящую гриву. Общий цвет — аспидно-черный, отчего обезьяна и получила свое название.

«Если общество этих обезьян, — говорит известный путешественник Чуди, — избрало себе место для отдыха, то сейчас же раздается их однообразный, полуподавленный, глухой вой, который, однако, не так неприятен и надоедлив, как крик ревунов. Большая часть обезьян удобно рассаживается по ветвям, греясь на солнце, другие срывают плоды, третьи играют и ссорятся. Вообще, по нашим наблюдениям, характер этих обезьян далеко не такой мирный, как описывает Гумбольдт; напротив, мы нашли, что они более злы, дерзки и бесстыдны, чем все другие виды американских обезьян. Часто они так нахальны, что далеко преследуют индейцев, проносящих плоды со своих плантаций, и нередко бросают в них ветками и плодами, так что тем приходится защищаться каменьями. Лазает барригудо медленнее, чем коата, и, повиснув на хвосте, долго раскачивается прежде, чем попадет на другую ветку. Подстреленный, он судорожно хватается хвостом за ветку и, бывало, уже мертвый висит на ней целыми днями. На земле барригудо не пытается бежать, а, прислонившись к стволу дерева, яростно защищается зубами и руками. Очень часто при этом обезьяна издает резкий крик, на который сбегаются на помощь другие обезьяны. Но скоро слышится другой крик, короткий и более глухой, крик агонии — и все стадо, идущее на помощь, бросается в поспешное бегство. Мясо барригудо имеет неприятный вкус, но индейцам, по-видимому, очень нравится».

«В неволе, — прибавляет Бэтс («Натуралист на Ла-Плате»), — аспидная обезьяна отличается серьезным нравом; она кротка и доверчива, как вообще все цепкохвостые. Благодаря этим качествам ее охотно покупают любители животных; ей недостает, однако, живучести настоящих цепкохвостых, и она редко выдерживает путешествие вниз по барригудо в Европу: тем более я был обрадован, увидев его живым.

«Мне никогда не приходилось видеть более привлекательной обезьяны среди всех цепкохвостых. Когда я вошел к ней в клетку, она осторожно подошла ко мне, вопросительно поглядывая и как бы желая знать, что я за человек, затем полезла ко мне на руки и, положив голову на грудь ко мне, с видимым удовольствием позволила себя ласкать… Все привлекательные стороны цепких обезьян, их привязчивость и покорность проявлялись и у нее, но в большей степени. К жившим вместе с нею мартышкам и сапажу она относилась благожелательно и благодушно сносила их выходки, но относилась к ним, как к существам низшим: во мне же, человеке, видела существо высшее и стала играть роль избалованного ребенка… Движения ее были серьезны, обдуманны и размеренны…» К пище барригудо не особенно требователен и добродушно смотрит, как нахальные соседи воруют у него; по-видимому, эта миролюбивая обезьяна нисколько даже не сердится на своих жадных товарищей.

Четвертый род цепкохвостых обезьян — сапажу (Cebus), отличаются тем, что хвост у них, хотя и может обвиваться вокруг древесных ветвей, но не служит органом хватания; кроме того, он со всех сторон покрыт волосами, тогда как у ревунов он обнажен на конце с нижней стороны. Сапажу — довольно пропорциональны; темянная часть их головы округлена; руки — средней длины; мех — густой и короткий.

По характеру — это настоящие мартышки Нового Света, живые, шаловливые, любопытные и капризные. Голос их, довольно плаксивый, обыкновенно, при малейшем возбуждении, превращается в отвратительный визг. Живут они на деревьях в Бразилии, где соединяются в многочисленные общества. Из американских обезьян это — наиболее обычное у нас, в Европе, в зверинцах, животное, особенно один вид — капуцин, или кайя («обитатель леса», — на языке индейцев-гуаранов).

Капуцина (C. capucinus) следует считать наиболее крупным представителем из всех сапажу, так как длина тела доходит до 1 ф. 6 дюйм., а хвост — до 1 ф. 2 д. Отличительный признак его — голый уже с ранней молодости, морщинистый лоб светлого мясного цвета; мех вообще темно-бурый, но бакенбарды, горло, грудь и брюхо — светло-бурые. Капуцин водится на деревьях, небольшими семьями в 7-10 членов; наблюдать его трудно, так как он пуглив и робок.

«Однажды, — рассказывает Ренггер, — мое внимание привлекли приятные тоны, похожие на звуки флейты, и я увидел старого самца, который, пугливо озираясь, приближался на верху деревьев, в сопровождении дюжины других обезьян, из которых три самки тащили на спине или под мышкой детенышей. Вдруг одна из обезьян, заметив вблизи померанцевое дерево со зрелыми плодами, издала несколько звуков и перепрыгнула на него. За ней последовали и остальные, и все стадо занялось срыванием и поеданием сладких плодов. Обыкновенно каждая садилась на ветку, обвив ее хвостом, клала померанец между ногами и старалась пальцами отделить кожицу. Если это не сразу удавалось, то обезьяна с недовольным видом и ворча колотила плодом по дереву, пока не лопалась кожица; затем, содрав последнюю, она жадно подлизывала стекающий сок, а потом съедала и мякоть. Более взрослые старались при этом отнять добычу у более слабых, и дело доходило до потасовки. Некоторые, поднимая засохшую кору дерева, искали там насекомых».

Самки заботливо ухаживают за своими детенышами, отыскивают у них несекомых, наблюдают за ними, ограждают от нападения других обезьян и пр.

Эта обезьяна очень чувствительна к холоду и сырости, и потому привезенные в более северные страны, часто заболевают чахоткой, а также подвержены насморку и кашлю. Воды она не любит и плавать не умеет.

Звуки, издаваемые ею, довольно разнообразны: от скуки она издает звук, похожий на звук флейты; при требовании чего-нибудь стонет, в удивлении и смущении издает полусвистящие тоны, а в гневе несколько раз кричит грубым и глубоким голосом: «ху, ху!» В страхе или от боли она пищит, при радостном же возбуждении — хихикает. Наконец, она может даже смеяться, правда без звука, и плакать, но слезы ее только наполняют глаза, а не текут по щекам.

Взятый молодым, капуцин скоро привыкает к своему хозяину, охотно играет с ним, при свидании обнаруживает бурную радость, словом, становится полудомашним животным. Бывает также, что капуцины привязываются и к домашним животным, если воспитываются вместе с ними. Так, в Парагвае их нередко воспитывают вместе со щенками, которые служат им верховыми лошадьми, — и обезьяна всегда защищает и любит своего щенка.

Близка к капуцину живущая в Коста-Рике белоплечая обезьяна (C. hypoleucus), у которой передняя сторона головы и туловища покрыта белой или бело-желтой шерстью. Далее известны: 1) чалая обезьяна (C. olivaceus) из Гвианы, несколько большого роста. Лицо и лоб ее покрыты густыми длинными волосами; тело — бледно-оливко-бурого цвета разных оттенков, и 2) белобородая обезьяна (C. leucogenys) из Бразилии, с хохлом над бровями и длинным шелковисто-черным мехом; бакенбарды — светло-желтые. Но вообще эти виды сапажу еще не твердо установлены.

Более резко выражены отличия в двух следующих видах апелле и фавне.

Апелла, или бурая крючкохвостка, также белый сапажу (C. apella), живет в Гвиане и отличается коротким и толстым туловищем и конечностями; окраска шерсти так разнообразна, что не поддается описанию. Но вообще цвет ее темно-бурый, переходящий в черный. На лице эта шерсть образует пушистую бороду. Величиной эта обезьяна с капуцина.

Белый сапажу очень пуглив и по малейшему поводу поспешно обращается в бегство. Голос у него своеобразный, похожий на звук флейты. Питается он плодами, яйцами птиц и, вероятно, птенцами; листьев и насекомых не ест. В неволе быстро ручнеет. Наблюдения за свободной жизнью этих обезьян представляют много интересного.

«Притаившись за деревом, пишет Шомбургк, — мы поджидали стадо обезьян. Перед нами скоро появился передовой отряд, за ним — главные силы, а там и арергард. Но тут я не выдержал и разразился хохотом, обратившим все стадо в отчаянное бегство. Да и кто не рассмеялся бы, видя этих проворных животных, торопливо перебегавших с ветки на ветку, слыша визг, пение и свист младших членов стада и подмечая злобные взгляды, какие они кидали на старших, кусавших и бивших их, как только они мешали тем идти; наблюдая не по летам умные взгляды детенышей, буквально приклеенных к спинам матерей?!. Гримасничая и ворча, мимо меня быстро пробежало уже 400–500 апелл, как я расхохотался. Тогда, как бы пораженные громом, обезьяны на мгновение остановились, пристально взглянули на нас и, наконец, с пронзительными криками в несколько прыжков буквально пронеслись над нами».

При этом путешественнику привелось быть свидетелем трогательной сцены; как одна самка бросилась к покинутому в суматохе детенышу и, несмотря на выстрелы, пыталась убежать с ним. Самоотверженная мать была застрелена.

За свою кротость и добродушие апелла пользуется любовью гвианских туземцев, и они часто приручают ее, иногда доставая еще слабыми детенышами и отдавая на выкормку своим женщинам. Часто привозится эта обезьянка и к нам, в Европу, где появляется не только в зверинцах, но и со странствующими шарманщиками. Неволю она переносит хорошо, но не очень приятна: довольно угрюма, неопрятна и часто визжит.

Фавн, мико, или рогатая крючкохвостка, рогатый сапажу (C. fatuellus) водится в восточных областях Бразилии. Размером она с капуцина, а, по словам принца Вида, с большого кота. Характерен для нее двойной хохоль (в 4 ст.) черных глянцевитых волос на голове; шерсть на спине — черная, переходящая на других частях тела в бурую. По словам Гензеля, это самое быстрое и умное из всех созданий Южно-Бразильских лесов. Они живут большими стадами в 30–40 штук, которые занимаются грабежом маисовых полей. Но, воруя, эти обезьяны постоянно держатся настороже и, чуть что, сейчас обращаются в бегство. В Бразилии охотятся за фавнами из-за их мяса, которое считается у индейцев лакомым блюдом. Охотники подманивают обезьян, подражая их свисту.

Второе подсемейство обезьян Нового Света носит название мягкохвостых (Pithecidae); сюда относятся небольшие обезьяны с мягкими, пушистыми, не цепкими, к концу утончающимися хвостами. Этот признак особенно резко выражен у лисьехвостых обезьян, или саки (Pithecia), неуклюжих, коренастых созданий с более или менее длинной бородой. Отличительным признаком от прочих американских обезьян служит еще устройство зубов: очень большие трехгранные клыки отделены промежутком от тесно сидящих, остроконечных и наклонных вперед резцов. Немногочисленные виды саки живут в северной части Южной Америки, в сухих и высоких лесах. По Чуди, это — ночные животные, начинающие свою деятельность с закатом солнца, но Шомбургк не соглашается с этим. По его мнению, саки — вовсе не ночные животные. «Везде, где по берегам растет густой лес, — говорит он, — я встречал целые стада миловидных саки. Длинные волосы, разделенные пробором, пышная борода и бакенбарды, пушистый, похожий на лисий, хвост, умный взгляд — придают этим зверькам чрезвычайно приятный и вместе комичный вид… Я застрелил было самца и самку, но вскоре почти раскаялся в своем выстреле, когда услышал жалобный, за душу хватающий крик раненого самца. Этот жалобный крик похож на стон страдающего ребенка».

В больших лесах верховьев Амазонки и Ориноко водится преимущественно самый обыкновенный вид этого рода, жидовский, или чертов саки (P. Satanas), куксио индейцев, величиною в 55 см и таким же хвостом. Черная шерсть его всегда тщательно расчесана. «Ни один щеголь в мире не мог бы держать своих волос в большем порядке, чем это красивое животное!» — говорит Капплер. Хотя, по уверению Гумбольдта, чертов саки дик и раздражителен, но находится в подчинении у цепкохвостых родичей, часто сгоняющих его с деревьев. Отличительный признак этого саки — густая, длинная черная борода.

Другой вид — белоголовый саки (P. leucocephala) водится неподалеку от Амазонки и в Гвинее по кустарникам. Он также черного цвета, но передняя часть головы и бакенбарды — светлые. Кроме того, лицо окаймлено ржаво-красными волосами. Они встречаются обществами в 6-10 шт. и кажутся на вид довольно ленивы. Питаются, по словам Лаборда, ягодами, плодами и медом.

В неволе эти виды злы и раздражительны, так что их мало держат. Гораздо добродушнее — мохнатый саки (P. hirsuta), достигающий почти 11/2 арш. длины, половина которой приходится на хвост. Мех его, похожий на мех медведя, — черный с серыми крапинками, а на голове — орехового, на груди — красно-бурого оттенка. Мохнатые саки, живущие в лесах Бразилии между Амазонкой и Pio Herpo, собираются большими стаями. Они очень пугливы и осторожны. В неволе сильно привязываются к своему хозяину. «У одного моего знакомого, — говорит Бэтс, — жил такой саки; мне не случалось видеть обезьяны, более привязанной к своему хозяину, чем это миловидное, трусливое и молчаливое создание. Легко допустить, что страстный и живой капуцин по своему уму и понятливости, а апелла по своей игривости и чувствительности стоят выше всех обезьян Нового Света, но задумчивый и печальный саки превосходит всех своей привязанностью к человеку. Впрочем, у него не было недостатка и в сообразительности. Однажды утром хозяин ее вышел из дому, не взяв ее с собой против обыкновения. Она, соскучившись по нему, направилась прямо ко мне, так как знала, что он часто бывал у меня, но пошла не по улице, а кратчайшим путем. Однако, не найдя хозяина у меня, обезьяна с выражением разочарования села ко мне на стол и стала терпеливо поджидать своего господина. Тот скоро пришел, и сияющая обезьяна взобралась на свое обычное место (на его плечи)».

К близким родичам только что указанных животных нужно отнести и короткохвостых обезьян (Brachyurus), у которых короткий, как бы обрубленный хвост и негустые бакенбарды. Туловище их приземисто; пальцы конечностей вооружены узкими, длинными ногтями; толстая морда окружена отдельными пучками щетинистых волос. Водятся они также на севере Южной Америки, но образ их жизни мало известен. Мы знаем только, что они живут небольшими стаями по берегам рек и во время своего странствования издают неприятные звуки. Гумбольдт первый описал обезьяну, носящую у туземцев разные названия, какайяо и др. (B. melanocephalus). Она немного больше 2 фут. длины, из которой 1/2 фута составляет хвост. Несколько косматая шерсть ее блестящего светло-коричневого цвета.

Другой вид — краснолицый саки, или уакари туземцев (W. calvus) отличается от него еще более коротким хвостом, более длинной шерстью на спине и более светлой окраской шерсти. Лицо ярко-красное с желтыми бровями и красновато-желтыми глазами. Уакари живут небольшими группами в лесах, залитых водой; движения их быстры и ловки, хотя они никогда не перепрыгивают, а предпочитают перебегать по веткам. Индейцы ловят их, стреляя в них стрелами, слабо отравленными ядом кураре. Когда раненое животное упадет без чувств, они приводят его в себя, дав ему щепотку соли, как противоядие. Но взрослые уакари, пойманные таким образом, навсегда остаются угрюмыми и грустными и отвергают всякую ласку. Неволю переносят плохо, так что даже в Рио-Жанейро редко удается довезти их живыми. Более жизнеспособны и веселы обезьянки, пойманные очень молодыми.

Более привязчивы, кротки и доверчивы прыгуны (Callithrix), стройные обезьянки с тонкими конечностями и тонким мягким хвостом, круглой головой с безбородым лицом, живыми глазами и большими ушами. Они живут небольшими стадами в тихих лесах Ю. Америки и отличаются сильным, звучным голосом. Их преследуют ради вкусного мяса.

Благодаря наблюдениям принца Вуда и А. Гумбольдта, нам известны два вида этих обезьян — Сагассу (C. personata) и вдовушка (C. lugens). Первая покрыта большей частью бледно-серовато-бурой шерстью, переходящей на голове в черно-бурую, у второй — шерсть блестящая черная, лицо беловато-голубое. Оба вида представляются большую редкость в наших зоологических садах.

В качестве переходной ступени между цепкохвостыми и мягкохвостыми можно назвать саймири (Chrysothrix), стройные созданьица с тонкими конечностями, большой продолговатой головой, высоким лбом, большими глазами и большими ушами. Шерсть — жидкая. Из видов саймири наиболее известен саймири — мертвая голова (C. sciurea), миловидная обезьянка в 1 фут длины, с хвостом фута в 11/2, с черной, иногда серой мягкой шерстью, грациозная и веселая. Родина ее — Гвиана, где она водится большими стадами по берегам рек, иногда вместе с капуцинами. Несмотря на свое страшное название, саймири — очень пуглива; лазает и прыгает превосходно. В минуты испуга на ее глазах показываются слезы. «Если, — говорит Гумбольдт, — выставить клетку с несколькими саймири на дождь и при этом температура упадет на 2–3°, они обвивают друг другу шею хвостами и сплетаются руками и ногами, чтобы взаимно согреться. Индейцы рассказывают, что в лесах нередко можно встретить целую кучу в 10–12 таких обезьян, которые отчаянно кричат, так как каждая, находящаяся с наружной стороны клубка, старается проникнуть в ее центр, где теплее». В неволе саймири жалуется и визжит по самому незначительному поводу, но в общем — довольно доброго нрава; если поймать его молодым, он быстро становится ручным и тогда забавляет хозяина своей резвостью.

Наконец, последний и, пожалуй, самый оригинальный род обезьян Нового Света, семейства широконосых, представляет ночная обезьяна (Nyctipithecus), образующая переход от собственно обезьян к точно таким же ночным и во многих отношениях сходным с ней полуобезьянам, или лемурам. У нее маленькая голова с совиными глазами, рыльце широкое, отверстия ноздрей обращены вниз, уши маленькие. Длинное тело покрыто мягкими волосами, пушистый хвост длиннее тела.

Из видов наиболее известен один — марикина (N. trivirgatus), длиной в 1 ф. 2 д. и 3/4 арш. хвостом. Шерсть серо-бурая, с ржавым оттенком; вдоль спины — светлая желтовато-бурая полоса, на темени 3 продольных черных полосы; живет в восточной части Ю. Америки; жизнь ее мало известна. Днем марикина спит и, если ее вынести на свет, жалобно кричит: зато, с наступлением вечера, зрачки ее раширяются, глаза блестят, как у кошек и сов, и она устремляется на поиски пищи. При этом движения ее легки, хотя и не особенно грациозны, так как задние конечности длиннее передних. Но лазает она искусно и ловко перепрыгивает с дерева на дерево. Относительно жизни ее в неволе, мнения наблюдателей различны: одни называют ее сонным и равнодушным животным, другие, — наоборот, видят в ней и живость, и ум. Вероятно, характер ее много зависит от возраста, в котором марикина попала в неволю. В Европе она представляет редкость.

Бывшая у меня марикина днем была, действительно, сонная, ночью же делалась очень ловкой, веселой и привлекательной в своих движениях. Однако привязанности ее к кому-либо из людей не замечалось: она была одинаково ласкова или, лучше сказать, равнодушна ко всем. Ела она по-белочьи, держа пищу в передних лапах. Когда ей однажды принесли живую птицу, она мгновенно схватила ее и, быстро откусив голову, стала поспешно ощипывать, потом съела мозг, затем — внутренности, ноги же отбрасывала… Однако, охотно питаясь мясом, она не отказывалась и от другой пищи ела кашу рисовую, булку в молоке и плоды.

Третье семейство — игрунковые (Arctopitheci) резко отличаются от вышеописанных обезьян узкими ногтями на всех пальцах, за исключением больших пальцев ног, где — широкие, плоские ногти. Кроме того, голова у них — округленная, с плоским лицом, глаза — маленькие, но зато большие уши короткие конечности, длинный пушистый хвост и шелковистая шерсть. Большие пальцы на передних конечностях не могут быть противопоставлены остальным, как на задних конечностях. Во рту, подобно обезьянам Старого Света, 32 зуба, причем два верхних резца больше двух крайних, а нижние резцы удлинены и имеют долотообразную или цилиндрическую форму. Клыки отличаются величиной и толщиной.